Новые записки о галлах

Я же в это время оглядывался, пытаясь угадать, кто из столпившихся рядом монахов назначен моим наставником. Может, этот, с покрасневшими от бдения и нежными от недоедания веками, губы которого слегка шевелятся от чтения псалмов, непереставаемого все то время, что я за ним наблюдал. Но наверняка уж не тот, что стоит сейчас в некотором отдалении от всех остальных, прислонившись к стене, и, видимо - по темным теням, окружавшим мутноватые глаза, смотревшие вокруг безучастно, по изнуренному, сильно осунувшемуся лицу - точимого червем болезни. Когда он услышал о возможности увеличения монастырского меню, его губы растянулись хищноватой улыбкой, похожей на ухмылку, обнажив при этом подкосившиеся зубы, от вида которых мне стало не по себе. Вдруг кто-то больно ущипнул меня за локоть. Не успел я вскрикнуть, как услышал возле самого уха заговорщицки приглушенный голос : ;"Его здесь нет". Я оглянулся и увидел рядом с собой монаха, выражение лица которого - кстати, выглядевшего довольно неопрятно из-за того, что все братья не брились уже недели две, и это дало на их щеках и подбородках всходы иногда неприятнейшей щетины - было весьма довольным и хитрым. Он весело смотрел на меня и даже один раз подмигнул. Когда я спросил его, кого он имеет в виду, монах ещё раз наклонился, касаясь губами моего уха, словно дромадер склоняющийся к бедуину, и так же таинственно и тихо ответил : ;"Вирдо". Разогнувшись, он снова поглядел на меня радостно и чуть ли не с восхищением, а потом сунул руку в карман и сначала, не доставая целиком, показал мне краешек очень тонкого хлебца - облатки, которую он не съел ещё со вчерашней трапезы, а затем лукаво подмигнул и проговорил : "Смотри, что у меня есть. Ты хочешь ? Она такая вкусная." Монах быстро глянул по сторонам, наблюдая, не привлекает ли он внимания своих собратьев, а затем скинул капюшон и показал свои негустые волосы, обращая на них мой взгляд постукиванием пальца по темени. Столь же резво он вновь набросил свой огромный капюшон и сказал : "Ну как, видел ? Мои волосы почернели ! Только - тс-с-с, никому не говори. Еще вчера я был бел, как наш аббат, и даже сильнее его. Я замечал, что с такими седыми волосами людей часто уносят на кладбище, а я этого очень боюсь. Я долго его упрашивал, и Вирдо, наконец, приготовил мне мазь - ты представляешь - просто смешав воск с пеплом одной из трав, что растет у него на огороде. И все ! Он даже не колдовал над ней и не закапывал на ночь в землю как делала моя матушка. А вчера после полуночницы я намазал ею свои волосы, и ты видел эффект - они все почернели. И теперь слушай. Ты видел, что у меня в кармане ? Плюс ещё один хлебец ты сможешь получить после вечерней трапезы, но при этом должен помочь мне. Идет ? Я слышал, тс-с-с, что у него на огороде растет ещё более чудесная трава, которая способна уменьшать людские годы. Точно известно, что змеи молодеют от неё - это все знают. Но если такое происходит со змеями, то и на человека она тоже должна подействовать. Ведь разве человек не подобен во всем змее ? Господь сказал : Будьте как змии, а мы должны исполнять все, что Он открыл нам. Когда ты придешь в дом Вирдо, первым делом выпроси у него эту траву и разузнай секрет её приготовления, и Господь тебя возблагодарит. Да и я в долгу не останусь. Хорошо ?" "Киза ! - раздался вдруг зычный голос приора Сульпициуса, который, заняв на небольшом возвышении место аббата, давно уже о чем-то говорил. - Киза, подойди-ка ко мне, любезный брат." Мой собеседник тут же принял приличиствующе достойное, соседствовавшее, однако, с подобострастием выражение лица и чуть ли не бегом поспешил к центру зала. В его на удивление низком поклоне приору было бы нечто похвальное, если б своей преувеличенной почтительностью он не стремился заслужить право не снимать капюшон. Сульпициус тем временем продолжал : ;"Итак, сегодня утром во время богослужения произошел вопиющий по своей зловредности случай. Как только, проснувшись по утру в бодром расположении духа и возжелав без меры новых радостей душевных, наши братья, подобные овцам невинным, ведомым Небесным Пастырем, вошли в церковь и запели: ;"Господи, Боже мой ! Ты одеваешься светом как ризою", перед ними появился священник, риза которого со спины, да ещё и со стороны мягкого места, была так замарана большим черным пятном, что это вызвало крайне неуместный смех у тех, кто пришел туда ради приобщения духовных даров. Но что такое, Киза, почему ты не снимаешь свой капюшон ?" ;"На ночь я забыл запереть двери в церковь и мою голову сильно просквозило. Из-за этого она сокрушена как воинство Иавина - царя Ханаанского и боится любого дуновения". "Неуместно сравнение твое, Киза, ибо Иавин был врагом дома Израильского и, надеюсь, не таков светлый ум твой. Да излечит тебя Господь и сними немедленно капюшон." Незадачливому Кизе пришлось обнажить свою голову, и недоуменный ропот пронесся по залу. ;"Что с тобой случилось, милейший собрат ? Вчера кудри твои были подобны белизне снега ?" - вопросил нахмурившийся Сульпициус. ;"Я не могу понять. Когда я проснулся, то увидал, что волосы мои сравнились с углем древесным. Наверное, это какая-то заразная болезнь и, если позволите, Эмират поместит меня в свою лечебницу". ;"Хорошо ! Но только для того, чтобы сделать тебе обильное кровопускание, которое вернет тебе чистоту мыслей. Твой разум, должно быть, весьма замутнен. Волосы не могут сами собой почернеть и, очевидно, ты выпросил у Вирдо снадобье, которое способно перекрашивать людские локоны. Это весьма дурной поступок с твоей стороны, Киза, ибо ты сроднился с женщиной, ради обольщения, сулящего ей утехи прелюбодеяния, прибегающей к умащению лица и окраске волос в цвета, возбуждающие похоть !" ;"О нет, светлейший отец мой, я был ведом вовсе не желанием уподобиться столь низкому созданию, а стремлением точно следовать словам Священного Писания". ;"Что же такое написано в Библии, что может оправдать твою срамоту ?" ;"Много там есть глубочайших мест, призванных водить наш дух к истине, но я руководствовался шестой главой от Матфея: А ты, когда постишься, помажь голову твою". Киза умолк и ненадолго во всем зале воцарилась полная тишина. Сульпициус, лицо которого попеременно принимало выражение гнева, презрения и, наконец, крайне глубокой задумчивости, прервал её следующей речью : ;"Воистину недостойно, Киза, чтобы должность ризничего в монастыре с такими традициями, как наш, занимал человек со столь пустой головой, всячески измышляющий и превратно толкующий слова Писания на потребу нижайшему низкопоклонничеству перед самим собой.

Также и заботы Вирдо служат не удовлетворению наших паскудных желаний, а цели укрепления в нас подвижнической силы и святейшему долгу спасения человеческой жизни, чему и я ему бесконечно обязан. Выслушай же, Киза, ни тебя ни меня здесь ещё не было, когда Вирдо уже трудился здесь и однажды стал свидетелем чудного знамения, возвещавшего людям о грядущих несчастьях. В тот день среди дня, когда ветра не было и в помине, колокол сам зазвонил на нашей часовне. Как он рассказывает, сначала все подумали, что это волк, как в истории уже было не раз, пробрался в нее, закусил веревку и принялся трезвонить. Но потом оказалось, что знамение ещё страшнее, и что колокол сам зазвонил, словно указывая но то, что в скором времени не найдется никого, кто бы смог это сделать. Тогда началось великое бесплодие земли и голод такой, что посылается только за очень большие прегрешения. Многие из вас помнят или слышали от других, как вся долина Мозеля, ранее столь изобильная, и земли к югу от неё плоть до самых дальних отрогов Юры, были поражены бедствием поистине великим. Ниспосланная Богом засуха и страшное пекло выжигали и обращали в пепел все, что было взлелеяно кропотливым человеческим трудом. Принесенные землей плоды оказались столь ничтожны, что даже самые богатые фамилии, распродав свое имущество, не могли обеспечить себе пропитание, которое поддержало бы их жизнь. Многим показалось, что настал Ад на земле, ибо не счесть свидетелей того, как обезумевшие от нужды люди, пожрав всех ежей и филинов и гадов шипящих, стали убивать и поедать себе подобных, а кто не осмеливался убить, тот решался на ещё более страшные преступления, откапывая для съедения трупы умерших, погребенные в бездонных общих могилах. Поистине происходило все так, как открыто было Иеремие: И накормлю их плотью сыновей их и плотью дочерей их; и будет каждый есть плоть своего ближнего. Все помнят эти человекоубийства, плотоядия а также последовавшие за ним запустение сел и городов. Помнишь и ты, Киза, ибо в Писании, которое ты так хорошо знаешь, про это написано : И будет она жилищем шакалов, пристанищем страусов, и лешие будет перекликаться один с другим. Там будет отдыхать ночное привидение и находить себе покой. Там угнездится летучий змей, будет класть яйца и выводить детей и собирать их под тень свою. И люди так сильно умоляли тогда о прекращении пламени, исторгаемого небесами над тлевшей землей, что сначала осенние дожди хлынули так сильно, что все дороги скрылись под водой, и люди на лодках ездили от деревни к деревне, а наступившая после ранняя зима сковала все настолько лютым морозом, что те, кому посчастливилось остаться в живых, ловили руками на льду и среди сугробов ослабевших от холода птиц. Вот что творилось, Киза. Конец света считали тогда очень близким. Наша семья, владевшая землями вблизи Меца, вымирала как и остальные в округе. Один за одним родные покидали этот мир, и не могу не сказать, что мы, живые, весьма завидовали им. Так как мои отец и мать тоже находились при смерти, я однажды собрался с силами и отправился в лес на охоту. Долго блуждал я, пока не увидел обессилевшую лань. Она уходила от меня медленнее, чем я шел за ней, а когда я схватил её, она упала и более уже не двигалась. Я обрадовался, что смог добыть пропитание, но вдруг от куда-то - мне показалось, что из чрева земли - вырос страшный всадник, подобный теням ночным. Он сам был огромного роста и конь его был громаден и поистине ужасен, ибо пасть его дышала огнем. Всадник держал в руке щит с изображением извивающейся змеи, а к его седлу была прицеплена змеиная голова, раскрывшая свою ядовитую пасть и рассеивающая горечь свою. Он ехал медленно и молча, казавшись мне, с одной стороны, хозяином этого леса, его привидением, его лешим, о торжестве которых говорит стих Исайи, а с другой стороны он являлся будто воплощение внушающего дрожь змея, упомянутого в этой же книге. Он не убил меня только потому, что в моих руках была лань, добычей которой он и довольствовался, вырвав её у меня, и так же тяжело и грозно уйдя прочь. Но я увлекся, живописуя подробности тех злоключений, свидетелем которых был в то время почти каждый из нас. Близость голодной смерти заставила меня оставить родной дом и отправиться по направлению к Провансу, об относительном благополучии которого я не раз слыхал. В дороге я питался только несколькими лепешками, слепленными пополам с белой глиной, от которой я в конце концов ощутил неминуемость скорой смерти. Я был живым трупом, уже не шедшим, а ползшим, когда на пути мне встретился дом, оказавшийся в последствии кельей на окраине монастыря. Еще немного и я был умер, но живший здесь монах оказался вдохновляемым Богом на творения чудотворных исцеляющих дел, которые, при посредстве взращиваемых в его саду трав он свершал в неизменном смирении сердца и уповании на помощь Господа нашего. Он выходил меня, и в благодарность Богу за дарованную мне жизнь я принял монашеский сан, а теперь, в меру возможностей, служу здесь помощником аббата. Как ты догадываешься, Киза, монаха-целителя звали Вирдо, и его умение, таким образом, на диво призвано спасать нас даже в тех случаях, когда кажется что ты уже не существуешь. Ты же столь безрассудно пользуешься его добродушием, дабы омолодиться и стать способным вызывать желание у женщин". Киза, внимавший речам Сульпициуса с открытым ртом, бросился ему в ноги : "Не отринь от млека своего духовного, ведь не ради вожделения чернил я голову свою, а страха ради смерти и старости. Повинуюсь тебе, отец мой, это я по помешательству своему испоганил ризу, случайно, без намерения ополоснув её красками !" Тут дверь в зал распахнулась и мирянин, прислуживавший в монастыре, осторожно прошел к аббату и стал ему что-то нашептывать. Одо, сильно посуровевший от выходки Кизы, слушал его с непроницаемым видом, сохраняя на лице мрачную маску - лишь брови его на мгновение оживились - а потом решительно выступил вперед, положив себе закончить затянувшееся собрание : "Вот что, собратья мои. Весьма тяжеловесно для сердца моего было слышать звучавшие речи, во многом рисующие упадок среди нас дисциплины и забвение предназначения монашества. Поэтому перед тем, как мы сейчас разойдемся, я хочу огласить те решения, которые созрели во мне ради остепенения некоторых из вас, нуждающихся в узде духовной. Во-первых, Арульф в течение и этой недели и последующей назначается чтецом книг о деяниях и подвижничестве святых отцов. Пусть он читает их по время каждой трапезы с тем подобающим благоговейным трепетом, который должны воспламенять в наших душах столь высокомудрые повести. До тех пор он будет лишен возможности присоединиться к питающимся собратьям, подкрепляясь по индивидуальному урезанному рациону, пока не научится произносить священные тексты проникновенно и с должной высокопарностью. Франко ( Одо имел в виду замеченного мной изможденного и болезненного вида монаха, стоящего у стены ) не отдает себе отчет о той высочайшей собранности и телесной крепости, с которыми следует подходить к тяжелотрудной работе скриптора. Как же ты собираешься держать ныне перо, Франко, если сам нуждаешься в том, чтобы стена подпирала тебя ? Неудивительно, что буквы мешаются у тебя в словах, вызывая у читателя соблазн и недоумение. Охлади-ка свой и телесный жар и писательский пыл в лазарете у Эмирата, и, Эмират, дай ему сегодня же мяса - пусть только попробует его не съесть. Что касается тебя, Киза, то твоя распущенность уже превысила максимум терпения, отпущенного каждому из нас. Раз ты так трепещешь смерти, то повелеваю тебе сегодня же вырыть на кладбище могилу самому себе. Возьмешь у Хартмана лопату и определись, где тебе следует быть похороненным после смерти. Чтобы уготовленное ложе не показалось тебе потом юдолью печали и скорби, точно соизмеряй размеры и место будущего успокоения со всеми протяженностями твоего тела. К вечерней трапезе могила должна быть готова, а после ты изготовишь табличку с собственным именем, которую поместишь там у изголовья. Повелеваю также каждую ночь после полунощницы приходить туда и созерцать это место, быть может тогда ты отучишься от страха перед смертью. Сейчас же собрание закончено, и напоминаю вам братья, что по выходе отсюда вам надлежит соблюдать молчание языков. Но не молчание умов, в глубинах сердца лицезреющих сияющее имя Господне".

