Повести с реки Л.А. Колм Тойбин


Во время локдауна я вел дневник. Я начал с того, что записал дату начала моей собственной личной изоляции – 11 марта 2020 года – и место: Хайленд-парк. В первый же день я перенес туда надпись, которую в то утро увидел на фургоне для кемпинга: «Улыбнитесь. Вас снимают». Я не мог думать ни о чем другом после этой первой записи. После этого ничего особенно и не происходило.

Я бы и рад сказать, что каждое утро вставал и писал по главе, но вместо этого я валялся в постели. Позже, в течение дня, я был занят тем, что сокрушался по поводу музыкальных пристрастий моего партнера, ставших еще более невыносимыми, когда Г. купил новые колонки, которые очень отчетливо выдавали то, что раньше раздавалось приглушенно. Все люди делятся на тех, кто в позднем подростковом возрасте начал слушать Баха и Бетховена, и тех, кто нет. Г. относился ко второй категории. Вместо этого у него была огромная коллекция виниловых пластинок, музыка на которых была отнюдь не классическая и в большинстве своем мне не нравилась.

И мы с Г. никогда не читали одних и тех же книг. Его родной язык был французским, а мышление – абстрактным.

Поэтому, пока я читал Джейн и Эмили, он в соседней комнате погружался в биографию Жака и Жиля Вильнёв[1].

Он читал Гарри Доджа[2], я читал Дэвида Лоджа[3].


В небольшом городке на Среднем Западе живет один писатель. Я запоем прочитал две его книги – мне понравилось, насколько эмоционально обнаженным он представал в своей прозе. Хоть я никогда и не был с ним знаком, мне искренне хотелось, чтобы он был счастлив.

Я был очень рад, когда узнал из интернета, что у этого писателя есть партнер, и прочел некоторые его посты об их счастливой повседневной жизни. Г. знал этого писателя лично и тоже порадовался, что тот нашел человека, которого любит.

Вскоре мы начали следить за лентой этого писателя. Вот он пришел с работы, а дома его ждут цветы. Мы разглядывали фото с цветами. Сам он готовил печенье – по крайней мере, судя по постам – и каждый вечер они вместе смотрели фильмы, которые производили на обоих самое сильное впечатление.

У каждого из нас есть призрачные люди, места, события. Иногда они занимают собой больше пространства, чем бесцветность того, что происходит в реальности. От этой бесцветности я вздрагиваю, а тени пробуждают мое любопытство. Мне нравилось размышлять о призрачном писателе и его партнере. Я пытался представить эдакую повесть о тихом домашнем счастье, общем пространстве, музыке, фильмах, пытался представить посты в интернете о нашей любви.

Но сколько бы я ни мечтал, по вечерам мы никак не могли выбрать, что будем смотреть. Когда мы решили, что в первую неделю будем смотреть фильмы, действие которых разворачивается в Лос-Анджелесе, в список вошли «Малхолланд Драйв» и «Подставное тело» – первый оказался для меня слишком затянутым, а второй – чересчур риторически зловещим.

Г. же не только обожал оба фильма, но, поскольку разбирался в кино, жаждал обсудить, как сцены из одного фильма могут просачиваться в другой, сколько в них спрятано скрытых отсылок и намеков. Для меня кино всегда было лишь способом развлечься. Последний час перед отходом ко сну превратился в напряженное время, когда Г. ходил за мной по всему дому, вещая, о чем же все эти фильмы на самом деле.

В такие моменты я любил его больше всего: когда он был так искренне впечатлен фильмом, задумками и сценами, воплощенными на экране, так страстно желал поддержать разговор на серьезном уровне. Но в плохие вечера я был не в состоянии ничего с собой поделать. Когда он начинал дословно – хоть и уместно – цитировать Годара, Годо и Ги Дебора, я мог лишь сказать: «Да этот фильм просто чушь собачья! Это оскорбление для моего ума!»

Я вспоминал имена великих однополых пар в истории – Бенджамин Бриттен и Питер Пирс, Гертруда Стайн и Элис Токлас, Кристофер Ишервуд и Дон Бакарди. Почему они постоянно то готовили вместе, то рисовали друг друга, то писали друг для друга тексты песен?

Почему только мы были такими, как мы? Локдаун мог бы стать для нас прекрасной возможностью попробовать для разнообразия вести себя как взрослые и наконец начать с упоением читать любимые книги друг друга. Вместо этого каждый читал еще больше того, что нравится только ему.

