Новые боги: Дважды воскрешенный

Сосредоточившись, я усилием мысли создал святой огонек — татуировка на ладони вспыхнула и потекла голубоватым светом, образуя шар. Грусть не отступила, мои телохранители придвинулись ко мне поближе, настороженно озираясь. Мы шли по некогда знаменитой Улице Западных Ворот — сюда прибывали караваны длиной иногда с саму улицу, загонялись и осматривались бдительной стражей. Я помню, что дома здесь были исключительно с плоской крышей, чтобы маги могли патрулировать взад-вперед всю улицу и, при необходимости, атаковать лазутчиков, прибывших под видом мирных купцов.

А теперь вместо Улицы Западных Ворот была широкая мостовая, поросшая редкой травой, да груды камней вдоль нее.

Я водил святым огоньком перед собой, иногда направляя руку на развалины — если бы там был кто-то живой, зверь или человек, шар поменял бы цвет со светло-голубого на красный или розовый. Тихо. Безлюдно. И никаких следов магии.

Дойдя до первого разветвления улиц, мы остановились.

— Куда дальше, святой отец? — почти шепотом спросил Бол.

— Влево, — так же тихо ответил я.

— Почему влево? — в свою очередь спросил Хатчет.

— Там кварталы богачей. Большие дома, богатая добыча… Орки скорее всего обитали там. Но мы обойдем и остальные улицы потом. Мало ли что.

Хатчет согласно хмыкнул и пошел вперед, я последовал за ним, Бол был замыкающим. Мне бросилась в глаза их выправка, почти одинаковая — посох просунут под рюкзаком наискось, и нижний его конец у обоих находился примерно в пяди от земли, меч каждый держал в расслабленной руке у бедра острием вниз. Я же свой посох использовал по назначению, нарушая мертвую тишину стуком и шорохом.

Первым не выдержал Бол.

— Может, песню споем, — предложил он неуверенно.

— Про веселую вдову и её дырявые юбки, — ехидно ответил Хатчет. — Тут же слетится вся нечисть на свежатинку.

Бол заткнулся, но ненадолго.

— Святой отец, — взмолился он. — Ну хоть вы молитву какую затянули бы! Невозможно в этой тишине!

Я согласно кивнул, повесил посох под рюкзак по примеру пограничников и полез в рюкзак за книгой. Открыв главу «Об истине пути», стал читать негромко, но твердо, как на проповеди, подсвечивая себе святым огнем.

— Господь истинный мой, пребудь светочем мне и звездой путеводной, охрани меня от тьмы колючей, от морд злючих, от людей лихих, от затрат чужих. Разгони напасти, освети перекрестья дорог, хранителем мне будь. Кровь дорожную соберу для тебя, на ногах своих принесу, на руках сто дел будет добрых, на устах сотня слов святых, и да услышится каждое…

Парни расправили плечи, шли уже не так напряженно, а, можно сказать, даже бесстрашно. Стремительно темнело. Из развалин домов торчали высохшие деревья — казалось, словно неведомые звери из тени тянут свои лапы. Свет в моей ладони стал боле ярким, но так и оставался синим.

Спустя полчаса такой прогулки нам не встретилось никого и ничего, кроме руин — оторопь брала при мысли, что когда-то здесь был державный град Выжег. На этой улице цвели каштаны и липы, проезжали кареты и повозки, величественно шли купцы, сопровождаемые нагруженными носильщиками, надменно фланировала городская стража, сверкая на солнце броней. Мощеная мостовая сохранилась, но была занесена мусором и всюду проросла мхом. Через сотню-другую лет, подумал я, здесь окончательно будет лес, и никто не узнает в очертаниях замшелого камня посреди зеленой поляны памятника лорду-основателю…

Я убрал книгу и продолжил чтение уже по памяти, ибо солнечный свет окончательно померк, но неожиданно меня перебил Хатчет.

— Святой отец, как вы смотрите на то, чтобы остановиться вон в той усадьбе?

Он повернулся и указал мечом на покосившуюся ограду дома. Ограда была железная, что бросалось в глаза даже в таком полумраке. За первой роскошью скрывалась роскошь вторая — каменная будка для охранника у ворот. «Купчинова обитель», — констатировал я, перешагивая через полусгнившую жердь, коей преграждали путь подъезжавшим каретам или, может даже, караванам. Жердь некогда откидывалась вверх одним концом, вращаясь другим в петле, а теперь вот откинулась окончательно, и петли тоже проржавели.

Я сделал знак рукой, и парни, снова подобравшись, вошли за мной вовнутрь.

Сильные руки с длинными ногтями обвили обнаженный торс Крата.

— Шера?

— Шера, мой повелитель, — мурлыкнула хозяйка веселого дома ему в ухо. — Ты устал сегодня?

— Очень. К тому же, пахнет от меня как от стада козлов. Мне надо в купальню.

— От тебя пахнет мужчиной. Сильным, властным, славно потрудившимся…

— Шера, когда ты возбуждаешься, прошу — держись от меня подальше. Или убери этот маникюр. Шрамы от твоих страстных объятий заживают очень долго.

— Ммм, а разве ты не маг, и не можешь их вылечить?

— Мгновенно — нет. Так что прошу…

— Ночной вожак не должен никого просить, ибо волен приказать, — послышался голос из тени.

— Кубо! — воскликнула Шера, обернувшись. — Ну что ты такой серьезный всегда, сбрось маску голема, развейся хоть раз!

— Убьют, сожгут, развеют, — мрачно ответствовал подручный. — Без моего участия.

— А вот и не подеретесь, — весело съехидничал Крат. — Или все же?..

Из тени никто не вышел. Спустя несколько мгновений в глубине дома тихо стукнула дверь.

— Ушел, — торжествующе констатировала женщина. — Не любит он меня. Идем в купальню, от тебя и правда воняет. А поскольку я уже успела с тобой наобниматься, придется тебе и меня помыть…

— Пошли, — устало вздохнул Крат. — Мне порой кажется, что от тебя отделаться куда сложнее, чем от старых вожаков.

— Скажу проще — от меня вообще невозможно отделаться!

Я сидел на уцелевшей резной скамеечке и при свете факела дорисовывал карту Выжега. Сперва я намеревался взять за основу старую карту ещё тогда целого города — но увы, схемы, взятые из монастырской библиотеки, не пригодились бы. Некоторые улицы были завалены камнями и мусором, а в богатых кварталах напрочь отсутствовало несколько домов, так что паутина дорог древнего города выглядела теперь совсем иначе.

Хатчет и Бол обшаривали окрестности уже по второму разу, как со мной, так и без меня. Подозреваю, что они просто мародерничали, набивая карманы тем, что осталось от ценностей горожан, ибо все, что ранее лежало на виду, либо было спрятано, орки вынесли подчистую. Однако магические тайники остались, кои я обнаружил с легкостью, в головах статуй, на глубине пяти локтей и даже в стенах домов. Простенькие амулеты иллюзий на последнем издыхании прикрывали ценности, и тайники неизбежно подверглись бы разорению спустя месяц-другой после нашего рейда.

Нам повсюду сопутствовала удача — в первую же пару дней я уничтожил около трехсот орочьих амулетов и несчетное множество амулетов из глины и слюды, похожих на разбойничьи — допросные, наступательные, маскирующие.

Мы жили в богатом доме. Истинно богатом — сохранились крепкие кровати из мореного дерева, покрытого лаком, на которых, благодаря таланту плотника, было приятно спать даже без матрасов. В подвале оказалась просторная кухня с единственной уцелевшей кастрюлей, парой тарелок и запасом дров для плиты. В кулинарии я всегда был искушен, так что умело готовил дичь, ежедневно приносимую бывшими пограничниками. Во дворе даже имелась большая ванна, наполненная лечебной грязью, поступающей из земных недр. Кто-то очень дорого заплатил за этот дом. Даже сейчас эта грязь — хоть и затянутая мхом, — сохранила свои свойства, о чем свидетельствовал видимый мной слабо мерцающий магический свет вокруг ванны.

На третий день было решено двигаться в кварталы победнее и пройти их за полдня, после чего наша миссия в Выжеге была условно завершенной. Правда, судя по вновь составленной мной карте, обратный путь снова лежал через кварталы богачей, центральную площадь, а далее, сделав небольшой изгиб, через трущобы выводил нас на имперский тракт, двухдневная прогулка по которому приведет нас в Смут.

— Дерррьмо, — шипел Бол, продираясь первым через заросшие переулки. — Гляньте, отец Дэм. Как иронично чистит природа за своими созданиями! Были помои — теперь папоротник. Была кучка тряпок — извольте вполне съедобные грибы. А вон там, в трещине глиняной хибары, даже виноградная лоза, правда, уже без винограда.

— Птицы тут кормятся, — мрачно добавил Хатчет. — И звери мелкие. Странно, что мышей нету. В лесу ведь как — либо мыши, либо лисы да совы. Вместе не уживаются.

— Кто-то их истребил, — пробормотал я и вдруг вздрогнул от страшной догадки. — А может… может, это Бюхгайм?!

— А кто это? — лениво спросил Бол, пиная свалку трухлявых досок.

— Крысиный демон, — ответил я и осенил себя знаком. — Считается, что его развоплотил сам Сатан. Вдруг он снова набрался силы явиться в этот мир? И призывает к себе грызунов, чтобы потом завоевать…

— Да бросьте, святой отец, — засмеялся сзади меня Хатчет. — В Венца верите, а в Сатана нет? Чтоб он да не смог до конца его прихлопнуть? Я помню, что писали в «Приходе Богов». Остались только Хсарус, Копийн и Пагалат.

— Ты читал эту летопись? — поразился я. — Я лишь раз её переписывал! В наших краях есть только две книги — в монастырской библиотеке и у кузнеца Симеона. Уж больно просил сей могучий муж книгу пострашнее…

— Дак мы с Симеоном, почитай, каждую декаду видимся, — хихикнул Бол. — Кузнечное дело, оно, знаете ли, с воинским бок о бок идет.

— А, ну да… — Я потер лоб. — Что-то я устал. Давайте поворачивать назад. Солнце уже высоко. Наберем воды в водокачке на окраине и двинем к тракту.

— Вот так прямо, сразу? — удивился Бол.

— Отец Дэм, — угрюмо начал Хатчет. — Нам бы сперва в тот домик заскочить бы, а? Вещи мы там кое-какие оставили, забрать бы.

Ну да, вещи, подумал я. Видать, изрядно наскребли меди и серебра по тайникам, раз по жаре стремятся сделать такой крюк.

— Добро, — кивнул я.

Мы выдвинулись в сторону нашего временного дома в том же порядке, что и всегда: Хатчет впереди, Бол сзади, я в центре с вытянутой вперед светящейся рукой. Угрозы не чувствовалось, но в этом проклятом городе не стоило расслабляться.

Подойдя к месту падения большого дерева перед нашей «резиденцией», мы услышали голоса. Хатчет быстро присел за грудой ветвей, развернулся и знаком велел нам сделать то же самое.

— Что там? — шепотом спросил я его.

— Люди. Много. — Он прислушался и добавил: — Четверо или пятеро.

— Пих-дух, — не стесняясь меня, выругался Бол. — Там же наши вещи!

— Судя по звону, они их нашли, — расстроено констатировал Бол. — Говорил же, надо было за печку прятать!

— Дак я туда и спрятал! Половину… А второй мешок у грязи, за камнем.

— Вот за камнем и посмотрели…

— Пих-дух, — грустно высказался Хатчет. — Что будем делать, отец Дэм?

— Не знаю, парни, — ответил я. — Давайте послушаем. Может, это безобидные мародеры или нищие.

Ребята недоверчиво хмыкнули, но спорить не стали. Спустя несколько минут стало ясно: сидя за этим деревом, мы ничего не сможем выяснить. Голоса отражались от стен, наполовину приглушаясь коврами, вернее, их остатками. Не приближаясь, даже в полной тишине, слова были неразличимы.

— Вроде, голос некомандный, — неуверенно предположил Бол.

— Пойду выйду, — решился я. — Монахи, как правило, вызывают больше доверия, чем воины.

Хатчет моментально схватил меня за плечо, но подумал и отпустил. Кивнул.

— Мы подберемся поближе, — сказал он, доставая меч. — Если что — кричите.

— Непременно.

Я приподнялся и неспешным шагом двинулся в сторону бассейна. Возле упомянутого пограничниками камня стояли четверо мужчин, одетых как попало. Самый представительный имел куртку с бляхами, кожаные штаны и широкополую шляпу. Он мог быть и мародером, и купцом, и старостой какой-нибудь близлежащей деревеньки. На прочих же были залатанные плащи. Вид у всех был неопрятный, как будто накануне они посетили фермерский курятник, где проиграли битву за авторитет местному петуху.

Увидев меня, мужчины прервали разговор.

— Мир вам, братья, — начал я дружелюбно. — Я отец Дэм, очистник при пограничной заставе. Кто вы?

— Мир тебе, святой отец, — ответил тот, что был в шляпе. — Мы просто путники, ищем пристанище на ночь. Меня зовут Улеш, а это Улан, Улей и Улат.

Я кивнул. Видимо, эти четверо были из села Усольца, там чтили за традицию называть всех на первую букву названия своей родины. Ничего удивительного — в мире есть куда более чудные обычаи.

— Со мной братья по оружию, — продолжил знакомство я. — Хатчет и Бол.

Шорох и звяканье за спиной. Правильно, ребята встали сзади, как и полагается сопровождающим.

— Куда путь держите? — строго спросил Хатчет.

— В Смут, сударь, — поклонился Улеш.

— На ярмарку?

— Создатель с вами, нет. Ярмарка месяц как закончилась.

— Знаю. Я вас проверял.

— Мы хотели договориться с городским храмом о постройке в Усольце церкви, — стрельнув в меня глазами, сказал Улеш. — Разумеется, с колокольней и винокурней.

— Доброе дело, — одобрил я. — Только в Усольце старостой был Улем, когда я приезжал туда на свадьбу в прошлом году. Что с ним?

— Под бурю в лесу попал, — вздохнул Улеш. — Ноги отнялись. Вот меня и взяли взамен, племяш я ему…

— Угу, — сказал я, делая знак погранцам «будьте готовы». Хвала Венцу, я достаточно пообтерся среди солдат. — Угу… А где же твой свадебный браслет, добрый Улеш? Насколько мне известно, в старосты берут только зрелых мужей, с женой и своим подворьем…

— Потерял, — продолжил выкручиваться тот. — По болоту ходили…

— Где ж тут болото? — удивился Бол.

— А мне почем знать… Я крестьянин, а не кучер, дорог не ведаю. Шли до тракта напрямки, заплутали.