Все, молясь, стали расходиться и зашаркали к выходу, а Одо, чем-то озадаченный и изменившийся в лице, увлек меня за собой, поспешая к уже знакомому мне зданию гостиницы. Там, сильно нервничая, его ждал человек, глаза которого, если бы они не так горели огнем и при этом спутанные волосы не так настойчиво стремились спрятать их под свисающими прядями, показались бы мне слишком знакомыми по, я бы сказал, энергично карей оболочке вокруг зрачков ( точно такие же глаза были у Одо ). Взволнованное лицо гостя кроме тревоги выражало ещё и сильное нетерпение. Его до навязчивости неаккуратный костюм был вымочен дорожной грязью, свидетельствуя о том бездорожье, которое ему пришлось спешно преодолевать. "Рожер ! - Воскликнул Одо. - Мой брат! Рад видеть тебя в полном здравии и свежести сил. Слава Богу, твои раны зажили !" "Дорогой Одо, с сожалению, сейчас не время расточать соболезнования и интересоваться здоровьем, - незнакомец говорил очень быстро и крайне эмоционально, отличаясь в этом от взвешенной рассудительности аббата. - Вмешательства врача оно более не требует, зато есть обстоятельства, которые требуют нашего вмешательства", тут он осекся, увидав в моем лице препятствие для продолжения разговора. Одо заметил его смущение и сделал успокоительный жест, указывая в мою сторону и словно представляя меня ему:"Не стесняйся продолжать. Перед тобою сын Сегоберта - Адсон. Наш друг отдал мне его на воспитание, и отрок сей вполне может быть допущен к нашей беседе." Бледное, собранное лицо Рожера на миг просветлело, когда он взглянул на меня, являя ко мне свою приветливость, проистекавшую из уважения к отцу, но тут же снова приняло озабоченное, сконцентрированное на внутренней тревоге выражение. "Ты ещё не знаешь об этом, - продолжил гость, - но ныне узнай : наш верный помощник, архиепископ Реймский Сеульф намедни скончался, и сегодня его прах погребен был в церкви святого Реми. Противник же общий - Хериберт, граф Вермандуа, пользуясь ослаблением нашего влияния и опираясь на авторитет некоторых примкнувших к нему епископов и собственников, захватил Реймскую кафедру и заставил и духовенство и мирян, подчиняясь его воле, избрать в архиепископы - ты не поверишь - своего пятилетнего сына Хугона. Представь ту ярость, которая мной овладела, и пойми, как же сильно я осознал при этом собственную беспомощность. Пастырский жезл в Реймской церкви несет ныне несмышленый птенец, выведенный Херибертом в его гнездовье в Сен-Кантьен. Какого дьявола ему позволили сделать это в тот момент, когда в его власти находится и единственный из царствующих Каролингов - Карл, воистину, не только по имени подобный своему предку. Даже трудно представить, каково ему приходится сейчас в Пероннском замке, ведь подобное унижение для наследника великой династии непостижимо умом !" ;"Почему же мы медлим, почему ты ничего не предпринимаешь, Рожер ? Время уходит и наши позиции ослабевают со скоростью большей, чем у Хериберта и иных они усиливаются. Разве у тебя не достаточно людей ?" ;"Да, Одо, на нашей стороне лишь правда, но сила, увы, пока что принадлежит не нам, и мы не в состоянии его освободить. Часть моих головорезов занята в Э, где они пытаются отстоять укрепления наших союзников - норманнов. Знаю, что ты меня в этом не поддерживаешь, но Карл не зря заключил с ними договор о мире и в последствии не раз ещё обращался к Роллону за помощью. В условиях, когда все вассалы предали своего короля, крещеные норманны - это едва ли не единственная крупная военная опора Каролингов. Я во всем доверяю и герцогу и его сыну; они - наша поддержка и пренебрегать их помощью это все равно что вообще отказаться от продолжения борьбы. Другая часть людей - и об этом больнее всего говорить подкуплена нашими противниками, ведь мы же не так богаты, как они. Все, что мы можем - это находиться в постоянной переписке с Карлом, а также, благодаря передаваемым тобою противоядиям, уберегать его от посягновения на его жизнь, сошедшего бы за естественную смерть. Но долго находиться в бездействии мы не можем, ибо, если Хериберт и герцог Гуго захотят убить Карла, они это сделают. Не вернуть же миру деятельного правителя, предназначенного к воссозданию Римской Империи, для нас означает умереть". "А ты в последнее время не стал сомневаться в способности Карла осуществить эту задачу ? Галлия сейчас не такова, какой она была во времена Пипина. На примере этого негодяя Хериберта ты видишь, как графы укрепляют свои позиции. Каждый из них в отдельности сильнее чем король, с волей которого они считаются лишь постольку, поскольку она отвечает их интересам. Вся страна поделена между ними, прибрана к их жадным рукам и это порождает и их безмерную заносчивость и вкус к властолюбию такой, который - я не могу не думать об этом - обуздать становится едва ли по силам". ;"Как бы то ни было, но фигуры равнозначной Карлу нет. Если он не сможет сплотить вокруг себя аристократию, значит, это никому не по силам. Дорогой Одо, ситуация в стране не оставляет нам права на сомнения. Да и не мы ли поклялись - и я, и ты, и наши друзья - отдать все силы на укрепление власти Карла. Да, сейчас он слаб, да его вассалы в своей гордыне сделались его сеньорами и играют его судьбой, как было уже с Хильдериком, последним из Меровингов. Но средства для объединения им общества есть. Они, прежде всего, в том, что он - наследник императора Карла, то есть не равен никому из своих вассалов, тогда как они все равны между собой. Убежден, что крупнейшие аристократы до единого смогут выступить на его стороне, если мы сможем освободить его и если удаться обнаружить и ликвидировать ту силу, которая стоит во главе антикаролингской оппозиции. Не имея крупного воинства для того, чтобы вызволить Карла, в качестве своего союзника мы должны призвать хитрость. Как я сказал, Хериберт овладел Реймской кафедрой, и ныне весьма авторитетное посольство направлено им в Рим, дабы добиться утверждения Папой его беззаконных намерений . Судя по составу делегации, Папа, сам опирающийся на своих сторонников в Галлии, будет склонен одобрить все, что бы они ему не предложили. Суди сам: к нему едут епископы Суассона, Шалона, Труа. Самозванец Рауль, также как и Гуго, сын убитого самозванца Роберта, также как и сам окаянный Хериберт - все те, кто ведет сегодня столь гибельную для Галлии политическую игру - отрядили вместе с ними людей из своего ближайшего окружения. Через несколько часов все они будут здесь. С ними имеется письмо, в котором Хугона просят утвердить в качестве главы Реймской церкви. Цель делегатов - передать его Папе, но сами они вряд ли смогу предстать перед ним, чтобы поговорить воочию, так как Иоанн сейчас находится в плену у мужа Мароции - Альберика. Каков мерзавец этот фаворит ! Ведь в свое время именно с согласия Иоанна он заменил Беренгара на посту главы коалиционного войска, созданного для разгрома сарацинов. Достаточно было одной победы - пусть и столь яркой, но ведь не ему же одному принадлежит эта заслуга - чтобы он возомнил себя первым лицом в государстве. Амбициозный выскочка, он всегда исподтишка строил козни против Беренгара, домогаясь титула патриция, и, между прочим, убийство императора совершено отнюдь не без его участия. С его смертью Альберик уже не постеснялся открыть свои истинные намерения и, добиваясь патрициата, вошел в конфликт с Иоанном. Не находя поддержки в народе и отвергнутый Папой, он призвал к себе орды безжалостных мадьяр, с их помощью овладев как Римом, так и долгожданным титулом, к которому, подстрекаемый супругою, он стремился целых десять лет. Изменнический поступок Альберика поверг всю Италию в анархию и кровавую смуту. Национальная партия пала, повсюду безначалие. Куда ни глянь безумствуют бесчеловечные полчища каннибальских мадьяр. Епископы в борьбе за власть не останавливаются перед тем, чтобы убивать своих соперников прямо у алтарей. Бесконечная цепь вендетт ежедневно порождает в Италии сотни жестоких убийств. Чудовищные кровопролития следуют одно за другим. Над все эти хохочут шлюхи, чтобы завтра тоже отправиться вслед за теми, кого они сегодня погубили, натравив на них своих любовников. Папа же, как я сказал, заперт Альбериком в одном из подземелий Рима, и тот не намерен освобождать его, пока Иоанн не признает полномочия этого изменника. В этих условиях ни о какой встрече Папы с делегацией быть не может, и все ограничится только передачей послания Хериберта. Теперь смотри: в моих руках другой документ, составленный в канцелярии графа Вермандуа тем же секретарем, что писал послание, доставляемое сейчас Иоанну. Не спрашивай, как мы заставили его это сделать. Важно, что не распечатывая его, никто не заподозрит в нем подделку и не отличит от подлинного письма. Смысл же его, разумеется, другой. Здесь от лица крупнейших королевских вассалов и епископов выражается признание как беззаконного того злодеяния, по которому Карл был беспричинно, в угоду отдельным зарвавшимся аристократам свергнут и заточен в темницу. При этом все выражают раскаяние и утверждают неправомочность фигуры названного короля Рауля, прося Папу своей апостольской властью приказать Хериберту освободить Карла и повелеть бургундцу, склонив голову перед полномочиями последнего, восстановить на троне действующего короля. Ежели же кто посмеет противиться предписанию Папы, тот будет подвергнут вечному отлучению, причем послание Иоанна должно быть направлено всем сеньорам как Галлии, так и Германии. Получив такой свиток от посольства, столь очевидно выражающего мнение и церковных и мирских властодержателей, Папа несомненно пойдет на поводу нашего подлога. Представляешь как мы потом посмеемся над кликой Хериберта, когда они собственными руками вручат наместнику Петра прошение о своем же ниспровержении! Остается лишь подменить грамоту, и у нас есть все возможности для того, чтобы сделать это. Ближе к вечеру посольство будет проезжать через твой монастырь, и ты любыми средствами уговори их остаться переночевать. Выбери им для ночного отдыха место такое, в которое можно было бы незаметно проникнуть и, пользуясь их сном, подменить письмо Хериберта. Если нам удаться осуществить задуманное - дай Бог - Папа нажмет на этого клятвопреступника и Карл будет не только выпущен на свободу, но и возвращен к власти. А уж тут предоставь мне воздействовать на его волю так, чтобы он вел и свою страну и всю Европу в целом к восстановлению обновленной и священной Римской Империи цветнику христианства, Граду Божьему, ставшему Царством Божьим на земле". Выслушав эти слова Одо погрузился в долгое раздумье, обмысливая шансы своих единомышленников и все возможные последствия задуманного предприятия. "Хорошо. В здании, где находится моя комната, все помещения на втором этаже соединены общим дымоходом. Я поселю их в этом доме. Через вытяжку можно беспрепятственно проникнуть в ту комнату, где будут хранится подарки Папе и ларец с письмом. Только... дымоход настолько тесен, что ни мне, ни тебе через него не пролезть". "И что же делать ?" В ответ на это Одо словно вспомнил о моем присутствии рядом с ними. Он многозначительно посмотрел на меня, а потом глазами указал Рожеру в мою сторону, и все стало ясно и без слов. "Ты поможешь нам, Адсон ?" - спросил аббат.

Я в этот момент, как вы понимаете, был потрясен всем тем, что мне довелось услышать. Тайный сговор, имеющий целью осуществить перестановку всех сил на политической сцене, моментальность, с которой на моих глазах принимались самые роковые решения, шокирующая авантюрность плана, предусматривающего виртуозную игру с ключевыми историческими личностями, из которых в одно мгновение одни должны были быть низвергнуты, а другие вознесены на вершины могущества - все это казалось мне невероятным и совершенно новым явлением для моего ума. Я привык, конечно, слышать сказочно прекрасные рассказы о королях, передававшиеся в народе устной традицией, постепенно перераставшей в легенды. В ней были и добрые и злые короли, но независимо от того, какие дела они вершили, все они, как и имена увековеченные в мифах, казались равно прекрасными, ибо и боги Олимпа - тоже хороши они или плохи - совершенны по своей красоте; к тому же короли всегда представлялись мне избранниками Небес, в роде античных героев только одной своей стороной принадлежа преходящему миру, другой же - к сонму бессмертных Небожителей, пирующих вкупе с богами. А сейчас я узнавал, что судьбою короля, может повелевать любой из смертных, его можно скинуть, а можно вновь назначить королем. Делается же это так прозаично и грязно, что я совсем по-иному посмотрел на сущность королевской власти. Получалось, что не Олимпийские Парки, а я, осуществив подлог, должен был перевернуть с ног на голову всю западно-франкскую элиту. Становилось ясно нечто совершенно поразительное: каждый человек и я в том числе имел возможность вмешиваться в ход истории и даже радикально менять его. Эта мысль потом прошла со мной через всю мою жизнь. С другой стороны было ещё нечто новое, что я услышал тогда, прельщающее своей грандиозностью не менее, чем своей же фантастичностью. Рожер говорил о восстановлении обновленной Римской Империи. Я многое, разумеется, слышал о самом огромном и могучем из царств, которое когда-либо было и которое охватило своими границами практически весь мир. Но я знал также, что оно давно уже не существует, развалившись на глазах современников под агрессией варварских племен. Поэтому слова Рожера показались мне совершенно неслыханными и, я вам скажу, они сразу же буквально заворожили меня. Таковы были мои переживания, когда я, охваченный смешанными чувствами волнения и недоумения кивнул в ответ на вопрос Одо. Да, я помогу им. После этого мы направились к дому, где находилась резиденция аббата и внимательно осмотрели то место, где нам предстояло погеройствовать нынешней ночью.

