След черного волка

Глава 3

– Объявилась ваша пропажа, – усмехнулся боярин Держигость, встречая Лютомера с сестрой и бойниками перед воротами Доброхотина.

В городце они сразу увидели Хвалиса: с матерью и Толигой он стоял перед дверью обчины. Не очень-то он жаждал этой встречи, но бежать было больше некуда. Необходимость защитить мать придала ему духу; он не был трусом, он лишь вечно сомневался в себе и своем достоинстве, в котором ему отказывали с самого рождения. Но достоинство, в отличие от смелости, можно добыть в борьбе.

Глядя, как из ворот вала на площадку городища затекает эта стая – два десятка серых волчьих шкур, – Хвалис испытывал не страх, а только досаду и ненависть. Вот эти два лица впереди – такие схожие меж собой, со своими серыми волчьими глазами. Целых полгода он был от них свободен и надеялся стать человеком не хуже других. Но вот все надежды рухнули, а волки снова здесь – пригнали его мать, будто косулю, и сами явились по следу. Хвалис не мог обвинить детей Велезоры в разорении Верховражья и гибели Оклады, но не мог и избавиться от чувства, что и в этом, как во всех невзгодах его жизни, виноваты они.

Лютомер незаметно сжал руку Лютавы. Это означало повеление молчать: он будет говорить сам.

– Будь жив, младший брат, – кивнул Лютомер Хвалису. – Не скажу, что рад тебя видеть, но нынче не время старые раздоры вспоминать. Знаешь уже, что пришел к нам смолянский князь с войском?

– Будь жив, старший брат. – Хвалис с явным усилием заставил себя поклониться.

– Идемте в обчину. – Лютомер обернулся к Держигостю: – И старейшину созови. Буду с людьми говорить.

Знаком показав, что к Хвалису и его спутникам приглашение тоже относится, Лютомер прошел в обчину. Лютава тайком рассматривала Хвалиса: она не видела его полгода, и теперь ей казалось, что он сильно изменился. Даже как будто стал повыше ростом. Может, причиной тому сорочка с непривычной вышивкой – невестин подарок на обручение. Сам Хвалис за полгода вольной жизни среди людей, которые уважительно именовали его княжичем и даже видели в нем, возможно, своего будущего господина, переменился. Он будто поднял голову и теперь смотрел не исподлобья, а открыто и гордо. Пожалуй, это ему шло.

Лютомер сел и положил руки на стол. Пока все собирались и рассаживались, он молчал и вертел в пальцах что-то маленькое. Приглядевшись, Хвалис переменился в лице: он узнал хазарский перстень с сардием – дар своей матери, которым обручился с дочерью Оклады.

– Откуда это у тебя? – Он подался к Лютомеру, пытаясь выхватить из его руки перстень, но тот с истинно звериным проворством сжал его в кулаке и так глянул на младшего брата, что тот опомнился и отошел.

– Сейчас все узнаешь, – с прежним высокомерием ответил Лютомер, давая понять, что Хвалису придется подождать более уважаемых людей.

Покраснев от досады, тот сел возле матери. На лице Замили сменяли друг друга то гордое, то жалобное выражение. Она никак не могла решить, кто она сейчас: любимая жена хворающего князя и мать его наследника или же бедная одинокая женщина, которую со всех сторон обступили беды.

– Смолянский князь Зимобор – старший сын Велебора, но дань берет он не по закону, – начал Лютомер, когда все уселись и выжидательно уставились на него. Здесь были старейшины Доброхотина, жители округи и беженцы со стороны Жижалы, включая дружину, которую сам Оклада собрал для Хвалиса. – Послов он к нам не слал, об утверждении на столе отца не объявлял, старых докончаний с малыми князьями не подтверждал. А потому мы, угряне, имеем право в дани ему отказать. Он об этом знает, поэтому пришел в землю нашу с войском. У старейшин берет детей в залог и с собой в Смолянск увозит. В Верховражье боярина Окладу, его людей в битве убили, и взяты у Оклады двое детей: дочь Игрелька и сын Переслав. Также и у других старейшин взято еще четверо отроков.

Об этом Лютомер узнал не от Лютавы, а от Родимы, который не зря болтался в Селиборле по двору и там повстречал знакомого ему Переслава.

При упоминании Игрельки Хвалис снова переменился в лице и невольно вскочил. Девушка нравилась ему, и он охотно дал согласие на ней жениться; но главное, в ней заключались его надежды на поддержку и куда лучшее будущее, чем ждало в Ратиславле.

– Моя сестра видела в Селиборле Окладину дочь и говорила с ней. – Лютомер оглянулся на Лютаву, и та кивнула. – Вот перстень обручальный! – Лютомер поднял кольцо с сардием, чтобы всем было видно. – Прислала она его назад своему жениху, Хвалиславу, моему меньшому брату, и велела сказать: нет у нее отца более, что обручил их, и везут ее, полонянку, в Смолянск, там за иного мужа хотят выдать. Поклон свой передала прощальный, просила лихим словом не поминать.

И пустил перстень катиться по столу в сторону Хвалиса: тот едва успел поймать.

По обчине пролетел тревожный и недовольный гул.

– Что делать будем, угряне? – Лютомер возвысил голос и обвел пристальным взглядом бородатые лица старейшин, среди которых яркими пятнами светлели лица Замили и ее сына. – Признаем поборы незаконные? Будем отдавать детей, дочерей и сынов наших смолянам в холопы? Стерпим бесчестье?

Лютава сидела, застыв от изумления. Понимая, куда клонит Лютомер, она не понимала, почему он это делает. Зачем толкает угрян к войне со смолянами?

– Я не стерплю этого! – Хвалис вскочил, сжимая в кулаке перстень. – Я освобожу мою невесту! И отомщу за ее отца.

– Вот это уже дело! – Лютомер наклонился над столом в его сторону. – Если ты сделаешь это, я буду знать, что ты не мальчишка, которому лишь бы подглядеть, как девки купаются. Если ты отомстишь за смерть Оклады и вернешь его дочь, то я признаю твое право на все его наследство. Понимаешь? Ты будешь боярином Верховражья, и я поддержу тебя против всех, кто пожелает твое право оспорить.

Народ снова загудел, но уже скорее одобрительно. Оклада, известный заносчивым и вздорным нравом, никому тут не нравился. Но близкие к Лютомеру люди были равно изумлены: и Лютава, и стая, и сам Хвалис. Всю свою жизнь Хвалис слышал лишь о том, что ему не положено и недоступно. Сейчас сам старший брат, его главный соперник, вслух и при людях объявил, что он, Хвалис, имеет кое-какие права! И согласился эти права не только признать, но и поддержать.

