Новые переводы сонетов Шекспира

Из страха ль, что вдова слезу прольет,

Ты холостяцкой жизнью не смущен?

Но если в мире твой угаснет род,

Тебя оплачут, как безмужних жен.

Тогда вдовой и будет мир рыдать,

Что нет подобья твоего меж нас —

И сирых вдов коснулась благодать

Отца увидеть в блеске детских глаз!

Растратчик мир плодами мотовства

В других руках воспользуется шире,

Но красота недолгий срок жива:

Запри ее, и нет ей места в мире.

Знай, себялюбец: красота для всех;

Скрывать ее — позор и смертный грех.

Позор! Ответь мне: ты любви не враг ли?

Ты о себе не ведаешь заботы.

Не спорь: любим ты многими, не так ли?

Но ясно всем: не любишь никого ты.

Ответ смертельный, злой ответ я слышу;

Ты на себя готовишь покушенье

И рушишь чудно сделанную крышу;

Чинить ее — твое предназначенье.

Не будь таким, избавь меня от казни;

Пусть расцветет твоя душа, как внешность.

Любовь не служит злу и неприязни.

О, прояви к себе хотя бы нежность!

Любя меня, на милость гнев смени:

Свой блеск в себе и детях сохрани.

Весна красна. Сравню ль тебя я с нею?

И в мае листья знают вихрей злость,

А ты весны прелестней и нежнее;

Она к тому же слишком краткий гость.

То неба глаз сжигает нивы наши,

То блеск его бывает затемнен;

Красивые не делаются краше:

Природы и беды жесток закон.

Но ты и красота неразделимы,

И не померкнет вечная весна;

Хвастливой смерти тень промчится мимо,

Строками этими побеждена.

Пока нам служат зрение и слух,

Сонет мой будет жить, а в нем твой дух.

Румяней женщин (щедрый дар природы) —

Моих страстей герой и героиня —

И с женским сердцем, но бегущим моды:

В нем лживости нет женской и в помине.

Твой ярче взгляд, но честный, не игривый,

Под ним и мрак ложится золоченным;

В тебе всех форм и красок переливы

Мужьям на зависть, на погибель женам.

Ваяя женщину, с собою в споре,

Природа кончила, залюбовалась

И долепила нечто мне на горе,

Не для меня задуманную малость.

Ты вычленен для женщин — их и радуй,

А мне оставь свою любовь в награду.

Я не состарюсь зеркалу назло,

Пока ты светлой юности ровесник.

Но борозды, измяв твое чело,

И сквозь меня пройдут, как смерти вестник.

Покровы сердца моего — твой дар.

Оно из красоты твоей соткалось

И, в грудь твою войдя, в тебе осталось.

Конечно, молод я, раз ты не стар.

Будь бдителен, не рви того, что тонко.

Смотри: тебя, а не себя храня,

Я клад лелею, вложенный в меня,

Как от болезней берегут ребенка.

Мой дар тебе был без возврата дан;

Не мучь его, умершее от ран.

Когда усталый я ложусь в постель,

Чтоб сладкий отдых телу дать в пути,

Для новых странствий ум находит цель

И мысли в даль стремится увести.

Толпой паломников они спешат

Туда, к тебе, в земли иной конец.

В ночную тьму, вперяя жадный взгляд,

Я вижу то, что видит и слепец.

Я зреньем внутренним, пронзая мрак,

Незрячим оком вижу призрак твой;

Он, как бриллиант, как утра светлый знак,

Мглу ночи заменяет синевой.

Что дух, что плоть, что темнота, что свет,

Покоя нам не может быть и нет.

Как быть могу я весел и здоров?

Покой мое не посещает ложе.

Не лечит мук дневных ночной покров —

Что день, что ночь; что ночь, что день — всё то же.

Враги друг другу, свет и темнота,

Чтоб истязать меня, сплетают руки:

Страданьем тот и жалобами та

На то, как стражду я, как бьюсь в разлуке.

Дню говорю я: «Пусть придет затменье —

Любую тьму рассеет он собою»;

Шепчу беззвездной ночи в утешенье:

«Когда он рядом, небо голубое».

Но с каждым днем дневная боль сильнее,

А ночью — ночь, и путь к тебе длиннее.

В сиянье видел утро я не раз,

Осыпавшее золотом вершины;

Целует с высоты монарший глаз

Зеленый дол и темные стремнины.

Бывает, туч чернейших череда

Замажет неба блещущее око,

И видит безутешный мир тогда,

Как оскорбленный свет бежит с востока.