Затем Одо провел меня к келье, в которой жил садовник Вирдо. Она стояла на самой окраине монастыря и к ней примыкал большой, огороженный сплошной изгородью участок, отведенный под лекарственные растения, многообразие которых, как и обширный библиотечный фонд обители составляли нынешнюю славу монастыря. Вирдо был самым великовозрастным из монахов Люксейль, и его волосы были совершенно седы, но несмотря на годы он сохранял по-детски искреннюю и восприимчивую душу - редкостное качество, которое сразу же проявилось в том, с каким радушием он меня встретил, выразив тем более неожиданный восторг, чем сильнее я был убежден, будто в его-то годы человек уже точно никого не рад видеть. Он же был до крайности растроган и нисколько не скупился на обходительность, с первых же мгновений давая почувствовать свое хозяйство как мое собственное, так, что мне и привыкать не пришлось. Для начала он познакомил меня с собранием книг, так или иначе освещавших вопросы траволечения - качества целебных растений, их практического применения, культуры их выращивания и сбора. Вирдо очень гордился столь богатой коллекцией произведений самых разных имен. Когда-то давно все они составляли часть монастырской библиотеки, но потом медицинские трактаты были выделены из общего собрания и перемещены на полки шкафчиков Вирдо. Здесь можно было найти и Колумеллу и Палладия и Гаргилия Марциала. Даже Псевдо-Апулея с его "Гербарием". Тут соседствовали "Медицинская книга" миланца Бенедикта Криспа и её предшественник - целебные предписания Серена Самоника. Среди знаменитых сочинений особенно выделялись эксцерпты "Истории" Плиния, "Медицина" Корнелия Цельса и капитальнейший труд великого Диоскорида, собравшего всевозможные сведения о травах в поистине исполинские тома. Кроме различных бревиариев этих работ, вроде, например, "Плиния Валериана", здесь хранились и редчайшие труды Сервилия Дамократа, искусного компилятора Орибасия, Секста Плацита, а также поэма "О культуре садов", принадлежащая перу некоего Страбона, который по сравнению с римскими учеными мог бы быть назван нашим современником. Тут был древнейший Никандр из Колофона, в своей "Алексифармаке" исследовавший свойства как ядов так и противоядий; веронец Эмилий Мацер, так сильно подражавший ему в "Целебных травах", тоже нашел здесь достойное место; советами Марцелла Эмпирика из Бордо не мог пренебречь никто, кто решил всерьез заняться врачеванием, и потому здесь присутствовали и "Лекарства" и совсем крохотная (78 гекзаметров) поэма "О медицине", составленная им в лучших традициях дидактического стихосложения. Что говорить, если даже Луксорий со своим "Оагеевом садом" угодил в собрание Вирдо. Но особенно монах гордился книгой, о существовании где-либо хотя бы второго экземпляра которой не было известно ничего. Последнее содействовало распространению подозрений о её подложности, хотя сам Вирдо никогда не сомневался в подлинности этого труда от начала и до самого его конца. Речь шла о собрании описаний фармацевтических садов начиная с эпохи глубокой древности. Что касается моего мнения, то изображение колхидского сада колдуньи Медеи, право же, было плодом воображения составителя сборника. Но нельзя было полностью отвергнуть достоверность довольно правдоподобных систематических перечней культур, выращиваемых у афинского ботаника Феофраста, пергамского царя Аттала, у властителя Понта Митридата Евпатора , а также в каком-то безмерно далеком восточном саду, разведенном Арташесом из Армении. Заканчивался фолиант описанием римского садика Антония Кастора и небольшим экскурсом упомянутого Митридата, давшего разъяснения относительно свойств растительных соков - работой, ценной не сколько за знания, которые она сообщала (большинство из описанных царем растений Вирдо так и не удалось связать с энциклопедией Диоскорида), сколько за свою немыслимую архаичность, свидетельствующую о немалых традициях выращивания лекарственных трав и тысячелетнем доверии человека к целебной силе обычных, казалось бы, сорняков.

Перед кельей Вирдо находилось четыре ряда укрепленных на высоте широких досок, на которых по утрам, если погода была хорошей, он раскладывал корни трав, сушившиеся под солнцем три-четыре дня. Для высыхания надземной части растений была предусмотрена небольшая надстройка, в которую можно было подняться снаружи по приставной лестнице. Там находилось хорошо проветриваемое помещение с растянутыми на распорках тонкими тканями, по которым весной и летом раскладывались листья, стебли, цветки. На ночь окна здесь плотно закрывались, и кругом воцарялись темнота и бездвижность, но стоило утром их распахнуть, как полотнища начинали раскачиваться от гулявших под потолком сквозняков и яркий свет вычерчивал по углам колыхавшиеся паутинки. Наконец, в самой келье была печь, используемая для изготовления древесной коры, для сбора которой Вирдо ходил по весне в пробудившийся лес, где срубал молодые деревца, чьи стволы, казалось, гудели от гулявших в них закипающих соков, восходивших в головокружительную высь, где птицы пьянели от мартовской свежести и чистоты. Вирдо брал тогда с собой эконома Хартмана, без разрешения которого он не мог срубить ни единого деревца, и лесничего Экинере, круглый год следившего в том числе и за тем, чтобы посадкой новых саженцев восполнять неизбежно наносимый Вирдо ущерб. В лесу мой наставник собирал также ольховые шишечки, сосновый терпентин, выделяемый из надрезов, выполняемых и Вирдо и Экинере, шишкоягоды можжевельника, а также полузонтики душистых липовых соцветий с крупным прицветником. В этом ему способствовал иногда и Рагнерий - помощник Элиаса, смотрителя амбаров, а теперь должен был содействовать и я.

Вирдо сразу же разъяснил мне, что как один человек силен умом, другой превосходит всех красотой сердца, третий же так физически крепок, что может не есть и не спать несколько суток кряду, так и сила растений поделена между ними, приходясь у одних на листья, у иных - на цветки, а у прочих, как у скляреги или маратра - на их корни и корневища. И если назидания Вирдо относительно правильного сбора надземных частей я уяснял, так сказать впрок, на будущее, ибо урожай этого года был уже собран, то особенности заготовления корней я постигал уже на практике, ибо собираются они осенью, когда все растение начинает желтеть и увядать, и они перестают отдавать стеблям и листьям ту живительную силу, которая делает их незаменимыми в медицине.

Итак, утро в тот день на радость распогодилось, и потоки света смывали с лиц монахов и крестьян унылые выражения, ещё вчера, не сомневаюсь, достаточно хмурые и поблекшие, чтобы выразить всеобщую усталость от затяжных дождей. Мы вышли в сад, который сейчас уже был наполовину гол. Вирдо присел на большой камень, вкопанный у самой кельи, и под его руководством я осторожно окапывал растения так, чтобы не задеть разветвленную систему корней, а затем аккуратно подсекал раскаченный пласт. Накопав таким образом несколько растений, я относил их садовнику, который отряхивал их от земли, отрезал надземную часть и промывал затем корни родниковой водой, вытекавшей из источника невдалеке от камня. Я был рад этому труду, ибо он помог притупить во мне страх от происшедшего на моих глазах убийства, чувство одиночества, брошенности, даже обиды на отца, а также множество смутных и сложных впечатлений, заронившихся внутри меня после собрания капитула и встречи с Рожером.

Между тем, часть корней, с восходом солнца разложенных под навесом, уже высохла - они с треском ломались в руках, и теперь я упрятывал их в мешочки, прикрепляя ярлычки с названием травы и датой сбора. Эти упаковочки мы понесли в кладовую, где хранилось все то, что удалось заготовить и, когда я увидел кладези произведенных Вирдо запасов, то обомлел от такого богатства. Садовник подтрунил над моим замешательством перед пугающим множеством ярлыков и сказал: "Ты только не теряйся. Их не так много на самом деле. Но сила каждого из снадобий никогда не повторяет другое. Смотри: все ярлычки одного цвета и все мешочки одинаковы, не разнясь ничем. Но если содержимое одного из них часто дает жизнь, то в другом, соседнем, может таиться смерть. Поэтому ты должен быть осторожен. Давай я буду тебе рассказывать о травах, а ты слушай и запоминай. Во-первых, необходимо понимать, что, как излагал Клавдий Гален, сами травы нуждаются в том, чтобы мы помогли им обрести исцеляющую силу. Если ты им не поможешь, они не помогут тебе. Поэтому травы всегда надо соединять с другими стихиями - водой, вином или иными веществами, которые сами по себе не обладают лечебными свойствами, но в совокупности с растениями позволяют получить из них чародейственные экстракты. Вот перед тобою кресс. Вместе с уксусом он помогает селезенке, с медом же спасает от лишаев. Примешаешь дрожжей - и излечишь от добрых язв. Соединишь с гусиным соком - и получишь такую мазь, что изгонит паршу, ежели, не ленясь, будешь втирать его в голову. Попробуй-ка эруку принять с бычьим салом - это избавляет кожу от черных пятен. В то же время случаются у людей постыдные отметины, проступающие на лицах летом и по весне; эрука, приготовленная с медом, очистит от них всецело. Кстати, греки не зря называют эту траву "приятный запах", ибо она на самом деле дюже ароматная приправа к еде. За свои свойства многие из растений связаны с именами римских богов и доблестных героев. Возьми, например, мак. Ведь это же цветок Деметры, облегчивший её страдания, вызванные похищением Прозерпины! А артемизия, мать трав ? Хоть Плиний и связывает её название с именем жены Мавзола, но я чаще встречал такое мнение, будто открыт сей цветок был богиней Дианой. Тысячелистник настолько превосходит все кровоостанавливающие средства, что Ахилл, герой троянской войны, применял её для заживления ран, отчего она и называется Achillea. Действие всех трав, которые ты видишь, открыто так давно, как ветхи мифы о легендарных мужах и божках-истуканах. Между прочим, превозносились эти природные сокровища подчас не менее эллинских кумиров. Возьми сельдерей. Что ты думаешь ? Это не просто трава, её вручали как награду победителям Немейских игр, проходивших дважды, пока не истекал Олимпийский цикл. А вот это - полынь. Свойствами она так прославлена, что первому при состязаниях квадриг вручали у Капитолия чашу с её настоем. И сам суди, насколько превосходит она лучший из призов : не возвращает ли она зоркость глазам ? Не побуждает ли к аппетиту в соединении с ракитником ? С галльским нардом не излечивает ли печень ? Наконец, после тяжелого дня, когда неспокоен ум, не дает ли она желанного усыпления, будучи положенной под подушку ? Но и это не все. Есть у нас скриптор Отрик, который часто заходит ко мне за ней. Он знает, что примешав полынь к чернилам, напишешь такую книгу, которая сохранится вовек. Нет напасти, которую нельзя было бы свести при помощи одной из трав. К примеру, для лечения зубной боли нет равного пастернаку. Если тело снедает священный огонь, распаляя все члены жаром поистине невыносимым, смело используй силу батуса. Для изведения канкрозных язв применяют крапиву; ожоги заживляют овечьим языком; от боли в голове влей в уши соки порея. Есть всем недугам недуг - слоновья болезнь, истощающая тело в ужаснейших муках. В этом случае, говорят, помогает кошачья мята, стоит лишь смешать её с вином. Для желудка используй полей вместе с поской. От лисьей болезни, когда волосы теряются безмерно, хороши сразу несколько трав: горчица, альга, вонючая роза; особенно же славен авелланский орех из Кампани. Я не раз уж просил, чтобы мне доставили его в мою аптеку. Для очищения ран я обычно бегу алтей с медовой водой. Куколь поистине хорош от исхиаса. "Борода Юпитера" бесподобно способствует слуху, а глаза, если пелена их застилает, обретают способность видеть от сока маратра. Латук же наоборот способен отнять зрение, если неумеренно крепить им свой желудок. Да и вообще, каждая из трав начинает приносить зло, лишь начнешь перенасыщать себя их волшебными силами. Разве любимица римлян полынь не помутняет рассудок, вызывая неестественные видения пред очами и заставляя грезить посредине дня ? Выделив из мака опий, обретешь долгожданный сон, но превысив всякую меру, обратишь лекарство в зловредное зелье, повергнувшись в летаргию, если и вовсе не потеряв жизнь. Или возьми руту. Сама по себе она ядовита для организма, как например, копытень, но в то же время она является настолько мощным противоядием, что была ингредиентом утреннего меню Митридата Евпатора, закалявшего свое тело к воздействию отрав так усиленно, что когда он в итоге замыслил отравиться, то не смог уже этого сделать и ему пришлось умереть от меча. Кстати, у Плиния Валериана есть ещё один антидот на основе руты диапиганон, включающий также перец и тмин. Много есть полезнейших свойств у трав, собираемых мною. Не прививают они только страха Божьего и доброты, а гвоздичник, хоть он и укрепляет память, все же при этом не научает уму. Для души и рассудка - самые насущные лекарства, и, я думаю, ты уже заметил, что они многим здесь нужны. Но увы. Даже если бы они существовали, то монахи все равно приходили б скорее за травой, закаляющей тело к ударам, словно они мальчики, кувыркающиеся в палестрах". ;"Или бы за краской для волос", добавил я вспоминая Кизу. "Да. Это ведь для них важнее. Свои суеверия и чревоугодие они тоже готовы оставить при себе. Если б отыскалась в мире такая трава, что изгоняла бы напрочь подобные слабости, я не спал бы, возделывая её. Я засадил бы ею все Марсово поле". "Марсово поле ?" ;"Есть такое. Его ещё полем дракона вроде бы, называют. Видишь ли, много столетий назад здесь был крупный римский город, а все города в имперской провинции строились тогда по образцу самого Рима. Но я отвлекся. Итак, от всяческих пороков исцеляет только всеблагой Бог. А вот, кстати, так называемое "Божье дерево". Его очень любил Карл император, заботясь о том, чтобы оно неизменно выращивалось в каждом поместье. И в самом деле, есть за что его ценить. Оно смиряет одышку, усыпляет подагру, с котонейскими яблоками сводит глазные воспаления, унимает лихорадку и кашель. Вонючую розу, о которой я уже упоминал, Пифагор смешивал с кориандром, исцеляя при этом желтуху. Лилия на диво сглаживает морщины лица, портулак же закаляет голову к воздействию летнего зноя. Знаменитый Орибасий такую сообщает примету о вербене : если тяжело больной, держа её в руках, в ответ на вопрос о самочувствие скажет, мол, "хорошо" - значит, скорее всего, он выздоровеет. Ежели ответит, что "плохо" - тогда, видимо, он безнадежен, и его вряд ли удаться поставить на ноги. Вот здесь - чабер. Он весьма превосходен по своим качествам. Бывает такой сон пагубный, в котором человек проводит времени больше чем наяву. От этой летаргии он неизменно спасает, если согревать голову смесью его и уксуса. Разведенный в вине он не только отводит тошноту, но и сильнейшим образом возбуждает любовь. Нет, не любовь к Богу, а то чувство, которое соединяет мужчину и женщину. Если же в раствор этот добавить меда и перца, то любовь воспламеняется с такой неуемностью, что мужчина становится подобным сатиру, почему, кстати, римляне и назвали его "сатурейя". Впрочем, монаху об этом ведать не надобно, ибо подобное чувство для него воспретительно. Мы все любим - и миряне и монахи, только любовь наша разнится как яд и его противоядие Ну а вот здесь - черная буквица. Когда она зацветает, то имеет собранные в колосья светло-пурпуровые цветки и плоды в виде четырех орешков, выделяя запах резкий и довольно неприятный. Несмотря на отталкивающий аромат, все полезные свойства её исчислить сложновато. Хоть она густо произрастает на том самом Марсовом поле, ходить туда опасно, и я обычно развожу её именно у себя, причем в больших количествах, ибо она весьма часто надобится Эмирату. Взять хотя бы то, что от болезней краски лица сменяются на мертвенные восковые и свинцовые оттенки; буквица же вместе с вином возвращает человеку вид цветущий и здоровый. Но есть и ещё одно интереснейшее свойство, примеченное у данной травы. Как не раз сообщают сведущие авторы, растение это способно укрощать змей своей силой, для этого их надо только окружить гирляндой из буквицы. Смотри, об этом есть подтверждение у Плиния: В замкнутом её кольце змеи убиваю сами себя ударом хвоста..."

