Новая Королева

1 Уклоняйся и убивай

– Если мы хотим это пережить, Элисон, целься в сонную артерию.

– Нет уж, спасибо.

Низкий и властный голос Томаса греет мое ухо. Он помогает мне встать, а затем вкладывает в мою руку металлическую рукоять меча, выскользнувшего из обтянутой перчаткой ладони. В воздухе висит запах пота и цитрусового мыла, смешанный с ароматом зелени и цветов.

Я потираю бедро, которое продолжает ныть после падения, вновь принимаю стойку и смотрю на наших соперников, которые стоят на траве, покрытой пятнами крови. У моей противницы кожа светится прекрасным нездешним светом… у того, кто напротив Томаса, – мускулистая фигура и бесстрашные зеленые глаза. Их серебряные мечи сверкают в лучах осеннего солнца; в клинках отражаются лица, которые не выдают никаких чувств. Лишь иногда, когда они пытаются предугадать нашу стратегию, на них наползает удивление – медленно, как грозовое облако.

Мое сердце мерно бьется от предвкушения. Я вытираю пот со лба. Они моложе и быстрее – но на нашей стороне мудрость и ни с чем не сравнимая связь. Мы двадцать два года были заодно. Эти дилетанты с нами не справятся.

Не обращая внимания на то, что под слоями одежды моя кожа разогрелась и чешется, я заставляю себя расслабиться, но продолжаю сохранять стойку и держу меч наготове. Я вновь опускаю на лицо маску.

Мой муж частенько подает знаки, которые могу разгадать только я: кивок – значит «увернуться», прищуренный взгляд – «блокировать удар». Но на сей раз я не нуждаюсь в его инструкциях. Я знаю свою противницу. Я наблюдала за ней достаточно долго, чтобы выяснить ее сильные и слабые стороны. Она сейчас атакует слева, и я отобьюсь серией из шести ударов. Если только она не решит разнообразить тактику.

Полагая, что она разгадала мой замысел, она смотрит на меня пронизывающими синими глазами и улыбается – слишком уверенно, – прежде чем надеть маску. Ее тело напрягается, и мое тоже – я словно предлагаю ей сделать первый шаг.

Изящно и осторожно она переступает с ноги на ногу и наносит колющий удар справа, пытаясь застать меня врасплох. Я бью ее по клинку, чтобы сбить с ритма. Она теряет равновесие и старается поправиться, поставив неуклюжий блок. В спешке она приоткрывает корпус.

Зарычав, я целюсь мечом ей в сердце и чувствую, как что-то лопается, когда острие протыкает белую куртку. Она роняет меч и хватается за грудь. Глаза под маской делаются круглыми. Кровь брызжет на траву и на мои белые теннисные тапочки.

– Мама? – удивленно спрашивает она и падает наземь.

Я срываю маску, сбрасываю перчатки, опускаюсь рядом с ней на колени и безжалостно тычу поверженную соперницу под ребра.

– Признай! – кричу я. – Признай, что я королева!

Джебедия и Томас смеются, стоя в сторонке, а Алисса истерически хихикает и барахтается на спине, как опрокинутая черепаха. Она пытается отдышаться и избегнуть мучительной щекотки. Маска съехала, и я вижу раскрасневшееся лицо.

– Признай! – вновь требую я.

– Ни за что! – визжит Алисса, хватает меня за руку и валит наземь.

Вскоре ребра от безжалостной щекотки болят уже у меня; мы обнимаемся и смеемся до слез.

– Так, – говорит Томас, сохранивший достаточно самообладания, чтобы призвать к временному перемирию. – Старшие выиграли. Всё честно.

– Опять нас накололи, – шутит Алисса.

Джебедия негромко посмеивается и берет ее за испачканную кровью руку.

Томас помогает мне встать, и я стряхиваю красные брызги с фехтовальной куртки и штанов. Пальцы слипаются.

Томас приносит нам всем полотенца, чтобы привести себя в порядок. Я вытираю лицо.

– И все-таки мне кажется, что пакеты с бутафорской кровью – это как-то слишком, – говорит Дженара, которая сидит на качелях вместе с Корбином (они собираются бросить вызов паре победителей).

Дженара пьет лимонад – розовый, как ее волосы. Она морщится.

– Выглядит просто жутко.

– Ты шутишь? – спрашивает Алисса с улыбкой, разглядывая множество алых брызг на своей одежде, а также на лилиях, жимолости и серебристой лакрице вокруг. – Это же прекрасно. Сюда так просилось что-то новенькое.

Длинная светлая коса у нее вдоль спины качается из стороны в сторону, как живая. С помощью магии Алисса поднимает блестящие капельки воды с цветов и прочих растений, а затем оживляет красные брызги на своей одежде и заставляет присоединиться к ним. Поддельная кровь парит в воздухе шариками размером с бисерину; они постепенно сливаются, как капли дождя на стекле, и получается что-то вроде блестящей алой арки, похожей на витражное стекло. Алисса хватает Джебедию за руку и подтягивает к себе. Он ухмыляется и начинает вести: они танцуют в этой импровизированной беседке, двигаясь изящно и осторожно, чтобы не нарушить иллюзию.

Томас неодобрительно наклоняет голову, хотя невозможно не заметить гордость в его глазах. Если бы не трехметровый деревянный забор, который он недавно поставил, чтобы защитить нас от любопытных глаз, он, наверное, не относился бы к Алиссиному щегольству так легко.

Но опять-таки она всегда вила из него веревки.

Дочь смотрит на Томаса, сияя. Она такая спокойная и уверенная, какой я никогда не видела ее за семнадцать лет.

В результате волшебных тренировок с Морфеем во сне она научилась безупречно владеть магией и высвобождать свою силу одной лишь мыслью. В такие минуты я вижу волшебную королеву, которая проглядывает из-под поверхности. То, как Алисса предрасположена к крови и хаосу. Как радуется огню и опустошительным бурям. Как ее магия одновременно порождает и укрощает ад. Как она находит красоту в зловещем и странном.

Какая ирония судьбы! Я так долго пыталась взрастить те же самые качества в себе, но моя человеческая сторона оказалась слишком сильна. Мне не суждено было стать королевой. Я этого хотела, но духу не хватило.

Танец заканчивается, и, повинуясь движению руки Алиссы, капли крови медленно падают, как зловещий алый снег. Они вновь опускаются на нашу одежду, на листья и лепестки цветов, где лежали раньше.

Дженара прихлебывает лимонад. В бокале гремят кубики льда.

– Весь этот бардак надо будет убирать.

Алисса пожимает плечами и смеется.

– Здесь нет ничего, что нельзя было бы исправить при помощи садового шланга и бутылки моющего средства.

– Нет уж. Применять моющее средство к этому шедевру я не согласна, – возражает Дженара и вытягивает руки, словно защищая ярко-розовую фехтовальную куртку, облегающую ее миниатюрную фигурку.

Она покрасила ее пару недель назад и добавила изящную кружевную отделку на рукава и воротник. Поставив бокал со льдом на пол, возле ноги Корбина, она слезает с качелей.

– Если вы настаиваете на кишках и крови, я лучше пойду надену черную.

Корбин хватает Дженару за талию и усаживает к себе на колени.

– Да ладно, принцесса. Мы сделаем стариков, прежде чем ты хотя бы ноготь сломаешь. Джеб и Эл неправильно двигаются.

Дженара ухмыляется.

– О да.

– Ха! – Алисса ударяет мыском ноги по упавшему мечу, и он поднимается перпендикулярно, падая рукояткой прямо в подставленную ладонь. – Идите сюда и скажите это нам в лицо… Кор-би-нара.

Мы с Томасом переглядываемся и смеемся.

– Неплохо, спортсменка, – с улыбкой говорит Джебедия, размахивая рапирой. – Хочешь поспарринговать под ивой? – спрашивает он, подняв бровь.

– Ты и двух секунд не продержишься, – смеясь, говорит Алисса, и ее обручальное кольцо блестит в лучах солнца, когда она одним изящным движением перебрасывает шпагу из руки в руку.

– Ах так? – насмешливо спрашивает Джебедия, а потом, без предупреждения, поднимает Алиссу и перебрасывает через плечо.

Ее шпага летит наземь, а она хохочет. Джебедия тащит ее к дереву и вместе с ней вваливается под низко нависшие ветви.

Алисса с легкостью могла бы освободиться, прибегнув к волшебной силе. Но в том-то и дело. Она не хочет освобождаться от Джебедии. И никогда не хотела. Он во всех смыслах достойный ее спутник.

Мы с Алиссой обсуждали, что означает быть бессмертной… и как будет тяжело, когда Джебедия умрет, а она останется. Алисса уверяет, что справится – пусть даже взгляд у нее затуманивается, когда она представляет это, а лицо искажает мука. Но я верю, что ее преданность Морфею и Стране Чудес достаточно сильна, чтобы помочь моей девочке пережить эту потерю. И я знаю, что вечность, ожидающая Алиссу, будет прекрасна. Когда придет пора, Морфей окружит ее любовью и заботой.

Он будет обращаться с ней, как с королевой. Впрочем, он вел бы себя так, даже если бы Алисса не носила корону – просто потому что Морфей восхищается ее смелостью.

Она героиня, а я трусиха. Мой страх потерять Томаса перевешивает всю привязанность, которую я некогда питала к подземному королевству. Я бы не смогла прожить вечность без Томаса. И поэтому – в числе многих других причин – я рада, что в моей душе нет магии и я по-прежнему смертная. Даже если я переживу любимого мужа, то ненадолго. И эта неизбежность меня успокаивает.

Глядя, как Джеб и Алисса борются и смеются, я улыбаюсь. Они так похожи на нас с Томасом в их возрасте. Разница в том, что у них действительно есть шанс добиться всего, о чем они мечтают, поскольку между ними нет лжи. Страна Чудес – открытая книга, которую оба прочли. Они даже доверились Дженаре и Корбину.

Мне и Томасу до недавних пор недоставало правды, способной нас объединить. И я должна поблагодарить свою дочь за то, что она дала нам второй шанс и вернула мне здравость мысли. Я закрываю глаза и прислушиваюсь. Слышно только, как журчит вода в фонтане и возятся Алисса с Джебедией. Насекомые молчат. Цветы не шепчутся.

По моей просьбе три месяца назад, когда Томас, Алисса, ее жених и я вернулись из нашего последнего путешествия в Страну Чудес, Алисса своей королевской волей положила конец бесконечной болтовне у меня над ухом. Ничто не будет беспокоить ее потомков. Теперь только у Алиссы есть прямая связь с насекомыми и растениями. И она – единственная, кто по-прежнему регулярно посещает Страну Чудес во сне.

Хотя у меня остались узоры на лице и крылья, эти волшебные приметы появляются, только когда я разрешу. Впервые с шестнадцати лет я чувствую себя нормальной. Впервые с двенадцати лет я слышу тишину.

Я думала, что буду скучать по тихому шепоту, который сопровождал меня всю юность. Цветы и насекомые стали моими наперсниками, потому что больше никто не желал слушать. Но теперь я не нуждаюсь в костылях. Теперь у меня есть семья. Муж, который знает и разделяет мои воспоминания о Стране Чудес.

Я больше никогда не останусь одна.

Я открываю глаза, почувствовав, как сильные пальцы Томаса сплетаются с моими. Словно он прочел мои мысли. Ничто не укрепляет меня так, как прикосновение руки мужа.

– Вы, ребята, я гляжу, разошлись. По-моему, на сегодня хватит.

Он обращает взгляд кофейно-карих глаз на меня и целует костяшки пальцев, так что от кисти до сердца словно пробегает электрический разряд.

– Я обещал моей прекрасной молодой супруге, что свожу ее куда-нибудь на двадцатую годовщину нашей свадьбы. Так что увидимся завтра.

Он, прищурившись, смотрит на Корбина и Дженару.

– Если только вы не готовы сдаться прямо сейчас. Мы же все знаем, чем это закончится. Возраст и мудрость всегда сильнее, чем юность и безрассудство.

Его насмешливая улыбка – как у Элвиса Пресли – вызывает у молодежи хохот и фырканье.

– Да уж конечно, – с вызовом отвечает Дженара. – Завтра, в то же время, на том же месте. Я буду в черном. Проигравший выйдет на улицу в коротком платье с оборочками. Приготовьтесь к кардинальной смене имиджа, мистер Гарднер.

Пока Томас моется, я изучаю свое отражение в зеркале над раковиной. Для большинства людей в этом нет ничего странного, но я избегала зеркал, с тех пор как познакомилась с Томасом.

Наконец, после стольких лет, мне больше не нужно этого делать. Больше не нужно беспокоиться, что за спиной, в зеркале, я увижу осуждающее лицо Морфея.

Платье на мне простое и элегантное – кремовые кружева, низкий вырез на спине, рукава-крылышки. Полоска яркого кружева, цвета кофе, обхватывает талию, оттеняя свежеотмытую смуглую кожу. Корсаж облегает грудь, а юбка – бедра; подол доходит до середины икры. Алисса и Дженара показали мне это платье в благотворительном магазине и убедили, что оно достаточно сексуально, чтобы у Томаса глаза на лоб полезли. Я не против это проверить.

Мы, без всякой на то необходимости, слишком долго жили порознь. Может быть, поэтому рядом с Томасом я чувствую себя влюбленной девчонкой. Каждую минуту я заново узнаю его ласковые слова, поцелуи, смех, доброту… всё.

