Нирвана

Мертвая девушка лежала на спине, глядя в потолок остановившимися глазами. Кровь пропитала ковер, свернулась, и на середине ковра образовалось бурое пятно, очертаниями напоминавшее Гренландию. Нож вспорол брюшину, и разверстая рана зияла. Зрелище было не для слабонервных.

Кто это сделал — гадать не приходилось. Отброшенный к стене тремя пулями из маленького «вальтера» в углу комнаты скорчился молодой человек, почти юноша. Четвертая засела в стене — на нежно-розовых обоях темнела крупная точка.

— И ведь он, гад, и пробыл-то в квартире минут двадцать всего, сокрушался вахтер. — Я здесь скоро уже пятнадцать лет — с тех пор, как на пенсию вышел, и никогда даже прищепки бельевой не пропало. У нас народ обстоятельный живет, серьезный…

Павел Михайлович Строкач ругнулся про себя. В квартире два трупа, а этот чертов отставник вкручивает ему про прищепки. Серьезный народ! В их городе, типичном для ближнего Подмосковья, дом этот был известен всем и каждому. Раньше его величали «Дворянским гнездом», теперь же, когда все чины и звания смешались, здесь можно было встретить и удачливого коммерсанта, и дельца, и просто темную личность без определенных занятий. Именно этот словоохотливый привратник и обнаружил преступление, и вызвал милицию, и постарался избежать огласки, и обеспечил охрану места происшествия. Сейчас он шел бодрым и пружинистым шагом перед Строкачом, задерживаясь на мгновение на площадках и продолжая сыпать полезными сведениями. Строкач слушал его вполуха, поглядывая по сторонам.

Широкая лестница сияла безукоризненной чистотой. На этот счет здесь все было в порядке, и потому незакрытый шпингалет окна между вторым и третьим этажом немедленно бросился охочему до мелочей майору в глаза. Аккуратно, с помощью носового платка, он взялся за него. Шпингалет повернулся мягко, бесшумно, однако вахтер услышал — приостановился, бросил короткий недовольный взгляд.

Вот и четвертый этаж — последний. Справа осталась черная дерматиновая дверь с выпуклым глазком, за нею исходила визгливым лаем собачонка.

— Сюда! — сказал вахтер, и они переступили порог, оказавшись в небольшой прихожей. — Повезло вам со свидетелем, товарищ майор. Кабы не я…

Строкач подумал, что это и в самом деле так. Обреутов был из тех очевидцев и понятых, которые готовы вывалить перед следователем грязное белье всех, кого им приходилось знать на своем веку. Довольно противно, но небесполезно.

Владимир Лукич Обреутов, майор внутренних войск в отставке, невысокий, полный, туго накачанный жизненной энергией, главными своими достоинствами почитал привычку к порядку и лояльность по отношению к начальству. Он и Строкача «ел глазами» и даже «тянулся» перед ним.

— У меня все как на ладони, Павел Михайлович. Мышь не проскочит. Они беседовали в гостиной, большой комнате с выходом в просторную лоджию. — Сыщик этот, Усольцев, проследовал в девять ноль пять. Сказал, что приглашен к Минской. Я хотя и знаю его, но удостоверение проверил. Тоже мне, птица — частный детектив! — Обреутов презрительно сощурился. — Нас ведь инструктируют, что в районе происходит, кто в какой должности, кто новый появился, да и сам я привык кое-что подмечать. А Валерия — она со всякими людьми водилась. Конечно, и работа у нее такая, а все-таки надо бы с разбором, глядишь — и не было бы беды. Валерия ведь молоденькая, но собой видная, из хорошей семьи. Ну, это сами видите, дом в прошлом обкомовский, не кто попало жил.

— У вас все? — на всякий случай спросил Строкач.

— О жильцах. Вы знаете, товарищ майор, завсектором с третьего этажа уехал, а вселился туда некий Теличко. Новая экономика. Делец.

— А что? Плох жилец?

— Плох не плох, а вот не наш, и все тут. С бывшими секретарями все понятно — что и откуда, как-никак семьдесят лет страной правили. А эти? Все на продажу. Если раньше золотишком приторговывали, то теперь чего только не гонят через границу! Тут тебе и медь, и вольфрам, и скандий… Прямо таблица Менделеева.

— Он что, имеет отношение к производству цветных металлов? заинтересовался Строкач.

— Да не знаю я, толком не поймешь. Гордый! Бизнес у него, понимаете ли. Обыкновенный ворюга! Мало, что ли, таких у меня пересидело? Я их насквозь вижу. Вот бы кого пощупать, он сейчас дома, отдыхает. Жена с сыном в отъезде, утром девку выпроводил — и на бок. Президент агропромышленной фирмы!.. Ну, да я разболтался… Значит, говорит мне Усольцев: «Дело у меня минут на десять. Назначено, Минская ждет». Ну, у меня все по часам. Двадцать минут прошло, я забеспокоился. Знаем, какие нынче гости… Но на что он рассчитывал? Я ведь знал, что он здесь. Убрать меня? Так я ему не девчонка… — голос отставника дрогнул.

Гостиная была уютной — старинная горка в углу, справа у окна под потолок — веерная пальма. От нее вдоль стены до угла протянулся книжный стеллаж.

— Из Прибалтики лет пять назад стенку эту привезли. Неделю собирали, — отреагировал на взгляд майора всезнающий Обреутов. — У них и так было книжек невпроворот, но вот — в порядок библиотеку привели. Это в аккурат, когда они дом отстроили, старую мебель туда позабирали, и сами переселились. А квартиру и все новое — дочке. Девушка Валерия умная, с характером. Как и родители, журналистка. Только те восхваляли, а ее дело, как нынче говорят, — конструктивная критика. Оно, конечно, на всем готовом легко ниспровергать, когда не нужно кланяться за кусок хлеба. А, да не мое это дело. Мои взгляды — это мои взгляды.

Строкач знал, что настоящие, детальные допросы еще впереди, и хотя действующие лица разыгравшейся трагедии были налицо, вопросов оставалось уйма. Покинув вахтера, майор прошел в спальню, где и развернулись события.

Маленький «вальтер» из руки девушки уже перекочевал в пластиковый пакет эксперта. Вечно брюзжащий Лев Борисович возился с отпечатками пальцев. Уже прозвучал его знаменитый афоризм, что даже если преступник будет беспечен, как гармонист на посиделках, то из десятка отпечатков удается идентифицировать только один. Все это Строкач знал наизусть, знал он также и то, что опыт старого эксперта практически всегда позволял отыскать тот самый единственный из десяти.

Двухкомнатная квартира была чистой, обставленной без особых претензий. Светлая недорогая мебель, песочного цвета обои на стенах в гостиной. Простота, уют, какая-то легкость.

Не то было в спальне.

Необъятная «арабская» двуспальная кровать, накрытая атласным, без морщинки, покрывалом, осталась нетронутой. Тяжелые бархатные шторы полузадернуты, но света достаточно, чтобы видеть детали — тело девушки, угрюмое пятно на ковре, изумленно распахнутые глаза парня. Взгляд устремлен в просвет между шторами.

Короткая стрижка, хороший рост, атлетическое сложение, классический двубортный костюм — все это, даже не знай Строкач о содержимом карманов Усольцева, позволяло предположить, что покойный из тех, кто связан с рэкетом в его наиболее «элегантной» форме. Газовый пистолет за поясом и банковская упаковка сторублевок. Однако это опровергалось удостоверением частного детектива во внутреннем кармане пиджака, из которого следовало, что гражданин Усольцев Алексей Георгиевич, двадцати семи лет от роду, работал по контракту в сыскном агентстве «Волекс» и имел право производить в установленном порядке расследования и иные действия, связанные с поручениями обратившихся к нему клиентов. Что ж, Строкачу в его практике приходилось встречать и более расплывчатые определения. Правда, нечасто. Кстати, подумал майор, расследования на свой страх и риск не возбраняется проводить любому гражданину, только в рамках закона.

Несмотря на свои двадцать три года, Валерия Анатольевна была разборчивой особой. Об этом свидетельствовал ее гардероб — простые вещи очень недешевых европейских фирм. Проблем с наличностью у девушки, судя по всему, не было.

Любопытно, что бандероль на пачке сторублевок, обнаруженной в саквояже тончайшей желтой кожи, в точности совпадала с таковой же, находившейся в кармане Усольцева: «12 июля…. года. Октябрьский Промстройбанк. Кассир Иванова И.И.»

Немного дорогих украшений — строгих, безукоризненно подобранных. И бумаги — множество заметок самого различного содержания на клочках, блокноты и стандартные листы для машинописи, испещренные рваными абзацами, фразами, отдельными словами, а чаще именами, схемами, значками, малопонятными символами.

Майор и не рассчитывал, что все это мгновенно прояснит ситуацию. Бумаги он из своих рук выпускать не собирался, и внимательное чтение еще только предстояло. Что ж, профессия журналиста — не из самых безопасных. Конечно, девушка молода и красива, и все, что случилось, может и не иметь отношения к журналистским делам. Убийство из ревности? Смешно! За годы работы он убедился, что мотивы, как правило, одни и те же. Почти всегда это деньги, реже — страх, и только один раз — месть, после невероятной дозы водки. И если любовницу убивают, то чаще всего тогда, когда она стала препятствием на пути к деньгам или карьере.

На ограбление все это и вовсе не походило. Ценности остались на месте, да и кто бы рискнул грабить, предъявив перед тем служебное удостоверение вахтеру?

Четыре этажа, на каждом — три квартиры, всего двенадцать. Не такое уж широкое поле для розыска. Квартира этажом ниже — пуста, хозяева укатили на отдых. Она на сигнализации, и на пульт уже неделю не поступает никаких сигналов.

Квартира напротив. Выпученный панорамный глазок. Из-под него, как лапки клеща, торчат короткие металлические усики. Строкачу всегда казалось, что в такой глазок обязательно кто-то следит за ним, и он не ошибся.

Дверь отворилась почти сразу. В проеме стояла седая, коротконогая грузная старуха. Коротко остриженные волосы кисточками торчали над ушами, что вкупе с крючковатым носом довершало сходство с разбуженной среди дня совой. Желтые, пронзительные глаза помаргивали, а рот оставался приоткрытым, словно «сове» не хватало воздуха.

В комнате визгливым лаем заливалась собачонка. Впрочем, «сова» была опрятна, одета не без элегантности, разве что чуть старомодно. Помедлив, она с достоинством сказала низким густым голосом:

— Заходите, прошу вас, — посторонившись, она сделала приглашающий жест. Строкач шагнул в прихожую, слегка зацепив плечом высокую резную тумбочку, покрытую накрахмаленной кружевной салфеткой.

— Не боитесь впускать чужих в дом? — майор почему-то сразу почувствовал расположение к пожилой даме. Было в ней что-то… Он поискал слово, но не нашел.

— А к вам это не имеет отношения. Я ведь жизнь прожила, много чего повидала. Да и чего мне бояться? Сокровищ не накопили, а мебель, — она обвела жестом старинные многопудовые кресла, — кому это может понадобиться?

Она выжидательно умолкла, искоса поглядывая на майора. Строкач кое-что уже знал о ней и о ее сыне.

— Так или иначе, Мария Сигизмундовна, я хотел бы представиться…

— Бог с вами! — старая дама отмахнулась. — У вас же все на лице написано. Как минимум, капитан — ведь верно?

— Майор. Майор Строкач Павел Михайлович, с вашего позволения.

Строкач обежал взглядом большую комнату, заставленную резной мебелью черного дерева. В углах помещались высокие, едва не по плечо, вазы голубого фарфора, между ними — инкрустированный перламутром ломберный столик на гнутых ножках. Слепо мерцал темный экран небольшого телевизора «Сони». Левую стену почти полностью перекрывал толстый ковер мягких пастельных тонов. На нем, в метре друг от друга, висели морской кортик, ятаган и небольшое, причудливой формы ружье.

— Кремневое, — уловив взгляд Строкача, кивнула женщина.

Казалось, ее движение отразилось в до блеска натертом затейливо выложенном паркете. Строкач с удовольствием заглянул в живые, светящиеся умом глаза собеседницы.

— Великолепие, конечно. Подлинная старина. Кстати, а Дмитрий Дмитриевич дома?

— Куда там! С утра в клинике. Он редко бывает днем. По выходным, да и то через раз. А оружие — это не Дима, еще покойный муж собирал. Скоро тридцать лет, как его не стало. Ну, да все там будем… А красота остается, это так. Какие мастера работали, душу вкладывали! Нынешним трудно понять — прагматики: трезвость, расчет в первую голову. А человек должен бежать от этого, стремиться жить сердцем, подчиняться первому движению души. Увы, приходится признать, что наше поколение было в гораздо большей степени идеалистами… Так что сегодня, в трезвую и холодную эпоху, нам остается одно — наши дети. В них наше достояние, наша жизнь. Дима… он ведь радость несет людям. — Она с гордостью посмотрела на фотографию на стене в простой деревянной рамке, глаза ее затуманились.

Высокий, чуть лысоватый мужчина в белом халате держал перед собой пухлую книгу с иероглифами на обложке. Проницательным мягким взглядом мужчина смотрел, казалось, сквозь книгу в лицо кому-то незримому — доброму собеседнику, понимающему слушателю.

Лицо его было одухотворенным, словно у вдохновенного проповедника.

Дмитрий Дмитриевич Хотынцев-Ланда был в городе широко известен. По слухам, многие обязаны были ему если не полным исцелением, то улучшением состояния, а уж семейные и иные психологические проблемы доктор щелкал как орехи. Обычно прием велся в клубе завода «Металлист», и развешанные по городу афиши и рекламные объявления в прессе не уставали напоминать обывателю об этом.

Не забывал Дмитрий Дмитриевич и о здоровых: кажется, речь шла о занятиях какой-то разновидностью йоги, о совершенствовании тела и духа. Впрочем, сам Строкач был еще недостаточно совершенен, чтобы различать нюансы высших учений о тонких космических энергиях. Хватило бы времени для решения земных проблем! Так и сейчас — нельзя было дать следу остыть, нужна была зацепка, ниточка…

— Итак, никого, кто бы заходил сегодня к Минской, вы не видели? Строкач повторил вопрос для порядка, уже собираясь уходить.

Женщина перебила его — вопрос прозвучал уже трижды.

