Новейший ускоритель (Художник М. Гетманский)

ХРУСТАЛЬНОЕ ЯЙЦО

С год тому назад близ Севендайэлса еще можно было видеть маленькую закопченную лавку, на вывеске которой поблекшими желтыми буквами было написано: «К. Кэйв, естествоиспытатель и продавец редкостей». Витрину лавки загромождало множество самых разнообразных вещей: несколько слоновых клыков, разрозненные шахматные фигуры, четки, оружие, ящик со стеклянными глазами, два черепа тигра и один человеческий, несколько изъеденных молью обезьяньих чучел (одно из них с лампой в руках), старинный шкафчик, засиженное мухами яйцо, очевидно страусовое, рыболовные принадлежности и страшно грязный пустой аквариум. В то время, к которому относится этот рассказ, там был еще кусок хрусталя, выточенный в форме яйца и прекрасно отшлифованный. На это хрустальное яйцо и смотрели двое стоявших перед витриной: высокий худощавый пастор и смуглый чернобородый молодой человек, одетый весьма непритязательно. Молодой человек что-то говорил, энергично жестикулируя; казалось, он убеждал своего спутника купить эту вещь.

Они всё еще стояли у витрины, когда в лавку вошел мистер Кэйв. Борода его шевелилась: он дожевывал хлеб С маслом. Увидев этих людей и выяснив, что их заинтересовало, хозяин лавки сразу приуныл. Он виновато оглянулся через плечо и тихо прикрыл за собой дверь. Мистер Кэйв был старичок с бледным лицом и странными водянисто-голубыми глазами; в его грязноватых волосах мелькала седина; сюртук на нем был поношенный, цилиндр старомодный, ковровые туфли на ногах стоптанные. Он выжидательно смотрел на разговаривающих. Пастор полез в карман брюк, вытащил пригоршню денег и приятно улыбнулся, показав в улыбке зубы. Когда они вошли в лавку, мистер Кэйв, видимо, совсем пал духом.

Пастор спросил напрямик, сколько стоит хрустальное яйцо. Мистер Кэйв бросил тревожный взгляд на дверь в комнаты и ответил: пять фунтов. Пастор, обращаясь одновременно и к своему спутнику и к мистеру Кэйву, стал возражать против такой высокой цены (она действительно была гораздо больше того, что собирался просить Кэйв, когда выставлял этот предмет) и попробовал торговаться. Мистер Кэйв подошел к входной двери и открыл ее.

— Цена пять фунтов, — сказал он, словно желая прекратить бесцельный спор.

При этих словах над занавеской в застекленной двери, которая вела в комнаты, показалась верхняя часть женского лица; глаза с любопытством уставились на двух покупателей.

— Цена пять фунтов, — с дрожью в голосе повторил мистер Кэйв.

Смуглый молодой человек, до сих пор безмолвствовавший, внимательно наблюдал за Кэйвом. Теперь он заговорил:

— Дайте ему пять фунтов.

Пастор посмотрел на своего спутника, словно проверяя, не шутит ли он, потом опять взглянул на Кэйва и увидел, что тот побледнел, как полотно.

— Это слишком дорого, — сказал пастор и, порывшись в кармане, стал пересчитывать свою наличность.

У него оказалось немногим больше тридцати шиллингов, и он снова попробовал образумить своего спутника, с которым, видимо, находился в самой близкой дружбе. Это дало мистеру Кэйву возможность собраться с мыслями, и он стал взволнованно объяснять, что, собственно говоря, не имеет права продавать хрусталь. Оба покупателя очень удивились и спросили Кэйва, почему он не подумал об этом прежде. Мистер Кэйв сконфузился, но продолжал настаивать на том, что продать хрусталь он не имеет права, так как договорился с другим покупателем, который может сегодня притти. Усмотрев в этом заявлении попытку еще больше повысить цену, оба пришедших сделали вид, что хотят уйти, но в это время дверь отворилась, и в лавку вошла некая особа — обладательница черной чолки и маленьких глаз.

Эта полная женщина с резкими чертами лица была моложе мистера Кэйва и гораздо выше его ростом. Она ступала тяжело, и лицо у нее было красное от волнения.

— Хрусталь продается, — сказала она. — И пять фунтов цена вполне достаточная. Я не понимаю, Кэйв, почему ты не соглашаешься на предложение этих джентльменов?

Мистер Кэйв, очень расстроенный вмешательством супруги, сердито посмотрел на нее поверх очков и стал — впрочем, не слишком уверенно — защищать свое право вести дела по собственному усмотрению. Начались пререкания. Оба покупателя с интересом наблюдали эту сцену, то и дело подсказывая миссис Кэйв новые аргументы. Загнанный в тупик, Кэйв все же продолжал свой сбивчивый и неправдоподобный рассказ об утреннем покупателе хрустального яйца. Он волновался все больше и больше, но с необыкновенным упорством стоял на своем.