Во всем, что касалось искусства, он был Джек Спрэт, который не ел жир, а я – его женой, которая не могла есть мясо[4]. Меня больше всего забавляет, когда кто-то насмехается над тем, что я считаю важным, или когда то, что мне кажется смехотворным, другие воспринимают очень серьезно.


В начале локдауна я думал, что река Л.А. со всеми ее притоками просто какая-то пародия на реку. Правда откроется мне позже. И когда все это социальное дистанцирование уже пошло на спад, я надеялся, что больше никогда не услышу ни одного слова из горячо любимой Г. песни Little Raver, которую исполнял Superpitcher[5] и которую Г. так громко крутил.


Я не умею водить и не умею готовить. Я не умею танцевать. Я не умею сканировать бумаги и отправлять фотографии по электронной почте. Я ни разу в жизни добровольно не пылесосил и сознательно не заправлял кровать.

Сложно объяснить это все человеку, в чьем доме ты живешь. Я намекал, что все это родом из моего покалеченного детства, а когда этот довод не срабатывал, я говорил – не имея тому никаких доказательств – что бардачность – отличительная черта мыслителей, людей, стремящихся изменить мир. Маркс был неряхой, Генри Джеймс – грязнулей, нет никаких достоверных сведений, подтверждающих, что Джеймс Джойс когда-нибудь убирал за собой, Роза Люксембург была ужасно нечистоплотной, о Троцком я вообще молчу.

Я старался быть хорошим. К примеру, я каждый день разгружал посудомоечную машину. И несколько раз в день готовил Г. кофе.

Однако как-то раз, когда Г. сказал, что надо бы пропылесосить дом, я ответил, что он может спокойно подождать, пока я уйду куда-нибудь на чтения или вести занятия. «Почитай газеты, – сказал Г. – Взять и уйти из дома просто так уже не получится».

Сначала это прозвучало как обвинение, а когда Г. так по-галльски на меня глянул – зазвучало как угроза. Вскоре по дому с грохотом разносился шум пылесоса.

Я обожал дни, когда у нас не было никаких дел, со множеством таких же дней впереди: мы были точно пожилая чета зрелых, умудренных опытом людей, которые могли заканчивать друг за друга фразы. Единственная проблема состояла в том, что мы практически ни о чем не могли договориться.

Мы были счастливы во время локдауна, счастливы так, как давно не были. Но мне так хотелось, чтобы мы были счастливы тем же простым, умиротворенным счастьем, каким довольствовались писатель и его партнер и другие однополые пары.

Я нашел себе в саду место для чтения. Я частенько проводил время на улице, пока в доме грохотала музыка. Можно сказать, что она звучала по-домашнему. А еще громко.


Как-то раз я зашел в дом и увидел, как Г. снимает иглу с пластинки. Он сказал, что не хочет раздражать меня своей музыкой. Я так расстроился, что попытался притвориться, будто на самом деле музыка меня нисколько не раздражает. «Включи-ка обратно», – попросил я.

В первые пару секунд мелодия показалась мне классной. Внутри меня на минутку проснулся подросток. Это были Kraftwerk[6]. Я остановился и вслушался. Одобрительно улыбнулся, глядя на Г. Мне почти понравилось, а затем я совершил ошибку, попытавшись станцевать в такт.

Все мои познания в танцах ограничивались фильмом «Лихорадка субботнего вечера», который я был вынужден посмотреть в 1978 году, когда на меня повесили группу студентов из Испании, приехавших в Дублин. Фильм мне не понравился, а когда один из моих коллег, специалист по криптосемиотике, медленно, как ребенку, объяснил мне его внутреннее устройство, я возненавидел его еще сильнее.

Но все, что я знал о танцах, я знал из этого фильма. Я действительно годами зависал на дискотеках, но в них меня куда больше привлекали подсобки, украдкой брошенные взгляды и реки выпивки, нежели любые, даже самые распрекрасные танцы.

И тем не менее, пока Г. наблюдал за мной, я попытался. Я двигал ногами в такт музыке и делал волны руками. Г. старался не морщиться.