Немного румян и темно-красной помады – и я готова. Энергия и жизненная сила охватывают меня, и под кожей начинает искриться магия. Светлые, длиной до плеч, волосы соблазнительно вьются вокруг лица, и я принимаюсь укладывать их кольцами на затылке с помощью блестящих заколок.

Женщина, которая собирается на свидание с мужем после двадцати лет брака… вот что я вижу в зеркале. Но было время, когда в отражении я видела не только себя. Любая гладкая поверхность могла превратиться в дверь, ведущую к безумию и хаосу – в Страну Чудес, которой я некогда мечтала править. В том мире я спасла из паутины мальчика, а затем постаралась отгородиться от подземного королевства, разбивая все зеркала, какие мне только попадались.

Теперь я понимаю, что не стоило порывать с ней без объяснений.

Я пренебрегла своей ответственностью, нарушила сделку, которую заключила. И Морфей нашел способ заставить меня заплатить – он ворвался в сны моей дочери, используя меня в качестве невольного проводника. Он проводил с ней каждую ночь на протяжении первых пяти лет жизни, превратившись в маленького мальчика – до такой степени, что телом и разумом он по-настоящему сделался ребенком, – чтобы быть для Алиссы товарищем по играм и завоевать ее доверие и привязанность.

Выяснив это, я попыталась физически противостоять его психической атаке. Защитить Алиссу, сделав то единственное, что я могла, – уйти.

Я моргаю, и на мгновение кружевное платье в зеркале превращается в смирительную рубашку, которая стала моим оружием.

Как я могла подумать, что никаких последствий не будет, если я спрячусь в лечебницу? Я надеялась, что Морфей найдет себе другого соратника… еще одну девочку из семьи Лидделлов, которая спасет его душу от проклятия и избавит Морфея от необходимости провести вечность в логове Второй Сестры. Чтобы избежать этой судьбы, Морфей должен был исполнить условия заклятья, наложенного на него Червонной Королевой. Он должен был короновать девушку из того же рода рубиновым венцом, в то время как Червонная владела бы ее телом. Предав Морфея, я ошибочно предположила, что он оставит нас в покое и найдет иную жертву в лице какой-нибудь нашей отдаленной родственницы, просто из уважения к моему решению.

Но в моем зеркале была трещина, и враг прорвался. Нужно было это предвидеть. Сколько я знаю Морфея, он никогда и никого не оставлял в покое. Особенно когда хотел чего-то добиться. Он самый умный и терпеливый стратег из всех, с кем я знакома.

Пар из душа затуманивает мое отражение, и в тумане я вижу себя, какой была, когда впервые узнала о планах Морфея насчет Алиссы. Наивная молодая мать, смертельно боящаяся за будущее своей малютки дочери.

В первую очередь, я чувствовала себя виноватой в том, что подвергла ее опасности. Алисса вовсе не должна была сменить меня, но из-за моего предательства произошло именно это.

Я предпочла не рассказывать Алиссе о своем выборе и о его результатах: я считала, что мне удалось избавить ее от Страны Чудес. Но всё то время, которое я провела в лечебнице, вдали от мужа и ребенка, в перспективе ничего не значило. Как и клятва, которую дал Морфей – больше не связываться с Алиссой. Поскольку он оставил ей воспоминания об их детских играх, дальше оставалось лишь положиться на врожденное любопытство Лидделлов. Она должна была его разыскать. И в шестнадцать лет Алисса нашла кроличью нору, как Морфей и рассчитывал.

Моя рука невольно вздрагивает при этом воспоминании. Я с силой дергаю прядь волос – и морщусь от боли. Приведя локон в порядок, я закалываю его на место.

Это была ответственность, которой Алисса не просила. Хотя в конце концов она ее приняла и даже полюбила. Но все-таки… Морфей заставил мою дочь стать королевой, не изложив все факты.

Лишь одно доставляет мне некоторое удовлетворение: Морфею это не сошло с рук просто так. Он заплатил большую цену. Цену, о которой даже не думал.

Пока он «рос» вместе с Алиссой во сне, пока наблюдал, как она преодолевает препятствия, которыми он усеивал ее путь в юности, в Стране Чудес, Морфей – эгоист и одиночка, неспособный на теплые чувства – по уши влюбился в мою дочь. Я бы этому не поверила, если бы сама не увидела. И он доказал всю меру своей преданности, когда отказался от возможности немедленно переселить Алиссу в подземное королевство. Он предпочел подождать, чтобы человеческая половина ее души исцелилась. Чтобы Алисса набралась сил и могла править Червонным королевством вечно.

После такого самопожертвования я начала подозревать, что, может быть, Морфей не так уж и плох. После стольких лет я вижу в нем нечто похожее на чувствительность и заботливость. Он прятал эти черты от меня – разве что я мельком заметила их раз-другой и забыла с течением времени.

И все-таки я еще не готова простить Морфея за то, что он использовал мою дочь. Во-первых, для начала мне придется простить себя за то, что Алиссе пришлось отвечать за мои ошибки. Хотя Томас очень этого хочет… я не уверена, что могу.

Жизнь Алиссы всегда будет расколота пополам из-за меня. Алисса приняла это спокойно. Видя мою дочь среди ее волшебных подданных, невозможно усомниться, что она рождена быть королевой. Она любит мир, который я привыкла ненавидеть.

И поскольку я люблю свою девочку, я вновь научилась принимать Страну Чудес. Иначе я никогда не сумею смириться с тем, что впустила Морфея и волшебное безумие в нашу жизнь.

Мое туманное отражение возвращает меня к реальности. Я брызгаю ключицы и запястья любимыми духами, окутывая себя ароматом пассифлоры и апельсина, потом провожу по носу пуховкой и выхожу из ванной, прежде чем от жары успевает поплыть макияж.

Я надеваю жемчужные серьги, ожерелье и браслет, а затем сажусь на край кровати и шевелю пальцами на ногах, внимательно глядя на закрытую дверь спальни. С той стороны стучат дверцы кухонных шкафов и лязгает посуда. Молодежь на кухне – они что-то готовят к ужину. Я думаю, не помочь ли им, пока Томас в душе. Но я еще не готова всунуть ноги в туфли, которые стоят на полу рядом с кроватью. Ковер такой приятный на ощупь… мягкий, роскошный. Вместо того чтобы встать, я ложусь спиной на пышное одеяло, раскинув руки, закрываю глаза и расслабляю тело, которое всё еще ноет после фехтования.

Слушая ритмический плеск воды за дверью ванной, я позволяю себе мысленно вернуться в тот день, когда мне было тринадцать лет и я смотрела на мир, залитый дождем. Тогда я, переживавшая один из самых унылых и мрачных периодов в своей жизни, приняла зов Подземья.

В тот день Морфей пришел ко мне и предложил силу и месть. Тот день должен был навсегда изменить меня.

2 В ящике

Двадцать шесть лет назад…

Дождь стучал по пустой коробке из-под холодильника у меня над головой. Я перевернула ее набок и залезла внутрь буквально за пару минут до того, как разразилась гроза. От мусорного бака рядом со мной несло тухлой рыбой и гнилыми фруктами; эта вонь заглушала свежие запахи мокрого асфальта и земли. На неровной булыжной мостовой собирались лужи, вода лилась из водосточных труб, которые висели вдоль задней стены восьмиэтажного дома на другой стороне проулка.

Мое самодельное укрытие пронизал порыв сырого воздуха. Я прижалась к дальней стенке коробки, подложив под шею парусиновую сумку вместо подушки и сунув палец между страниц «Алисы в Стране Чудес», чтобы не потерять место, на котором я прервала чтение. Несколько недель назад я вычеркнула в заглавии слово «Алиса» и написала вместо него «Элисон». Отчасти для того, чтобы все знали, что это моя книжка. Но дело было кое в чем еще… мне хотелось пережить те же самые приключения. Если бы я могла превратиться в Алису и спуститься в кроличью нору, туда, где ждал новый мир! Возможно, там странные и ни на кого не похожие люди вроде меня наконец находили себе место.

Место, которое называется домом.

Я всегда плохо умела понимать других. В основном потому, что часто переезжала. По крайней мере, я себе так говорила.

Это не имело никакого отношения к тому, как трудно было доверять людям, ну или к моей неспособности к ним привязаться.

Чтение давало мне друзей в достаточном количестве. Больше всего я любила книжки Льюиса Кэрролла. Они, в числе немногих прочих вещей, остались после матери, которая умерла вскоре после моего рождения. Эти истории позволяли мне чувствовать себя ближе к ней, хотя я никогда ее не знала. Может быть, потому что втайне я понимала, насколько реальными были для мамы повести о Стране Чудес – учитывая наше отдаленное родство с лондонскими Лидделлами.

Однажды, когда я сидела в приюте и ждала новых приемных родителей, я влезла в кабинет директора и прочитала свое досье. Только так я и смогла узнать, откуда я вообще взялась. У Алисы Лидделл – реальной девочки, которая вдохновила Кэрролла написать книжку, – был сын, который завязал роман с одной женщиной, а потом отправился на войну и погиб. Его любовница забеременела и уехала в Америку растить своего незаконного ребенка. Мальчик вырос, и у него родилась дочь. Это была моя мать, Алисия.

Каким-то образом всё это свело ее с ума. В досье говорилось, что в подростковом возрасте некоторое время она провела в лечебнице, потому что изрисовала стены в доме персонажами «Страны Чудес» и утверждала, что они разговаривают с ней во сне. В тот день, когда родилась я, она выпрыгнула из окна больничной палаты на втором этаже, чтобы испытать крылья, о которых твердили ей голоса. Она упала на клумбу и сломала шею.

Доктор заявил, что Алисия покончила с собой – от послеродовой депрессии и от скорби по мужу, который погиб несколькими месяцами раньше во время несчастного случая на фабрике. Как бы там ни было, никто не смог объяснить, откуда у нее на лопатках взялись две припухлости размером с монетку, слишком большие и симметрично расположенные, чтобы счесть их царапинами от розовых шипов.

Что я думала? Что у моей матери и правда были крылья. Просто они так и не распустились. И если я тоже сумасшедшая, потому что думаю о Стране Чудес, – ну что ж, я это переживу. Если я ненормальная, значит, между нами и правда есть связь. Нечто общее.

Лишь бы никто не узнал.

Еще после мамы остался фотоаппарат «Полароид» – стоило нажать на кнопочку, и появлялась готовая фотография. Я с пяти лет умела им пользоваться.

Я зарылась в пачку снимков, которые вытащила из сумки. Это я хорошо умела – прятаться за деревьями на детской площадке или за машинами на стоянке, чтобы украдкой фотографировать чужих людей, с их родными и друзьями. Мне нравилось окружать себя ими, словно компенсируя отсутствие собственной семьи.

Я приподняла рукав джинсовой куртки, чтобы посмотреть на часы. Еще десять минут, и уроки закончатся. Тогда я пойду домой и притворюсь, что весь день была там, где положено. Я появилась в школе в начале последнего урока – чтобы меня отметили как присутствующую – а потом отпросилась в туалет и не вернулась.

Если повезет, то миссис Бансби, моя последняя опекунша, никогда не узнает, что я прогуляла школу. Я жила с ней всего месяц и не хотела, чтобы она рассердилась и чтобы меня снова выгнали. Хотя миссис Бансби была сорокалетней вдовой-вегетарианкой, она оказалась самым приятным опекуном из всех, кого я помнила.

Я посмотрела на окна на шестом этаже. Наша квартира была крайней слева, возле проржавевшей насквозь пожарной лестницы, от которой остался только бесполезный, черный, кривой скелет. Я отлично умела лазить – и несколько недель назад попыталась спуститься по ней, чтобы провести ночь на воле, с фотоаппаратом. Но я поскользнулась и упала.

Падать с высоты шестого этажа долго. Я могла погибнуть или, по крайней мере, переломать все кости. Но по пути вниз я впала в сонное состояние и почему-то, проснувшись, не обнаружила на себе ни синяка. Нигде даже не болело. Осталось лишь странное воспоминание о гигантских черных крыльях.

Перебирая фотографии, я нашла одну, лежавшую в самом низу пачки: бабочка размером с воробья, с синим туловищем и черными крыльями. Она сидела на цветке, между светом и тенью. Я помню день, когда заметила ее в парке. Словно она находилась на границе двух миров. Я сфотографировала эту бабочку не только из-за символического значения, но и потому что видела ее раньше.

Моя мать нарисовала точно такую бабочку на листочке, который хранила в книжке Кэрролла. Самое странное – рядом она набросала портрет Алисы, по иллюстрациям к «Стране Чудес». Каким-то образом – в ее представлении – они были связаны. Я потеряла мамин рисунок во время своих многочисленных переездов. Поэтому, когда я увидела точно такую бабочку вживую, я просто обязана была запечатлеть ее при помощи фотоаппарата.

Вздохнув, я заложила фотографией книжку. Миссис Бансби очень нравился этот снимок. Она говорила, что у меня талант и что если я буду совершенствоваться, она подарит мне фотоаппарат своего покойного мужа и его книги, по которым можно учиться фотографии. Миссис Бансби была одной из немногих взрослых, которые верили в меня и не осуждали. Но если бы миссис Бансби знала, что, по моему мнению, эта самая бабочка сыграла некую роль в жизни моей матери, она – как мои учителя и предыдущие опекуны – решила бы, что у меня слишком бурное воображение. Я почитала книги в библиотеке и выяснила, что бабочки, в лучшем случае, живут несколько месяцев. Уж никак не десятки лет.

