Ножом по сердцу

Глава тринадцатая

И тут меня шарахнуло в удвоенном режиме. Консультация обошлась мне в сто двадцать фунтов. Тридцать накинули за опоздание. Когда я переспросила, регистраторша внизу сказала, что буквально сию минуту получила такое указание. Выходит, он только что спохватился. Собственно, почему нет? Он понимал, что я больше не приду, а может, продолжая думать, что мой визит мне оплачивается.

И был бы, конечно, прав, если бы я не явилась к нему самовольно. Я вытащила три полсотенные из бумажника. «Ой, не исчезайте! — запротестовали оставшиеся. — Нам так уютно с вами в тесной компании» Господи, подумала я, три часа сна — и уже распад личности.

По дороге к машине я пыталась осмыслить происшедшее. Либо у мистера Марчанта есть веские основания опасаться журналистских расследований (и тогда, значит, я на верном пути), либо он знает обо мне то, что ему знать не следует. Возможно, он обнаружил, что сделанные в «Замке Дин» заметки о проблемах мисс Лэнсдаун вопиюще неточны. Разумеется, там нет упоминания о шраме. А по здравом рассуждении, сможет ли профессионал-косметолог пройти мимо такого факта?

Ладно, я разоблачена. Не хватает еще, чтоб он завел обо мне разговор с женой сегодня за ужином. Будь я истинным профессионалом, чувство опасности побудило бы меня дорасследовать дело до захода солнца. Но ни один детектив не способен обойтись в работе без колес; и хотя формально я своих пока не лишилась, но теперь их стягивал противный, чужой, громадный желтый зажим. Обалдеть! Я содрала записку со стекла. Даже не снизошли до ответа. До чего черствый пошел народ.

К моменту, когда я снова обрела мобильность, день почти весь истек, и теперь, что бы мой «ид» ни говорил моему «эго» (или наоборот?), никакую операцию с глазом я уже позволить себе не могла. Едва оставалось на то, чтобы держать слово, данное мойщику стекол с заправки на Холлоуэй-роуд.

По дороге домой я завернула к нему, но поздно. Он уже ушел. Жаль. В сегодняшней своей непредсказуемости я вполне могла, не дожидаясь утра, впарить деньги кому-то еще.

Дома на автоответчике ждали четыре сообщения. Первые два — от Эми. Сначала: «Привет, Ханна… Ханна?»

Второе — медленно, очень старательно: «Здравствуй! Это Эми. Мама говорит, ты можешь забрать меня в кино в субботу, а сегодня мне надо пораньше спать. Чего?» — Отдаленное бормотание. — «Она говорит „спасибо“. Она тебе потом позвонит». — Опять бормотание, скороговоркой «Пока!», финальный щелк.

Третье сообщение оказалось гораздо менее внятным; тягучий, как оливковая паста, акцент: «Мисса Вулеф, это Марчелла Гаварона, вы звонила про эта дрянь Марчант. Да, я скажу все. Вы позвони, я все скажу».

Наконец-то! Хоть кто-то что-то готов рассказать. В Милане семь вечера. Я откупорила бутылку вина — естественно, итальянского — и набрала ее номер.

Та, что взяла трубку, вообще не говорила по-английски. Но постепенно до нее дошло, что мне надо. Положила трубку, и было слышно, как она проорала несколько раз: «Синьора Гаварона!» Видно, дом не маленький.

Перестук каблуков по плитам пола выдал ее с головой. Мне даже незачем было мотаться в Милан, чтоб представить себе ее внешне. Должно быть, размер 12, платье туго в талии, черные чулки, черные волосы, сияющие туфли и весьма основательный макияж. Жилище восходит к шестнадцатому веку, один из тех роскошнейших городских домов протяженностью в несколько миль, и, должно быть, восхитительно — за немалые деньги — отреставрирован. Хозяйка, вероятно, готовится к выходу на званый ужин вместе со своим мужем-бизнесменом, если, конечно, тот уже не успей угодить в тюрьму за взятки. Я чуть было не пожалела, что учила французский, а не итальянский.

— А-ха, мисса Вулеф! Вы про Морис Марчант знать хотела? Я бывала к нему прошлым годом, в май, узнала, что лицо хорошо сделает. Просила подтяжить не сильно. Так что не очень разрезать и вокруг глази убрать, чтоб скули больше выступал.