В это время громко ударили в колокола, чей звон показался оглушительным, закладывающим уши набатом после тех, словно нехотя издаваемых звуков, которыми с утра монахов призывали на общее собрание. Звонили часто, и не в один, а в два, может даже в три колокола, тараторя вразнобой и несогласно друг с другом, словно кто-то запутался в вервиях, прободающих мочки колокольных языков. Вирдо и я заторопились во двор, испуганные столь отчаянным трезвоном, внушавшим более тревогу, нежели благоговение, и заставлявшим душу уходить не в небо, а в пятки. Но если звонари, будто пытавшиеся вырвать языки из медных глоток шарахавшихся колоколов, и произвели во мне чувство страха, то ненамеренно, а из своего искреннего стремления воздать должную славу въехавшим в монастырь гостям. Очевидно, эта многоликая толпа всадников и была ожидаемой Рожером делегацией Хериберта. Более всего среди них было верховых в высоких шапках. Они, как завзятые головорезы, увешаны были самыми разнообразными оружиями, среди которых меч позванивал о молот не хуже чем проржавленный колокольчик нашего ризничего. Огниво и кремень, нанизанные на пояс, бешено бились друг о друга, высекая искры, от которых, казалось, вот-вот возьмутся огнем оперения стрел, чьим множеством ломились колчаны. Плащи, развевавшиеся на скаку, открывали кольчуги, из под которых виднелись длинные, доходящие до ступней штанины. Суровости облику этих солдат добавляли их напряженные, сосредоточенные лица, выражавшие закаленность к батальным и походным тяготам, неусыпность их осторожной внимательности и взвинченность, состоящую в постоянной готовности дать отпор в случае нападения на тех титулованных особ, которых они конвоировали. Последние отличались совсем иным расположением духа, приемлющим и острый язык и ярый, доходящий до ржания гогот. Кроме того, в их настроении показно соседствовали щепетильность их привилегированности, галантность обхождения друг с другом, доходящая до слащавости, и чопорность в отношении с подчиненными, доходящая до третирования. Одежда этих всадников отличалась, конечно, большей пышностью и разнообразием, чем у вояк : у одних из них от колен спускались роскошные узорчатые обмотки, у других от обшитых золотом башмаков поднимались шелковые, переплетающие голени шнурки. Все равно, надеты ли были льняные штаны или набедренники - все они были изготовлены весьма искусно, с шитьем, богатством которого сеньоры щеголяли между собой. Впрочем, в их костюмах не было ни единой детали, в которой каждый не стремился бы подчеркнуть не столько собственную индивидуальность, сколько свое же пустое чванство и напыщенную спесь. Особенно изощрялись они в отделке мечей, бряцающих на драгоценных перевязях. Сами перевязи были расшиты слепящими око камнями, оружия же на некоторых рукоятках представали инкрустированными крестами, также состоящими из драгоценностей. По сравнению со столь повапленными вельможами епископы казались нищими паломниками. Широкополая шляпа с закругленным верхом, надетая поверх капюшона и покоробленная непогодицей, съежившаяся и замызганная - тогда как каски великосветских владетелей по начищенности и ажурности пытались уподобиться шлему Паллады. Перчатки на руках - в противовес обнаженным белоснежным пальчикам, усеянным перстнями, превосходившим у некоторых количество зубов. Рясы, единственным украшением которых была засохшая грязь - вместо обшитых мехом плащей. Сандалии вместо чудо-ботинок, в которых сеньоры брезговали ступить в монастырскую слякоть. Ну а вместо мечей...что ? зачехленные восковые таблички, свисавшие у них по бокам. Церы, исписанные текстами, это ведь тоже своего рода оружие, и часто они становятся документами удивительнейших событий, как произошло это уже ближайшей ночью; в таких случаях навощенные дощечки могут поведать о том, что иному покажется совершенно невероятным.

Итак, появление столь представительных гостей, да ещё и в количестве, превышавшем, пожалуй, численность самой обители, произвело в монастыре беспорядочные хлопоты, всеобщую суматоху и головную боль аббата, который во что бы то ни стало должен был угодить столь разборчивым и кичливым посетителям. Нужно было решать вопрос с их размещением, и поэтому приор Сульпициус срочно предпринимал меры по уплотнению общины, отчего монахи, собрав свои пожитки, вынуждены были переселяться к соседу, если их собственный дом был отобран приором для побывки приезжих. Критерий для распределения келий был довольно бесхитростным: щелеватость, промозглость, зловонность, удушающая задымленность предопределяли, что здесь заночуют монахи; утепленные же кельи, обустроенные, застекленные однозначно переходили во временное распоряжение гостей. На скорую руку придумывали и бросали в ход любые средства, которые превратили бы проезжих делегатов в постояльцев. Около банного домика давно уже пылали костры, подогревавшие огромные чаны с водой, которой, по замыслу Одо, должно было хватить всем для принятия горячих ванн. Часть уже оструганных кольев, приготовленных для наращивания ограды, пришлось пустить на съедение огню, то и дело стрелявшему искрами и придававшему своим фейерверком некоторую праздничность всему событию. Из свинарника тайком повыдворяли всех свиней вкупе с жившими там крестьянами и теперь пытались выдать этот насквозь прохрюканный хлев за конюшню; туда и в единственную настоящую конюшню один за другим завозились новые запасы трав и овса, общипывая до нитки соседнюю деревню. От амбаров к кухне словно муравьи сновали люди с корзинками, поднося без устали трудившимся поварам из еды - бобы, капусту, яйца; из зелени латук, кервель, петрушку; из фруктов - яблоки, иргу, орехи и винные ягоды. Это было настоящее разорение для неимущего монастыря, не всегда имевшего возможность накормить собственных бедняков. Самая же главная проблема для Одо была в том, где достать рыбы для утоления позывов чрева высокородных гостей. Судя по тому, что выгнанные задним двором свиньи затем бесследно пропали, а к трапезе на столах у вельмож появились и голавль и барвена и даже спартанец лобан, не смаргивая смотревший и тогда, когда ему отрезали голову, аббату удалось выменять поросят на рыбу, правда в весьма ограниченном количестве, так, что монахам Люксейль иногда доставался один хвост на двоих.

Итак, ворота церкви распахнулись, и стройной процессией, облаченные в безупречные мантии, монахи двинулись к гостям, сохраняя на лицах смешанные выражения восторга, почтения и трепетания. Хоть свечки, несомые в начале шествия, и задуло разом дыханием ветра, появившегося вместе с делегацией, их все равно несли торжественно, нисколько не сомневаясь в том, что они горят пуще прежнего. В начале хода шел и келарь Йоханнес, размахивая кадилом и чадя каким-то подозрительно едким воскурением, а также Фридерум, смотритель трапезной, который сжимал в руках солидный, весьма тяжелый крест, каковой нести было весьма нелегким испытанием. Подойдя к гостям, Киза принялся кропить или, скорее, поливать епископов святой водой, которую он черпал из сосуда, несомого Леотгаром. "Вот посылаю ангела Моего...", - заголосил Элиас и, жмурящиеся от обильных возлияний Кизы, спешившиеся епископы принялись целоваться с радушным Одо, чей благолепный облик был вполне величаво-парадным. Поприветствовав епископов, он сказал: ;"Душа моя несказанно вострепетала, лишь только узнал я о намерении посетить нашу обитель теми, с кем неразлучно пребывает благодать Божьей любви и святомудрия. От святого Колумбана идет слава нашего монастыря, который долгое время был крупнейшей в Европе и всеруководствующей обителью, кузницей образованности, гимнасией нравов, стадионом подвижничества. Тогда Люксейль являл собой пример служения Богу в деле пламенного освещения как в Галлии, так и за её пределами болот заблуждений, чащоб идолослужения, распутий неграмотности и его воспитанники посылаемы были в самые потаенные и неизведанные её глубины, дабы проповедовать там, вести церковное строительство и улучшать повсеместно грубые нравы и кельтов и франков и римлян. Тогда посетить Люксейль с визитом, потчуясь его высокой культурой, было стремлением всех архипастырей, тех, в чьей руце почивают души верующих; обрести здесь внимание к себе и пристанище являло неустанную цель их забот. Пчелы несут мед, чтобы отложить его в сотах улья, предоставляя нам лакомство для тела, а прибывая сюда епископы были подобны пчелам, посещающих улей с яствами для души, и отсюда, из Люксейль разносили мед мудрости своему клиру. Здесь они поистине забывали всякое изнурение духа, изживали его сомнения, и восполняли пробелы в ведении премудрости Господней. Не таково ныне. Из-за недостойности нашей оставила нас щедрость Его благорасположения, и величина сегодняшней нужды и упадка равняется только степени прошлого процветания. Репей и терния увядшего, быльем поросшего величия - вот чем сегодня представляется наш скромный монастырь, заглохшее от небрежения становище святого апостола из Ирландии. Теперь уже мы жаждем внимания тех, чей разум - это просвещающая сила Господня; ныне уже мы молимся, как бы сподобили нас посещением те, кто не перестает возводить к истине заблудшие сердца и осыпать их пригоршнями духовных радостей. Вящее благоволение, живущее с вами, извлекает прекрасные звуки на лирах наших сердец и на цевницах нашего рассудка, и потому, в надежде на сладость вашего присутствия дерзну упросить вас отдохнуть в этом монастыре перед столь трудной и дальней дорогой, которая вам предстоит". Одо, нарочно решившийся на унижение, превознося гостей, чтобы наоборот, умолить безмерно собственную обитель, ещё раз склонился перед епископами, в которых знаки такой признательности вызвали чувство приятного удовлетворения. В то же время один из сеньоров, услышав эти слова, гневно сплюнул и не замедлил предъявить свои претензии аббату : ;"Ну вот как ты смеешь предлагать нам остановиться среди этого болота ! Посмотри на меня : я что похож на свинью ? Ты же развел у себя грязь по колено, и ещё настолько глуп, чтобы просить нас тут ночевать. Да у меня скотный двор чище, чем твой монастырь, и лучше уж в отхожем месте ночевать, чем..." ;"Заткнись ! - прокричал побагровевший от ярости епископ, которого я позже узнал как Бовона Шалонского. - Твой рот это и есть отхожее место, скопище нечистот. Закрой его и более не распространяй смрад свой, Ренье ! Не гневай меня более. Тебе же предстоит предстать перед Папой. И что ? Перед ним ты тоже будешь распускать свой язык ?" ;"Он спросит Папу, - встрял тут кто-то, - с кем он провел ночь сегодня, с Феодорой, не стыдящейся памяти своего мужа, или же с её прелестной дочуркой. Может быть, поинтересуется также, где Папа вычитал о том, что пастырский жезл можно подменять детородным органом". "В самом деле, - оправдывался Ренье, - что такое нынешний Папа, как не игрушка в руках у проститутки ? Может, нам сразу обратиться к ней, ведь она же все решает на самом деле. Паллиумы ныне раздает Мессалина, так давайте сразу к ней прямиком, только, увы, не сможет она прочитать наше письмо, так как грамотности не обучена". ;"Что ?! - взревел Бовон, тогда как остальные епископы только сурово покачивали головами, - ах ты псина неугомонная, да я не знаю женщины, которая бы не забрюхатела от тебя. Правда, что ты не свинья, ибо от тебя только свиньи не поросятся, а ты что-то смеешь говорить об Иоанне ?" Несколько мгновений он молча и злобно глядел на графа стиснув кулаки и удерживаясь от того, чтобы не ударить его при всех, но потом взял себя в руки и уже более спокойно сказал : ;"Феодора как и Мароция - это не Мессалина и не Агриппина. Обе они по своему разуму и мужеству превосходят многих из вас, будучи подобными во всем Семирамиде, а не падшим созданиям, которых подобает презирать. Ты, Ренье, можешь навести порядок только на своем скотном дворе на большее не способен - а они, благодаря своей воле долгое время сохраняли стабильность во всей Италии. В том числе и на престоле апостольском, да, но если от этого факта кто-то краснеет, кто-то сально шутит, кто-то злорадствует, а кое-кто оказывается взбешен, то лично я этому событию рад. Каким бы способом Иоанн не воссел на кафедру, он, безусловно достоин её более, чем кто-либо другой и доказал это всем, став первым человеком своего времени. Забыли вы разве о бесчинствах гарильянских сарацинов, упразднивших повсюду в Италии императорскую власть ? Уже не помните о тех опустошениях, которые они ежедневно учиняли в каждой провинции, в каждом городе, в каждом замке, в каждом аббатстве Италии, повсеместно надсмехаясь над христианской верой и оплевывая её ? Не один пилигрим не мог попасть в Рим из-за кольца неверных, осадивших столицу мира. Разве не было такого, что повсюду на Апеннинах в пыль истаптывались святыни христианской земли, предаваясь огню и осквернению, а на пепелище выжженных аббатств сарацины распивали кровь из черепов защитников нашей веры ? И вот, пока ты, Ренье, обустраивал свое отхожее место, Иоанн освободил Италию от варваров, свергнул иго неверных. В тот момент, когда все было попираемо язычниками, он объединил лучшие силы общества, создав войско, вступить в которое каждый итальянец считал своей честью. Кстати, возглавил армию новоявленный Сципион - Альберик, муж Мароции, о которой вы все так сквернословите. ;"Опять фаворит" - скажете вы, однако именно он вместе с Иоанном выбил сарацинов из их стана при Гарильяно, положив конец проклятиям целых десятилетий. Побед равных этой немного в летописях