Конец этому странному спору положил молодой человек. Он сказал, что они зайдут через два дня и таким образом не нарушат интересов покупателя, на которого ссылается мистер Кэйв.

— Но тогда мы уж будем настаивать, — сказал пастор. — Цена пять фунтов.

Миссис Кэйв стала извиняться за мужа, поясняя, что он у нее «со странностями». По уходе покупателей супружеская чета приступила к горячему и всестороннему обсуждению этого инцидента.

Миссис Кэйв изъяснялась начистоту, без всяких обиняков. Несчастный муж дрожал от волнения и то ссылался на какого-то другого покупателя, то утверждал, что хрусталь стоит десять гиней.

— Почему же ты назначил пять фунтов? — спросила жена.

— Предоставь мне вести мои дела по собственному усмотрению, — ответил Кэйв.

С мистером Кэйвом жили падчерица и пасынок, и вечером, за ужином, происшествие снова было подвергнуто обсуждению. Сидевшие за столом были ресьма невысокого мнения о деловых способностях мистера Кэйва, но последний его поступок казался всем верхом безумия.

— По-моему, он и раньше отказывался продать это яйцо, — сказал пасынок, верзила лет восемнадцати.

— Но ведь за него давали пять фунтов! — воскликнула падчерица, молодая особа двадцати шести лет, большая любительница поспорить.

Ответы мистера Кэйва были жалки по своей беспомощности: он только невнятно бормотал, что ему лучше знать, как вести дела. Посреди ужина мистера Кэйва погнали в лавку — запереть двери на ночь. Уши у него горели, слезы досады мешали ему видеть через очки. «Зачем было выставлять яйцо в витрине? Какое легкомыслие!» — вот что мучило его. Он не видел способа отвертеться от продажи хрустального яйца.

После ужина падчерица и пасынок мистера Кэйва нарядились и отправились гулять, а жена поднялась наверх и, попивая горячую воду с сахаром, лимоном и еще кое с чем, стала обдумывать происшествие с хрустальным яйцом. Мистер Кэйв ушел в лавку и оставался там довольно долго под тем предлогом, что ему надо отделать камешками аквариум для золотых рыбок. На самом деле он был поглощен совсем другим, но об этом речь будет впереди.

На следующий день миссис Кэйв заметила, что хрустальное яйцо убрано с витрины и спрятано за связкой книг по рыболовству. Миссис Кэйв переложила его на более видное место. Разговаривать об этом она не стала, так как после вчерашнего спора у нее очень болела голова. Что касается самого Кэйва, то он всегда был рад уклониться от беседы с супругой. День прошел неважно. Мистер Кэйв был рассеян как никогда и крайне раздражителен. После обеда, как только жена по своему обыкновению легла отдохнуть, он опять убрал яйцо с витрины.

На следующий день Кэйв повез в одну из клиник партию морских собак, которые требовались там для анатомических занятий. В его отсутствие мысли миссис Кэйв снова вернулись к хрустальному яйцу и к тому, как потратить свалившиеся с неба пять фунтов. Она уже успела самым приятным образом распределить мысленно эту сумму — между прочим, имелась в виду покупка зеленого шелкового платья и поездка в Ричмонд, — как вдруг звон колокольчика у входной двери вызвал ее в лавку. Посетитель оказался лаборантом из клиники, который пришел пожаловаться на то, что лягушки, заказанные еще на вчерашний день, до сих пор не доставлены. Миссис Кэйв не одобряла этой отрасли деятельности мистера Кэйва, вследствие чего джентльмену, явившемуся в несколько запальчивом настроении, пришлось удалиться после беседы, хоть и краткой, но вежливой, поскольку это зависело от него. Взоры миссис Кэйв, естественно, обратились к витрине: вид хрустального яйца должен был придать реальность пяти фунтам и связанным с этими пятью фунтами мечтам. Каково же было ее удивление, когда яйца в витрине не оказалось!

Она кинулась к тому месту за прилавком, где нашла яйцо накануне. Но и там его не было. Тогда миссис Кэйв немедленно приступила к обыску всей лавки.

Покончив с делами, Кэйв вернулся домой около двух часов. В лавке царил беспорядок. Его жена стояла на коленях за прилавком и с остервенением рылась в материале для набивки чучел. Когда звон колокольчика возвестил о приходе мистера Кэйва, миссис Кэйв высунула из-за прилавка свое злое красное лицо и сразу стала упрекать мужа, что он «спрятал эту вещь».

— Какую вещь? — спросил Кэйв.

— Хрустальное яйцо!