Он — «да »: новый мини-лифт есть, без след, без проблем. Не дешевий. Очень недешевий, но красивий. Так полгода, а потом моя лица смешно стала на бок упадшей, вся опала, вытянула. Ужас. Не могу из дома нигде. Ничего никак не могу. Я весь — как это — похожа на проказней болезнь. Тогда звонила ему. Он сказал: такого бывать не могло. Я говорила — я такой. Он сказал, чтоб я приехала. И я все лицо вокруг обвязала и на самолети к нему летела. Он видел, сказал «плохо». Опять делал. Лицо все равно некрасивий. Все щеки с комочками. Он сказал, я навыдумала, стало прекрасно. Я говорила, ты доктор поганий. Дай деньги назад. Или я ему так наскандалю, чтоб все знали, кто он такое.

Ой… труп в шкафу, гвозди в губке. Всю жизнь мечтала стать соучастницей подобного сюжета. Я едва сдерживала любопытство:

— И что же?

— Что «что же»? Денег назад не дал. Говорил, что никак помогать не может.

— Ну и?..

— Ну и — свинья! Я всем расскажила, всем первым дамам Милана. Он здесь кончен. Капут. Нет его. И если хотите это в свою газета, я только рада. Но, прошу, без имени, без фото, о'кей?

Прощайте, синьора Гаварона! И вы, и ваши упадшие подтяжки.

Если б не оказалось еще одного сообщения, меня неминуемо поглотила бы трясина уныния. Но оно было, и я обрела надежду с его пиканьем.

— Здравствуйте, Ханна, это Марти Трэнчент, менеджер Пита Пэнтина. Вы вроде собираетесь о нем писать? Я отправил вам факсом кое-что и организовал билеты на его концерт сегодня вечером в Кэмден-Пэлэс, второе выступление, начало в десять тридцать. Возможно, после вам удастся перекинуться с ним парой слов. Хотя, думаю, он немного утомится. «Гардиан» назвал его постфеминистской личностью. Класс! Уверен, он воспримет это как сногсшибательную новость. Он очень увлекается политикой и женскими проблемами.

Если б моя квартира была побольше, я бы бегом кинулась к факсу. Фотографии были — чудо: Пит в костюме от Пола Смита[16], одна нога на полуголой девице, девица скалится прямо в объектив. К сему восхитительная пиаровская текстовка, где Пит именовался поэтом сексуальных битв.

Урвав пару часов для сна, я принарядилась к выходу. Ах, эти полуночные шатания! Неловко даже, что я так редко развлекаюсь.

Вторник, ночной Кэмден-Пэлэс. Последние пару лет, даже просто проезжая мимо, я и то ощущаю себя старухой. Поверьте, с радостью отдалась бы новомодной музыке, если б не мысль, что ее почитателям я в матери гожусь. Впрочем, сегодня все иначе. Прежде всего, я себя не чувствую чужой. Да и Пит вот уж сколько лет все резвится. В фойе я насчитала, по крайней мере, дюжину лысых макушек и дешевых импрегнированных курток, состарившихся скорее вместе со своими владельцами, чем независимо от них. Видать, кое-кого из своих поклонников он так и тащит за собой.

Я села в задних рядах. Песенки были чудовищные. Какая-то пародия на Роберта Блая[17] вкупе с уже порядком устаревшим рок-н-роллом. Больше всего меня сразил «Ударник во тьме»: «Не ты одна крутая, моя крошка, я тоже крут, и я тебе влеплю».

Заметим, старичкам как будто понравилось. Похоже, по всем по ним плачет Общество защиты малолетних. Включая Пита.

Выступление закончилось где-то к полуночи. Подождав, пока прекратится давка, я отыскала дверь за кулисы. Сказала дежурившему, что у меня встреча с Питом, но выяснилось, что тот пока занят. Я стала ждать. Пит не торопился.