При мысли об этом мне даже становилось не по себе. Но я чувствовала себя особенной, как и моя мама; где-то кому-то я была нужна – настолько, что он за мной наблюдал. Я не впервые ощущала, что насекомые и растения как будто тянутся ко мне. Они никогда не вели себя так с другими людьми. Я слышала их голоса с тех самых пор, как у меня начались месячные – год назад (мне тогда было неполных двенадцать). Но я знала, что не следует делиться этим, чтобы не оказаться в психушке, как мама.

У меня заурчало в животе, и я вдавила кулак себе под ребра. Сегодня миссис Бансби готовила запеканку из маринованной свеклы и тофу. При одной мысли об этом мой язык взмолился о пощаде. Приходилось растягивать свои лакомства как можно дольше. Рядом со мной лежал пакетик арахисового печенья, который я приберегла от завтрака. Я сунула печенье в рот и принялась жевать. Крошки упали на картинку с изображением Алисы, убегавшей от карточных стражей в надежде сохранить голову на плечах. Я стряхнула остатки печенья со страницы себе на ногу.

Из-под картонки торопливо вылез таракан и вскарабкался по моей штанине, чтобы полакомиться крошками. Он не сказал ни «пожалуйста», ни «спасибо». Я считала тараканов самыми грубыми из всех насекомых. Я разговаривала со слепнями и мучными червями, и они были вежливыми и интересными собеседниками. Но тараканы только ворчали и жаловались, что теперь, когда люди заселили их мир, стало слишком мало отбросов и грязи. Они утверждали, что мешки для мусора и пылесосы положат конец их существованию.

Я махнула рукой, отгоняя таракана. Он скрылся в складках картона, ругая меня за дурные манеры.

– Я пытаюсь помочь тебе, дурак. Хочешь, чтобы тебя раздавили?

Я взяла сумку, сунула в нее фотографии и книжки и вылезла под дождь, рассчитывая добежать до крохотного сухого местечка между нашим домом и убогой парикмахерской по соседству.

Войти можно было только через переднюю дверь. Наш домовладелец, Уолли Гаркус, держал черный ход на замке «по соображениям безопасности». Ну или он так говорил. Просто ему нравилось пялиться на одиноких матерей и молоденьких девушек, которые снимали в его доме дешевое жилье. Квартира Гарри находилась ближе всего к входу – иными словами, у этого извращенца был идеальный обзор.

Струи дождя, пополам со снегом, так и хлестали меня. Джинсовая ткань куртки и брюк впитывала каждую каплю, и я чувствовала себя очень скверно – плюс десять фунтов, минус двадцать градусов – когда толкнула дверь и вошла. Мокрыми руками я не сумела удержать ручку, и дверь захлопнулась. От этого звука я вздрогнула.

Я едва успела миновать комнату Уолли, когда его дверь распахнулась. Я медленно попятилась по направлению к лестнице, не выпуская домохозяина из виду.

Сначала появилось его потное лицо, затем всё остальное – слои жира, обтянутые тесной синей рубашкой и засаленными брюками защитного цвета. У меня даже глаза защипало от характерного запаха – сочетания гнилой капусты и мяса. Рубашка под мышками у Уолли сделалась темно-синей от пота. Он всегда напоминал мне моржа. Лысая голова, складки кожи на лбу, двойной подбородок, длинные, похожие на полусъеденную колбасу усы, которые висели над толстыми, как сосиски, губами…

Сопение и щелканье, которые он издавал при каждом вдохе, еще больше усиливали сходство с выброшенным на берег морским зверем.

– Привет, Элисон. Промокла, а? – спросил Уолли, и его глаза – влажные и темные, как уголь, – блеснули.

Он впился зубами в перезрелый абрикос, и сок потек по подбородку. Уолли похабно ухмыльнулся. Клыки у него были непомерно крупные; они торчали, как недоразвитые бивни.

Мне чуть не сделалось дурно, когда он вышел в коридор и откровенно воззрился на мою грудь, облепленную мокрой рубашкой. Вид у него был голодный, словно Уолли хотел меня сожрать.

Я поплотнее запахнула куртку и отвела с лица мокрые колечки светлых волос.

– Я как раз сварил шоколад. Хочешь кружечку? – спросил он.

Я много раз видела, как Уолли на меня пялился, но до такой наглости еще не доходило. Я сглотнула и крепче сжала сумку.

– Нет. Миссис Бансби ждет.

– Не ждет. Она вышла в магазин, – сказал Уолли и протянул мне записку.

Листок был надорван сверху, прямо над словами «вернусь через час». Больше я ничего не успела разглядеть, прежде чем он сунул записку обратно в карман.

– Вообще-то, – пропыхтел Уолли, – миссис Бансби сама просила побыть с тобой. Сказала, что ты еще слишком мала, чтобы сидеть одна. Обязательно влезешь в неприятности. Я могу подняться к тебе, если хочешь.

Он побренчал висевшими на поясе ключами и ухмыльнулся еще шире.

Идиот.

Я ненавидела его – и еще сильнее ненавидела себя за то, что боялась. Я уже видала таких, как он. В одной из предыдущих семей я столкнулась с четырнадцатилетним приемным братом, который подловил меня в подвале и засунул язык мне в рот, а руки – под блузку. Но в итоге именно я отправилась обратно в приют за то, что откусила ему кончик языка и сломала большой палец. Ведь это у меня были проблемы.

К сожалению, с Уолли Гаркусом не удалось бы разделаться так легко, как с тощим подростком.

Я наткнулась пяткой на нижнюю ступеньку лестницы и чуть не упала. Нужно было драться или бежать. Я знала лишь одно: миссис Бансби не попросила бы «моржа» составить мне компанию. Он, наверно, увидел, как она уходила, и решил, что это отличный шанс. И теперь Уолли стоял между мной и единственным выходом. Даже если бы я заперлась в квартире, он мог открыть дверь собственным ключом.

Сумей я чем-нибудь подпереть дверь, я бы выиграла немножко времени, чтобы спуститься по сломанной пожарной лестнице. Я бы, возможно, сорвалась и убилась, но лучше смерть, чем Уолли.

Я развернулась и со всех ног побежала наверх, на шестой этаж. За спиной раздавались шаги Уолли, медленные и тяжелые. Он не торопился. Никто здесь не полез бы не в свое дело, не остановил его. А значит, он был в полной безопасности. Как паук, который ползет к застрявшей в паутине мухе.

Слезы застилали мне глаза, когда я добежала до двери. Под полоской скотча на ней висел клочок записки миссис Бансби. Она приклеила ее рядом с глазком, а Уолли сорвал.

Проглотив горечь во рту, я попыталась вставить ключ в замок. От адреналина мое сердце так и колотилось. В конце концов, оно начало неудержимо трепетать в груди. Я едва усппела зайти в квартиру, захлопнуть и запереть дверь, прежде чем Уолли появился на нашем этаже. Напрягая все мышцы, я подперла дверную ручку любимым старым креслом миссис Бансби, побежала в спальню и бросила сумку на пол. Вечернее небо было затянуто облаками, на улице стоял серый туман. На окне висели тяжелые шторы, и комнату окутывали тени, рисуя зловещие силуэты на голых стенах.

В коридоре забренчали ключи – так громко, что я услышала их сквозь запертую дверь. Всхлипывая, я подошла к окну, отодвинула шторы и открыла створку. Полный дождевых капель порыв ветра подхватил мои волосы и хлестнул ими меня по лицу. Чувствуя на щеках обжигающие слезы, я перебросила ногу через подоконник, готовая в любой момент прыгнуть.

– Это была бы трагедия.

Услышав голос с сильным британским акцентом, я застыла на месте, между жизнью и смертью.

– Твоя жизнь, несомненно, дороже, чем существование этой жирной крысы.

Я повернулась на голос. Тени в левом углу комнаты двигались, образуя нечеткий мужской силуэт.

У меня вырвался вскрик.

– Кто здесь?

– Друзьям можно обойтись и без вступлений.

Незваный гость вышел на свет, и я увидела его лицо – одновременно прекрасное и пугающее.

Это был не человек. Нет, для человека он был слишком безупречен и загадочен. Узоры у него на лице, напоминающие татуировки, переливались драгоценными камнями. Синие волосы шевелились, но не от ветра, врывавшегося сквозь открытое окно.

– Я полагаю, что заслужил название друга, не так ли? Если вспомнить тот раз, когда ты чуть не разбила голову, упав с пожарной лестницы.

Огромные крылья распахнулись у него за спиной и засверкали в сероватом свете, как черный атлас.

Полная ужаса, сомнения и надежды, я опустила ногу на пол и прислонилась к стене возле оконной рамы.

– Это… был ты. Ты спас меня.

Он разглаживает морщинки на красных перчатках.

– Не совсем так, Элисон. Ты сама спасла себя, рискнув бросить вызов законам природы. Тем, что ты вообще попыталась спуститься, ты заслужила право на второй шанс. Смелость на грани безумия превращается в самозабвение, которое высоко ценится там, откуда я родом. Оно достойно награды.

Я искоса смотрю на него.

– Ты наградил меня за мою глупость?

Он держит перед собой шляпу-цилиндр и гладит ее, точно кошку.

– Нет. За твою безумную отвагу.

У моего гостя вырывается негромкий смешок.

– Ты странная девочка, не так ли? Ты не сопротивляешься и не спрашиваешь, настоящий ли я. И откуда я знаю твое имя. Тебе это неважно, не правда ли?

Я стискиваю кулаки.

– Плевать, даже если я сошла с ума. Лишь бы это помогло мне выжить.

Он поднимает бровь, удивленный и обрадованный моим ответом.

– А. Ты говоришь как настоящий подземец. Безумие, как прочие грани иррационального, способно стать инструментом и оружием. В правильных руках.

Я не успеваю спросить, кто такие подземцы, потому что в соседней комнате деревянные ножки кресла, точно когти, скребут по полу – и по моим нервам. Уолли вошел в квартиру.

У меня пересохло в горле. Я смотрю за окно, на скользкие поручни лестницы, потом перевожу взгляд на крылатого парня, который стоит передо мной во всей красе. Он высок и изящен, ему лет девятнадцать-двадцать. Он одет в бархат и кружево, как дворянин из прошлого.

– Ты… ты мой ангел-хранитель?

Я слышала о них, но никогда не думала, что они существуют на самом деле. Но в ту минуту я была готова поверить во что угодно, лишь бы это существо спасло меня от Уолли или от необходимости ломать шею.

Мой гость обнажил зубы в ослепительной, чертовски манящей улыбке. Угроза, скрытая под тонким слоем очаровательной убедительности.

– Нет, детка, я не ангел. В чем-то даже наоборот. Но я здесь, чтобы увидеть, как ты воздашь по заслугам одному отвратительному грешнику.

Он надел шляпу. На ней, в такт порывам ветра, колеблющим занавески, зловеще затрепетала гирлянда из мертвых бабочек.

– Ну а теперь давай развлечемся со стариной Уолли.

3 Длинная нога закона

В соседней комнате слышатся шаги Уолли Моржа.

– Ты же не впустишь его? – спрашиваю я у моего ангела… демона… спасителя, короче, не знаю.

Он стоит неподвижно, как статуя, и драгоценные камни у него на лице переливаются всеми оттенками золота.

– Ты поможешь мне, как в прошлый раз?

На шее у меня бьется жилка, а голосовые связки дрожат, как барабан.

Он широко распахивает крылья.

– Ну нет, девочка. Ты поможешь себе сама. В конце концов, именно ты на прямой связи с самыми древними и многочисленными обитателями земли. Они умеют не только разговаривать, Элисон. У них много способностей. Всё, что нужно, – попросить помощи.

Он указывает на паука-сенокосца, который ползет по стене рядом с ним, отбрасывая тонкую неуклюжую тень на белую штукатурку.

– Все восемь ног к твоим услугам. Больше тебе ничего не нужно.

Прежде чем я успеваю отгадать эту загадку, мой таинственный гость исчезает, оставив облачко сверкающей синей пыли. Вместо него я вижу бабочку размером с птицу. Она скрывается в тени.

Бабочка с маминого рисунка…

Мой взгляд падает на старый фотоаппарат, который выпал из приоткрывшейся сумки. Прежде чем я успеваю на нем сосредоточиться, дверь с треском распахивается. Краденые воспоминания обрываются.

У меня всё сжимается в животе, когда в спальню входит Уолли. Блестящая мякоть абрикоса застряла у него в усах. Тыльной стороной мясистой руки он вытирает рот и чуть не наступает на «Алису в Стране Чудес».

Уолли поднимает книжку и фыркает:

– «Приключения Элисон в Стране Чудес»? Девочка, ты нормальная? Ты сумасшедшая или просто дура?

Он встряхивает книжку, и из нее выпадает рисунок. Уолли смотрит, как листок летит на пол.

– Погоди-ка, я уже где-то видел эту тварь. Я пытался выгнать ее на улицу. Она и привела меня к твоей двери… – Уолли спохватывается и замолкает, как будто он сказал слишком много. – Отойди от окна. Это не кроличья нора. Ты споткнешься, а мне потом придется отскребать тебя от асфальта.