— Оружия-то нет? — осведомился Хатчет, слегка расслабившись. Видно и так, что у крестьян с собой только ножи у бедра и посохи в руках.

— Откуда, сударь… От зверя палкой отмашемся, от разбойников схоронимся али к тракту поближе выйдем, а там, глядишь, защитит кто…

Хатчет успокаивающе похлопал меня по плечу и вложил меч в ножны. Мол, все в порядке, монах перебдел, опасности нет. Я покачал головой и поднял ладонь, намереваясь благословить путников, а заодно проверить их ауры и амулеты. Места лихие, мало ли…

От моего жеста Улеш пошатнулся и схватился за пояс, но не за нож, а с правой стороны. Трое других тоже сделали шаг назад. От резкого движения Хатчет снова стал подозрительным и положил руку на эфес меча.

— А чегой-то вы дергаетесь, уважаемые? — прищурился Бол, выходя вперед.

Моя ладонь озарилась светом, и я, наконец, увидел ауры путников. Вокруг каждого мерцало темное облако, обрамленное по краю едва заметным красным ореолом.

— Аверс! — крикнул я. Погранцы мгновенно ощетинились мечами, зажав меня между спинами. Иначе я не мог реагировать на подобное событие.

Четверо встреченных нами были сектантами, послушниками кровожадного демона Копийна, живущего еще до прихода Создателя. Судя по их аурам, это были «охотники» — искатели жертв, убийцы и мародеры. На их руках была кровь и страдания; долг каждого праведного человека — пресечь их деяния.

Но я никогда не думал, что столкнусь с ними лицом к лицу, да еще с численным перевесом не в свою пользу.

— Должен быть пятый, — шепнул я своим спутникам.

— Почему? — тоже шепотом спросил Бол, держа меч направленным в сторону старосты. Тот пока стоял и не двигался.

— Для обряда нужно пятеро.

— Какого обряда?

Тут послышался веселый голос прямо у меня за спиной. А вот и пятый.

— … и рукав себе ободрал. А малина там дивная, Раш, ты должен попробовать обяза… — На нас двигалась куча хвороста с ножками. Дойдя до грязевого бассейна, куча рухнула на землю и явила нам пятого сектанта.

— Пих нахата карадах, — резюмировал он, тараща на нас круглые глазенки на зеленом лице. Венец-Создатель, это ж гоблин!

Хатчет молниеносно выхватил метательный нож. Бол обратным хватом достал дагу. В это время, я осмотрел старосту на предмет амулетов. Их не было вовсе, если не считать пояса. Полоска крученой кожи мерцала грязно зеленым. Когда я вспомнил, что сие означает, меня прошиб холодный пот. Я вытянул руку, чтобы обезвредить этот опасный предмет, но тот, кто назвался Улешем, снял его с себя.

— Бой! — хрипло крикнул я, но опоздал. Пояс развернулся в кнут. Улеш взмахнул им и щелкнул Бола по мечу. Оружие рассыпалось ржавой трухой.

— Сдавайтесь, мальчики, — совсем другим голосом предложил «староста». — Обещаю легкую смерть.

— Умирать сегодня мы как-то не планировали, — возразил Бол, доставая кинжал. — Иди-ка подуй на ветер!

— А удачно получилось, — хихикнул гоблин. Он был вообще без оружия, не считая небольшого кистеня на поясе. — Как раз трое.

— О чем это он, святой отец? — спросил у меня Хатчет.

— Не дайтесь им живыми, — успел сказать я, и бой начался.

Хатчет швырнул в надвигающегося гоблина кинжал, тот отмахнулся рукой, клинок высек искру из его наруча и улетел в угол. В ответ нелюдь достал кистень и раскрутил его над головой. Хатчет только хмыкнул — он был из дворян и презирал разбойничье оружие, только честная сталь. «Улеш» снова замахнулся кнутом. Бол шагнул было к нему, но оставшиеся трое стали тыкать своими посохами. Один посох он успешно укоротил ударом даги, но от остальных пришлось уворачиваться.

— Лови, святой отец! — смеясь, крикнул «староста» и хлестнул меня по руке. Печально известная «плеть тлена» — артефакт, который Копийн оставляет на месте пентаграмм в своих капищах и служит послушникам, подвергая все разложению, обвился вокруг моей правой руки. К счастью, я знал, как с этим справляться — в библиотеке при монастыре была обширная подборка способов применения силы Его.

Я сжал кулак, накрывая пальцами вспыхнувшее Око, и энергия заструилась по руке. «Плеть тлена» уже успела распустить на ветошь рукав моей рясы, как вдруг озарилась белым светом, и с хлопком разлетелась на части. Сектант грязно выругался, а Хатчета тем временем огрели кистенем по защищенной легким шлемом голове — от удара он крякнул и осел наземь. Бол вскрикнул горестно, и в следующий момент сам схлопотал посохом под ребра. Шустрый гоблин перепрыгнул через скрючившегося Хатчета и ударил обеими ногами меня в бок. Я охнул от боли и отлетел к бассейну, где больно получил от кого-то палкой по голове и на какое-то время перестал что-либо соображать. Бой по-прежнему кипел, Бол живым сдаваться не собирался. Хоть кто-то слушает мои слова.

Не помню, сколько времени прошло с момента моей отключки, но очнулся я лежащим у бортика бассейна. По голове и лицу текла кровь; надо мной стоял Бол, отбивая посохи двух сектантов парой кинжалов и гоблинский кистень. Увы, помочь я не мог — монахов, как правило, не обучают противостоянию оружием, наше оружие — слово и божественная сила, искореняющая чары. Но плеть я уже изничтожил, а больше у них ничего такого не было. Пока я рассуждал, пытаясь подняться под аккомпанемент колоколов в ушибленной голове, в висок Болу откуда-то прилетел увесистый камень, разбив ему пол-лица. Пограничник выругался и яростно замахал кинжалами почти вслепую. Сектанты отступили, выжидая, пока противник устанет, а гоблин вдобавок мерзко захихикал. Бол метнул кинжал на звук, оцарапав негодяю левое плечо, на что в ответ в погранца прилетел еще один камень, прямо в живот. Бол согнулся, выставив перед собой дагу.

— Все, все! — закричал «староста». — Пусть выдохнется, они мне живыми нужны.

Я дернулся в попытке отобрать у Бола кинжал, который он держал в опущенной руке — грех самоубийства был велик, но убив себя, я бы помешал совершению еще более мерзкого обряда на крови. Бол повернулся и посмотрел на меня. Я ужаснулся — его лицо было обезображено ударом кистеня, левый глаз вытек, лоб рассечен. Дрожащей рукой он поднял дагу, приложив ее к сердцу, намереваясь благородно меня опередить, но посох «старосты» ударил его по предплечью, заставив зарычать и выронить клинок.

Дальше помню плохо. По голосам и звукам вокруг складывалась примерная картина. Сектанты выкладывали из принесенного гоблином хвороста пятиконечную звезду. Потом они поливали ее чем-то резко пахнущим, наверняка, горючим. Двор бывшей обители купца был просторен и позволял свершить сие действо с размахом. В центр фигуры посадили нас троих спиной к спине — слева Бол, хрипло дышащий и пахнущий кровью, справа Хатчет, без сознания, но живой. Руки, естественно, были связаны.

Пятеро послушников встали по углам звезды и затянули литанию — люди низкими голосами, гоблин пронзительно высоким. Я тоже стал бормотать «Последнюю надежду» — предсмертную молитву, прося Создателя, которому верно служу… теперь уже служил, облегчить путь моей души к нему, без терзаний и долгов.

— Прости, Господи, — прошептал я под конец. — Не исполнил я воли твоей… Дай мне сил достойно…

Нет, подумал я горько. Разочаровал я Создателя. Не дошел даже до степи, а это была лишь половина дороги. Не говоря уж о помощи в свержении Хсаруса и очистке амулетов от сил демонских…

Разбитая голова соображала плохо, мысли путались, сбивались. Вспоминался брат Руоз, капитан Курт, Гарут-Убийца… Вот кто бы не сплоховал. Уж он раскидал бы этих сектантов, как тех разбойников. Уж он-то даже со связанными руками что-то сделал. А я?.. Неужели я хуже него? Неужели я не могу сопротивляться и нарушить обряд? Убить себя, убить товарищей, убить хоть одного сектанта? Великий грех, но и великое деяние… Венец не простит смертоубийства, но я же и так его подвел. Хатчет и Бол, они защищали меня до последнего. Кровавый демон — это еще хуже, чем Сатан, тот ждет за дверью миров, а Копийн запросто может воплотиться и сеять смерть и муки уже сейчас. Не именно сейчас, конечно, но еще с десяток таких обрядов и…

Я приму грех, прошептал я, вливая всю свою силу в Знак на ладони. Я не позволю сотворить зло. Я… сделаю все, принесу себя в жертву, но не демонам или богам, а людям. Не будет в Выжеге капища.

Руки дрожали от насыщающей их энергии. Веревки заскрипели, нагреваясь и дымясь. Убивший монах — больше не монах. Ну и пусть, жить мне все равно осталось недолго. Я возьму жизнь одного из них. Я прерву обряд.

Гоблин поджег ветки, и звезда занялась высоким пламенем. Пора.

Я рванул руки в стороны, стряхивая остатки пут. Скорее на ощупь, чем взглядом, обнаружил у правого бока Бола ножик, который почему-то забыли у него забрать. И — на удачу, не целясь, взмолившись обоим богам сразу, — отправил нож в полет. Гоблин испуганно дернулся, но увернуться не успел — возможно от того, что дым от горящих веток поднимался белый и густой.

Схалтурил, поганец, подумал я злорадно, опускаясь на землю — голова встретила мой бросок резкой болью и звоном в ушах. Поленился сухих поискать. А теперь вот лежит на травке, корчась и заливая ее кровью из пробитого кадыка. Ко мне подбежал «староста» с мечом Хатчета в руке, но я уже знал: обряд нарушен. Жертва не состоится.

— …!!! — обозвал меня он. — Жах еха тыр, какую миссию обломал! Хозяин с нас головы снимет!

— И что делать? — робко спросил другой.

— Что делать, что делать… Бежать! Хозяин такое не прощает. Уйдем в леса.

— А этих?

— Этих убить! Но не сразу, пусть помучаются. Смотри, вон тот здоровый уже очнулся, начнем с него. Монаха напоследок. Пусть страдает больше всех, пусть видит и слышит все до последней минуты! — Он нагнулся, вцепился мне в волосы и поднял, заглянув в глаза. — Ох и навредил ты нам… Ох и навредил!

— Господь мой, — молился я, когда боль от туго стянувших руки и ноги веревок уже невозможно было терпеть. — Я подвел тебя. Прими же душу мою, либо швырни в утробу осемьюжды грешного. Обреки на страдания вечные того, кто противостоял делу твоему. — Привязанный к дереву Хатчет кричал не переставая невыносимым для слуха криком, а вокруг дерева земля была вся в крови… Я видел кусок его плоти, лежащий на земле, и безумную улыбку Раша на лице в кровавых крапинках. Рашем, как оказалось, звали «старосту». — Прости тех, кто оставил дело твое. Прими души моих спутников в свой чертог. Прости, что демоны еще живут — не в моих силах помочь Тебе справиться с ними. Молю, подбери брату Гаруту иного попутчика — сильного, смелого, крепкого верой. — Бол рвался к товарищу, воя и натягивая приковавшие его цепи. Рядом с ним стоял послушник и после каждого рывка бил пограничника посохом по ребрам. Тот огрызался, но продолжал бесноваться.

— …не о мести прошу — о справедливости. Дай силы искореняющим зло земное. Приди на помощь раненым. Погреби достойно служивших во славу Твою.

Раш подошел к Болу, вытирая окровавленный меч какой-то мохнатой тряпкой. Я с ужасом узнал в ней снятый скальп с темными волосами Хатчета. Бол зарычал и задергался; на его запястьях под цепями показалась кровь.

— Ну а теперь твоя очередь, — весело сказал Раш. — Тащите его, парни.

— Амен… — прошептал я, вытолкнув это слово из затуманенного рассудка.

В тот же миг одно из звеньев цепи, опутавшей руку пограничника, лопнуло. Со звериным ревом он прыгнул и захлестнул шею Раша обрывком цепи. Хруст, нечеловеческое усилие, удар коленом пониже шеи — и «староста» падает с переломанным хребтом.

Не мешкая, Бол подхватил меч из ослабевших пальцев сектанта, почти не глядя резанул мои веревки на руках и развернулся к троим оставшимся мучителям. Те слаженно выставили палки. Завязалась драка.

— Уходи, святой отец! — кричал Бол. — Иди же, ну!

Какой я теперь святой отец… Убийца и «шлавес», то есть «ненадежный, не оправдавший ожиданий» на орочьем матерном… Я уже произнес свою последнюю молитву.

Кряхтя, я поднялся, подбирая чей-то нож, и встал рядом с Болом. Тот скосил на меня уцелевший левый глаз — на правый со лба свисал окровавленный лоскут кожи, — и усмехнулся. Зло и неприятно.

Ко мне прыгнул, опираясь на шест, один из сектантов. Не давая ему приземлиться, я вогнал лезвие в незакрытый руками участок живота и тут же вытащил. Еще раз ударил примерно туда же. И еще. Тот всхлипнул, выпустил шест и согнулся пополам. Я оттолкнул его от себя, не забыв прихватить его оружие, теперь, как и я, забрызганное кровью. И тут же метнул шест в ноги второму, с которым рубился пограничник. Получивший по икрам сектант замешкался с ударом, за что и получил от Бола лезвием в грудь, но меч застрял; тут же сам Бол словил по голове, кулем повалившись наземь.

Я остался один на один с неопрятного вида мужичком; впрочем, тело его было вполне солдатского склада, я же слегка располнел от монастырской жизни. В общем, шансы были неравны. Тем более, что мой противник, улыбаясь, отбросил посох и ухватил рукоять меча, торчавшего в ребрах товарища.

— Вот и мясо для обряда, — довольно сказал он. Я его понял — он имел ввиду упрощенный обряд жертвоприношения. Требовалось две жертвы и один заклинатель, а по его завершению взывающий получал плеть тлена, подобную той, что я сжег в начале нашей битвы.

— Ватур жах, — ответил я. Наподобие «твою мать». И показал несвойственный монаху неприличный жест, посылающий оппонента в недалекое, но неприятное путешествие в увлекательный мир прямой кишки тролля. Оппонент обиделся и пошел на меня, занося меч. А что, мне теперь можно… я уже не монах. И силой Его я нескоро смогу пользоваться. А пока — на ладони вспыхнул белый шар — хоть ослеплю последним усилием…

Наверное, сектант принял «светлячок» за боевой файербол, так как отпрыгнул с линии предполагаемого огня и стал подбираться ко мне сбоку. Я развернулся к нему, и тут резко заболела голова — сказалась трещина в черепе от удара палкой, — и на глаза опустилась красная пелена. Ненадолго, всего на один удар сердца. А когда я снова смог различать окружающий мир, то увидел сверкающее лезвие, опускающееся на мою руку повыше локтя.