— Ну я бы с удовольствием, Павел Михайлович, но, увы, выхожу очень редко. Этажом ниже живет подруга, видимся раз в день, когда гуляем с собаками. Она и сейчас внизу, на скамейке, я из окна видела. Она для вас клад — все знает, все видит. Ее легко узнать — Октябрина Владленовна видная женщина, в молодости красавица была — заглядение.

Женщину у подъезда Строкач приметил. Стройная для своих лет, с тяжелой каштановой косой с проседью и спокойными величавыми чертами северорусского типа.

Но с нею сейчас должен был работать лейтенант Родюков, а Строкач уже звонил в третью квартиру четвертого этажа, дверь которой располагалась у последних ступеней лестницы.

Дверь стремительно распахнулась. На пороге стояла ослепительная голубоглазая блондинка во всеоружии неполных двадцати лет. На лице ее блуждала тревожная улыбка.

«Наверное, уже знает, что случилось, — подумал Строкач. — Почему? Ведь вахтер уверяет, что никому ничего не сообщал».

— Мы могли бы поговорить и здесь, — сказал майор, отрекомендовавшись, — но вопрос серьезный, потребуется время. Ваша соседка убита.

Взгляд девушки заметался по соседским дверям, вопросительно остановился на майоре.

«Значит, все-таки не знает. Тогда почему испуг?» Впрочем, он знал, что странности в поведении женщины могут объясняться даже микроскопическим пятнышком на любимой блузке или попавшимся на глаза постороннему предметом туалета.

Но пока еще не было оснований для выводов. Квартира была точной копией той, которую только что покинул Строкач. Те же три комнаты, но они казались куда меньше: вдоль стен вплотную теснилась дорогая мебель, центр комнаты поглотил огромный округлый стол. Все блестело — свинцовые стекла шкафов, масса бронзовых ручек и инкрустаций, тускло лоснился велюр обивки.

Строкач погрузился в кресло, вопросительно поглядывая на девушку, но та никак не реагировала, поглощенная своими переживаниями.

— Вот, Светлана Евгеньевна, вы уже знаете, что произошла трагедия. Не буду сейчас вдаваться в детали, мне хотелось бы выслушать вас. Были произведены четыре выстрела. Неужели вы ничего не слышали?

Девушка отрешенно опустилась в кресло, достала сигарету из белой пачки, лежащей рядом с бронзовой пепельницей в виде перевернутой на спину черепахи, покатала ее в ладонях. Эти сигареты Строкач видел впервые. Золотые рельефные литеры, седоватый джентльмен на фоне Белого дома. «Картер».

Перехватив взгляд майора, девушка нервным движением придвинула к нему сигареты, пепельницу. Однако Строкач отказался.

— Нет-нет, благодарю вас. Не стоит.

Внезапно девушка вышла из оцепенения.

— Я не слышала выстрелов. У нас стены едва ли не метровые. А что случилось, какая соседка?

«Но отчего эта тревога? Тьфу ты, да что это я? В соседней квартире убийство, а я гадаю, почему девчонка обеспокоена».

— Убита ваша соседка, Валерия Минская.

— Лера? Это ограбление? Но как же?.. — девушка буквально окаменела, в глазах ее застыл страх.

— Мы выясняем. Так как же насчет выстрелов?

Неожиданно напряжение спало, уступив смятению.

— Леру убили… Но я же точно ничего не слышала!

Если бы в квартире у Дим Димыча — тогда да, могло быть слышно. Это же за двумя стенами… Вы спросите у старухи, она должна была… Она все видит! Чуть собака залает, она к дверям — и в глазок…

Строкач, поколебавшись, спросил:

— Скажите, Светлана, вы одна дома? — Девушка вскинула голову. Майор настаивал: — Мне это нужно знать определенно. Думаю, вы верно меня поймете.

— То есть, вы хотите… обыск? — голос девушки звучал устало.

— Ну, обычно обыскивают, имея санкцию прокурора, и уж тогда разрешения никто не спрашивает. Но я глубоко убежден, что честных людей все это не касается. Просто я хотел бы осмотреть вашу квартиру.

— Как вам угодно. Мне-то что, в конце концов?! — Светлана даже не сделала попытки приподняться в кресле.

На это Строкач согласиться не мог.

— Ни в коем случае, Светлана Евгеньевна. Ведь не думаете же вы, что я действительно собираюсь обыскивать ваш дом. Пройдемся по комнатам, и, как радушная хозяйка, вы мне все покажете. Буду вам бесконечно признателен и надеюсь, вы не станете возражать.

— А если стану? — на вопрос это уже не походило. Девушка, стремительно поднявшись, направилась в другую комнату.

— Здесь кабинет отца. Прошу. Можете даже заглянуть в документы…

Строкач протестующе выставил ладони, всем видом давая понять, что такое ему и в голову не могло прийти. Евгений Турчин занимал высокий пост, и вмешательства в свою деятельность заведомо не потерпел бы.

Строкач ни на что особенно и не рассчитывал, осматривая жилье Турчиных. В кабинете спрятаться было негде, так же — в спальне родителей Светланы. Не миновал Строкач и кухню, ванную и санузел, заглянул в кладовую, порадовавшись, что по крайней мере эта семья вполне в состоянии прожить год на автономном питании.

Перед последней дверью Светлана остановилась в нерешительности. Строкач же, напротив, оживился.

— Вы убеждены, что вам необходимо осматривать также и мою спальню? не дождавшись ответа, девушка кивнула сама себе: — Ах да, конечно, вы убеждены. Что ж, пожалуйста.

Дверь мягко откатилась в сторону, одновременно проясняя кое-что в поведении Светланы.

Большая хрустальная пепельница с десятком окурков, смятая пачка того же «Картера». На половине окурков — следы помады, у других фильтр раздавлен характерным крепким прикусом.

Пепельница стояла на компактном сервировочном столике, рядом с ней блюдце с несколькими дольками лимона, початая плитка шоколада и большая хрустальная рюмка, испачканная той же помадой, что и на губах у девушки. Откупоренная бутылка коньяка пряталась на нижней полке столика.

Бросив оценивающий взгляд на едва прибранную постель, майор сделал два коротких шага в комнату, отодвинул дверцу бара под лампой с розовым абажуром. Перед строем разнообразных бутылок там стояла вторая рюмка, такая же, как и на столике. На ее донце виднелись остатки коньяка.

Строкач с осторожностью взял ее, прихватив двумя пальцами за донце и за верхний ободок.

— Это чтобы отпечатки пальцев не стереть? — насмешливо спросила девушка.

— Так точно, Светлана Евгеньевна. Не вижу повода для иронии. Кстати, если ваш друг не имеет отношения к случившемуся, то зачем со мной в кошки-мышки играть? Может, пришла пора знакомиться?

— Воля ваша, только я вам заявляю: никого здесь нет, хоть все вверх дном переверните.

— Ну, до этого дело не дойдет. Все обычным путем: понятые, обыск в соответствии со стандартной процедурой…

Все еще продолжая говорить, Строкач заглянул и на балкон, сунулся было и в недра объемистого шкафа, и под кровать в спальне.

— Вы забыли на антресоли взобраться! — голос девушки звучал откровенно вызывающе, от былого смущения не осталось и следа. Однако майор предпочел заниматься делом и последовал совету. Из кладовой он извлек замеченную там стремянку, взобрался на нее — и ему не открылось ничего нового. Все так же громоздились коробки с итальянскими макаронами и консервными банками, припорошенными пылью.

Строкач аккуратно сложил лестницу, вернул ее на место и двинулся к выходу. В прихожей бросил:

— Что же тут смешного, Светлана Евгеньевна? Убита молодая девушка, ваша соседка. А я, вместо того, чтобы дело делать, с вами в прятки играю. Вернее, вы со мной.

— Да ведь вы сами начали. Ну, был у меня приятель вчера вечером, ушел еще до двенадцати. Я же не должна это втолковывать кому попало…

— И вы с вечера так и не убирали?

— Нет, не убирала! — голос Светланы стал мечтательным, зазвенел. Вам, наверное, трудно это представить: лежала и думала о нем. В полном одиночестве. Родители ко мне вообще не заходят. Папаша у нас — фигура, ему не до меня, лишь бы все тихо, без скандала. При них я никого позвать не могу, но они в эти дни на даче, вечером будут. Папа с мамой молодцы, в любом случае позвонят, предупредят, что возвращаются. Чтобы без эксцессов. Демократия! У нас в подъезде теперь сплошь демократы, за исключением одного буржуа…

— Это кто же такой будет? — осведомился Строкач.

— Есть тут такой — Николай Васильевич. Здоровенный мужик. Иномарки тасует, как карты. Вот кто знает, чего хочет. Политика вся эта ему — тьфу! «Света, вас на край света подвезти?» Была бы свободна — и поехала бы. Люблю сильных людей. А того, кто у меня был, впутывать не дам. Если есть нужда — передам, чтобы пришел к вам. У него свои проблемы, но, может, и явится.

— Может? Даже если погибла женщина?

— Ну, он-то уж точно ни при чем. Он и мухи не обидит. Исповедует принцип — все живое имеет права на жизнь.

Павел был совершенно в этом не убежден, хотя против кавалера Светланы Турчиной ничего не имел.

Теперь — этажом ниже, здесь улов может оказаться побогаче.

Звонок испустил мелодичную трель, и сейчас же за дверью взорвался оглушительный собачий брех. С четвертого этажа отозвались — визгливее, заливистее.

Дама, появившаяся на пороге, занимала весь проем и казалась еще внушительнее, чем на улице. «Величественная особа», — отметил Строкач. Позади, в полусвете прихожей мелькнуло веснушчатое лицо лейтенанта Родюкова. На нем было написано откровенное страдание.

— А, Игорь, привет. Ты уже здесь? — Строкач как бы удивился.

Родюков отреагировал верно:

— Да, Павел Михайлович. Проходите. Октябрина Владленовна — свидетель, о котором можно только мечтать.

— Ох, это просто ужасно! — дама охотно двинулась по второму кругу. Такая молодая, красивая! Я, конечно, далеко не все в ее журналистской работе принимала. Но в каждом монастыре свой устав. И в нашей молодости мы тоже живо интересовались политикой, общественной жизнью, но у нас, что ни говори, была цель, идеалы. Да и быт был чище, нравственнее. Некогда было подолгу задумываться о себе. Вся жизнь — борьба, стремление, и вот — на старости лет одиночество. Даже детей не удосужились завести… Помрешь никто и не вспомнит, въедет сюда какой-нибудь воротила, вроде этого Теличко…

Пространные излияния Октябрины Владленовны следовало направить в нужное русло. Строкач спросил:

— Если не ошибаюсь, вы и сегодня с утра гуляли, Октябрина Владленовна?

— Да, вышла в девять, как обычно. Я ведь уже говорила лейтенанту. С девяти до половины десятого я полчаса гуляю с Риком, но не больше — устаю. Этот молодец довольно шустрый, — она кивнула на лохматого рыжего кокер-спаниеля, уже принимавшегося за штанину майора. — Герой! Ох, что же это мы в коридоре стоим? Идемте в комнаты, — спохватилась женщина.

— Прошу прощения, но у нас очень туго со временем. В другой раз мы непременно побеседуем обстоятельно…

— Да-да, я понимаю. Так вот, что касается сегодняшнего утра. В полдесятого я отвожу Рика домой, и снова вниз — моцион, продолжение зарядки. Нужно держать себя в форме, меня этому муж научил, он был военный… Кстати, парень, который утром вошел в дом, тоже, знаете ли, знаком со строем, выправку за версту видно.

— В котором часу, не припомните? — спросил Строкач. — Это важно.

— Очень просто. Было это в девять часов пять минут, — готовно отрапортовала женщина, зачем-то взглянув на крохотные золотые часики на полном запястье. — Привычка к порядку, знаете ли, потому и запомнила. В это время у нас малолюдно. Кто работает — уже на месте, кто неизвестно чем занимается, те еще почивать изволят. Вон Дмитрий Дмитриевич — с раннего утра в бегах. И все на своих двоих, не считает зазорным. Представляете, такому человеку для работы выделили три несчастных комнаты в заводском клубе. Клиника! Смех и грех. А люди к нему за полгода на прием записываются. Да намекни он только — его бы озолотили из одной только благодарности! Сколько народу к нормальной жизни вернул! И ни минуты свободной — как раз мимо дома проходил, не мог даже заскочить чашку кофе выпить. У него обычно с одиннадцати прием, но он уже за час до того на месте… Они с Марией мне все равно, что родные, особенно с тех пор, как жена от Дмитрия Дмитриевича ушла. Мелочная, корыстная особа, знаете ли…

— В котором часу сегодня вы видели Дмитрия Дмитриевича?

Вспыхнув девичьим румянцем, Октябрина Владленовна не раздумывая отчеканила:

— Ровно в девять тридцать. Как раз в церкви зазвонили. Дмитрий Дмитриевич из магазина возвращался, попросил меня взять купленное масло и положить к себе в холодильник — вечером, мол, заберет. И убежал… Да! она спохватилась, словно вспомнив что-то значительное. — Тут как раз это и случилось… Как же я раньше-то не сказала?! Я, конечно, не все видела отчетливо…

Октябрина Владленовна задумалась, томительно ползли секунды. Строкач подстегнул:

— Ну, что же вы, Октябрина Владленовна? Говорите, если что не так разберемся.

— Я, знаете ли, люблю во всем порядок, а тут… У меня любимая скамейка не рядом с парадным, а ближе к углу дома. Но и окна лестничной клетки тоже неплохо видны. Там что-то мелькнуло, — да нет, я просто уверена, — из окна между вторым и третьим этажом выпрыгнул парень. Вы представляете? Это чтобы вахтер не заметил. Какой все-таки кругом развал! Еще пять лет назад и подумать о таком невозможно было…

— Вы лица его не запомнили?

— Нет, да я и фигуру не рассмотрела. Сначала подумала, что показалось — так, тень какая-то. Хотела Дмитрию Дмитриевичу крикнуть, но он уже за ворота свернул. И как-то я засомневалась, да и дико мне все это показалось. И уж потом вахтер мне сказал, что вызвал милицию, и намекнул, что с Лерой беда… Вы к соседу моему заглядывали? Думаю, вам будет любопытно…

Не мешкая, Строкач нажал черную кнопку звонка по соседству. Потом еще и еще, пока не услышал сиплое «Кто?», казалось, исходившее прямо из двери.