христианского мира, половина которого до сих пор находится в ярме у мусульман. Бремя неверных, поработивших чуть ли не большинство земель Римской Империи, это позор каждого из нас. Что сделал ты, Ренье, чтобы снять этот гнет язычников, освободить Империю от их бесчинств и возвратить христианскому миру Гроб Господень и все святыни Иерусалима ? А Иоанн внес свой вклад в это святейшее дело и очистил Италию от сарацинов. Но вот ты даже не стыдишься от этих моих слов, Ренье. Каким ты негодяем был, таким же и останешься". Бовон ещё раз яростно стрельнул на него глазами, а потом обратился к аббату, сразу переменившись в лице и став воплощением доброжелательности. "Простите их, сказал он Одо, пораженному такой распоясанностью вельмож, - они привыкли распускать себя без меры. В своей черствости они устоят перед любой любезностью. Война их испортила. Простите ещё раз, мой друг, и давайте вернемся к вашим превосходным речам. Их учтивость такова, что вряд ли может оставить равнодушной. В нашем черством мире, где брань, бахвальство, пустословие и злоречие заполонили все, подобные слова все равно что свежесть утренней росы, смывающей нечистоты вечера. Я ценю ваше предложение, так как оно подтверждает ваше постоянное расположение к нам, что, поверьте, для нас чрезвычайно лестно. Но, конечно, и речи быть не может, чтобы мы задержались здесь. Во-первых, мы очень спешим, потому что события в Италии начинают развиваться не так, как нам хотелось бы - всякая смута вокруг папского престола подкашивает и королевские троны. Но даже не в этом дело, ибо мы продолжаем надеяться, что народ Италии уже получил вкус к свободе и в своем стремлении к национальной независимости не потерпит власти диктатора, опирающегося на иноземцев, которые к тому же являются сущим бедствием для христиан. Главное препятствие в том, что... всем известно, что обитель сия, хоть и всячески достославная в прошлом, представляет многие опасности для человека, подвергая его жизнь постоянным угрозам. Поймите меня правильно: я вовсе не боюсь за свою участь, но я должен выполнить миссию, с которой отправляюсь в Италию по поручению нашего государя и...его окружения. За исполнение её я клялся головой и, честно говоря, беспокоюсь весьма пресильно. Не за собственную голову, конечно, а за будущее Франции, которое теперь во многом поставлено на карту". Одо сделал озадаченный вид и спросил : "Позволяет ли недостаточная конфиденциальность вашего поручения говорить мне о его сути ? Если так, я был бы очень признателен, если бы вы мне поведали..." ;"Позволяет, - вполголоса, однако же, сказал Бовон и, взяв Одо под руку, увлек его в сторону от нетерпеливо переминавшихся и судачивших о принцессах Рима сеньоров, оградив себя также от ушей монахов, среди которых, как он считал, вполне могли быть проходимцы, готовые использовать любой секрет в своих интересах. - Вы ещё не знаете об этом, но Реймская кафедра опустела". "Да что вы говорите ?" ;"Увы, блаженнейший Сеульф на днях предал Богу душу свою, и теперь вокруг его кафедры идет немыслимая возня, переходящая в свару. Мы не должны допустить игры случая там, где важны наши целенаправленные усилия, то есть там, где речь идет о ключах ко всему государству - Реймском архиепископстве. Истинное сердце Франции - Реймс. Тот, кто владеет им, балансирует между своим королем и монархом Германии. Игрушка в чьих-нибудь руках он склоняется в ту или иную сторону, и именно это всегда определяет политическую ситуацию во Франции. Поэтому для того, чтобы упрочить порядок в стране, кафедра Реймса должна принадлежать стороннику бургундского либо нейстрийского дома, который был бы противником реставрации Каролингов, сошедших со сцены - хотелось бы верить навсегда. Такой кандидатурой на наш взгляд является сын графа Вермандуа, пленением Карла более кого-либо другого доказавшего свои антикаролингские позиции. Ныне мы везем письмо к Иоанну, дабы утвердить Хугона на этом посту и если так случиться - целостность Франции будет сохранена; если же мы не проявим достаточной решимости и будем ждать, пока жребий укажет, кто выиграл в подковерной борьбе за Реймс, это архиепископство может получить прокаролингски настроенный ретроград, что сразу вызовет раскол в верхушке аристократии вместо того, чтобы сплотить ее". ;"Означают ли ваши слова, - спросил удивленный Одо, - что избрание Хугона не является результатом переломившей ситуацию воли Хериберта, и новый архиепископ оказывается ставленником всей антикаролингской партии ?" ;"Уверяю вас, Хериберт даже не знал, что Сеульф умер. Он был в тот день на охоте и потешался, подстреливая рябчиков. К нему просто приехали и сказали : "Твоего сына хотят видеть во главе Реймса". Да он и не так выжил из ума, чтобы осмелится всем остальным противопоставить пятилетнего сосунка, отстаивая его на виду у всех, думающих, что он рехнулся. Граф Вермандуа для этого недостаточно силен и недостаточно безумен". ;"Кто же оказался так безумен, что ему пришла в голову подобная мысль ?" ;"Тут уже сыграли свою роль могущественные покровители Робертинов и царствующего дома. Они не стали ждать развития ситуации и моментально решили все именно так, как наиболее выгодно является теперь для государства. Столь же стремительно должны действовать и мы, хотя, повторяю, это не главная причина того, почему мы не можем воспользоваться гостеприимством вашего монастыря". ;"Тогда я не совсем понимаю, какого рода угрозу вы имеете в виду, остерегаясь наших стен ? Какую опасность для жизни узрели вы в этой обители?" ;"Видите ли..., - Бовон увлек Одо ещё далее, стремясь сделать разговор абсолютно секретным, - вы на самом деле все прекрасно понимаете и беспокоитесь не менее меня, ведь волк постоянно тягает ваших ягнят. Будете ли вы скрывать, что в вашей округе хозяйничает непрошеный гость, по своей кровожадности подобный Бегемоту, а по неотвратимости несчастий, которые он приносит, схожий с предсказанными Иеремией василисками, от которых нет ни амулета ни заклинания ? Что вы так удивились ? Думаете никто не знает о птице, похищающей ваших людей ? Увы, но именно такова нынешняя слава здешних мест, отчего пастыри оберегают своих чад от паломничества к Люксейль, и все тропы к вам зарастают бурьяном. Ваш монастырь и, например, корбийский разделяют многие сутки пути, однако и там, как и во всех иных аббатствах не сходят с уст разговоры о крылатом ящере, терзающем здешнюю паству. Вы разве не знали об этих слухах ? Перебежчики, стремглав пустившиеся от вашего попечения, способствовали наводнению умов представлениями, превосходящими все ночные ужасы Навуходоносора. Что-то гнало их очевидно, раз оставив вас поспешно и не захватив даже собственного скарба, они доходили до Арморики или Испанской марки, моля о приюте, а пятки этих босяков едва не дымились от их скоропоспешности. Как вы объясните тот факт, что все остальные монастыри растут, словно сады виноградные, а ваша община не только не прибавляет в числе, но и истаивает на глазах, подобно снегу весеннему ? Поверьте, в отношении вас никто не осмеливается злословить и не ехидничает вовсе по поводу степени упадка ранее сиявшего на весь мир монастыря. Беды Люксейль не связаны с вашим неумением руководить и вы никак не виновны в его разорении. Наоборот, все повсеместно прославляют качества вашей души и считают, что только вам по силам укротить свирепствующего демона и пресечь несчастья, которыми вы ныне заклеймены. Признаться, из соболезнования к вам - нашему верному стороннику - и чтобы поддержать вас, зная как тяжело сейчас приходится, наметил я путь через этот монастырь. Но остаться здесь, тем более на ночь, когда хозяйничает дух злобы ? Нет, я не могу рисковать своими людьми." ;"Дражайший отец, - вторя приглушенным интонациям епископа, сказал пораженный Одо, - то, что вы сказали безгранично изумило мой ум. Я ещё в силах понять многих монахов, чей разум, не получив должного воспитания и от того не расположенный к здравым рассуждениям, является пристанищем самых возмутительных предрассудков. Эти люди не образованы, и сердца их открыты ко всякого рода страхам и суевериям. Но как В ы можете об этом говорить ? Неужто вы всерьез верите в птицу, нападающую на людей и на столько большую, что она способна похищать их ?" ;"Дорого Одо, слишком много фактов свидетельствует об этом. Ваши люди бесследно исчезают, и не находится ни их тел, ни жалких останков, которые можно было бы предать погребению, и которые указали бы либо на злодеяния разбойника, либо на вылазки лесного хищника. Какое объяснение этому находите вы сами ? Затрудняетесь, не так ли ? Я буду с вами откровенен: как бы ни исхитрялись вы, не предавая события огласке, все они давно сделались общеизвестными фактами, и нет аббата, который для своих монахов не сделал бы жупела из вашего монастыря. Вы прекрасно знаете, что явления подобных монстров предсказано в книгах Священного Писания. Иеремия сначала говорит о льве из леса, о волке пустынном, о барсе, подстерегающем у городов; затем он добавляет ещё и змеев, уязвлениям которых не воспрепятствует никакая ворожба. Но потом Бог говорит через него о граде своем избранном - а что мешает нам предположить, что Люксейль, светоч всей Европы, был возлюбленнейшим Его детищем во всей Галлии - И пошлю на них четыре рода казней: меч, чтобы убивать, и псов, чтобы терзать, и птиц небесных, чтобы пожирать и истреблять. Если меч - это знак войн и внутренних усобиц, а псы являют диких варваров с головами косматыми, как у собак, то птицы небесные - это весьма недвусмысленнейший образ. Иезекиль обетует, что не останется втуне никакое видение пророческое, и не одно предвещание не будет ложным. При этом через него глаголет Господь : Ты упадешь на открытом поле и отдам тебя на съедение птицам небесным. И речь здесь идет отнюдь не о шакальничании над трупом, а о преследовании живых. Но эмоциональнее всех о небесном чудовище высказался Исайя. Ведь что он имеет в виду, когда говорит: И придет на тебя бедствие: ты не знаешь откуда оно поднимется; и нападет на тебя беда, которую ты не в силах будешь отвратить; и внезапно придет на тебя пагуба, о которой ты и не думаешь. Это пророчество и есть разъяснение тех странных слов, которые он изрек чуть выше : Я воззвал орла от востока, из дальней страны, исполнителя определения Моего. Я сказал, и приведу это в исполнение; предначертал и сделаю.

