Норки!

Пролог

— Туда! На волю! Скорее выходим!

Безумие полной луны охватило норок. Клетки сотрясались.

— Выходим! Выходим! Все выходим! — вопила стая и беспорядочно носилась по широкой игровой площадке.

Разумеется, ни о каком «туда» не могло быть и речи, и каждой норке это было хорошо известно. Клетки были столь крепки, а проволока столь толста и неподатлива, что никогда еще никому так и не удалось бежать, однако теперь, когда в слуховом окошке сарая показался яркий диск полной луны, они могли по крайней мере притвориться, что вот-вот сломают свою темницу.

И для многих, очень многих, мысль эта была подобна бальзаму. Сегодняшний день выдался скверным даже по здешним невысоким стандартам. Все были взвинчены до предела, а пуще других — Старейшины. Они даже вынуждены были применить Закон о нарушении общественного порядка и дать хорошенький нагоняй участницам свирепой и кровопролитной потасовки, вспыхнувшей между несколькими беременными самками. Не менее безобразная сцена разыгралась на игровой площадке, где банда молодых хулиганов затравила и едва не прикончила свою отчаянно визжащую жертву. Кроме этих двух происшествий день был омрачен еще несколькими не столь значительными столкновениями и ссорами, которые хоть и не имели серьезных последствий, но тем не менее еще больше накалили атмосферу.

Столкновения и драки между норками происходили постоянно, и способствовала этому сама жизнь в замкнутом пространстве, где раздражительность не находила выхода и страсти кипели словно в перегретом котле. Как бы ни старалась каждая отдельно взятая норка поладить с соседями — а это, учитывая агрессивный характер маленьких хищников, было настолько нелегко, что многие не старались вовсе, — напряженность в отношениях и недовольство друг другом накапливались и накапливались, пока самый воздух не начинал искрить и потрескивать, словно перед грозой. Злоба и раздражительность постоянно витали в воздухе, пропитывали его, а еле сдерживаемая агрессия грозила выплеснуться через край — и выплескивалась бы, если бы не полнолуния, когда норки, приходя в неистовство, тратили значительную часть своей разрушительной энергии. Всеобщая вакханалия, происходившая каждую ночь полной луны, специально организовывалась и направлялась Старейшинами, служа чем-то вроде предохранительного клапана для эмоций и чувств, которые официально именовались «Дурные Мысли» и которые в обычной жизни каждой норке строго предписывалось подавлять. В полнолуние же все было наоборот: норки получали право и возможность выпустить пар, к чему Старейшины их недвусмысленно поощряли.

Старейшины знали, что к утру странная болезнь пройдет, как будто ее и не было, и при свете привычного, милого солнца они без труда сумеют восстановить свою власть над обитателями колонии и принудить их к соблюдению раз и навсегда заведенного порядка.

Пока же здесь царило безумие. И взрослые зверьки, и их совсем юные отпрыски пришли в настоящее неистовство и готовы были в ярости наброситься на кого или на что угодно.

Диск луны медленно плыл по пыльному стеклу слухового окна, заливая клетки голубым холодным сиянием, и самцы-норки торопливо собирались тесной группой.

— Туда! На волю! Выходим!

Ритмичные выкрики «Туда! Туда!» сменились нестройными приветственными воплями, когда первый самец отделился от толпы и с разбега бросился всем телом на проволочную сетку.

— Давай! Давай! Рви ее, ломай!!! — пронзительно визжали остальные, пока оглушенный ударом зверек неверными шагами отходил от решетки в сторону.

Под ритмичное притоптывание мягких лап по полу второй самец разогнался и, скрутившись в маленькое ядро, врезался в сетку спиной. Прочие самцы последовали его примеру. Они бились о сетку до тех пор, пока она не закачалась и не зазвенела под градом обрушивающихся на нее ударов. Самки хватали проволоку зубами, остервенело грызли и трясли ее, и бревенчатые стены сарая отзывались гудением и скрипом.

— Выбираемся! — кричали самые дерзкие, повисая на сетчатом потолке и поощряя своих товарищей на новые безумства.

Кто-то опрокинул кормушку и принялся долбить ею о глухую заднюю стену клетки, а толпа самцов перестроилась для нового штурма.

Шмяк! — первый с силой врезался в проволоку.

Шмяк! Шмяк!! Дзынь!!! — это таранили сетку остальные.

