Нотариус из Шатонефа

2

Позолоченная табличка нотариуса была прикреплена не к главному входу, рядом с которым стояли две каменные дорожные тумбы, а к находящемуся несколько дальше отдельному входу в контору, окна которой выделялись среди всех окон дома зелеными витражами.

Еще не закончили пить кофе, как Арманда вздрогнула при звуке шагов на улице: Жерар Донаван мог не звонить в дверь, потому что невеста издалека узнавала его походку.

Однако у двери торжественно и звучно зазвонил колокольчик, и, позабыв о сдержанности, девушка рванулась, чтобы открыть дверь, и вернулась в компании молодого человека, всем своим видом говоря Мегрэ, то бишь господину Легро:

«Видите, Жерар заслуживает, чтобы его любили!»

Что смутило бывшего комиссара — это устремленный на него настойчивый взгляд господина Мотта, который вздрогнул при виде Донавана.

А тот и вправду был великолепен, высокий юноша в расцвете сил, с загорелым лицом, светлыми глазами и свободными движениями. Под легким джемпером угадывалось атлетическое сложение.

— Жерар, я тебе представляю друга папы, его старого армейского товарища, господина Легро, он проведет у нас несколько дней…

Мужчины обменялись крепкими, почти спортивными рукопожатиями. Их взгляды встретились, и Мегрэ почувствовал мгновенное замешательство, омрачившее радость его собеседника.

— Очень рад… — произнес молодой человек.

Снова садясь на свое место, комиссар заметил, что в гостиной не хватает самой младшей из сестер, Эмильенны, которая бесшумно вышла из комнаты. А Клотильда произнесла:

— Арманда ждала вас, чтобы сесть за рояль. Все утро она разучивала эту мелодию Шуберта, которая вам так нравится…

Почему господин Мотт продолжает сверлить его взглядом, будто говоря: «Ну как? Каково ваше впечатление? Вы что-нибудь заметили?»

Мегрэ сделал ему незаметный знак, и нотариус его понял.

— Извините нас, мы не будем сегодня слушать музыку. Мой друг Легро должен обсудить со мной весьма важные вопросы…

Они поднялись по натертой до блеска лестнице, на которой косо отражались силуэты идущих людей. Господин Мотт пропустил Мегрэ вперед, и тот очутился в просторном кабинете, за широко открытыми окнами которого виднелся двор, переходящий в сад; в нем еще сохранились качели и гимнастические снаряды, служившие девушкам, когда они были детьми.

Что касается кабинета, он был строго меблирован черным деревом, и не вызывало сомнений, что это сделано для того, чтобы лучше выделить сотни безделушек из слоновой кости, разложенных в витринах, скрывающих стены вплоть до потолка.

— Я догадался, что вы о чем-то хотите мне сказать, — произнес нотариус, выдвигая для гостя кресло рыжеватой кожи.

Увы! Отныне Мегрэ больше не мог наслаждаться спокойствием и гармонией этого дома, в котором с такой изобретательностью и старанием было налажено царство порядка и счастья. Он избегал смотреть на хозяина, который сел за письменный стол.

— Я подумал, что вы, возможно, хотели бы добавить кое-какие подробности к признанию, которое сделали сегодня утром… — возразил он.

Эти первые фразы разговора трудно было бы понять всякому, кто подслушивал, бы под дверью.

Нотариус спросил:

— Вы его знаете?

Мегрэ ответил ему вопросом:

— Вы были в курсе дела?

И снова господин Мотт:

— Он сам мне все рассказал… Я не хотел заранее влиять на ваше мнение… Мне было важно увидеть…

Это была почти ловушка, и Мегрэ теперь лучше понимал то странное ощущение, которое возникло у него при виде господина Мотта.

— Этот молодой человек назвал вам свое настоящее имя?

— Да, Гассен, Жерар Гассен…

— Он вам сказал, что его отец был больше известен по кличке Коммодор или под именем, так широко известным, Голландского Мошенника?

