Ночь всех проверит

Глава четвертая Рывок в эпсилон

Что-то толкает в левое плечо. Тупо, настойчиво, молча. Толкает. Голове больно, больно плечу. Я ерзаю на скользкой закругленной поверхности, съезжаю вниз, чувствуя, что ступни поднялись выше головы, и от перемены положения тела мне стало легче. Сколько времени я валяюсь здесь?

Левое колено уперлось во что-то; опора подо мной рывком приходит в движение, я резко опрокидываюсь на бок, тело само реагирует на изменения: снимаю ладони с краев гладкой поверхности, группируюсь, а на меня наезжает тяжелое, твердое, теснит справа, наваливается, грозясь расплющить. Движущаяся поверхность подо мной снова дергается и опрокидывается. Я вываливаюсь, как из чаши, инстинктивно откатываюсь, освобождая место, куда немедленно падает тяжелое и твердое, наехавшее на меня.

Открываю глаза.

Мрак.

Во мраке видна лишь пара узких светящихся дуг, да и то их перекрывают большие и малые геометрические силуэты, слабо угадываемые в темноте. Знакомые запахи. Странно, сколько их, разных, собралось в этом месте! Меня решительно и в полном молчании ощупывают. Есть что-то нелепое в хватании человека за самые неожиданные места на теле, я догадываюсь, что многопалая мягкая клешня принадлежит складскому роботу. И окончательно прихожу в себя. По желобу погрузчика я попал внутрь корабля.

Вопрос: какого корабля?

Осторожно пробираюсь к светящимся щелям – там дверь, и она не закрыта. А не закрыта, потому что бортовым системам не объявлена готовность на старт, и у меня есть последний шанс выйти из грузового отсека и удивить хозяев корабля. Или лететь в темном чулане в компании припасов и всевозможных запасок на случай собственного или чужого ЧП. До тех пор, пока пилоту не заблагорассудится заглянуть сюда. Учитывая, что хранилищ на любом корабле предусмотрено несколько, заглянуть могут не скоро. Дверь закроется герметично, вентиляция в грузовых отсеках не предусмотрена – да я сдохну здесь от удушья!..

На четвереньках, ощупью пытаюсь бесшумно пробраться к выходу и едва не падаю, наступив на офицерский хлыст, болтающийся на запястье. Мне оставили хлыст, значит, налетчик был из местных; на «Галере» вряд ли известно назначение этой цацки, иначе, если бы знали, – первым делом отняли бы хлыст.

Возле выхода натыкаюсь на знакомый ребристый контейнер, знакомый, потому что сам ставил его сюда…

Я на «Певне»!

Меняю тактику: осторожно просовываю лезвие ножа под дверь, дверь мало-мало отъезжает вглубь, и этого достаточно, чтобы слышать разговор в рубке и даже видеть собеседников.

Голос льдинки, то есть второй белль:

– Ветер, это незаконно. Я отказываюсь наряжать захваченный корабль!

Незнакомец, занявший мое пилотское кресло, отвечает молодым баском:

– Ты в курсе, что это не блажь? Я лечу за Мрией! В твоем наряде или без наряда – я лечу за моей женой! Пропади ты пропадом, ты! Ты не захотела помочь! Все, разговор окончен!

Незнакомец раздражен.

На экране кубо-кубо лицо Анны с ресницами в горизонтальном положении.

– Ветер, я бессильна что-либо сделать. Торсионы перестанут отзываться в любую минуту. Это может случиться сейчас, а может – на подлете к зоне. А может за границей мира – когда угодно. И мне никогда не узнать, что именно я сделала не так. Ты поможешь Мриечке, если вернешь этому кораблю его пилота, а мне – уверенность в том, что наши помыслы чисты.

По движениям рук незнакомца я понимаю, что он проверяет сигнатуры перед стартом. Отмечаю: его учили управлять кораблем. Не великий мастак, но и не профан в летном деле. Но, съешь тебя цветочек, ведь не запустишь «Певень»! Хлыст со мной, а у офицерского хлыста секретов не перечесть; он еще и блокирует системы корабля!