От адской боли я содрогнулся всем телом и закричал, очень громко, переходя на визгливый хрип. Рука онемела и извергнула фонтан темной крови. Потом боль вернулась, превосходя прежнюю многократно. Я заскулил, зажимая обрубок, не чувствуя ног и того, как я падаю на колени. Сектант стоял рядом, ухмыляясь, и только подправил мое падение так, чтобы поток крови попадал на сгоревшую пентаграмму.

Скорчившись и всхлипывая, я смотрел на свою отрубленную руку, лежащую в грязи. Медленно гас «светлячок», и с укоризной смотрел на меня мой собственный божественный знак…

— Всё, монах, с тебя уже достаточно натекло, — резюмировал сектант и почти без замаха вогнал мне лезвие меча в грудь.

Звук получился противным — чавканье пополам с хрустом пробиваемой грудной клетки, — а вот боли уже не было. Только страшная слабость, тянувшая мою голову к земле. Я успел увидеть, как вставший Бол, весь крови и пыли, под шелест начинающегося дождя и собственный яростный рев, снес здоровенным осколком камня полголовы последнему сектанту. Умирающее тело шагнуло назад, разбрызгивая мозги, нелепо взмахнуло руками и врезалось в меня, все ещё стоящего на коленях. Уже отдавая Создателю душу, я в последние мгновения жизни почувствовал, как мы сцепились с ним руками и, перевалившись через низкий бордюр, упали в целебную грязь.

Серо-зеленая жижа приняла нас прохладно. Булькнув и окрасившись кровью, она стала засасывать два безвольных тела вглубь. Сектант сразу погрузился без остатка; я же тонул медленно, уставившись в небо, по-осеннему серое и дождливое, ловя холоднеющими щеками последние в своей жизни капли. Грязь обхватила обрубок моей руки и сразу стало легче, боль ушла, уступив место покою. На глаза наползла холодная вязкая масса, и свет окончательно померк.

Агония, казалось, пришла уже спустя день, а может и миг — боль вернулась, изгнав все остатки мыслей, конечности трепыхнулись, изо рта донесся слабый хрип… И тут все прошло. В один момент я увидел словно весь мир целиком — от своего монастыря, с его мокрыми серыми стенами и проемами витражей, до побережья неведомого океана. Я видел, будто летящая по небу птица, крохотные фигурки, копошащиеся на земле. Бескрайние степи не казались такими уж бескрайними. А великий град Оцилон был красивой игрушкой из мрамора. В тот самый миг я знал ответы на все вопросы. Я чувствовал боль людей. Я понимал речь рыб на глубине рек и озер. Я слышал, о чем шепчутся сосны в лесу. И в глубине земной тверди я узрел пылающую утробу Осемьюжды грешного Сатана… А сверху на меня и на всю землю снисходило сияние Его…

— Почему ты так не любишь Шеру, друг? — спросил Крат, шагая по улице, ведущей из бедняцких кварталов. Он всегда ходил по городу пешком. По его уверению, это позволяет пристальнее разглядывать окружающие проблемы.

— Нелюдь она, — хмуро ответил Кубо.

— Всего на четверть орчанка, и что?

— Не место нелюдям тут.

— Да брось! Сам знаешь, что полукровки всегда изгои среди своих. Не соблюдают законы племени, но и не подчиняются никому. Ни обязательств, ни совести…

— Знаю. Поэтому и «не люблю» эту девку. А так бы, будь она совсем орчанкой, прирезал бы по-тихому.

— А не отметить ли нам нашу удачную инспекцию? — весело спросил молодой вожак, кивнув на таверну, мимо которой они проходили. — Каналы прочищены, жалобы моих наместников удовлетворены, Долгопят казнен… удачная ночь?

— Вполне. Ладно, — все так же хмуро кивнул Кубо. — Пошли. Всяко лучше, чем в «Лепесток».

— Неужели девушек не любишь? — засмеялся Крат.

— Отчего же не любить, люблю. Очень даже. Просто в «Лепесток» тащиться через полгорода, а «Слеза русалки» уже в десяти шагах.

— Аргумент, — признал Крат.

В таверне молодой вожак был опознан хозяином сразу. Тут же замелькали пригожие девки, протирая лучший стол и накрывая его белой скатертью. Сам хозяин, тучный лысый старик с бледными наколками на руках, вынес из подсобки запотевший кувшин с пивом для Крата и бочонок медовухи для его подручного. Разносчицы, низко нагибаясь и сверкая вырезами, расставляли закуску — печеную утку, куски красной рыбы в тесте, сырную и овощную нарезку. Гостям долго ждать не пришлось.

— Спасибо, Густав, за угощение, — учтиво поблагодарил хозяина Крат. Старик резво поклонился.

— А на креветок что, не урожай? — прищурившись, спросил Кубо.

— Креветки будут утром, ваша милость, — снова согнулся Густав. — Я счел невежливым предлагать вам вчерашнее.

— Понятно.

Хозяин развернулся и отошел к стойке; его место заняло пьяное тело, едва державшееся на ногах.

— А що ето тут так-хое бла-а-городное сидить? — заревело вдруг у Крата над ухом. Кубо поднял глаза — там стоял сильно подвыпивший стражник в доспехах и шлеме, сдвинутом на затылок. Сивушный дух, доносившийся из его рта, быстро вытеснял остальные запахи.

— Тихо, дурак, сядь на место, — негромко посоветовал ему кто-то из посетителей. — Это ночной вожак…

— А-э, — понятливо кивнул стражник. — Ща ар-рыстуем вмиг!.. и в тур-му отведем… Работа… ик!.. работа такая… щто поделать…

Он довольно ловким движением выхватил меч и пару кандалов. Кубо обеспокоенно напрягся, но в тот же миг в живот не в меру доблестного героя уперлось лезвие длинного кинжала одного из ремесленников, сидящего за соседним столом. Горло стражника захлестнула почти невидимая удавка, концы которой держал невысокий человек, как помнил Кубо, работавший приказчиком у одного из купцов. Рука с мечом была перехвачена лапищей здоровенного детины в робе портового грузчика. А в кожаный щиток, прикрывавший пах, слегка вонзилась длинная спица, выхваченная из волос одной из разносчиц.

— Я же сказал, сядь на место, идиот, — прокомментировал все тот же голос.

Стражник посмотрел на все разнообразие угрожающего ему арсенала, шумно сглотнул, послушно спрятал кандалы и меч. «Арсенал» исчез как по волшебству, а к месту событий снова подошел хозяин.

— Не сердись, воин, — мягко сказал он. — Но более тебе здесь не рады. Все знают, сколько добра делает для Смута ночной вожак. А кто добро не ценит, тот нежеланный гость в любом заведении. Выпей еще кружечку за счет «Слезы русалки», да проваливай.

Подоспевший вышибала — по виду, тоже бывший моряк, ростом со среднего тролля, — подхватил обомлевшего стражника под локоть и почти без усилий потащил прочь.

— Хорошо тут у тебя, — с улыбкой сказал Крат. — Спокойно так…

— Вашими трудами, господин, — в который раз поклонился старичок.

Тьма. Это все, что я видел. Тьма была повсюду, и глазу не за что было зацепиться. В любом другом случае было бы невыносимо. Но мне уже все равно. Я потерял жизнь, доверенную мне Венцом. Я потерял боевых товарищей, доверенных мне старым другом. Я потерял миссию, вложенную в меня Создателем. Я оставил Гарута без поддержки. Даже свою татуировку с оком силы Его — потерял…

Медленно погружался на дно бассейна с грязью самый недостойный монах за всю историю этого мира. И я был согласен с такой смертью. Я терял сознание множество раз, но после непременно приходил в себя, ничего не чувствуя… только звуки дождя. Дождь ронял свои тяжелые слезы на землю, и стук их отражался в моей голове бессловесным шепотом.

А потом что-то бухнуло рядом со мной, и неведомая сила потянула мое тело наверх. Я по-прежнему ничего не видел, но звуки еще были слышны — каждой конечностью, каждой костью, каждым органом своего холодного и мертвого тела я слышал дождь… а потом до меня донесся звук, похожий на голос пограничника Бола.

— Святой отец, — плакал он, иногда влажно всхлипывая и срываясь на рыдания. — Прости… не сберегли мы тебя… Не выполнил я последний приказ…

Я чувствовал, что меня несут, прижав к груди. Потом мое тело упало. Не знаю, с какой высоты. Все, что я слышал — глухой звук падения.

Видимо, Бол собирался с духом, потому что после паузы я услышал, как он бормочет молитву «о павших».

— …и будут вечно взирать на нас с небес, и будут вечно жить в сердцах наших, — закончил он. Потом несколько раз всхлипнул и молвил: — Амен.

Зашуршала сдвигаемая земля, и на мое тело снова опустилась холодная тяжесть.

Он похоронил меня. По всем правилам. Пустое. Меня все равно отправят гореть к Сатану. Бол, так же, как и я, не выполнил приказ. Но у него еще есть шанс все исправить, а у меня — уже нет…

И множество невинных жизней будет отнято уцелевшими демонами и их последователями… Пожалуй, это единственное, с чем я не смирился. Попытался потянуться руками вверх — и, естественно, не получилось. Зато… было такое ощущение, словно земля понемногу меня выдавливала на поверхность.

Спустя довольно долгое время — я даже успел удивиться, что вроде как еще жив, — мои подозрения подтвердились. Левая рука вздрогнула, ощутив прохладу капель дождя. Я осторожно пошевелил пальцами, уперся в рыхлую землю и стал вытаскивать себя из могилы. Снова помогла почва — я словно выпрыгнул из нее головой вверх. И открыл глаза.

Было туманное и холодное утро. Остатки стен сверкали от росы. Могила находилась за некогда облюбованном нами домом. Рядом со мной была еще одна — по-видимому, Хатчета. У ее изголовья стоял камень с выбитыми тремя рунами, означавшими «страж приграничья». Поискав, я увидел рядом еще одно надгробье, без рун, но со знаком ока… Бол сделал все как надо.

Но почему я жив?..

Спохватившись, я попробовал вдохнуть и обнаружил, что рот и гортань забиты землей с кусками корешков и насекомых. Меня вырвало, потом еще раз. И только тогда холодный воздух смог наполнить мою грудь.

Каким же он был свежим! Как ароматно пах! Он был насыщен жизнью! Я дополз до водокачки во дворе дома и как мог умылся и напился. Потом разыскал в доме бадью — передвигаться на ногах уже получалось, хоть и кое-как, — поставил ее под кран, наполнил и, не обращая внимания на холод, стянув с себя остатки рясы, плюхнулся в воду и стал скрести кожу найденным тут же пучком пакли, пытаясь отмыться от ощущения обнимавшей меня земли.

Вода помутнела, стала почти черной. Я вылил ее и наполнил бадью вновь. Только тогда обратил внимание на свои руки. Их было две.

Правая рука была на месте. И это порождало множество догадок. Я зомби? Я в бреду? Или Венец велел мне воскреснуть и продолжить начатое?

Последнее предположение имело смысл. К тому же, Гарут воскресал, даже не раз, а два, чем я хуже него?

— Господи! — вскричал я, сидя в бадье с холодной водой. — Объясни! Зачем мне жизнь?!

Далекий раскат грома вряд ли был мне ответом. Мой Создатель не желал растолковывать тупоумному монаху, для чего творятся чудеса.

— Спасибо… — прошептал я и приложил ладони к лицу. Потом отнял и посмотрел. Ока не было. — Я не монах… — пораженно произнес я. — Не монах… Но служитель Твой!..

Я понял тебя, о Создатель. Теперь мне все стало ясно. Ты не хотел, чтобы слуги Твои шли в земли Хсаруса. Меня просто сожгла бы сила, которой все там пропитано. Не ведаю, планировал ли Он такой ход, но именно таким я смогу выполнить миссию. Хотя… смею ли я, ничтожный, сомневаться в замыслах Венца? Хм. Теперь, пожалуй, смею. Я не монах. Я просто человек. С этими рассуждениями я закончил отскребать с тела грязь, вылил воду из бадьи и завернулся в полуистлевший гобелен. Местами он был еще сырой от дождя, зато относительно чистый и плотный.

Крат на-Вейс сидел за ранним ужином, который для него, ночного вожака, был нормальным завтраком, и читал донесения шпионов. Эти «рыцари плаща и кинжала» продавали свои услуги и из магистрата, и из дворца, и из обителей наместников. В данный момент он крутил в руках тощий свиток из второсортной серой бумаги.

— Кубо, ты читал это? — спросил он у подручного, сидящего с кружкой в углу.

— Не успел, хозяин.

— Это от твоих бывших друзей. Ты ведь когда-то был начальником городской стражи.

— Это было в прошлой жизни.

— Пишет соглядатай северных ворот, — продолжил Крат. — За пару дней до вступления мной в свои права, через ворота вышло четверо людей и один гоблин.

— Отродье жахово, — скривился Кубо. — Путается со всеми, с кем выгоднее и безопаснее.

— Как и в этом случае. «Свой» говорит, что четверка напоминала некромонахов или сектантов. В поясе одного из них он заметил нечто, похожее на «плеть тлена», но пока бегал за амулетом, тех след простыл.

— Раззява.

— Формальных причин задерживать их у него не было.

— Ушли и ушли. Нам какое дело.

— Плохо ты знаешь таких людей, Кубо. Если они собираются впятером, то только для того, чтобы совершить обряд. Упрощенный ритуал требует две жертвы и пылающую пятиконечную звезду. Пара заклинаний, и адепт обретает плеть.

— Значит, один из них уже совершил упрощенный.

— Гениально, мой друг. Полный ритуал требует три жертвы и пятерых заклинателей. Неважно каких, лишь бы речью обладали. Все они должны хором произнести формулу призыва. И тогда каждый из них будет наделен способностью оборотня и повышенной кровожадностью.

— И гоблин?

— С гоблином неясно, но такой ритуал уж точно не в ромашку его превратит.

— Ну и нам что с того? — пожал плечами телохранитель. — Пусть делают, что хотят, лишь бы не в нашем городе.

— А ну как вернутся?

— А с чего бы им возвращаться?

— «Свой» пишет, что у двоих тут собственные дома, правда, без семей. У гоблина куча личных обид. Еще двоих выгнали из гвардии управы за мародерство.