— Он мне это сказал… Когда сегодня утром я заявил вам, что у меня нет предрассудков, имел в виду гораздо более того, что вы могли подумать… Я действительно не думаю, что сын вора обязательно должен быть вором… Искренность, с которой Жерар мне во всем признался здесь же, в этом кабинете, вызвала во мне большую симпатию к нему… И теперь я считаю, что вы действительно располагаете всеми элементами, необходимыми для вашего расследования…

Его тик уже перестал быть улыбкой, а превратился в гримасу.

— Я предоставляю вам полную свободу… Обещаю не пытаться на вас повлиять и приму ваш приговор, каким бы он ни был… Именно с таким намерением я обратился к человеку вашего ранга…

Почему ко всему волнующему, что было в этой ситуации, примешивался какой-то нюанс, который Мегрэ пока не смог определить, какой-то тревожный элемент, какой-то скрежет?

Он арестовывал Коммодора три раза; это был необыкновенный человек, он посещал только дворцы и изысканное общество и имел любопытное пристрастие мошенника к голландским банкирам и крупным торговцам.

Не потому ли, что они зачастую бывали в чем-то наивными? Или просто потому, что после удачи первого мошенничества Коммодору не было нужды менять тактику? А может, это суеверие с его стороны?

Красивый мужчина, такой же высокий и такой же сильный, как его сын, но более изысканный в одежде, с ореолом незапятнанно белых волос вокруг лба, он искал свои жертвы в спальных вагонах между Амстердамом и Парижем, и мошенничества его были настолько отлично задуманы и выполнены, что всего лишь раз удалось упечь его в исправительную тюрьму.

— Вы знаете, где сейчас находится Коммодор? — спросил Мегрэ, зажигая наконец свою трубку.

Нотариус кивнул в знак согласия.

— Жерар мне рассказал. Уже два года его отец живет как зажиточный буржуа на вилле, которую построил себе в Сан-Ремо… Жерар стремился завоевать самостоятельность и никогда не соглашался пользоваться нечестно заработанным состоянием… Теперь вам ясно, господин Мегрэ? Простите, господин Легро!.. Лучше прибегать к этому имени, даже когда мы одни… Вы понимаете, в чем трагедия моего случая?.. Если этот молодой человек искренен, если он честен, я рискую своими подозрениями навсегда его отвадить, чем разобью сердце моей дочери… В то же время, если меня обманывают…

На этот раз у него появилась легкая улыбка, полная горечи, как бы объясняющая: «Зачем была нужна такая жизнь, как у меня, это постоянное стремление к совершенству, которое вас окружает, чтобы в конце концов ввести в семью бандита?»

Мегрэ спустился вниз один. Он сам об этом попросил.

Уже некоторое время не было слышно ни фортепьянных аккордов, ни голоса Арманды. Он был удивлен тем, что нашел в гостиной лишь Эмильенну, которая вздрогнула при его появлении.

— Вы ищете сестру и Жерара? — тут же спросила она.

— То есть…

— Они гуляют по саду… Я думаю, что у Арманды немного разболелась голова…

О чем с ней можно разговаривать? В детстве у него не было сестры, а его кузины жили на другом конце Франции. В юности он совсем мало общался с девушками и в качестве жены выбрал именно такую, которая меньше всего стремилась к сложности.

Наконец, в течение многих лет, проведенных в уголовной полиции, ему мало приходилось заниматься юными персонами пятнадцати-шестнадцати лет, воспитанными столь буржуазно.

Эмильенна сбила его с толку своим одновременно смелым и застенчивым взглядом, своей наполовину детской, наполовину женской фигурой, своей быстрой сменой настроений.

— Я тоже пойду погуляю… — осторожно объявил Мегрэ.