Верзила шарит по голограмме приборной доски, недоумевая. Оглядывается на застывшее изображение Анны в кубо-кубо и продолжает сочным молодым баском:

– Этот картавый капитан – да он повернет корабль обратно, стоит только увидеть потухшие звезды! Ты веришь, что он уйдет в эпсилон? Ради кого? Кто ему Мрия? Что ему белошвейки? Обслуга полетов, одной больше, одной меньше – вот как они там думают! А он – оттуда!

«Картавый». Это что значит? Надо запомнить. На других звездолетах всегда дают кликухи чужим. Кличка расскажет о профессии больше, чем Энциклопедия. Не мешает узнать, чем на «Галере» выделяют иланских патрульных пилотов.

Я быстро додумываю эту мысль, приготавливаясь за дверью.

Прыгаю на спину незваного гостя и скручиваю хлыст петлей вокруг крепкой шеи:

– А ты откуда, урод?

Без сожаления, одним хуком отправляю здоровяка туда, где недавно довелось побывать самому: на границу. Нет, пока не на границу мира. Всего лишь ставлю верзилу на паузу.

– Анна! Анна! Анна!!! – кричу в экран. – Я готов! Вперед, за первой мастерицей! Летим?

Льдистый голос – клянусь, он потеплел! – звонко отвечает:

– Догоняйте, Тимох Рей! Я – за поясом астероидов!

А потом мы зависли в точке невозврата. Предстояло бликануть еще раз – и мы выпадем из привычной реальности. Анна отключила связь. Я знал, она кудесничала с торсионами, придумывая кораблю наряд для особого случая. Если я правильно понял, она собиралась ради «Певня» протащить в зону эпсилон кусок нашей вселенной. Мне предстояло лететь, находясь внутри рукава, выворачивавшегося вокруг моего корабля. В фантазии второй белль не откажешь!

Анна явилась в кубо-кубо неожиданно и застала меня врасплох. Я, уставившись в потолок, ковырял в зубах, разомлев в ожидании, с ногами на спинке пилотского кресла. Я вздрогнул от неожиданности и чуть не свалился на пол, и наблюдал, как строгая вторая белль включила связь, только чтобы бросить в крайнем волнении:

– Поспешите, Тимох! Не пойму, в чем дело, но еще несколько часов, и будет поздно! Берегите нить!

– А как быть с Ветером? Он тут нужен, как листья прошлой ночи…

Я хотел предложить ей забрать верзилу на «Иглу‐2» и совсем не хотел, чтобы рыжий торчал бок о бок с льдинкой в тесном челноке. Но все это уже не имело никакого значения, потому что белошвейка выключила связь.

Вот такое нежное вышло у нас прощание…

Я решительно положил «Певня» на курс, и межпространственник, развернутый кормой к далеким, но таким родным звездам, нацелился в то, что вряд ли можно назвать пространством: в эпсилон.

– Подтвердите заказ на дальнюю связь! – дежурным голосом потребовала девушка на другом конце линии.

Старый отставник отчитался:

– Полковник Звездного флота в отставке Петре Браге, код… личный номер… Связь с Ксантиппой Левински, Звездный флот – бета, корабль экстра-класса «Галера», код… личный номер…

– Спасибо! – стандартно поблагодарила девушка. – Освобождаю канал для вас. Приятного общения!

В кубо-кубо из мозаики цветных пятен сложилось лицо Ксантиппы. Связь наладилась, и Кса увидела Петре и мальчика с ним. Кса сделалась доброй бабушкой и улыбнулась тому, кого ее старый друг удобно устроил на коленях: трехлетнему эфебу пропавшего патрульного пилота. Она умела быть приветливой.

Петре Браге чувствовал себя полностью развинченным, потому и взял с собой Рейнясу – чтобы не раскиснуть перед Ксантиппой. Дети держат на плаву, вынуждая заботиться о своих маленьких вертлявых эго.

