Глава 7

Машина с шашечками остановилась около серой девятиэтажки, в которой находилась моя квартира. Нина достала запасные ключи, которые хранились у нее, и мы вошли . Все стояло на своих местах, было таким родным и привычным, что у меня защипало в носу от подступивших слез. А может, и от пыли, которая ровным слоем покрывала всю мебель, посуду и подоконники. Я долго не могла понять, чего же не хватает в моей маленькой уютной кухоньке? Цветов! Раньше они стояли везде, на холодильнике, шкафах, окне. Проследив мой взгляд, Нина сказала:

— Я перенесла горшки к себе. Жалко, если бы они погибли. А сюда ходить поливать я физически не могла. Каждая вещь напоминала о тебе. Я просто каждый раз после посещения твоей квартиры умирала от тоски.

— Ты же ненавидишь цветы в горшках.

— Я тоже поставила их на кухню, они напоминают тебя. Мне, когда особенно хреново было, я пила чай и с ними разговаривала. У меня ведь, кроме тебя, никогошеньки нет. Мать и то пропала где то на помойке. А твои цветочки все таки живые, растут… Сначала повяли многие, наверное, тоже по тебе скучали… — Подруга подозрительно захлюпала носом.

— Ладно, Пятачок, не расстраивайся. Все нормально будет. Мы с тобой такая сила, с которой ни один мафиозник не справится.

Вдруг раздался резкий звонок в дверь. От неожиданности мы так и подскочили. Я рывком распахнула дверь. На пороге стояла моя соседка Маргарита Львовна. Уперев руки в боки, она приготовилась дать отпор ворвавшимся в квартиру.

— А предъявите ка ваши документы, милочка, мне милицейские товарищи поручили… — Узнав меня, она резко замолчала, прикрыла рот рукой и медленно начала оседать на пол. Мы с Ниной подхватили ее и втащили внутрь квартиры. Усадив соседку в кресло, я побежала искать валидол. У Маргариты Львовны больное сердце, и я всерьез за нее опасалась. На всякий случай, я ушла на кухню, а старушкой занялась подруга. Придя в себя, соседка приняла от Нины валидол и простонала:

— Ниночка, такой ужас мне привиделся. Машенькино привидение по дому бродит. Ужас! Волосы, как водоросли, глаза страшные и смотрит так, будто хочет утащить с собой в пучину вод.

— Правда что ли? — Обалдела подруга.

— Вот те крест, деточка. А ты сама ее часом не видела?

— Такое страшилище, точно нет. — Искренне заверила Нина.

— Странно, а мне тогда почему явилась? Вы с ней подруги вроде были, пусть бы тебя и пугала.

— Может, она поблагодарить Вас хотела, что Вы за ее квартирой хорошо следите? — Предположила Нина.

— Может. — Задумчиво согласилась соседка. — Только зачем ей в пучине водной о мирском то думать?

— Кто их покойников разберет, — философски согласилась подруга. — Может, ошиблась просто, хотела мне явиться, а тут Вы не вовремя сунулись?

— Я не сунулась, — обиделась Маргарита Львовна. — Мне милиция велела за квартирой присматривать, она полгода пустая стоять будет, вдруг наследники какие объявятся.

— Какие же у нее наследники? Сирота, из детского дома…

— Это при жизни сирота. А как помрет человек, сразу родственнички подтягиваются. Чай не в капусте ее нашли. — Поучительно объяснила соседка, выходя из квартиры. — Участковый на той неделе заходил опять ругался, что пломбу с двери сняли, как будто я по ночам спать не должна. Я же не виновата, если стоит ему опечатать Машенькину дверь, как хулиганы сразу же эту бумажку и срывают… А может, это и не мальчишки вовсе. — Вдруг испуганно прошептала Маргарита Львовна и торопливо перекрестилась. — Может, это тоже призрак делает?… — Нина неопределенно пожала плечами, изобразив на лице сомнение.

— Первый раз слышу, чтобы призракам пломбы мешали войти….

— Ты, деточка, запри тут все, как положено, а я прилягу пойду. Напугала меня покойная, до сих пор сердце покалывает.

Неожиданный приход старушки развеял тягостное впечатление, охватившее нас после осмотра опустевшего жилища. Я разыскала ключи от машины, и мы пошли на стоянку. Уезжая на юг, я оплатила ее на месяц вперед, но прошло уже больше двух, и я опасалась за судьбу своего автомобиля. К счастью, до сторожей не дошла весть о моей безвременной кончине, и они легко отдали мне машину, после того, как я оплатила все долги за простой.

Моя «восьмерка» завелась практически сразу. Два раза презрительно чихнув, она довольно заурчала мотором, показывая, что готова к пробегу на любое расстояние.