Он прошел мимо старого садовника, который скреб граблями аллею, усыпанную камешками, более блестящими, чем у него, и подумал, что надо спросить у нотариуса из Шатонефа, откуда он их привез. Подойдя к беседке, увитой розами, он заметил Арманду, вытирающую мокрые глаза платком, который она тотчас же вернула своему спутнику.

Впрочем, пара не проявила никакого удивления или смущения от присутствия Мегрэ. Напротив, поскольку тот намеревался продолжать свою прогулку, Арманда окликнула его голосом, в котором еще слышались всхлипывания.

— Господин Мег… — начала она.

Он вошел в беседку, образованную зеленью и цветами, в которую проникали тонкие лучи солнца.

— Прошу меня простить… Я забыла… Обещаю быть более осторожной… Я хотела бы, чтобы вы поговорили с Жераром, вернее, выслушали его… На машине вы будете через несколько минут в его мастерской. Правда, Жерар?

И некоторое время спустя Мегрэ в самом деле подъехал к маленькому крестьянскому домику, немного перестроенному. Он стоял на берегу Луары. Внутри было убрано большинство перегородок, и получилась достаточно просторная комната, мастерская, освещенная с трех сторон и обставленная лишь деревенской мебелью из светлой ели. В середине комнаты стояли мольберты, стены были увешаны набросками или почти законченными картинами.

— Вы знаете, кто я? — спросил Мегрэ, усаживаясь на табурет.

— Ваш портрет появился в газетах одновременно с портретом…

Коммодора, черт подери! Мегрэ вспомнил об этом!

Он еще сильно рассердился на журналистов, которым понадобилось таким образом предупредить воров и убийц, поместив снимок его плотной фигуры!

— Признаюсь, — продолжал молодой человек после короткой паузы, — я был готов к сюрпризу подобного рода. Впрочем, господин Мотт только выполняет свой долг. Что касается Арманды, она такая чувствительная, у нее такая интуиция, что с самого вашего приезда она заподозрила неладное. Когда я подтвердил ее подозрения, она невольно заплакала, как поступила бы на ее месте любая женщина. У нее очень упрощенное представление о полиции, и она почти уверена, что вы собираетесь, не долго раздумывая, меня арестовать… Что вам предложить? У меня неплохое пиво, и, по-моему, я припоминаю…

— С какого времени, — спросил Мегрэ, — мадемуазель Арманда знает, кто вы такой?

— С первого дня… Ну, скажем, с третьего, то есть со дня, когда я понял, что люблю ее… Вы знаете, что господин Мотт воспитывает своих дочерей в свободном духе. Она пришла сюда, чтобы посмотреть на мои полотна. Я ей рассказал всю правду и пообещал назавтра повторить свою исповедь ее отцу. Добавлю, что она колебалась, и, если бы я ее послушался, вероятно, отложил бы это признание…

— Сколько вещиц из слоновой кости, на ваш взгляд, исчезло из кабинета нотариуса?

— Поверьте, я чувствую подвох в вашем вопросе. Господин Мотт рассказал своим лишь о первой краже, чтобы ему не мешали в его поисках. Но, как я вам уже сказал, Арманда обладает тонкой интуицией. Она тут же поняла, что происходили и другие кражи. Знайте же, что каждый день она находила возможность незаметно произвести осмотр коллекции, и, таким образом, мы в курсе всего, что происходит…

— Конечно, учитывая вашу профессию и ваше знание искусства, вы в состоянии установить цену различных предметов из коллекции?

— Я даже указал господину Мотту, что номер тридцать три в его каталоге — явная копия немецкого происхождения; написав в Британский музей, он был вынужден признать мою правоту…

Мегрэ выпил пиво, оказавшееся прохладным, потому что в углу комнаты был холодильник. Домишко, хотя и простенький, был удобен и не лишен изящества, которое не имеет ничего общего с дорогими коврами или антиквариатом.

— Насколько я могу судить, вы в основном пишете портреты… — продолжил Мегрэ не очень уверенно.