— Смотрите! — раздался во всеобщем бедламе чей-то испуганный крик.

Одна за другой норки останавливались, замирали на месте, и за считанные секунды в сарае стало совершенно тихо. В благоговейном молчании взирали они на запыленное слуховое окно в потолке.

С луной что-то происходило. Еще мгновение назад она была круглой и яркой, но теперь на глазах становилась все меньше и тусклее. По лунному лику двигалась какая-то тень, заслонявшая собой серебристый диск, хотя на небе не было видно ни одной тучи. Вот луна превратилась в тоненький серп, а потом исчезла вовсе, и дрожь страха пробежала по выгнутым хребтам, заставив встать дыбом бурые блестящие волоски.

И не успели норки переглянуться, как из отдельной клетки, куда Хранитель посадил Шебу, раздался тонкий визг.

Все внимание норок немедленно обратилось туда.

— Наконец-то эта сучка рожает! — шипели они. Все норки люто ненавидели Шебу. Когда-то Шеба жила на другой ферме, но, после того как мор унес жизни всех ее родственников, маленькую сироту привезли сюда. Одного этого было достаточно, чтобы исконные обитатели старого сарая отнеслись к ней с недоверием, ибо краеугольным камнем доктрины, которую проповедовали Старейшины, была подозрительность ко всему незнакомому.

Потом, когда Шеба выросла, она сама дала повод для недоброжелательства, наотрез отказавшись вступить в дамский кружок — или «Ведьмовник», как насмешливо прозвали его самцы. Когда Хранитель отсадил ее в отдельную клетку и привез откуда-то великолепного голубого самца, негодованию норок не было предела. Подливало масла в огонь и особое отношение, которое человек проявлял к Шебе, а самым возмутительным, доводящим обитателей главной клетки до исступления было индивидуальное кормление. Одного вида и запаха Хранителя, шедшего по проходу с металлической миской, из которой аппетитно свисали серебристые рыбьи хвосты, было вполне достаточно, чтобы старожилы начали корчиться от унижения и зависти.

— Чтоб ты подавилась, подлюка! — шипели самки, окатывая Шебу волнами злобы и презрения. — Сдохни, Шеба, сдохни!

И вот теперь все они вставали на задние лапы и вытягивали шеи, стараясь увидеть, сколько щенков принесет Шеба. Роды были практически единственным развлечением и единственным интересным событием, способным как-то скрасить их однообразное существование. В вольере верховодили самцы, и лишь процесс воспроизводства позволял представительницам слабого пола ненадолго подняться в социальной иерархии чуть выше того места, которое они занимали в повседневной жизни. В негласном соревновании производительниц наибольшая слава доставалась, естественно, той, кто принесет в помете больше малышей. Неудивительно, что самки были полны решимости не допустить, чтобы ненавистная Шеба отличилась в этом отношении.

— Одного выродила,— перешептывались они.

— Сколько их будет всего?

— Думаю, не больше четырех.

— Пять!

— Эй, а как насчет семи?

— Только не у нее! Семь — священное число, и такой твари, как Шеба, это не по силам.

Они подождали еще немного, но в клетке Шебы пищал только один новорожденный.

— Должны же быть у нее еще дети? — начали спрашивать друг у друга норки, и на морде у каждой было написано недоумение. — Один малыш — как это возможно? У каждой нормальной норки рождается как минимум трое!

— А вспомните Мику!..

Легендарная Мика, о которой Старейшины то и дело напоминали остальным норкам, однажды принесла десять щенков.

— Поглядите на меня! — раздался хвастливый возглас. — Я — и то родила четверых!

— А я — шестерых! — напомнил другой торжествующий голос. — И ведь я вовсе не такая высокомерная дрянь, как Шеба! Я простая, порядочная норка!

Они подождали еще немного, и, когда ничего больше не произошло, ликованию их не было предела. Позабыв о всякой сдержанности, самки начали приплясывать вокруг опрокинутой кормушки, мстительно вопя:

— У Шебы всего один детеныш!

— Невиданное дело!

— Чудо-мать Шеба! У нее один щенок в помете! — крикнул кто-то.

Этот крик услышали, и десятки глоток тотчас подхватили его:

— Один щенок в помете! Чудо-Шеба!!!