– Я клянусь! – Хвалис поднял руку с зажатым в ней перстнем, призывая богов в свидетели. – Я освобожу мою невесту и отомщу за смерть ее отца. Или пусть я погибну!

– Но и ты, Лютомер, поклянись, что исполнишь обещанное, – добавил Толига, настороженно поглядывая на непривычно «доброго» сына Велезоры.

– Я – будущий угрянский князь. – Лютомер посмотрел на родича. – Если я сказал слово при богах и людях, мне нет нужды подкреплять его клятвами. Или какой же я князь, если мое слово ничего не стоит?

До ночи в обчине обсуждали замысел. Довольно скоро выяснилось, что Лютомер и его стая принимать участия в схватке не намерены.

– Я могу отбить твою невесту, – насмешливо ответил он на вопрос Хвалиса. – Но тогда это будет уже моя невеста.

– Да уж, поищи себе жены где в другом месте, – бросил Хвалис. – Эта – моя!

На уме у него было: ведь сын Велезоры, хоть и давно зрел годами, жены до сих пор не взял и из лесу «в люди» пока не вышел. И если он, Хвалис, успеет жениться первым, то старшим сыном Вершины станет он! И посмотрим, одно ли Верховражье в конце концов ему достанется…

Когда обсуждение было закончено и замысел обговорен, стая ушла в свою обчину, собираясь спать. И только там Лютава взяла брата обеими руками за шкуру на груди, подтянулась ближе к его лицу и прошептала:

– Лют! Что ты делаешь?

В ответ он обнял ее, прижал к себе, наклонился к ее лицу вплотную.

– Я хочу, чтобы оба они показали, чего стоят. Один из них докажет, что заслуживает жить на свете. А второй… Я не отдам тебя кому попало, пусть он хоть трижды смолянский князь.

Исход испытания, затеянного Лютомером для обоих соперников, превзошел все его ожидания. Стая, не собираясь ввязываться в драку, ждала ее исхода в Доброхотине. Дружина Хвалиса, собранная из людей его и Держигостя, отправилась навстречу смолянам еще утром. День прошел в томительном ожидании, и не раз Лютомер пожалел, что остался так далеко от места событий. И вот глубокой ночью первым вернулся Толигин старший сын Утешка с пятью отроками.

– Привезли! – ликующе закричали у ворот вала. – Девку привезли! И самого князя смолянского в полон взяли!

Лютомер переменился в лице; Лютава от этого известия чуть не села на пол. Такого недоверчивого изумления на лице своего уверенного и сдержанного брата она не видела никогда в жизни. Не веря своим ушам, Лютава тем не менее готовилась к невозможному. Хвалис, их несчастный Галчонок, одолел и взял в плен самого князя Зимобора? Сделал то, за чем его посылали, – и гораздо больше? Так, может, боги и впрямь на его стороне – кто бы мог ожидать?

Какими глазами они теперь взглянут ему в лицо – сыну чужеземной рабыни, которого всю жизнь презирали? И Зимобор теперь пленник Хвалиса? Может быть, тот и подарит Лютаве ее загадочного жениха – если пожелает! А может, велит в Угре утопить – имеет право!

Только бы Хвалис не узнал, что Зимобор так сильно ей нужен, – пронеслось в голове у Лютавы. Потому что если узнает – Зимобору точно не жить.

А Замиля уже спешила, с развевающимися полами бобровой шубы, навстречу вестникам.

– Мой сын победил! – кричала она и даже поминала неведомого бога своей юности, вспомнив его в самый радостный час жизни.

Пленных привезли несколько человек – четверых или пятерых. Выбежав к воротам, Лютава и впрямь увидела Игрельку – растрепанная, со сдвинутым набок платком, в скособоченном кожухе, та стояла возле Утешки. Лицо у нее было злое, со следами слез. Какие-то тела волокли в клеть. Доказательства успеха были налицо.

Понимая, что дружина смолянского князя превосходит и численностью, и оружием, и умением, угрянские бояре придумали взять хитростью. Замысел был дерзок и много обещал в случае удачи. Смоляне уже покинули Селиборль и двинулись дальше по Угре; на пути их и подстерегала засада. Первым пошел Толига с сыновьями и еще десятком человек. Притаившись на высоком берегу Угры, они обстреляли из луков передовой отряд смолян, не показываясь на глаза. Потерь удалось нанести не много, но смоляне, как и ожидалось, отступили. Собравшись вместе, они послали людей на берег – отогнать стрелков. Вспомнив юность, проведенную в бойниках, Толига дал себя увидеть и сам отступил в лес, заманивая противника за собой, а там пустился бежать по замерзшему ручью.

А пока часть смолянской дружины ловила в лесу Толигу, сам Хвалис с основными силами ударил по реке навстречу. Среди прочего добра Замиля привезла из Ратиславля шлем и кольчугу, которую Вершина подарил Хвалису прошлым летом, перед походом на вятичей, и тот выглядел князем не хуже других. Одновременно Толига, сделав петлю, вышел в тыл смолянам – к их обозу. Честно сказать, добыча привлекала Хвалиса не менее, чем невеста и месть: смолянский князь обошел уже половину своей земли и вез с собой множество ценных мехов.

Ударив в лоб, после скоротечной схватки Хвалис отступил, и часть смолян устремилась за ним. Вернуться им не дали: пропустив передовой отряд, угряне обрушили на лед пару заранее подрубленных деревьев. Смолянам оставалось только гибнуть у завала при попытке перебраться через него назад, к своим. Там-то успевший вернуться Утешка и подстерег их вожака, в кольчуге и шлеме: изловчился, сидя на завале, ударить топором по голове, повязал и увез.

Уже в темноте продолжалась битва у обоза. Нашли Игрельку, и в общей суете не кто иной, как Родима, затащил ее на лошадь, взятую у смолян же, и ускакал прочь с визжащей и дрыгающей ногами девкой – она даже не поняла, что происходит.

И вот теперь Утешка и Родима с десятком соратников вернулись, лихорадочно хохоча от радости первой настоящей победы.

– А сам Хвалис где? – кинулась к ним Лютава.

Те переглянулись.

– Да мы не видели его, – растерянно ответил Утешка. Упоенный собственным успехом, про княжича он и позабыл. – Они еще бились, когда мы уехали. Скоро воротится!

– Пойдем, покажи…

Увидеть добычу жаждали все жители Доброхотина, и Лютомер едва расчистил сестре дорогу. Принесли огня, и Лютава прошла в клеть, где прямо на пол положили связанных пленных. Вся дрожа, она скользнула взглядом по вывалянным в снегу кожухам, по разлохмаченным головам, но никого не узнала.