— То есть я выбираю в качестве моделей местных жителей… Если так будет продолжаться, вскоре они все побывают в моей мастерской…

— Вы не писали портрета мадемуазель Арманды?

Жерар слегка смутился, сказал «нет», но менее искренне.

— А это полотно в розовых тонах… Это ведь мадемуазель Эмильенна?

— Это она… Впрочем, я могу вам сказать правду… Вначале я опасался принимать Арманду одну в моем доме… Я придумал этот предлог — портрет ее сестры, чтобы избежать разговоров… Затем, когда отпала необходимость в подобном маневре, я, признаюсь, забросил этот портрет… Хотите еще пива?

И, внезапно усевшись со стаканом в руке на стол, напротив Мегрэ, произнес:

— Без сомнения, вы себя спрашиваете, зачем я вас сюда привез? Поверьте, не для того, чтобы защитить себя… И не для того, чтобы показать вам все закоулки моего дома, доказав тем самым, что украденных предметов здесь нет… Добавлю, что я вовсе не уверен, что их здесь нет, и потому каждое утро и каждый вечер я собственноручно все обыскиваю…

— Вы опасаетесь, что…

— Я не опасаюсь. Я почти уверен, что тот, кто утруждает себя кражей вещей, которые невозможно продать, лишь с одной целью, чтобы меня скомпрометировать и помешать моей женитьбе, рано или поздно найдет способ раздобыть доказательство против меня и подстроит, что эти проклятые вещицы будут обнаружены заботливо запрятанными в моем доме…

— Значит, вы убеждены, что единственная цель краж — помешать вашей свадьбе?

— Я не нашел другого объяснения. Вот уже целый месяц, как это происходит, и у меня было время поразмыслить над этим вопросом. Мне достаточно хорошо известна ваша репутация, и я не сомневаюсь, что вы, как это у вас говорится, уже прониклись атмосферой дома. Господин Мотт живет только для своей семьи и своей коллекции. И следовательно, не склонен селить у себя незнакомцев. Друзей у него наперечет. Это объясняет тот факт, что старшей из его дочерей, Клотильде, в двадцать три года еще никто не делал предложения.

— К чему вы клоните?

— А вот к чему: подозревать можно совсем небольшой круг людей. Единственный мужчина, первый клерк, которому двадцать восемь лет и зовут его Жан Видье, может подойти к Арманде и может один проникнуть в кабинет господина Мотта…

— Ну и что?

— Нет, господин Мегрэ, это не то, о чем вы подумали! Я знаю, что кажусь виновным, который отчаянно пытается навести подозрение на невиновного. Этот разговор и не состоялся бы, не будь на карту поставлено счастье, — не мое, а Арманды. Я говорю — и я не глупее других, — что этот Жан Видье, красивый малый и честолюбивый, не имеет ничего против того, чтобы стать зятем нотариуса из Шатонефа и, возможно, когда-нибудь унаследовать контору. Добавлю, что последние два года он не упускает возможности попадаться на пути Арманде и при этом бросает на нее красноречивые взгляды. Я утверждаю, что мое право, даже долг, себя защищать. Я изучил этот вопрос с большей страстью, чем вы, конечно, но и с более глубоким знанием дома и его хозяина. Я не пытаюсь ни усыпить вашу бдительность, ни превратить вас в своего союзника. Я хочу лишь, чтобы с этим было покончено, потому что обстановка невыносима…

Мегрэ воспользовался перерывом в его речи, чтобы раскурить новую трубку и налить себе пива. Не забыть бы спросить у Жерара, откуда он его берет, потому что оно такого качества, которое редко встречается в винодельческих районах.

— По вашему мнению, это Жан Видье?

Почему же Жерар снова смутился?