Вместо ответа Кэйв, видимо очень удивленный, бросился к витрине.

— Разве его здесь нет? — воскликнул он. — Боже мой! Куда же оно делось?

В эту минуту дверь в комнату открылась, и в лавку, громко бранясь, вошел пасынок Кэйва, вернувшийся домой за минуту до него. Он работал учеником у мебельщика на этой же улице, но обедал дома и поэтому был зол, узнав, что обед еще не готов.

Когда мальчишка услыхал о пропаже, он забыл про обед и обратил свой гнев с матери на отчима. Мать и сын, конечно, сразу же решили, что Кэйв спрятал хрустальное яйцо. Но тот всячески отрицал это. Свои клятвенные уверения он закончил тем, что сам стал обвинять сперва жену, а потом пасынка: это они спрятали яйцо и хотят тайком продать его. Бурный спор привел к тому, что у миссис Кэйв начался нервный припадок — нечто среднее между истерикой и обмороком, а пасынок опоздал в мебельный магазин на целых полчаса. Мистер Кэйв укрылся от слез жены в лавке.

Вечером спор возобновился, но уже с меньшей страстностью. Теперь это больше походило на судебное разбирательство под началом падчерицы. Ужин прошел невесело и закончился тяжелой сценой. Мистер Кэйв вышел из себя и удалился, громко хлопнув дверью. Воспользовавшись этим, остальные члены семьи уже не стесняясь осудили его поведение, а затем обыскали весь дом с чердака до погреба в надежде найти хрустальное яйцо.

На следующий день оба покупателя зашли опять. Миссис Кэйв приняла их чуть не в слезах. Оказалось, что никто даже не может представить себе, сколько ей пришлось вытерпеть от Кэйва за все время их супружеской жизни. Она сообщила им также — правда, в несколько искаженном виде — историю исчезновения хрустального яйца. Пастор и молодой человек восточного типа с улыбкой переглянулись и сказали, что все это действительно очень странно. Они не стали задерживаться в лавке, так как миссис Кэйв, повидимому, собиралась рассказать им историю всей своей жизни. Однако эта почтенная дама, цепляясь за последнюю надежду, спросила адрес пастора, обещая известить его, если она добьется чего-нибудь от мужа. Адрес был дан, но потом, очевидно, утерян. Миссис Кэйв никак не могла вспомнить, куда она его сунула.

К вечеру этого дня страсти несколько улеглись. Кэйв, уходивший куда-то из дому, ужинал в полном одиночестве, приятно контрастировавшем с недавними бурными спорами. Атмосфера в доме некоторое время оставалась напряженной, но ни хрустальное яйцо, ни покупатели не появлялись.

Теперь, чтобы не вводить читателя в заблуждение, мы должны сказать, что Кэйв солгал: он прекрасно знал, где находится хрустальное яйцо. Оно было в квартире мистера Джекоби Уэйса, ассистента-демонстратора больницы Сэнт-Кетрин на Уэстборн-стрит. Яйцо, прикрытое куском черного бархата, лежало на буфете возле графина с американским виски. От мистера Уэйса и были получены сведения, на основании которых написан настоящий рассказ. Кэйв принес хрустальное яйцо в больницу, спрятав его в мешок с морскими собаками, — принес и настойчиво просил молодого исследователя хранить его у себя. Мистер Уэйс согласился на это не сразу. У него были довольно своеобразные отношения с Кэйвом: ему нравились странные типы, и, не раз приглашая старика к себе, он слушал за трубкой и за стаканом вина его не лишенные занятности замечания о жизни вообще и миссис Кэйв в частности. Мистеру Уэйсу случалось иметь дело с этой дамой, когда -Кэйва не бывало в лавке. Уэйс знал, что Кэйва притесняют дома, и поэтому, обсудив все как следует, он решил взять хрустальное яйцо на хранение.

Кэйв обещал объяснить, почему он так дорожит этой вещью, пока же намекнул, что в хрустале ему открываются видения. В тот же вечер он опять зашел к мистеру Уэйсу.

Кэйв рассказал очень запутанную историю. Хрустальное яйцо было куплено вместе с другими вещами на аукционе у одного торговца редкостями. Цену этой вещи Кэйв не знал и назначил наудачу десять шиллингов. Яйцо пролежало у него на витрине несколько месяцев, и Кэйв уже подумывал, не снизить ли цену, как вдруг сделал странное открытие.