– Вот он! – Утешка показал на крупного мужчину, который хмурился и отворачивался от света.

Лютава наклонилась, ожидая увидеть лицо Зимобора, и ахнула. Перед ней лежал со связанными руками тот мрачный рябоватый мужик, которого она видела вместе с Зимобором в избе боярина Даровоя.

Она быстро оглядела другие лица, но Зимобора среди них не было.

– Это не он! – воскликнула она, не зная, радоваться или огорчаться. – Утешка, дурень! Кого ты приволок! Это воевода, а не князь!

– Да ну! А смотри, на нем кольчуга! Чем не князь? – Утешка разочарованно засмеялся. – Ну, тоже хорош карась! Воевода, говоришь?

Лютава вышла из клети.

– Это не он! – повторила она ждавшему снаружи Лютомеру. – Не Зимобор. Воевода его, не помню, как звать.

На лице Лютомера отразилось облегчение, но он запретил себе радоваться раньше времени.

– Погоди. Вот Хвалис сам воротится, может, он там всех на месте перебил и весь обоз взял.

Ночь и утро прошли в тревожном ожидании. Участники набега возвращались по одному и кучками. Приехал Держигость, раненный в руку, рассказал о схватке с основной дружиной смолян: он отступил, услышав, что Игрелька увезена. Лихорадочное торжество Замили перешло в опасения.

Вот рассвело. Почти в полдень вернулся Толига – последний из уцелевших. Хвалиса с ним не было, и он ничего о нем не знал. Приходилось признать: княжич или в плену у смолян, или убит.

В Доброхотине царило смятение. Было неясно, кого считать победителем в битве на реке, но вождя угряне потеряли, а это следовало назвать поражением. Замиля рыдала и причитала. Лютаве было ее жаль, да и обычай требовал присоединиться – ведь сгинул ее брат! – но она не могла себя заставить. Лютомер держался невозмутимо, хотя за этой невозмутимостью пряталось скорее удовлетворение, чем печаль. Было похоже, что он добился своей цели – избавился от Хвалиса. Возможно, тот мертв. Возможно, в плену. Но его попытка заявить о себе закончилась провалом и, похоже, станет последней.

Старейшины вновь собрались обсуждать, как дальше быть. Смолянская дружина, лишившаяся воеводы и потрепанная битвой, находилась совсем близко – за полперехода отсюда. Еще ночью Лютомер послал десяток бойников с Дедилой во главе на разведку и выяснил, что смоляне после битвы заняли ближайшее к тому месту жилье: Корилину весь, поселение из десятка дворов. Сами Кориловичи, еще когда битва только началась, убрались оттуда вместе со скотиной и самыми ценными пожитками и теперь сидели в той же обчине Доброхотина, что и другие беженцы.

– Ждать не стоит, – говорил Лютомер. Теперь он оживленно взял на себя дальнейшее, будто избавился от досадной помехи в лице Хвалиса. – Раз уж начали, надо наступать сейчас, пока смоляне не опомнились.

– Мой сын! – стонала Замиля. – Он погиб из-за тебя! Ты послал его на смерть! Я так и скажу князю! Я скажу: ты послал на смерть его любимого сына! Он опомнится и покарает убийц моего сына!

– Я дал Хвалису случай показать себя, – ответил Лютомер. – Он ведь не ходил в бойники – ты же не пускала его! – и ему пришлось самому доказывать, что он уже не отрок.

– И теперь он мертв!

– Может быть, еще нет, – возразил Держигость. – Никто же тела не видел, а, Толига?

– Может, в плену, – печально кивнул Толига. – Может, ранен.

– Тогда я поеду за ним. – Замиля отняла руки от лица. – Я упаду в ноги Зимобору и буду молить отдать мне моего сына – живого или мертвого!

– Вот и правильно! – одобрил Держигость. – Пусть едет. Бабе ничего не сделают. Можно выменять того воеводу на Хвалиса… или его тело. А заодно предложить мир.

– Это дело! – оживились старейшины, чьи угодья оказались в опасности разорения. – И правда: хоть не князя, а воеводу и мы взяли! Нас без масла-то не съешь!

– Пусть Замиля едет. Что бы ни был за человек князь Зимобор, он не откажет в мольбе матери!

В тот же день Замиля в сопровождении Толиги и его сыновей отправилась в Корилину весь. Вернулась под вечер – живая, здоровая, плачущая, но весьма обнадеженная. Зимобор принял ее приветливо и охотно согласился на переговоры. Хвалис был жив и только ранен, причем легко: ему тоже досталось топором по шлему, он потерял сознание и в таком виде был найден смолянами. Сейчас он сидел, запертый в овине у Кориловичей. Зимобор готов был обменять его на своего воеводу, но требовал возвращения также Игрельки и двадцать гривен выкупа. Здесь Замиля была сама виновата: дабы придать себе весу в переговорах, она назвалась княгиней угрян, а Хвалиса объявила наследником Вершины. Не желая ссориться с угрянским князем, Зимобор согласился вернуть тому сына и наследника, но, ради уважения к себе, не мог выдать столь ценного пленника без значительного выкупа. Так что Замиля отчасти перехитрила сама себя.

Замиля кинулась считать свое добро: из Ратиславля она вывезла все ценные подарки, полученные от Вершины за двадцать лет. Украшения, цветное платье, дорогая посуда, меха тянули гривен на двенадцать-пятнадцать, а недостающее она отчаянно вымаливала у Держигостя и старейшин округи. Они были не так уж богаты, но ради слез матери несли кто связку мехов, кто пару серебряных заушниц. Было похоже, что Замиля успеет собрать выкуп в оговоренный срок.

Лютомер молчал, но тоже чувствовал, что сам себя перехитрил. Мысль столкнуть лбами Хвалиса и Зимобора была хороша, а много раздумывать о ее последствиях он, охваченный ревностью, не мог. Он давно знал, что рано или поздно сестре придется за кого-то выйти замуж; но ему в голову не приходило, что она будет так близка к тому, чтобы влюбиться.

Впервые в жизни он смотрел в глаза Лютавы и видел там не свое собственное отражение, а образ другого человека. Сердце Лютомера переполняла нерассуждающая ярость зверя, у которого чужак пытается отнять подругу. Окажись в тот миг поблизости сам Зимобор – вцепился бы в горло, и плевать, к чему это приведет. Так пусть Хвалис попробует испытать свою удачу – и удачу Зимобора тоже. Один из них победит, другой проиграет – у него, у Лютомера, в любом случае станет на одного соперника меньше. Он не думал, что ставит под удар землю угрян, которой ему владеть в недалеком будущем. Сейчас он хотел владеть лишь своей сестрой, и пусть Зимобор окажется в ссоре с угрянами – тогда ему не очень-то удастся посвататься к их княжне.