Был уже второй час, когда меня призвали. Пит сидел в своей уборной, свежевыбритый, в чистой сорочке, в новых старых джинсах, с бутылкой пива «Фостерс» и при романе Уилла Селфа. Вероятно, он полагал, что классно смотрится. Я бы так не сказала. Годы все-таки оставили на нем свой отпечаток. Подбородок обвис, а наиболее ответственные швы на джинсах натянулись так, что страшно смотреть. Либо Морис напортачил, либо выкачанный им жир Пит сам закачал в прежние места. Вид подхваченной промежности напомнил мне тот божественный эпизод из «Спайнэл Тэп»[18], когда бас-гитарист включает сирену тревоги в аэропорту засунутым в штанину мешочком со стопкой монет. Вот на какой операции Марчант озолотился бы. Я едва удержалась, чтоб не рассмеяться.

Пит поднялся мне навстречу.

— Привет. Извиняюсь, что заставил ждать. Дела. Ну как, понравился концерт?

Я кивнула, выразив восторг, которого на самом деле не испытывала. Рок-н-ролл!.С ума сойти — снова как в шестнадцать лет.

Прежде всего я попросила у Пита автограф. Признаюсь, было у меня смутное подозрение, что в конце беседы у него отпадет желание браться за ручку, а мне для сравнения был необходим образец его почерка. Пит витиевато расписался. Крайне неразборчиво. Потому я попросила сверху приписать небольшое посвящение.

«Ханне. Пусть всегда пишет правду».

— Спасибо! — Я глуповато улыбнулась. — Буду стараться.

Не стану напрягать вас пересказом этого интервью. Вырвавшись из оков песенной лирики, Пит продемонстрировал такую глубину взглядов на сексуальную политику, что заткнул бы за пояс саму Маргарет Тэтчер, если б не увяз в мешанине либеральных клише и мужских пошлостей. Правда, моя попытка выдать себя за журналистку «Гардиан» тоже вряд ли была успешна. Но все-таки стычки мы избежали. Собственно, пока дело не дошло до разговора об имидже и о том, как обрыдло ему жить в обществе, где важно не то, что ты собой представляешь, а то, как ты выглядишь.

— Тут вы глубоко солидарны с женщинами, так?

— Конечно! Об этом именно мой новый альбом. Мужчины и женщины должны быть верны себе, а не тому образу, который им навязывают.

— То есть, вы готовы, ну… отказаться от образа секс-символа?

Тут он рассмеялся:

— По-моему, человек в любом возрасте может быть привлекателен, правда? Ведь и ум, как и тело, тоже становится старше. В этом, собственно, вся суть.

— Не могу с вами не согласиться, — подхватила я, и мы оба расплылись в улыбке. — Но все-таки, зачем вам понадобилась липосакция?

— Что?!

Он буквально ошалел.

— Липосакция вокруг торса. Ведь это… было ваше… продуманное решение? Ведь, я слышала такое мнение, вы решились на липосакцию из солидарности с женщинами, которых общество толкает на подобный шаг? Хотя у вас, кажется, это прошло не слишком удачно.

— Кто вам сказал? Кто вам это сказал? Этот сраный подонок Марчант? Он рассказал?

— Марчант? Кто это? — недоуменно выгнула я бровь. — Нет, мне рассказывала одна моя коллега журналистка. Простите, я не подозревала, что это вас заденет. Я думала, вы в курсе… Все только об этом и говорят. В глазах женщин это даже сделало вас в определенной степени героем. Мало того, что вы на это решились, но когда что-то вам не понравилось после, вы обратились с жалобой. Многие женщины убеждены, что у них на такой шаг не хватит смелости. Вы показали нам, как совмещать нашу уязвимость с нашей злостью.

Но он меня не слушал (и слава богу, если учесть, какую ахинею я несла).

Его лицо угрожающе побурело, и, начав пухнуть, как надувающаяся воздухом лягушка, он вскочил и заорал:

— Выметайся отсюда! Это вмешательство в частную жизнь, вот что это такое! Ничего я с собой не делал! Ничего, слышишь ты? А вякнешь где-нибудь, в суд на тебя подам! Сволочи вроде тебя испохабили мне в начале всю карьеру. Больше тебе этого не удастся! Сраная свобода! Паршивая старая шлюха…

Я ретировалась, предоставив Питу поднимать глубинные пласты лексикона Нового Человека. Это было не в пример выразительнее, чем его песни.