Переговорные устройства, ловко упрятанные в коробку кнопки звонка, майору случалось встречать и раньше. Следующая фраза оказалась подлиннее:

— Может, ты и майор, у тебя на лбу не написано.

— Так откройте, вот мое удостоверение.

— Э, нарисовать все можно. Да и какая разница! Как по мне, так хоть генерал. Вызывай в управу повесткой, там и потолкуем под протокол. А лясы точить — уволь, у нас с тобой разные компании. Или у тебя санкция имеется? Тогда свети бумаги да зови понятых.

— Нет у меня санкции.

— Нету — до свиданья. Повестку в ящик опустишь или вахтеру отдашь. Приду.

— Постойте, Теличко. Лучше бы вам все-таки открыть. Соседку у вас убили сегодня утром.

— Это, конечно, плохо. Но все равно я через дверь не вижу — кто да что.

— Может, мы все-таки поговорим?

— Может. Зовите соседей или из ЖЭКа кого — тогда открою. — Голос за дверьми был спокоен, чувствовалось, что хозяин квартиры на своем настоит.

Строкач не стал спорить.

— Вахтер подойдет? Обреутов, вы его должны знать.

— Хрен с ним, зови Обреутова.

Однако, когда Строкач вернулся с вахтером, дверь уже была распахнута. За ней, бронированной и снабженной сейфовым замком, виднелась другая также впечатляющая своей мощью. И в этой, второй, двери имелось переговорное устройство. На этот раз из него донеслось предупреждение:

— Не знаю, кто вы там такие — пока еще не убедился. Так что, пожалуйста, без глупостей. Если жить не надоело.

Вторая дверь плавно приоткрылась. И снова тот же уверенный голос:

— Вахтер — первым… Так… Можешь возвращаться на пост… Теперь удостоверение.

Строкач терпеливо выполнял все требования. Что его ждет внутри, он примерно представлял, и потому нисколько не удивился, когда его документы перешли в лапы кряжистого мужчины, с двухстволкой в руках.

— Что ж, заходите, поговорим.

Теличко одним движением переломил ружье, разделив его на три части, и уложил их в серый металлический ящик, повернул большой ключ в скважине, сунул его в карман спортивной куртки. Откуда-то извлек типографский бланк и предъявил его майору:

— Все легально. Прошу — разрешение на оружие.

Строкач просмотрел — нет, не «липа», все чин чином.

— Я и не сомневался. Но у нас другая тема.

— Тогда давайте на кухню. Не возражаете?

— Отчего же. Вы хозяин.

— Бросьте.

Кухня сверкала отделкой и чудесами импортной техники. Усевшись, Строкач откинулся, ощущая затылком холодок черной керамической плитки, огляделся.

— Красиво живете, Николай Васильевич.

— Вы за этим пришли?

— А вам даже не любопытно узнать, кого убили?

— Я это и так узнаю. Не горит. Да я и вообще не любопытный. Чужие дела — потемки, а сплетни мимо меня не пройдут. Тут по этой части профессионалы. Номера квартир знаете или подсказать?

— Чем вы занимались сегодня утром? Кого-нибудь видели?

— Спал. Никого не видел. Вы меня и разбудили.

— Девушка от вас ушла в восемь?

— А что, в такое время это запрещено?

— Нет, пожалуйста.

— Спасибо.

— Но, может, из окна что-нибудь?..

— Да поймите же — спал! Жену с дочкой отдыхать отправил, расслабился. Ладно, идемте в комнату!

Прошли в спальню. Пустые бутылки, остатки обильной закуски, окурки тонких черных сигарет в пепельнице, запах сладкой парфюмерии…

— Удивительно, как я еще услышал ваши звонки. Вы, наверное, весь дом подняли. Хотите посмотреть квартиру?

После беглого осмотра Строкач спросил:

— Хорошо зарабатываете?

— В устах следствия это звучит угрожающе. Живу, как видите. Возглавляю общество с ограниченной ответственностью. Ответственность — в пределах уставного капитала, это всего пятьдесят тысяч. Так что если меня и прихлопнут, с вашей, например, подачи — невелика беда. Шмоткой меньше, бутылкой больше.

— Смело.

— Говорю же — бояться мне нечего. Все в соответствии с законом, а в честно-нечестно я уже больше не играю. Надоело комедию ломать.

Отметив про себя, что необходимо сегодня же забежать к обэхээсникам, Строкач попробовал с другого конца.

— Ладно, оставим в покое вашу хозяйственную деятельность. Убита ваша соседка с четвертого этажа…

— Лера? — лицо Теличко окаменело, напряглось, под опухшими веками прорезались острые, серо-стальные зрачки.

— Да. А вы что думали?

— Думал, это старуху, мать этого… добросеятеля.

— Вы Хотынцева-Ланду имеете в виду?

— А то кого же. Навидался я таких сеятелей в зоне. Посмотришь тихоня, очкарик, а как узнаешь, за что сел… Леру я знал немного — как-то встретились в центре, я ее подвез, поболтали. Интересная девушка. Вроде бы — журналистка. Мне даже ее как-то жалко стало: сегодня иной раз прочтешь статью в газетке и чешешь в затылке — жив ли еще автор или уже шлепнули? Ну, да чего мне совать нос куда не просят… О! А ведь я ее и вчера подвозил, между прочим. Ехал из казино — что-то быстро проигрался, — а она черт ее знает откуда, возле автовокзала я ее и подобрал, на остановке. Была она какая-то сразу и веселая, и дерганая, злилась. «Прав ты, говорит, — Николай. Сплошная мразь да тупость вокруг. По большому счету, так и прислониться-то некуда. Вроде и человек хороший, а глядь — рукав в дерьме». И смеется. Я еще, грешным делом, подумал: насчет прислониться не обо мне ли? Так я хоть сейчас, рад стараться. Ан — нет. Столько, знаете, в этом смехе было такого… такого… — Теличко засмеялся, подбирая слово. — Короче, действительно, дерьмом надо быть, чтобы после этого жениться. Высадил я ее, развернулся и — назад в казино. Ну что вы так смотрите? Да, за блядью. Хотелось отключиться, не думать ни о чем. Я-то получше Леры, девчонки еще, знаю, что такое грести против течения…

В третью квартиру на этой площадке Строкач ломиться не стал. Придавил кнопку звонка на всякий случай, хотя и достоверно знал, что хозяева в отпуске, а квартира — на сигнализации. Этажом ниже тоже никто не откликнулся. Жильцы на работе, но до их возвращения весь дом должен оставаться под наблюдением. Следующая дверь также угрюмо молчала.

— Он в деревне, наверное, — бросил, пробегая мимо, немолодой подтянутый мужчина. Откуда он взялся? Родюков на месте, значит это свой, из жильцов. Дмитрий Дмитриевич?

Строкач крикнул вдогонку:

— Дмитрий Дмитриевич! Одну минутку!

Но там гремел ключ в замке, шумно открывалась дверь. Майор через две ступеньки взлетел на четвертый этаж, тем временем доктор уже был в прихожей, навстречу ему заспешила мать, обняла, припала к нему, зашептала в ухо.

— Дмитрий Дмитриевич, я вас попрошу… — Строкач шагнул в прихожую.

Хотынцев-Ланда повернулся к майору, взглянул с недоумением, — и тут же собрался.

— Вы, если не ошибаюсь, следователь? — он говорил быстро, с ощутимым волнением. — Мама мне позвонила, сказала, что случилось. Я просто место себе найти не мог. Немыслимо! Валерия, такая светлая, чистая — и вот ее нет с нами! Редкое существо — настоящий энергетический донор. От нее веяло ветром жизни. Бывало, придешь домой — усталый, выжатый как лимон, и внезапно тебя радостью отогреет. Значит, Лера дома. У меня ведь особое чутье, а эти вещи я и сквозь стены воспринимаю. Да-с, свершили-таки свой шабаш темные силы, недаром виделась мне демоническая тень над девочкой… — голос доктора ослабел, звучал печально, он смотрел на майора, но, казалось, не видел его.

Однако следствие если и интересовали демонические силы, то исключительно в их материальной ипостаси. Как раз с этим была полная неразбериха.

— Вы мне сказали на лестнице, что жилец пятой квартиры в деревне?..

— Я так полагаю. Мне порой словно бы кто-то подсказывает то, что я говорю. Присутствие человека в мире не бесследно. Биополе, взаимодействуя с другими полями, оставляет на них отметины, если можно так выразиться, метки. Вы уж мне простите этот профессиональный жаргон, но иначе и не объяснить. Живет в пятой квартире Иван Засохин, мой старинный знакомец, человек весьма незаурядный. Нельзя сказать, чтобы мы были очень близки, но так жизнь сложилась: начиная со школы мы двигались, так сказать, параллельно. И не чувствовать его состояния и местонахождения я просто не могу.

— Вы хотите сказать, что можете конкретно указать, где сейчас находится Засохин? — заинтересовался Строкач.

Дмитрий Дмитриевич сомнамбулически опустился на стул, спина его распрямилась, лицо расправилось, просветлело, а затем мгновенно застыло, словно обратившись в каменную маску. Это длилось мгновение, затем доктор поднялся, расправляя покатые плечи. Строкач втихую поразился, до чего заурядна внешность у этого человека, пользующегося довольно широкой известностью.

— Сейчас Иван находится среди людей, внезапно появившихся в его окружении. Это молодые люди, им не чужда горячность, но они полны веры. Они внимают тому, что говорит Иван. Странно… Вы знаете, я чувствую его недавнее присутствие здесь… Что-то осталось, какое-то дело, его интересующее. Но — стоп. Это пока еще неясно, и может быть неправильно истолковано.

— Ваня Засохин человек высоко одухотворенный, — вмешалась Мария Сигизмундовна. — Он ведь на моих глазах рос. А потом случилось это несчастье, он попал в тюрьму. И однако у меня никогда не было сомнений в его порядочности. Когда он вернулся — возмужавший, взрослый и сильный дух его окончательно укрепился. Появилась в нем какая-то особая сила, чистота…

— Я вижу, вы верите, что Засохин…

— А какой врач может быть до конца уверен в поставленном диагнозе? заметил Дмитрий Дмитриевич.

— Однако, если это так, как он может лечить? — спросил Строкач.

— Высший смысл в том и заключается, чтобы взваливать на себя тяжкий крест ответственности за человеческую судьбу…

Строкач опустил веки.

— Хорошо, а четвертая квартира? Там тоже никто не открывает. Где обретаются тамошние души вместе с их биополями?

Дмитрий Дмитриевич скупо улыбнулся неуклюжей попытке майора воспользоваться терминологией.

— Видимо, вас все-таки больше интересуют их тела. Странно, что вахтер вам не сообщил. Они, как говорится, в зарубежной командировке. Попросту отдыхают в Италии вдвоем с женой.

— Кстати, мне стало случайно известно, что и вы собираетесь за отеческие пределы.

— Да-да, в Исландию, верно. Это для меня куда заманчивее итальянских красот. В Рейкьявике недавно состоялась конференция по физике мозга. Я буквально упивался тезисами докладов, прочитанных там. В результате создано наконец Международное общество по изучению проблем психотроники, так сказать, междисциплинарный форум специалистов-парапсихологов, и я счастлив, что мне предложили принять участие в его работе. А Италия… Дмитрий Дмитриевич неожиданно закончил: — Что касается Италии, то пока что моя мама кормит соседских рыбок и поливает там цветы.

Пожилая женщина согласно кивнула, а майор немедленно поинтересовался:

— А где находятся ключи от этой квартиры?

— У мамы, где же им быть. — Доктор как бы даже изумился.

— Да-да, — снова закивала Мария Сигизмундовна, — в прихожей, в прихожей.

Действительно, в прихожей на тумбе, накрытой кружевной салфеткой, с которой Строкач уже имел сегодня соприкосновение, лежали две связки ключей.

— Вот они, — Мария Сигизмундовна взяла связку поменьше, в которой поблескивали довольно затейливые ключи с необычными формами бородок.

— Надеюсь, вы не будете возражать… — начал было Строкач, испытывая некоторую неловкость. — Короче, я хотел бы осмотреть эту квартиру.

— Нет, конечно. Идемте. Или я помешаю?

— Ни в коем случае. Наоборот, ваше присутствие необходимо.

Осмотр просторной квартиры, где в избытке было цветов и несколько больших аквариумов с довольно редкими обитателями, не принес никаких сюрпризов.

Когда они уже запирали двери, произошел маленький инцидент. По-видимому, известие о смерти Валерии Минской глубоко задело впечатлительного Дмитрия Дмитриевича. Пальцы его подрагивали, и он не сразу смог попасть стержнем круглого, с боковыми нарезами ключа в скважину, смешался, ключ скользнул, и вся связка упала на пол, зазвенев на кафеле.

Снизу послышались шаги. Наверх торопливо взбежал Обреутов. Смущенно улыбаясь, Дмитрий Дмитриевич поднял ключи — и на этот раз все вышло как надо. Щелкнул язычок, запор сработал. Вахтер покачал головой:

— А я-то думаю — кто это у меня на втором этаже расхаживает? А свои.

Видно было, что Обреутов не прочь еще поболтать с представителем власти, с которой он привык себя отождествлять.

Строкач был готов слушать, но прежде кивнул Дмитрию Дмитриевичу:

— Спасибо вам огромное. Не стану больше вас отвлекать.

— Всегда рад помочь. Жаль только, что повод такой прискорбный.

Когда Хотынцев-Ланда удалился, Строкач повернулся к Обреутову и они спустились по лестнице туда, где помещалось рабочее место вахтера, преклонного возраста письменный стол, на котором стоял черный старомодный телефонный аппарат и лежала потертая общая тетрадь поверх томика каких-то военных мемуаров, — майор успел взглянуть на корешок.

За столом по-хозяйски расположился лейтенант Родюков. Увидев вахтера, сопровождаемого майором, он поднялся.

— Павел Михайлович…

— Погоди, Игорь. С первым этажом все?

— Да, конечно. Все осмотрено, восприняли с пониманием.

— Ладно. А вас я попрошу, — он уже обращался к вахтеру, — поделитесь с лейтенантом всем, что знаете о жильцах вашего «серьезного дома», и не упускайте мелочей.

С этими словами он и покинул бывшее «Дворянское гнездо».

