Новое назначение

51

Одетый в темно-синюю пижаму, Василий Данилович сосредоточенно пишет за столом в доме приезжих. Верхний свет погашен, настольная лампа ярко освещает тетрадку, которую строка за строкой он быстро заполняет не совсем разборчивым, стариковским, без нажима, почерком.

Стук в дверь отвлекает Челышева.

— Да, да.

Он дописывает фразу, поднимает голову, видит Головню-младшего.

Петр уже успел умыться, переодеться, пообедал. На нем сейчас тот же щеголеватый, с багряной искоркой костюм, в каком Василий Данилович видел его в министерстве. Свежая голубая рубашка, празднично сияют ботинки — во всем угадывается заботливая рука жены. В нещедром отсвете настольной лампы волосы после душа выглядят темными, рыжеватый оттенок почти незаметен. Одну руку Петр прячет за спину. И не сдерживает улыбку:

— Разрешите, Василий Данилович, поздравить вас с юбилеем.

— Ох, сегодня уж меня напоздравляли. Пора бы с этим кончить.

— У меня особенное поздравление. Не с пустыми руками к вам пришел. — Из-за спины Петр выпрастывает тяжелого, поблескивающего разноцветным оперением селезня. — Примите, Василий Данилович.

— Что вы? Куда мне? Значит, все-таки добыли? Не ожидал. Никак не ожидал.

— Вот как раз, кстати, и придется. Еще один пример к вашей «Третьей неожиданности».

— Э, это уж четвертая.

— А что? Еще вас, Василий Данилович, удивим. И, наверное, не разок.

— Чем же? Выкладывайте, выкладывайте, ежели уж начали. Что еще придумали?

— Да многое замыслено. Но надобно испробовать. Для таких проб мы на Кураковке решили заменить вагранки малыми домнами.

Держа по-прежнему увесистого селезня в руке, Петр увлеченно излагает свою мысль. Вагранка — устарелая вещь. Приходится расплавлять чугун, опять пускать в дело кокс, снова избавляться от серы, получать шлаки. Не лучше ли малые домны? Будем выплавлять чугун для литейного цеха, и одновременно эти малые домны послужат базой для всяческих опытов. Пробовать, пробовать — вот чего жаждут изобретатели. Право на опыт, на опробование — мы это должны провозгласить. И, как требует марксизм, подкрепить это право материально. Таков смысл малых домен. Уже и средства, Василий Данилович, мы на это выкроили.

«Настоящий инженер», — вдруг думается Челышеву. И лишь в следующий миг на ум приходит: именно этак когда-то и его, молодого Челышева, окрестил Курако. Что же, пожалуй, уже не очень страшно сойти, как говорится, с круга: есть наследники. А впрочем, почему же еще и не пожить? Старик произносит:

— Ей-ей, кажется, и впрямь доживу до четвертой неожиданности.

— Безусловно!

Этот свой пылкий возглас Петр еще подтверждает взмахом руки. И вдруг улыбается, глядя на охотничью свою добычу.

— Разрешите, Василий Данилович, я этого незапланированного селезня тут где-нибудь устрою.

— Не надо. К чему мне?

— Да везите хоть в Москву. Или здесь нам, кураковцам, закатите ужин.

Петр озирается, видит брошенную на диван газету, укладывает на нее селезня.

Челышеву невольно вспоминается диван, горка газет в больничной обители Онисимова. Без всякой связи с предыдущим он сокрушенно произносит:

— Онисимов-то… Слышали? Безнадежен. Погибает. Вчера был у него.

Петр молча воспринимает эту весть. Василий Данилович продолжает:

— Просил вам передать, чтобы вы заглянули к нему, когда будете и Москве.

Петр по-прежнему безмолвствует. Губы сжаты. Нервно заиграли, заходили желваки. Тяжелые складки словно бы еще потяжелели.

— Надо бы, Петр Афанасьевич, к нему пойти.

Директор Кураковки опять не отзывается.

— Так не буду вам мешать, — наконец сумрачно говорит он.

Сутулый, широко раздавшийся в лопатках, он оставляет комнату.

— Орешек, — бормочет Челышев.

И немного погодя снова берется за перо.

Час спустя Василий Данилович в шляпе, в пальто шагает по каменным приступкам дома приезжих под ночное небо Андриановки, чуть окрашенное мерцающим багровым отливом. Доменщика-академика влечет завод.

1960-1964 гг.