«Но что же ты делаешь? – напоминал откуда-то из глубины памяти голос матери. – Ей так суждено! Она обещана своему духу-покровителю, и…»

«Пес его ешь! – резко отвечал этому голосу Лютомер. – Он ее не получит. Она останется со мной».

Теперь, когда разлука с Лютавой из дела далекого будущего превратилась в событие завтрашнего дня, стоящее на пороге, он понял, что не сможет этого пережить. И если его ждет схватка с Радомиром – ну, так и что? Ему ли бояться схваток? Дух Нави силен, но и его, Князя Волков и сына Велеса, тоже не в дровах нашли!

Замысел его вполне удался, но получил одно неприятное последствие. Зимобор теперь думает, что Замиля – угрянская княгиня, а Хвалис – наследник Вершины. А сам Вершина сейчас совсем не способен прояснить дело. Есть еще родня и старейшины, но если не вмешаться, то Зимобор – старший князь днепровских кривичей – успеет привыкнуть к мысли, что следующий угрянский князь – это Хвалис…

На плечо Лютомера сзади легла ладонь, потом руки обвились вокруг шеи. Не оборачиваясь, он накрыл ее руки у себя на груди своей.

– Что ты задумался? – шепнула Лютава.

– Слишком мы все запутали, – глядя перед собой, ответил Лютомер. Как всегда, присутствие Лютавы успокаивало его и вливало новые силы. – Кольцо… – Он опустил голову и посмотрел на руку Лютавы у себя на груди, где тускло сияло на пальце колечко, сплетенное из брусничного корня, но похожее на отлитое из бронзы. – Не потеряла, вижу.

– Еще бы я потеряла!

– В нем ведь сила Велесова на три приказа? Может, пришло время в дело его пустить?

– Что ты придумал? – Лютава наклонилась, чтобы заглянуть ему в лицо.

– Хортим! – окликнул он старшего из отроков, который в это время был перед глазами. – Вели нашим собираться. Теперь наш черед к смолянам заглянуть…

Как ни мало походила Корилина весь на крепость, князь Зимобор не шутя держал оборону. Видимо, он решил сделать остановку, чтобы подлечить раненых и привести дружину в порядок. С десяток распряженных и разгруженных саней вперемешку с поваленными деревьями образовывали вал, отсекающий избы от леса. Со стороны ручья, зимой служившего дорогой, частой цепью горели костры и прохаживались дозорные, снаряженные шлемами, топорами и щитами.

Пленники – Хвалис и еще несколько человек – сидели в Корилином овине, где тоже топилась печка. Бойники видели, как смоляне понесли туда котел с каким-то варевом; у дверей сторожили двое, еще двое прохаживались вокруг. Уже однажды дозорные сменились.

Наблюдая за этим зрелищем с опушки леса на другой стороне ручья, Лютава дрожала, как в лихорадке. С ее братом что-то происходило, и его состояние отражалось на ней, как малейший проблеск света отражается на воде. И не сам Лютомер был тому виной. Что-то очень необычное творилось поблизости – настолько странное, что задевало даже их, немало встречавшихся с Навью.

Стемнело. Они притаились на опушке, шагах в пятидесяти от цепи костров и изб за ними, еще с сумерек, но Зимобор на глаза Лютаве больше не показался. А она очень хотела увидеть его еще раз. Вспоминая ту их единственную встречу, она удивлялась и себе, и ему. Здесь крылась тайна. Теперь, по прошествии времени, Лютава сообразила: в Зимоборе – или рядом с ним – находилась некая особенная сила. Пожалуй, она была права, когда заподозрила, что у него есть очень могущественный дух-покровитель. Вероятно, этому духу Зимобор и обязан своей способностью внушать привязанность и доверие любому. Накрыло даже ее, Лютаву! И чему дивиться, если Лютомер при виде этого потерял голову…

Эта загадочная сила и тревожила, и притягивала их, столь чутких к ветрам Нави. Лютава осторожно потянулась и сжала руку Лютомера. Она уже поняла, какое мучение ему причинило ее невольное восхищение Зимобором и убеждение, что «это он». Ведь это ей встреча обещала осуществление судьбы и открытую дверь в будущее, а ему – самую тяжкую потерю в жизни.

Вспоминалось, как больно задело ее минувшим летом восхищение в глазах Лютомера, когда он смотрел на Семиславу, княгиню верхнеокских вятичей. А ведь он не собирался брать ее в жены! Диво ли, что молодого здорового мужчину влечет к молодой красивой женщине! Ничего особенного между ними тогда не произошло, но сама мысль о том, что другая может потеснить ее в сердце Лютомера, причинила Лютаве такую боль, что она с трудом ее скрыла. Сколько ни корила она себя за недозволенные помыслы – они с Лютомером не могут прожить всю жизнь вдвоем в лесу, рано или поздно им обоим придется подыскать себе другую пару, – некий голос из дремучих глубин твердил: пусть лучше поздно. И сейчас ей уже казалось нелепым собственное увлечение Зимобором. Кто он ей? Что он по сравнению с ее братом?

Лютомер повернул голову и сделал знак Дедиле. Тот махнул бойникам и, пригнувшись, сделал шаг. И два десятка фигур в волчьих шкурах, неразличимые в сумраке зимнего леса, двинулись вперед. Легонько поскрипывал влажный снег под ногами, в руках тускло поблескивали лезвия топоров…

Теперь они стояли во тьме леса вдвоем. Да еще вокруг них, полукольцом, мерцали зеленоватыми огоньками десяток пар волчьих глаз. Никто не звал их – серые лесные братья сами явились, притянутые тем же ощущением творящейся где-то рядом волшбы. А Лютомер сейчас многократно усилил ее.

В полосе света костров, перед избами Корилиной веси, шло сражение. Стоял крик, вопль и вой. Бойники дрались со смолянскими отроками: выскакивали из темноты, наносили удар, отскакивали… Застыв будто идол, Лютомер не сводил с дерущихся напряженного взгляда. А у смолян двоилось и троилось в глазах: на месте каждого из своих противников они видели нескольких и не знали, какой из трех одновременно наносимых ударов отражать. Пытаясь отбиваться, они били в пустоту; перед глазами мелькало неясное движение, голова кружилась, они падали, сами не зная почему. Иным казалось, что они ранены; острая боль пронзала конечности, смоляне падали, чувствуя горячую кровь на руках и лице. А единственный их настоящий противник был невидим; стоя в снегу под елями, он неслышно шептал что-то, опутывая их чарами морока…

Мощный источник волшбы находился где-то там, в избах. Лютомер поймал лишь брызги этого потока, и ему хватило: без обращения к силе Велеса он легко черпал мощь Нави, поддерживая своих людей и мороча чужих.