Нескончаемая серая пятиэтажка изгибалась клюшкой в окружении мусорных контейнеров и ржавых сборных гаражей. Усольцев обитал в одном из подъездов, расположенных вблизи излома «клюшки», на третьем этаже. Дверь отворилась сразу же, но лишь настолько, насколько позволяла стальная цепочка. Надоевшим жестом Строкач вдвинул в щель удостоверение.

— Что-нибудь с Лешей? — тревожно спросила хрупкая девушка с льняными, коротко остриженными волосами.

— Случилось несчастье. — Строкач терпеть не мог сообщать худые вести, но, если уж приходилось, предпочитал не рассусоливать.

Девушка охнула, сбросила цепочку и впустила гостей. Строкач качнулся с носков на пятки, шагнул и коротко сказал:

— Ваш муж, Алексей Усольцев, погиб сегодня утром.

Девушка привалилась к стене прихожей. Мгновение казалось, что колени ее вот-вот подломятся. Однако ей удалось довольно быстро взять себя в руки. Может быть, потому, что в комнате, в плетеной кроватке заходился криком годовалый мальчишка. Похож на отца — машинально отметил Строкач.

Обыск прошел быстро. В этом доме к вещам относились как к неизбежному злу, и обстановка была скорее спартанской. Из роскоши был только небольшой деревенский пейзаж хорошей работы в тяжелой резной раме да серый фарфоровый слон, с унылым видом уткнувшийся хоботом в бок телевизора.

На лице хозяйки не отражалось ничего, кроме бесконечной усталости. Строкач и не пытался как-то утешить ее — что можно сказать в таких обстоятельствах. Все слова кажутся пустышками.

Были, однако, и кое-какие результаты. Конечно, по нынешним временам, десять тысяч — не бог весть какая сумма. Но эта пачечка сторублевок несла на себе банковскую бандероль со знакомой подписью и штампом. Такими же, как и на пачках, которые имелись у Валерии Минской и у самого Усольцева в кармане пиджака. Деньги лежали в тумбе под телевизором, здесь же хранилась и документация частного детектива.

Все записи сводились к восьми страницам общей тетради, пронумерованным и разделенным на три колонки: две первых — узкие, содержащие одни лишь цифры, третья — испещренная сокращениями и недописанными обрывками слов. Изредка и здесь мелькали цифры. Судя по всему, в первую колонку заносились суммы гонораров, полученных от клиентов, вторая подводила итоги расходов, связанных с каждым делом, а третья, самая обширная, переваливающая на оборот листа, — содержала суть дела, зашифрованную домашним способом.

На последней странице стоял в углу номер восемь, а под ним, в первой узкой колонке, аккуратно выведено — десять тысяч. В правой — всего три буквы: «дев», а за ними неуверенный знак вопроса.

Жена Усольцева на деньги взглянула совершенно равнодушно, но когда Строкач спросил, не заметила ли она каких-либо отклонений в поведении мужа в последние дни, расплакалась.

— Я как чувствовала… Нет, еще когда он только начинал — странно казалось: что это за профессия у нас — частный детектив… Друзья тоже подсмеивались: Нат Пинкертон! Алеша всегда добросовестно относился к делу… Я поначалу липла к нему — что, мол, чужих жен разыскиваешь? Но он никогда ни слова не говорил, дескать, тайна клиента. Я и решила: наиграется в сыщики-разбойники, а потом пройдет. Занят был по-разному, иной раз и не ночевал, а иной — по неделе дома сидел… — Усольцева всхлипнула. — Зарабатывал кое-что, я не скрываю. Радовалась…

Больше ничего от нее не удалось добиться. Шок миновал, и глаза у женщины не просыхали.

Кабинет был открыт, и Родюков уже восседал за столом. Неплохо изучив повадки лейтенанта, Строкач сразу мог сказать по некоторым знакам, что Родюков только что вошел. Тот это и сам подтвердил первыми же словами.

— Ну буквально ничего, Павел Михайлович! Я прямо перед вами прибежал! Обшарил всю эту его контору вдоль и поперек. А что там обшаривать: письменный стол, телефон, три папки бумаг.

— Принес?

— Ну! — кивнул Родюков довольно уныло.

Строкач оценил его выражение, взглянув на содержимое папок. Это были вырезки из газет со всякими курьезными происшествиями, старые юмористические журналы, сборники кроссвордов.

— Лекарство от скуки, — Родюков кивнул на папку с польскими «Шпильками».

— Ну да, есть что полистать на досуге. И посетители видят, что специалист загружен — одних бумаг сколько на столе! Больше ничего существенного?

— Пусто. Контора — три на четыре.

— Вроде нашего кабинета. Но в центре, а это сегодня — мечта. Наш Усольцев парень был не простой, серьезный, можно сказать, парень.

— Вы у жены были, Павел Михайлович?

— Не только. Есть на Усольцева кое-какие материалы. Конечно, не бог весть что, но все же. Еще до начала его детективной карьеры знали его как человека весьма полезного, скажем, в щекотливых ситуациях. Ну, там обеспечить безопасность сомнительной сделки и всякое подобное…

— Значит, все-таки криминал?

— Трудно сказать, Игорь. А сделки с валютой сейчас криминал? Статью не отменяли, но и действовать она не действует. А спекуляция — криминал? Нет, Усольцев, конечно, не спекулянт, но обеспечить спекулянту безопасность в какой-то острый момент — это он мог. Да и не только банальному спекулянту. Была такая информация через третьи руки. Крепкий парень.

— Так как же вышло, что его пристрелила девушка, вдобавок еще и смертельно раненная?..

— Ну, это дело нехитрое. Смущает меня другое. Почему он решился ударить женщину ножом? Ничего в его прошлом не говорит, что он мог сделать такой шаг. Из-за денег он бы не пошел на преступление. Да, было, участвовал в каких-то сомнительных акциях — но не более. Достоверно знаю случай, когда по ходу дела могла сложиться ситуация, требующая переступить закон. И Усольцев отказался, более того — сломал всю сделку.

— То есть фактически предотвратил преступление?

— Верно, причем рисковал он серьезно. Кстати, заглядывал я к экспертам. Частицы пороха на одежде имеются — выстрелы произведены с расстояния около метра. Странная штука получается, не говоря уже о том, что как-то глупо тащиться убивать человека, в чьем подъезде сидит вахтер, который обязательно тебя запомнит и опознает…

— Но, может быть, все случилось спонтанно?

— Хорошо. Предположим, Усольцев отправился к журналистке с тем, чтобы побеседовать. Скажем, возникла у него в ходе последнего расследования такая необходимость. Тут нам и одинаковые бандероли помогают, да и в предыдущих его записях Минская не упоминается. Возникает — нет, не ссора, — вытекающая из обстоятельств необходимость покончить с Минской. Усольцев наносит ей смертельный удар ножом — абсолютно хладнокровный и профессиональный, эксперт подтверждает. Та агонизирует, у нее не хватает уже сил, чтобы закричать, но их достаточно, чтобы сделать четыре прицельных выстрела и трижды попасть. Но «вальтер» — не то оружие, которое способно отбросить массивного Усольцева к стене. Для ближней стрельбы он еще кое-как годится, да и то в умелых руках. Люди типа Усольцева, когда понимают, что опасности не избежать, предпочитают идти ей навстречу. Так что, увидев в руке истекающей кровью девушки «вальтер», профессионал вряд ли стал бы пятиться, отступать, по сути, подставляя себя под пули. Он наверняка попытался бы выбить или выхватить оружие. В общем, не верю я в роль Усольцева в этом деле. Все это смахивает на какую-то подставку.

— Вы считаете, что это не он? Кто же тогда?

— В любом случае, Игорь, в мотивах еще предстоит разбираться, тем более что уж очень их хотят скрыть. Вот тогда и появится — «кто». И вообще, товарищ лейтенант, что это за жизнь — летом в городе? Жара, пыль, солнце палит… Махну-ка я в деревню! — и, перехватив недоуменный взгляд Родюкова, улыбнулся. — А тебе, чтоб служба медом не казалась, — бортовой журнал Усольцева. Займись, разбери, в чем там он в последнее время копался. Да и вообще — семь страниц, семь дел. Действуй!

Выходя на улицу к своим раскалившимся «жигулям», Строкач подумал, что на самом-то деле всему виной восьмая страничка, где стоит всего лишь одна цифра. Но не стоило расхолаживать лейтенанта.

Пригородный поселок располагался в довольно живописном месте, утопал в зелени, скрадывавшей размеры и пропорции солидных особняков. Практически за каждым забором в тени деревьев стоял автомобиль, кое-где и не один, из тех, что пригодны не только для перевозки пассажиров, но и для транспортировки грузов: «москвичи» и «нивы», «уазики», попадались и «волги». За невысокой оградой из штакетника под раскидистой яблоней виднелась темно-красная «лада», стоявшая на пригорке, вскинув передок к небу.

Номера Строкачу были уже знакомы — в ГАИ несложно выяснить, что за машину водит Иван Петрович Засохин, сорока лет от роду, без определенных занятий. Так же несложно оказалось отыскать и адрес дачи Засохина добротного «шале» с задорно скошенной односкатной крышей.

Собаки не было видно, и Строкач, не предупреждая хозяев, шагнул на бетонную дорожку двора.

У освещенной солнцем стены вокруг низкого овального стола, опирающегося на отрезки толстых бревен, собралась группа мужчин, собственно — еще мальчишек, лет по восемнадцать — двадцать, коротко стриженных, в просторных рубахах из белого полотна. И хотя майор приближался нарочито твердо ставя каблуки на бетон, никто не повернул к нему головы, кроме сидевшего вполоборота к калитке темноволосого человека с короткой, прошитой нитями седины бородкой, сухим, с тонкой переносицей и легкой горбинкой носом. Не меняя положения, он протянул вперед руку, слегка отставив локоть; темные, посаженные в глубь глазниц радужки остро взблеснули под сросшимися бровями:

— Садитесь с нами. Вы ведь по казенной надобности, а мы здесь по-свойски. Чаю?

Вопрос был риторический, ибо Строкач еще не успел опуститься на скамью, а ему уже наливали зеленоватый, терпко-пахучий напиток, весьма отдаленно напоминающий чай. Первый глоток майор отпил не без настороженности, затем продолжил со все большим удовольствием. Что бы это ни было, во всяком случае жажду утоляло отменно.

Осматривался Строкач исподволь, стараясь не выказывать особого любопытства. Однако уже через минуту почувствовал, что таиться вовсе незачем. Вокруг него были открытые, дышащие весельем лица, естественная простота речей и движений.

День за днем работа сводила майора отнюдь не с ангелами, и эта обнаженность, прозрачность каждого душевного импульса заставила его остро ощутить себя человеком, глубоко испорченным необходимостью каждый день ломать дурацкую комедию перед людьми, которые в свою очередь только и глядели, как бы половчее надуть следователя.

Он посмотрел в глаза Засохину — и удивился спокойной твердости и силе ответного взгляда. Казалось, из темной глубины зрачков в него испытующе вглядывается существо иной, особой породы, которое о нем, майоре, знает больше, чем он сам.

Привычной дуэли, из которой Строкач обычно выходил победителем, не получилось. Поэтому майор постарался расслабиться, расстегнул ворот рубашки, повернул взмокшей шеей. Черт побери, со всех сторон на него глядели дружелюбные, мягкие, без малейшей настороженности к чужому глаза.

Казалось, они стараются не замечать чужака, продолжая короткими редкими глотками прихлебывать зеленый чай — помалкивали, но вместе с тем было ощущение, что люди эти понимают друг друга и без слов. «Все, все, сказал Строкач себе. — Кончаем играть в гляделки», — и обратился к Засохину:

— Иван Петрович, я следователь уголовного розыска…

— Ну разумеется, Павел Михайлович, — улыбнулся Засохин, уперев локти в стол.

— Вы меня знаете? — Строкач был совершенно уверен, что прежде Засохина не встречал.

— Да.

— Ясно. Но об этом позже. Причина моего визита очень серьезна.

— Смерть — что может быть серьезней?

— Я так и полагал, что вы знаете немало. Вот поэтому и хотел бы поговорить с вами с глазу на глаз.

В ответ — снова молчаливая улыбка, жесткие скулы пришли в движение, и мальчики, сидевшие за столом, словно растворились в воздухе.

На Строкача начинала действовать эта атмосфера.

— Что вы знаете о смерти, Иван Петрович?.. — начал было он, и тут же спохватился, осознав, что взял не ту интонацию, которую следовало бы. Обычно он избегал отвлеченностей, но сейчас его сковывала странная улыбка, не покидающая лица собеседника.

— Смерть — избавление от физической оболочки, сковывающей и тяготящей наше истинное «я».

— В вашем подъезде убита девушка, Иван Петрович.

— Жаль. Всех, кто убит, поистине жаль. Хотя не все понимают, что порой быстрый переход — благо. Но Лера… Лера была нужна здесь.

— Откуда вы знаете, что убита именно Минская?

— …

— Пожалуйста, конкретно.

Засохин развел руками с искренним огорчением.

— Боюсь, я не смогу вам ответить.

— Вам не кажется, что сейчас не стоит напускать туману?

— Дело не в том, что я не стану говорить. Просто вы меня не услышите. На уровне подсознания нужен иной слух, иной язык…

— То есть, вы считаете, что у меня с этим непорядок? Странно, но раньше я этого не замечал.

— Ни один врач не может быть абсолютно уверен, что его диагноз истинный. Если это действительно врач. — Засохин все так же прямо смотрел в глаза майору. Строкач невольно отвел взгляд. Ему начало казаться, что нечто подобное он уже слышал сегодня.

— Кого вы имеете в виду, Иван Петрович? Меня? Но я вовсе не врач.

— Я готов ответить на любой вопрос. Главное — услышать.

— Что ж, рад. — Строкач говорил вполне искренне.

А Засохин и не стремился что-либо скрыть или уклониться. Об этом можно было судить и по его странноватым ответам на вопросы следователя.

— Иван Петрович, речь идет об убийстве. Нравятся или не нравятся вам мои вопросы, но ответы на них вы должны дать.