— Думаешь, вернутся?

— Обязательно. Распорядись послать десяток наперехват по имперскому тракту.

— Будет сделано.

— И не тяни. Чует мое волчье сердце, направлялись они в Выжег. Место проклятое, жертвы можно взять в ближайшей глухой деревне, а конные патрули туда не заглядывают…

Бол похоронил только Хатчета и меня. Своей отрубленной руки я не нашел, видимо, Бол и ее прикопал, но земля не отдала. Найденные ценности он забрал — и свои, и Хатчета. Правильно сделал, чего добру пропадать. Тела сектантов он даже не трогал. Я бы тоже не стал, но голышом по осенней прохладе путешествовать не годится. Брезгливо снял с них все, включая исподнее. Выбрал получше, спустился в кухню и в самом большом котле тщательно прокипятил, помешивая палкой. После развесил во дворе на жердях.

Бол не оставил никаких припасов, а охотиться я не умел. Как ни странно, но за три дня, пока я приходил в себя, мне не захотелось есть или спать. Страх, что я превратился в зомби, легко отгонялся путем щипания себя за мягкие ткани — как известно, мертвые боли не ощущают. Привыкший к смирению, я принял случившееся как данное Создателем.

Среди одежды нашелся теплый плащ серого цвета. Он был очень похож на рясу, разве что не коричневый. Его-то я и одел поверх рубахи, штанов и кожаного жилета. В карманы последнего переложил все мелкие вещи из забытого всеми моего сидора — несколько мелких серебряных и медных монет, огниво с кремнем, непромокаемый мешочек соли со специями и складной нож, найденный у гоблина. Редкая вещь, а нелюдю досталась. Высокие ботинки Раша и его посох завершили мою экипировку.

Благодарно поклонившись гостеприимному дому, вернее, тому, что от него осталось, я двинулся в путь по тракту. Без припасов, без воды, без карты. Во мне уютным теплым огоньком свечи в зимнем окне горела Вера. Создатель мой все еще на меня уповал. Я дойду до Запретных земель и исполню волю Его. Еще предстояло найти Гарута и поделиться с ним радостью воскрешения. Уж он-то, как восставший из мертвых, точно оценит.

За крепостной стеной Выжега стояли бараки. Мы с пограничниками в них не ходили, полагая, что орочьи факельщики сожгли их первыми, либо их смели осадные машины. А вот нет, стоят же, почти полностью уцелевшие. В грязи и зарослях сорной травы, в мусоре и чьих-то костях.

Был прохладный и безоблачный осенний день. По мощеному тракту, присыпанному большими листьями каштана и клена, приятно было шагать. В кустах все еще пели птицы и суетились мелкие грызуны. Куда ушел Бол, я даже не смел предполагать — у парня теперь только один путь, исполнить приказ, а именно дойти и оповестить родственников Хатчета. Стало быть, он на несколько лиг впереди меня, а может быть и дошел, если лошадью обзавелся.

Вдруг какое-то тусклое сияние отвлекло меня от раздумий. Сперва я принял его за солнечный блик на чем-то металлическом, однако, подойдя поближе, я узрел привычное для магического взгляда свечение артефакта. О, Создатель, ты не отнял у меня способность ВИДЕТЬ! Вознеся благодарственную молитву, я двинулся на огонек. Если осталось какое-то проклятое капище или зловредный амулет, то я обязан это уничтожить.

Сияние привело меня в большую землянку из трухлявых досок и посеревшего лапника поверх навеса. Прежде чем воспользоваться входом, мне пришлось примять посохом высокие заросли крапивы и несколько раз сильно ткнуть в закрытую дверь, которая не выдержала и рухнула вовнутрь, подняв облако пыли. Подождав, пока она осядет, я вошел. Внутри было темно и пахло гнилью. Забывшись, привычно призвал силу Его для освещения, но ладонь лишь слегка нагрелась и только. Выругавшись и вознеся молитву во прощение гордыни и сквернословия, я полез за огнивом. Обыскав все карманы, вспомнил, что его я положил на самое дно сидора и повторно выругался и вознес молитву. Пока молился, глаза привыкли к сумраку, и я смог рассмотреть, где я нахожусь.

Внутри барака было довольно уютно — несколько лежанок вдоль стен с истлевшими одеялами, полки с глиняной посудой, даже железная печь с трубой, выходящей на улицу. Поискав источник магического света, я чуть было не вскрикнул — он исходил от покрывала, натянутого на манер занавески, на которой был вышит знак Ока Создателя. Не просто вышит, но и зачарован силой Его — нити светились белым, не мерцая и не рассеиваясь. Аккуратно дотронувшись до ткани, я отвел ее в сторону, обнажив нишу тайника. Устроивший его был мудр, орки не посмели бы тронуть Око, а мародеры, нечистые на руку, попросту бы сильно обожглись. Меня же знак пропустил, в чем я отчего-то не сомневался.

В нише было две полочки. На верхней стопками лежали деньги, восемь золотых, двенадцать серебряных и три медяшки. Поколебавшись, я все же взял — в пути деньги всегда пригодятся. Лошадь тут, конечно, не купишь, но если добраться до Смута, то пять серебрушек гарантируют комнату в гостинице на день с охраной, стиркой и питанием.

На второй полке лежал меч. Вернее, сперва мне так показалось. Потом я решил, что это все же длинный кинжал эльфийского происхождения. Длина его составляла полтора локтя, гарды почти не было, на конце рукоятки имелось шарообразное утолщение. «Шар» имел едва заметное ушко, наверное, для красной тряпки, которая в бою была предназначена для отвлечения внимания противника, как это делал один эльфийский горой из книги монастырской библиотеки. Я примерился — кинжал идеально лег мне на руку обратным хватом. «Шар» находился прямо под подушечкой большого пальца, а острие слегка выдавалось за локтевой сгиб. Лезвие было крайне необычным: слегка изогнутое, тускло-серое, острое с одной стороны. От кровостока к краям змеились едва заметные прожилки. Но главное, когда я взял его в руки, ладонь нагрелась, как в момент призыва силы. Кинжал с магией Создателя? Неужели такое бывает? Я крепко задумался и провел в этом состоянии не одну минуту. Кинжал был оружием, орудием убийства и мук, а монахам это претит. В пользу мысли «взять его с собой» аргументов было гораздо больше, как то:

— кинжал откликается на призыв силы Венца;

— он был спрятан за знаком Ока, стало быть, никогда не был использован в темных целях;

— совпадение было слишком неслучайным, и, возможно, это оружие было ниспослано мне Создателем взамен знака на ладони, ибо без знака я был все равно что безоружен;

— кто-либо другой может забрести сюда и, случайно обнаружив тайник, магией или амулетом отомкнуть завесу, чего же добру пропадать?

Я еще рассуждал, а руки сами ласкали теплую рукоять и вертели кинжал, как делают балаганные метатели ножей — через пальцы, вокруг запястья, бросок на один оборот, вращение на ладони вокруг гарды, вращение вокруг большого пальца и последующий переброс в другую руку. Что-то не замечал я раньше за собой такой ловкости. С пером и стилом управлялся хорошо, годы опыта все же. А вот воинское дело мне никогда не давалось, вспомнить хотя бы постыдные уроки у пограничников. Как только в голове возникла мысль о страшной доле недавних спутников, я невольно перехватил кинжал в атакующую позицию. Люди неоправданно жестоки друг к другу, и чем темнее их дело, тем на более ужасные деяния они способны. Мне стало горестно и яростно. Бола они изуродовали, а про Хатчета и вовсе вспомнить страшно… Я решительно ухватился за рукоять. Будь мучители передо мной, я бы их так и так, а потом бы еще так, а после добивающий в шею. Рука с кинжалом молнией метнулась вперед, сделала выпад в область бедра воображаемого противника, после поменяла хват на обратный и рассекающий удар снизу вверх, затем колющий в артерию. Анатомию я знал на отлично и умел неплохо врачевать, а вот теперь это знание и для убийств сгодилось…

Решено — беру. На полке лежала поясная перевязь с ножнами и небольшим кармашком. Назначения последнего я не понял. Как и ржавой цепи, лежащей там же. На одном ее конце был шар, наподобие навершия кинжала, а на другом какая-то странная конструкция в виде сферы с кулак величиной. Сфера была похожа на глобус, состоящий из параллелей и меридианов. Занятный шарик, еще бы узнать для чего он. С одной из сторон «меридианы» раздвигались и было видно, что внутри находится полый цилиндр диаметром с золотую монету.

В поясе пришлось сделать еще одну дырку, что безмерно удивляло — как монаху, излишняя полнота была мне свойственна, однако здесь все было совсем наоборот. Жирок по бокам и «мамон» спереди исчезли, теперь это было довольно худощавое, можно сказать, даже немощное тело. Я покрутил на себе перевязь, устраивая ножны с удобной стороны — слева кинжал висеть не хотел, тыкался мне в бок. Зато у правой ягодицы он упокоился идеально.

А кинжал-то, видимо, зачарован. Вот только не могу разобрать сложной схемы рун этих чар. Неизвестная магия? Или я разучился правильно «смотреть»? Сравнить было не с чем, и я решил отложить этот вопрос на потом.

Спустя несколько минут я снова бодро шагал по тракту, раздумывая, монах я все же или нет. А к вечеру вышел к первой деревне после Выжега — Жаровищам. Жаровищи были также заброшенными и заросшими. Подивившись отсутствию в своем теле усталости и голода, я утолил жажду у колодца и завернул ночевать в ближайший пригодный для этого дом.

Поднявшись еще затемно — утренний сон, вопреки народной мудрости, был совсем некрепким, а, скорее даже, тревожным, — я продолжил путь. На выходе из Жаровищ меня ждало серьезное препятствие — болото.

Кто не знает, переходить болото — занятие неприятное. Сыро, хлюпает, липнет тина, под ногами проваливаются кочки, лягушки противные прыгают, не говоря уж о колючей траве и кусачих насекомых. Но тут все было иначе.

Во-первых, болото было совершенно безжизненным, просто вода и мелкая растительность. Во-вторых, отсвечивала магией. И в-третьих, располагалось прямо на имперском тракте, размыв его в том месте до состояния небытия.

Обход пришлось искать долго, в конце концов, я отыскал место, где болото сужалось до десятка шагов и было покрыто плотным слоем водорослей и мха. Наличествовали также кочки и дерево, растущее на том берегу, чьи ветви склонялись над водой. Воззвав к Создателю, я осторожно двинулся по болоту, тыча перед собой посохом.

Перед самым деревом моя нога вдруг провалилась в бочаг. Это случилось тогда, когда я уж было совсем уверовал в свою удачу, и Грешный не замедлил меня за это наказать. Я погрузился в зеленоватую воду по горло, вскрикнув, и постарался зацепиться за что-то посохом. Отплевавшись — водица была явно ядовитой как на цвет, так и на вкус, — я кое-как взобрался на твердую кочку и, проявив чудеса прыгучести для своего дряблого тела, вспрыгнул на корень дерева, торчащий из воды. Тот немного поскрипел, но выдержал. Еще прыжок — и большая монахообразная лягушка с грацией тюка сена повалилась на твердую почву.

Зачем-то обернулся и увидел, как в болотце, так радостно принявшем меня, расплывается серое пятно. Плащ! Мой трофейный теплый плащ! Не желая мириться с потерей и умоляя Венца простить мне привязанность к насущному, подцепил с четвертой попытки свою хламиду и перетащил на сушу, после чего спрыгнул с дерева и низверг потоки хладной тины на гостеприимный берег.

Только через час пути я отыскал ручей, в котором искупался сам и помыл все свои вещи, не чувствуя неудобства от касания ледяной воды. Разведя костер из сухого упавшего дерева, развесил вещи по веткам растущих рядом деревьев и в одном исподнем сел греться у костра. Новообретенный нож, кстати, разрубал толстый ствол с двух несильных ударов.

Есть по-прежнему не хотелось, как не хотелось справлять низшие надобности. Может, Венец наградил «вечным постом»? При этой мысли меня разобрал смех. Давно я не смеялся, в монастыре это как-то не принято.

От скуки вытащил кинжал и стал разглядывать его при свете костра. Работа явно рук эльфийского мастера — рукоять оплетена кожей какого-то животного, наверняка редкого, противовес, вместо гарды два небольших выступа, дабы не соскальзывала рука, не более. А вот лезвие точно гномье, не владеют эльфы такими способами обработки, да и клинок из тех, что затачиваются раз и на всю жизнь. Разводы на лезвии… Ну не знаю, эльфы впекают магией руны в сталь, гномы ставят клеймо мастера, а тут ничего подобного. Ножны обычные, из хорошо выделанной кожи, не новые, но без потертостей.

Вспомнив первые ощущения от прикосновений к рукояти, попробовал призвать силу. Клинок засветился чуть заметным светом. Вот так находка, обрадовался я, можно ночью по грибы ходить. А то и нечисть отпугнет — эльфы всегда добавляли заклятье от немертвых, делов-то на две завитушки. Увеличу-ка я отток силы… Свечение усилилось, залюбовался, делая взмахи, образующие белые полосы в полумраке. Рубанул воздух крест-накрест — светящийся след пару мгновений обозначал в воздухе «кес», затем пропал. У Гарута бы спросить, что этот знак значит, не силен я в древних ардарских рунах.

— Ха! — Вообразив себя воителем, я ткнул кинжалом вперед, пронзая невидимого врага. Тут же с острия сорвалась слепящая белая молния, ударила в висящий на ветке плащ и исчезла. Я испуганно моргнул. Подошел, потрогал — плащ еще не высох, но лишних дырок на нем тоже не прибавилось. Наверное, действует только на нечисть или вообще не действует.

Погасив сияние — а то вышеупомянутая нечисть не замедлит заглянуть на такой яркий огонек, — я вложил его в ножны, пробормотал молитву Венцу, не забыв поблагодарить за дарованное чудо, и улегся спиной к затухающему костру.

Утром мое выспавшееся, но слегка затекшее тело, ожидал сюрприз — я был полностью обнажен, и даже прочая одежда, вывешенная на просушку, пропала. Раздумывая, кто бы мог позариться на столь непривлекательные ценности, я обошел костер и увидел спокойной висевший высохший плащ. Какие, однако, странные воры, подивился я, набрасывая на голое тело хламиду и подпоясываясь ремнем пояса с кинжалом, который тоже никуда не делся. А вот деньги ночной лиходей вытряхнул из карманов, и они кучкой лежали рядом. Еще более странно.

Срезав кинжалом молодое деревце и обстругав — посохом вор тоже не побрезговал, — я вновь двинулся в путь.