– Хвалислав! – орали бойники, и чары превращали десяток голосов в сотню. – Хвалислав, держись, мы идем! Мы спасем тебя!

Эхо звенело над лесом, и мерещилось, что где-то рядом целое войско.

А Лютава тем временем не сводила глаз с дверей овина. Там был Хвалис, запертый и обезоруженный. Она отчетливо понимала: видя, что угряне напали и пытаются освободить знатного пленника, смоляне вполне могут убить его. Замысел Лютомера состоял не в этом, но подобное следствие мог иметь.

– Пора… – выдохнул Лютомер и повернулся к ней.

Положил руки на плечи Лютаве и заглянул ей в глаза.

Перед ней все поплыло. Чуть ли не с детства, едва узнав, что ее брат – оборотень, она и хотела, и боялась того, что сейчас произойдет. И вот пришло ее время.

«У тебя есть кольцо Велеса, которому дана его сила на три приказа, – говорил ей Лютомер. – Я сделаю тебя волчицей. Ты войдешь к Хвалису и укусишь его. И прикажешь обернуться волком. Тогда он будет целиком в моей власти. Пусть побегает на четырех ногах годик-другой. А там видно будет…»

Даже он, отчетливо сознавая, что от Хвалиса пора избавляться, не мог решиться на убийство кровного родича. Им позволено многое, но родовой закон неумолим. Они могли бы оправдаться тем, что Галица уже посягала на их жизнь – засунув заговоренную на смерть иглу в подаренный Лютомеру пояс, – но Замиля и тем более Хвалис не знали об этом, пусть злодейство и послужило бы к их пользе. И Лютомер не мог решиться сам пролить кровь сводного брата, пусть он и надоел ему невыносимо. У него было еще одно, крайнее средство избавиться от заботы.

Наклонившись к лицу сестры, он прижался лбом к ее лбу. И от этого прикосновения Лютава вспыхнула, будто каждая частичка ее тела рванула куда-то вдаль. Мир перевернулся, она растворилась в бездне и мигом собралась вновь, но как-то совсем иначе…

Деревья вокруг взмыли ввысь: теперь ее голова и глаза находились вдвое ближе к земле. Прямо перед глазами она видела снег – более ясно и отчеливо, чем только что, – ветки… хвою… две серые волчьи лапы. В грудь плеснуло множеством неведомых ей доселе запахов, звуки стали отчетливее.

– Беги… – гулко, будто с неба, прозвучало над головой, и чья-то рука мягко ударила ее по спине. – Беги…

Это было как голос божества. Не успев подумать, осознать произошедшее, Лютава устремилась вперед, одновременно ужасаясь непривычной необходимости бежать на четырех лапах и дивясь, до чего же здорово это у нее получается. Ей хотелось хохотать от возбуждения – но этого она не могла. Зато ликующий вой сам рвался из груди, и его она не могла сдержать. Беги… беги… – гудело в ушах, будто сам лес, снег, небо и земля посылали ее вперед. Не оборачиваясь, она всем существом ощущала стоящую позади исполинскую фигуру Велеса – огромного, как вселенная, темного и могучего, как бездна. Он посылал ее вперед, и крошечная капля его силы кипела в ее жилах, чуть не разрывая избытком мощи.

В несколько прыжков она одолела опушку, перепрыгнула ручей, скользнула меж двумя крайними кострами и оказалась перед стоящим на отшибе овином. Дверь была приоткрыта, рядом валялось полузасыпанное снегом тело. Запах сразу сказал ей, что это не свой – кто-то из смолян, и что он легко ранен. Кровяной дух ударил в голову, будто медовая брага, но Лютава помнила, зачем сюда пришла. С непривычки ей приходилось делать огромное усилие, чтобы не выронить из звериной головы человеческую мысль – хотя бы одну-единственную, – не дать завладеть собой звериным помыслам и порывам. Весь остаток ее человеческого разума – скорее тень разума – был сосредоточен на одном.

Хвалис. Найти. Укусить. Позвать за собой и бежать.

Она скользнула в дверь. Внутри было темно, но еще раньше, чем звериный глаз приспособился к темноте, звериный нюх сказал ей обо всем, что здесь есть. Ржаные снопы, солома – наверху, на жердях. Разогретая глина и камень, дымный дух – вон там недавно топленная печь. Люди: пятеро. Один из них стоял возле самой двери, и это был Хвалис.

Невероятно, но он ее узнал. В дверную щель позади нее проникало немного света от ближайшего костра, и пленники, напряженно смотревшие на дверь, заметили зеленые огоньки волчьих глаз. Хвалис, стоявший возле самой двери и, видимо, уже готовый бежать, невольно отпрянул и бросился в дальний угол.

Лютава устремилась за ним. Ее зубы щелкнули возле его бедра, но Хвалис, будто подброшенный, подпрыгнул, уцепился за жердь, где сидели снопы, подтянулся и вспрыгнул наверх. Лютава тоже прыгнула, но немного промахнулась и лишь оторвала зубами кусок от полы его кожуха.

Люди жались в другой угол и вопили, но до них ей не было дела. Она огляделась, отыскивая средство достать своего врага.

– Помогите! – во всю мочь кричал Хвалис у нее над головой. – Князь Зимобор! Смоляне! На помощь! Сюда, сюда!

Дверь распахнулась во всю ширь – за криками Хвалиса Лютава не услышала приближающихся шагов. В овин вбежал еще один человек, и она учуяла запах Зимобора еще раньше, чем сумела разглядеть лицо. Оказывается, слабое воспоминание об этом запахе хранилось где-то в дальнем углу ее человеческого сознания, а теперь расцвело таким ярким цветом, что она не могла бы яснее узнать смолянского князя даже при свете дня. На голове его был шлем – Лютава опять же раньше учуяла запах железа, чем увидела блеск, – а в руке меч.

При всей его храбрости и готовности к битве, Зимобор все же не ожидал наткнуться на зеленые огоньки волчьих глаз – и невольно отпрянул.

– Помогите! – вопил Хвалис со своего насеста. – Она убьет меня! Загрызет! Она пришла за мной! Убей ее, ну, что стоишь!

В дверь просунулся смолянский отрок – в руке его была горящая ветка, выхваченная из костра. Лютава невольно попятилась – ее звериную сущность отталкивало пламя.