В то время Кэйв чувствовал себя очень неважно. Надо иметь в виду, что во время описываемых событий здоровье его было совершенно расстроено, и вдобавок он страдал из-за пренебрежительного и даже намеренно плохого отношения к нему жены и детей. Его жена, сумасбродная, бессердечная женщина, питала тайную и все возрастающую страсть к спиртным напиткам. Падчерица была зла и заносчива, а пасынок не выносил своего приемного отца и не упускал случая показать это. Хлопоты по лавке тяготили Кэйва, и мистер Уэйс думает, что старику тоже случалось иной раз грешить по части спиртного. Молодые годы Кэйв прожил хорошо, получил приличное образование. Теперь же в довершение ко всем своим бедам он целыми неделями страдал меланхолией и бессонницей. По ночам, когда ему становилось невмоготу от тоски, он тихонько, стараясь никого не разбудить, вставал с постели и бродил по дому. В одну из таких ночей — это было в конце августа — Кэйв заглянул в лавку.

Грязное маленькое помещение было погружено во тьму, и только в одном месте теплился какой-то странный свет. Подойдя ближе, Кэйв увидел, что свет исходит от хрустального яйца, которое лежало на углу прилавка, у самой витрины. Тонкий луч света, пробивавшийся сквозь щель в ставне, ударял в яйцо и, казалось, наполнял его сиянием.

Кэйв сразу же заметил, что это противоречит законам оптики, известным ему еще со школьной скамьи. Лучи должны были преломиться в хрустале и образовать фокус, но такое рассеяние света резко нарушало физические законы. Кэйв подошел к яйцу еще ближе и внимательно пригляделся к нему, вдруг загоревшись той научной любознательностью, которая определила его призвание в молодости. Он очень удивился, увидев, что свет растекается по всему яйцу, как будто это был полый шар, наполненный каким-то сверкающим газом. Обходя яйцо со всех сторон, Кэйв заслонил его от луча света, но от этого хрусталь не потускнел. Пораженный, Кэйв взял хрустальное яйцо и перенес его подальше от окна — в самую темную часть лавки. Яйцо продолжало светиться еще минут пять, потом стало медленно тускнеть и погасло. Кэйв передвинул его в полосу света — и сияние тотчас же возобновилось.

Мистер Уэйс мог проверить поразительный рассказ Кэйва. Он сам много раз держал яйцо перед световым лучом, диаметр которого не должен был превышать миллиметра. В темноте же, под куском черного бархата, хрусталь хоть и слабо, но несомненно фосфоресцировал. Однако в этом фосфоресцировании было что-то своеобразное, и видели его не все. Так, например, мистер Харбинджер — имя, известное каждому читателю, интересующемуся работой Пастеровского института, — оказался совершенно неспособным уловить какой бы то ни было свет. У мистера Уэйса эта способность была гораздо ниже, чем у Кэйва. И даже у самого Кэйва она сильно менялась, обостряясь в периоды наибольшего утомления или упадка сил.

Этот свет в хрустале зачаровал Кэйва с самого начала. И то, что он ни с кем не поделился своим открытием, больше говорит о его глубоком одиночестве, чем целый том патетических описаний. Кэйв жил в атмосфере злобы и вечных придирок, и признание, что какой-нибудь предмет доставляет ему удовольствие, было связано для него с риском лишиться этого предмета. Он заметил, что с приближением утра поверхность хрусталя теряет свой блеск, и некоторое время ему удавалось наблюдать это странное явление только по ночам в темном углу лавки.

Тогда он решил воспользоваться куском старого бархата, который до сих пор служил фоном для коллекции минералов. Сложив бархат вдвое и накрыв им голову и руки, Кэйв получил возможность улавливать игру света в хрустальном яйце даже днем. Он боялся, как бы жена не застала его за этим занятием, и отдавался созерцанию хрусталя только в послеобеденное время, когда она отдыхала, да и тут из осторожности прятался за прилавком в самом темном углу. Однажды, поворачивая яйцо в руках, Кэйв сделал еще одно открытие. В глубине яйца что-то вспыхнуло, как молния, и исчезло, но Кэйву показалось, словно на одно мгновение перед ним открылись просторы какой-то неведомой страны. Повернув яйцо еще раз, Кэйв закрыл его от света и вызвал опять то же видение.

Было бы слишком долго и скучно рассказывать обо всех стадиях этого открытия Кэйва. Достаточно сообщить результат: рассматриваемый под углом примерно в сто тридцать семь градусов к световому лучу, хрусталь давал ясную картину обширной и совершенно необычайной местности. Видение это вовсе не походило на сон, в нем была реальность, и чем сильнее был свет, тем оно казалось живее и ярче. Картина находилась в непрестанном движении, то есть некоторые предметы в ней двигались, но медленно и последовательно, как бывает в действительности, и в полном соответствии с направлением светового луча и переменой угла зрения. Так бывает, когда смотришь на что-нибудь сквозь овальное стекло: стоит его повернуть — и все предстает в ином виде. По словам мистера Уэйса, Кэйв рассказывал очень обстоятельно и никакого возбуждения, которое обыкновенно наблюдается у галлюцинирующих, в нем не было заметно. Нужно сказать, однако, что все попытки самого Уэйса разглядеть эту картину в бледном опаловом блеске хрусталя не имели успеха, несмотря на все его старания. Разница в силе впечатлений, получаемых этими двумя людьми, оказалась очень велика, и то, что представлялось Кэйву целой картиной, было лишь туманным пятном для мистера Уэйса.