Так записал Исайя слова, сообщенные ему Богом, и что может быть красноречивее и очевиднее этих слов ? Мой друг, появление в качестве воздаяния небесных чудищ предсказано в Откровении, и мы не должны скрывать это от себя и придумывать утешающие нас предположения, которые увлекли бы нас от истинного характера вещей. Наша Галлия по испорченности нравов и величине забвения христианских истин достойна этого глумления над собой, и потому, как всегда, слова пророков сбываются... Однако же, вы прекрасно держитесь и просто на зависть холоднокровны. Примите ещё раз комплименты в ваш адрес и я вам искренне желаю устоять против жестокости этого хищника. Вам ведь известна и другая библейская истина: против Голиафа всегда находится свой Давид." С этими словами Бовон вернулся к делегации, не оставляя Одо возможности переубедить его. Аббат был очень сильно сокрушен и объят печалью, в которую его повергла не только категоричность епископа, с которой тот отвергал все просьбы остаться здесь на ночлег - в запасе у Одо были уловки, использовав которые он рассчитывал добиться все же своей цели - но прежде всего нарисованная Бовоном картина тех зловещих представлений о Люксейль, которые господствовали, оказывается во всей Франции. Погруженный в столь неприятные раздумья, он призвал к себе Сульпициуса, в руках которого было нечто большое и прямоугольное, завернутое в светлую ткань с изображениями четырех животных Апокалипсиса. ;"Готовясь к приезду досточтимых гостей, - начал он, преодолевая дух своего смятения, - искал я подношение, хоть отчасти могущее выразить величину моего почтения к ним и то восхищение, которого я исполнен. Много подарков перебрал я в своем уме, но все они оказывались не в достаточной степени подобающими. Так бы и не смог я в должной мере вам угодить, если бы наш библиотекарь Вергилий не подсказал мне, что в фонде монастыря имеется книга, написанная известным Седулием Суассонским. Как все знают, этот блестящий по своей многоталантливости монах, ирландец по происхождению, долгое время подвизался в стенах суассонской обители, где он совершил большую часть своих прославленных дел, как воспламеняя собратьев к алканию бесконечной благости, научая их примером собственного опыта, так и, являясь переписчиком, вдохновляя всех на неустанные труды в деле приумножения того богатства, которое содержат в себе многие из сочинений. За долгие годы его работы не счесть рукописей, удвоенных его усердием, не измерить того рвения и ту одаренность, которую он вложил в каждую из них. На закате же своей жизни он трудился в Люксейль, превозмогая бремя старости и неустанно являя пример воплощенного долга перед вековой письменной культурой, а прежде всего - перед скрижалями Господних откровений. И вот сегодня я счастлив поднести вам его жемчужину многоценную, велепрекрасное Евангелие, превосходящее многие другие своей красотою и тщательностью. Посмотрите, как каждая буква здесь по своему роскошному убранству пытается уподобиться богатству смысла, реченному чрез нее. Аббон, любимый мной пастырь славнейшего Суассона, не премини принять от меня в дар этот поистине бесценный труд, подписанный именем Седулия. Я считаю, что достойно будет придти сей работе в монастырь, где живы до сих пор благодарения в честь этого человека. Прими эту книгу в знак признания твоих заслуг и не презри общую просьбу почтить нас своим присутствием до завтрашнего утра". ;"Боже мой, какая немыслимая щедрость с вашей стороны, Одо ! расчувствовался Аббон, говоря не без замирания в голосе. - Это дар, за который потомки не раз ещё воздадут вам свою хвалу. Посмотрите-ка, - продолжал он, рассматривая книгу и обращаясь к своей свите, - в каком единстве этот стиль находится с нашим Сакраментарием и Лексионарием, только он все же превосходит их своей монументальностью. Рука Седулия, нет сомнений. Те же орнаменты из переплетающихся рыб, змеек, гиппокамфов; птичьи головки с глазками, мелькающими среди затейливой плетенки из прутьев и ремней..." Пока Аббон любовался Евангелием, я успел краешком глаза увидеть восхитительные страницы рукописи, в которых из-за чрезмерной нарядности и праздничности стиля я не мог ничего разобрать, ибо все буквы, виртуозно-вычурные, торжественно-величавые, создавались здесь не из каллиграфических образцов, а из живого воображения Седулия, напоминающего скорее художника, задумавшего создать мерило радости от лицезрения Господнего. Так все буквы здесь замысловато переплетались друг с другом и через это изъяснялось всеобщее взаимопроникновение, отсутствие вещественных и душевных границ, полагаемых в преходящем мире самости; перед Богом каждый мог принять в себя душу другого, испытать ощущения другого, зажить его впечатлениями, и это создавало бесконечные оттенки духовного насыщения, о неисчислимости которых давала свое предвосхищение также и тонкая, столь богатая нюансами, палитра, которой раскрашивались все изысканные извивы букв. Буквы же сами никогда не повторяли себя, являясь во все новых формах , через которые ирландец хотел показать безграничное многообразие духа, оживленного и напоенного Богом. Очертания их были гладкими и неизломанными, в то же время изобилуя изгибами, которые были всегда изящны; стебли букв утолщались к краям, украшенными усиками, которые напоминали почки деревьев или бутоны цветков, и , таким образом, казалось, будто из одной буквы вот-вот произойдет другая, что вновь олицетворяло всеобщую динамичность и пластику в области духовной жизни, где душа, пресыщаясь радостью боговидения, каждый миг оплодотворяется новыми оттенками радости, находя неповторимые выражения для славословия во имя Господа. Аббон был настолько растроган, что немедленно заявил о своем желании вдоволь насладится обществом Одо и водвориться в Люксейль до завтрашнего утра. ;"Хоть до полуночи ещё далеко, - говорил он, - и предполагали мы остановиться в иных стенах, но - я думаю, все меня поддержат мы вряд ли найдем более приветливый ночлег, где нас до такой же степени рады были бы видеть". Этому, как следовало ожидать, энергично воспротивился Бовон : ;"Аббон, одумайтесь ! Мы не только не думали здесь задерживаться, но лишь по моему настоянию уклонились от пути, чтобы посетить обитель достойного Одо". ;"Прекрасно, - невозмутимо отвечал Аббон, продолжая услаждать свой взор красотами Евангелия. - Я очень рад, что вам пришла в голову такая замечательная идея. Я и не знал, что здесь с такой любовью встречают гостей. По-моему, будет превосходно, если мы передохнем здесь". ;"А как же, - злился Бовон, - все разговоры о чудищах и ужасных отродьях, блуждающих вкруг стен этого монастыря ? Ведь о них вы сами мне не раз твердили по дороге ! Неужто они перестали устрашать вас ?" ;"Ну так они же в о к р у г стен. Судя же по миролюбию, которыми все исходит в н у т р и их, нас вряд ли что-либо потревожит ночью и, я думаю, во всем окруженные благожелательностью, мы поднимемся с утра в самом хорошем расположении духа". Аббону вторил и епископ Труа, никогда бы не осмелившийся возразить Бовону без поддержки епископа Суассона. Несмотря на все старания разубедить их со стороны шалонского иерарха, прилюдно теперь извлекавшего на свет свои страхи, которыми до этого он лишь наедине делился с Одо, остальные настаивали на отдыхе, особенно кстати приходившемуся грузному епископу Труа, полноте которого необходим был покой. Таким образом большинство прелатов, впечатленных гостеприимством монастыря, высказывалось за то, чтобы провести ночь в этих стенах : пусть здесь и не так уютно, но нигде ещё известие об их приезде не вызывало подобного воодушевления. Бовон заскрипел зубами, но вынужден был согласиться. В ответ на это Одо кивнул Кизе, Киза дал условный знак звонарям, и те, уже не так нервничая, забили в колокола, под согласную песнь которых праздничная процессия, беспрерывно молитвословя и сопровождаясь псалмодией, вошла в церковь. Так, тонко сыграв на том, что великолепная книга в те времена, да ещё и до сих пор, оказывается ценнее многих алмазов и золотых побрякушек, пожертвовав подлинным достоянием своей библиотечной сокровищницы, Одо заманил их всех в свою с Рожером ловушку. Я вернулся к Вирдо, будучи, с одной стороны, довольным уловкой аббата, с другой же объятый волнением, проистекавшим от того, что ночь неумолимо приближалась, а, значит, становился все ближе и час, когда я должен был либо помочь своему благодетелю и его брату, либо, если мне не повезет, провалить блестяще задуманный план и поставить этим под угрозу жизнь короля Карла, находящегося в заточении. Я пытался вернуть себе собранность , возвратившись к изучению трав, чьи названия я перебирал словно четки: пиретрум и тмин, зедоар и бриония, змей-трава, бузина и цикута. Жабрица, жеруха, шарлот. Какое изобилие! Это что ? Шпажник. Это ? Гелио...Гелиотроп. Господи ! Какое-то медвежий корень, богородичная трава, дубровник, паслен, чемерица. Сколько же их здесь ? Калган и иссоп, козлиный рог и колуфер, переступень и эстрагон. Да... Что болезнь ? Сама смерть перед лицом такого множества трав уже не казалась неизбежной. Что если она вот-вот отступит перед армией этих трав, получивших свою силу у природы, всегда сохраняющей способность к перерождению ?

Наступила ночь. Я лежал на кровати, сложив руки под головой, не замечая непривычной жесткости одра, твердости набитой соломой подушки и тонкости прохудившегося суконного одеяла, под которым в такой холод можно было спать только одетым. Я думал о том, что сумбурные, во многом противоречивые впечатления истекающих суток значительно притупили во мне те ощущения, с которыми я въезжал сюда прошлой ночью, и которые усилились при расставании с отцом, надламывая мою душу, нещадно надрывая её. Несмотря на тяжесть обстоятельств, приведших меня сюда, несмотря на их исключительную трагичность, все вчерашнее каким-то образом уже отошло на второй план, а перед глазами теперь сменяли друг друга картины монашеского быта и калейдоскоп ярких личностей с их идеями, надеждами и удивительным образом мыслей, подчас ничтожным и бренным, подчас - пафосно целеустремленным. Монашество казалось мне сейчас смесью глубочайшего невежества и каждодневного страха, к которому, кроме естественного ужаса перед набегами язычников, примешивался ещё и трепет перед дикими созданиями собственного, погрязшего в заблуждениях ума. Из монахов кроме Одо и Вирдо я пока не встретил никого, кто бы восхитил меня, не оттолкнув либо самолюбием, либо двуличием, либо низостью побуждений, либо непроходимой глупостью. Не может быть, чтобы иночество существовало для того, чтобы быть пристанищем пороков и скопищем злоупотреблений, уподабливая обители зоопаркам, в которых животные в перерывах между справлением надобностей и поглощением пищи гримасничают, являя неразвитость пустопорожнего ума. Но для чего тогда оно было придумано, все расширяясь и плодя повсюду один монастырь за другим ? Я где-то слышал, что обители должны быть "lumen lucernae super statuam candelabri", светочем в мире нравственных изъязвлений, и - странное совпадение - в названии "Luxovius" присутсвовало слово "lux", то есть "свет". Они должны одарять мир знанием, возводить к духовности, очищать и преображать его косность светом своего несотворенного сияния, становясь краеугольным камнем пресуществленного духовностью царства. Получается же наоборот: они лишь культивируют все людские недостатки, содержа притоны всяческих несовершенств, оказываясь самым полным сводом того, что препятствует прогрессу человечества. Получалось, что прорыв к жизни, в которой осуществились бы евангельские чаяния, должен был наступить не отсюда, где новозаветный свет почти потух, и сознание, погрязшее в извращениях духа, лишь отягощает собою бытие, а из другой, может даже противоположной среды. Откуда ? Я ещё слишком мал, чтобы это понимать, но из головы не выходили идеи Рожера. Некий монарх, достаточно влиятельный, чтобы сплотить общество вокруг себя и достаточно прогрессивный, чтобы вынашивать самые возвышенные идеалы - он может быть способен объединить под своим скипетром территорию всего мира, восстановив Империю, а затем, господствуя над ней вседержавно, из присущего ему благодатного духа возвести на земле царство незыблемого благочестия, в котором бы уже не было места ничему кроме совершенства. Но где отыскать такого правителя ? Рожер с уверенностью говорит о Карле, наследнике Карла Великого, и, значит, следовало сделать все, чтобы возвратить его к власти. Возможно это и так.

Отзвучали гимны и уроки полунощницы, и, точно также, как Вирдо, кряхтя, возлег на свою постель, все монахи разошлись по кельям, чтобы продолжить прерванный сон. Наступало время действовать. Как я заметил, дверь у нас была слишком скрипучая и, не желая привлечь к своим действиям внимание садовника, я выбрался через окно. Идя на всякий случай в тенях строений, выросших от полной луны, я, перебегая от кельи к келье, стремился незаметно проскользнуть к дому аббата. Один раз, проходя вблизи кладбища и оскальзываясь в грязище, я оступился и уже хотел расчертыхаться, но увидел заворожившую меня картину: под ярким лунным светом, вытягивавшим все тени так, что они вот-вот разорвутся, склонившись над свежевырытой могилой, недвижно, походя на собственное надгробье, стоял ризничий Киза, избывая наложенную епитимью. Он едва слышно бормотал время от времени, глубоко и горестно вздыхал и подбрасывал иногда в яму комочки земли, словно репетируя прощанье с самим собой. Пригнувшись, я обошел его и, миновав ещё пару келий, добрался, наконец, до резиденции Одо. Он и его брат нетерпеливо ждали меня и, дав ещё раз необходимые наставления, подсадили меня к дымоходу, проведенному под самым потолком. Кроме того, что он был чрезвычайно узким, походя на кротовью нору, меня постоянно пробирало на то, чтобы чихнуть что есть силы - так я навдыхался поднявшейся копоти - и я с трудом удерживался, стараясь дышать ртом, словно рыба. Наконец, разобравшись в сплетении дымоходов, я протиснулся к той комнате, которая отведена была аббатом для размещения вещей делегации. Я слышал храп, прерываемый бессвязным лепетом, вызванным ночными наваждениями, но едва только собрался выбраться из своего дупла, как лестница заскрипела под чьими-то шагами и в дверь тихо, но требовательно постучали. Потом ещё и ещё раз до тех пор, пока храп не прекратился, и, спавший как младенец человек, не поднялся и не пошел встречать