Тихонько я – сама вина – скрылся с глаз. Я чувствовал себя как мистер Джонс из этой песни: Something is happening here but you don’t know what it is, do you, Mr. Jones?[7]

Я осознал, что все это время не я насмехался над Kraftwerk, а они насмехались надо мной. «Ты недостаточно крут, чтобы нас слушать», – шептали Kraftwerk. В саду, в гамаке, свисавшем с гранатового дерева, я углубился в Генри Джеймса.

Мы заказали велосипеды через интернет. Я представлял, как мы колесим по пригороду, проезжая мимо перепуганных бунгало, в которых люди, попрятавшись, в надежде на спасение переключают каналы и с набожной истовостью намывают руки.

Я представлял, что из окон они увидят, как мы катимся мимо, точно на картинке с обложки какой-то давно забытой пластинки.

Велосипеды приехали на пару дней раньше, чем мы ждали. Единственная проблема была в том, что их нужно было собрать. Как только Г. приступил к изучению инструкции, я попытался улизнуть.

Когда он, приступив к этой грандиозной задаче, ясно дал мне понять, что я буду нужен ему на подхвате, я твердо заявил, что мне нужно отправить несколько срочных писем. Но меня это не спасло. Он потребовал, чтобы я остался и смотрел, как он лежит на земле, потея и сквернословя, и спрашивает господа бога, почему болты и гайки производители прислали не те, а винтов положили слишком мало.

Я представил себе, как писатель из интернета, тот, который был счастлив, разделяет эту работу со своим партнером, как они дружно отыскивают нужные винтики и в конце концов понимают – как понял я, но не Г., – что тонкие металлические прутья, которые, по словам Г., положили по ошибке, на самом деле нужны, чтобы добавить устойчивости передним колесам.

Я подумал о Бенджамине Бриттене, Гертруде Стайн, Кристофере Ишервуде и их половинках. Они-то наверняка знали, как создать впечатление увлеченности процессом.

И поскольку Г. был крайне разгневан – не только на велосипеды и завод, который их изготовил, но и на меня, который все это затеял, – я решил, что будет лучше призвать на помощь ту версию себя, которую я пускал в ход в школе, когда не понимал, почему x равняется y.

Я выглядел одновременно тупым, грустным и смиренным, несколько безмятежным, но крайне заинтересованным.

Вскоре, после продолжительной борьбы и тяжелых вздохов, велосипеды начали функционировать и мы, надев шлемы и маски, с радостью, ликованием и сдержанным безрассудством полетели вниз по склону холма, как двое из рекламы роскошного мыла.

Я не сидел на велосипеде много лет. Когда я позволил этому механизму пуститься по Аделанте-авеню до прекрасно названной Изи-стрит[8], а затем до бульвара Йорк, Мармайон и Арройо Секо Парк, с моей скрученной в тугую спираль душой что-то произошло.

Когда дорога не шла вниз, она бежала прямо. Движения не было, на тротуарах было лишь несколько ошарашенных пешеходов в масках.

Я не знал, что приток реки Л.А. протекает через парк и что на одном берегу есть велосипедная дорожка. Говоря об этой так называемой реке, было сложно использовать обычные слова.

Этот приток назвали Арройо Секо, что значит «сухой поток», и он действительно сухой, во всяком случае, весьма сухой, и у него на самом деле нет берегов, потому что он на самом деле и не река.

Лос-Анджелес будет чудесным, когда его закончат.

Несмотря на то что недавно прошел дождь, в этом огороженном водостоке, который вот-вот должен впасть в реку с величественным названием, воды так и не было. Мне всегда представлялось, что река Л.А. и ее маленький приток изнывали, молили о пощаде.

Но теперь, когда я на велосипеде пристроился на дорожке, то ощутил, что нашел какую-то часть города, которая была от меня скрыта.

Сюда нельзя было добраться на машине. Ни одно изображение этой странной, удручающей картины никогда не попадет в большой мир.

Не будет никаких «Приезжайте в Лос-Анджелес! Прокатитесь на велосипеде вдоль реки!». Никто в здравом уме здесь не окажется.

Но там было почти что красиво. Мне не следовало смеяться над рекой Л.А.

Пока я прокручивал в голове эти глубокие и освободительные мысли, Г. меня обогнал. Я обернулся и увидел писателя и его партнера, тех, счастливых, из интернета, в виде призраков, за которыми, изо всех сил крутя педали, следовали все счастливые однополые пары в истории. Я переключил скорость и оторвался от них, следуя за Г. и изо всех сил стараясь его нагнать.

Загрузка...