И мне лучи упали на чело,

Лучи меня согревшего светила,

Но через час сияние ушло:

Ближайших туч его завеса скрыла.

Но и с пятном возлюбленный приятен:

Земному солнцу как прожить без пятен!

Ты обещал мне, что я в путь пойду

При ярком солнце: «Плащ оставь другим».

Но злобных туч я вижу череду,

И скрыл твой светлый лик зловещий дым.

Твой редкий взгляд в разрыве туч — обман;

Пусть на лице от ливня капель нет,

Что проку в мазях, лечащих от ран,

Когда не смыт от униженья след?

Нет снадобья от горя моего;

Твое раскаянье — красивый жест.

Обидчик плачет? Что мне до того?

Извечна мука и бессрочен крест.

Ах нет! Как жемчуг, каждая слеза;

Бесценен выкуп, и прошла гроза.

Я так скажу тебе: хотя нас двое,

Делим ли разделенных чувств союз?

На мне есть пятна. Я их не отмою;

Ты не поможешь мне нести их груз.

Сильно добро — меж любящими нить;

Сильно и зло, не знающее права:

Любви оно не может отменить,

Но, где оно, там горькая отрава.

Тебя увидев, мимо я пройду;

Позор оплакан — что нам делать рядом?

И ты пройдешь, чтоб отвести беду,

И честь свою не запятнаешь ядом.

Мне эта перемена не нужна!

Раз мой ты весь, молва о нас одна.[1]

Пока тот день не наступил для нас,

Когда любовь, не вняв моей заботе,

Грехам, нахмурясь, подведет баланс

Вернее, чем в финансовом отчете;

Когда (случится ль это?) ты пройдешь,

Согрев лучами глаз твоих другого,

И для любви я стану нехорош

И веско лягут обвиненья снова;

Пока тот день не наступил, в войне

За то, кто без греха, мы с миром квиты.

Но я борюсь с самим собой, и мне

Не быть в суде свидетелем защиты.

Закон: обратно друга не зови;

Бессильна казуистика в любви.

Твой раб, я времени веду отсчет

Лишь по твоим часам — что день, что вечер;

Без дел твоих нет у меня забот,

И сутки больше мне заполнить нечем.

Тягуче время. Это не упрек:

Следить за ходом стрелок негодуя,

Сердиться на тебя какой мне прок?

Хозяин, ты велел мне ждать, и жду я.

И мысль моя ревниво не бежит

Тебе вослед: что делаешь, и где ты?

Печальный раб пространство сторожит

И рад: тобой твои друзья согреты.

Любовь, как шут; всем дураку ты мил:

Закон — лишь то, что ты постановил.[2]

Избавь меня продавший в рабство бог[3]

От мысли направлять твои желанья,

Следить ревниво, где и с кем ты лег:

Вассал лишь исполняет приказанья.

Позволь же мне остаться взаперти,

Блаженствуя (ты избежал неволи!),

Привычно оскорбление снести

И не искать в тебе причину боли.

Не отменить твоих прерогатив,

И не тебе давать другим отчет.

Ты вправе, самого себя простив,

Быть там и с тем, куда тебя влечет.

Суров ты или милостив, я жду,

Хотя, чем ждать, я лучше б жил в аду.

Неужто все, что есть, как мир, старо?

В самообмане ум встречает беды;

Изобретая новое добро,

Он не дитя рожает, а последы.

О, повернуть бы солнца круговерть

На пять веков и новыми глазами

В древнейшей книге образ твой узреть,

Запечатленный теми письменами!

Узнать, что думали в былые дни

О красоте — тобою ставшем чуде;

Из нас кто лучше: мы или они,

А может быть, не изменились люди?

Уверен я: неотразимей стал

Красы и совершенства идеал.

Оплачу ль я над гробом твой уход

Иль первым я в сырой земле истлею,

Тебя отсюда смерть не заберет,

Когда меня забудут, не жалея.

Отсюда жди признанья на века,

А все мои дела, как сам я, — прах.

Моя судьба — могила бедняка,

Твоя — расти у вечности в глазах.

Я памятник тебе воздвиг из слов

Для уст поэтов будущих эпох,

Для глаз потомков — ревностных чтецов,

Когда мы выдохнем последний вдох.

Из уст в уста пойдут мои слова:

Без устали их разнесет молва.

Кто скажет всё, кто всех велеречивей?

Ты лишь один ниспослан нам судьбой.