Первым пунктом нашего пути был «Дом малютки». Там за небольшое денежное вознаграждение мы смогли узнать, что безымянная девочка по фамилии Глебова была доставлена к ним 16 июля 1977 года из роддома номер два города Семенова. (Понятно теперь, чему я обязана своим отчеством. ) Не откладывая дела в долгий ящик, мы с подругой двинулись в Семенов.

Часа через полтора мы были на месте. Роддом выглядел не слишком презентабельно. Маленькое двухэтажное здание давно нуждалось в ремонте. Перила на крыльце с одной стороны отвалились, деревянные ступеньки под нашими ногами угрожающе скрипели.

— Как тут роженицы ходят? — Возмущалась Нина. — Треснет такая вот доска, и можно в родильное не подниматься. Прямо тут родишь.

Я слушала подругу в пол-уха. Меня охватил трепет. Надо же, здесь я появилась на свет! Возможно, сейчас я узнаю, почему мать безжалостно бросила меня в этом убогом месте. Может быть, даже смогу найти ее и посмотреть в глаза. Интересно, кто я на самом деле, и кто Лилиана? А вдруг, у меня огромная дружная семья, а со мной просто случилось недоразумение, и они разыскивают своего пропавшего ребенка все эти двадцать пять лет… Я присела на дермантиновую банкетку в холле. Ноги дрожали. Заметив мое состояние, Нина сказала:

— Ты посиди тут, а я пойду, поищу того, кто сможет нам помочь. — Она ушла, оставив меня наедине с мыслями. Я вспоминала все обиды и унижения, через которые мне пришлось пройти в детдоме и школе. Не смотря на то, что у нас был прекрасный педколлектив, жилось воспитанникам несладко. Я даже не говорю о бедности, почти нищете, в которой мы существовали. Самым обидным было отношение окружающих ко мне и моим товарищам. Учились мы в обычной школе, находившейся недалеко от нашего Дома. Все ребята приходили в класс красиво одетыми, с новыми портфельчиками, набитыми учебниками и бутербродами, заботливо приготовленными мамой. Мы в своих добротных, но серых и невзрачных платьицах, с потрепанными, служащими не один год книжками, выглядели на их фоне замарашками. Дети жестоки. Никто не хотел дружить с детдомовцами, родители просили учителей получше присматривать за нами, будто мы малолетние преступники. Сколько раз мы дрались, за время учебы в школе! А как еще мы могли ответить на оскорбления и насмешки сверстников? Я с детства поняла, что единственный путь вырваться из нищеты, это много работать. Я старалась учиться на отлично и тянула за собой Нину, хотя порой даже выучить уроки в комнате на двенадцать девочек было трудновато. Но все же мы с подругой смогли достойно вписаться в окружающую жизнь, в то время, как многие наши ребята сломались, стали алкоголиками или уже отбывают срок в исправительных учреждениях.

Самыми тяжелыми днями в детдоме были, пожалуй, выходные. В эти дни ребят забирали по семьям. У многих были свои родственники, бабушки, тети. Некоторых брали приемные родители. Сначала на один-два дня, потом забирали на совсем. У Нинки была мать. Алкоголичка, лишенная родительских прав, она изредка приезжала к дочери. Их отпускали домой на ночь. Я жгуче завидовала подруге, хотя она нередко возвращалась от родительницы с синяками и глазами, опухшими от слез. Елена Владиславовна, наша учительница, очень хотела найти для меня приемных родителей. Пару раз меня тоже брали на выходные в семью.