Тимох, опекун мальчика, стартовал в зону эпсилон и до сих пор не вернулся.

Петре знал системы патрульного корабля как свои пять пальцев; ресурс «Певня» закончился сутки назад, здесь без вариантов, и это был серьезный повод оплакать судьбу честного парня.

И ведь не кто-нибудь, а он, полковник, благословил Тимоха на этот полет!

Многолетние разговоры с Ксантиппой каким-то уму непостижимым образом вселили в Петре Браге ложную уверенность, что полет за точку невозврата – дело не безнадежное. Ему странно было признаваться в этом, но он так думал. Непонятно, откуда жила в нем эта подспудная уверенность, но без влияния веселой рыженькой куколки Кса тут точно не обошлось. Она вообще часто говорила о невозможном как о простом и будничном, и Петре думал: «Кто знает, как воспитывают белль на „Галере“? Может, им по работе положено с утра успевать поверить в сотню невероятных вещей?»

Но теперь он смотрел в лицо наставницы белошвеек и не видел ни малейшего намека на добрую весть.

«Похоже, мы впали в маразм, с легким сердцем позволив тем, кого любили, стартовать в эпсилон. На верную погибель отправили, глазом не моргнув. „Мы“, потому что я знал, что Ксантиппа разрешила второй мастерице обеспечивать полет „Певня“. Вторая белль шила наряд Тимоху до точки невозврата и не удержалась на ней. Следовательно, и эта белль ушла в темную пыль. И еще до меня дошла смутная история с каким-то парнем, воздыхателем первой мастерицы, прибившимся к этой парочке. Итого на нашей совести три загубленные жизни».

Так думал отставной полковник.

Он прибегнул к проверенному средству, прекрасно отдавая себе отчет, что заденет самолюбие Ксантиппы, но более верного способа расшевелить ее и узнать правду не существовало, и Петре сказал в экран:

– Кса, ты – лучшая белошвейка из лучших – не можешь предпринять хоть что-нибудь? Нет, я отказываюсь поверить в это!

Но Ксантиппе тоже несладко.

Она ответила глухим голосом, и отставник почувствовал себя старым тупым идиотом, безнадежным романтичным придурком, маразматиком, толкнувшим парня на авантюру со спасением белошвейки.

– Увы, – ответила Ксантиппа, – из эпсилон еще никто не возвращался, полковник Петре. Вы знаете это не хуже меня.

Вот что сказала наставница белошвеек.

…Я оставил Анну в опасной близости от зоны.

Она настояла. Беспокоилась за натяжение нити.

И я знал, что до последнего вздоха, или чего еще там (кто знает, что эпс делает с человеком?), я буду думать об Анне.

И о Мрие, конечно, – я же полетел за молочно-белой девушкой Мрией, по которой сохнет краснорожий парень, запертый в жилом отсеке вместе со сменным бельем, капитанским кителем и половиной припасов еды, питья и иланской жвачки.

«Певень» преодолел границу в месте, где границ не могло быть по определению. Но я, подвешенный в венце, соединяющем корабль и пилота в один биоэлектронный мозг, мог поклясться – межпространственник оказался по ту сторону привычного физического мира.

Зону условились считать межатомной пустотой: вселенной внутри вселенной. Человечество смирилось с существованием эпсилон, убаюкав себя теорией непостижимости субатомного мира. Возможно, сейчас я ощущаю, как «Певень» вращается на электронной орбите…

Последнее, что я успел сделать: проверил, заполняется ли архивная память корабля. Если зона когда-нибудь будет изучена, подробности полета «Певня» послужат чужому исследовательскому любопытству…

…И в следующее мгновение содрал с себя все биоразъемы, повинуясь инстинкту выживания. И годы выучки оказались бессильны. Минуя зрение, слух, все остальные чувства, пришло понимание: корабль окружило небытие – тоскливая, кажущаяся мягкой на ощупь, всепоглощающая несть, в которой ощущаешь всеми фибрами души отсутствие всего. Сущее – энергия, свет, звук, движение, усилие, стремление, мечта, надежда, жизнь – все осталось за точкой невозврата…

Я вопил, точно зная, что Анна не слышит и не слышит никто.