— Я никогда не лгу. И не лгал, потому что за свои поступки несу ответственность перед высокой инстанцией. Верьте и вы мне. Недоверие ваша профессиональная болезнь, вы пропускаете через себя огромные массы лжи, и у вас повреждена духовная основа. Подобно тому, как сапожник, протягивая через передние зубы дратву, с годами теряет их. Я всегда стараюсь думать о светлом, потому что, думая о черном, люди влекут к себе силы зла. Страх и зло неразделимы, потому что сознание, напитанное страхом, создает образы, которые получают воплощение, начинают жить. Образ, как и слово, — материален, и с его помощью можно исцелять и умерщвлять, возвышать и втаптывать в грязь…

Строкачу было любопытно, но в то же время необходимо было направить разговор к вещам конкретным. Засохин же, похоже, был убежден, что говорит нечто предельно точное и определенное, то есть то, что требуется майору.

— Даже слепой видит жизнь. По-настоящему слеп лишь тот, кто отказывается видеть.

— То есть как это? — спросил Строкач.

— Если видят те, кто рядом с тобой, — видишь и ты. Если чувствуют чувствуешь и ты.

— Вам не пришлось сегодня посетить городскую квартиру? Я имею в виду ваше материальное тело.

— Я вас понимаю. Нет, отсюда я не выезжал. Если нужны подтверждения поговорите с ребятами. Со вчерашнего вечера никто из нас никуда не отлучался…

— Как поездка, Павел Михайлович? — Родюков позевывал, глаза у него слипались.

— Так себе. Побеседовали. В поселке Засохина и его команду знают, относятся с уважением, но, как бы это поточнее, — побаиваются. Даже бабки, которых хлебом не корми — дай язык почесать, на вопросы отвечают только «да» и «нет».

— А, может, все проще, Павел Михайлович? Алиби это стопроцентное… По-иному посмотреть — шайка, черт-те чем занимающаяся, подтверждает, что их главарь никуда не отлучался…

— Погоди, Игорь. Так далеко забираться мы можем только в предположениях. Во всяком случае, не установлено, что в убийстве замешан кто-то еще кроме Усольцева. Всего лишь версия, и довольно шаткая, основывающаяся на анализе поведения Усольцева. Нет ни мотивов действий, ни факта чьего-либо присутствия. Откуда он взялся, куда делся, что, наконец, конкретно сделал? Убил ли, и если убил, то кого именно? Кстати, что там по этим восьми страничкам?

— Семи, Павел Михайлович.

— Восьми, — Строкач посмотрел на лейтенанта, слегка прищурившись, потер подбородок. — Восьмая страница существует, и о ней забывать не следует. Так что там?

— Все — и ничего.

Строкачу были предъявлены три супружеские измены, два разоблачения вероломных деловых партнеров, одна операция по охране и еще расследование по подозрению в слежке, оказавшейся плодом расстроенного воображения задерганного бизнесмена.

— Довольно-таки подозрительный тип. Хотя и имеет легальное прикрытие. Копнуть бы там поглубже, — заметил лейтенант.

— И это кое-что. В сфере деятельности Усольцева появился сомнительный фигурант, и это необходимо отработать до конца. Как ты разобрался в записях? Насколько я помню, ни адресов, ни фамилий там нет. Шифр?

— Тайнопись, но простенькая, на дилетантов, — Родюков слегка напыжился, гордясь проявленной сметкой. Строкач улыбнулся. — Молоком писал. Нагрели — проявилось: телефоны и адреса, на пяти страницах фамилии фигурантов, на трех — имена. Конечно, побегать пришлось, да и не очень-то всем им хотелось делиться сведениями.

Строкач уже не слушал. Он листал страницы тетради, лишь на мгновение задерживаясь на каждой, впитывая расплывающиеся записи. На деле же его интересовало одно — восьмая, и только привычка к порядку удерживала его от того, чтобы начать именно с нее.

Вот и она. Знакомая единица с четырьмя нулями, а справа — коричневая пометка: «Валерия». И — уже известный адрес.

Этот небольшой уютный магазинчик в центре города Строкач хорошо знал. Полгода назад заштатный гастроном перешел на какую-то новую форму работы, не то арендную, не то подрядную, — в детали майор не вдавался, — и с товарами стало полегче. Цены, конечно, стремительно взлетели, и оттого посетители больше толпились возле изобильных прилавков, чем покупали. Сливочное масло, однако понемногу брали — куда деваться. Румяная продавщица работала споро, с ловкостью фокусника, и довольно неохотно откликнулась на просьбу майора отвлечься на минуту.

— Дмитрий Дмитриевич? Как же, вчера брал масло. Ну, кто его у нас не знает! Знаменитость. Он у меня свекровь лечил от нервов, да я и сама к нему хожу. — Она залилась свекольным румянцем. — Худею… Он такой умный, Дмитрий Дмитриевич, так говорит!.. «Золотые иглы из храма Лотоса»…

Продавщица мечтательно вздохнула, но довольно быстро вернулась к будничной прозе.

— А вот в котором часу — не упомню. После открытия торговли уже около часу, — значит, в начале десятого… И ведь я его всегда примечаю — он еще сказал что-то такое… Подождите! — встрепенулась толстуха. — Точно, про участкового нашего. От него, говорит, иду. Подрайон-то рядом… Участковый у нас умница — участок знает как свои пять пальцев, память — компьютер! Он сам совершенно точно скажет, когда Дмитрий Дмитриевич был…

Вывеска подрайона виднелась буквально в двадцати метрах от магазина, и участковый оказался на месте. Солидный, начинающий полнеть капитан Самохвалов стремительно поднялся навстречу коллеге из угрозыска.

— Павел Михайлович, рад видеть! Как у вас? Что-нибудь выяснилось с этим детективом?

— Работаем. С этим и к вам. Кто еще так знает район!

— Верно, верно, — довольно пророкотал капитан. — Усольцева я, правда, знал неважно, но в его «агентстве» как-то побывал. Любопытно стало, каково это нынче — частным порядком с преступностью бороться.

Как бы подчеркивая контраст, капитан широким жестом обвел просторную комнату — одну из трех в подрайоне, — давая возможность оценить два телефонных аппарата, большой сейф в углу, дюжину вымпелов и грамот на стене, и бархатное знамя на мощном древке за шкафом.

— А с Хотынцевым-Ландой, целителем, вы тоже знакомы?

Участковый как бы даже и возмутился:

— Дмитрий Дмитриевич? О чем речь! Гордость наша. Блестящий врач, а какой человек!

— Но ведь тоже своего рода частник? — съязвил Строкач.

— Ну-у, скажете… Между прочим, он заходил вчера. Утром, где-то без двадцати девять. Я тоже только что прибыл, мы у дверей столкнулись. Побеседовать с Дмитрием Дмитриевичем — одно удовольствие, от него такая энергия исходит, потом целый день легко дышится.

— И долго вы заряжались?

— Не понял, — удивленно вскинул седую голову Самохвалов.

— Сколько вы беседовали с Хотынцевым-Ландой?

— Это проще простого, — участковый ткнул кургузым пальцем в черный раструб радиоточки. — Как раз «Маяк» девять пропикал, он и заспешил. Занятой человек.

— Значит, в девять?

— В четверть десятого — мы с ним уже на ходу потолковали кое о чем. А в чем, собственно, дело?

— Павел Михайлович, вы это серьезно насчет целителя? — в голосе Родюкова слышалось такое наивное удивление, что Строкач расхохотался.

— Ну, Игорь, ты у нас прост. Я лично вполне допускаю, что все действующие лица уже на том свете.

— Ну, Минская, во всяком случае, оборонялась…

— И потому выхватила из кармана халата «вальтер», которого у законопослушного гражданина быть не может? Пистолет был наготове — на ткани следы смазки, на оружии — ворсинки.

— Тогда, может, она выстрелила сначала…

— А Усольцев, мгновенно скончавшийся от трех пуль, прыгнул к Минской, ударил ее ножом и убрался в свой угол. Любопытная версия. Растешь… Ладно-ладно, не дуйся, — кивнул Строкач, посерьезнев. — Не было у меня причин грешить на Дмитрия Дмитриевича. Нет мотива, а кроме того — алиби, все состыковалось. В восемь тридцать вышел из дома, вахтер подтверждает. Десять минут ходу до подрайона. Сорок минут с участковым. В это время Усольцев пришел к Минской, уже оба были мертвы. В семнадцать минут десятого Хотынцев-Ланда входит в магазин. Две минуты на покупку масла совпадает с показаниями продавщицы и ее напарницы из соседнего отдела. В девять тридцать он уже возле дома, отдает соседке покупку и спешит на работу. В клинике появился, когда еще не было десяти.

— Что это за время такое — «не было десяти»? Как-то неконкретно, товарищ майор. — Родюков ухмыльнулся.

— Увы! — Строкач развел руками. — У него свой ключ, а уборщица пришла ровно в десять. Доктор уже был на месте, облачен в белый халат и что-то там колдовал со своей водой. Впрочем, все это не имеет значения — к тому времени, когда он вручил масло соседке, вахтер обнаружил трупы. Так что считаю излишним дальнейший анализ распорядка дня многоуважаемого психотерапевта.

— Вот и отлично, Павел Михайлович. Он у нас — положительный персонаж, даже чересчур.

— Дело в алиби, а не в этой сугубой положительности. Самое подозрительное, что может быть, — стопроцентная лояльность. Ведь вполне можно допустить наличие неизвестного нам мотива. Знаешь, как говорят: «если есть брак, есть и повод для убийства». То же самое и с соседями.

— Тогда можно допустить, что…

— Семидесятилетняя старуха мастерски зарезала молодую крепкую девушку, — подхватил майор. — С близорукостью минус восемь и ишемической болезнью второй степени. Наблюдается она, однако, в районной поликлинике, невзирая на фантастические способности обожаемого сына. Оставь Марию Сигизмундовну в покое. Идем дальше. Рядом у нас обитает очаровательная Светлана Евгеньевна Турчина, двадцати лет. С вечера к ней кавалер пожаловал. С ночлегом. А между тем утром никто не видел, чтобы он выходил, не оказалось его и в квартире.

— Так, может, поговорить с ней как следует, Павел Михайлович?

— Ты забыл, Игорь, кто у нас папа, и, как тебе известно, Светлана Евгеньевна проводила своего знакомого по имени Олег, фамилии и адреса которого она не знает, вечером, и если вахтер в это время отлучался по своей надобности, ее вины в этом нет.

— Но она же явно смеется над нами. Подъезд запирается…

— Изнутри дверь можно открыть одним движением пальца. Это войти в подъезд без помощи вахтера невозможно, а товарищ Обреутов — страж надежный, отставной военный, такие порядочек держат. Тем не менее, он действительно один раз отлучался в туалет. В принципе, можно допустить, что кавалер Турчиной ушел именно в это время. Попробуй-ка ты его разыскать, а я пока займусь архивом Минской. Похоже, что там кое-чего недостает.

Вечер и большую часть ночи Строкач провел содержательно. Он улегся, когда за окном начало сереть, но и в предсонье его не оставляло ощущение, что он слышит голос Леры Минской.

Кое-что из того, что ему пришлось просмотреть, оказалось просто скандальной хроникой, черновиками и набросками, заметками для памяти. Попадались также и вырезки — статьи самой Валерии. Нечто о свободной торговле — ничего нового, обычные факты рыночного беспредела, грязь, скотство, разгул «карманников» и «сумочников»… Репортаж «Воровской сход в детском санатории». Запомнилось — потому что Строкач и сам принимал участие в событиях.

«Ради чего встал в разгар лета на ремонт единственный в районе детский санаторий? Оказывается, не так уж и обветшали его стены, и персонал на местах, и оборудование функционирует нормально. В чем же дело?

…Полчаса назад в горотдел поступила информация, что на территории детского санатория проходит воровской сход. По тревоге были подняты угрозыск и ОМОН. Без шума было нейтрализовано кольцо охраны, обеспечивавшее ход „мероприятия“, блокированы подходы.

Выстрелы в воздух, команда „Оставаться на местах!“ — и молодые, превосходно одетые парни послушно кладут руки на затылок, бросая недобрые взгляды на сотрудников милиции. Мошенники и грабители, карманщики и автомобильные воры… Их личным транспортом уставлен весь периметр санаторского забора.

Цель „форума“ — выработка активной воровской политики. Существование сплоченного и организованного воровского мира сегодня не секрет. У подножия структуры — „рабочие“ воры. В их группах действуют свои „авторитеты“. В районах — фигуры покрупнее, а на самой вершине — считанные „воры в законе“. Чем выше „чин“, тем он опаснее. „Воры в законе“ сами не участвуют в „делах“, но они — носители воровских традиций и идеологии, ими вырабатывается политика преступной деятельности в регионе, они держат „общак“, „греют зону“ наркотиками и деньгами, разрешают споры, воспитывают новое поколение. „Авторитеты“ преступного мира — опухоль, непрерывно дающая метастазы, и потому борьба с ними требует принципиально иного подхода, чем тот, который утвердился сегодня…»

Было еще несколько страничек на машинке — странноватая притча, поворачивающая старую сказку об Иванушке, Марье-красе да Кощее совсем неожиданной стороной…

— Ба, Светлана Евгеньевна! Ну и встреча! — Родюков запнулся, подыскивая продолжение разговора, но ничего подходящего не успел придумать.

— Неужто неожиданная? — девушка сухо улыбнулась.

Не составило труда довольно быстро выяснить, что Турчина всем остальным предпочитает это кафе неподалеку от дома, причем именно в утренние часы, когда народу немного. Лейтенант встал за девушкой в коротенькую очередь к стойке, и когда пришел их черед, даже попытался уплатить за ее кофе и орешки. Светлана пренебрежительно дернула плечом и ядовито заметила:

— Это вам по инструкции положено? Теперь, вероятно, вы попытаетесь приударить за мной? — она подхватила свою чашку и быстро направилась к столику в углу. Родюков догнал ее, расплескивая кофе.

— Послушайте, Светлана… — на его веснушчатых щеках пылал румянец.

— Бросьте, лейтенант. Дохлый номер. Вас ведь мой парень интересует? Или решили за меня взяться вплотную?

— Нет, — лейтенант помотал головой. — Вы тут ни при чем. Нас действительно интересует Олег. Необходимы его показания, и я хочу просить вас передать ему, что нужно встретиться.

— Я, кстати, и не отказывалась. Передам как только он позвонит. У нас, к сожалению, только односторонняя связь, познакомились мы случайно в кафе-автомате. Я была одна, мы оказались вместе за столиком… Так с самого начала и сложилось: никаких компаний, шумных вечеринок. С ним легко — никто больше не нужен, — девушка улыбнулась, смутившись.