Что в похвалах сказать об этом диве?

Твой подражатель должен стать тобой!

Перу — гипербол россыпи пристали,

Когда оно объект достойный славит,

Но ты один такой меж нас. Едва ли

Другой поэт мои слова исправит.

Пусть не ухудшит он того, что есть,

О красоту не изломавши копий;

Весь мир художнику окажет честь,

Творцу прекрасных, как природа, копий.

Ты к похвалам питаешь сам пристрастье,

Да плохо хвалим мы — вот в чем несчастье.

Ты дорог для меня, ты всех дороже.

Прощай! Себе ты, верно, знаешь цену,

Но ценность акций очевидна тоже,

И их держателю найдут замену.

Насильно как остаться лучшим другом?

И среди прочих чем я был отмечен?

Твой дар я получил не по заслугам;

Теперь мой срок истек. Заем не вечен.

Возможно, знал себя ты слишком мало,

А может быть, меня судил превратно;

Я на проценты жил от капитала —

Но по ошибке. Всё возьми обратно.

Я обладал тобою в сновиденье:

Король во сне, бедняк при пробужденье.

Когда меня ты сбросишь со счетов,

Как груз, достойный твоего презренья,

Я буду защищать тебя готов —

Я, ставший жертвой клятвопреступленья.

Свои пороки зная достоверно,

Все тайное смогу я сделать явным,

И пусть тебя моя прославит скверна,

А мой конец пусть назовут бесславным.

Но вижу выигрыш я в конце пути.

Я занят в мыслях лишь одним тобою;

Себе вредя, чтобы тебя спасти,

Я пользу для обоих нас удвою.

Так велика к тебе любовь во мне,

Что рад я сгинуть по твоей вине.

Уйди; скажи: «Ты плох», — и я смогу

Тебе разумно что-нибудь ответить.

Скажи: «Не прям ты», — я согнусь в дугу

И кривизны сумею не заметить.

Как хочешь, обесславь. Изобрази

В тонах благопристойных вероломство.

Тебе в угоду утону в грязи,

Забуду прежнее, прерву знакомство.

Беги моих путей. Из всех имен

Сладчайшее не вырвется признаньем;

Не причинить бы мне ему урон

Кощунственным о нас напоминаньем.

Но я защитник твой. Зови судей:

Твой враг в любви — и для меня злодей.

Чем люди хвалятся? Что первородны;

Тем, что мошну кидают на весы;

У тех одежды не сидят, но модны,

У этих ловкость, лошади и псы.

Есть темперамент — есть и примененье.

Богатство, сила, выучка, охота —

Достойная, но не моя забота:

Взять в лучшем лучшее — мое стремленье.

Могу ли быть судьбе я благодарней!

Что мне камзола гордого покрой?

А предки, ловкость, ловчие и псарни —

К чему они? Я тоже горд: ты мой!

Но бедность есть. От мысли той немею:

Все потерять в беде, что я имею.

Что ж, сделай худшее: уйди, убей.

Мне жизнь поставила одно условье:

Живи, пока жив ты. Я весь в тебе

И связан намертво с твоей любовью.

Чего бояться мне с таким щитом?

Пусть я погибну в зряшнем столкновенье,

Всё будет лучше, что придет потом,

Чем в страхе ждать измен и измененья.

Непостоянен ты — я раздражен,

Но нет мне жизни без твоих капризов.

То жребий мой, и как прекрасен он!

Пока я твой, пусть смерть бросает вызов.

Без пятен есть ли в мире естество?

Ты лжешь? Нет, я не слышу ничего.

Что ж, веря в верность, я и проживу —

Как рогоносец: но в лице любимом

Любовь я вижу и любовь зову —

Блаженство, ставшее недостижимым.

Ведь неприязнь чужда твоим чертам:

Они не отражают измененья.

Читал я и другие лица. Там

Все выдают бровей и губ движенья.

Но так угодно небу самому:

Твое лицо неотразимо манит;

Дай отвратиться сердцу и уму —

Оно манящим быть не перестанет.

Соблазн в тебе, как Евина приманка:

Вид ослепляет, но горька изнанка.

Сколь обольстительно ты скрыл позор!

Как мерзкий червь в благоуханной розе

Тем, что он в ней, притягивает взор,

Так виден твой порок в красивой позе.

Ты повторяешь перечень побед;

За ним идет постыдный комментарий,

Но не в ущерб тебе — ущерба нет:

Завидный дар — упасть и быть в ударе.