Меня охватило безумие, и, значит, жизнь в тот момент еще была во мне, ведь мертвые не сходят с ума.

Я бился головой о переборку, снова орал, слушая содрогающийся «Певень». Я вошел в состояние эмоциональной глухоты и отчаяния и пялился на приборы, не понимая – что есть все это? Я словно выворачивался в себя, вылупливаясь из небытия в новой вселенной.

Сами собой включались и выключались корабельные системы, гасло и вспыхивало освещение. Потом среди надрывного воя «Певня» я уловил звуки за переборкой, совсем рядом. Прислушался, и сознание стало возвращаться: под люком с другой стороны от такой же беспросветной тоски скулил и выл мой пленник.

И разжались тиски ужаса.

Я вытер слезы и сопли, вовремя вспомнил про гигиеническую салфетку и с ее помощью принял вид мужественный и непоколебимый. Салфетку сунул под мышку: под правую, затем под левую. Я был мокрый, как афалина, салфетка не помогла, нужна по меньшей мере дюжина промокашек, но, чесслово, сейчас не до того.

Мы переговорили с Ветером, разделенные дверью.

Похоже, от звука человеческого голоса его тоже перестало штырить от страха.

Мы заключили мирное соглашение, и я открыл ему дверь, чувствуя, что возвращаюсь в адекватное состояние.

Ветер сделался тише полуденной травы. Он полез обниматься, и мы вместе пустили скупую мужскую слезу, оплакивая себя и наших женщин. Наших – условно.

Льдинка не моя женщина, но разве важны формальности для двоих самоубийц?

Теперь я почти осмысленно управлял кораблем, вернее, пытался отследить полет «Певня». Снаружи не поступало ни единого килобайта информации. Ни единого сигнала – ничего там, снаружи, не было.

Я снял венец управления, сложил пальцы в мудру и отрешился от ситуации. Я размышлял о том, что когда-то, единственный из потока курсантов, решался ходить по тросу на высоте десяти палуб. Просто нашел секрет, позволявший проделывать этот трюк, сводивший с ума остальных. Надо ощущать себя и трос под ногами исходной точкой, и тогда высоты не существует. Есть ты и узкая опора, которую ты можешь вообразить сколь угодно надежной и основательной.

А что имеем сейчас?

Представим, эпсилон не существует, есть только я и верный «Певень». По словам Анны, белошвейки приближают звездную систему. Выходит, белль тоже считают свой челнок точкой отсчета. Их учат верить, что они подтягивают к себе звезды, вместо того чтобы объяснять, что на самом деле Звездный флот двигается к своей цели, несомый изобильной энергией межзвездной пустоты, свернутой, скрученной, неимоверно сжатой, стремящейся развернуться обратно.

Итак, если мой корабль – центр этого мира?

Если эпсилон даже не мир, если в нем нет ничего, я – центр пустоты. Возможно даже – первородное яйцо в пустоте, первый импульс, причина всех причин в непостижимости полного отсутствия…

Дальше этого вывода дело не двинулось, и я прервал медитацию.

Тем более не стоит провоцировать галерца отложенным в сторону венцом – этот парень свое не упустит. Ветер занят, сопит, регулирует второе кресло, подгоняя его форму под свою стать. Кресло вряд ли переживет такую экзекуцию.

С чужаком надо держаться начеку. А когда начеку – тут не до поисков истины.

И даже не в этом дело. Нечего врать себе: я не в состоянии подстроиться под эпсилон. Две женщины, две переменные, усложнили мое уравнение, сделав задачу нерешаемой. Я подвешен на нити между ними. Одна из них, первая белль, – цель, вторая белль – опора, точка крепления к привычному миру. Уж если кто-то и есть центр пустоты и начало всех начал, так это первая белль – не я.