Я стискиваю зубы и не двигаюсь с места.

Уолли отбрасывает книжку.

– Слушай, ты либо слегка расстроишься, либо сильно огорчишься. Но, в любом случае, будет так, как я хочу.

Я перевожу взгляд с его зловещей ухмылки на небольшое пространство над дверью. Из дырки над косяком шустро выползают пауки, покрывая потолок и стену. Там уже не меньше тридцати штук, а из дырки лезут всё новые. Может быть, их выгнал дождь?

«Попроси помощи… восемь ног к твоим услугам…»

Может быть, у меня галлюцинации. Может быть, я наконец шагнула за грань, как моя мама. Но, что бы там ни было, я должна обратить ситуацию в свою пользу.

Я не могу двинуться – а шанс разбиться насмерть упущен.

– Помогите! – умоляю я, сама не зная, что это значит и к кому я обращаюсь.

– О, я охотно тебе помогу. – И в следующую секунду Уолли прижимает меня к стене, держа потной рукой за шею.

Я хватаю его обеими руками за запястье и запускаю ногти в кожу. Он смеется, и горячее дыхание, которое пахнет прокисшими фруктами, обдает мне лицо.

– Сейчас я тебе помогу. Давай играть, как будто я белый кролик. У тебя будет приключение, которое ты никогда не забудешь, Алиса.

Он поднимает меня, держа за шею, так что я касаюсь пола только пальцами ног. Мое горло сдавлено, и перед глазами повисает черный туман. Я лягаюсь, но Уолли делает шаг в сторону, уклоняясь от моих ног, и свободной рукой начинает расстегивать мне джинсы.

От омерзения у меня судорожно сокращаются мышцы живота. Черный туман становится всё гуще, но вовсе не от того, что я задыхаюсь. Скосив взгляд, я вижу, как целая армия пауков ползет по стенам и по потолку. Их сотни.

– Помогите! Скорей! – приказываю я, на сей раз не колеблясь.

Надеюсь, лавина пауков вынесет Уолли из квартиры и спустит с лестницы.

Их ответ мгновенен и жесток. Уолли взвизгивает и роняет меня на пол, когда пауки начинают карабкаться по нему – сперва по ботинкам, потом по ногам. Я отхожу от окна и жадно глотаю воздух, а пауки продолжают ползти. Они поднимаются к груди. Испуганные крики Уолли заглушает сердитый шепот пауков, от которых он отмахивается. Вместо тех, которые падают на пол, появляются новые. Они достигают шеи, затем лица, наполняют разинутый рот, заглушая кровожадные вопли. Уолли хватается за горло. Его обнаженные руки покрыты сплошным ковром тонких ножек и пульсирующих брюшек.

Глаза и нос Уолли исчезают под сгущающимся слоем насекомых. Он спотыкается, пытается ухватиться за стену и промахивается. Хрипя и кашляя, он вылетает в открытое окно.

Онемев, я пячусь к двери. Мне чуть не становится дурно, когда я слышу отвратительный шлепок тела о мокрый асфальт.

Внезапное шевеление в левом углу комнаты отвлекает меня. Из тени выпархивает бабочка. Она садится на подоконник и смотрит вниз.

Мой желудок горит от подступающей тошноты.

– Это был несчастный случай, – шепотом говорю я, как будто на исповеди. – Я… я не хотела его убивать.

– Зато я хотел, – произносит у меня в голове голос с британским акцентом.

Он принадлежит одновременно бабочке и человеку. Они – одно и то же. Оба связаны также и с историями о Стране Чудес. Моя мама это поняла. А значит, крылатый парень много лет наблюдал за нами. Кроме того, он привел Уолли к двери нашей квартиры. Это из-за него Уолли увидел записку миссис Бансби раньше, чем я. Всё было подстроено.

Я не могу говорить. Меня охватывают недоумение, шок и раскаяние.

– Не думай об этой дохлой крысе, Элисон, – сердито говорит голос с британским акцентом. – Он причинил зло бесчисленному множеству молоденьких девушек. Ты сама приняла решение исправить ситуацию. За дисбалансом следует равновесие. Хаос – великий уравнитель. Но будет и отдача. Ты никогда не почувствуешь себя здесь как дома. Так что всё к лучшему. Ты предназначена для большего, чем может предложить тебе этот жалкий мир.

Бабочка подлетает ко мне и зависает возле моего лица.

– Возьми всё в свои руки. Сила – единственный путь к счастью, и я помогу обрести ее. Я – Морфей. Найди зеркало и позови меня, когда будешь готова принять свое предназначение.

С этими словами огромная бабочка вылетела в окно.

– Подожди! – крикнула я.

Чувствуя на щеках обжигающие слезы, я подошла к подоконнику и посмотрела вниз. Двое мальчишек с велосипедами стояли над мертвым Уолли. Они подняли головы и взглянули на меня. Всего несколько минут назад этот человек угрожал мне… а теперь он походил на сломанную куклу, которой выкрутили руки и ноги так, что шарниры выскочили из гнезд. Дождевая лужа под ним была окрашена алым – из его черепа сочилась кровь.

Лаяли собаки и кричали люди. Всё больше зевак выходило на улицу. Каждый по очереди смотрел на мое окно. Одни указывали на меня, другие качали головами.

Мне хотелось бежать, но я не могла разжать побелевшие пальцы и выпустить подоконник. Пауки пропали, ускользнули в тысячу укромных местечек, доступных только насекомым. Я мечтала стать такой же маленькой, чтобы исчезнуть и не выслушивать обвинения и вопросы, которые непременно должны были посыпаться.

Морфей был прав. Я не принадлежала этому миру. Я подозревала, что именно поэтому он позволил Уолли найти записку и напасть на меня.

Органы опеки обвинили миссис Бансби в халатности, заявив, что нельзя бегать по магазинам, оставив без присмотра ребенка с такими «жестокими наклонностями», как у меня. Еще они выяснили, что я прогуливала школу. От этого миссис Бансби стала выглядеть еще более некомпетентной.

Меня забрали у нее в тот же вечер.

Пока полиция и представители опеки расспрашивали миссис Бансби в гостиной, я собирала свои скудные пожитки, стараясь не смотреть в окно. Миссис Бансби оставила на кровати коричневый магазинный пакет. Странно – она думала, что подвела меня. Я прочитала это в ее слезящихся карих глазах, когда она пришла домой и увидела, что я учинила. Жаль, что я не могла открыть ей правду. Она была не виновата в том, что я сделалась сообщницей убийцы… вся ответственность лежала только на Уолли, на загадочной бабочке и на стае пауков.

В магазинный пакет миссис Бансби положила фотоаппарат покойного мужа, запас пленки и книгу по фотографии. Еще я нашла внутри пакет арахисового печенья, яблоко и бутылку воды. У меня сжалось сердце: я знала, что мы с ней могли бы жить счастливо, не будь у Морфея на мой счет других планов. Но, как бы ни болела моя душа, я отказывалась плакать.

Довольно слез.

Я решила, что никогда больше не буду жертвой.

Когда я уходила, миссис Бансби сказала, что постарается меня навещать. Я знала, что она не сдержит слова.

Прошел месяц. Ко мне приходили психологи и другие врачи, чтобы убедиться, что я не пострадала. Как они ни старались, никому не удалось доказать, что я сумасшедшая, поскольку я отказывалась говорить о случившемся в подробностях. Я твердила одно и то же: Уолли попытался изнасиловать меня, мы начали бороться, и он выпал из окна. Вот и всё.

Когда психиатр показывал мне картинки с чернильными кляксами, я не признавалась, на что они походили на самом деле. Я не говорила, что вижу кроличьи норы, гусениц, которые курят кальян, маленьких девочек в фартуках и с ножами в руках, крылатых людей, бабочек размером с птицу, армии пауков. Меня ни разу не застали во время разговора с цветами и насекомыми, которые составляли мне компанию. Я умела казаться адекватной.

Я так старалась, что всего через полтора месяца обследованиям настал конец. Проблема заключалась в том, что опека не могла подыскать мне приемную семью, учитывая все мои прошлые подвиги. Поэтому моим постоянным местом жительства стал приют. Ну или так они думали. Я не намерена была там оставаться. Я собиралась уехать куда-нибудь, где их правила и зоркие глаза не настигли бы меня. И я знала, кто поможет мне сбежать.

Пока со мной возились врачи, я не спешила звать Морфея. Мне нужно было время, чтобы всё обдумать. И я пришла к трем заключениям. Во-первых, моя семья каким-то образом была связана с историями Льюиса Кэрролла, а значит, Страна Чудес, так или иначе, существовала. Во-вторых, Морфей тоже был связан со Страной Чудес, и он зачем-то нуждался во мне, потому что никто никому не помогает, не рассчитывая получить ответную услугу. В-третьих, прежде чем я помогу ему, он для меня кое-что сделает: вытащит из приюта и ответит на мои вопросы.

Я с трудом могла добиться уединения. В сероватом кирпичном здании приюта было множество спален. В каждой комнате жили три-четыре девочки – или мальчика, в зависимости от этажа. Приют ограждала высокая железная решетка, чтобы посторонние не заходили на территорию, а сироты ее не покидали. Единственные ворота всё время стояли на запоре.

Прачечная – строение с плоской крышей и откидными окнами, расположенными почти под карнизами – пустовала всю неделю, за исключением выходных, когда мы по очереди, спальня за спальней, стирали одежду. Я решила, что это будет наилучшее место для ночной встречи в среду.

Я выбралась из комнаты, прихватив фонарик, через два часа после отбоя.

Я нашла ручное зеркальце в ящике у одной из моих соседок по комнате и прихватила его с собой в наволочке, вместе с мамиными книжками Льюиса Кэрролла, блокнотом и ручкой. Я понятия не имела, при чем тут зеркало, но Морфей утверждал, что я должна им воспользоваться, чтобы позвать его. Поскольку прачечная была заперта, я вскарабкалась на дерево рядом с ней, перебралась с ветки на крышу, открыла окно и пролезла внутрь, ногами вперед. Под стеной оказалась сушилка, поэтому прыгать было невысоко.

Луч фонарика рассек темноту, и я увидела цементный пол, грязные и поцарапанные стиралки и сушилки, четыре пластмассовые корзины для белья. От запаха пыли и моющего средства я чихнула. Несколько ночных насекомых, шипя, приветствовали меня и вновь принялись за свои дела.

Лунный свет сочился сквозь окно, окутывая комнату серебристым мягким туманом. Я нашла рядом с дверью местечко, чтобы положить вещи. Мое тело должно было послужить баррикадой, если бы кто-нибудь обнаружил, что меня нет в постели, и отправился на поиски. Заблокировав вход, я выиграла бы немного времени, чтобы придумать оправдание.

Расстелив куртку на полу, я прислонила фонарик к стене, чтобы он отбрасывал круг света, а потом села и взяла зеркальце.

– Морфей, – шепотом позвала я.

И больше ничего не понадобилось.

4 Двадцать вопросов

По стеклянной поверхности зеркальца прокатилась пульсирующая синяя вспышка.

Но это было не зрительное ощущение, а тактильное. Я чувствовала, как свет вибрирует в рукоятке зеркальца. Я осторожно положила его на пол. Испуская ледяное лазурное сияние, уже знакомая мне бабочка выбралась сквозь стекло, как будто всё это время ждала там.

Она взлетела и уселась в пятне лунного света передо мной. Бабочка сложила крылья, и они сделались большими, как у ангела, а затем распахнулись, и я увидела безупречную бледную кожу, чернильно-черные глаза и маскарадные узоры на лице, переливающиеся драгоценными камнями. Целая грива синих, до плеч, волос, спутанных от магического электричества, которое исходило от его тела и экстравагантной одежды, шевелилась вокруг головы, словно на ветру.

Морфей навис надо мной – и лихо сдвинул шляпу набекрень.

– Элисон, – запросто сказал он, и я почувствовала сладкий запах лакрицы. – Ты готова заключить договор?

Я подняла указательный палец. Когда мы виделись в последний раз, опасность отвлекла меня, а магия Морфея зачаровала. И в результате я убила человека.

Сегодня я должна была взять дело в свои руки.

– Ты когда-нибудь играл в «двадцать вопросов»? – спросила я.

Морфей склонил голову набок, ухмыльнулся и перекинул кончик крыла через плечо, чтобы пригладить его.

– Хм… это вроде игры в загадки?

Я подозрительно прищурилась.

– Что?

Он расправил крылья и уселся на пол. Его лицо сияло мягким синим светом, исходящим от волос и драгоценных камней под глазами.

– Отгадай загадку. Я никому не принадлежу, но все мною пользуются. Для одних я – деньги, для других – нечто, способное летать. Я образую пространство, но не наполняю его. Для тех, кто никогда не меняется, я не представляю ценности. Для тех, кто меняется, я тяжел, как песок пустыни. Кто я?

Я прикусила губу, подавляя искреннее желание принять вызов, доказать Морфею, что я способна отгадать его загадку. Но я сообразила, что это именно то, чего ему хочется. А мне нельзя было терять из виду свои цели.

– Мяч у меня, Морфей. Двадцать вопросов. Я спрашиваю, ты отвечаешь. Никаких сделок, пока ты не удовлетворишь мое любопытство. Я не намерена гоняться за двумя зайцами.