Но тут же человеческий разум решительно взял вожжи. Видя, как оторопел ее противник, Лютава подобралась и прыгнула. Зимобор и отрок стояли между нею и выходом на волю. При виде ее движения Зимобор пригнулся; она летела над его головой, стремясь к черно-синему прямоугольнику двери, где дрожали отблески снаружи. Оброненная Зимобором ветка горела на полу.

И вдруг блеснуло железо клинка. Заднюю лапу обожгло болью… а потом показалось, что вся ее кровь одновременно ринулась наружу из растаявших жил. Она превратилась в облачко пара, будто русалка; от нее осталась вспышка боли и ужаса.

А потом навалилась огромная тяжесть. Лютава билась и кричала, не помня себя и ничего не понимая. Сам воздух давил на нее, будто груда камней; камни были внизу, с боков, везде. Кто-то схватил ее – она чувствовала прикосновение живых человеческих рук и только поэтому понимала, что, кажется, сама еще жива, – но ничего не соображала от ужаса и боли во всем теле.

Перед глазами немного прояснилось. Над ней склонился Зимобор – такого потрясения она еще не видела в его лице. Он что-то говорил, но она не понимала ни слова – еще не вспомнила человеческую речь.

Вдруг Зимобор оставил ее и обернулся. Она посмотрела в ту же сторону, мимо его плеча.

И увидела в двери Лютомера. Ему пришла пора самому вступить в бой. От него исходили волны силы, и Лютава вдруг перестала кричать. Эта сила плеснула на нее, как вода, и почти привела в порядок: утихла боль, перестала кружиться голова, исчезли мелькающие перед глазами пятна. Лютомер вызвал Велеса: прикоснулся к его силе, сам оставаясь в Яви, и теперь у него был неистощимый источник мощи.

Это почувствовали все, и Зимобор тоже: на его лице появилось растерянное выражение, он поднял руку с мечом, протягивая другую к горящей ветке. Но двигался он так медленно, словно вокруг него была вода. Лютава вдруг осознала, что сама дышит очень-очень медленно. Пожелай она пошевелиться, на малейшее движение ушло бы очень много времени. Быстроту сохранял только Лютомер.

И вдруг на Лютаву повеяло запахом травы молодильника. Он был таким свежим и мощным, будто сейчас конец весны, а она лежит на лесной земле среди бесчисленных листьев-лодочек и белых снизок цветков. Но здесь – в овине? Сейчас – зимой?

И чары рухнули с плеч Зимобора, будто ледяные оковы под ударом Перунова пламенного меча. Как проснувшись, смолянский князь решительно бросился навстречу Лютомеру, ловко подставляя обгорелую толстую ветку под удар меча. Своим мечом во второй руке он одновременно сам нанес удар; железо глухо ударилось о щит Лютомера.

Даже среди всего, что ей уже довелось повидать, Лютава не находила ничего подобного. Лежа на земле и медленно дыша, она смотрела, как два человека бьются в почти темном овине – ее брат и… его соперник. Оба двигались одинаково быстро и тем резко отличались от всех прочих – Лютавы, Хвалиса, пленников, смолянского отрока, застывшего с открытым ртом и выпученными глазами. Те двое находились на грани Нави, отделенные от прочих людей присутствием силы. Едва доступные глазу, но почти недоступные пониманию. Лютава одна здесь сознавала: через этих двоих бьются две силы – Велес и… кто-то еще. Тот, чье присутствие они угадывали и раньше.

Для Лютомера мало находилось достойных противников, но смолянский князь был отличным бойцом: сильным, проворным, выученным, а главное, гораздо лучше привыкшим к мечу. Послышался треск и звон железа: под сильным ударом щит в руке Лютомера треснул, во все стороны полетели обломки досок. У него остался только умбон на ручке и обломки. Не растерявшись, Лютомер швырнул эти остатки в лицо Зимобору. На миг тот оказался ослеплен, а Лютомер в то же мгновение нанес ему удар мечом в грудь.

И в этот миг испытал прилив огромного счастья. Он целиком и полностью понимал, что делает: убивает жениха своей сестры, посланного ей духом-покровителем. Больше над ним не будет висеть этот ужас: что однажды она уйдет и будет принадлежать другому мужчине. Нет больше этого другого! Черный волк Радомир не получит нового тела в чреве Лютавы, нового рождения. До самой смерти Лютава будет принадлежать только ему, своему брату.

Как никто другой, Лютомер знал о цене попыток обмануть судьбу. Но готов был платить, сколько спросят. Пусть даже это будет жизнь. Их связь не разорвет даже смерть, и лучше им умчаться обоим в Навь на четырех звериных лапах, чем разлучиться. И там, в Нави, в бесконечной чаще Леса Честного, они навсегда будут вместе, как неразделимые части единого целого…

Все это молнией пронеслось перед ним – ликование победы, осознание цены, решимость и облегчение. Но тут же случилось нечто, чего Лютомер не ожидал и не мог ожидать.

Его удар ушел в пустоту. А там, где только что находился Зимобор, взмыл столп ослепительного белого света. В нем возникла женская фигура – стройная дева с длинными, почти до земли, золотистыми волосами, которые развевал неземной ветер. От чарующей красоты ее лица захватывало дух, а в груди разливалось блаженство. Это было чувство, будто погружаешь лицо в целый сноп свежих белоснежных цветков ландыша-молодильника, еще усыпанных прозрачными, холодными каплями росы; мощный, плотный, как родниковая вода, сладкий запах овевал и кружил голову. Дева цветов была прекрасна так, что ее красота пронзала грудь острым ножом; где-то рядом мерещилась возможность огромного счастья. Целое море счастья, которого хватит навсегда, осталось лишь сделать шаг… И в то же время она внушала такой ужас своей неодолимой мощью, что смесь этих чувств растворяла слабое человеческое существо, точно река – упавшую каплю пота.

Цветочная дева медленно подняла руки, будто лебединые крылья, и протянула их к Лютомеру. Лютава почувствовала, что умирает. Если эта живая белая молния причинит зло ее брату, на этом кончится и ее жизнь. Даже на своем полном превратностей пути она впервые настолько ясно ощутила себя стоящей на острейшем лезвии холодного, блестящего клинка. Лишь краткий миг – а дальше либо жизнь, либо конец всему.

Дева сделала некое движение своими белыми руками. Потом обломки щита упали наземь, рядом звякнул меч. На месте Лютомера появился снежно-белый волк; глаза его в свете белой девы сияли яркой травяной зеленью. Та слегка взмахнула пальцами, будто сбрасывала лепесток – и белый волк метнулся наружу. Миг – и лишь пушистый хвост мелькнул в двери и канул во внешнюю тьму.