полночного гостя. Наконец, засов открылся, дверь распахнулась, и какая-то тень прошмыгнула в комнату. "Ты откуда взялся ?" - раздался удивленный голос разбуженного, в котором я сразу узнал Бовона Шалонского. "Тс-с-с. Ты один ? Наверное, я здесь не случайно и не появился б не будь на то оснований, заставивших меня мчаться за вами посреди ночи. Те известия, которые я получил, заставили меня срочно броситься вскачь". "Что опять случилось ?" ;"Пока, слава Богу, ничего, но могло бы, когда некто, не посоветовавшись, начал принимать скоропалительные решения. Скажи, кто придумал ехать через Люксейль ?" ;"Я. Но что в конце концов происходит ?" ;"А ты громче не можешь говорить ? Аббат этого монастыря является сообщником наших врагов, быть может даже их вдохновителем. Я узнал об этом сегодня благодаря чистой случайности". ;"Одо ? Не может быть ! Он всегда нам помогал и его голос никогда не звучал против наших намерений". ;"Так думал и я, но он оказался хитрой лисицей, только по видимости сочувствуя нам, на поверку же строя козни вместе со своим братцем". "Но я только сегодня беседовал с ним и поведал ему все наши планы..." "Как ?!" "...и он не возражал мне, никаким образом не выказывая себя несогласным". ;"Ты ему все рассказал ! Черт тебя возьми, ты просто тупица, Бовон. Теперь нам нужно землю грызть, чтобы выбраться от сюда. Сегодня днем мне здорово повезло - удалось расправиться с мерзавцем Сегобертом. Это тот, который отнял у меня недавно замок Роснай. Вчера он поплатился за это жизнью собственной семьи, а сегодня и сам отправился к праотцам. У него остался ещё один малец, но я и его обязательно найду, чтобы растерзать в клочья, ведь ты не представляешь, как сильно Сегоберт вывел меня из себя ! Так вот, у этого пса при себе было занимательное письмецо. На-ка, почитай. Да не зажигай свет ! Прочти у окна". Мое сердце лихорадочно забилось, словно птица в силках, и мне показалось, что его громкий стук сейчас станет слышен в комнате : ночной гость оказался Гилдуином ! С самого начала в голосе незнакомца я улавливал, пусть и безотчетно, знакомые тона, и теперь было ясно, где я мог их слышать. После упоминания имени моего отца я ужаснулся догадке о том, что сам изверг был сейчас рядом со мной. Он убил мою мать и братьев, а теперь меня потрясла весть о смерти ещё и отца. Мой папа, на которого обратилась теперь вся моя сыновья любовь и который ещё вчера был рядом со мной, теперь был так же мертв, а его убийца, не угомонившийся и на этом, этот непримиримый палач был сейчас так близко, да ещё и похвалялся своим преступлением. Я тихо заплакал...Бовон стоял у окна, подставляя письмо лунному свету, едва читая спросонья. "Это ужасно ! вымолвил он наконец, сворачивая его в глубокой задумчивости. - Сегоберт просит аббата простить ему смерть своей жены. Видимо, Одо был сильно влюблен в нее. Ты что ли её убил ?" "При чем здесь это, какая там ещё жена. Мне наплевать, ты дочитай до конца". "Да дочитал я. Рожер - брат Одо от конкубины. Это весьма неожиданная новость". ;"Теперь ты понимаешь, какой опасности ты здесь подвергаешься ? Они вдвоем наверняка задумали убить тебя или взять в заложники или что-либо еще, лишь бы не допустить делегацию к Папе". ;"Не думай о людях по себе, - не без брезгливости проговорил Бовон. - Одо не из тех, кто считает оружие сильнее слова Божьего". "Как ты можешь так думать ? Теперь ! Когда ты все знаешь! Одо и граф Лана - в сговоре. Тебе письмо разве не открыло глаза ? Одо принял пострижение не потому, что он безупречен, а от того, что подлец Сегоберт отбил у него девку. Внутренне же он нисколько не изменился и, я тебя уверяю, действует сейчас заодно с Рожером, который теперь тоже наверняка здесь, вместе с ним. Вы все здесь в ловушке. Вас приманили, завлекли как крысу в мышеловку". "Все-таки ты в словах будь поосторожнее, Гилдуин, ведь если я крыса, то ты - настоящая випера". "Да...да как ты смеешь ? Ух ты какой, Бовон, оказывается. Я вижу, что ты забыл, как ты стал епископом. Так я напомню, сколько людей полегло тогда у твоей кафедры". ;"Но все, все. Все. Хватит. Говори, зачем ты приехал и чего хочешь". ;"Значит так, делегация должна немедленно уезжать отсюда. Все, что вы везете, должно быть в целостности и сохранности. Папа должен получить свои дары, а Хугон - взять взамен архиепископство. И вам следует поторопиться, ибо весьма дрянные новости доходят из Италии. Говорят, Мароция захватила Папу в плен и измывается теперь над ним, требуя титула для своего муженька. Какова Мегера ! Нужно успеть воспользоваться лояльностью Иоанна, а его тяжелое положение - как раз нам подмога, ибо он выполнит все, чтобы мы его вызволили. Поэтому езжайте немедля, если не хотите, чтобы шайка Рожера отправила вас сейчас в объятья к Феодоре. А это осиное гнездо...Я его беру на себя". Тут Гилдуин снял огромный рог, висевший у него на груди, высунулся в выходящее на задворки окно и тихо протрубил - звучание у рога было очень низким и гулким - давая условный знак. Через некоторое время в комнату поднялся ещё один сорвиголова из его окружения. "Это Бенвенуто, - представил Гилдуин. - Мы с ним проникли сюда, дабы изучить ситуацию. У меня много людей, которые ждут сейчас у леса. Бенвенуто, скачи немедленно к ним и скажи, что можно начинать. Держи давай мой рог, и когда подъедите к монастырю обязательно дай мне знать, дважды протрубив в него. Если что-то будет не в порядке - труби один раз. Ты, Бовон, скажешь всем своим, чтобы оставались на местах и не попали случаем под горячую руку моих молодцов, которые быстро очистят монастырь от заговорщиков. Они устроили ловушку для нас, а мы выкопаем могилу для них. Хитрость всегда сильнее. Давай, Бенвенуто, живо". Разбойник вновь скрылся за дверью, а Гилдуин с Бовоном остались в комнате, собирая вещи на вынос.

Представьте же мои чувства, которые я испытывал, становясь свидетелем этого разговора ! Я не только не был в силах выполнить возложенное на меня поручение, не только был поглощен страшным известием о гибели отца, но и узнавал вдобавок, что орда не знающих меры человекоубийцев вот-вот ворвется в монастырь, чтобы сеять повсюду смерть и разрушение. Я уже начал тужиться, чтобы пропихнуться обратно, желая предупредить Одо об опасности, но тут началось такое...Дело в том, что бедняга Киза, в стенании созерцавший собственную могилу, стал невольным соглядатаем приезда Гилдуина в монастырь. Тот, конечно, и предположить не мог, что кто-то будет бодрствовать в столь поздний час, да ещё и выстаивать при этом на кладбище. Поэтому, спешившись и привязав своего коня к одному из надгробий, Гилдуин смело направился к кельям, дабы рыскать там в поисках Бовона. Киза видел и его и Бенвенуто, оставшегося в стороне и все ещё не слезавшего с лошади. Ризничий проследил путь подозрительного незнакомца и, чуя, что дело неладное, немедленно пробрался к аббату и сообщил ему обо всем. Далее и Одо и Рожер мыслили с молниеносной быстротой. Сами отпетые интриганы, они учуяли нависшую над ними угрозу и выскользнули к амбару, стоявшему позади кладбища, чтобы следить оттуда за вторым из непрошеных гостей. Когда в ответ на позывной Гилдуина Бенвенуто отправился к резиденции, Одо уже хотел задержать его, но Рожер сделал знак повременить, ибо он смекнул, что если они остановят его сейчас, то тогда ничего не узнают, а если же они не тронут юношу, то он скорее всего возвратится с ценными сведениями. Так и случилось. И, когда, позванивая шпорами, Бенвенуто поспешил обратно, на него внезапно обрушились два здоровенных детины, которых представляли собой мой благодетель и его брат. Они буквально выбили из него признания и, подивившись чудовищности задуманного злодеяния, решили, что действовать надо немедленно, ибо, хотя им и удалось прервать сообщение Гилдуина со своей сворой, Бовон уже начинал готовиться к отъезду и вот-вот должен был покинуть дом аббата вместе со шкатулкой, содержавшей заветное послание Папе. Не долго думая, Рожер схватил под уздцы коня Бенвенуто и приказал брату запалить его попону. Лошадь неистово заржала и в безумной скачке бросилась во двор, так как она постепенно умирала и пыталась убежать от охватившего её огня. В этот момент Гилдуин и епископ как раз готовились к сборам. Услышав очумелое ржание, в одно мгновение поднявшее на ноги весь монастырь, они бросили все и выбежали во двор, думая, что на обитель напали люди Рожера, которым теперь нужно было противостоять. "Быстро собери всех воинов и приготовь их к отпору. Одо все-таки оказался первее нас. Смотри, они убили Бенвенуто!" Какая паника началась в монастыре ! Особенно больший ужас испытывали монахи. Они босиком, с подвернувшимися полами ряс, шлепали по двору, без толку причитали и хватались за головы, словно их волосы сейчас тоже начнут гореть, как огонь с попоны перешел на лошадиную гриву. Окруженная огненным ореолом, погибавшая в страшных мучениях лошадь, ничего не видя перед собой, кидалась на ограду, сшибала и переламывала кости любому, кто попадался ей на пути. Солдаты, сопутствовавшие делегации, проявляли меньше суматохи, нежели монахи, и, увещеваемые призывами Бовона и Гилдуина, которого они знать не знали, но, почему-то, слушались, выстраивались и вооружались, готовые противостоять невидимому врагу. В это время лошадь издохла и с тяжким вздохом рухнула посреди двора, на глазах у всех обугливаясь огнем и исходя зловонием. Я же, едва придя в себя, воспользовался ситуацией, спрыгнул в комнату, нашел ларец, который я хорошо представлял по описанию Рожера и поменял одно письмо на другое. Потом я подбежал к окну, к которое трубил Гилдуин и, не задумываясь, полетел вниз. Через некоторое время Бовон и его спутники выяснили, что никто на них не нападает и следует, не теряя, однако, бдительности, попытаться разобраться в происшедшем. Гилдуин втянул в сговор Шалонского епископа, ведь у того теперь были все основания для обвинения Одо в убийстве. Труп Бенвенуто они найти не смогли, так как Рожер спихнул его в отхожую яму, но само преступление налицо. Итак, Одо должен был быть пленен и взят ими с собою в Рим, где он предстанет перед папским судом и будет приговорен к смерти - отличный способ спокойно устранить своего противника. Через полчаса все было готово для того, чтобы предъявить аббату обвинения. За этот срок все делегаты успели успокоиться и собраться в дорогу, чтобы прежде времени покинуть этот монастырь, от которого они ожидали все-таки большего уюта. Теперь они жалели, что остановились здесь, а не в каком-нибудь ином монастыре, где никакие кошмары, никакие горящие лошади не поднимают людей среди ночи. Краткое заседание проводилось прямо во дворе возле лошадиного трупа. Разочарованный Аббон переменил милость к аббату на гнев, и теперь все три епископа чинно и с суровейшим видом воссели на принесенным из скриптория стульях. Позади толпились чертыхавшиеся сеньоры и солдаты, не прекращавшие нервно озираться. Секретари ловко орудовали стилями, занося в епископские церы протоколы этого знаменитого суда. Была ещё глубокая ночь, которая, несмотря на полнолуние, создавала впечатление, будто действо происходит в зале, где погасший свет свидетельствует о запрещенности собрания. "Итак, - начал чрезвычайно гневный Бовон, - я знал, что нам не следует здесь оставаться на ночь. Этот монастырь поистине пристанище бесов, где воплощаются видения больного рассудка. Ну как, Аббон, неужто ты хорошо отдохнул нынешней ночью ? Я тебя уверяю, теперь эта ночь сама будет сниться по ночам. Итак, к глубочайшему прискорбию, среди нас есть волк, на пагубу души поставленный во главе смиренного стада Христова, - он обратил свой взгляд на Одо, стоявшего перед судом со связанными руками, - убийца и клятвопреступник. Человеконенавистник. Каждый из нас знает, что зло должно быть наказано, но этот человек - это просто воплощение зла. Он нарушил все законы, установленные и Богом и людьми. Сегодня, когда каждый из нас придавался сну, он, исходя из цели запугать нас и не дать продолжить свой путь, убил нашего верного воина и позорнейшим образом умертвил его лошадь В виду неслыханности содеянного им, считаю, что нет необходимости ждать решения епископа Безансона и, заключив Одо под стражу, мы должны привлечь его к папскому суду для проведения показательного процесса по искоренению зла среди прелатов и очистке садов, возделываемых духовенством, от пагубных сорняков. Все согласны ?" ;"Все ! - выкрикнул Одо прежде всех. - Я за то, чтобы в церкви не было места никакого рода нечестию, но прежде, чем вы повезете меня в Рим, я осмелился бы спросить, какие доказательства моей вины вы видите в случившемся происшествии ?" ;"Все доказательства я оставляю при себе и намерен предъявить их лично Папе". ;"А, ну что ж, придется...Киза, где ты ? Придется тебе отправляться в Рим вместе с Бовоном. Монастырю, конечно, будет тебя не хватать, но..." Лицо Бовона выразило недоумение : "Для чего нам этот монах, запуганный как мышь ?" ;"Дело в том, почтенный епископ, что он видел, как именно все произошло. Эта ужасная драма разыгралась прямо на его глазах". Бовон растерянно уставился на Кизу, стушевавшаяся фигурка которого в самом деле выражала робость и замешательство. Потом он понял, что показания ризничего являются лишь уловкой аббата, призванной отвратить обвинения, и поэтому он решительно покачал головой: ;"Как он может свидетельствовать об обратном тому, что для меня яснее Божьего дня ! Я не стал бы обвинять Одо, если бы не знал наверняка, что именно он совершил это преступление. Попытка утвердить противоположное равносильна стремлению оклеветать меня и признать лжецом. Все, что на уме у этого человека, может быть только от лукавого и поэтому слово мы ему давать не будем". Но тут остальные епископы, тихо переговаривавшиеся друг с другом, посчитали нужным воспротивиться мнению Бовона. Аббон Суассонский, который без поддержки епископа Труа никогда бы не решился противоречить епископу Шалона, высказал такое рассуждение : ;"В самом деле, Бовон, у нас нет никаких оснований не доверять вам, и если вы сказали, что уверены в виновности Одо, значит такая убежденность небезосновательна. Я не знаю, что заставляет вас утаивать сейчас известные вам подробности, но не напрасно, видать, тати прибегают к помощи ночи, потому что её чернота многое скрывает от нас, наполняя сознание двусмысленностями. Кто-то увидит волка, а другой в этом же узрит человека. Поэтому, я думаю, что чем более у нас соглядатаев, тем сильнее можем мы быть уверены в том, что возмездие будет совершено по заслугам. Наше мнение - Киза должен говорить. Хоть лицо у него и не выглядит облагороженным честностью, но оно выражает столь сильное простодушие, что мне не представляется, будто можно было бы подозревать его в сознательном вранье". Если бы не темень, всем, я думаю, открылось бы, как Бовон побагровел от ярости, но он усмирил свой гнев и дозволил говорить монаху. Киза, откашлявшись, начал : "По епитимье, которая наложена была нашим настоятелем, о здравии которого молим Бога деннонощно, по наказанию, которое искупило бы мои проступки и преследовало единственную цель исцеления моей души, я не ложился спать после полунощницы, пребывая на кладбище и тогда, когда остальные уже возвратились к своему сну. Все братья подтвердят, что таковое воздаяние в самом деле было мне присуждено минувшим днем". В толпе монахов раздались многочисленные одобрительные возгласы. "Так вот, долгое время я мог беседовать только со звездами и с самим собой - вокруг стояла полная тишина и всеобщий покой. Как вдруг.." ;"Что ?" - нетерпеливо перебил Бовон. ;"Вдруг страшное и причудливое видение представилось моим глазам. Откуда-то с неба ринулся к земле и воспарил над нею, повергая все в коленоприкновение, ужасный орел, равный по величине сотне лун и тысячам звезд. Его крылья - словно ангельский меч, что отделяет небо от земли на всем пути от Восхода до Заката, от Аквилона до Септентриона. Из пасти его вырывался огонь ядовитый, и в отблеске этого огня я увидел всадника, ехавшего там, где стоит город Юлия Цезаря. Огромная птица взмахнула своими крылами, метнулась вниз и, схватив путника, вознесла его вместе с собою в глубину ночи. На чудо такое взирал я с содрогновением великим, немало поколебавшись в своем уме. Многие рассказывали о птице, похищающей людей, но никому ещё не удавалось видеть её. Я же узрел все ныне собственными очами и немало перетрусил при этом в душе. Господи, это такой кошмар..." Речи Кизы вызвали великое волнение у всех, присутствовавших на суде. Особенно впечатлительными были монахи, из которых одни закрестились, другие завопили, а иные заплакали. Снова раздались возгласы об исчадии ада, рожденного в немыслимом блуде, и среди подобного смятения даже бывалым воинам, не раз рисковавшим жизнью, стало не по себе. Я хлопал глазами : какой ещё орел, ведь Бенвенуто убили ? Но тут же сообразил, что рассказ Кизы сполна является выдумкой Одо, который таким образом воспользовался всеобщими домыслами, в реальности которых не сомневался никто. Епископы Труа и Суассона закивали головами, находя подтверждение рассказам, которые давно уже были в ходу и теперь снова сбывались. Даже Бовон прикусил язык. Не он ли уверял Одо в убежденности в том, что подобная птица на самом деле существует? Он знал, что речи Кизы лживы, но придраться к ним, объявить вымыслом не мог, сам защищая реальность чудища. Все, что он мог сказать теперь, он в итоге и сказал : "Дела дьявола так черны и так многочисленны, что на него можно списать любое человеческое злодеяние. Чем докажете, что видение не померещилось возбужденному уму или, что ещё хуже, не измышлено намеренно, дабы обелить запятнавшего себя аббата ?" ;"Я, - сказал Одо, - мог бы подождать до встречи с Папой, но я не хочу один на один говорить то, что нет смысла скрывать перед всеми. Расскажи, Киза, что ты нашел на том месте, где погиб несчастный всадник". ;"Я увидел там коготь этой птицы. Может, его откусил тот, кто стал её жертвой, может, он просто обломался при схватке. Посмотрите, на нем видна запекшаяся кровь". С этими словами ризничий представил поразившимся взорам большой рог, который Гилдуин передал Бенвенуто, и идея представить все таким образом пришла в голову именно Кизе, который неожиданно вспомнил, как Ионе пригрезились святой Реми и святой Мартин. Все зароптали, дивясь находке, столь непреложно иллюстрировавшей картину, обрисованную Кизой. Бовон же понимал, что его хитроумно провели и теперь ему не удаться склонить собрание в свою пользу. Поэтому он пылал самой лютой злостью и проклинал Гилдуина, надоумившего его затеять этот самосуд, выставивший на посмешище самого епископа. Рассказать же правду он не мог, ибо этим навеки очернил бы себя, так как ему пришлось бы прилюдно поведать о своей связи с Гилдуином Черным. "Вот почему воспылала лошадь, - воскликнул кто-то, по-моему, Иона. - Огонь дыхания, что истекает из уст ящера, объял её и изжег заживо". Затравленность и забитость монахов, чье душевное состояние вызывало истую жалость, трудно передать. Если бы не необходимость отстоять свою жизнь, Одо вряд ли бы пошел на то, чтобы воссоздать идола, прельщавшего умы, но теперь он сказал : ;"Ну что же, Бовон, я вынужден признать вашу правоту. К несчастию ваши опасения относительно существования чудовищного хищника самым прискорбным образом подтвердились, и эти события отчетливо подчеркнули теперь верность гипотезы, которой я всегда отказывал в здравомыслии. Вы, как всегда, превзошли всех своей мудростью, святейший отец". Одо поклонился Бовону, тот же поднялся и сказал : "У нас больше нет времени здесь задерживаться. Впереди у делегации очень длинный путь. К тому же нам не следует находиться там, где хозяйничает прародитель зла. Поэтому всем по коням. Мы отправляемся в дорогу немедленно". Солдаты, унизанные всевозможными атрибутами головорезов; сеньоры, чьи мечи редко вынимались из ножен, но зато были инкрустированы драгоценными камнями; епископы, походящие на нищих паломников, с восковыми табличками по бокам, исписанными протоколами суда, получившего потом всеобщую известность - вся делегация продолжила свой путь, покидая монастырь через южные ворота, распахнутые Арульфом, который на этот раз с удовольствием поспешил их растворить. Взлелеявшие беспокойство монахи расходились по кельям, немолчно взывая к Божьему имени. Несколько мирян повлекли лошадиный труп в выгребную яму за пределы обители. Двор был переполнен гарью и вызывающим рвоту смрадным душком. Часть ограды, зажженная обезумевшим, слепо бросившимся на неё скакуном, все ещё курилась едким дымом, хотя вся вода из чанов, оставшаяся в них после омовения, была вычерпана для погашения пожара. Торжествующий, но уставший аббат повел меня в свою резиденцию, где его ждали поздравления брата. С легким чувством я передал тому письмо, из-за которого и произошел весь этот сыр-бор. Довольный Рожер нетерпеливо распечатал его и быстро пробежал глазами, убеждаясь, что это именно то, что нужно. "Молодец ! - похвалил он меня, хотя мои заслуги в этой истории были наименьшими. - Смотри, Одо, как беззастенчиво они лгут самому Папе, выдавая желаемое за действительное : отпрыск Хериберта, оказывается, был избран беспрекословно и единогласно. Я-то точно знаю, что они брешут, ибо был в тот день в Реймсе и видел, как его улицы и площади казались словно запруженными конницей графа и примкнувших к нему сторонников. Стращая своей силой, они вынуждали иереев подчиниться их воле, а теперь вытянутое таким образом согласие выдают за всеобщее волеизъявление. Опять же завышают возраст Хугона : ему, видите ли, не пять лет, а все десять. Чтобы ввести в заблуждение бедного Папу они не гнушаются ни какими ухищрениями. А вот это что ? Смотри-ка что они пишут : В качестве доказательства нашего могущества и в знак того, что силе и власти короля Рауля Вы можете доверять, ни в чем не сомневаясь, посылаем Вам, блаженнейший отец, сей предмет, запрятанный в письме. Вы узреете его - и уже не будете ведать ни каких колебаний." Прочитав эти строки, Рожер задумался, на всякий случай взглянул на оборотную сторону письма, разумеется, чистую и недоуменно пожал плечами : "Интересно, что за предмет они имеют в виду. Припомни-ка , Адсон, кроме письма в шкатулке ничего больше не было ? А к письму ничего не было привязано, прилеплено ? Это очень важно. Поклянись, что ты ничего не находил...Ладно, мы это упустили, потому что не знали об этом. Как бы то ни было, дело сделано. Теперь остается ждать, пока Папа не пришлет нам ключи от темницы Карла". Рожер ещё раз поблагодарил нас, крепко обнял брата и стремительно вышмыгнул из дома так же незаметно, как он всегда куда-либо входил или выходил. Так как в дальнейшем я уже не намерен возвращаться к этому эпизоду, то сразу скажу, что задуманная им хитрость, эта головокружительная авантюра, сработала, и Иоанн послал всем сеньорам и епископам призыв освободить Карла и признать его власть. Под напором всеобщего мнения и боясь отлучения от церкви Хериберт вынужден был выпустить своего порфироносного пленника. Правда, вернуть Карлу полноценную власть все-таки не удалось - это объяснялось сменой Папы - и через некоторое время злосчастный монарх опять был возвращен в темницу, где он и умер в 929 году в полной нужде и безнадежности.

