Ножницы серебряных стрекоз

Вера, надежда, любовь — это крайности, крайности.

Что ж, не проси и не бойся, не будь дураком.

Что нам с тобой эти встречи и эти случайности? —

Две пустоты собрались за плохим коньяком.

Жизнь продолжается под фонограмму лажовую:

Хочешь — подпой, а не хочешь — терпи, не любя.

Сердца комок — измочаленный, рваный, изжёванный —

Выплюнуть, выблевать, вырвать его из себя.

Смотришь на нелюбовь, а потом говоришь: «Забей!»

Что ли, плакать, красавица? Ну не нужна — и что?

Кто-то должен под старость в парке кормить голубей,

Доживать-куковать с собакой или котом.

Не мечтай: «Будет лето, возьму тебя в Коктебель…» —

Не возьмёшь, потому что не даст ни обнять, ни взять.

Говорю тебе, в парках много некормленых голубей,

А вот тот, на кого ты смотришь, — на того и глядеть нельзя.

И не надо, и что, нелюбовь ни зла, ни добра,

Вот идёт человек, пусть идёт себе стороной.

Не из глины твоей он, ты не из его ребра,

Так чего же всё шепчешь ты: мол, говори со мной?

В каких скорбях Овидий бедный мой!

Как под спиной мягка овечья шкура,

И чёрен хлеб, и влажною зимой

Моря глядят и ветрено, и хмуро.

Какой любви мы все принадлежим!

Нам ноябри выматывают душу,

Но горечь мы вином разоружим

И над огнём беспечным и чужим

Глухие песни примостимся слушать…

Какая мука, tristia, тоска!

Вот ты сидишь на берегу печальном,

И меркнет лира около виска.

В краю пустом, безрадостном и дальнем

Как не заплакать сердцу чужака,

Коль явственно Эллада далека

И шаг один — ко мгле первоначальной?

Сегодня мне довольно скверно,

Болит пустая голова —

Антициклон, мой друг, наверное,

И у него свои права.

Сегодня мне почти спокойно —

Как будто сплю, не жду вестей,

Живу светло, благопристойно

И без особенных затей.

Леплю вареники, читаю,

Слегка ругаю холода.

И до утра в окне не тает,

Горит, горит моя звезда.

— Разменяешь любовь на усталость

И научишься просто молчать,

Чтоб тебе по губам не досталось

От того, перед кем отвечать.

— Всё постыло. Опущены руки

И умыты, и сердце в золе.

Нет такой небывалой разлуки,

Чтоб не встретила я на Земле.

Мир трясёт лихорадка дурная,

Что ни тронь — всё в огне и в дыму.

И стою — не своя, не родная

И не нужная здесь никому.

Женщина ищет — прильнуть — плечо,

Сердце её болит,

В нём непрерывно и горячо

Зверь пустоты скулит.

Лишним себя ощути ребром,

Костью — в собачий лай.

Плача обыденным серебром,

В сердце стоит смола.

В ранке, которую выгрыз зверь,

Выпустил кровь-руду.

Женщина ищет из мира дверь —

И из беды в беду.

Он приснился под утро — светлоголовый друг,

Птичий, Божий, тонкий, и очи его — моря.

Почему-то плакал, потом отключился звук.

Я, проснувшись, курила, сама с собой говоря,

А потом на работу спешила, потом — пешком

До ближайшей церкви, потом в аптеку, потом

В магазин — за табаком, за кофе и коньяком,

А затем, как сомнамбула, тело тащила в дом,

Чтоб до ночи мутной сидеть и глядеть в окно,

Сигарету за сигаретой тянуть, и пить,

И твердить, что мне — ну конечно же, всё равно,

И чему там быть, и зачем там чему-то быть…

золотиночки мои, серебрушечки

никому мы не нужны, никомушечки

цокай-цокай, каблучок, да по досточкам

наплясался мужичок да по косточкам

да по сахарным, выматывал жилочки

у своей у нелюбимой у милочки:

— что не розова с лица, стерва, слышь-ка ты?

— рушничок по шее меряю вышитый!

ах, простынки-одеяльца-подушечки

никому мы не нужны, никомушечки

Маяться Русью и харкать кровью,

Спиртом с рябиной ожечь гортань…

Не припадай, любовь, к изголовью —

Лучше в изножье со смертью встань:

Сёстры-старухи, страшны вы обе,

Темень ворóнья над головой!

Вы не любите меня во гробе,

Вы полюбите меня живой…

И что вам, ненавидящим меня

Так искренно и так самозабвенно,

И дней моих сияющая пена,

И бед моих блескучая броня?

Да что вам всем звезда моя во лбу

И шпага в холодеющей руке,

И то, что не пеняю на судьбу,

Когда она висит на волоске?..

Мы бы знали, как жить, были б чуть наглее,

Были б мы бессовестней без затей.

Но в груди болит, но душа болеет,

И проходит жизнь чередой смертей.

Покажи мне, как нас не предавали,

Как не лгали в глаза, не ломали спин!

Хоть в каком бою, хоть в каком обвале

Друг за другом встанем мы как один.

В мёрзлой глине окопа, на шаткой тверди,

Под звездой ли красною, под крестом,

Между жаждой жизни и жаждой смерти

Не способные выбрать ни то, ни то.

жить страшно мир в огне всё нервы нервы

где наступает грань уничтоженья

всё рвётся ткань дерюга верба верба

цветёт как пальма снова в воскресенье

мир страшен и суров и пост суров

наверное — я этого не знаю

безумен мир и нету докторов

война война грохочет наступая

я засыпаю в горе и в обиде

я просыпаюсь утром и в надежде

смотрю на вербу ничего не видя

лишь то что это было было прежде

лишь только то что мы сильней и старше

лишь ангелов торжественных на марше

и вот один из них он за спиной

и раскрывает крылья надо мной

Под радио, под старые хиты —

Шоссейный бред и гонка километров.

Тетеревёнок спрячется в кусты,

И в окна шибанет горячим ветром.

Швырнёшь окурок, погодя зевнёшь —

Длинна дорога, и ещё нескоро.

И в сердце поворачивают нож

«Pardonnez-moi», «Delilah», шум мотора,

И чёртова одёжа летних гроз,

Идущих вслед нам медленным конвоем,

И ножницы серебряных стрекоз,

Летящих в лобовую в лобовое.