Выйдя на тротуар, я с удовольствием окунулась в ночную тишь. Что ты будешь делать — выпал случай провести безумную ночь с рок-звездой, и я не сорвала кайф. Да пошел он! Джексон Браун[19] мне всегда нравился больше. Несмотря на слухи, будто он избил Дэрил Ханну[20].

Уже далеко за полночь, а я снова бодрствую. Эта история нарушила во мне все ощущение времени. Слава богу, хоть на моей машине никто не оставил никаких меток.

Я поехала в центр, отыскала одно ночное кафе неподалеку от Лестер-сквер, в которое часто наведывалась, когда у меня, так сказать, были ночи. Теперь здесь стояла непривычная тишина. Впрочем, наверное, я просто запамятовала, как бывало раньше. И цены подскочили. Я заказала капучино и поджаренный сэндвич. Вышел парень и начал наигрывать на рояле, подражая, как мог, Джулсу Холланду[21]. Звучало очень мило. Я уселась поудобнее, вытащила досье и свою черную записную книжечку (у частных сыщиков вместо любовников подозреваемые) и занялась рутинной работой.

Первым долгом я выложила на стол анонимную записку на имя Мориса Марчанта и рядом с ней идиотское посвящение Пита Пэнтина. Они были написаны совершенно разными людьми, хотя, разумеется, это еще ничего не доказывало. Я поставила карандашом крестик рядом с именем Пита. Уже проверены шестеро подозреваемых. И ни один, живой или мертвый, здесь ли, на Бермудах ли, казалось бы, никак не годился на роль злоумышленника, решившего потопить «подонка» Марчанта.

А может, я зашла в тупик потому, что я не там ищу? Здесь, где ничто не отвлекало моего внимания, мне внезапно вспомнилась коротышка Лола, то, как упорно она молчала. Но даже если я ее недооценила, это вряд ли что-то меняло. Ладно, пусть Лола способна на злодейство, но какой смысл самой себе платить семь сотен фунтов? В досье была копия ее заявления, но машинописная. Подпись размашистая и какая-то детская, к тому же мало что в ней совпадало с почерком анонимной записки. Было что-то общее в написании «с», но и «м» и «а» она писала совсем иначе. Хотя, возможно, почерк она постаралась изменить. Уж Фрэнк-то с его старыми полицейскими связями непременно откопал бы эксперта-графолога, но пока, кроме Лолиного почерка, у меня ничего нет, какой смысл прибегать к таким дорогим услугам. За неимением более подозрительных личностей я передвинула Лолу в списке повыше. К ее заявлению прилагалась характеристика из салона в Западном Лондоне. Я наметила себе отправиться туда завтра.

Я заказала еще капучино и булочку. Мой Джул прекратил тискать клавиши, и кто-то поставил запись. Брайан Ферри со своими знаменитыми хитами. Я расплатилась под звуки «Не будем разлучаться». Прямо как на заказ для известного мне семейства из Ислингтона. Где ты, Колин, песенка-то прямо для тебя.

На улице почти рассвело, когда я снова уже в машине перелопатила свои бумаги. Это заняло больше времени, чем я предполагала. Какое, оказывается, кропотливое занятие сыскная работа. Уже начало шестого. Да, день предстоит весьма насыщенный.

На улице, идущей мимо вокзала Сент-Панкрас, из грузовичка выгружали целую партию оранжевых дорожных столбиков. Только этого и не хватало новой Британской библиотеке. Концерта отбойных молотков. Пришлось свернуть к Кингс-кросс и ехать по Каледониен-роуд. Отсюда совсем близко до дома Кейт. Так-так, интересно: думаешь о другом, а колеса сами собой поворачивают в нужную сторону. Я въехала после перекрестка на Ливерпуль-роуд и пустила автомобиль в свободный полет.

Улица пьянела от птичьего щебета. В кронах стоявших в ряд деревьев заливался мощный рассветный хор, тон которому задавала пара упитанных черных дроздов в черных, как у дирижеров, фраках. Неужели кто-то еще способен здесь спать? Я припарковалась в нескольких ярдах от дома и стала ждать. В голове по-прежнему не было никаких мыслей. Если бы меня спросили, я бы, наверное, ответила, что сыщики не любят терять ночное время понапрасну. А за кем следить — какая разница. К себе бы лично я это не отнесла, но в данном случае это не важно. Устав от птичьего гомона, я переключилась на радио, заметалась по станциям взад-вперед. Уйма народу пожелала мне доброго утра. Верить им у меня не было особых оснований. Кроме этого, каждый сообщил мне, который час. Время между шестью и семью утра определенно летит незаметно.