В отличие от своего хозяина, Кубо спокойно спал только по ночам. Вернее, с учетом новой жизни, ранним утром и до обеда. Крат же засыпал несколько позже и просыпался к сумеркам. Поэтому у «ручного медведя» выгадывалось несколько часов личного времени. Иногда он использовал их для того, чтобы решить дела вожака, которые нельзя решить ночью. Иногда позволял себе навестить старых друзей, а то и подруг. Но чаще он просто бродил по городу, обходя кварталы от ворот до ворот.

Ну и, конечно, рынок. Городской рынок разительно отличался от деревенской ярмарки. Ровные ряды прилавков и лотков, между которыми легко проезжали телеги и повозки, а также шустро пробегали торговки пирожками, пивом, орешками и сушеной рыбой. Крикливо украшенные лавки на первых этажах прилегающих домов со стеклянными витринами — у тех, кто побогаче, — и с простыми откидными ставнями. У каждой лавки неизменно стоял зазывала, стараясь перекричать общий гам. Собаки и кошки, как домашние, так и бродячие, упоенно роющиеся в мусоре по углам и проулкам.

Рынок располагался между кварталами ремесленников, богачей и бедняков, у припортового квартала рынок был свой, так как наместник запретил «пропитывать» центр рыбным духом. Городской же рынок имел четко обозначенные границы в виде ворот. Небольших и деревянных, но с аркой для пеших посетителей и аж четырьмя стражниками.

У одной из таких застав Кубо окликнули. Он привычно кивнул знакомому стражнику, протиснулся в арку и был остановлен возникшей на его пути фигуре, явно женской, закутанной с ног до головы в зеленый плащ с капюшоном.

Изящная ручка выпросталась из дорогой ткани и поманила его. Оглянувшись, Кубо не заметил других адресатов этого жеста, пожал плечами и шагнул за ней в подворотню, с ходу отметив сладковатый запах знакомых благовоний.

— Шера, какого Грешного ты тут… — сердито начал он, но был удивлен тихостью и кротостью обычно наглой спутницы вожака.

— Кубо… — почти всхлипнула она из-под капюшона. — Прости меня, прости, молю…

— Тихо, женщина, — шикнул на нее тот. — Говори яснее. И не рыдай, а то прохожие решат, что я тебя граблю.

— Кубо… Нам с тобой поговорить надо.

— Говори.

— Я… — Голос дрогнул, но в следующий миг набрался уверенности. — Я почувствовала кое-что вчерашней ночью. Нечто опасное. Жуткое. Знакомое. Злое.

— Знакомое?

— Да. Боюсь, это говорит моя кровь. Вернее, та ее часть, которая от орков.

— И что? — Кубо начинал терять терпение. Слухи, что телохранитель ночного вожака и пассия того же вожака недолюбливают друг друга редко преувеличивали даже хозяева трактиров, и без того склонные к излишним выдумкам «для остроты». Все и так знали, какого цвета кошка между ними пробежала.

— Мой клан орков, — продолжала Шера, — движется к Смуту. Я почти уверена в этом. С ними еще два или три клана, точно сказать не могу.

— Твоей крови можно верить?

— Крат верит. Ты просто передай ему мои слова. Около трех тысяч орков будут у стен города. Через месяц или немногим больше.

— Хорошо, передам. Это все?

— Спасибо тебе. — Шера вдруг поклонилась могучему телохранителю и поцеловала ему руку, тот даже не успел отдернуть. — Спасибо и прощай.

Фигура с легким шелестом скрылась за поворотом, оставив Кубо озадаченно скрести затылок.

Имперский тракт, припорошенный опавшей листвой, мягко стелился под ноги. В этих местах дорога была на удивление ровной и тянулась в обе стороны до самого горизонта. Легкий ветерок, милосердно греющее солнце, пение лесных птах — что еще нужно путнику? В роскоши в виде лошади или кареты я не нуждался — монахи привыкли к любым тяготам, а к голоду и жажде и подавно. Благо, через каждые две тысячи шагов заботливые строители тракта ставили колодец и обширную площадку для стоянки, иногда даже с навесом.

Однажды, заметив у дороги куст малины, я мимоходом сорвал ягоду и отправил ее в рот. Кисло-сладкий вкус, казалось, встрепенул все нутро, и, малодушно поддавшись чревоугодию, я раздвинул посохом колючие кусты и углубился в заросли. Для малины давно уже не время, но эта каким-то образом плодоносила и поспела вот только-только. «На медведя бы не натолкнуться» — подумал я, и Грешный тотчас с удовольствием вмешался.

Сперва я почувствовал зуд, как будто что-то скребет мне по коже, затрудняюсь сказать, в каком месте. А после только РЫК, непохожий на рычание мохнатого любителя сладкого.

«Ыррр… Ыррр…» — раздавалось в лесу в такт моему зуду. Почесывая тело, я стал осторожно красться вперед. Потом, услышав детский крик, отбросил посох и побежал.

Звуки привели меня в большой пологий овраг, где здоровенный гомлин увлеченно рыл передними лапами яму, довольно порыкивая. Иногда из ямы доносились крики, человеческие и, что главное, детские. Не разбирая дороги, я выскочил из леса прямо позади чудовища. Вспомнив нашу первую встречу с таким же зверем, выудил из кармана серебряную монету поновее.

— Гом! Гом! — крикнул я, размахивая рукой. Отвлечь бы, пока его жертвы не сбегут — детей, судя по крикам было двое. — Гом!

Гомлин повернул ко мне свою лобастую голову. Этот образец породы был менее симпатичен, чем тот. Гораздо выше ростом, щеки свисают до плеч, одно изорванное ухо поникло, второе наоборот было вскинуто и непрестанно шевелилось. Глаза горели охотничьим азартом, когтистые лапы были перепачканы землей, а в левом плече торчал полусгнивший обломок стрелы. Видимо, этот гомлин был уже матерым и старым, когда природная неуязвимость ослабевает.

— Гом! — кричал я, показывая монету.

Зверь всмотрелся в подношение, глухо рыкнул и с разворота махнул лапой в мою сторону. От удара гомлинского кулака в грудь я улетел не очень далеко, шагов на десять, где и был остановлен стволом растущего дерева. На удивление, боли не было, только ощущение прикосновения. О, Создатель, благодарю тебя за новое тело!

После осанны пришел черед урезонить себя за потерю посоха — длинной палкой можно было потыкать в чудовище, дабы он разозлился и отвлекся от детей.

Гомлин, видимо, решил, что с меня достаточно и вернулся к прежнему занятию.

— Брыда дах ватар, — неуклюже выругался я. А что, мне можно, я не монах. А посох жаль. И кинуть нечем, ни желудей, ни шишек. Кинжал!

Грустно посмеиваясь, я завел руку назад, сжал рукоять… Таким коротким клинком да на гомлина? Впрочем, древний герой Цветарус убил Темного властелина канделябром, а драколича упокоил переломив хребет сапогом с набойками. А я…

— А я служитель Его, — тихо и решительно пробормотал я, пуская силу через ладонь. Вышло неуклюже и даже пафосно, но ценителей ораторского искусства здесь не наблюдалось.

Рука с прежде невиданной скоростью выхватила кинжал и подбросила его в воздух, через полтора оборота ухватив четко за рукоять. Лезвие тускло засветилось. Я быстрым шагом стал приближаться к отвернувшемуся гомлину, намереваясь ударить в ногу, но тот услышал меня и, не оборачиваясь, отмахнулся длинной когтистой лапой. Я попытался парировать, может даже подрубить ему конечность, но оружие вдруг проявило самостоятельность: остановив мою руку, оно вывернулось, увлекая меня за собой. Проклиная несговорчивые и явно противочеловеческие чары, я шлепнулся на спину и перекатился, вставая. Над моей головой промелькнули грязные когти, разминувшись всего на пару волосков. Кинжал немилосердно поднял меня на ноги и сам собой нанес удар по задней конечности чудовища. Тот обиженно взревел и, наконец, обратил на меня внимание.

Кинжал, подрагивая, опустился острием к земле и слегка отвелся в сторону. Я прямо-таки чувствовал его наслаждение схваткой.

Решив не давать ему слишком много воли, я влил еще силы и направил клинок в грудь гомлина. Как и в прошлый раз, из него вылетела сверкающая дуга, но растворилась, не долетев. Зато кинжал вновь дернулся вправо в некоем подобии хлесткого удара — и вдруг из земли у гомлинских лап брызнули вверх фонтаны пыли вперемешку с листьями, ветками и прочим мусором.

— У-у-у? — удивился гомлин, осев на задницу. Потом яростно взрыкнул и ударил меня с налета кулаком сверху.

Вернее, попытался. Кинжал увел мою руку вправо и за спину, вынуждая закрутиться на месте, уходя влево. Лапа гомлина карающей наковальней рухнула туда, где я только что стоял, получив еще один порез чуть ниже локтя. Монстр завыл, поднял руку и принялся слизывать с нее кровь, а в это время мой кинжал решил меня окончательно доканать — дернувшись вверх, приподнял меня над землей на добрый локоть и вонзился гомлину в подмышку.

— А-а-ррр! — взревел тот, махнул лапищей, но я снова был на земле, даже отбежал от греха подальше. Кровь обильно хлынула из раны, вязкая, бурая, вонючая… Никогда доселе не видел кровь гомлина.

Чудище медленно опустилось на землю, скорчилось и засопело. Я не спешил его добивать, больше интересуясь судьбой попавших в западню детишек. Но когда гомлин, как подмытая скала, рухнул, то мой клинок вновь дернулся в его сторону. Я был в растерянности от ударов о дерево и гомлинские кулаки, поэтому не успел даже попытаться его задержать. А кинжал взлетел на уровень моего плеча, явно замахиваясь… Добить? В какое место такую тушу добивать, в голову? У него же кости крепче камня…

В это время моя левая рука самопроизвольно взялась за шерсть, растущую на щеке чудовища, приподняла, обнажая заскорузлую бородавчатую шею, и правая рука с кинжалом резко упала вниз, перерубив шею, позвоночник и, кажется, еще и руку, оказавшуюся под головой. Вот тебе и гомлин, неуязвимый лесной монстр.

— Надо было тебе монетку все же взять, — укорил я остывающую тушу. — Дети! Выходите, где вы там. Опасность миновала.

Из развороченной ямы вылез мальчик лет двенадцати, волоча за собой девчонку немногим младше себя. Оба были щедро измазаны землей, но, к моему облегчению, не кровью. С опаской глядя на гомлина, огибая его по краю полянки, мальчик подошел ко мне, волоча за руку, как я понял, сестру.

— Доброго дня вам, сударь, — по-взрослому сказал он и поклонился, принуждая к тому же девочку. — Благодарствуем за спасение. Меня звать Сай, а это Сайка.

— Я… — Не говорить же им, что я монах? О легенде не позаботился, соображай теперь на ходу… — Я Дэм, дикий монах.

— Дикий? Ого! — У Сая от изумления отвисла челюсть. — Я думал, что они старые все и по скитам сидят. И драться не умеют.

— Не умеют, — согласился я. — Остальное — в длани Создателя.

При упоминании имени Его, детишки неловко сотворили знаки. Добрая примета. Значит, в их селе есть церковь и благонадежные прихожане. Если, конечно, дети не приблудные.

— В путь позвала меня воля Его, — продолжил я. — Не окажете ли любезность проводить меня до вашего селения? Дело к ночи, а в лесу, как я погляжу, звери.

— Их раньше не было, — возразил мальчуган. — Этот откуда-то пришел. Так бы и размазал нас…

— Он съесть нас хотел! — пискнула Сайка.

— Не говори ерунды, — важно одернул ее брат. — На котелок он позарился. Святой отец, на рыбалку мы шли, на Острогонье. С котелком. А та зверюга увидала и давай к нему лапы тянуть.

— А и отдали бы. Жизнь-то дороже.

— Ваша правда. А только батя мой обещал мне голову скрутить, ежели потеряю.

— Ну и как, не потерял? — хитро прищурился я. Парнишка спохватился и рванул к норе.

— Здесь! — донесся его радостный крик. Вылез и показал мне сверкающий котелок. В самом деле, он был больше монеты, да и сверкал не хуже. Для гомлина более чем привлекательная цель. Хотя, на серебрушку можно было бы два таких купить.

— Пойдемте, святой отец! — воскликнул парнишка, беря сестру за руку. — Время и впрямь к вечеру, а до Соляники еще шагать и шагать. Сайка! — Он дернул девочку, но та стояла, заворожено глядя на труп чудовища.

— А ведь права она, как есть, — засмеялся я. — Не нужен ли тебе трофей охотничий на стену?

— А… можно? — робко спросил он, опуская на землю котелок.

— Отчего нет. Мне его голова в карман не влезет. Показывай дорогу, а я, так и быть, дотащу… — Подобрав посох и вложив в ножны кинжал, я намотал на кулак длинное гомлинское ухо и потащил на удивление легкую башку.

— Вот все обзавидуются! — радовался Сай, улыбаясь сестре. — Над кроватью повешу!

— Вонять будет, — деловито возразила она.

— Ну к дядьке Сару отнесем, он чучело сделает. И в глаза стекла красные вставит!

— А батюшка не разрешит? И рыбки он просил наловить, а мы ни с чем пришли…

— Ой, да ну тебя…

Поздним вечером в ворота особняка постучала смелая рука. Городская стража очень любила патрулировать квартал богачей — у каждого жителя при доме имелась казарма на двадцать-тридцать хорошо обученных воинов, да и мага особо состоятельные вполне могли нанять.

— Кого там на ночь Грешный несет? — строго ответил на стук седоусый страж, беря наизготовку короткое копье и жестом подзывая своего более молодого напарника.

— Отпирай, Ройс, свои, — раздался голос с той стороны ворот.

— Кубо, ты что ли?

В приоткрывшиеся створки протиснулся ночной вожак Крат на-Вейс, сопровождаемый своим подручным. Молодой страж удивился и было положил руку на эфес короткого меча, но седоусый Ройс и виду не подал.

— С чем пожаловали?

— Дело к лорду у нас, — тихо ответил Крат, вкладывая в его жесткую ладонь золотую монету. — Будь добр, доложи.

— Господин ко сну готовится, — возразил молодой, но Ройс только кивнул.

— Присмотри здесь, — бросил он напарнику, отдав ему копье. — Я схожу.

Он быстрым шагом дошел до двери, ведущей в дом, и исчез. Пока его не было, молодой воин во все глаза смотрел на Крата, пытаясь выглядеть сурово и неприступно. Крат же хранил молчание и ничем не выдавал беспокойства, терзавшего его после ухода Шеры.

— Заходите! — крикнул из дверей вернувшийся Ройс. — Хозяин ждет.