Этот пейзаж неизменно являл собой широкую равнину, и Кэйв смотрел на нее откуда-то сверху, словно с башни или мачты. На востоке и на западе равнина замыкалась далеко простирающимися красноватыми скалами, напоминавшими Кэйву скалы, виденные им на какой-то картине; что это была за картина, мистер Уэйс вспомнить не мог. Скалы уходили к северу и к югу (Кэйв определял направление по звездам, которые были видны ночью) и, не сомкнувшись, терялись в безграничных туманных далях. В первый раз Кэйв находился ближе к восточной цепи скал, над которой всходило солнце. Он увидел множество парящих призраков и принял их за птиц. Против солнца эти птицы казались совсем темными, а попадая в тень, ложившуюся от скал, они светлели. Внизу под собой Кэйв видел длинный ряд зданий. Он смотрел на них сверху. По мере приближения к темному краю картины, где лучи света преломлялись, эти здания становились неясными. Вдоль сверкающего широкого канала тянулись ряды деревьев, необычных по форме и окраске, — то темнозеленой, как мох, то прозрачно серой. Что-то большое и яркое проносилось над скалами и долиной. В первый раз эти видения открывались Кэйву только на секунды, не больше. Руки у него дрожали, голова тряслась, и картина то появлялась, то снова исчезала в тумане. Ему было очень трудно найти тот нужный угол зрения, при котором видение возникало вновь.

Второй раз удача пришла к Кэйву только через неделю. Промежуток не дал ничего, кроме нескольких мучительно неясных проблесков и, пожалуй, некоторого опыта в обращении с яйцом. Но теперь равнина открылась перед ним в перспективе. Вид изменился, но у Кэйва была странная уверенность, неоднократно подкреплявшаяся дальнейшими наблюдениями, что он все время смотрит на этот необычайный мир с одного и того же места, только в разных направлениях. Большое длинное здание крышу которого он видел в первый раз под собой, теперь отступило вдаль. Кэйв узнал его по крыше. Перед фасадом была широкая терраса; посредине ее на равном расстоянии одна от другой высились огромные, но очень стройные мачты, к верхушкам которых были прикреплены маленькие блестящие предметы, отражающие лучи клонившегося к закату солнца. О назначении этих предметов Кэйв догадался гораздо позднее, когда описывал эту сцену мистеру Уэйсу. Терраса нависала над пышной зарослью, а дальше простирался широкий, поросший травой луг, на котором отдыхали какие-то существа, похожие на жуков, но гораздо крупнее. За лугом бежала дорога, мощеная розовым камнем, а еще дальше, параллельно отдаленным скалам, расстилалась зеркальная водная гладь, окаймленная по берегам густой красной травой. Большие птицы величественно парили в воздухе. По ту сторону реки, среди деревьев, похожих на гигантские мхи и лишайники, высилось множество великолепных зданий, отсвечивающих на солнце полировкой гранита и металлической резьбой. И вдруг перед Кэйвом что-то промелькнуло; это было словно взмах крыла или движение украшенного драгоценными камнями веера. И тотчас же он увидел чье-то лицо, вернее верхнюю часть лица, с очень большими глазами. Кэйву показалось, что лицо придвинулось вплотную к его лицу, что их разделяет только хрусталь. Взволнованный и пораженный живостью этих глаз, он отпрянул назад, заглянул за яйцо и с удивлением увидел себя все в той же холодной, темной лавке, пропитавшейся запахом метила, плесени и всякого старья. Пока Кэйв озирался по сторонам, сияние в хрустальном яйце стало меркнуть и скоро совсем погасло.

Таковы были первые впечатления мистера Кэйва. Весь его рассказ отличался большой точностью и множеством убедительных подробностей. Блеснув перед ним в первый раз только на миг, равнина сразу же поразила его воображение. А по мере того как он обдумывал виденное, его любопытство перешло в страсть. Дела в лавке велись спустя рукава, так как ее хозяин думал только о том, как бы вернуться к своим наблюдениям. И вот тогда-то — это было через несколько недель после первого видения -Кэйв, как я уже рассказывал, с таким трудом спас от продажи хрустальное яйцо, на которое позарились двое покупателей.