Он фыркнул:

– А за кроликами?

Нахмурившись, я открыла сумку и достала блокнот и ручку.

– Не отклоняйся. Отвечай прямо. Тебе что-то от меня нужно. И если ты хочешь этого добиться, придется выполнять мои приказы.

– Ох, ох. Сколько деспотизма в маленькой девочке. Именно такой сообщник мне и нужен.

Скрестив ноги, Морфей сложил руки шпилем под подбородком и прищурился.

– Как тебе угодно, моя птичка. Твое дело.

Синяя молния отделяется от его тени на цементном полу и начинает метаться по комнате. Стиральные машины и сушилки включаются. Они гремят и посвистывают.

Я стиснула зубы.

– Я не птичка. На мне что, есть перья? Я Элисон. Ни больше ни меньше. Ясно?

Драгоценные камни на лице Морфея начали переливаться теплым оранжевым светом.

– Понял, понял. А ты – нет. Потому что ты – нечто гораздо большее, чем просто имя.

Я нахмурилась.

– В каком смысле?

– Все мы – не только имя. Каждый состоит из жизненных сил, крови, костей, души. И твоя кровь драгоценнее, чем у многих.

Я не смогла придумать ответ: мешали механические звуки, отдающиеся эхом от стен.

– Выключи стиралки. Я должна слышать, если кто-нибудь сюда придет.

– Ну нет. У меня голова лучше работает на фоне хаоса. И тебе нужно научиться делать то же самое. А что касается нашей безопасности, я обо всем позаботился. Загляни в зеркальце, моя ягодка.

Скрипнув зубами при этом новом прозвище, которое было в десять раз хуже первого, я взяла зеркальце. Смутное отражение моего лица расплылось, превратившись в портал, за которым открылась территория вокруг прачечной. Крошечные пятна света плавали и скакали среди деревьев и в траве. Приглядевшись, я увидела миниатюрные, покрытые сверкающими чешуйками, женские фигурки со стрекозьими крыльями.

От странного покалывания у меня встали волосы дыбом. Я ощутила магию вокруг.

Раньше я и не знала, что умею ее чувствовать.

– Кто это?

– Феи. Они маленькие, но могут остановить любого, если кто-то попытается нам помешать. Осторожней, когда будешь выходить. Иначе наступишь на тело-другое.

Разинув рот, я откладываю зеркальце.

– Они их убьют?

Я не могу этого допустить. Одного трупа на моей совести достаточно.

Морфей фыркнул:

– Прости, я не уточнил. Я имею в виду спящие тела. Ничего плохого с ними не случится – они проснутся абсолютно довольные, разве что несколько смущенные. А главное, они будут слишком заняты собственными мыслями, чтобы понять, что ты была здесь, ну или чтобы из-за этого волноваться, если угодно. Но я опять отклоняюсь от темы. Ты, кажется, хотела задать мне несколько вопросов?

Теперь их стало намного больше.

Я подавила ненасытное желание узнать всё и сразу, решив не отвлекаться от главного. Я достала из наволочки мамины книжки, положила их между нами и приготовилась записывать ответы Морфея в блокнот.

Он захлопал в ладоши.

– О, прекрасно. Люблю эту игру. Ты покажешь свои карты мне, а я тебе. Подожди, ты еще увидишь, что у меня припрятано в рукаве…

– Может, перестанешь болтать? – сердито спросила я. – Значит, ты и эти… феи… вы живете в Стране Чудес?

Его лицо озарилось светом. Очевидно, Морфею очень хотелось ответить, но он сжал губы.

– Ну же, – сказала я. – Ты из Страны Чудес?

Он молчал.

– Это правда?

– Ты же велела мне замолчать.

Я впиваюсь ногтями себе в колени.

– Блин. Отвечай!

Морфей по очереди стянул перчатки, приводя меня в бешенство своей медлительностью и спокойствием.

– Не надо раздражаться. Да… я из Страны Чудес, как и мои очаровательные маленькие питомицы.

– И это значит… – я сглотнула, – что Страна Чудес существует на самом деле?

– Да.

– И кроличья нора? – спросила я, справившись с комом в горле.

Разглядывая меня в тусклом свете, Морфей кивнул.

– Я могу раздобыть тебе карту. Только скажи.

Я вцепилась в воротник рубашки, пытаясь скрыть лихорадочное биение пульса на шее.

– Кто ты там? В книжке я тебя не помню.

Нить синей магии перескочила с кончика его пальца на «Элисон в Стране Чудес». Страницы начали переворачиваться – и остановились, дойдя до картинки, на которой Алиса разговаривала с Гусеницей.

– Как и наша умная и любопытная героиня, в начале пути я не был похож сам на себя.

Я прочла ответ Алисы на вопрос Гусеницы:

«– Ты… кто… такая? – спросила Синяя Гусеница.

– Сейчас, право, не знаю, – отвечала Алиса робко. – Я знаю, кем я была сегодня утром, когда проснулась, но с тех пор я уже несколько раз менялась».

Я проглотила ком в горле. До меня дошло.

– Ты Гусеница… которая вылупилась из кокона.

Морфей поморщился, словно я его оскорбила.

– Бабочки не вылупляются. Они преображаются. Итак, у тебя осталось шесть вопросов. Трать их с умом, ягодка.

– Подожди, я задала всего четыре.

– Позволь мне не согласиться! – Морфей поднес руки к полосе лунного света и пошевелил пальцами, изображая фигуры на стене – пугающе реальные. Одни походили на чайные чашки, другие на грибы, третьи на розы, небрежно нарисованные брызгами краски. – Ты задала четырнадцать, хотя большинство из них были пустыми и бессодержательными. Во-первых, ты спросила, умею ли я играть в «двадцать вопросов». Согласись, это был вопрос. Далее, когда я предложил загадать загадку, ты спросила: «Что?» Еще один вопрос. Потом, когда ты велела не называть тебя птичкой, ты спросила: «На мне есть перья?» Затем: «Ясно?» И, наконец, ты уточнила, что я имел в виду, когда сказал, что ты – нечто большее, чем просто имя. Ты правда думаешь, что всё это было необходимо? Конечно, когда ты спросила про фей – кто они такие и правда ли способны усмирить ваших полоумных сторожей – от этого уже мог быть какой-то прок.

У меня запылали уши.

– Я живу не в зоопарке, и тут нет сторожей, – прорычала я.

Морфей ухмыльнулся и пальцами изобразил кролика, скачущего по стене.

– Добавь к этому четыре вопроса про меня и про мой дом – единственные, которые имели некоторый смысл. Итого одиннадцать. К сожалению, один из них ты повторила дважды, после того как попросила меня замолчать. А потом спросила: «Это правда?» Еще три. Значит, остается всего шесть. Выбирай слова с умом.

Подавив гневный рык, я сжала ручку в ладони, так что она врезалась в кожу.

– Ладно, – сказала я.

Я должна была задать вопрос, на который очень боялась получить ответ, прежде чем он успел бы хитростью лишить меня этого шанса.

– Ты связался с моей мамой, так? Когда она была еще девочкой.

Стиральные машины и сушилки замолкают, когда магические нити света втягиваются обратно в тело Морфея. Его лицо делается серьезным. Он снимает шляпу и кладет ее на колени.

– Я пытался, Элисон. Но ее рассудок оказался слабее, чем я ожидал.

Я бросаю блокнот и встаю.

– Ты сказал, что безрассудство достойно второго шанса на жизнь. Так почему ты не подхватил мою маму? Ты же спас меня! А она падала с гораздо меньшей высоты! Ты мог бы удержать ее в воздухе!

Слезы застлали мне глаза. Я была в ярости, хотя злилась, наверное, больше на себя, чем на него. Я же обещала, что больше никогда не буду плакать.

Морфей смотрел на меня, не вставая с пола. Драгоценные камни у него под глазами блеснули дымчатым фиолетовым цветом, а на лице появилась нежность. Как будто он отчасти мне сочувствовал.

– Твоя мать предпочла сделать это прилюдно. На парковке было слишком много зевак. Я ничего не мог предпринять. А если бы она выпрыгнула из окна повыше, ее удержали бы собственные крылья. Эти две ошибки стоили ей жизни.

– Нет. Это ты стоил ей жизни. Почему ты беспокоишь мою семью?

Если бы Морфей отпустил на этот счет какую-нибудь глупую шуточку или заметил, что я по-дурацки истратила четыре вопроса (осталось всего два), я бы окончательно утратила власть над собой. Я бы удушила его голыми руками, наплевав на магию.

Но, к счастью, Морфей лишь покачал головой и сказал:

– Я не отвечаю за всё то зло, с которым ты столкнулась в течение жизни. И я здесь не для того, чтобы вознаградить тебя за страдания. Я предлагаю тебе способ почтить смерть матери. Примириться с тем, что она погибла.

Я смахнула горячую влагу с лица.

– Я не хочу с этим мириться! Я всегда мечтала только об одном – узнать ее! Единственное, что мне осталось, – эти дурацкие книжки! Книжки, которые погубили маму!

Я пнула их ногой. Книжки заскользили по полу, но не улетели далеко. Я гневно посмотрела на них, желая, чтобы они взмыли в воздух и набросились на Морфея, как хищные птицы… чтобы у них выросли клювы, и они выклевали эти прекрасные, бездонные черные глаза, полные зловещих загадок и еще более зловещих ответов.

Словно услышав мои мысли, две книжки оторвались от пола, бешено хлопая страницами, словно крыльями. Они понеслись к Морфею и попытались на него напасть, но он словно ждал этого – и скрылся под куполом из синих молний.

– Восхитительно, – произнес он с чем-то вроде гордости в голосе и поправил галстук. – Дай мне знать, когда перестанешь истерить.

Подождите. Это я оживила книжки? Я заставила их взлететь? У меня отвисла челюсть.

Невозможно. Книги со стуком упали на пол, как будто логические рассуждения убили их.

– Я это сделала.

Я просто констатировала факт.

Даже в шоке мне хватило осторожности не задавать вопрос. У меня осталось всего два… «выбирай слова с умом».

Я перевела взгляд с упавших книг на Морфея, который убрал купол магии и снова стоял без защиты в лунном свете, терпеливый и серьезный.

– У моей матери были такие же способности, так?

Морфей надел шляпу.

– Да, хотя у нее они дремали. Я пытался пробудить их, показать ей во сне, на что она способна. Побуждал Алисию оживить рисунки на стенах. Но прежде чем она смогла… – Он вскидывает руку. – Впрочем, неважно. Ты оживила книжки, почти не прикладывая сил. Подумай, чего ты можешь достичь, если найдешь наставника и не будешь отвлекаться. Ты все-таки знаешь свою мать. Потому что магия была частью нее. Ты разделяешь с ней то, что она оставила тебе – волшебство в крови. Как ты предпочтешь с этим поступить – твое дело. Всё, что она хотела, – свободы и спасения. Можно сказать, что она этого достигла. Но что касается тебя… что-то мне подсказывает, что подобный финал не удовлетворил бы человека с твоей… энергией и решимостью. Так чего же ты желаешь, Элисон?

Я не колебалась.

– Я хочу покинуть этот мир.

Мой голос казался слабым и прерывистым, как струйка воздуха. Обессилев, я села на свою куртку и скрестила ноги, подражая позе Морфея.

– Но я хочу и еще кое-что…

Он улыбнулся.

– Конечно. Ты хочешь всего. Корону, трон, робких подданных, которые лежат у твоих ног. И ты это получишь. По праву. У тебя отняли твое законное наследство, но ты его вернешь. Полагаю, пора показать тебе мой козырь, маленькая принцесса.

Он вытащил свернутую трубочкой бумажку из рукава пиджака и развернул ее. Я увидела красивые вьющиеся буквы. Золотистые чернила казались влажными, но я знала, что это не так, потому что они не размазались. В них отражался свет фонарика.

«Разбей камень перышком, пройди лес за один шаг, удержи океан в ладони, измени будущее прикосновением пальца, победи невидимого врага, раздави ногой целую армию, разбуди мертвых, овладей силой улыбки».

– Не понимаю.

– Это испытания, – ответил Морфей. – Если ты пройдешь их, то свергнешь узурпатора, занявшего твой трон, и станешь настоящей Червонной Королевой. Половина Страны Чудес будет в твоей власти, и тебе не придется возвращаться в этот зоопарк.

Я проглотила ком в горле. Меня постепенно охватило радостное волнение, теплое, сладкое; я походила на дерево, которое почувствовало, как с первым дыханием весны по его ветвям потекли соки. Это пробудилась моя волшебная интуиция. Я нашла место, где могла чувствовать себя как дома. Место, которым была предназначена править. Там закончится мое одиночество, и всё будет зависеть от моей милости.

– Но как же я выполню эти невозможные вещи?

Морфей скатал бумажку и спрятал обратно в рукав.

– Это твой двадцатый вопрос. Очень разумный. Ответ – в загадке, которую я тебе загадал. Если ты еще не отгадала ее, подумай вот над чем: смысл чего угодно может измениться, просто если взять другой ракурс… смотри на слова и на мир через калейдоскоп, а не телескоп.

Я кивнула, потому что он был прав – каким-то странным и нелепым образом. После всех его намеков о мудром выборе слов я и правда начала смотреть на вещи иначе. Аллюзии против прямого значения, инстинкт против логики, бесконечность против…

– Время, – шепотом произнесла я.