Кейт сказала — трижды в неделю. Не обязательно сегодня, так что положимся на случай или на расписание. В 7:04 зажегся свет в одной из комнат верхнего этажа. Ванная. Я знала это прекрасно; сколько раз сиживала на краю ванны, а дети, купаясь, обдавали меня брызгами, или просматривала аптечку по ночам — так, на всякий случай, — когда оставалась за ними приглядывать. Свет погас. Я отсчитала ступеньки вниз. Парадная дверь распахнулась, и вышел Колин в сером тренировочном. В руках костюм на вешалке, пластиковый пакет и кейс. Он направился вдоль по улице в противоположную от меня сторону к своей машине. Я не сводила с него глаз.

И пыталась смотреть на него как бы со стороны, взглядом постороннего. Сколько ему на вид? Э-э-э… сорок один — сорок два. Неплохо сложен, правда, чуть расплылся (придуманный тренажерный зал не слишком ему помог), и стрижка несколько старомодна, в духе семидесятых. Но, по крайней мере, какую-то растительность на голове сохранил, и физиономия вполне пристойная. Одним словом, Обычный Господин. Среднего класса, среднего возраста, средних способностей («И в целом, — слышу я голос матери, — он вовсе не так уж плох, и ты, девочка, зря над ним смеешься»).

Колин плямкнул кнопкой своему автомобилю, и тот радостно сверкнул ему огнями. Это мне тоже в Колине противно. Всякие его новомодные цацки. Он осторожно повесил костюм сзади, скользнул на переднее сиденье, оглядел себя (не улицу!) в зеркало и тронулся. Подождав секунд пятнадцать, я тронулась следом.

Я скромно тянулась позади. Ведь надо же проявлять бдительность, если на всей улице только он да ты. У Хайбери-Корнер темп ускорился, к нашему па-де-де присоединились посторонние. Я пропустила между нами один автомобиль, но вот посреди Холлоуэй-роуд Колин свернул налево. Он двигался, судя по всему, в направлении к «Кэлли» — бассейну и гимнастическому залу на Каледонией-роуд. Трудно было сказать, радует меня это или наоборот.

Но к «Кэлли» мы так и не попали. Вместо этого он свернул вправо с Кэмден-роуд, затем описал квадрат по улицам с односторонним движением, пока мы не очутились на обсаженной деревьями улочке на задах Кентиш-Тауна. Колин так резко затормозил посередине, что мне ничего не оставалось, как проплыть мимо и скрыться за угол. По окончании своего объездного маневра я убедилась, что Колин бесследно исчез. Он мог зайти в любой из десятка ближайших домов. Я припарковалась примерно в пятидесяти ярдах от его машины, в той стороне, куда он явно не поедет, и стала ждать. Сколько это продлится? Сколько веревочке виться? Скоро ли быть кончику? Извини, Колин. Я это не конкретно.

Сидя в машине, я слушала программу «Сегодня». Накатил уже второй выпуск, и тут появился Колин, почти через час, на лесенке квартиры полуподвального этажа дома напротив. Молодцевато направился к машине. Да, вид у него теперь был вполне молодцеватый — уже в костюме, готов приступить к работе; тренировочный, надо думать, несет в пластиковой сумке. В самом деле, если все равно раздеваться, почему бы заодно не переодеться. И прямо на службу. Мужчина нового типа. Забавно. Я всегда подозревала, что, в сущности, новый тип практически не отличается от старого.

Его машина проехала мимо. Я едва сдержалась, чтоб не посигналить. Меня слегка обдало его выхлопом. Значит, Кейт права. Колин погуливает. Завелась любовница. Ой-ой-ой! Кто бы мог подумать!

Как раз тот случай, на который у Пита Пэнтина нашлась бы песня. Только не просите меня покупать весь альбом! Итак, вопрос: что теперь? По-моему, я с собой не договаривалась выходить из машины и переходить улицу. Но раз уж оказалась здесь, с удовольствием перейду. Дом номер 34. Счастливый номер позапрошлой ночи. Я спустилась по ступенькам и с силой нажала звонок. Прошло некоторое время, прежде чем она открыла дверь.