Я испытывал неприятное, почти физическое чувство ускользающего от меня прозрения. Вот, еще немного, и я пойму, что такое эпсилон…

Тем временем Ветер деловито завис над пультом.

Пришлось извлечь хлыст и поиграть им по спинке кресла. Это мой корабль, и нечего совать руки, куда не надо.

Оказалось, он намеревался запросить изображение наряда.

Я решил, что это разумно, и запустил программу.

«ЮН» выстроил хаос линий. Я почти уверился, что мозг корабля сдался. Венец пусто звенел, контакта с электроникой корабля не было.

Вдруг на экранах «Певня» поплыла четкая графика: корабль находился внутри кокона, состоящего из мелко переплетенных спиралей.

Неожиданное зрелище.

Таких нарядов мне видеть не приходилось.

– Смотри, – кивнул Ветер, влипая в монитор, – да он растягивается!

– Кто?

Ветер даже поперхнулся от возмущения:

– Смотри на завитушки, – он так назвал спирали, – наряда: их натяжение растет.

Кубо-кубо показывал микроскопический патрульный корабль, паривший, как одинокий цитрозус, к которому привязали нить. Патрульник натужно тянул эту нить внутри наряда, уходившего в безразмерность и безграничность с одной стороны – откуда прилетел корабль, и сужавшегося в узкий «рукав» в другую сторону – в эпсилон.

Я видел, как растягивается плетение нашего кокона, в середине которого двигался «Певень», и ограждавшая корабль сеть, выдвигаясь все дальше в эпислон, истончается и редеет по курсу корабля, вытягиваясь в попытке обеспечить пространство для продвижения вперед в зоне, где пространство не существует.

Ветер застонал:

– Наряд вот-вот разорвется, Анна не успевает за нами! Ты где ее оставил?

– В точке невозврата…

– Это конец! – вопил Ветер, подскакивая в кресле и размахивая ручищами. – Она не заметит, как и ее затянет в эпс – мы же в связке!

Ветер раздражал бурной экспансивностью.

Я чувствовал себя разобранным на атомы и собранным вновь, но неудачно: ощущения были как при перегрузке с небольшими значениями, но след потрясения от встречи с зоной эпс давал знать о себе загнанным глубоко внутрь, под контроль разума, животным ужасом.

Эпсилон подавлял.

В довершение всего, изнутри меня грызла тревога за вторую белль, и галерец только усилил эту тревогу.

– У нас есть еще десять минут, – сказал я. – При такой скорости натяжения наряд просуществует десять минут, я сделал расчеты.

– Какие такие расчеты? – саркастически спросил галерец. – Чего рассчитывал?

– Энергетические напряжения и скорость их угасания. – Я показал на сетку наряда вокруг корабля. – Или ты думаешь, что «Певень» летит в рукаве вязаного свитера?

На исходе десяти минут мы с Ветером откинулись в креслах и зажмурились. Впервые у нас наметилось полное единодушие по поводу того, в каком положении лучше умирать.

Что-то подкинуло меня на месте, я оторопело уставился на экран: наряд виден четко, спирали сжаты, словно мы вернулись к началу пути, но! Путеводная нить – она исчезла!

– Где? Где она? Где? – запаниковал я.

В какой момент я проморгал нить?

С какой стороны вижу наряд?

С внешней?!

– Мы по-прежнему внутри защитного кокона, – пробормотал Ветер. – Разуй глаза и соображай: наряд теперь сплошь красный. Анна знает свое дело. Она сплела защиту из путеводной нити, больше-то здесь работать не с чем. А раз так, получается, она все-таки подтянула челнок Мрии навстречу нам, ей удалось. Мы где-то рядом, но надолго нити не хватит. Капитан, я – на выход!

Он ломанулся на меня без предупреждения.