Это был ответ на загадку.

– Верно, – сказал Морфей, встал и вытянул из-за ворота маленький ключик на цепочке. Он поднес его к свету, и ключик заблестел. – Тебе пора учиться. Пора пройти испытания. Пора вернуть себе своих подданных.

– Когда это произойдет? И в чем твоя выгода? Ты сказал, что мы заключим сделку.

– Прости, Элисон, вопросы закончились. Тебе достаточно знать, что в моих интересах, как и в твоих, увидеть тебя на престоле.

Он бросил мне ключик, и я поймала его на лету.

– Ничто не встанет на нашем пути. Сколько времени бы это ни заняло. Ты не будешь спешить, а я дам тебе все средства, которые необходимы, чтобы заявить о своих наследственных правах и узнать о себе много нового. А потом время вообще перестанет что-либо значить, потому что ты обретешь волшебное бессмертие. Начиная с сегодняшнего вечера, твое будущее начнет меняться.

5 Путь поезда

Тишина в душе развеивает приятную дымку воспоминаний. Я потягиваюсь и сажусь на постели, глядя на полуоткрытую дверь, из-за которой, танцуя, струится пар. Томас бреется. Вода шумит в раковине, а потом затихает; Томас негромко напевает себе под нос, водя бритвой по подбородку. Эту песенку он пел мне, когда мы только начали встречаться. Я хорошо помню слова: мужчина просит прощения за то, что слишком сильно любит девушку, и признается, что ему нужна только она – это стоит любых страданий.

Томас вполне воплотил то, о чем говорилось в песне; он поддерживал меня, когда любой другой человек умыл бы руки и сдался. Я ни разу не пожалела, что предпочла Томаса своему магическому предназначению. Жалею я лишь о том, что сделала ему больно. А еще – что чуть не лишила Алиссу шанса на бессмертие.

В те времена я думала, что поступаю правильно. Я хранила секрет, чтобы спасти ее от варварских нравов Страны Чудес. Мне было всего шестнадцать, когда я забрела в логово Второй Сестры и увидела, для чего она использует человеческих детей; но даже в том возрасте я не смогла закрыть глаза на этот ужас и не заметить разительное сходство: хранительница кладбища выкачивала детские сны, чтобы питать беспокойные души мертвых. Это было похоже на то, что делали со мной безымянные чудовища всю жизнь – высасывали мои сны и мечты ради собственного удовольствия. Но, в отличие от меня, жертвы Второй Сестры не могли спастись.

Когда я увидела Томаса – опутанного паутиной и проведшего в плену десять лет, почти лишившегося жизненных сил, – я изменилась. А мое предательство изменило Морфея. Это была трагическая цепная реакция.

Я вздрагиваю и отворачиваюсь от двери ванной, разглядывая собственные босые ноги. Мыслями я – в том ужасном месте и времени.

Матрас прогибается, когда Томас садится рядом. На нем серые брюки и рубашка лавандового цвета, расстегнутая, свободно свисающая с широких плеч.

– Медвежонок, о чем ты думаешь? – спрашивает он и целует меня в шею, окутав запахом одеколона.

Пальцы Томаса касаются моего живота, и я вздрагиваю от удовольствия.

Я улыбаюсь и подчиняюсь его губам, уютно прислонившись спиной к обнаженной груди мужа, пока он целует меня за ухом.

– Сейчас – о тебе, – отвечаю я и провожу пальцами по гладкой ткани, облегающей руки Томаса.

– Прекрасно, – шепчет он. – Потому что я тоже думаю о тебе и о том, какая ты красивая.

– То есть платье я выбрала удачно?

– Не только платье… – Его губы, словно поддразнивая меня, спускаются ниже. – Ты вкусно пахнешь…

Я хихикаю, и Томас улыбается.

– Если мы сегодня куда-нибудь собираемся, – говорю я, пытаясь сосредоточиться вопреки нежным поцелуям мужа, – то нам пора.

Он вздыхает, и его теплое дыхание касается моей левой лопатки и того места, где прячется крыло.

– Да, наверное, ты права. Тем более что мы не просто идем в ресторан. Мы… уезжаем.

Я смотрю через плечо на губы Томаса, которые касаются моего тела, оставляя горячий отпечаток.

– Уезжаем… куда?

– В Лондон, – отвечает он с улыбкой.

В его влажных волосах – путанице блестящих шоколадных кудрей – отражается свет заката, который пробивается сквозь жалюзи. Когда Томас так улыбается, мне кажется, что ему снова девятнадцать.

– Ты хочешь поехать в Лондон сегодня, – повторяю я и поворачиваюсь, чтобы помочь мужу застегнуть рубашку.

Это одна из моих любимых, потому что она выгодно оттеняет цвет его кожи и красиво льнет к телу. Я провожу пальцами по груди Томаса, прежде чем запахнуть полы. Ежедневные фехтовальные тренировки довели его мускулы до новой степени совершенства – они сделались закаленными и упругими, как бывает только в зрелом возрасте.

– То есть… эта импровизированная поездка означает, что ты решил отказаться от завтрашней схватки. Ты уверен, что поступаешь разумно? Не пойми меня превратно, ты в прекрасной форме. Просто я сомневаюсь, что с такими ногами стоит надевать мини-юбку…

Он хихикает, и я вижу ямочку на подбородке, такую же, как у Алиссы. На нее падает тень, и она кажется глубже.

– Мы вернемся как раз вовремя, чтобы подтвердить звание чемпионов. Поедем коротким путем.

Томас надевает мне на шею ожерелье с ключиком.

– Наша царственная дочь предложила нам воспользоваться своим зеркалом.

Я натянуто улыбаюсь, хотя по моему позвоночнику ползет холодок – словно каждую кость оплетают нитями пауки с ледяными лапками. Всякий раз, когда я пользуюсь зеркальными порталами, мне кажется, что я проваливаюсь в прошлое; поэтому, когда мы навещаем Скеффингтонов, я настаиваю на традиционном маршруте, и мы покупаем билеты на самолет.

Но сегодня у меня не хватает духу испортить планы Томаса. Я справлюсь. В конце концов, мы не покинем пределы мира людей.

Было время, когда мне не терпелось пройти сквозь зеркало и спуститься по кроличьей норе, просто чтобы вновь увидеть пейзажи и обитателей Страны Чудес. Но я пресытилась, после того как несколько месяцев назад оказалась там заперта и была вынуждена днем и ночью сидеть в замке Королевы Слоновой Кости, помогая Гренадине заполнять провалы в памяти. Я готова до конца дней оставаться в мире смертных, с Томасом и Алиссой. Мне вполне достаточно общения с подземцами два раза в месяц, в таверне Шелти, когда мы ездим в гости к Томасу.

– Так. Позволь, я оденусь до конца.

Я наклоняюсь за сандалиями, но Томас опережает меня и становится на колени у моих ног.

– Подожди, – негромко и ласково говорит он. – Это дело рыцаря, принцесса.

Он поднимает мою босую ногу и касается губами щиколотки, прежде чем надеть туфлю. То же самое он проделывает с другой ногой, а затем целует мое колено и осторожно опускает ногу на пол.

– Мой милый Томми-помидорчик, – говорю я и наклоняюсь к нему.

Мы соприкасаемся лбами, и я могу затеряться в его добрых, теплых глазах.

Сверкнув улыбкой Элвиса Пресли, которую я обожаю, Томас встает и помогает мне подняться. Он забирает свою спортивную куртку и мою кружевную шаль и ведет меня по коридору в комнату Алиссы. Из кухни доносятся разговоры и приглушенный смех. От запаха расплавленного сыра, пряной колбасы и соуса маринара у нас слюнки текут. Ребята, видимо, решили приготовить домашнюю пиццу.

– Значит, зайдем к Шелти? – спрашиваю я, потому что мне вдруг очень хочется порцию спагетти болоньезе и кусок хлеба с артишоками, сыром и чесноком. Это мое любимое из фирменных блюд Шелти.

– В том числе, – говорит Томас. – Мы поужинаем там. Но сначала побываем у Железного Моста.

Прежде чем просунуть руки в рукава, он показывает мне грибы, которые лежат у него в кармане куртки – наши билеты на поезд памяти.

Я хмурюсь и помогаю ему пригладить лацканы, глядя на наше отражение в Алиссином трюмо – старинном французском зеркале с серебряной рамой, которое она нашла в благотворительном магазине. Она купила его сразу после нашего возвращения из Страны Чудес, чтобы наблюдать за своими подданными и днем, если понадобится.

– Не понимаю. Зачем нам Железный Мост? Разве мы не всё увидели?

– Ты – нет, – отвечает Томас.

Его лицо озарено розоватым вечерним светом.

– Я знаю, что ты по-прежнему о многом сожалеешь. Каждый день я вижу боль на твоем лице.

Он проводит большим пальцем по моему нахмуренному лбу.

– Пора простить себя. Пора осознать всю выгоду, которую мы приобрели от того, что ты впустила в свою жизнь Морфея и Страну Чудес. Ты забыла про плюсы, потому что слишком долго думала только о минусах. Вчера я расспросил Алиссу о забытых воспоминаниях. Она сказала, что, оказавшись в поезде, они навсегда становятся его частью, даже после того как их просмотрит человек, который их создал. Поэтому мы в последний раз взглянем на те годы, про которые я забыл, только на сей раз сделаем это вместе. Ты должна знать, что случилось бы с нами всеми, если бы не твое вмешательство.

Путешествие к Железному Мосту оказывается проще, чем раньше, когда мы с Алиссой бывали здесь порознь. С помощью Джеба она недавно установила большое зеркало в туннеле. Теперь перенестись сюда так же легко, как перейти от одного зеркала к другому. Не нужно пересекать континент. Можно напрямую попасть в туннель прямо из комнаты Алиссы.

Когда мы проходим сквозь зеркало, движущиеся люстры, которые сделаны из множество светлячков, связанных друг с другом, вращаются на потолке, как миниатюрные колеса обозрения. Они освещают грязные кафельные стены, вылинявшие рекламные плакаты конца шестидесятых, кучу старых брошенных игрушек.

Хотя мне очень беспокойно, я все-таки жую гриб и, как и Томас, уменьшаюсь, чтобы поместиться в ржавый игрушечный поезд, который содержит все забытые и утраченные воспоминания Страны Чудес.

Кондуктор – ковровый жук – ожидает нас. Он открывает дверь с табличкой «Томас Гарднер» и впускает нас в маленькое купе без окон, где на полу лежит гобеленовый ковер, а на нем стоит кремовая кушетка. Затейливая напольная лампа отбрасывает мягкий свет на стены. Напротив кушетки – небольшая сцена с бархатным занавесом. Там вот-вот появятся воспоминания Томаса.

– Пожалуйста, присаживайтесь, перекусите пока, – говорит кондуктор – гораздо радушнее, чем раньше.

Повсюду распространились слухи о резне, которую учинила Алисса в зазеркальном мире. Она приобрела репутацию суровой, но мудрой Червонной Королевы, и мы, ее родители, также пользуемся уважением всех подземцев.

Мы с Томасом садимся рядышком на кушетку. Слева стоит столик, покрытый кружевной салфеткой, а на нем тарелка, полная лунного печенья.

Я беру печенье и протягиваю Томасу. Он откусывает половину, смахивает светящиеся крошки, которые падают ему на брюки, и протягивает мне остальное.

Меня охватывает тошнота. Я списываю это ощущение на голод и грызу слоеное печенье с нежной миндальной глазурью. Кондуктор своей тонкой лапкой нажимает кнопку на стене, и я тут же напрягаюсь. Занавес расходится, появляется киноэкран.

– Представьте мысленно лицо мужа, глядя на пустой экран, и вы переживете его прошлое, как будто оно происходит сегодня.

Жук выключает лампу и закрывает дверь.

Я стискиваю руку Томаса. В последний раз, когда я была здесь, я наблюдала за прошлым мужа без его ведома, и увиденное оказалось так ужасно, что я решила навсегда скрыть это от Томаса. И вот он тут – и сам поощряет меня заглянуть глубже. Пусть даже его присутствие утешает, я чуть не задыхаюсь от волнения.

Я отгоняю страх, вспоминая Томаса в детстве – таким, каким он предстал передо мной в тот день, когда я пришла сюда одна. Тогда его звали Дэвид Скеффингтон, и ему было восемь лет. Но на сей раз я представляю его несколькими месяцами раньше, когда он еще жил в Оксфорде, с родителями, двумя сестрами и братом.

На экране появляется образ, живой и яркий, и втягивает меня. Я словно расхожусь по швам, разлетаюсь на неровные кусочки – и собираюсь воедино на экране, после чего гляжу на всё глазами маленького Дэвида, разделяя его мысли, чувства и ощущения. У него счастливое детство, полное приятных моментов… козы на ферме, за которыми он ухаживал вместе с папой, игры с сестрами и братом среди холмов, окружающих дом, дальние прогулки и пикники, нежный мелодичный голос мамы, читавшей мальчику сказки на ночь. Но однажды вечером к нему явилась величественная компания рыцарей в красных и белых туниках – тех же самых, которые два года назад пришли за его братом.

Мама плачет при появлении неожиданных гостей и кричит, что они ни в одну семью не приходят дважды. Но папа утешает ее, уверяя, что лично их позвал, поскольку у него с самого начала были подозрения. Потом он отводит Дэвида в полутемную комнату, чтобы с ним могли побеседовать.