В эти же мгновения на небе снова возник краешек луны; она появлялась так же постепенно, как и исчезала,

и это удивительное явление сразу вызвало к жизни еще одну волну ожесточенных споров. Почему луна скрылась именно в тот момент, когда должен был появиться детеныш Шебы, ведь не могут же эти два события быть связаны между собой? Луна обладает определенным могуществом и силой; так как же могла Шеба каким-то образом повлиять на небесное светило?

— Может быть, все это было устроено специально для того, чтобы лишний раз подчеркнуть, что Шеба почти что не рожала? — раздался чей-то одинокий голос. Ответом на это замечание был неуверенный, нервный смех.

— Или чтобы скрыть ее позор! — выкрикнула какая-то самка.

— А в самом деле, что это такое было с луной? — раздался хор сразу из нескольких голосов.

И норки собрались вокруг Габблы, уполномоченного Глашатая Старейшин.

— Что это было? — Габбла улыбнулся с сознанием собственного превосходства. Казалось, он ни капельки не озабочен. — Позвольте мне от имени Старейшин официально информировать вас, что это была бродячая туча. Именно она, пролетая над нами, ненадолго закрыла луну, хотя все остальное небо оставалось чистым. Вы ведь сами видели это, не правда ли? А теперь можете спокойно разойтись.

С самого начала беременности Шеба была совершенно уверена, что носит в своем чреве нечто особенное. Но она не призналась бы в этом никому — в том числе и своим немногочисленным друзьям-интеллектуалам из андерграунда. Что касается остальных норок, то она не говорила им ничего и никогда, ибо все они были бездумно привержены официальной доктрине Старейшин и представлялись Шебе полными ничтожествами.

Но хотя Шеба считала себя сильной, поначалу даже ей было нелегко справиться с мстительной злобой самок. Самцы вели себя немногим лучше: у них тоже были основания точить на Шебу зубы. Еще до того как ее отсадили в отдельную клетку, они пришли к заключению, что большие, выразительные глаза, густая шерстка и безупречный задик делают ее одной из самых сексуальных в колонии. Тем не менее яростное соперничество между многочисленными поклонниками Шебы закончилось горьким разочарованием, когда Хранитель предпочел им производителя со стороны.

— Гони его в шею, старая кошелка! Попробуй-ка вот этого!..— кричали Шебе самцы, демонстрируя свои напряженные розовые пенисы и совершая соответствующие телодвижения. — Попробуй, шлюха, — узнаешь, что такое настоящий секс!

Шеба выдержала это только благодаря своему супругу по имени Соломон, и не только выдержала; от общения с ним она буквально расцвела. Поначалу ей казалось, что он — чистый производитель: сплошные яйца и никаких мозгов. С этой точки зрения Соломон действительно оказался выше всяких похвал: в любви он показал себя сильным и благородным партнером. Его серо-голубой окрас, так сильно отличавшийся от обычного шоколадно-коричневого меха других норок, приятно возбуждал Шебу, но только допустив его до себя — а каждый раз это было восхитительно,— она обнаружила, что Соломон по-настоящему волнует ее. Он был подлинным джентльменом — интеллигентным, внимательным, заботливым, и самое главное, он удивительно много знал. Именно благодаря его эрудиции жизнь Шебы изменилась круто и бесповоротно.

— Работа у меня такая, что пришлось много путешествовать, — объяснял он ей. — Я побывал на множестве ферм и видел самые разные варианты общественного устройства. Если хочешь узнать что-нибудь о вашей системе — тебе достаточно только спросить. Только убедись сперва, что ты действительно хочешь знать, — добавил он. — Иногда лучше всего не знать, а мне бы не хотелось слишком испортить твою дальнейшую жизнь.

О да, она хотела знать абсолютно все! До встречи с Соломоном Шеба была лидером небольшой группы интеллектуалов, которые собирались тайком с единственной целью: отгадать самую главную загадку своего бытия. Почему Хранитель держит их в клетках, время от времени забирая куда-то самых старших, и именно тогда, когда они достигают своего расцвета — если не духовного, то, по крайней мере, физического? Доктрина Старейшин гласила, что Хранитель просто очень любит норок. Он был официально объявлен их лучшим другом и покровителем и, как считалось, в награду за послушание забирал норок в Счастливую Страну, где они до скончания века жили в сытости и довольстве.