Держа свое открытие в тайне, старик любовался этой диковинкой украдкой, словно ребенок, заглядывающий одним глазком в чужой сад. Но мистер Уэйс, несмотря на свою молодость наделенный очень ясным и точным умом, решил приступить к исследованию систематически. Свечение хрусталя, которое он наблюдал собственными глазами, убедило его в правдоподобности некоторых утверждений Кэйва. Старик не ждал приглашений полюбоваться зрелищем чудесной страны и просиживал у мистера Уэйса все вечера с половины девятого до половины одиннадцатого, а иногда забегал и днем, когда хозяина не было дома. Приходил он и по воскресеньям после обеда. Уэйс с самого начала вел подробную запись наблюдений, и точность его научного метода помогла установить связь между направлением светового луча и той точкой, с которой видение открывалось Кэйву.

Поместив хрустальное яйцо в ящик с небольшим отверстием для светового луча и замазав стекла окон своей комнаты голландской сажей, мистер Уэйс значительно улучшил условия наблюдений, так что вскоре они получили возможность обозревать равнину из конца в конец.

Теперь мы можем дать краткое описание призрачного мира внутри хрустального яйца. Метод работы был всегда одинаков: Кэйв смотрел в хрусталь и рассказывал, что он там видит, а мистер Уэйс, научившийся писать в темноте еще в студенческие годы, кратко записывал его слова. Когда хрусталь потухал, его клали на прежнее место и зажигали электричество. Мистер Уэйс задавал Кэйву вопросы, уточнял некоторые неясности. Во всем этом не было ровно ничего фантастического, все имело совершенно деловой характер. Мистер Уэйс вскоре же направил внимание Кэйва на те птицеподобные существа, которые каждый раз появлялись в хрустале. Некоторое время Кэйв считал их чем-то вроде дневных летучих мышей, потом, как это ни странно, стал называть их херувимами. У них были круглые почти человеческие головы, и глаза, которые в свое время так потрясли Кэйва, принадлежали одному из этих существ. Их широкие, лишенные оперения крылья отливали серебром, словно рыба, только что вынутая из воды. Но, как выяснил мистер Уэйс, они нисколько не походили на крылья летучих мышей или птиц и держались на изогнутых ребрах, выступающих веером по обе стороны туловища. Больше всего в них было сходства с крыльями бабочек. Туловище этих существ было небольшое; ниже рта находились два пучка хватательных органов, похожих на длинные щупальцы. Сначала это казалось мистеру Уэйсу невероятным, но в конце концов он не мог не убедиться, что именно этим существам принадлежат величественные здания и прекрасный сад, так украшающий равнину. В дальнейшем Кэйв подметил, что крылатые существа попадали в свои жилища не через двери, а через большие круглые, легко открывающиеся окна. Они опускались на свои щупальцы, складывали крылья, вплотную прижимая их к телу, и прыгали внутрь. Кроме них, тут было множество других более миниатюрных существ, подобных большим стрекозам, бабочкам и летающим жукам, были и ползающие жуки — огромные, яркие, — которые лениво копошились на лугу. На дороге и на террасах виднелись большеголовые существа, похожие на больших мух, но бескрылые; они деловито сновали взад и вперед и прыгали, опираясь на свои щупальцы.

Мы уже упоминали о блестящих предметах на мачтах, которые стояли перед террасой ближайшего здания. Внимательно всмотревшись в одну из таких мачт, Кэйв увидел, что этот блестящий предмет ничем не отличается от его собственного хрустального яйца. Такие же хрустальные яйца были и на других двадцати мачтах.

Время от времени одно из больших крылатых существ взлетало на какую-нибудь мачту и, обхватив ее щупальцами, вглядывалось в хрусталь пристально и долго, иной раз минут по пятнадцати. Целый ряд наблюдений, сделанных по инициативе мистера Уэйса, убедил их обоих, что хрусталь, в который они всматриваются, укреплен на верхушке самой дальней мачты и что в лицо Кэйву заглянул один из обитателей этого мира.

Вот самое существенное в этой очень странной истории. Если не считать ее от начала до конца хитроумной выдумкой Кэйва, придется признать одно из двух: либо его хрусталь существовал одновременно в обоих мирах и, перемещаясь в одном мире, оставался неподвижным в другом, что маловероятно, либо между этими хрустальными яйцами существовала какая-то связь и то, что было видно внутри одного хрустального яйца, при определенных условиях могло открыться наблюдателю в другом мире, и наоборот.

Сейчас мы, конечно, не можем объяснить, каким образом два хрусталя могли быть связаны между собой, но современный уровень науки уже допускает такую возможность. Предположение о некоей связи между двумя хрустальными яйцами принадлежит мистеру Уэйсу, и на мой взгляд оно вполне вероятно.