— Нет, господин комиссар… Я не хочу, чтобы у вас сложилось такое впечатление… Постойте! Я буду откровенным до конца… Перед своим приездом я задавал себе вопрос: а может, у Видье были шансы?.. Я говорю не о большой любви… Но Арманда слишком живая, слишком жадна до удовольствий, если позволительно так выразиться, чтобы долго оставаться незамужем… Возможно, через несколько лет она бы согласилась принять спокойную любовь без приключений…

— А не мог бы этот клерк остановить свой выбор на Клотильде?

— Нет! Клотильда более надменна, чем ее сестра, ее возмутила бы сама мысль выйти замуж за служащего своего отца… Впрочем, только она демонстрирует некоторую холодность ко мне, потому что в конечном итоге я не кто иной, как мазила без гроша в кармане…

— Знает ли она, кто вы на самом деле?

— Нет!

— Кто в доме знает об этом?

— Господин Мотт и Арманда. Не думаю, чтобы господин Мотт рассказал об этом своей жене, он вообще очень редко посвящает ее в свои дела…

— А Жан Видье?

— Вам тоже это пришло в голову. Я долго себя спрашивал, знает ли он. Теперь же я уверен, что да. В самом деле, нотариус, который очень педантичен, после моего признания потрудился составить досье, куда включил все вырезки из газет, касающиеся моего отца. И вот однажды утром, когда Жан Видье был в кабинете один, я заметил это досье на письменном столе нотариуса…

— И по-вашему, это объясняет дело?

И Мегрэ был удивлен, когда в ответ услышал решительное:

— Нет!

Он с удивлением оглядел молодого человека и увидел, что тот смущен своим собственным порывом.

— Что вы хотите этим сказать?

— Послушайте, господин Мегрэ… Как никто другой, я интересуюсь полицейскими историями, и вы понимаете почему… Поэтому я следил по газетам за делами, которые вы вели… Я смог узнать, что — возможно, вас заденет это слово — вы всегда были лояльны, даже если речь шла о таких людях, как…

— Как ваш отец!

— Да… И поэтому я подумал, что и со мной вы будете лояльны… Я бы мог предоставить вам одному вести ваше расследование, но когда я вас узнал, тотчас же заявил Арманде, что хочу с вами поговорить… Понимаете, я нетерпелив… Вроде бы я женюсь через двадцать девять дней… Но на деле я нахожусь во власти каких-то событий, хитрости моего врага, потому что у меня есть враг, которого я не могу назвать с уверенностью… Я сказал вам то, что хотел сказать о Жане Видье… А теперь я хочу добавить столь же откровенно: хотя я настроен против него, моя интуиция подсказывает мне, что он невиновен…

Между ними сновала большая муха. За окном была видна четверка гребцов в гоночной лодке, которая промчалась как стрела по глади Луары. В густом воздухе угадывались слова рулевого, наклонившегося вперед:

«Один… два».

— Я повторяю, что мысленно перебрал по нескольку раз все вообразимые объяснения. Я даже спросил себя, а может быть, госпожа Мотт… Но нет! Это слишком глупо… Вы ее видели… Можно подумать, что господин Мотт выбрал ее под стать своему дому, тихую и приветливую. Неспособную к сложностям… Видите ли, этот человек с высокими идеями счастья всю жизнь с ожесточением создает и проповедует счастье своей семьи, своего клана… У меня еще не слишком много опыта, господин комиссар… Я молод… Но мне приходилось бывать в разных кругах, и я нигде не встречал такого стремления к гармонии в мельчайших деталях…

Мегрэ был тем более взволнован, что это отвечало его собственным мыслям.

— Если бы я знал, что сказанное мною выйдет за стены этого дома, я откусил бы себе язык… Я опять же доверяю вашей лояльности… Речь идет о защите любви, которая, клянусь вам, чиста и искренна. В моем возрасте с трудом верят в людское коварство, и поэтому мне стыдно от того, что я говорил сейчас о Жане Видье… Я искал другое объяснение… Оно еще более ужасно… Предположите, что господин Мотт…

Мегрэ вздрогнул, но постарался не выдать себя ни движением, ни выражением лица.