Первый раз я оказалась дома у очень доброй женщины. Она кормила меня пирожками, специально испеченными к моему приходу. Потом мы с Евдокией Петровной, так звали женщину, ходили гулять в парк. Она купила мне мороженое на палочке, катала на каруселях. В тот день я впервые попробовала газировку. Прогуливаясь по аллеям парка, держась за руку Евдокии Петровны, я была практически счастлива. Вечером с работы пришел ее муж. Он выглядел уставшим и хмурым, поглядывал на нас не слишком одобрительно и, поужинав, сразу ушел читать газету. Я даже не рискнула спросить его имя, так оробела. Потом меня уложили спать в отдельной комнате на мягкой чистой постели. Я постеснялась сказать, что боюсь оставаться одна в темноте, и долго не могла уснуть. Евдокия Петровна в соседней комнате о чем то спорила со своим мужем. Он то и дело срывался на крик, но тотчас замолкал. Потом женщина зашла ко мне в комнату и села на кровать, включив ночник. Может, она просто хотела посмотреть на меня, или поняла мои страхи, но я была очень благодарна ей за заботу. Мне было семь лет, но я до сих пор помню, с каким выражением смотрела на меня в ту ночь Евдокия Петровна, в глазах ее стояли слезы. Больше она меня не брала. Я думаю, ее муж не согласился приютить девочку из детского дома. Пару раз мне передавали от нее сладости, потом прекратилось и это. Передать горе, поселившееся в моем маленьком доверчивом сердце, невозможно словами. Несколько лет после этого я ждала Евдокию Петровну, только став взрослее, я, наконец, осознала — она не придет, никогда. Елена Владиславовна сама порой плакала, глядя на меня, вцепившуюся в забор с глазами устремленными на дорогу ведущую к воротам. Второй раз в семью я попала в возрасте одиннадцати лет. Зачем супруги Горкины брали к себе ребенка из детского дома, я не поняла. У них была своя девочка. Люся. Меня этот вопрос не очень то волновал, мне нравилось играть с Люсей, у нее была целая коробка замечательных игрушек, полки с детскими книгами. Ее папа показывал нам диафильмы. Мне очень нравился этот процесс. Я принимала активное участие в натягивании белой простыни на стену, в установке аппаратуры, и потом с замирающим сердцем сидела в темноте, следя за передвигающимися веселыми фигурками. Горкины были добрыми людьми. Мы могли бы надолго подружиться с ними, но однажды Люся заболела чем то вроде чесотки. Ее родители устроили директору жуткий скандал, обвинив в том, что за детьми в нашем детдоме смотрят отвратительно, ведь заразу по их мнению принесла я. Ко из нас: я или Люся, явились источником болезни, непонятно, но и у нее в школе и у нас в комнате девочки переболели этой дрянью. До сих пор не могу понять, почему во всем случившемся обвинили меня? Разве я виновата, даже если заболела? Мы выздоровели, но Горкины в нашем Доме больше не появились ни разу.

Теперь все это позади, я не маленькая несчастная девочка, но обида на мать осталась в сердце на всю жизнь. Смогу ли я перебороть ее и нормально общаться с этой женщиной, если найду?

— Так, кажется, все в порядке! — Нина радовалась, что могла помочь мне. — Пошли в подвал, там архив. Сейчас нам сделают выписку из регистрационной книги. Придется заплатить, конечно…

— Это не важно. — Глухо успокоила я подругу, стараясь справиться с расшалившимися нервами. Мы спустились в подвал, где тетенька в не слишком чистом белом халате выдала нам следующие сведения:

Галина Ивановна Глебова поступила в роддом восемнадцатого июня 1977 года. Девятнадцатого июня родила ребенка женского пола. Ночью сбежала через окно в казенном халате и тапочках. Здесь же был адрес мамаши. Сведения о том, искали ее или нет, что она говорила по поводу отказа от ребенка, отсутствовали. Переписав адрес, мы отправились искать мою малую родину.

Мать проживала в двухэтажном желтом бараке на самой окраине города. Найдя дом, мы позвонили в квартиру номер четыре. Открывать никто не поспешил. Вероятно, хозяева уехали или просто были на работе. Мы вышли и уселись на лавочку у подъезда, не зная, что делать дальше. К нам подошла неряшливая женщина неопределенного возраста.

— Девчонки, закурить не найдется? — Нина, молча, достала сигареты. — А вы чего тут сидите? Ждете что ли кого?

— Нам Глебова нужна, из четвертой квартиры.

— Это какая Глебова? — заинтересовалась женщина, даже курить перестала.

— Галина Ивановна. 1957 года рождения.

— Так это подружка моя, — помолчав, выдала она.

— А где ее найти то можно, не подскажете? — С женщиной вела переговоры Нина. Комок, застрявший в горле, мешал мне говорить.

— Подскажу, конечно, подскажу, отчего же не подсказать. Только, девчонки в горле пересохло, — запечалилась собеседница, — мысли путаются…

— Ясно, — перебила Нина. — Сколько?

— Да мне опохмелиться бы только, — заторопилась пьянчужка. — И я вам все расскажу и покажу. — Нина в растерянности обернулась ко мне. Ждать, пока тетенька купит бутылку, опохмелится и вернется, не было сил. Не факт, что она вообще вернется, а главное в каком виде?

Я поднялась и пошла к машине. Наша собеседница здорово расстроилась, решив, что мы решили уехать.

— Да мне много не надо, — заканючила она. — Грамм на сто хотя бы. Трубы горят.

Я достала из багажника бутылку водки, которую всегда вожу с собой на всякий пожарный случай. При поломках на дороге или в других ситуациях, когда не совсем удобно предлагать деньги, эта привычка очень меня выручает. Увидев горячительное, женщина воодушевилась. Я поставила бутылку на лавочку рядом с собой.

— Рассказывай, выпьешь позднее. — Сухо скомандовала я.

Поняв, что водку надо заработать, пьянчужка вздохнула и встала.

— Пошли.

— Куда?

— Вы спрашивали, где ее можно найти, так я покажу.