— Благодарю, — кивнул Крат и неторопливо проследовал к особняку. Кубо тенью следовал за ним.

Хозяин дома принял их в своем кабинете. Длинный и крепкий старик с седыми волосами, зачесанными назад, был одет в просторный балахон синего цвета с золотой вышивкой. На шее висел медальон, на пальцах были нанизаны перстни, на правом запястье сверкал стальной обруч с драгоценными вставками.

— Приветствую тебя, наследник вожака, — не вставая, первым поприветствовал его лорд. — Садись. Вина предлагать не стану, помню, что не жалуешь, как и батюшка твой. Прости, что не присутствовал на его похоронах, сам понимаешь, дела. К слову, ты мог бы послать Кубо и не рисковать, показываясь тут лично.

— Добрых снов тебе, лорд Васаладор, — в свою очередь поклонился Крат. — Не стал бы я тревожить твой вечер и напрягать славных воинов, что стерегут твой дом, по зряшным делам. Дело, с которым сегодня пришел я к тебе, государственной важности и, боюсь, нашей безопасности.

— Вот оно как? Тогда излагай.

— Шера пропала, дядя.

— Шера, — засмеялся лорд Васаладор. — И только-то? Твоя Шера как луна на небе, непонятно куда она пропадает и откуда появляется, одно известно — появляется же! Так найди себе другую хозяйку для «Лепестка», делов-то? Да и грелку в постель пора взять помоложе, эта слишком уж старая… аж до позеленения!

Крат молча переждал приступ веселья, накативший на старика.

— Нет, дядя. Вопрос в другом. У меня есть все основания полагать, что исчезла она следуя Зову крови.

— Зов крови?

— Ты знаешь, что это означает. Заклинание орочьих шаманов, собирающее всех орков под знамена клана. И ты знаешь, зачем.

— Вот как… — Лорд побарабанил пальцами по столешнице. — Думаешь, пойдут на Смут?

— Не сомневаюсь. Срок на — месяц. Шера только и успела, что предупредить.

— Ушла, значит…

— Ушла. И вернется в первых рядах. И полезет на стены, под стрелы и смолу. Полукровок в кланах не любят и пускают первой волной.

— А ты этому так уж опечален? — сварливо спросил старик. Сам же знаешь, как твои волки относятся к ней. Да, Кубо?

Телохранитель шагнул из тени и ответил после небольшой заминки:

— Так было, господин.

— А теперь нет?

— Теперь нет. У нее хватило мужества сдержать клятву верности. До последнего.

— Что ж… Вести недобрые. Но, пользуясь случаем, хочу поблагодарить тебя, племянник, за канализацию. Никто не думал даже, что трущобы могут существовать и без помойных луж… Наместник как-то даже шутил, что только на помойном смраде в трущобах стены держатся!

— Да очнись же, дядя! — взорвался Крат. — Орки идут на Смут!

— Охолонись, — спокойно ответил лорд. — И не кричи в моем доме. Я к тебе в купальню не врываюсь и не кричу про свою подагру. Я тебя услышал и поверил. А теперь ступай.

Крат вскочил и смерил его гневным взглядом.

— Я прошу, — успокаивающе произнес старик. — Уйди. Я созову завтра совет и поведаю, что узнал от своих «агентов».

— Точно завтра? Дядя, у нас, возможно, не хватит времени как следует подготовиться…

— Не считай меня сумасшедшим, мальчик, — перебил его Васаладор. — Если я спокоен внешне, это не значит, что я пущу дело на самотек. Учись доверять людям!

— Отец тебе не верил.

— У нас были разногласия, — согласился лорд. — Надеюсь, что мы с тобой хотя бы не наживем новых. А то и старые разрешим… Иди же теперь.

Кубо молча положил руку на плечо ночному вожаку. Тот продолжал стоять и прожигать собеседника взглядом. Потом развернулся и выбежал, хлопнув дверью.

— Мальчишка, — виновато развел руками телохранитель, ловя край двери пальцами. Старик понимающе усмехнулся.

Степь. Грязные шатры. Огни множества костров. Запах пережаренного мяса. Снующие стаи собак.

— Стой, пихторн тарба! — грубо окликнул дозорный, заприметив движущийся в темноте силуэт. У дозорного кожа имела густой зеленый цвет и была покрыта вязью угловатых татуировок. — Стой, а не то копьем, ватур жах, проткну!

Тень замерла. Орк подошел, приблизил факел к лицу незванного гостя.

— Бледная грязь, — с отвращением констатировал он. — Да еще и девка! Брыда ватур!

Шера почувствовала, как грубые пальцы опустились ей на лицо, сжали щеки и легко вздернули над землей. Она вяло брыкнулась, но хватка была крепкой.

— Шера Вайн, — хрипло выдавила она. — Пришла… по зову крови…

— Ползи в загон, к остальным, — рявкнул орк, отбрасывая ее от себя.

Девка, подумал он про себя. Бледная, но молодая, после славного боя и бурдюка вина можно будет ее потискать. Смесков никто не защищает, и прав у них никаких. Хотя, снова размечтался орк, уже забыв про Шеру, гораздо вкуснее попробовать человечек. Да-а-а, с улыбкой прорычал он. Навалиться на нее сверху, показать силу настоящего воина, а по ходу дела понадкусать ей уши, плечи и грудь, слизывая теплую кровь. Да-а-а…

Шера тем временем, подволакивая ушибленную ногу, почти на четвереньках двинулась вглубь лагеря. На нее безразлично косились лежащие повсюду псы, ездовые животные орков, мохнатые, свирепые, зубастые, молчаливые, ростом с хорошую лошадь. Местами белыми пятнами в ночи выделялись ракшасы, традиционно принадлежавшие лучшим и родовитым воинам. Ракшасы почти всегда скулили и роняли слюну. Немертвые демоны с криво сросшимся позвоночником, который воин специально перебивал, дабы седло не сползало. Они постоянно испытывали боль, соприкасаясь с материей этого мира.

— Деда Сах! Деда Сах! — кричал мальчик, вбегая во двор дома. Его сестра едва поспевала за ним, волоча тяжелый котелок.

Я остановился у открытой калитки, ожидая приглашения. Деревня была под стать приграничью, подальше от леса, чтобы никакой зверь не перепрыгнул ночью с ветки через ограду. Ограда, кстати, тоже была характерной. Вместо присущего селениям частоколу, деревеньку опоясывал крепкий дубовый тын. На высоте глаз в нем были сделаны смотровые щели, а по верху, вместо заостренных кольев, были прикреплены колючие ветви засохшего терновника. Пожалуй, ночной тать, вздумавший перелезть через него, оставил бы на шипах не только штаны.

Ворота были распахнуты, но было видно, что смазаны они хорошо и закрыть их — дело десяти ударов сердца. Сверкающий оковкой брус, прислоненный неподалеку, создавал уверенность, что местное ополчение отнюдь не халтурит, надрываясь с замыканием створок на каждую ночь — ничего не заржавело, не сломалось, не потерялось. А то случись что, и деревенька бы повторила судьбу знаменитого оплота Зуб-на-Зуба, известного высотой своих стен и запасом смолы, но не успевшего закрыть ворота перед темными тварями, которые в несколько мгновений добежали от лесной чащи до донжона мимо удивленных стражников, пытающихся раскачать заржавевший подъемный механизм решетки и ворот.

Дома же в деревне были построены не менее добротно — каменное основание, просмоленный и проконопаченный илом и мхом сруб, окна с резными ставнями, неизменный второй этаж и чердак с трещалкой-флюгером. Надворные постройки были менее основательными, но такими же надежными, ибо зимы в приграничье через раз выдавались лютыми, хоть и маловетренными.

На крик мальчика из хлева вышел седой старик в простой рубахе, холщовых штанах и лаптях. Держа в руках плошку с размоченными хлебными корками, он по ходу крошил сие блюдо наземь. Старика сопровождала шарообразная клуша с выводком пищащих желтых комочков.

— Деда Сах! — выпалил мальчик, резко останавливаясь. — На нас гомлин в лесу напал! А мы в норе с Сайкой укрылись, а рыбы так и не принесли, а она котел чуть не забыла, а мы тебе голову притащили, на воротах дядя Сар стоял — так аж присел, когда увидел!

— Осади, пострел, — смеясь, поднял ладонь старик. — Котел я вижу. Вы тоже вроде живы. Какой-такой гомлин, чью голову притащили?

— Так гомлин же, — разъяснил Сай.

— А где взяли-то? Из репьев слепили?

— Не-е-ет, не из репьев! Дядя отрубил ножиком!

— Какой ишшо дядя?

— Монах. Вона стоит.

Дед поднял голову и взглянул на меня. При этом мне пришлось побороть удивление — левый глаз старика напрочь отсутствовал, являя собой крестообразный шрам, кожа на котором стянулась в складки, разошедшиеся по всему лицу. Даже опрятная борода казалась немного кривой.

— О как, — удивленно сказал дед. — Не врали, значица… — И сотворил ладонью знак Создателя.

— Не врали, — подтвердил я. И, сотворив такой же знак, представился: — Дэм, старче, отец Дэм. Монах я, навроде отшельника, нас еще дикими называют. — Небольшая ложь давалась легко, тем более что выбора у меня особо и не было. — Не дал мне Венец спокойного моления в глуши, в путь позвал, вооружив верой пламенной, ну и посохом, да и ножик достался малый…

— Так ты, отче, гомлина одолел? — поразился старик. Узловатые руки дрогнули, он опомнился и, опрокинув содержимое плошки в траву, куда сразу же кинулась вся куриная братия. — Ножом одним?

— Да все с Божьей помощью, — улыбнулся я, разводя руками.

К счастью, вопреки моим ожиданиям, старик не отбросил все мирское и не стал бухаться на колени и благодарить. Правильно, во храме перед Создателем надо колени преклонять, а не перед заезжими монахами.

Бойкая собачонка вылетела из-за угла, почуяв чужого, но, заприметив голову чудовища у моих ног, притормозила, сознавая свою неправоту. Сай шикнул на нее и подошел.

— Возьмите трофей да несите к дядьке Сару. Он у нас кожевенник, — пояснил мне дед, легким подзатыльником подгоняя парнишку. — Малышня к нему ходить не любит, у него весь дом кислым пропах, но ради такого дела-то пойдут… Сайка, внучка. а ты котелок-то брось, да брату помоги. Нам со святым отцом потолковать надыть.

Проводив взглядом удаляющихся ребят, Сах поднял котелок, с кряхтением распрямился и поманил за собой в дом.

Внутреннее убранство тоже сводилось к классическому деревенскому — все деревянное, спят на лавках, дед на беленой печи, снедают за общим столом. За него он меня и усадил, не забыв про угощение — каравай, печеные яйца, зеленый лук, медовые соты и ковш браги. Бражку я не очень уважал, монастырское вино было куда как привычнее, но отказывать хозяину было неприлично, посему я, пригубив из ковша, отдал его обратно и принялся за остальное. К слову сказать, желудок не урчал, но рот угощению обрадовался. Наверное, тело, данное Создателем вновь, не чуралось простых радостей.

Дед Сах, уговорив ковш почти до донышка, утер рот широким рукавом и тихо, почти робко, попросил:

— Святой отец, а… покажи райдал?

— Чего показать? — опешил я. Если в их краях так называют татуировку Ока на ладони, то ему об этом просить не резон — знают все, от Оцилона до Колючих гор, что негаторы встречаются один на десять послушников.

— Кинжальчик свой, как ты его нарек.

Я небрежно закинул руку за спину. Гостю не следует обнажать лезвие при хозяине, но раз он просит… Реакция старика меня поразила — он отодвинулся на край стола и посматривал на меня оттуда с настороженностью. Пожав плечами, мало ли какие у него причуды на старости, я медленно вытащил свою гомлинобойку и положил на стол.

— Это все объясняет, — словно соглашаясь с чем-то, кивнул дед, рассматривая лезвие. Притронуться он, почему-то, не рискнул. — Столь молодой монах, только семинарию закончил, пусть даже Академию, только бы в послушники идти…Ан нет, выпала доля по лесам бродить, чудищ резать.

— Дед, объясни, — не выдержал я. — Райдал, как ты сказал — это кинжал? И почему ты думаешь, что я молод? Да мне за сорок перевалило позапрошлой весной!

Сах долго смотрел на меня. Не пристально, но подозрительно, не испуганно, а просто смотрел единственным глазом.

— Вот что, отче, — молвил он наконец. — Я воевал во времена Черной войны и разных чудес насмотрелся. Как люди умирали и тут же поднимались зомбями и шли харчить своих же. И поднимал их не маг, а сама земля, ибо проклятье в ней было. Как раны излечивались от молитв. Как мороки лесные, детьми обернувшись, прибивались к солдатам на ночь, а поутру вся еда была отравлена. Как осажденные орки с голодухи ели камни. Как солнце вставало над Сейной и долго висело на одном месте, и люди говорили, что это оно от удивления — вчера была империя, сегодня нет…

Он сделал паузу, осушая мимоходом ковш.

— Поэтому я ничему не удивляюсь. Что тебе за сорок, а вид как у двадцатилетнего — верю. Что по лесам скитался, Выжег разоренный прошел, да Гомлину падь с ее проклятыми колодцами — верю. Что кинжал этот у тебя, и ты им ловко машешь, аж зверя больше себя зарубил — тоже верю. Но все вместе… Нет, конечно, верю, но не могу сказать, что это случайность.

— Все в длани Создателя, — напомнил ему я.

— Ото ж, — согласился он. — Вот только он меня в свои дела не посвящает. Но своим глазом я порой вижу вещи, которые ясно говорят об одном: грядут великие перемены.

— Твоя правда, Сах, — ответил я. — В месте одном, в церкви, ожила статуя Венца, а я рядом стоял. И послала она меня дойти до гор и кое-что там учинить. В общем, ничего пока не предвещает таких уж перемен.

— А говоришь — не молод, — хрипло рассмеялся дед. — Хотя, ежели ты в ските жил, а до этого в семинарии книги читал, то от жизни, прости, ты отстал, и ума в тебе живого мало. А я вот вижу, что раз такое случается, то перемены будут. И твой путь будет не так прост. Я верю в Венца, и верю, что он не стал бы за так приходить к тебе и говорить, чтобы дошел до гор. Что ты там делать будешь — дело не мое. А вот то, что он дал тебе райдал — это знак, что путь предстоит тот еще.

— Скажи, дед… Что за райдал такой? Какая-нибудь фея?