Один из рыцарей, седобородый, в красной тунике и кольчуге, открывает в темноте зеркальный лабиринт. Он щелкает выключателем, зажигая белые лампочки на рамах. Каждое зеркало установлено таким образом, чтобы отражать другое, создавая иллюзию бесконечности.

– Прогуляйся по лабиринту, паренек, – говорит рыцарь. – И расскажи мне, что ты видишь.

Дэвид бродит там и поначалу не видит ничего, кроме тысяч отражений самого себя. Затем в одном из отдаленных зеркал он замечает какое-то движение и силуэт странного существа. Он поворачивается и обнаруживает такие же шевеления в каждой пластине серебристого стекла. Стоит моргнуть – и тени обретают ясность. Открывается странный, пугающий мир. Огромные безобразные птицы с двумя парами крыльев ковыляют по усыпанной пеплом земле, вместо того чтобы лететь. Темно-красные филины, вдвое больше кондоров, парят над головой, хватая длинными зубастыми языками всех, кому достанет смелости подняться в пламенеющее небо. Мальчик пятится, но ужас перерастает в восхищение и заставляет его подойти поближе. Он видит, как какие-то небольшие существа, похожие на щенят, но цветом и формой как снежные хлопья, несутся над землей. Они выворачиваются наизнанку, превращаются в клубок щелкающих зубов и пожирают всё, что попадется на пути. Они рвут четырехкрылых птиц, и брызги крови разлетаются вокруг. Дэвид морщится, отчасти ожидая, что его сейчас запачкают теплые брызги, но убийство остается по ту сторону зеркала. От страха и отвращения у мальчика перехватывает горло, но он смотрит дальше и видит, как самое маленькое существо, похожее на бабочку с хвостом скорпиона, устремляется вниз – изящный ангел смерти – и превращает окровавленные, рычащие клубки зубов в каменные статуи.

В состоянии какой-то странной эйфории Дэвид выбирается из лабиринта и рассказывает о смертях, которые видел. Рыцари беседуют между собой, а затем обращаются к отцу мальчика.

– Это беспрецендентный случай: у твоего второго сына тоже есть дар, – говорит седобородый. – Он замечает слабые места в преграде между подземным королевством и миром людей даже отчетливей, чем его старший брат. Ты знаешь, что это значит, Грегор.

Отец кивает. Он гладит Дэвида по голове, и лицо у него одновременное грустное и гордое. Дэвид сам не знает, что думать. Но одно мальчуган знает точно: больше он не считается ребенком. Он – воин, и его будут растить как воина.

Папа помогает ему собраться, они в последний раз целуют плачущую маму и сестер, а затем Дэвид переезжает жить к дядьям и двоюродным братьям в Оксфорд, в «Таверну Шелти». Душераздирающая боль прощания с семьей и прежней жизнью стихает, лишь когда старший брат, Берни, встречает его у дверей.

Картинка дрожит и расплывается, когда мы проскакиваем через несколько месяцев обучения. Дэвид изучает Гдетотам – зазеркальный мир, куда отправляют изгнанников из Страны Чудес. Он узнает, что зазеркалье соединяется со Страной Чудес с помощью дерева тумтум, а с человеческим миром – с помощью бесконечных зеркал; и что тюрьму окружает железный купол, который превращает заключенных подземцев в уродов, если они пытаются использовать магию в пределах Гдетотам.

Во время подготовки Дэвид углубленно изучает искаженных существ, чтобы добиться высокой чести – стать частью особого отряда рыцарей, которые охраняют двое ворот. Одни ведут в Гдетотам из мира людей, а другие – в Страну Чудес. Но жестокие и мрачные предметы изучения проникают в его ночные кошмары и сны, населяя их яркими и причудливыми образами. И он продолжает продвигаться, совершенствуя навыки самообороны и переосмысливая свой язык. Дэвид учится использовать сознание как броню в тех случаях, когда оружие – это загадки.

Картинки перестают мелькать, и я вижу ресторан Губерта. Ноги Дэвида скользят по пеплу в яме для поединков, а посетители сверху наблюдают за тем, как он учится фехтовать. Я чувствую, как сердце Томаса… Дэвида… начинает биться быстрее. Чувствую его желание сделать так, чтобы отец им гордился, стремление превзойти брата и кузенов и легкое смущение при мысли о том, что все глаза устремлены на него – новичка, самого юного из кандидатов. Но со временем Дэвид привыкает не обращать внимания ни на что, кроме боя. Он становится уверенным, ловким, искусным – лучше всех, считая собственного отца. К девяти годам он уже готов впервые посетить Гдетотам, чтобы своими глазами увидеть тамошние секреты. Большинство мальчиков попадают туда не раньше тринадцатилетнего возраста, но Дэвид достоин раннего посвящения не только потому, что научился драться: он обладает смелостью, умом и интуицией юноши, а не ребенка.

Яркая радуга размывает картинку, когда память делает очередной виток, и я вижу Дэвида, который несется в белом вихре, состоящем из пепла. Эти ветровые туннели обеспечивают безопасное перемещение по зазеркалью для рыцарей, поскольку они – единственные, кто обладает магическими медальонами, которые управляют вихрями. Ветер треплет волосы и одежду Дэвида, который летит вместе с дядей Уильямом к воротам Гдетотам. Там Дэвида научат секретам ремесла. Повинуясь медальону, который висит у дяди на шее, вихрь раскрывается и выбрасывает их, друг за другом, высоко над воротами. Гигантская горка из пепла поднимается навстречу, чтобы подхватить рыцарей и доставить на возвышение, на безопасном расстоянии от светящейся бездны, которая отделяет ворота от территории Гдетотам и не дает заключенным вырваться на свободу.

Дэвид смотрит на всё это через очки в кожаной оправе. Поскольку это его первый визит в мир под железным куполом, он полон решимости ничего не упустить. Отец сдался и позволил мальчику надеть очки, которые носили он сам и его брат, чтобы защищать глаза от пыли и освещать дорогу впереди, когда катались ночью на мотоциклах по проселочным дорогам вокруг Оксфорда.

Поскольку ничто не заслоняет ему обзор, Дэвид видит: когда дядя выпадает из вихря, цепочка, на которой висит медальон на шее у старика, рвется. Медальон начинает падать. Дэвид протягивает руку и подхватывает волшебную вещицу. Как только они оказываются в безопасности, у ворот, он возвращает медальон дяде. Тот сует его под кольчугу и похлопывает Дэвида по спине.

– Однажды ты сам будешь носить медальон, жизнью ручаюсь.

Дядя смеется. Дэвид сияет, услышав похвалу.

Он любил дядю Уильяма больше прочих. От него пахло корицей, которую мама клала в разные блюда на Рождество. Он мог обыграть в шахматы кого угодно, и у него всегда была наготове веселая история. Именно он взял Дэвида под свою опеку, когда папа вернулся домой, на ферму. И дядя Уильям настоял, что сам раскроет Дэвиду все тайны странного волшебного мира, который они охраняли веками.

Дэвид подходит ближе к прочным железным воротам, чтобы дядя Уильям мог показать ему, как попасть в Страну Чудес. Ограда – высотой с трехэтажный дом; но в нижней ее части появляется шестиугольный ящик, и там пять головоломок, которые следуют за одна за другой. Дэвид наблюдает, как дядя Уильям решает три, и с каждым разом створки ворот приоткрываются шире; за ними виден темный туннель – это глотка дерева тумтум. Оттуда несет гниющим, заплесневелым деревом. Еще две загадки, и ворота полностью откроются… и тут дядя Уильям бледнеет и приваливается к воротам.

Он хватается за грудь и падает на колени.

Ахнув от ужаса, Дэвид опускается рядом.

– Дядя, что с тобой?

Мальчик хочет закричать, но он вдохнул слишком много черного тумана на пути к воротам. Голосовые связки застыли, поэтому вместо крика выходит невнятное бормотание.

– Мне позвать ветер обратно? – спрашивает он шепотом, который не слышит сам.

Неважно. Дядя не в состоянии ему ответить. Дэвид слишком мал, чтобы дотащить его массивное тело до места высадки. А если он отправится обратно один, чтобы позвать на помощь, дядя останется без всякой защиты у приоткрытых ворот. Дэвид не знает, как воспользоваться ящичком с головоломками, чтобы закрыть их. Он вытаскивает из сумки старика механического почтового голубя. Его надлежит использовать только в крайнем случае. Нужно записать сообщение, но, поскольку голос еще не вернулся к Дэвиду, мальчик вынужден просто выпустить голубя, в надежде, что кто-нибудь из родственников увидит его и поймет, что случилась беда.

Он нажимает на кнопку, чтобы у железной птицы засветились глаза и заработали крылья, и выпускает ее на волю. Но он боится, что время истекает. Лицо у дяди уже сделалось синим, цвета льда на пруду.

Сердце Дэвида так и колотится в груди.

Остается только одно.

Чувствуя, как от слез горят глаза под очками, мальчик смотрит на приоткрытые ворота. Хотя рыцари располагают изрядным количеством информации о зазеркалье и его обитателях, Страна Чудес ими почти не изучена. Не считая книжек о приключениях Алисы, они весьма немногое знают о тамошних обычаях. Но ходит множество слухов о волшебных существах, которые обладают целительскими способностями, совершенно не доступными людям.

Пускай Дэвид не знает, как разгадать две последние головоломки, но в щель между створками – слишком узкую для взрослого мужчины – вполне может протиснуться маленький мальчик.

Он колеблется. О волшебных существах рассказывают и другое. Что среди них есть хитрые и смертельно опасные. Но разве они могут быть страшнее обитателей Гдетотам, с которыми Дэвида научили справляться? Разумеется, полученные знания помогут ему пройти в Страну Чудес и выбраться из нее целым и невредимым.

Стиснув зубы, Дэвид вскакивает и бежит за ворота, прежде чем страх или здравый смысл успевают его остановить.

6 Якорь

Это цепная реакция. Как только Дэвид проходит в ворота, они захлопываются за ним. Дядю не тронут никакие случайно забредшие из Страны Чудес создания. Механизм должен вернуться в исходное положение, а тумтумовая глотка – вновь открыться. Только тогда через эти ворота кто-то сумеет пройти. Даже Дэвиду придется выбираться как-то иначе… через другое дерево тумтум.

От страха кровь приливает к щекам мальчика. На мгновение ему становится страшно и одиноко, но потом он вспоминает, что его тренируют как рыцаря. Он придумал неплохой план. Нужно только найти волшебное существо, готовое помочь, и заключить с ним сделку. По слухам, обитатели Страны Чудес любят человеческие побрякушки.

Дэвид снимает перчатки и рассматривает золотое кольцо, которое получил после посвящения. Оно выложено по окружности сверкающими бриллиантами и большими блестящими рубинами, в центре блестит крест из белого нефрита. Для Дэвида это кольцо бесценно – оно дороже любых денег, – но он готов расстаться с ним ради спасения дяди Уильяма.

Даже через очки глаза щиплет от ужасного запаха гнилья. Дэвид включает фонарик на очках, чтобы осветить поросшую мхом тропу перед собой, и бежит вперед. Примерно через четверть мили воздух как будто делается реже. Мальчик борется за каждый вдох в этом замкнутом темном месте. Очки запотевают, и он снимает их. Теперь они висят на шее, по-прежнему освещая путь.

Дэвид сворачивает, и впереди появляется отверстие – там брезжит тусклый свет. Снаружи доносится струйка свежего воздуха. Задыхаясь, Дэвид выключает фонарик, чтобы на выходе не привлечь к себе лишнего внимания.

С мечом в руках он перескакивает через зубы и приземляется в густом кустарнике. Громкий треск заставляет мальчика повернуться лицом к дереву, из которого он только что вышел. Пасть щелкает. Дэвид отскакивает и едва успевает увернуться; зубы втягиваются обратно в ствол и превращаются в безобидный на вид рисунок древесных волокон на коре – но мальчик-то знает, что это такое.

Высокая неоновая трава колышется под ногами, пока он обходит заросли, ища какой-нибудь выход.

Спутанные ветви у него за спиной дрожат. Стиснув зубы, Дэвид становится в центре маленькой полянки, подальше от кустов и деревьев, которые растут вокруг. Над головой у мальчика полог ветвей, и краем глаза он за ним наблюдает.

Кусты снова трясутся, и Дэвид поднимает меч, морально готовясь к встрече с одним из тех подземцев, которых дерево тумтум выплюнуло в странном и ужасном виде. Например, с огненным муравьем, у которого туловище состоит из языков пламени, или деревянной баобабочкой.

Но вместо этого из зарослей раздается сдавленный вопль. Слышится истерическая перепалка тоненьких голосов, которая кажется еще более странной оттого, что невидимые существа болтают чушь, как маленькие дети.

– Глупссы, глупссы, глупссы! Ей не нравятся беглецы!

– Тайхва вечкачело!

– Да, да! Нам иначе с-сломают, с-сломают шею.

– Махипро с-случаются.

– Ош-шибка или нет, Вторая С-сестра велит его с-связать.

– Шеболь новс!

– Нас-с повес-сят… с-с-смерть, с-с-смерть, с-смерть нас-с ждет!