В тот же миг исчез столп света и белая дева в нем. Навалилась пустота. Лютава уронила голову, не в силах ни шевельнуться, ни поднять веки. Чернота давила, но уже не пугала, а обещала лишь блаженный покой забытья…

На ночь Зимобор уложил ее вместе с собой. Но посягательств с его стороны Лютава могла не опасаться: он был слишком вымотан двумя сражениями почти подряд, а к тому же к девушке, которая у него на глазах принимала облик волчицы, испытывал не больше желания, чем к настоящему лесному зверю.

Вся смолянская дружина смотрела на нее с ужасом. Когда там, в овине, сам Зимобор попытался поднять Лютаву с земли, она вскрикнула и снова упала: оказалось, что она ранена в ногу под коленом. Зимобор задел ее мечом, и рана вместе с потерей крови вынудила ее вернуться в человеческий облик. И эту боль Лютава осознала только теперь, когда схлынули прочие впечатления.

В овине стоял шум: смоляне кричали: «Обротень!» – а Хвалис вопил: «Убейте ее!» К счастью, Зимобор узнал девушку, с которой беседовал в Селиборле. Видя, что она не может сама идти, он взял ее на руки и унес в избу, где жил сам. И даже самолично перевязал ее рану, к счастью, не тяжелую. А потом уложил спать возле себя, просто чтобы его люди знали: от волчицы их охраняет сам князь.

В отличие от прочих смолян Зимобор испытывал больше любопытства, чем страха. Едва Лютава опомнилась, он стал ее расспрашивать: кто она такая на самом деле, правда ли собиралась убить Хвалиса? Лютава не видела причин запираться: напротив, новому смолянскому князю очень стоило поскорее разобраться, кто здесь кто и что происходит на Угре. Она живо выложила все: про семью Вершины, про Велезору и Замилю, про летние «подвиги» Хвалиса и попытки Замили обратить ему на пользу болезнь Вершины. Утаила она лишь причину и природу отцова нездоровья: о том, что угрянский князь испорчен, знать не следовало никому. Порча на князе ставит под удар все племя, и старший князь имел бы в этом случае право заменить Вершину на кого-то из своих людей.

Но не менее Лютава хотела и сама кое о чем спросить. Перед ней так и стояла белая дева в столбе жемчужного света, овеянная запахом ландыша. Кто это был? Не Марена, это Лютава точно знала. И, пожалуй, не Лада. Это ощущение неоглядного голубого простора, холодной, но не снежной белизны, огромной высоты она помнила по своему единственному путешествию в Занебесье, где теперь жила со Змеем Летучим ее сестра Молинка. Эта дева, сотканная из цветов и облаков, явно была родом оттуда же.

– Я видела! – сказала Лютава Зимобору, после того как он перевязал ее ногу. – Кто она?

– Молчи! – Зимобор поспешно махнул на нее рукой и выразительно глянул на своих людей.

И Лютава сообразила, что цветочную деву видели, кроме самого Зимобора, только она и Лют. Очам остальных гостья из Занебесья недоступна, и по каким-то причинам Зимобор скрывает дружбу с ней. По каким? Да мало ли?

Ей очень хотелось расспросить его, но она не смела торопить события. В конце концов, угряне напали на старшего князя во время полюдья, а она потом еще пыталась лишить его ценного пленника. Однако Зимобор сердился на нее меньше, чем можно было ожидать, и Лютава старалась приглядеться к нему, не раздражая.

Теперь она смотрела на него другими глазами. Да, он по-прежнему казался ей очень хорош собой, но исходящее от него ощущение бодрости, дружелюбия, здоровья само по себе так привлекало, что достоинства его внешности – широких плеч и буйных русых с рыжиной кудрей, живо блестящих карих глаз под черными бровями – были уже не так важны. Но теперь Лютава знала о его могучем покровителе и невольно искала в Зимоборе не ту прежнюю «звезду во лбу», а жемчужный отсвет Занебесья, который лишь падал на него извне, но не принадлежал ему. Возможно, ее увлечение было внушено этой внешней силой… хотя Лютава не могла отрицать, что Зимобор и сам по себе способен вызвать любовь у какой угодно девицы. Ведь даже на нее, оборотня, волчицу, он смотрел с любопытством и дружелюбием, а не ужасом и ненавистью. Похоже, он был из тех, кто любит всех девок, сколько есть, но по-доброму. А женщин всегда влечет к тому, кто им от души радуется, и тут не нужно красоты, чтобы быть ими любимым.

Он даже не стал ее связывать на ночь, хотя его люди считали, что именно это и следует сделать. Зимобор был храбр, и это тоже в нем нравилось. Он просто обнял ее одной рукой, чтобы знать, что никуда не денется, и заснул мгновенно.

Лютава не спала, обдумывая все случившееся и свое нынешнее положение. Недолго они с Лютом радовались неудаче Хвалиса – вот и она сама попала в плен к смолянам. И не могла представить, чем это кончится. Зимобор знает, что она – старшая дочь Вершины и родная сестра его настоящего наследника. А значит, весьма вероятно, пожелает держать ее в заложниках самое меньшее до конца полюдья. Скорее всего и вовсе увезет ее в Смолянск и оставит там до тех пор, пока между смолянами и угрянами не будет утверждено новое докончание – как всегда при перемене князя. А чаще всего подобных знатных заложниц берут в жены, чтобы не пришлось возвращать и чтобы вечно держать в узде непокорных отцов и братьев…

«У меня есть невеста, – сказал он ей еще в первую их встречу. – Только я не знаю, где она».

«Я здесь!» – мысленно отвечала ему Лютава, глядя в темноту, полную дыханием спящих смолянских отроков и чувствуя тепло обнимающей ее руки.

Впервые в жизни ее обнимал во сне другой мужчина, кроме брата, и от тревожной непривычности этого ощущения Лютава никак не могла расслабиться и заснуть – не помогала даже усталость. Сильнее всего она сейчас хотела очутиться рядом с Лютомером. Впервые она оказалась оторвана от брата и отдана во власть другого мужчины – пусть случайно и ненадолго, как она верила, – и грудь заливала тоска, грозящая удушить. Когда ее минувшей осенью хотели выдать за Бранемера, все было иначе: там брат провожал ее к жениху, и еще до приезда на место она узнала, что выходить за дешнянского князя ей вовсе не надо. Потому и заключение в Ладином подземелье она переносила без большого труда – знала, что это временно, а потом они снова будут с Лютом. Нынешняя же разлука, начавшаяся так внезапно, грозила затянуться надолго и привести к замужеству. Все сходилось одно к одному: обещание Радомира, слова Зимобора о невесте, положение дел, когда смолянскому князю нужно уладить ссору с угрянами, а дочь их князя уже находится у него в руках. Никак иначе, как примирением через свадьбу, это все и не могло разрешиться. Лют сам себя перехитрил: надеясь избавиться от Хвалиса, толкнул угрян к раздору, который отнимет у него сестру.