— О, отец Дэм… — протянул старик, стуча яйцом по столу. Подумав, я присоединился. — Райдал есть оружие великих воинов. Тот, кто имеет его в руке, сделает все, что в силах его. Кто их делает — не ведаю, знаю только, что они пришли к нам из хварровых земель. И сами хварры бесятся аки псы блохастые, когда видят райдал у человека. И еще — с райдалом воин непобедим. Правда, тот, что я видел, был почти как меч. И вот тут, — он показал пальцем на оголовье, — была цепь. На конце той цепи была клетка для монет. Ну, знаешь, просто прутья…

— Знаю, — перебил я. — Видел.

— А внутри клетки были амулеты. Пять штук, точно, стопкой сложены, но неразделимы. И воин бился, как волчок — крутится, крутится… То одного полоснет, то второго, то вдруг взмахнет этой клеткой на цепи — и оттуда молния или шар огненный!

— Магия? — удивился я. Конечно, в рукояти встраивали амулеты, накладывая на них разные чары, но атакующие? Одно неосторожное движение — и молния полетит в тебя. Так что смысла в этом нет, тем более на цепи, активация чар завязана на контакте руки и амулета.

— А то ж, магия, она самая, — продолжал дед, кивая. — Ну и цепь… Ай, не ведаю я всего, уж не обессудь.

— Да какое там, — отмахнулся я. — Спасибо за хлеб-соль, пора мне двигаться дальше.

Я было встал, но Сах придержал меня за рукав.

— Отец Дэм, не пойми неправильно… Но не лучше ли тебе отдохнуть у меня денька три? Сам видишь, пострелята бегают, глаз да глаз нужен, а у меня всего один. Родители у них, мой сын с невесткой, в город уехали, в Смут, товар сторговывать. Медом мы промышляем, видишь ли, да и птицу коптим. Аккурат через три дня должны вернуться. Я тебе в их комнате постелю, с меня стол и баня, каждый день. Я… — Старик замялся. — Я ведь тебя даже не поблагодарил за спасение внуков. Сгинули бы они — и мне жить незачем.

Я ненадолго задумался, но все же принял его предложение, поставив первым условием баню. Раз Создатель посылает мне испытания и награды, то грех отказываться и от того, и от другого.

Серые стены, поросшие желтой травой. Высокие зубцы с гнездами ворон. Не аистов, ибо город Грань всегда был прибежищем смерти. Хмурые люди, одетые в брони, ходят по улицам, дежурно переругиваясь. Голодные собаки, стонущие пьянчужки, потоки помоев — в Грани этого всегда было с избытком.

Четверо стражников лениво вскинули копья, когда по одной из двух дорог, с севера, показался скачущий отряд всадников. Пока они приближались, стража успела свистнуть дежурного мага, по комплекции ничем не отличавшегося от матерого головореза. Старший в отряде — плечистый воин с двумя саблями за спиной, — завидев обращенные к нему лица и копья, вскинул кулак, останавливая отряд. Всадники застыли двумя ровными шеренгами, залюбуешься — все кони пегие, все воины статные, предводитель на вороном и при усах. Лица и копья, взиравшие на него, были разной степени ухоженности, но это не помешало старшему из стражников строго спросить:

— Кто такие? Чего тут надо?

— До меня дошел слух, — начал усач, подмигивая остальным, — что в Грани есть все, что я могу пожелать. Что это великий город великих воинов, где лучшие пивные с лучшими девушками и интересными собеседниками. Говорят, даже оружейники тут получше эльфийских и гномьих мастеров…

Стражник еще больше приосанился, гордо глянув на сослуживцев. Мол, слава летит быстрее стрелы.

— Однако, — продолжил предводитель всадников. — Прибыв в Грань, я не стану в него входить, ибо стены, как я вижу, давно не орошал дождь, лишь поганые падальщики пачкают его своим дерьмом. Ваши копья не блестят, как должно; из-за стены не слышен детский смех или пение женщин; а интересных собеседников или подругу на ночь я среди вас не нахожу… Скажите мне, милейшие, что мне тут надобно?

Всадники поддержали своего предводителя тихими смешками, а стражник вмиг искривил лицо и отбросил всяческие любезности.

— А ну и ехал бы себе мимо, — сплюнул он. — Ходят тут всякие, потом дороги портятся, как после стада коров. Где вас подковывали, то бишь, лошадок ваших? В Тимшах? Так там и вас могли подковать, цены там кусачие, и люди оттуда едут злые, как мухоморов обкушавшися… Али ты, мужик, отродясь такой язва?

— Откуда я, тебе дела нет, — отрезал усач. Крутнул пальцами, и меж ними заиграла золотая монета. — Но если ты скажешь, в какой стороне Выжег, то будешь сегодня пить со своей сменой в лучшей забегаловке, какая только может быть в этой дыре, даю слово и закрепляю его делом. — Он вытянул вперед ладонь с лежащей на ней монетой, легонько стукнул по ней ногтем пальца другой руки, и золотой с тихим звоном исчез. — Ну что, по рукам?

— Выжег в трех днях пути пешем строго на юг, — подумав, ответил стражник. — Ты попадешь туда завтра, если не будешь сильно гнать, ведь ночевать тебе придется у Лихих холмов, а в сумерках их не одолеть. А вздумаешь обойти те холмы, так еще полдня потеряешь, но дорога ровная, дождей давно не было. В сам же Выжег не советую — места пустые, темные, непонятные…

— Ну что ж, раз ты такой непонятливый даже при виде городов, то желаю тебе, доблестный муж, вечером же прикоснуться к мудрости Венца-Создателя посредством грез и утром через похмельные молитвы о скорой смерти и избавления от головной боли, — напутственно произнес усач, навесом перекидывая стражу золотой. И скомандовал: — Вперед!

Кони с места рванули в галоп в ту сторону, куда указал стражник. Облако пыли еще долго висело там, где они проскакали, ибо прав был он — дождей в этих краях не было давно, как и прочей божьей благодати.

Орк был могуч. На его татуированной коже блестели капли пота, ибо он вот уже три часа напрягал неслабые мускулы, пытаясь порвать веревки. Зачарованная пенька порой туже стягивала запястья, заставляя его обиженно рычать и на время прекращать возню.

— И сколько он уже так? — тихо спросил Крат.

— Вечером поймали, — пробасил из-за спины Кубо. — У западных ворот. Пока вели, вывернулся, оглушил Брона, побежал к пристани и хотел нырнуть. Второй раз поймали уже в воде, сетью подцепили. Ничего не говорит, кроме как «надо идти, надо идти…»

— «Зов крови», — кивнул Крат. — Стоишь на месте — все болит. Идешь шагом, не бежишь — все болит. А уж если ляжешь..

— Что ты, бледный червяк, можешь знать о боли? — рыкнул орк, скаля зубы.

Кубо шагнул вперед, одной рукой подхватил немаленького орка и поставил его на ноги, после чего сбил на пол затрещиной и снова поднял.

— За меньшее оскорбление ранее вырывали язык, — укорил пленника телохранитель. Орк только сплюнул.

— Оскорбление, брыда, жахова… А ты, пес, только связанных можешь бить, как баба?

— Не ведись, друг, — посоветовал Крат. — Даже если решишь с ним выйти на кулачки, он убежит, как только развяжут. «Зов крови» — страшная вещь…

— Отпусти, — каркнул орк, почти умоляюще глядя на вожака. — Если знаешь, о чем говоришь… Отпусти, а то как жахе этто прафа пал..

Услышав отборный орочий мат, Кубо замахнулся было снова, но Крат его остановил.

— Я тебя отпущу. Но, — поспешно продолжил ночной вожак, видя, как встрепенулся пленник, — взамен ты мне кое-что пообещаешь.

— Своих сдавать не буду, — хмуро отрезал орк. — Не заставишь.

— И не собираюсь. Видишь ли, я в курсе того, что вы идете на людей. Почему сейчас и зачем вообще — вопросы интересные, но сейчас не до них.

— Сам бы хотел узнать… — проворчал орк. Его судьба в штурме города тоже была ясна — пошлют в первых рядах, как и Шеру.

— Передай послание полевому вождю. Ничего сложного. Скажи ему, что когда орки окружат Смут и будут готовить лестницы для стен, я буду ждать его для разговора. Пусть приходит один или с охраной. А сперва пусть пришлет тебя, чтобы обговорить все заранее. Если тебя не будет, то не будет и разговора… Мне не улыбается стать жертвой военной хитрости, когда на подстроенных переговорах вырезают всех военачальников.

— Орки никогда не опускались до такой подлости! — взревел пленный. — Мы бьемся честно!

— Орки никогда ранее не брали штурмом города, — возразил Крат. — А по моим данным, будет именно это. И никто на откуп не согласится. А теперь… Кубо, развяжи его, пусть бежит.

Телохранитель недоверчиво покосился на хозяина, но послушно вынул нож и полоснул по связывающим пленника веревкам. Тот какое-то время с кислой миной на лице разминал отекшие запястья, потом вдруг прыгнул мимо Крата к двери и пропал. Чуть позже до них донесся плеск воды.

— Все-таки ушел по воде, — резюмировал Крат. — Кубо, завтра пришли мага воды, если такие остались… Не найдешь — тогда с десяток ныряльщиков. Надо обшарить реку, может какие-то ходы или течения найдут…

Я сидел на берегу небольшого пруда, скрытого зарослями стройных тополей. Вокруг было необычайно тихо — ни пичуги криком, ни рыбы всплеском, ни звери рыком не беспокоили мое одиночество. Лишь ветер иногда игрался с листвой.

«Отец наш небесный, — молился я про себя. — Благодарю тебя за еще один день, проведенный под взором Твоим. По мере сил, не щадя ни себя, ни других, делаю я то, что ты заповедал. Прости за непонимание замыслов твоих, укажи путь непонятливому, защити от мыслей неправильных.»

— Отец Дэм! Отец Дэм! — прокричали два детских голоса. Я улыбнулся и открыл глаза. Сай и его сестра стояли неподалеку, не решаясь подойти ближе. — Отец Дэм! Деда вечерять зовет!

Я поднялся с земли, отряхивая одолженные у Саха штаны. Старик высоко ценил жизнь своих внуков и за избавление их от зверя готов был отдать мне все, что имел. Все я брать, разумеется, не стал, ограничившись двумя сменами одежды, холщовым сидором и пищей на три дня постоя и в дорогу.

— Отец Дэм, — обратился ко мне Сай, когда мы двинулись к деревне. — А зачем ты идешь так далеко?

— А как же иначе?

— Ну вот мы. Сидим на месте, пчел разводим, птиц разных, да и себя обуваем-одеваем. Нам хватает, — по-взрослому рассуждал мальчуган. — А что есть в дороге? Кроме драк и опасностей, может, разве что, сбитые ноги да стертый зад о седло…

— Так по тебе и ничего хорошего в дороге нет? — ухмыльнулся я. Ситуация сильно напоминала свиток «Описание беседы пророка Исы и глупого рыцаря», правда, в роли рыцаря был я, у которого смиренный монах спрашивал, «что же ты, богатырь такой, в дороге ищешь, чего не сыскал у родного дома?». Рыцарь же, помнится, пытался привить монаху понятия чести, благородства и тяги к приключениям. Заканчивалась же история тем, что рыцарь с монахом расплевались и каждый пошел своей дорогой, а рассказчик долго доказывал, что каждое создание идет по своему пути, и не прав тот, кто отговаривает других, ибо сие есть прямое сомнение в воле Его.

— Наверное есть, — ответил Сай. — Но дома лучше.

— Что же, Сай, всем дома сидеть?

— Не знаю, — пожал плечами он. — Мы с дедом так и сидим. А матушка с батей дважды в год на ярмарку ездят, товар сбывать, гостинцы покупать, да и муку обратно везут, у нас-то пшеница не растет… Но то ж не дорога, то надобность.

— Все ты правильно рассуждаешь, Сай, — одобрил я его. — Тогда я тебе вот что скажу. Видел, как пчелы работают?

— Конечно, — закивал мальчик. — Собирают мед и складывают в улей.

— Верно. И всегда в один и тот же, это их дом, там у них семья. Все, как должно. Но посмотри теперь на этот тополь. Под конец весны он цветет, отбрасывает семя, и оно летит вместе с пухом. Как думаешь, зачем?

— Чтобы прорасти в другом месте.

— Тоже правильно. А почему ветер уносит семя, а не бросает его тут же?

— Потому, что под взрослыми деревьями ему будет тесно. Так?

— Безусловно. Теперь давай вспомним про пчел. От них же большая польза? Большая, они дают мед. А какая от дерева может быть польза? Когда-нибудь оно вырастет и из него можно будет сделать стол и пару лавок. А теперь скажи мне, что для тебя полезнее — стол или мед на этом столе?

— Не знаю, — протянул Сай. — Наверное, мне и то, и то пригодится.

— Верно. А чей путь, на твой взгляд правильнее — дерева или пчел?

— Оба правильные! — воскликнула Сайка, доселе молчавшая.

— Верно, девочка, верно. Сай, как же ты собрался судить о правильности двух путей, польза от которых разная, но очевидная?

Мальчик долго чесал в затылке.

— Получается, — сказал он неуверенно, — что оба пути для чего-то нужны? Как бы ни были длинны?

— Совершенно верно. Вы живете здесь и делаете то, что приносит вам пользу. А какой-нибудь воин живет в другом городе и зарабатывает на жизнь охраной купеческих караванов. И пусть у него стертый зад о седло и мозолистые ноги, пусть он подставляется опасности и машет мечом, но и его дело нужное. Я же иду по воле Создателя, ведомый мыслью Его. И польза в моем пути тоже есть.

— Какая же?

— Об этом я лучше умолчу. Но путь, указанный Создателем, явно ведет не к славе или богатству, но к процветанию всего мира, не думаешь?

— Вам виднее, — согласился Сай. — Отец Дэм, а почему ты величаешь Венца Создателем? Ведь землю, воду, небо, людей и зверей сотворили давно, задолго до Его пришествия!

— Создателя зовут так не за это, — ответил я ему. — Он создал не нас, а веру в нашей душе. И тем самым Он создал нас такими, какие мы есть.

Смиренно откушав простого угощения, я собрался в дорогу. Деда уважил, отгостил, но долг все подталкивал в спину, не давая долго засиживаться. Я даже ни с кем из жителей деревни не успел познакомиться. Кто бы мне ни встретился, говорили «доброго дня, отче», и спешили дальше по своим делам. А чего им со мной лясы точить, урожай собран, пора обрабатывать да заготовки на зиму делать.

— Легких дорог тебе, отец Дэм, — пожелал мне Сах на прощанье, подкинув в числе прочих даров еще и кухонный ножик в ножнах, который я засунул в сапог. Несколько жителей, видимо, соседей, тоже вышли помахать ручкой и получить благословение.

— Спасибо вам, люди, за приют, — в свою очередь поклонился я. — И да пребудет с вами Венец во всех начинаниях.