Большинство обитателей вольера верили в эту легенду, и лишь несколько интеллектуалов позволяли себе сомневаться. Однако они так и не сумели найти другого объяснения.

И вот появился Соломон, который готов был ответить на этот вопрос.

— Являемся ли мы, норки, по-настоящему дикими существами, рожденными для того, чтобы быть свободными? — был первый вопрос Шебы.

— Да.

— Тогда почему Хранитель держит нас в клетках? — с негодованием проговорила она.

— Ответ у тебя перед глазами, моя прелесть,— улыбнулся Соломон. — Посмотри на меня и скажи, что ты видишь.

Шеба с любовью оглядела его от кончика носа до кончика хвоста, думая о том, как он красив и как прекрасна его серо-голубая шубка.

— Своего удивительного, замечательного, красивого супруга,— ответила она.

— А кроме этого? — настаивал Соломон.

Он еще некоторое время шутливо дразнил Шебу, пока наконец не рассказал ей правду — правду, которая сразу все поставила на свои места. И хотя Соломон несколько раз подчеркнул, что у него нет никаких доказательств истинности его слов, в них самих было столько логики и внутреннего смысла, что Шеба сразу поверила ему — поверила и больше никогда не переспрашивала. Она отвергла смехотворную доктрину, которая как-никак помогала Старейшинам править.

Но Соломон знал кое-что еще более невероятное, и об этом он тоже поведал Шебе. Оказывается, у норок была реальная надежда выбраться из клеток, чтобы, покинув опостылевший сарай, вернуться к дикой жизни, право на которую дается каждой норке от рождения. Свобода, таким образом, из фантастической гипотезы превратилась в реальность, ради которой стоило бороться. И самым удивительным был тот факт, что беременность Шебы приближала норок к заветной цели.

Когда наконец пришел ее срок, она поначалу была не меньше других напугана лунным затмением, однако родовые схватки быстро отвлекли ее от всего второстепенного. Увидев, что ее первенец — мужского пола, Шеба даже всхлипнула от радости. Детеныш выглядел крепким, здоровеньким и совершенно нормальным, если не считать заметного голубоватого оттенка его мокрой шерстки, доставшейся ему в наследство от отца.

Удовлетворенная, Шеба, пыхтя, улеглась на подстилку и попыталась собраться с силами, чтобы, поднатужившись, родить следующего. «Будет ли это еще 'один мальчик?» — гадала она, однако ничего больше не про,-исходило, и только внутренности сводила тупая, разламывающая боль. Вскоре Шеба все поняла, и ее охватила такая сильная печаль, какой она не испытывала еще ни разу в жизни. Страшная правда открылась ей: малыш, который появился первым, был единственным.

Сначала Шеба заплакала. Как и любая норка, она была прекрасно осведомлена, какое значение имеет многочисленное потомство, и втайне, про себя надеялась на магическое число семь. Правда, теперь Шеба понимала, почему, несмотря на особую диету, она так плохо набирала вес, однако это вряд ли могло служить достаточным утешением в ее горе.

Склонившись над маленьким мокрым тельцем своего единственного сына, она принялась вылизывать его со страстной нежностью, стараясь не слушать оскорблений, доносившихся из общего вольера. Краем глаза Шеба заметила, что луна снова показалась в окне и светит так же ярко, как прежде.

Ну почему, почему все ее надежды и ожидания должны были кончиться именно этим? Почему именно с ней случилось такое несчастье?

Потом, когда норкам наскучило дразнить презренную парию и они снова начали бросаться на решетку, настроение Шебы стало понемногу улучшаться. Ее вдруг осенило: случилось чудо. И теперь она точно знает, что это должно означать. Прежде чем Соломона забрали куда-то в другое место, они договорились, что Шеба должна выбрать из всего помета будущего лидера колонии, выбрать и воспитать так, чтобы он смог разрушить заговор Старейшин и повести норок по дороге свободы. Она-то считала, что ей придется выбирать одного из нескольких!

Но все повернулось по-другому. Выбор был сделан за нее.

— Ты и есть тот самый будущий вожак, потому что ты — единственный! — прошептала Шеба на ухо малышу, который, облюбовав один из нескольких сосков, причмокивая, тыкался в него крошечной мордочкой. — Я назову тебя Мегой, потому что однажды, мой храбрый сын, ты станешь большим и сильным!