Он знал, что я не позволю выйти из корабля, что это нелепо – лететь в скафандре, не выяснив местоположение «Иглы‐1» относительно «Певня», и что вообще нелепо лететь в скафандре, – и он бил, чтобы свалить.

От парня, который планировал угнать патрульник ради подружки, жди только подлости. Я оказался проворней.

Хлыст безжалостно прошелся по лицу галерца, потом удар хлыстом в пах, потом по колену и локтю – точно по нервным узлам. Краснорожий свалился, как подкошенный. Я приковал галерца и с наслаждением как следует попинал ногами, не испытывая ни малейших угрызений совести.

Отдышался, включил все каналы связи.

Эпсилон молчал.

Наряд снова растянулся до предела: привычная вселенная, вывернувшаяся с нами в зону эпсилон, доживала последние мгновения.

Я лихорадочно перебирал варианты. Выход наружу я исключил. Спасение лишь в том, чтобы не покидать патрульный корабль.

Связи с Мрией нет. Но, пока «Певень» и «Игла‐1» в остатках одной вселенной внутри кокона, между ними возможна связь и законы физики должны работать хоть в какой-то своей части…

Мне бы сюда «АДРОН», ведущий корабль Анны!

Я заложил программу в «ЮН», перегрузив его интрефейсы до предела, да так, что поблекли все мониторы и бессильно повисли биоразъемы венца. При полном отсутствии внешних данных мозг корабля вынужден был довольствоваться только собственными математическими расчетами.

Я надеялся на то, что «ЮН» не ошибется.

Или ошибка не будет фатальной.

Впрочем, мне никогда не узнать об ошибке. Я или не получу результат вообще, или получу его, но не смогу проверить его правильность.

Корабль принял решение, я дал добро. «Певень» «клюнул», как говаривали мои ребята, – выстрелил вперед по курсу зонды-разведчики, а те столкнулись в лоб с «Иглой‐1», и на экран просеялись скупые данные: челнок Мрии оказался ближе, чем я мог предположить. Это обнадежило меня невероятно. Просто окрылило.

Я пустил в ход самонаводящиеся патрульные ракеты, задав им курс с поворотом на сто восемьдесят градусов и удар с заходом в тыл «Игле‐1». Судя по рассказу старика Браге, кораблик Мрии должен выдержать такую атаку.

Монитор плеснул цифрами: ракеты подстегнули челнок, и теперь он несся навстречу «Певню».

До разрыва наряда, сохранявшего вокруг корабля прослойку привычного физического мира, оставались считанные минуты.

Я включил рабочую программу задержания, и «Певень» стал транслировать приказы, как если бы «Игла‐1» была судном без регистрации или «вольным бродягой», плевать хотевшим на предписания двигаться строго по официальным маршрутам.

Мой патрульный корабль взывал к законам Звездного флота, гундосил об ответственности за неповиновение и карах небесных, но больше человеческих, и все это – чтобы заставить квантового кормчего «Иглы‐1» выполнить указания и направить корабль белль в тубус-приемник патрульника.

Я не мог знать наверняка, но уже не сомневался, что на первую белль тоже работает «АДРОН». И, выходит, мой «ЮН» приказывал «АДРОНу» – как если бы муравей выкрикивал человеку свои команды.

Возможно, «АДРОН» на челноке Мрии удивился нашей настойчивости, но принял решение подчиниться приказам с «Певня» и повел на сближение с патрульным кораблем крохотный жилой модуль первой мастерицы, отделив его от «Иглы‐1».

«Певень» принял модуль в свой тубус-приемник и надежно зафиксировал его там.

Я рванулся обратно, прочь из эпсилон.

Первой белошвейке придется потерпеть в одиночестве в тубус-приемнике моего корабля. Я сделал для нее все, что мог.

Клянусь, если эпсилон выпустит меня, я немедленно запущу к Мрие ее любезного, в ожидании счастливого воссоединения прикованного наручниками к скобе и танцующего жуткую пляску на полу кабины в попытке достать меня ногами. А потом немедленно задраю за ним люк корабля.