Что за вместилище тебе дано,

Для дел греховных светлое жилище!

Какое там ни посади пятно,

Ты всех, как был, прекраснее и чище.

Но помни: может затупиться скоро

Твердейший нож, врезаясь без разбора.

«Он просто юн». «Но и развратник тоже».

«Он юный чаровник, где ж в том вина?»

Ты мил простолюдину и вельможе:

В чаровнике виновность не видна.

На пальце королевы — хоть и жесть!

К кольцу, как к золоту, наш взор прикован.

Так и твою ничто не губит честь,

И в добродетель грех перетолкован.

Стада ягнат легко увел бы волк,

Когда б ягненка принял он обличье.

И для зевак немалый был бы толк

Не срывы видеть, а твое величье.

Мне эта перемена не нужна!

Раз мой ты весь, молва о нас одна.

Не говори, что сердцем стал я лжив.

Хотя в разлуке пламя ослабело,

Душа моя в тебе. Пока я жив,

Чем душу, лучше потерять мне тело:

Ведь ею я люблю. Я уходил,

Но видишь: вовремя пришел обратно.

Не смятый временем и полный сил,

Несу я воду, чтоб отмыть все пятна.

Я не считал постыднейших утрат

В случившемся паденье многократном,

Но на полушку не сменял твой клад —

Не верь таким нелепым, диким пятнам.

Лишь ты твоею красотой нетленной

Остался для меня во всей вселенной

Нет, Время, твой мне не опасен шаг:

Из новых глыб ты строишь пирамиды —

Вот невидаль, вот новость для зевак;

И не такие видывал я виды.

Наш краток срок. Мы слушаем рассказ

И говорим: «Ах, как свежо, как метко!»

Ничьи слова не рождены для нас:

В числе других они пришли от предка.

Не ставлю я анналов вес ни в грош,

Былое, настоящее — не жаль их.

Твоих анналов фолианты — ложь,

Записанная в спешке на скрижалях.

Клянусь: лишь верность (пусть хоть сгинут все!)

Не покорится ввек твоей косе.

От музыки, о музыка моя,

Я постоянно прихожу в смятенье.

Под пальцами гармонии струя

Колышет нежных струн переплетенье.

Танцуют клавиши! Мореный дуб

Целует драгоценные ладони;

Так жатву для моих иссохших губ

Ворует дерево в лихой погоне.

Губам бы стать — нет, им бы лучше быть

На месте мертвых деревянных клавиш!

Зачем на них ты тратишь пальцев прыть,

А не живым губам ее оставишь?

Пусть пальцы бойкий инструмент берет,

А мне для счастья нужен только рот.

Откуда взять мне снисхожденья дань?

Мне сердце сдавлено обидой горькой.

Злым языком, а не глазами рань

И будь с бойцом — бойцом, а не актеркой.

Признайся: «Мил не ты», — но не бросай

При мне зазывных взоров на другого.

Зачем хитрить и ранить невзначай?

Я побежден и не скажу ни слова.

Нет, нет, скажу: «Она ведь поняла,

Что прелести ее — мне вражья сила,

И увела их, чтоб избегнуть зла,

И стрелы их к другому обратила».

Не надо! Я ведь при смерти. Уволь:

Добей уж взглядом — сразу стихнет боль.

Жестокости дай ум в поводыри;

В молчальнике все от презренья сжалось,

Но вдруг взорвусь от горя — и смотри:

Такая мука может вызвать жалость!

Возьми, прошу, мой здравый смысл взаймы,

Скажи, что любишь. Ведь на смертном ложе

С надеждой на врача взираем мы,

И утешенье правды нам дороже.

Вдруг, обезумев, брошу я укор

И оболгу тебя в словах бездумных;

Так лжив наш мир, что с некоторых пор

Безумцы люди ждут клевет безумных.

Чтоб ты спаслась и все стерпел я сам,

Криви душой — пусть будет взгляд твой прям.

Люблю двоих я в радости и в горе,

Сражаясь в одиночку против двух.

Есть светлый ангел с добротой во взоре

И черный искуситель, злобный дух.

Чтобы завлечь в свой ад, мой женский дьявол

Хотел бы радость у меня отнять

И ангела белейшего заставил

Не чистоту, а чувственность познать.

И что же, ангел этот к ней приклеен?

Не видно мне, но чем не шутит черт!

Я думаю в отчаянье, что в ней он

И каждый похотью другого горд.

Так будет грызть сомненье мне нутро,

Криви душой, но взгляд пусть будет прям.