Ну, явно не Джулия Роберте — лет сорока, темноволосая, без определенной прически, с неряшливо намазанными губами и слипшимися от туши ресницами. Уже успела одеться: брюки, свитер. Ничего выдающегося. Должна признаться, по ней никак нельзя было сказать, что это женщина, только что пережившая землетрясение. Впрочем, надо знать Колина.

— Да? — Она определенно нервничала.

— Доброе утро! Могу я видеть мисс Питерc? Джиллиан Питерc?

— Вы ошиблись, такая здесь не живет.

— А-а… это Стрэттон-Гарденс, тридцать четыре?

— Нет, это Фэрвуд.

— Ой, простите? А можно…

Но завершить фразу мне не удалось. Позади я услыхала шаги по ступенькам, обернулась и увидела мужчину лет пятидесяти с кейсом и с зонтиком. Завидев меня, он заметно побледнел и стушевался. Черт побери!

— Простите! — коротко бросила она мне.

— Что? Ах да, конечно. Это вы простите, что вторглась.

Он ждал, не поднимая глаз, пока я протиснусь мимо и взбегу по ступенькам. Я слышала, как за моей спиной хлопнула дверь.

Я стояла посреди улицы с чувством, будто кто-то двинул мне под дых. И внезапно все встало на свои места с поразительной ясностью: определенные часы, ее, мягко говоря, не слишком чарующая внешность, ежемесячно уплывающие куда-то наличные. Джентльмены-клиенты. Боже мой, я-то думала, они исчезли вместе с Ноевым ковчегом. Не стоит забывать, что Колин в душе всегда оставался консерватором.

От собственного остроумия мне легче не стало. Вернувшись в машину, я испытала чувство, подобное ужасу Пандоры в тот момент, когда она открыла крышку ящика и нечаянно выпустила зло на свет Божий. Но по крайней мере в ее случае все об этом узнали. Мое же зло будет оставаться тайной, пока я не решу ею поделиться. Но кому мне все это рассказать? «Привет, Кейт, радуйся, это вовсе не роман, это обычная проститутка из Кэмден-Тауна!»

И что делать тогда Кейт? Менять замки? Сжечь трусы Колина в садике и засыпать пепел ему в бензобак? Или, наступив на собственную гордость, позвонить в службу помощи неблагополучным семьям? Думаю, все будет зависеть от того, насколько ей хочется сохранить брак. И ценой чего? Такой малости, о которой Колин не соизволил даже задуматься. Просто засвербило член и ухнул в яму, в которой теперь кувыркается. Образ, прямо скажем, малопривлекательный. Может, стоило погнать за Колином к нему на службу, вытянуть его из кресла за лацканы и колотить башкой об чернильницу до тех пор, пока не прозреет и не увидит все так, как вижу я?

Знаете, иногда в жизни наступает момент, когда понимаешь, что ты вовсе не такая умная и не такая храбрая, какой себя мнишь. Сейчас наступил именно такой. В конце концов, я решила посоветоваться.

К несчастью, Фрэнк еще не явился. Хотя, возможно, он уже в Мадриде. Я еще возилась с тройным замком в офисе, как вдруг зазвонил телефон и затем щелкнул автоответчик. Я едва успела вбежать и схватить трубку. Впрочем, дрожащий голос явно придал мне ускорение:

— Алло, алло! Сообщение для Ханны Вульф. Я пыталась звонить домой, но никто не отвечает. Ханна, миссис Марчант необходимо срочно с вами встретиться, тут…

— Да, да! Миссис Уэверли? Это я, Ханна. Простите, только что вбежала. Что случилось?

— Ах, вы здесь! Слава богу! У нас полиция. Они сейчас разговаривают с Оливией.

— Почему? В чем дело?

Едва сдерживая рыдания, Уэверли проговорила:

— Морис Марчант мертв… Его нашли сегодня утром у него в приемной.

Как это ни жестоко, признаюсь, на какую-то долю секунды я даже испытала облегчение, потому что это отвлекло меня от моих черных мыслей.