Заплетаясь от утомления, я направился к келье Вирдо. Я не торопился. Мне хотелось насладиться свежестью ночного ветра, откуда-то издали доносившего запах увядшей и прелой, слежавшейся листвы. Где-то в глухих балках сырой лист уже скопился целыми залежами и ждет, когда же, припорошенный снегом, он сможет незаметно исчезнуть, окончательно слиться с землей. Осень делает всех нищими, отбирая у каждого его богатство и нагие, обобранные стужей ветви, трепещут, объятые унынием. Я вдыхал этот приносимый издали запах сырости и уныния, а когда сунул продрогшие руки в карманы, то в левом из них нащупал что-то маленькое, похожее на камушек. Вынув это, я обомлел : в руке у меня был отнюдь не камушек, а изысканный перстень, камни которого причудливо играли, отражая полуночный звездный свет. Это ж то, что искал Рожер, исходя из неясного намека в письме ! Но я не обманывал его, нет, я и предполагать не мог ни о каком перстне. Должно быть, он был упрятан внутри свернутого в трубку письма, а, когда я нырнул в окно, бухнувшись затем на землю, он выскользнул из складок пергамента и осел у меня в кармане. Я пристально осмотрел его и, к ужасу, понял, что это был перстень самого Карла, находившегося ныне в заточении, ибо по ободу кольца, была выгравирована надпись : Король Лотарингии Карл. Рожер был уже далеко и, поддавшись этой успокоительной мысли, я сунул перстень обратно в карман. Такая реликвия...И потом, как знать, быть может она мне ещё пригодится.

Пока же я залез в холодную кровать и ещё долго не мог уснуть, наполненный впечатлениями. Я все ворочался с боку на бок, но потом вспомнил наставления Вирдо, сбегал в кладовку за травой полыни и положил её себе под подушку садовник сказал, что от этого приходит сон, долгожданное и сладкое беспамятство. И я уснул.

год 1917

Однажды хмурым осенним утром, что случаются в конце сентября, я сидел на веранде своей дачи в Вырице, пригороде Петрограда, мерно покачиваясь в скрипучем плетеном кресле, кутая зябнущие ноги в широченный плед и любуясь живописнейшей картиной природного бесчинства, развернувшегося прямо за палисадником - красотой то подслеповатой, то слепящей седины триумфально умирающего леса. Где-то в глухих балках и промоинах источался, пронырливал и мучил всю округу терпкий, крепко настоенный аромат промозглой прелости. Из ополосков луж омытым сизарем взмывало ввысь супившееся небо. Оставляя в лесу обширные редины, березки сгрудивались у деревни, расхаживали почтальоншами и в виде палой листвы разбрасывали письма, газеты, и телеграммы всем тем, кто подписался на известие о том, что природа сошла с ума. Над ними, как опивки вчерашних ливней, кружило густое сеево мокряди. Глядя на все на это я радостно поеживался, потуже запахивая полы моей теплой фуфайки и с наслаждением попыхивая трубкой. Надежно отделенный от осенней кутерьмы наглухо задраенной оконницей, куржавившейся моросью, я размягченно предался зрелищу природных сатурналий: и огненному монисто хохочущих, рыжеволосых крон, и перекати-полю вороха взбалмошной листвы, и редким просветам мрачнеющего, но свищеватого неба, и всей этой вообще толчее, грозившей ворваться в мой уютный дом праздничной, святочной толпой с вертепом. Правда, чем больше я упивался картиной стихии, тем сильнее мое внимание привлекала береза, стоявшая особняком от всеобщего буйства, скромно и женственно грустно склонившаяся у ограды соседнего дома. В её облике, бежавшем развязности, в её осанке, в которой податливость сосуществовала с достоинством, мне виделись черты моей милой жены, которая вот уже несколько дней как уехала в город. Знакомые глаза, знакомые волосы и губы были скрыты в ветвях, словно старые надписи палимпсеста. Но я угадывал их и бережно для себя восстанавливал, складывая из шелестящих листьев, как из камушков смальты, мозаичное панно с образом дорогого мне человека. Картина упрямо не желала заканчиваться !

Пока я тешился этим занятием, наступил полдень, и тихий, осторожный удар ходиков отвлек меня от стариковски пустой, но приятной затеи. Еще раз прочувствовав свою полную защищенность от всех невзгод окружающего мира, предвидя день, наполненный праздностью и истомой, я оправился в кресле, раскурил потухшую трубку и решил заняться изучением городских газет. Примерно в течении часа я был погружен в тягостное чтение, озабоченно, с глубокой грустью узнавая последние новости из революционного Петрограда, сообщавшие о роковом крушении последней христианской империи - третьего Рима, этом заключительном, репризном глиссандо всемирной исторической какофонии, последнем, давно предрешенном акте самой полной и окончательной уже апостасии. "Et cum cessaverit imperium Romanum, tunc revelabitur manifeste Antichristus et sedebit in domo Domini in Jerusalem". Кто это сказал однажды ? Я глубоко задумался, пытаясь вспомнить, где я мог прочитать или услышать неожиданно пришедшую мне на ум цитату. И что-то глубоко запятое в моей заросшей, как перелог памяти, дало о себе знать, отозвавшись тупой, кургузой болью, саднившей нутро, словно слеза зажатая в ладони.