Но где же находится этот другой мир? Живой ум мистера Уэйса ответил и на этот вопрос. После захода солнца небо в хрустале быстро темнело — сумерки там были очень коротки, — появлялись звезды, те же звезды, которые мы видим на нашем небосклоне. Кэйв узнал Большую Медведицу, Плеяды, Альдебаран и Сириус. Таким образом, этот мир находился в пределах солнечной системы и, самое большее, на расстоянии нескольких сот миллионов миль от нашего. Продолжая свои исследования, мистер Уэйс установил, что полночное небо в том мире темнее, чем наше в зимнюю ночь, а солнечный диск немного меньше. Там были две небольшие луны, причем одна из этих лун двигалась так быстро, что ее движение было заметно глазу. Они подымались невысоко и исчезали вскоре после восхода. Это объяснялось тем, что каждый их оборот вокруг своей оси сопровождался затмением вследствие близости обеих лун к своей планете. Все это в точности соответствовало тем астрономическим законам, какие должны существовать на Марсе, хотя мистер Кэйв и не подозревал этого.

В самом деле, почему не допустить, что, глядя в хрустальное яйцо, Кэйв действительно видел планету Марс и ее обитателей? А если так, значит вечерняя звезда, ярко сияющая в небе этого отдаленного мира, была наша Земля.

Первое время марсиане — если это на самом деле были они, — повидимому, не подозревали, что за ними наблюдают. Иной раз кто-нибудь из них поднимался на мачту, смотрел в хрустальное яйцо и быстро перелетал к другому, словно не удовлетворенный открывшимся ему зрелищем. Мистер Кэйв наблюдал за жизнью этих крылатых существ незаметно для них, и его впечатления, несмотря на всю их отрывочность, были очень любопытны. Представьте себе, что бы подумал о человеке марсианин, которому после долгих приготовлений минуты на четыре, не больше, открылось бы зрелище Лондона с высоты колокольни Сент-Мартина!

Кэйв не мог сказать, были ли крылатые марсиане такими же существами, как и те, что прыгали по дороге и террасе, и могли ли последние обзавестись по желанию крыльями. Несколько раз на равнине, появлялись какие-то неуклюжие двуногие существа, отдаленно напоминавшие обезьян. Белые и полупрозрачные, они паслись среди обросших лишаями деревьев, и однажды за ними погнался прыгающий круглоголовый марсианин. Он схватил одного из этих двуногих своими щупальцами. Но тут видение поблекло, и мистер Кэйв остался во мраке, один со своим неудовлетворенным любопытством. В другой раз какой-то большой предмет с невероятной быстротой пронесся по дороге. Мистер Кэйв принял его сначала за гигантское насекомое, но потом увидел, что это металлический аппарат чрезвычайно сложной конструкции. Он хотел разглядеть его как следует и не смог — аппарат исчез из виду.

Мистер Уэйс решил привлечь внимание марсиан, и как только глаза одного из них вплотную приблизились к хрусталю, Кэйв крикнул и отскочил, а Уэйс сейчас же зажег свет, и они стали жестами подавать сигналы. Но когда Кэйв снова посмотрел в хрусталь, марсианина там уже не было.

Исследования продолжались до ноября. К этому времени Кэйв убедился, что подозрения его домашних улеглись, и стал уносить хрустальное яйцо с собой, пользуясь каждой возможностью погружаться в видения, составлявшие теперь чуть ли не единственную реальность его жизни.

В декабре в связи с приближающимися экзаменами мистер Уэйс был занят больше обычного; исследования яйца приходилось откладывать с недели на неделю. Со времени последней встречи с Кэйвом миновало дней десять-одиннадцать, и мистеру Уэйсу вдруг захотелось возобновить наблюдения, благо спешная работа у него кончилась. Он отправился к Севендайэлсу, но, свернув на знакомую улицу, увидел, что у торговца птицами и сапожника окна закрыты ставнями. Лавка мистера Кэйва была заперта.

Уэйс постучался; ему открыл пасынок Кэйва, в трауре. Он сейчас же позвал мать, и мистер Уэйс не мог не заметить ее хоть и дешевенького, но чрезвычайно эффектного вдовьего наряда. Мистер Уйэс не очень удивился, узнав, что Кэйв умер и уже похоронен. Миссис Кэйв проливала слезы, и голос у нее звучал хрипло. Она только что вернулась с Хайгэйтского кладбища. Все ее мысли были поглощены планами на будущее и печальной церемонией погребения. Однако мистер Уэйс хоть и с трудом, а все же узнал подробности смерти Кэйва.

Кэйв был найден мертвым в лавке рано утром. Его окоченевшие руки сжимали хрустальное яйцо, на губах застыла улыбка, рассказывала миссис Кэйв. Кусок черного бархата лежал на полу у его ног. Смерть наступила уже пять или шесть часов назад.