Но Лютава не хотела этого! Без брата ей было плохо, как рыбе на суше. Тысячи девок запрыгали бы от радости, если бы им светило стать женой этого веселого плечистого парня и княгиней смолян, то есть верховной жрицей и госпожой всех днепровских кривичей. Но для Лютавы это все означало разрыв с угрянскими лесами и братом, и никакие блага не смогли бы возместить ей эту потерю.

Издалека донесся волчий вой. Лютава встрепенулась: она узнала голос. Ее брат давал ей знать, что он близко и не забыл о ней. Хотелось ответить: я здесь, я жива! Но она понимала: это будет самоубийство. У каждого из спящих в этой избе под рукой топор – и у Зимобора тоже. Подай она голос по-волчьи – все эти десять отроков немедленно вскочат и разом вдарят по источнику звука. Даже не пытаясь поглядеть, человек там или волк…

Надо постараться заснуть. Неизвестно, что будет завтра, но силы ей понадобятся. Лютава закрыла глаза.

Ровное дыхание Зимобора щекотало ей шею. Но что-то было не так… Запах чужого человека вместо родного Лютомерова тревожил ее и отгонял сон. Неужели дальше так будет всегда?

Но ведь это переживает каждая девка! Не зря невесту одевают в смертную сряду и прощаются с ней, как с умершей, – выходя замуж, каждая переживает разрыв со своим родом и врастает в чужой. Получается по-всякому – у кого как. И неужели она, Лютава, дочь Велезоры, умеющая ходить в Навь и договариваться с ее темными обитателями, не справится с тем, с чем худо-бедно справляется любая Милушка и Добрушка – все простые девки, что хихикают на павечерницах, без конца обсуждая, «как он на меня посмотрел»?

Вдруг Лютава осознала, что именно не так. От Зимобора пахло совершенно не так, как положено пахнуть от мужчины в походе, – дымом, лесом, конем, влажной шерстью и кожей, потом. Нет, живой человеческий запах его тела она тоже ощущала, но поверх него стелился бледно-зеленой сенью другой – травяной, растительный. Запах засушенной травы молодильника. Даже вспомнилась клеть на Волчьем острове, где они с бабой Темяной сушили и хранили целебные травы. Молодильником лечат боль в груди и слабость сердца. Но уж на человека с больным сердцем Зимобор не походил – про таких, как он, говорят «кровь с молоком».

Молодильником веяло от белой девы в луче занебесного света. Этот запах – знак его покровительницы. Перед глазами Лютавы вновь встала цветочная дева – белая и сияющая, как облака, облитые солнечным светом. Влекущая, сулящая счастье – и внушающая ужас…

Запах ландыша беспокоил, томил, волновал. Лютаву пробрала дрожь. В животе ощущалась пустота, по телу растекалось томление, отдававшее лихорадочной жаждой. Лютава даже испугалась: и природы этого чувства, и его силы. Она знала его – нередко она испытывала его, и это была одна из главных трудностей ее жизни. Оно было неотделимой частью ее любви к Лютомеру, но она знала, до каких пределов ему можно давать волю. А сейчас это влечение впервые было направлено на чужого мужчину – того, что обнимал ее сейчас.

Цветочный дух усиливался – теперь это было веяние свежих весенних цветов, что сияют жемчужинами среди зелени мха и своих листьев-лодочек. Лютава широко распахнула глаза, ожидая увидеть столп белого света – но видела лишь тьму спящей избы. Однако чувство близости иного не отступало. Она вновь смежила веки – и тогда увидела.

Сияющая облачная белизна была рядом – и вокруг нее. Лютаву охватывало кольцо жемчужного света, овевало свежим духом цветущего ландыша, будто прохладной водой. Этот запах рождал в теле томление, сулящее близкое блаженство – и властно толкающее к мужчине у нее за спиной.

Но в то же время это чувство было чем-то вроде чужой сорочки, надетой на душу. Лютава ясно понимала: все это внешнее, постороннее. Рядом была совсем иная сущность, могучее существо, которое пыталось войти в нее и слиться с ней. Вернее, влить в себя, растворить в себе и заставить служить себе, поскольку силой это существо неизмеримо ее превосходило. Она ощущала это так же ясно, как любой человек ощутил бы объятия медведя.

Имеющая опыт в обращении с духами, Лютава попыталась закрыться – но ее защита была мгновенно снесена. Она заворочалась, пытаясь выбраться из объятий Зимобора, встать и отойти; даже не вспомнила про раненую ногу, пока под коленом не вспыхнула резкая боль.

От ее движения Зимобор очнулся, стиснул ее и развернул к себе.

– Куда…

– Пусти… – сдавленно прошипела Лютава; она упиралась руками в его грудь, и при этом ее разрывало желание прижаться к нему, обвить руками его шею…

Зимобор обнял ее и наклонился над ней; она ясно ощутила, что он так же сильно возбужден, хотя, кажется, не вполне еще проснулся. Остаток ее собственного существа пришел в ужас: вот сейчас все и случится, она будет принуждена отдаться чужому мужчине, отцу ее будущего сына – Радомира…

А то, построннее, существо ликовало в предвидении близкой победы и весело смеялось, убеждая: все прочее неважно, бояться нечего, главное в жизни – любить! Нынешний миг – важнее всей остальной жизни, ибо в нем – труд божества. Чужая любовь и влечение потоком молока и меда текли через душу и тело Лютавы, смывая остатки ее памяти о самой себе. Она больше не могла противиться; сила этой страсти сделала ее слабой, тянула покориться, расслабиться и раскрыться ему навстречу…

– Дивина! – изумленно, но и обрадованно охнул Зимобор. – Ты, лада моя…

Она лишь мельком отметила, что он называет ее каким-то другим именем, а голос его звенит восторгом и любовью.

Как вдруг рядом послышалось грозное рычание. Это было как туча, враз накрывшая солнце; сияние угасло, кипение в крови утихло. На облако жемчужного света, висевшее перед закрытыми глазами Лютавы, упала густая тень. Чары не разрушились совсем, но ослабли; Лютаву еще била дрожь от нетерпеливого, жгучего желания, но она уже вспомнила, кто она, где и с кем. И снова осознала, что это влечение – не ее собственное.