Дэвид вспоминает, чему его учили. То, что он слышит, похоже на школьный жаргон. Три фразы он разобрал достаточно легко: эти существа с тоненькими голосами преследуют какого-то сбежавшего «человечка», их беспокоит недостаток снов и вот-вот им наденут петлю на шею.

Голоса делаются громче, кусты опять трещат. Дэвид ныряет за огромный камень. Нельзя, чтобы его схватили или ранили…

Дядя Уильям надеется, что он позовет кого-нибудь на помощь и вернется. Кусты раздвигаются, и кто-то выскакивает на поляну.

Дэвид с удивлением видит обнаженного мальчика, может быть лет на шесть старше, чем он сам, который, спотыкаясь, выходит на свет. Он весь белый, как молоко, а волосы черные. Как будто из него до капли выкачали кровь – из лица, туловища, рук и ног. Дэвид понимает, что мальчик не совсем раздет. Его тело чем-то покрыто… это толстая липкая паутина. Шелковистые волокна свисают, как бахрома.

Паутина?

Дэвид ахает – слишком громко.

Мальчик поворачивается к нему, но его застывшие глаза ничего не видят. На лице нет никакого выражения, взгляд уныл и пуст.

У него на лодыжке затягивается сплетенная из паутины веревка, и мальчик падает наземь лицом вниз. Он что-то лепечет, уткнувшись в траву – это странный, животный звук, лишенный всякого смысла, как будто он разучился говорить.

По-прежнему споря между собой, к нему торопятся болтливые маленькие существа – пять штук. Они похожи на серебристых обезьянок, только безволосых. У них выпуклые глаза цвета алюминия, без зрачков и радужек, блестящие, как монетки в колодце. Лысая шкура покрыта блестящей слизью. Маслянистые серебряные капли, стекая с длинных тонких хвостов, оставляют за ними дорожку.

Все они носят крохотные шахтерские каски. Огоньки, похожие на светящиеся мыльные пузыри, прыгают по поляне. Это зрелище сбивает с толку.

Они проходят мимо камня, за которым сидит Дэвид. От них отвратительно несет гнилым мясом. Шипя, обезьянки окружают лежащего мальчика. Один развязывает веревку на ноге у пленника и скручивает ему руки за спиной. Мальчик злобно, как дикий зверь, щелкает зубами в попытке освободиться, хотя его лицо остается неподвижным и пустым.

Ближайшее существо откатывается назад и смеется – на обезьяньем лице сверкают неровные острые зубы. Оно издает неприятный звук, что-то между мурлыканьем и рычанием, и вспрыгивает на пленника, чтобы заткнуть ему рот паутиной. Остальные серебристые обезьянки подбадривают своего товарища. Сдавленный хрип беспомощной жертвы приводит их в восторг.

Дэвиду становится дурно от этого жуткого зрелища. Он швыряет в серебристых существ очками, чтобы отвлечь их, а затем выскакивает из своего укрытия.

– К бою! – кричит он и размахивает мечом, в надежде отогнать тварей.

Они хором вопят и забиваются в ближайшие заросли. От их хныканья дрожат кусты. Пятна света от фонариков на касках мечутся в полутьме.

Дэвид прячет меч в ножны, подходит к мальчику и разрезает паутину.

– Не делай, не делай этого, говорящ-щий! – нараспев, тонким и угрожающим голоском, говорит одна обезьянка. – Садовница дёти дасю.

Другая хихикает в ответ, так что трепещут ветки. Потом наступает пугающая тишина, как будто все к чему-то прислушиваются.

Садовница? Дэвид наблюдает за тварями одним глазом, продолжая развязывать мальчика. В глубине сознания дядя Уильям напоминает о себе. Дэвид надеется, что старика уже нашли. Одно он знает точно: и дядя Уильям, и папа хотели бы, чтобы он сделал правильный выбор. Он поклялся защищать людей от волшебных существ, а этот мальчик явно нуждается в помощи.

Занятый внутренней битвой, он не замечает нависшую над ним гигантскую тень, пока не раздается навязчивый голос:

– Паучок-малютка подошел к ручью…

Эта зловещая песенка звучит откуда-то сверху.

Дэвид холодеет – и в ту же секунду поднимает голову. Но уже слишком поздно. Ужасное зрелище приковывает его к месту.

Над ним, вниз головой, висит паук размером с человека. Верхняя половина туловища – женская. Прозрачное лицо сплошь в кровавых царапинах и шрамах; ими покрыты лиловатые губы, щеки, подбородок и виски. Серебристые волосы свисают густыми прядями, почти касаясь головы Дэвида. Нижняя половина тела – паучья, раз в пять больше тренировочного мешка, которым пользуются рыцари, чтобы укреплять мышцы. Паучиха висит на нити, прикрепленной к ветвям и сверкающей, как и ее алчные синие глаза. Нить обхватывают восемь тонких паучьих ног, одновременно изящных и жутких.

Дэвид хочет выхватить меч, но ужас и какое-то странное благоговение не позволяют ему двинуться с места.

Женщина опускает левую руку – на вид почти человеческую, не считая того, что вместо пальцев на ней садовые ножницы.

Садовница. Это слово дразнит Дэвида и возвращает в реальность.

Щелк, щелк, щелк. Звук ножниц окончательно выводит мальчика из транса. Он отползает назад и чувствует бешеное биение сердца, когда лезвия чуть не касаются его лица.

Женщина-паук ловко спрыгивает наземь перед ним.

Дэвида охватывает ужас – словно тысячи ледяных иголок впиваются в кожу, и она покрывается мурашками. Прежде чем он успевает выпрямиться и бежать, толстая паутина опутывает его от ступней до бедер, примотав ножны к боку. Теперь меч бесполезен.

Дэвид теряет равновесие и падает наземь, рядом с мальчиком, которого он хотел спасти. Тот смотрит на него пустым унылым взглядом, выталкивает языком паутинный кляп изо рта и снова издает бессмысленное лепетание, словно пытаясь что-то сказать.

Левая сторона туловища у Дэвида ноет от удара о землю. Травинки щекочут ухо.

– Так, так, – говорит паучиха низким голосом, от которого во рту у мальчика появляется медный привкус отчаяния. – Вы что, подружились? Как прекрас-с-сно…

Серебристые мартышки хихикают и выходят из укрытий. В отчаянной попытке сбежать Дэвид цепляется руками за траву и ползет к кустам.

Два существа прыгают на него, а третье стаскивает с пальца кольцо.

– Блестяшка! – кричит оно и воздевает добычу в воздух.

– Отдай! – требует Дэвид, сам не зная, откуда взялась смелость.

Зарычав, паучиха-садовница отгоняет болтливых мартышек взмахом четырех тонких ног, а затем прижимает Дэвида к земле и принимается вертеть его, обматывая паутиной до плеч.

– Он блестит. И говорит, – насмешливо произносит одна из обезьянок, тыкая Дэвида палочкой.

– Пускай говорит, раб, – отвечает женщина, нагнувшись над Дэвидом, так что ее дыхание касается лица мальчика. Он кашляет, задыхаясь от запаха разложения и сырой земли. – Но видит ли он сны?

Правой рукой, в резиновой перчатке, она хватает Дэвида за подбородок и смотрит ему в глаза – внимательно, словно перебирая внутренности; так ребенок ковыряет болячку. Мальчик ощущает глубинное давление – глубже сердца, глубже костей, – и тут что-то словно обрывается и раскрывает все его мечты и страхи. Душа Дэвида обнажена.

– А. Возможно, он – лучший сновидец. И он мой.

При этих торжественных словах обезьянки принимаются танцевать, капая серебристой слизью на лицо Дэвида.

– Отпустите нас! – просит он, бросая взгляд на второго пленника.

– Ну нет. – Рукой в резиновой перчатке ведьма гладит его по голове и тянет за волосы на затылке. – Ты пришел ко Второй Сестре по собственной воле. Какой замечательный подарок! Ты займешь достойное место в моем саду. Ты видишь то, чего не видят другие человеческие детеныши. Ах, какие у нас будут великолепные сны. И кошмары – о, какие кошмары мы сплетем вместе…

Слюна стекает с ее нижней губы и смешивается с кровью на подбородке. Паучиха стирает ее рукой-ножницами, нанеся себе еще одну рану.

Дэвид напрягается внутри своего паутинного кокона, пытаясь дотянуться рукой до мяча. Но все конечности плотно склеены и неподвижны.

Второй мальчик хнычет, и паучиха спешит к нему.

– Кажется, мы нашли тебе замену. Вот и всё. Никаких больше страданий.

Она стягивает перчатку, помогая себе зубами в отсутствие второй рабочей руки. Резина соскальзывает, обнажая пять скорпионовых хвостов вместо пальцев. Они сгибаются и разгибаются.

При этом зрелище Дэвид стонет от отвращения.

Вторая Сестра наклоняется над пленником и отдирает паутину с его груди, обнажая белую кожу.

– Пора присоединиться к остальным.

Смертоносная рука прижимается к груди мальчика, и с кончика указательного пальца льется яд. Он проникает сквозь грудную клетку до самого сердца. Мальчик воет и корчится. Дэвид с криком пытается подползти к нему, но не может двинуться. Через несколько мгновений мальчик съеживается и превращается в серебристую обезьянку – такую же, как остальные рабы паучихи. Наконец он перестает сопротивляться и закрывает глаза (без зрачков и радужек); обезьянье личико расслабляется, из пасти свешивается черный язык. Капли слизи стекают с туловища, которое недавно было человеческим, сбоку вьется длинный тонкий хвост.

Дэвид плотно зажмуривается, чтобы не закричать, как маленький ребенок. «Не трусь, – приказывает он себе. – Ты рыцарь». Но он теряет смелость… забывает, чему его учили. Остаются только кровь, смерть, щелкающие зубы и ядовитые жала. Мелькает короткое воспоминание – мягкая, ласковая мамина рука, которая гладит его по голове. И всё это отрезали безжалостные ножницы.

– Не бойся, мой маленький сновидец. – Вторая Сестра наклоняется над ним, в то время как рабы поднимают своего нового собрата и тащат прочь. – Ты теперь дома. Здесь твои бессмертные братья и сестры. Однажды ты присоединишься к ним, когда перестанешь видеть сны. Но сначала накормишь мои беспокойные голодные души…

– Не-е-ет! – кричу я.

Я плачу не только по Дэвиду, но и по пропавшему мальчику, чье имя мы никогда не узнаем. По мальчику, который никогда не вернется к родным. Он пропал навсегда, даже для самого себя.

И еще громче я кричу, когда паутина покрывает лицо Дэвида, и он сам уже не может кричать, ни за себя, ни за кого-то другого.

– Не-е-ет!

– Элисон!

Томас трясет меня за плечо, и картинка вокруг размывается. Я покидаю воспоминания мужа и падаю на кушетку, успокоенная приятными сумерками, которые нас окружают.

Я утыкаюсь лицом в плечо Томаса, стосковавшись по его запаху и теплу. Я напоминаю себе, что он здесь и больше никогда не будет страдать.

– Прости…

– Нет, любимая. Ты спасла меня. Тебе не за что извиняться.

Он обнимает меня и притягивает ближе, дожидаясь, когда бешеное биение сердца в моих ушах затихнет, когда я смогу дышать, не задыхаясь.

– Первая Сестра солгала мне, – говорю я, пытаясь осмыслить увиденное. – Она сказала, что пикси используют тела умерших детей, чтобы кормить ими цветы-зомби. Но всё не так…

– Да. Пикси сами некогда были детьми. – Томас тяжело вздыхает, так что моя голова приподнимается у него на груди. – И они никогда не вернут себе прежний облик.

Мое лицо горит от ярости.

– Больше я не могу смотреть. Пожалуйста, скажи, когда закончится.

Томас крепко прижимает меня к себе.

– Всё хорошо. Есть и плюсы. Эта паутина имела эффект снотворного. Я находился в трансе. Я ничего не помню о времени, проведенном в логове Второй Сестры, просто потому что помнить было нечего. Я только и делал, что видел сны. Но я помню, как пошевелился, когда ты разрезала паутину и я упал на землю. Помню, как ты заворачивала меня в одеяло.

– Да, – шепотом отвечаю я в темноте. – Мне его дала Первая Сестра. Больше она ничем не могла помочь. Она страшно боялась гнева своей сестры. Я использовала это одеяло как носилки – чтобы вытащить тебя оттуда.

– Это я тоже помню. Проблесками я видел тебя – ты оглядывалась, чтобы убедиться, что я не свалился. Твои глаза были цвета свободы. Цвета будущего. В них было столько сочувствия и решимости. И силы.

Мы с Томасом еще крепче прижимаемся друг к другу.

– Я помню, как Морфей вскинул меня на плечо и пронес через портал. Ты и твои крылья то и дело мелькали передо мной. Ты казалась необыкновенной… неземной. Проснуться в твоей постели было всё равно что выйти из десятилетней комы и увидеть ангела. Я узнал твое лицо – наверное, благодаря тем проблескам сознания. Почему-то, когда Королева Слоновой Кости стерла мои воспоминания, эти моменты остались. Наверно, потому что они были не вполне воспоминаниями. Скорее… пробуждениями. И поскольку все остальные воспоминания пропали, я только тебя и помнил. Впоследствии я внушил себе, что крылья мне приснились. Но это было неважно. Потому что, глядя на тебя, с крыльями или без, я чувствовал себя заново родившимся.