Мы молча пошли за ней. Минут через десять показался железный забор. Через ажурные ворота мы попали на территорию кладбища. Женщина остановилась у запущенной могилы с покосившимся крестом.

— Вот она, давай бутылку. — Я автоматически протянула ей спиртное. На табличке значилось: «Глебова Галина Ивановна. 20 октября 1957года — 20 июня 1977 года.» Значит, мать умерла на второй день после родов?

— Что с ней случилось? — спросила за меня Нина.

— Умерла. Давно уж, двадцать пять лет прошло. Может, помянем рабу божью?

— Вас как зовут? — Спросила я.

— Натальей.

— Наташ, расскажите нам про Галину, все, что помните, а я Вам еще на бутылку дам.

— Ну а чего же не рассказать то? — Женщина отхлебнула из бутылки. — Полегчало мне от вашего лекарства. Теперь чего хошь можно. Подругами мы были закадычными. Только мало она прожила совсем, рассказывать нечего.

У Гали Глебовой никогда не было отца, мать родила ее после поездки в санаторий неизвестно от кого. Женщиной она была самостоятельной, работящей. Дочку воспитывала в строгости. Девочке исполнилось пятнадцать лет, когда мать попала под троллейбус и умерла, не приходя в сознание. Галя осталась одна. В это время она уже училась в ПТУ, получала стипендию и кое как дотянула до совершеннолетия. В восемнадцать она влюбилась. Санек был не местным, приехал откуда то с севера, работал на пилораме. Через год они поженились. Свадьба была приличная, гостей позвали человек двадцать. Потом Галя забеременела. Восемнадцатого июня ее отвезли в роддом, где она и родила двойню. Наташа приходила к подруге в роддом и помнит, как та радовалась такому двойному счастью. Саша со своей пилорамы почему то не приехал. Может, транспорт не дали, это ведь в лесу, довольно далеко. Или работа срочная была. Вечером Галю пришла навестить подружка Зина. Она то, по секрету, и рассказала девушке, что ее муж развлекается на пилораме с девчонкой из соседней деревни, а про беременную жену и думать забыл. Она, возможно, придумала это от зависти или ревности, но Галя поверила. Ночью, не выдержав неизвестности, она пешком побежала на пилораму. В лесу у нее открылось сильнейшее кровотечение, и она умерла прямо там, на земле, в лесу. Ее нашли грибники, через два дня. Саша к тому времени уже вернулся и повсюду разыскивал жену. Узнав, как все было, он запил. Две недели после похорон Гали парень пил не просыхая, то ли любил ее уж очень сильно, то ли помнил за собой вину, сейчас уже не узнаешь. Справившись с собой, он побрился, надел свежую рубашку и пошел в роддом. Что ему там сказали тоже неизвестно. Оттуда он пошел в лес и повесился на собственном ремне.

— Такая вот история. — Подвела черту Наташа, переваливая за середину бутылки.

— А с двойняшками, что стало? Их точно двое было? Нам в роддоме сказали, одна только девочка родилась. — Засыпала ее вопросами Нина. Я растерянно молчала. О своих родителях я готовилась узнать что угодно, но рассказанная Наташей история, просто выбила меня из колеи.

— Я, девушки, хоть и выпиваю, но из ума еще не выжила. Я ведь сама ее навещала, она показывала мне два свертка. Две девочки у нее были. Совершенно одинаковые. А вы чего интересуетесь то? Родственники что ли?

— Вроде того. — Ответила за меня подруга, дала пьянчужке денег на бутылку и потащила меня к машине.

Отъехав от дома на несколько километров, я затормозила на обочине. Вести машину дальше я не могла. Руки тряслись, мозги отказывались думать о дороге.

— Выходит, что Лилиана твоя родная сестра?

— Да, Нин. Непонятно только, почему записана только я, и где она пропадала все эти годы? Представляешь, у меня двадцать пять лет была сестра, а я об этом даже не знала. А теперь… — Мне стало так горько, что я заплакала. Нина молчала. Она, как никто понимала, что значит для детдомовца родня. Потом она попыталась сменить тему.

— А вот Макс получается не родной тебе, ни по отцу, ни по матери. И Лилиане родным не был. Интересно, он сам об этом знает?

— Нужно вернуться в роддом и узнать насчет Лили. У меня, то есть у Лилианы, в паспорте сейчас стоит другая дата рождения. Двадцать восьмое июня 1977 года. Разница почти десять дней. Но поверить в такое совпадение просто невозможно. — Я вытерла слезы и взяла себя в руки. — Нужно посмотреть, кто рожал в этом роддоме Двадцать восьмого июня. Не думаю, что в тот день там появилось на свет много девочек. Что-то там еще случилось за эти десять дней, после чего двойня превратилась в одну, а моя сестра в Лилиану Воронову.

Загрузка...