Для мистера Уэйса это был большой удар. Он горько упрекал себя за то, что не обратил должного внимания на здоровье старика. Но его мысли были заняты главным образом хрустальным яйцом. Зная характер миссис Кэйв, молодой человек старался подойти к этой теме как можно осторожней. Он был потрясен, узнав, что хрусталь уже продан…

Когда покойника перенесли наверх, миссис Кэйв сразу же вспомнила про чудака пастора, предлагавшего пять фунтов за хрустальное яйцо, и решила написать ему, что эта вещь нашлась. Но усердные поиски, в которых принимала участие и дочь, ни к чему не привели — адрес затерялся. У миссис Кэйв не было средств «и на траур, ни на достойные похороны, которых заслуживал столь почтенный обитатель Севендайэлса. Поэтому она прибегла к помощи одного знакомого торговца с Грэйт-Портленд-стрит. Он любезно согласился взять часть вещей Кэйва по собственной расценке. В их числе было и хрустальное яйцо. Выразив, — правда, несколько торопливо — приличное случаю сожаление, мистер Уэйс поспешил на Грэйт-Портленд-стрит. Но там он узнал, что хрустальное яйцо уже продано и что купил его высокий смуглый человек в сером костюме. Здесь фактический материал этой странной, но, на мой взгляд, чрезвычайно любопытной истории обрывается. Торговец с Грэйт-Портленд-стрит не знал, кто был высокий смуглый человек в сером, и не мог точно описать его мистеру Уэйсу. Он даже не заметил, в какую сторону этот человек направился, выйдя из лавки. Мистер Уэйс до конца испытал терпение торговца, изливая в бесконечных расспросах свою досаду. Наконец, поняв, что затеянное им исследование рухнуло, он вернулся домой и с недоумением увидел, что его заметки не испарились, как сон, и попрежнему лежат на неубранном столе.

Легко представить себе разочарование мистера Уэйса. Он посетил торговца на Грэйт-Портленд-стрит еще раз и столь же безрезультатно, дал объявления в некоторые журналы, которые могли попасть в руки коллекционеров, написал письма в «Дейли кроникл» и «Нэйчюр». Однако два последних органа, подозревая мистификацию, просили мистера Уэйса подумать как следует, прежде чем настаивать на опубликовании своих писем. Ему дали понять, что эта странная история, лишенная каких бы то ни было вещественных доказательств, может повредить его репутации ученого. Между тем работа в больнице требовала, чтобы он безотлагательно занялся ею.

Таким образом, месяца через полтора мистер Уэйс поневоле отказался от поисков хрустального яйца, если не считать двух-трех его визитов к некоторым антикварам. Яйцо до сих пор остается неразысканным. Впрочем, Уэйс признался мне, что время от времени им овладевают приступы рвения и он бросает самые неотложные дела, чтобы снова отдаться поискам.

Найдется ли хрустальное яйцо, или оно потеряно навсегда и мы ничего не узнаем о нем, об этом можно только гадать. Если теперешний его обладатель коллекционер, то надо надеяться, что мистеру Уэйсу удастся напасть на его след через посредство антикваров. Он уже узнал, что пастор и «восточный человек», с которыми имел дело мистер Кэйв, были не кто иные, как достопочтенный Джемс Паркер и молодой яванский принц Боссо-Куни. Им я обязан некоторыми подробностями этой истории. Настойчивость принца объяснялась просто любопытством и оригинальничаньем. Чем упрямее Кэйв отказывался продать хрустальное яйцо, тем больше принцу хотелось купить его.

Вполне вероятно, что во втором случае покупателем был не коллекционер, а просто случайный прохожий, и, может быть, хрустальное яйцо, находится сейчас на расстоянии какой-нибудь мили от меня и украшает чью-нибудь гостиную или даже служит пресспапье, не обнаруживая своих замечательных свойств. Эта мысль отчасти и побудила меня написать историю хрустального яйца в форме рассказа: так она легче всего попадет на глаза читателю.

Мое собственное мнение о хрустальном яйце вполне совпадает с мнением мистера Уэйса. Я думаю, что между хрусталем, укрепленным на вершине мачты на Марсе, и хрустальным яйцом мистера Кэйва существует какая-то тесная связь, в настоящее время совершенно необъяснимая. Мы оба полагаем также, что хрусталь мог быть послан с Марса на Землю (еще в незапамятные времена) с тем, чтобы дать возможность марсианам ближе познакомиться с нашими земными делами. Возможно, что в нашем мире находятся также хрустали, соответствующие хрусталям других мачт. Ясно одно: никакой ссылкой на галлюцинации изложенные факты объяснить нельзя.