Йло!

«Певень» с пробитыми защитными мембранами не дотянул полпарсека до границы изученной вселенной и беспомощно завис. Ни там, ни здесь. Путеводная нить по-прежнему была цела. Это единственное, за что стоило себя похвалить. Анна боялась одного – потери нити.

Мы по-прежнему находились в зоне эпсилон, и я не мог наладить связь, как ни изощрялся. Видимо, здесь отсутствовало и пространство тоже… Во время прыжка что-то происходило со временем – похоже, оно текло в разных направлениях.

«Певень» просигналил, что исчерпал свой ресурс. Опять начались вибрации корпуса. Мой корабль бился в смертельной лихорадке, готовясь стать летающим саркофагом для своих пассажиров. Я выключил все, кроме системы аварийного жизнеобеспечения. Ветер всплыл в наступившей невесомости и болтался, скованный наручниками, в футе над палубой. Я освободил Ветера, пинком отправив его туда, куда тот упорно просился – в клозет, зная, что из нужника выйдет трижды мой враг. Мне было все равно. Единственное, чего я желал, – что-бы точка невозврата отпустила Анну, чтобы она вернулась в систему Ило-Соло. Я должен придумать, как разъединить наши корабли. Ветер говорил об опасности этой связки для второй белль.

Я обнаружил пыль, тонким слоем покрывающую все в рубке. Если это не пыль веков, то есть только одно возможное объяснение ее появления: вентиляторы недолго работали в обратном режиме. Если бы долго, мы бы задохнулись. Возможно, это случилось как раз тогда, когда я и галерец пережили приступ паники.

Я нарисовал на пыльной полировке приборной доски овал лица с маленьким ртом и длиннющими прямыми ресницами, и такая меня взяла тоска!..

Мне не увидеть льдинку-белошвейку.

Скроет трава до полуночи…

Ветер проплыл мимо, в жилой отсек.

Я не повернулся, но, стирая слой пыли, заметил отражение Ветера. Парень левитировал без штанов. Спешил за сменой брюк.

Бывает…

Я произнес это вслух.

Ветер примирительно буркнул в ответ, и мы поняли, что не будем выяснять отношения. По крайней мере, в ближайшие десять минут.

– Спасибо, капитан! – прогудел он.

– Не за что! – ответил я, меланхолично уставившись в бесполезный теперь экран внешнего обзора. – Ты даже не можешь перейти к Мрие: не протиснешься между стенкой тубуса и челноком.

– Ты сделал все как надо, капитан! Я бы не смог лучше!

– Еще бы, я же, по-твоему, картавый.

– А? – Ветер уклончиво хмыкнул.

Он привел себя в порядок, уселся, посопел и произнес:

– Капитан, не пойти ли мне постучать Мрийке?

– Валяй, – разрешил я. Пусть стучит, раз ничего другого в голову не пришло.

– Да подожди, йло! Я поверну корабль, – я притормозил верзилу, – по стенке стучать бесполезно, попробуй по люку, но его надо совместить со входом в тубус.

Я разбудил «ЮН», злорадствуя, что из-за этого расточительства конец света для нас наступит раньше. Не успел отнять пальцы от сенсорной панели – «ЮН» объявил то, от чего я передумал вращать корпус «Певня»: «Готовность номер один. Гиперпрыжок. Перегрузка в пределах допустимых значений».

Я, игнорируя побежавшие цифры отсчета времени, запросил внешнюю картинку. Вокруг «Певня» сиял и топорщился в разные стороны петлями замысловатых кружев новый наряд. Нить не вела в неизвестную даль. Она кратчайшим отрезком соединяла мой корабль и острую иголку, воткнутую в тесно обтянувший патрульный корабль шар – новый защитный кокон. А Ветер уже хлопал меня по плечу:

– Это челнок белошвейки! Анна рванула за нами в эпсилон! А она отчаянная девчонка! Капитан, да ты счастливчик!