— С деньгами у Олега, видимо, нет проблем? Где он работает, вы не интересовались?

Лицо Светланы стало жестким.

— Работает? Бизнес. Ну, как все сейчас — какие-то трансферты, конвертации — я в этом не смыслю. Деньги — да, с этим свободно. Я сама не бедствую — папа с мамой не заставляют ждать милостей от природы, — но у него большие обороты. А впрочем, я девушка легкомысленная и потому предпочитаю тратить, а не задавать глупые вопросы — что да откуда. В любом случае к вашим делам Олег не имеет отношения, и все, что я раньше вам сообщила, я повторю еще и еще. А неприятности доставлять ему я не собираюсь.

Самому себе Родюков мог признаться: большинство из этих кафе и баров вовсе не выглядели отвратительными притонами. Спокойная, расслабляющая атмосфера, негромкая музыка, мягкий свет нравились лейтенанту, и затеянный им обход всех этих заведений, расположенных в центре города, можно было считать отдыхом от нескончаемой собачьей беготни.

Если верить Светлане Турчиной, ее возлюбленный любил хорошую тонкую кухню, а мест, где таковая водилась, в городе, и уж тем более в районе, было раз-два и обчелся. Грело и то, что фоторобот этого самого Олега, пожалуй, удался, хотя девушка и помогала в этом крайне неохотно. Даже Обреутов тотчас опознал парня и внес некоторые коррективы. Что касается имени, то, судя по всему, оно либо подлинное, либо постоянно используемое в злачных местах, и под ним его должны знать официантки и бармены. Покрывать его им нет резона — всегда существует риск оказаться замешанными в чужие и опасные дела.

«Олега» опознала в седьмом по счету кафе рыжая разбитная буфетчица с родимым пятном на левой щеке, похожим на раздавленную смородину. Познакомившись с удостоверением Родюкова, она выказала просто-таки небывалую готовность к сотрудничеству.

— Олег? Знаю, конечно. Неужели что-то натворил? Денег у него, конечно, невпроворот, только не похоже, чтобы это был ваш клиент. Скорее, мой.

— А чем он вообще занимается? — Родюков окинул взглядом сдобные плечи рыжей и могучую грудь, распирающую полупрозрачную блузку.

— Да кто его знает… Их разве сейчас поймешь? Посредничество, что ли… Но в «Бизнес-клубе» его наверняка знают. Вроде бы через их фирму товар на барахолку поступает, кое-что из гуманитарной помощи тоже.

— Торгуют, значит?

— Вроде того, но сами, конечно, на барахолке не стоят. У них киоски на каждом углу, по коммерческим магазинам товар разбрасывают… Вы все-таки поспрашивайте в «Бизнес-клубе». А я всегда рада помочь, если что, всегда ко мне обращайтесь. Все-таки получше, чем я к вам. — И словоохотливая буфетчица томно вздохнула.

Долго рыться в архиве Строкачу не пришлось. Недаром показалась ему знакомой фамилия одного из самых приметных обитателей третьего этажа респектабельного дома. История была настолько громкая, что даже Строкач спросил себя — это тебе ничего не напоминает? Ведь не так уж часто встречаются дела, когда преступники попадают в руки следствия в виде трупов.

Тома уголовного дела повествовали о случившемся подробно, но сухо и бесстрастно. Хотя о таких событиях, казалось, должны кричать и бумажные листы.

Отбыв наказание за хищение в особо крупных размерах, гражданин Теличко год назад был освобожден из колонии строгого режима. (Строкач отметил — не забыть познакомиться с первым делом, статья серьезная). Упомянутый гражданин, в эпоху развитого социализма испытывавший неодолимую тягу к подвигам на ниве альтернативной экономики, в годы реформ развернулся во всю ширь, возглавив фирму, гордо поименованную «Примэкс» (Производство, Импорт, Экспорт). Всеведущий отдел по борьбе с экономическими преступлениями дал справку: «Примэкс» за время своего существования не произвел даже пуговицы, но с экспортом и импортом был полный ажур. Из страны уходили цветные металлы, назад тек ручеек трикотажного белья, шоколада, жвачки. Обороты фирмы, по самым скромным оценкам, превышали ущерб, который причинили городу все вместе взятые воровские шайки со дня его основания.

Но пришла-таки к лидеру «Примэкса» настоящая беда. Теличко, бывший зек, всегда очень заботился о безопасности жилища. Но сколько ни возводи бронедверей и сигнальных устройств, рано или поздно приходится покидать дом. И это самый опасный момент, особенно если это происходит ежедневно в одно и то же время.

Как показал на следствии Теличко, открыв дверь, он увидел четырех лиц кавказской национальности, которые, не медля ни секунды, бросились на него, совершенно безоружного и не готового к обороне. Однако он успел схватить тяжелый секач для рубки мяса, оказавшийся почему-то не на кухне, а здесь же, в тамбуре, под рукой. Нанес удар на поражение одному из нападающих — в живот, и бросился в квартиру. Бандиты, прыгая через труп сообщника, ринулись за ним. Однако Теличко успел добраться до своего «зауэра», и заряд картечи достал в дверном проеме сразу двоих. Того, который оказался впереди с наганом в руке, разнесло буквально в клочья. Бандиту, прикрывавшемуся его телом, повезло больше — рана в плечо лишила его возможности действовать. Из всех нападавших только ему и удалось уцелеть. Замыкавший группу рослый господин с аккуратными усиками, в строгом костюме, при галстуке и шляпе, ринулся вперед, паля на ходу из «макарова», — вовсе уже не за тем, чтобы грабить. Гордый житель гор, впервые за свою преступную карьеру столкнувшийся с отпором, фактически уничтожившим с таким трудом сбитую банду, жаждал мести.

Теличко, абсолютно хладнокровно сориентировавшийся в обстановке, уже лежал на полу в дальней комнате. Он осторожно перекатился по паркету в сторону коридора и выставил руку из-за угла. В ту же секунду пуля из «макарова» пробила ему бицепс. Теличко ответил жаканом из второго ствола. Бандит промучился минут пять с развороченным животом — как раз до приезда милиции — и началась агония.

Грабителю с простреленным плечом тоже не удалось уйти далеко. Он успел выбраться из подъезда и упасть в стоящую рядом машину, на которой приехала банда. Здесь он и потерял сознание, а лечиться пришлось уже в тюремной больнице.

Судили их вместе — Николая Теличко за неумышленное убийство троих бандитов и Роберта Гардабадзе за разбойное нападение. Теличко освободили из-под стражи в зале суда, приговорив к трем годам условно, зачтя восемь месяцев пребывания в тюрьме под следствием день за три, причем оставшийся год, как прикинул Строкач, истекал буквально на днях.

Гардабадзе получил восемь лет строгого режима. За ним волокся такой «хвост», что майор даже подивился мягкости приговора. Конечно, и Теличко отделался, можно сказать, легким испугом. Как ни крути, а три трупа!

Горфинотдел, как и прочие основные учреждения городской власти, как бы сгрудившиеся в центре, в кольце радиусом метров триста, находился в пяти минутах ходьбы. От такой скученности связи между всякого рода контролирующими инстанциями лишь крепли и множились. Люди одного круга, их сотрудники цепко держались друг за друга, и невзирая на всякого рода пертурбации в верхах, составляли бессменную обойму.

Заведующую Строкач тревожить не стал. Передав привет от часто посещающих финотдел инспекторов службы по борьбе с экономическими преступлениями, в ответ он получил улыбку смешливой белокурой Верочки и в придачу всю необходимую информацию.

— Технология здесь простая, Павел Михайлович. Действуют совместные предприятия очень активно, но поступлений в бюджет от них почти нет. Налоги взыскивать не с чего. За что куплено — за то и продано.

— Бескорыстные ребята, значит? Странная торговля выходит. Я тоже одного такого альтруиста знаю. Психотерапевт и сеятель добра в районном масштабе.

— А, Хотынцев-Ланда. Любопытную он себе фамилию выбрал. Звучит. Между прочим, он уже и паспорт поменял, и все бумаги — он ведь тоже к нам в финотдел заглядывает — новой фамилией подписывает. Ну, у него тоже не разживешься. Маленький секрет — отсутствие фиксированной платы за вход на сеансы: кто сколько даст.

— А вы сколько дали? Или фининспекторам бесплатно?

— Я? — изумилась Верочка. — У меня на эти штучки времени нет, но судя по тому, что мне подруга рассказывала, так ему едва хватает, чтобы за аренду рассчитаться. За весь прошлый год четырнадцать тысяч. Я их ему в декларацию и вписала, когда он «Волгу» покупал.

— Так ведь «Волга» тогда пятнадцать стоила.

— А он не новую — в комиссионном. В конце концов, не каждый же ищет выгоду. Ну, тешит человек самолюбие — и счастлив. А, может, я чего-то не понимаю? Как бы там ни было, он не чета некоторым моим «клиентам». Те знай гонят за рубеж медь, никель, хром, ванадий, получая за них валютой, на которую ширпотреб закупают. Здесь продадут — глядишь, и кое-какая прибыль получается. Но основные суммы за металл, «вершок», оседают на заграничных счетах бизнесменов. Ни налоги, ни декларации им не страшны.

— А я-то по-дилетантски считал, что самое надежное вложение недвижимость: дома, участки, квартиры.

— Я понимаю, — Верочка прыснула. — Действительно, чем не помещение капитала — дачка на берегу Средиземного моря…

— Это вы фирму Теличко имеете в виду? — поинтересовался Строкач.

— Нет, те еще более-менее. Да и сам он человек незаурядный, сильная личность, как говорится. А от этого и апломба поменьше, чем у всех этих владельцев ларьков да уличных прилавков. Нет, Павел Михайлович, не может существовать здоровая экономика за счет дырок в законе. Иной раз кажется, что те, кто такие законы принимал, и все эти обиралы и жулики — из одной компании.

— Трудно сказать, Верочка. Тут один путь — обратиться к общественности, как можно полнее публиковать статистические данные…

— А кто их будет публиковать, если большинство газет живут за счет спонсорских вливаний да солидных рекламодателей? Кому охота терять поддержку. Тут, между прочим, приходила девочка из газеты, тоже Теличко интересовалась, — а толку?

— Какая девушка? Что ее интересовало? Вера, милая, тут каждая мелочь на вес золота. Может быть вы заметили что-нибудь необычное, странное…

— Ее ко мне моя подруга направила, просила помочь. Ручалась, что девушка хорошая. Звать ее Валерия, Лера. Вы ведь понимаете, мы кому попало информацию не даем — особой секретности нет, но кому из бизнесменов понравится, скажем, если будут преданы огласке сведения о том, что в делах его фирмы приносит наибольшую прибыль. Прямая подсказка конкурентам. По платежкам также видно, откуда поступают сырье и товары. Рэкетирам тоже любопытно, кто списывает большие суммы на зарплату. А что-нибудь случилось?

— Нет, Верочка, вам беспокоиться нечего. Вот, взгляните-ка, — майор протянул фотографию.

— Она, конечно. Только, кажется, чуть постарше, серьезнее.

Строкач вздохнул и спрятал в папку снимок, сделанный пять лет назад. Лера Минская, студентка второго курса, беззаботно улыбалась.

Вывеску «Примэкса» — синюю стеклянную дощечку — не сразу можно было отыскать в скоплении таких же у подъезда ампирного четырехэтажного особняка с фасадом, обремененным массой лепных украшений.

Вахтер в подъезде, даже не взглянув на удостоверение майора, равнодушно махнул — мол, проходите, какие у нас секреты.

«Примэкс» занимал почти весь третий этаж. В конце коридора Строкач почти сразу приметил табличку «Н.В.Теличко» и зашагал прямиком туда. Дверь оказалась открытой, а сам Николай Васильевич, попивая кофе, резался в нарды с хорошенькой блондинкой лет восемнадцати в кожаной мини-юбке. На доску девушка смотрела с унынием, ей уже надоело, а появление нового лица вносило все-таки некоторое разнообразие. Сам же Теличко не обратил на следователя никакого внимания, продолжая угрюмо изучать позицию на доске.

Строкач не обиделся.

— Прошу прощения, Николай Васильевич, отрываю. Но поговорить необходимо.

Теличко поколебался, не поднимая глаз, наконец буркнул:

— Ступай, Вика. После. С этим дядей не стоит шутить.

Девушка послушно вышла, покачивая туго обтянутыми бедрами.

— Солидный офис у вас, Николай Васильевич. — Строкач уселся, потирая запястье. — Как бизнес?

— Двадцать процентов зарплаты перечисляю в доход государства, если именно это вас интересует.

— А меня все интересует. Профессия, знаете ли.

— Мне больше нравится, когда проявляют личную заинтересованность.

— А почему, собственно? Все законно, такой товарообмен, как у вас, вполне отвечает сегодняшним общественным потребностям.

— Ох, не стоит, вот ей-богу, не стоит. Я наперед знаю, что вы скажете, да только много ли толку в том, что все, что мы теперь вывозим, погниет по складам да заводским дворам?

— Так уж и погниет? Тогда тем более честь вам и хвала.

— А мне не нужно. Честь, кстати, я вроде тоже не терял. А медь — она, если и не погниет, так ее, матушку, кто-то другой продаст. Сами видите, что творится — за объедки вся эта шушера, которая сидит в аппарате, пуговицы от штанов продаст.

— Что, много давать приходится?

— Мои проблемы.

— Известно, вы за помощью не бегаете.

— Само собой. — Теличко умолк, выразительно, чуть искоса, глянул в глаза Строкачу.

— Что было, то прошло, Николай Васильевич. Никто вам старое вспоминать не станет.

— Надеюсь. Дважды за одно и то же не судят, хотя в этой стране всякого можно ожидать.

— Почему вы поменяли квартиру, Николай Васильевич? — спросил Строкач как бы без связи с предыдущим разговором. — Прежняя была вроде побольше, да и отделана превосходно.

— Тюрьма учит быстро соображать. Думаете, жалею, что «зверей» кончил? Ни на копейку. Доведись еще раз — ни одного бы в живых не оставил. Они ведь, гады, мочить меня шли — за паршивые пятьдесят тысяч, да цацек еще на столько же набралось бы. Им это в кайф, они и за обручальное колечко могут, — голос Теличко сел, последние слова он просто выхрипывал, сцепив зубы. — А вы думаете, в «сизо» от меня отстали? Другого бы точно «нагнули». Только нашла коса на камень, отбился.