— Предположите, что этот человек, который с такой изобретательностью, вкусом и решимостью цепляется за счастье, как он его себе представляет, вдруг испугался, что незнакомец, человек, пришедший извне, проникнет к нему, как червь в плод… И представьте себе, что он ни в коем случае не хочет поступать вразрез со своими принципами, стремится сохранить в глазах окружающих репутацию великодушного и открытого человека… Вот что я в конце концов подумал… Мне нечего добавить… Не вижу другого объяснения этой настолько абсурдной ситуации, что порой себя спрашиваю, не сошел ли я с ума…

При этих словах он встал и принялся ходить по мастерской. Машинально выдвинул ящик письменного стола.

И вдруг вынул оттуда что-то, предмет не больше грецкого ореха, и небрежно бросил его в сторону Мегрэ.

— Ну вот! Что я вам говорил?

По всей видимости, это была редкая вещица, о которой говорил нотариус из Шатонефа, маленький кусочек слоновой кости, в котором художник из Азии сумел тонко вырезать целую сцену с шестью персонажами.

Мегрэ подержал ее на ладони, с удовольствием ощущая гладкость, отполированную десятью или двенадцатью веками.

— Теперь легко установить, кто к вам приходил.

— Вы думаете? — засмеялся молодой человек.

— Господин Мотт приходил к вам в последнее время?

— Еще вчера вечером он был здесь с тремя своими дочерьми.

— А Жан Видье?

Жерар заколебался. Казалось, последнее признание ему было тяжело сделать.

— У меня нет служанки, — вздохнул он наконец. — Каждое утро на два часа приходит женщина, чтобы убраться. Ем я в гостинице…

— Я не понимаю…

— Женщина, которая у меня убирает, Матильда, тетка Видье… Он из очень простой семьи… Даже удивительно, что он не стал слишком желчным. Мне нечего добавить… Я вас отвезу назад…

— Если позволите, я вернусь пешком…

— Как хотите… Мне все равно придется отвести их машину…

И Мегрэ оказался один на улицах Шатонефа, которые солнце в этот час разрезало на две почти равные части: с одной стороны свет и зной, и можно встретить лишь кошку или разомлевшую собаку, а с другой — тень и прохлада, и торговцы, сидящие у своих порогов.

«Что же он хотел сказать?» — спрашивал себя Мегрэ.

Намеревался ли Жерар Донаван в конце концов направить его по следу нотариуса или Жана Видье?

— В этом случае, — проворчал он, обходя крытый рынок, который был пустынен, как каток, — молодой человек еще более ловок, чем его отец… Настолько ловок, что… В этом деле нет ни одного трупа. Ничья жизнь, по всей видимости, не находится под угрозой. Речь идет о счастливых людях, которые яростно защищают друг от друга свое счастье, такое, как они его понимают. Однако эта борьба за радость приняла форму преступления, кражи нелепых предметов, привезенных из Китая торговцами и купленных одержимым коллекционером за большие деньги. Что же он все-таки хотел в самом деле сказать?

И тут Мегрэ заметил, что машинально положил в карман маленький кусочек слоновой кости, который для любителей стоил несколько десятков тысяч франков.

Он остановился перед дверью между двумя каменными уличными тумбами, обильно орошенными всеми собаками квартала, и с удовольствием позвонил в колокольчик с торжественным и бархатистым звоном. Маленькая служанка открыла ему лакированную дверь, отступила, давая пройти, закрыла ее за ним и объявила:

— Все в саду…

Тем не менее Мегрэ прошел в гостиную, где, как он знал, собираются только после обеда. Он положил вещицу из слоновой кости на стол, стоящий посредине комнаты, со столешницей из зеленого мрамора с нежными прожилками.

Затем он подумал, не пойти ли в контору и не завязать ли знакомство с Жаном Видье.