После этих нехитрых слов, я взвалил сумку на плечо, поправил кинжал, взял в руки посох… Но не успел я сделать и первого шага в сторону тракта, как с дальней стороны деревни, куда я и направлялся, раздался топот и конское ржание. Удивившись — кому в таких местах нужно так спешить, чтобы загонять лошадей? — я присмотрелся вдаль, приложив ко лбу ладонь.

На улицу к дому старого Саха вылетел десяток всадников, одетых в одинаковую кожаную броню. У каждого за правым плечом торчала рукоять меча, а у предводителя аж две. Кони остановились, роняя пену, в двух шагах от меня.

— Как говорится, не ждали, — пробормотал я.

— Кто здесь старший? — прокричал всадник. — Нужно позаботиться о лошадях, да и в баньку бы неплохо сходить! Заплатим!

— Не серчай, воин, — поклонился дородный мужик из толпы, как я помнил, староста. — Да баня у нас общая, топится по субботам, а сейчас, вишь как, четверг. Овса насыплем, с собой еды дадим — и скачите себе далее.

— Кажется, я сказал: баню, — процедил всадник, горделиво глядя на старосту. — Не осерчает Создатель, кабы не в тот день люди помоются…

Тут я решил вмешаться. В другое время я бы и не стал возражать — ну подумаешь, баню лишний раз истопить, Венец на такое нарушение традиций внимания не обращает, а уж воинам да в походе и вовсе допущены разные послабления. Но то ли кинжал на бедре придал уверенности, то ли прошлая победа над гомлином, который раскидал бы этот десяток за пять ударов сердца, а может, важность моей миссии наполнила меня чувством справедливости…

— Остынь, воин, — посоветовал я ему кротко. — Да лошадей остуди. Не след нарушать обычаев тех, на чьей земле ты находишься. За деревней есть прохладный пруд с песчаной отмелью, там ты сможешь и лошадей выкупать, и сам помыться. Думаю, в мыле и полотенцах здешний люд тебе не откажет…

— А ты, монах, вообще молчи, — окрысился на меня он. — Ты по виду человек перехожий, ну так и иди, куда собирался…

— А не пойти ли тебе самому? — раздался голос старосты. Оказывается, он уже успел показать толпе какие-то знаки, после чего мальчишки шустро брызнули в разные стороны, а через пару мгновений со всех концов деревни спешили люди с вилами и рогатинами. — Мы народ мирный, видишь ли, но обижать нас никто не заповедовал. А потому — либо прими наше гостеприимство, либо ступай, не то вертеться твоей голове на этих вилах…

Всадники молча обнажили сабли. Предводитель аж затрясся.

— Как мало уважения к людям Ночного Вожака, — процедил он сквозь зубы. — И чем дальше от Смута, тем меньше. Мы не вольны вступать в перепалки с пейзанами, на нас возложена некая миссия, к слову, на благо людей, которые почему-то своим спасителям в лица вилами тычут.

— Да ты сам подумай, — сказал я миролюбиво, пытаясь воззвать к его разуму. — Залетел в деревню, с ходу требуешь, оружием угрожаешь… Откуда же им знать, что ты герой? Люди судят других по делам, а ты покамест только дерзишь. Сойди сперва с коня, да воздай дань уважения селянам… И не пейзане они, а жители приграничья, что по-соседству с лесом, где полно разных опасных тварей. И ничего, живут. Смири гордыню, покайся, представься, а после и разговоры чинить будем…

— Отче верно говорит, — поддержал меня староста. — Не по толку ты, воин, начал. Конь под тобой справный, да и люди, что за тобой, дурака не стали бы слушать. А только этого мало нам, ты у нас впервые, и кто ты таков — не ведаем… Тем более, вожака твоего.

Всадник за время разговора порой дергался рукой к сабле, а то просто хмурился, иногда даже кивал. Сложно не согласиться с разумными доводами. Но на последней фразе он вдруг снова взбеленился.

— Никто не может поносить славу Крата на-Вейса или сомневаться в его мудрости, — надменно сказал он. — Мне это оскорбительно. И если я простил дерзость какого-то пейзанина и неприкаянного монаха, то хулу на своего хозяина простить не вправе. Я вызываю на поединок любого из вас! До первой крови, здесь и сейчас. Одолеете — мы уедем молча. Нет — деревня будет слушаться меня, пока мы тут. Откажетесь — силой возьмем то, что захотим.

— Не по правде… — сказал было насупившийся староста, но я жестом остановил его. Райдал прямо таки дрожал от нетерпения пустить наглецу кровь. Монах я или нет, но люди снова были в опасности, да и волю Создателя, который свел наши пути с этим отрядом, я усматривал отчетливо и не собирался идти супротив.

— Раз уж Венцу угодно было, чтобы ты нашел здесь поединщика, то быть по сему, — проговорил я, скидывая наземь сидор с припасами и посох. — Слезай, коли пешего не боишься, да начнем.

— Ты? — сильно удивился предводитель. — С кинжалом против сабель? Ну что ж! Ты сказал, а люди слышали! Меня зовут Халмет, и я принимаю твой вызов!

Он шустро перекинул ногу через седло и вдруг, извернувшись в полете, нанес удар кованым сапогом, метя мне в лицо. Моя рука уже лежала на рукояти райдала, так что тело свело судорогой от резкого рывка, уводившего меня с линии атаки. Я прогнулся назад, отпрыгнул и вытянул клинок из ножен.

Халмет ощерился в улыбке, и его сабли со свистом покинули ножны. Он закрутил какую-то немыслимую круговерть лезвий вокруг себя — люди и лошади пугливо отпрянули от мелькавшей в воздухе стали. Мой кинжал покачнулся влево-вправо и почти без участия пальцев повернулся в обратный хват. Не знаю, кем был тот мастер, чьи приемы легки в основу чар на клинке, но он явно любил сражаться именно таким способом.

Вдруг кинжал вынудил меня сделать шаг вперед, прямо под вихрь сабель, словно самих летающих в воздухе. Я даже вспотеть от страха не успел, как мой правый локоть резко ударил куда-то вперед, после чего ноги сделали шаг назад, а райдал снова занял позицию обратного хвата от груди. За полетом выбитой сабли наблюдали все окружающие сильно вытаращенными глазами.

— Ах ты вот ты как! — возмутился мой противник, доставая из-за спины заточенное кольцо, кажется, называемое «чакрам». Обычно его метали, но Халмет решил прикрываться им как щитом, которым при случае можно и поранить.

Теперь стиль моего противника сменился на размашистые удары одной сабли и парирующие удары чакрама. Райдал решил «снизойти» до боя, хотя я был уверен, что он мог закончить бой за два удара сердца. Наверное решил, что непобедимый монах — это уж слишком. Вполне могу понять, ибо все книги о подобных героях всегда оканчивались одинаково: героя либо губила какая-нибудь напасть наподобие яда или несчастной любви, а то и находился супостат, превосходивший его мастерством. А мне такая слава была нужна как троллю канделябр.

Райдал со звоном отразил самый кончик сабли, мелькнувший у моего носа, от чего высеклись искры, а Халмет ударил уже снизу и добавил чакрамом с разворота. Нижний выпад был также молниеносно отражен, а рука, сжимавшая кольцо, перехвачена и безжалостно вывернута ладонью вверх, от чего чакрам выпал, звякнув по булыжникам мостовой. Халмет больше не возмущался, видимо, решив драться в полную силу, завертев одной саблей так, что упади с неба проливной дождь, вряд ли хоть одна капля коснулась бы его головы. Но мой кинжал был явно быстрее дождя — вновь обойдясь с моим нетренированным телом весьма жестоко, он вынудил меня закрутиться на месте то в одну сторону, то в другую, сокращая дистанцию, после чего сталь еще трижды звякнула, парируя удары, и все внезапно закончилось — моя левая рука сжимала правое запястье противника, а правая без затей влупила со всей мочи ему локтем в ухо. После чего я почти солидарно с райдлом сделал шаг назад, отпуская Халмета и как-то небрежно взмахнув клинком на уровне своей головы.

Народ вокруг только охнуть успел, пока шел весь бой, но теперь люди охнули во второй раз — по щеке всадника тянулась небольшая царапина, медленно пуская красные капли за воротник кожаной куртки. Кровь была пролита.

Халмет утерся, злобно посмотрев на свою ладонь. После подобрал свое упавшее имущество и выдохнул:

— Гуна пих жахез ватур эшш… Взять его!

Прочие всадники, помешкав, споро вытянули свои сабли, косясь на меня и жителей села. Последние вовсе не хотели стоять в стороне и ощерились рядом вил и рогатин.

— Охолонись! — крикнул староста. — Ты проиграл!

— Куда же смотрит ваш вожак, набирая себе людей, забывших о чести? — вступился я.

— Честь присуща лишь благородным, — фыркнул Халмет, оборачиваясь к своим подчиненным. — А вожака ты вновь оскорбил почем зря, и за это я лично отмерю тебе плетей. Взять его, я сказал!

Всадники уже тронули коней, а толпа подалась вперед, упирая черенки рогатин в землю на манер строя копейщиков, встречающих конницу. И где только научились, подивился я про себя, в растерянности соображая, как мне остановить кровопролитие. Встать что ли перед конным строем, да и пусть райдал порежет им сбрую? А они встанут потом и все равно полезут в драку, в которой пострадают и мирные жители!

— Да что за дурь на вас напала, — громко воскликнул я, становясь между ними. Биться не буду, но доля монаха — мир, и необходимо его нести всеми доступными способами, призывая в заступники Создателя. — Стойте! Вы, воины! Одобрит ли ваш Крат как-его-там, если услышит, что вы резали невинных селян? Вы, мирные жители! Закон приграничья суров, но вам ли судить за Венца?

Как-то неубедительно я начал, подумалось мне, наблюдая решительные лица с обеих сторон.

— Я говорю вам — стойте! — крикнул я, обращая пустые ладони к противостоящим сторонам. — Стойте, Создатель вашу душу!!!

Того, что произошло далее, не ожидал никто, даже я. Из мощеной дороги ударили два потока пыли, образуя стены, отделяющие меня от селян и всадников. Пыль взметнулась, воя и кружась на месте, пугая лошадей и оторопелых селян.

— Назад! — грозно скомандовал я, не подивившись ни на миг. Такие же чудеса случались со мной в битве с гомлином, правда, я мало обратил на них внимание, движимый желанием спасти детей. А теперь непонятная сила, сродни той, что зажигала на моей ладони Знак, сотрясала мое тело, выливаясь из рук, поднимая землю, плоть мира Его. Создатель мой, взмолился я, благодарю тебя за заступничество, и что не бросил слугу своего…

Всадники, включая Халмета, как один попадали на правое колено в каком-то непонятном мне воинском приветствии. Селяне же просто опустили свои инструменты, изумленно наблюдая за воинами и взбунтовавшейся землей. Увидев, что никто более в бой не рвется, я вытянул Силу назад, и пыль послушно опала, не оставив в воздухе даже запаха земли.

— Повинуемся, — хором молвили всадники.

— Прошу садиться.

Пятеро молодых людей крепкого телосложения в простой одежде послушно опустились на скамью перед Кубо.

— Вы все недавно окончили Академию Восьми Мечей, — продолжил подручный Ночного Вожака. — И теперь ищете применения своим знаниям. Не скрою, что работа эта не особо престижная, и вовсе уж не та, какой можно гордиться. Но за нее хорошо платят, дают крышу над головой, еду и мягкую постель. Поверьте, силой никто вас на ней не задержит, но один год вы должны отработать, после поступайте как Венец подскажет.

Пятеро молча внимали.

— В эти заведения ходит разный люд, движимый только жаждой до плотских утех — пива, еды и женской ласки. Много и тех, у кого чешутся кулаки. Таких вы должны будете выпроваживать до того, как они дадут волю своему бурному нраву. Или же разнимать уже дерущихся, но так, чтобы те уходили не в обиде и полностью за себя заплатив. Работать будете в припортовом районе, там хватает и заведений, и клиентуры… Заодно будете смотреть за хозяевами. Чтобы добросовестно вел свое дело, не обвешивал, не разбавлял, не обсчитывал. И главное — в конце каждого дня чтобы откладывал десятую часть выручки для Ночного вожака. Это плата за наше покровительство. Тот, кто платит, имеет право заниматься своим делом и быть уверенным в своей неприкосновенности.

Один из сидящих напротив хотел было что-то сказать, но передумал и закрыл рот. От Кубо это не укрылось.

— Мы не бандиты, — продолжал он. — Мы Ночная стража. Дневная подчиняется наместнику, патрулирует город, заведует земельными делами, ведет расследования, ну и так далее. А ночь — на то она и ночь, чтобы те дела, что делаются за длинный день, вершить быстро и незаметно. Коль скоро это уразумеете, вы поймете, что Крат на-Вейс добросовестно заботится о гражданах Смута, порой даже рьянее, чем Его милость Император о своих павлинах и садах. А он о них заботится лучше, чем о собственной жене, уж поверьте.

Молодые люди по-прежнему молчали, что Кубо расценил, как хороший знак.

— Вашим командиром будет Шосер Шутник, назначение получите у него. Он же вам объяснит, где вы будете спать, во что одеваться и кому докладывать. Понимаю, что не такой доблести вы ищете, но поверьте — воинскими уменьями надо уметь управлять в любой ситуации, а не только на поле боя. Сможете ли?

— Сможем, — кивнул один из молодых людей. — Вышибалы тоже могут подняться, были случаи.

— Намерон Безгрешный, помню такого, — согласился Кубо. — Действительно, он был вышибалой в одном из местных домов удовольствия, после стал лордом и теперь входит в городской совет. Все ты правильно говоришь. Ну а раз сами вы ученые, более учить вас не буду. Эй, Шос! Забирай пополнение.

Молодой мужчина, почти ровесник сидящим, шагнул из тени и кивком велел следовать за ним.

— Вот как делаются дела ночью, — раздался голос, и к Кубо подсел старик в дорогой мантии. — А мне требуется не менее месяца, чтобы собрать информацию о человеке и составить мнение о нем, а уж потом подпускать к делам. Доброй ночи, Кубо, бывший капитан городской стражи.

— И вам доброй ночи, лорд Васаладор, — кивнул Кубо, показав какой-то знак пробегающей мимо разносчице. Спустя несколько ударов сердца на столе появились кубки с вином и сладости. — Что привело вас в наши края?

— А что, по-твоему, лорд Городского Совета не может прогуляться по своей подотчетной территории? — усмехнулся старик, делая глоток из кубка.

— Просто так — не может, — ответил Кубо, тоже приложившись к вину. — Слишком уж мало у него свободного времени для праздных прогулок под луной.