— Так что, выходит, пожалели вы Гардабадзе?

— Да чего там, разбежались наши дорожки. Ему — в лагерь, мне — домой. Но я еще из тюрьмы жене отмаячил, чтобы с квартиры съезжала. Здесь вахтер, да и найдут, может, не вдруг. Не рвать же сходу на пустое место. Если так рассуждать, то и вовсе податься некуда — вам бы у них розыску поучиться. А дома все-таки и камни помогают, и люди. Если кто начнет в городе справки наводить — до меня до первого дойдет. А я, вы знаете, замочиться не боюсь. Слыхали, как лиса блох выводит? — Теличко неожиданно широко улыбнулся. — А я своими глазами видел. Берет в зубы клочок мха и начинает медленно-медленно заходить в воду. Так и идет, пока над водой один мох не останется, а все блохи туда не перебегут. Тогда она его отпускает плывите, мол, ребятки, бог с вами, — а сама галопом на берег, обсыхать, он умолк и как-то разом потемнел: — Это ведь конченые парни, их кроме пули ничего не остановит…

— А Лера Минская расспрашивала вас об этой истории?

Теличко сплюнул на ковер.

— Все-таки на меня списать хотите? Да какой смысл, а? Там же полный комплект. Ну, лезла девчонка куда не следует, нарывалась, но не таких же, как она, мне бояться? Зачем тогда вообще было с «Примэксом» заводиться? Ладно, тыл у меня прикрыт надежно, так что можете начинать рыть. А с той бойней суд уже разобрался. Мне с Лерой нечего было делить, ее всякая экзотика интересовала, а меня — она сама, в известном смысле. Но это в конце концов ничего не значит…

Каменные желваки заходили по скулам Теличко, но он быстро овладел собой. Всякая видимость контакта исчезла, и Строкач решил, что пора прощаться.

В отдел борьбы с экономическими преступлениями Строкач, как обычно, явился на поклон. Инспектор Максим Куфлиев, высокий, тощий и желчный, проработав здесь после института восемь лет, любил пожаловаться, что за эти годы так вымотался, что в любую минуту готов к уходу на пенсию. Его всегда можно было застать обложенным грудами бумаг, над которыми он близоруко склонялся, словно обнюхивая длинным унылым носом этот кишащий муравейник бухгалтерской цифири. Однако работа инспектора вовсе не была такой однообразной, как могло показаться: в поисках этих своих бумаг Куфлиев неутомимо рыскал по городу, успевая, между тем, занимать призовые места в соревнованиях по стрельбе.

— Что, Паша, по-прежнему ведешь паразитический образ жизни? А потом, небось, будешь склонять нас, бумажных душ, на совещаниях?

— Ладно, Макс, не набивайся на комплименты. Верно, пришел поклянчить. А что тебе стоит рассказать мне, к примеру, о могущественном предприятии, именуемом «Примэкс»?

Куфлиев еще бубнил что-то, а рука его уже сама собою шарила по скоросшивателям, перебирала какие-то листы и заметки. Разметав веером одну из папок, Куфлиев раскрыл ее на нужном месте и, почти не заглядывая в нее, с уверенностью заявил:

— Твой «Примэкс» — обычное дерьмо, которого сейчас — на любом углу. Все, как у всех. В головке — та же номенклатура, не сами, все больше детки. Тут ведь большего ума не требуется. Когда папа — директор завода, что ему стоит перепихнуть тебе фондовую медь в качестве отходов производства? Хватай и волоки за бугор, коси валюту. А кто тебя конкретно в «Примэксе» интересует?.. Так я и знал. Теличко — единственная там, по сути, фигура. Мужик крутой, так и держится, но его в случае чего и вытаскивать некому. Сам лбом стенки прошибает, сам и башку расшибет. Да ты его первое дело смотрел?

— Нет, а что?

— Очень советую. Там весь характер как на ладони.

Поскольку архив к тому времени закрылся, Строкач решил поудить в другом месте и по иному поводу.

На дверях в «Бизнес-клубе» дежурил «швейцар» лет двадцати, самую малость не дотягивающий до двух метров. Спокойствие бизнесменов и их спутниц было надежно обеспечено. Предъявив свою книжечку и отказавшись от предложенной помощи, майор прошел прямо в обеденный зал. Он двигался между столиками, с каждым новым шагом обнаруживая, что здесь полным-полно знакомых лиц, ранее то и дело мелькавших в ходе расследований, а теперь сменивших квалификацию и занявшихся легальной деятельностью. По старой памяти любой из них не отказался бы поделиться с майором пустяковой информацией об интересующем его лице. С властью всегда следует ладить.

А фоторобот действительно оказался неплох. Конфетно-красивую физиономию «Олега» Строкач моментально выделил среди множества иных. В этом сезоне вошли в моду прически «под деловых», и воротилы бизнеса все как один выглядели, как «авторитеты» уголовного мира. «Олег» же синеглазый, смуглый, подтянутый, с шапкой черных как смоль кудрей. Он был бы действительно по-мужски хорош, если бы лицо не портил вялый, постоянно влажный рот с безвольно повисшими уголками. Через минуту оказалось, что парня действительно так и зовут, фамилия Жигарев, двадцать два — и никаких конкретных занятий.

— Олег… простите, как ваше отчество?

— Ну, какое в мои годы отчество, товарищ майор? Смешно сказать.

— А чего же? Вполне совершеннолетний молодой человек. Настолько совершеннолетний, что даже не верится, что ни разу не привлекались к ответственности. Которая, между прочим, за убийство наступает с четырнадцати.

— Ну вот, так я и знал. — Олег сразу скис, откинулся в кресле, тревожно уставившись на следователя.

Приглашение присесть Строкач не принял. Во-первых, вместе с Жигаревым за столиком лениво потягивала сухое шампанское полная брюнетка — не менее хорошенькая, чем Света Турчина, но куда более яркая, а во-вторых, в городе, пожалуй, не было места, менее защищенного от прослушивания. Так что ему пришлось предложить Олегу прогуляться и покурить на воздухе. Тот не стал возражать, и они вышли в скверик.

Жигарев курил жадно, отрывистыми, слепыми затяжками, узел галстука сбился в сторону. Чтобы занять руки, он все время вертел зеленую пачку «Сэйлема», постукивал по ней, убирал в карман и вновь доставал. В нем все время ощущалась какая-то тревожная напряженность. Наконец, резко выдохнув и распрямившись, он заговорил:

— Так что вы хотите от меня, Павел Михайлович? Какой я могу представлять интерес для угрозыска? Я действительно ночевал у Светланы… Черт, не помню я ее фамилии, вылетела из головы…

Строкач перебил:

— Ну, положим, фамилию ее вы прекрасно знаете. Не тот случай. Влиятельная семья, особый статус — это вам не мотыльки из «Бизнес-клуба». Или вы уже настолько окрепли, Олег Константинович, что не нуждаетесь в поддержке?

— Хорошо. Если вам так угодно — Турчина. Простите, запамятовал. Бывает. Так что предосудительного вы находите в том, что мне нравится, что у девочки серьезные родители? Вы сами предпочитаете со шпаной дело иметь? — парень вопросительно прищурился, поглядывая на Строкача, прикидывая, что майор все-таки хочет от него услышать.

Майору хотелось точных и правдивых ответов на некоторые вопросы.

— В котором часу вы ушли от Турчиной? — Заметив колебания, майор посоветовал: — Врать не стоит. Ведь не думаете же вы в самом деле, что вас никто не видел?

— Как знать. Вахтера на месте не было, а больше мне никто и не встретился. «Дворянское гнездо» — к шести на завод торопиться некому.

— А вы-то что же, Олег Константинович? Тоже ведь вроде не к мартену на заре.

— Почему на заре? Хотя, действительно, ушел довольно рано — в полдевятого. Света осталась досыпать. А что поделаешь — дела.

— Какие? Куда вы направлялись? Собственно, меня прежде всего интересует, кто вас видел этим утром?

Жигарев снова поскучнел.

— Ну что вам мои дела? Бизнес, крутеж. А вахтер меня действительно не видел. Я спустился — никого нет, открыл замок, вышел и захлопнул за собой дверь.

— И все-таки, кто вас видел в это время и может подтвердить? Может быть — соседи? Вы кого-нибудь встретили на лестнице в парадном?

— Нет. Я уже говорил. Да вы у Светланы спросите.

— Обязательно. Только она не годится в свидетели. Не то чтобы я не верил Турчиной, но хотелось бы иметь показания и совершенно объективные.

Лицо Жигарева отразило некоторое изумление.

— Ну, это вы напрасно. Кто-то здесь только что намекал, что я, мол, с суконным рылом да в калашный ряд намылился. А теперь выходит, что и Турчина вам не свидетель… Ладно, как ни крути, а со свидетелями — туго. Вот собака — та, что лаяла за соседской дверью почуяла меня. Может, и хозяйка глянула в глазок. Хотя… постойте, у них и дверь была чуть приоткрыта…

— Ну, что ж, Олег Константинович, нам осталось выяснить, чем вы занимались после половины девятого утра, и кто может это засвидетельствовать.

Жигарев что-то прикинул и выпалил:

— Да в банке я был с девяти, платежки оформлял. Видели меня и бухгалтер, и операционистка, да и многие клиенты знают, здороваемся.

— Это неплохо, — заметил Строкач. — Можно за вас порадоваться. Тем не менее вам придется поехать со мной, Олег Константинович. Кое-что необходимо уточнить.

— Куда?

— К нам, в горотдел.

— В семь вечера?

Строкач смиренно кивнул. Жигарев сорвался на крик:

— Я что, арестован?

— Задержаны, если вам угодно. Закон это предусматривает, и не стоит кричать — люди оборачиваются. О вашей же репутации беспокоюсь. Так что попрошу в машину.

С утра Строкач посетил ЖЭК, но беседа с начальником и дворничихой, обслуживающей привилегированный дом, не дала ничего нового. Мелкие сплетни, какие-то слухи о жильцах, словом — мусор.

Время близилось к девяти, когда майор вернулся в горотдел.

Конвойный с Жигаревым уже дожидались его у кабинета. Проведенная на нарах ночь сделала свое дело: небритый и измятый, парень потерял весь свой лоск, на лице уныние, даже нос, казалось, заострился, словно у покойника… Однако заговорил Олег энергично, с некоторым даже напором. Известное дело: после размышлений в камере многие из тех, кто не имеет тюремного опыта, спешат выплеснуть эмоции.

— Ну что, захватили опасного преступника? Блестящая операция, главное — без стрельбы. Ничего я говорить не стану без прокурора и адвоката!

— Ну, Олег Константинович, так вы весь состав суда переберете. Никто вас не арестовывал, вы просто задержаны, надеюсь, что ненадолго. Тем более, что вы все правдиво рассказали о том, как провели позавчерашнее утро.

Жигарев снова взвился, но уже не так яростно:

— Разумеется, правдиво. Почему вы мне не верите?

Строкач смотрел мимо него. Жигарев обернулся — как раз вовремя, чтобы заметить, как бесшумно вошедший в кабинет Родюков остановился и отрицательно покачал головой.

Лейтенант тремя шагами пересек кабинет и опустился на стул. В глазах у него был охотничий блеск. Жигарев недоуменно переводил глаза с майора на возбужденного Родюкова.

— Итак, Олег Константинович, в котором часу вы пришли в банк? Предупреждаю, ваши ответы будут занесены в протокол и за каждый из них придется расписаться.

— Хватит в конце концов меня пугать! Вам покойников списать не на кого? В банке я был, говорю вам — в банке!

— Не сомневаюсь. Однако не с девяти. Ваше пребывание там подтверждается, но со временем — неувязочка.

Жигарев продолжал стоять на своем.

— Не знаю, что там вам наплели. Может, документы я выписывал и позже, но только вы, видно, никогда в банке не бывали…

Родюков перебил:

— Кстати, я только что из банка. Что-то не заметил я там особых очередей.

— Еще бы, — Жигарев через силу улыбнулся, — для вас их не только в банке не существует.

Строкач млел от удовольствия. Игорь Родюков, перед которым все ворота настежь!

— Лейтенант сейчас назовет точное время, когда вы появились в банке… если вы, конечно, сами не соблаговолите вспомнить.

— В десять ноль-ноль, Павел Михайлович. Правда, охранник считает, что, возможно, минут на пять раньше. Но не больше, чем на пять. Операционистка уверяет, что очередей у них и вовсе не бывает, тем более в середине месяца.

Жигарев мялся:

— Ну, мало ли… В девять я приехал. Только вошел — знакомые, остановился поболтать…

— Здесь, пожалуйста, распишитесь. — Строкач был вежлив, но сух. Спасибо. Однако охранника вы миновали в десять. А вообще-то, Олег Константинович, у меня складывается впечатление, что вы решили погостить у нас, пока мы не проверим показания людей, с которыми вы встречались в банке. Да и задержали вас только затем, чтобы вы не успели организовать себе алиби.

— А если алиби нет, что тогда — сажать меня, что ли? Ведь не считаете ли вы в самом деле, что я убийца?

— Если алиби отсутствует — это ничего не доказывает. Но если оно есть — это позволяет однозначно исключить вас из числа подозреваемых.

— Хорошо, допустим, что я пришел в банк без четверти десять. И что из этого следует?

— Без пяти десять, Олег Константинович. Разница существенная, особенно если речь идет об убийстве.

— Да какое, к черту, убийство. Эти двое, они же сами… — Жигарев резко оборвал фразу.

Строкач оживился.

— А вы неплохо информированы.

— Почему бы и нет? Я звонил Светлане, да и слухами земля полнится. Ну что я могу поделать, если никто меня не видел в этом промежутке! В конце концов, могут же у меня быть личные дела…

— Вполне. И все-таки: ушли вы в восемь тридцать и до без пяти десять вас никто больше не видел. Может быть, случайные знакомые на улице?

— Черт, да нет же. Банк в девять открывается, поначалу там толчея, а чуть попозже — в самый раз. Я и прошелся пешочком… В общем, теперь вы меня…

— Нет, вы свободны. Кроме дачи ложных показаний, обвинить вас не в чем. Идите домой, но сочинить алиби вам уже, извините, не удастся. Дальнейшее ваше задержание считаю нецелесообразным. А мои действия можете обжаловать в прокуратуру…

— Да не буду я обжаловать… Здесь расписаться? Всех благ, до свиданья.

Дверь за Жигаревым закрылась совершенно бесшумно. Родюков, подойдя к окну, выглянул на улицу и прокомментировал:

— Смотри, как чешет! Может, и вправду не следовало его отпускать? Посидел бы, поразмыслил… Прыткий парень. Уверен — это он девчонку научил сказать, что ушел еще вечером…

— Уверен, Игорь? Вот и потолкуй с ней еще раз. И если получится — по душам.

— Да проходите же! — Едва отворилась дверь, Светлана торопливо потащила лейтенанта к себе в комнату. — Родители приехали. Папочке вовсе не обязательно совать нос в наши секреты. Он у меня строгий… Вы ведь меня не выдадите, Игорь. Да садитесь, не стойте столбом.

Уселась напротив, озорно блестя глазами, вздохнула.

— Сбылась мечта! Всегда хотела познакомиться хоть с одним сыщиком — и вот, пожалуйста! — Девчонка явно кокетничала.

Родюков вспомнил давнюю прибаутку Строкача.

— Знаете, Светлана, за год мне довелось встретить только одну женщину, которая не сказала бы: какая интересная у вас работа!

— Ох, все женщины одинаковы, — Светлана засмеялась, поглядывая на дверь. — У вас, наверное, большая практика?

— Я бы не сказал. Давайте-ка все-таки проясним один вопрос: когда от вас утром ушел Жигарев.

— Ну, все, конец лирике. Вы имеете в виду Олега? Я спросонок на часы и не посмотрела. Проводила его и легла досыпать. Может, вахтер скажет. Или вот еще что: я, когда его выпустила, посмотрела в глазок — к соседям входил какой-то мужчина… я его видела со спины…

— Может, Дмитрий Дмитриевич?

— Нет, точно не он. Он ведь высокий — где-то метр девяносто, тот был, пожалуй, ростом с меня, но широкоплечий, сутуловатый. И вообще — глаза у меня слипались…

Выйдя из квартиры Турчиных, Родюков начал было спускаться, как снизу послышались торопливые шаги. Лейтенант перегнулся через перила.

— Павел Михайлович?!

— Собственной персоной. Не собирался, но все же решил подъехать. Ты от Светланы? Отлично. А теперь — этажом ниже.

На площадке третьего Строкач поочередно нажал две кнопки звонков. У Теличко царило мертвое молчание — дверь не пропускала звуки, из соседней же доносились заливистые трели, потом послышались шаги, лязгнул замок и на пороге возникла статная фигура подполковника ракетных войск в полной форме и с наградными колодками на груди.

— Скалдин, Степан Макарович, — отрекомендовался военный хорошо поставленным голосом, привыкшим к команде. — Знаю о том, что случилось, тетушка рассказала, Октябрина Владленовна. Заходите, поговорим.

Однако двинувшемуся было следом лейтенанту преградил путь сам Строкач.

— Погоди, Игорь, — я быстро. — И — подполковнику: — Чем дольше работаю с людьми, тем больше убеждаюсь — подлинное взаимопонимание возможно только между двоими. А, впрочем, что это я? Вы ведь и сами столько лет на ответственной работе.

— Ого, и биография моя известна? — добродушно изумился Скалдин.

— В общих чертах. Вы ведь человек военный, секретность и все такое… Но то, что вы сегодня утром вернулись из загранкомандировки, вам сохранить в тайне не удастся.

— Другие времена. Конверсия!

— Надеюсь, нас никто больше не слышит? — нарочито забеспокоился Строкач.

— Разве что ЦРУ, — Скалдин сдержанно усмехнулся, но в то же время в нем чувствовалось какое-то напряжение. — Хотя не думаю, что могу представлять ценность для них… Да-с, не успеешь ступить на родную землю, а тут такие новости… Лерочку Минскую я еще девчушкой семилетней знал, а кого знаешь ребенком, трудно представить в роли политика или, скажем, журналиста…

Строкач снова прервал подполковника:

— И все-таки, мы одни сейчас?

Скалдин оторопел. Глаза его пробежали по комнате, задержавшись на двери в кухню.

— Вы имеете в виду — в квартире? Тут сосед ко мне заглянул, чайку попить, — голос Скалдина зазвучал громче, с нажимом. — Николай Васильевич, как там чайник?

— Не беспокойтесь, Степан Макарович. Я пройду в кухню, вы не возражаете? — Строкач не стал ждать ответа.

В кухне он появился в тот момент, когда Теличко тянулся к фарфоровому заварному чайнику, стоявшему на полке. Он оглянулся — и крышечка, соскочив, полетела на пол. Резко нагнувшись, Строкач поймал ее на лету, мимоходом скользящим движением коснувшись стоявшего на плите металлического чайника. Металл был еще холоден, и Строкача это нисколько не удивило. Теличко застыл, приподняв руку, впервые майор почувствовал, что он растерян и не готов к отпору.

— Э, а я-то думал чайком побаловаться! Долго ждать придется. Что ж, не стану вам больше мешать, в общих чертах все ясно. Степан Макарович, прошу извинить за беспокойство, не стану вас больше отвлекать…

Подхватив по пути смирно ожидавшего на лестнице Родюкова, майор спешно удалился, выяснив по пути у сменного вахтера, что Обреутов будет на дежурстве завтра с полудня, а майор с третьего этажа вернулся из командировки действительно сегодня, что привез его грузовик из части, потому что майор за комфортом не гонится, на «волгах» не раскатывает, как его сосед, тоже военный, но совсем другого склада человек, и не удивительно, что они друг с другом не разговаривают, поскольку гусь не товарищ свинье, а военная косточка — торгашу в мундире.

— Этот Теличко — натуральный уголовник, — твердил Родюков на обратном пути.

Строкач вел машину, но был не настолько занят, чтобы пропустить это мимо ушей.

— Не может быть! Я-то полагал, что он видный искусствовед! Но должен тебе, Игорь, заметить, что и уголовники, и лояльные граждане пользуются у нас равными правами. Ты ведь не доказал, что он совершил какое-то противоправное деяние. Мы ведь даже не дали себе труда разобраться в его первом деле.

— Первом деле? — искренне удивился Родюков. — Это хищение, что ли?

— Запомнил, смотри-ка! Вот этим и займись. Недаром ты удивлялся, с чего это я в Саженцы еду кружным путем. Как раз затем, чтобы тебя у горотдела высадить. Так что давай, и заодно проверишь всех остальных фигурантов с точки зрения уголовного прошлого. Может быть, кое за кем пора и «хвост» пустить.

— Но, Павел Михайлович, вы же знаете, шеф скажет — людей нет, обходитесь своими силами, и вообще…

— Это уже мои проблемы. Исполняйте, лейтенант, не обсуждая целесообразность указаний начальства. А у меня на очереди — Засохин со своими юными друзьями. Очень мне любопытен этот гражданин вместе со своим алиби.

Миновать этот дом было непросто — вокруг скопилось множество машин, переминались кучки негромко переговаривающихся людей, среди которых многие были на костылях. Однако обстановка сохранялась спокойная, нигде не было слышно споров об очередности, и во двор Строкача пропустили без протестов и возмущения.

Юноша в просторном полотняном балахоне сделал приглашающий жест. Строкачу лицо его показалось знакомым: как будто бы видел его в прошлый приезд, а может, и нет. Все эти мальчики из окружения Засохина с их мягкими, всепонимающими улыбками, были почти неотличимы.

Уже переступая порог прихожей, Строкач поднял голову и обнаружил, что дом имеет и третий этаж с обширным балконом-террасой, чего нельзя было заметить с улицы. Здесь было прохладно, тянуло присесть, передохнуть на кожаном старомодном диване.

— Иван Петрович сейчас освободится. Это не очень долго. Учитель принимает всего два дня в неделю, в выходные, чтобы людям было удобно. А в будни здесь никого, кроме нас, нету, — юноша словно почувствовал невысказанный вопрос Строкача.

В прихожей витал тонкий аромат степных трав и каких-то пряных кореньев. Подоконники были завалены пучками сухих растений.

У Строкача с непривычки даже слегка закружилась голова. Оставшись в одиночестве, он встал с дивана и начал прохаживаться. В прихожую выходили три двери, все они были полуоткрыты, и майор мог заглянуть в любую.

Однако ничего необычного он не заметил. Везде старая мебель, простенькие обои, в каждой комнате в красном углу — иконы, ивовая корзина на полу, на стене — гитара с голубым бантом. Все настраивало на патриархальный лад.

Из глубины коридора донеслись шаги и голоса. Впереди шествовал Засохин, облаченный в просторный белый балахон, смахивающий на борцовское кимоно, за ним следовала странная пара: плосколицая расплывшаяся женщина лет пятидесяти тащила за руку рыхлого голубоглазого парня, который вертел головой, озирался, а лицо его — мучнистое, пухлое, с коротким вздернутым носом с вывороченными ноздрями — морщила ласковая слюнявая улыбка.

Засохин на ходу бросал через плечо: «Избегать волнений… травы, а главное — держать себя в руках, постоянно быть с сыном вместе… слиться духовно…» Женщина слушала, как завороженная.

Тепло попрощавшись с пациентами, Засохин подал знак своему молодому подручному и обернулся к Строкачу, приглашая пройти.

— Хорошо тут у вас! — похвалил Строкач. — Просто замечательно. Человеку с такими незначительными душевными расстройствами, как у меня, достаточно только окунуться в эту атмосферу.

— Что ж, в том и смысл, чтобы поддержать дух. Вы сильный человек, но и сильным нужна помощь. Если сильный сжигает свою силу в себе, она обращается в немощь. Мои двери всегда открыты, но эти дни — особые. Сегодня я не могу впустую растрачивать себя. В остальные пять дней недели, среди друзей, я достигаю высокой концентрации энергии, а суббота и воскресенье — период отдачи. Здесь дорог каждый час.

Словно не замечая, что Засохин стремится поскорее вернуться к делу, Строкач спросил:

— Вы мне даете ключ к пониманию вашего учения, ведь так?

Засохин, оставаясь невозмутимым, пояснил:

— Его нельзя назвать моим. Оно принадлежит каждому, кто хочет видеть и слышать. Это учение Живой Этики, и недаром в сердце народном, в преданиях вечно хранится память о таких святых, как Серафим Саровский, Сергий Радонежский и многих других, отдавших себя целиком людям. Ибо мало иметь знание. Успехи науки не должны вступать в конфликт с нравственностью. А те, невежественные и безответственные, кто механическим путем развивает в себе низшие психические силы, служат тьме, и за это она открывает у них некоторые энергетические центры и через них стремится приобщиться к земной жизни, чтобы осуществить свои чудовищные планы… Но хватит пока об этом. Я просил бы вас принять мои извинения, но меня ждут люди, испытывающие страдания. В понедельник с утра я буду в городе, и, разумеется, весь к вашим услугам.

Строкач вышел, испытывая странное и приятное ощущение теплоты в затылке и легкой истомы, словно на мгновение задремав на берегу реки, в тени деревьев. За калиткой он насчитал еще с десяток машин, десятка полтора страждущих прибыли общественным транспортом. Двое таксистов — один частник, другой с госномерами, составив свои «волгу» и рыжий «москвич» под старой липой, вяло трепались, поджидая пассажиров.

«Жигули» Строкача стояли за углом, и он, скроив просительную мину, направился к «шефам», профессиональная болтливость которых наперед была известна.

— В город? А чего не доехать — всего две сотенных. Бог даст, мои выйдут скоро, и вперед. У меня двое, так что поместимся.

— Нормально. Двести — это еще по-людски. Спасибо, мужики.

— Да ладно, чего там. Мы же не волки.

Вклинился владелец «москвича», взмокший рыжеватый парняга с набитым золотом ртом:

— Я тоже так — если с человеком договорился, лишнего мне не надо. Совесть имею. Конечно — если кто понимает, от благодарности не отказываюсь.

Строкач вытащил бутерброд, откусил, поморщился — хлеб успел зачерстветь, и начал жевать, сходу сменив тему.

— Да, здоровье — это главное. Мне с этой чертовой сухомяткой язвы не миновать. И то бывает — так прихватит…

Здесь Строкач не врал, ну разве что чуть расцвечивал правду живописными подробностями.

— Знаете — работа сидячая, поесть толком некогда. Да и вам это, думаю, знакомо не хуже, чем мне. Водительский хлеб — не сладкий, а теперь еще и с этими ценами на бензин… Вы сюда в первый раз? Сколько по спидометру выходит?

— Да мы каждые выходные здесь, бывает и по две ходки успеваем. Зависит от приема. Он, доктор, иной раз подолгу тянет. А нам не с руки обратно везти надо. И чего, спрашивается? Больше принял — больше получил. Чего тянуть? Я бы на его месте…

— Вот потому-то ты и не на его месте, — вмешался таксист с «волги». Ты вообще сильно много понимаешь! Я сколько людей сюда перевозил — и все довольны. И многие говорят, что он денег не берет. Ну, это, конечно, байки, и все же…

Таксисты заспорили, а Строкач поспешил ретироваться, якобы увидев знакомого, выходящего из калитки.

Свернув за угол, он буквально столкнулся с женщиной, которая вместе с сыном выходила перед ним от Засохина. Теперь она стояла у ворот другого дома, и майор был готов поклясться, что ее очень интересует его машина. Сделав несколько неуверенных шагов, женщина взглянула в сторону таксистов, и повернулась к Строкачу. Парень, следовавший за ней со здоровенной матерчатой сумкой, неуклюже грохнул ее на землю, задребезжало разбитое стекло, и угол сумки сейчас же потемнел, намокая. На дорожке образовалась лужица мутно-белой жидкости.

За спиной майора раздался голос золотозубого.

— Ну, теперь придется ей отвалить мне на полную, если хочет, чтобы я это дерьмо в свой багажник совал. Или ты возьмешь, Сема?

Ответа Строкач не расслышал, он уже был рядом с женщиной. Парень снова улыбался, на лице его было чистейшее блаженство. Его мать наклонилась и стала выкладывать содержимое сумки прямо на землю. Достала разбитую литровую бутылку, выплеснула из нее оставшиеся капли молока, затем смятой рубашкой протерла дно, сгребла пожитки.