Новый Гольфстрим

Проект утвержден

Прошло два года с тех пор, как Горнов в первый раз выступил перед широкой общественностью с идеей задержания части солнечного тепла, излучаемого землей в мировое пространство, и использования этого тепла для переделки климата.

Первый год для Горнова был годом исканий, сомнений и борьбы.

По всей стране развернулись дискуссии, в которых приняли участие ученые и инженеры самых различных специальностей.

Начало дискуссиям и спорам было положено статьями и выступлениями Измаила Ахуна Бекмулатова.

Старый академик, со всей присущей ему страстностью, обрушился на проект Нового Гольфстрима.

Сама проблема переделки климата была принята, как большое, важное и необходимое дело. В этом сходились все.

Но как подойти к решению этой проблемы?

То, о чем говорил и писал Бекмулатов и что поддерживал целый ряд крупных ученых, было реально, просто и практически вполне осуществимо.

Надо продолжать так хорошо начатое дело — шире развертывать строительство водоносных шахт, поднимать на поверхность глубинные водотоки. Это даст возможность во много раз увеличить программу строительства мелиоративных систем — мощных станций машинного дождевания. Вопросы о климате в засушливых районах Кубани, Украины, Нижнего Поволжья и о сплошном озеленении пустынь будут вполне разрешены этим способом. А отепление Севера пусть выполняется ядерным горючим. Не надо ломать начатого, разрушать то, что уже дало прекрасные результаты.

Это отстаивали Бекмулатов и его сторонники.

Смелость, широта замысла и сложность проекта Нового Гольфстрима пугали многих.

Горнов не старался смягчить трудностей или преуменьшить опасность, возможные неудачи на этом пути.

Во всех своих статьях и докладах он подчеркивал, что предприятие, им предлагаемое, необычайно грандиозно, это строительство мирового значения, но оно вполне по силам Советскому Союзу. Только первое в мире социалистическое государство, освобожденное от пут капиталистической анархии, и может осуществить этот величайший проект.

Конечно, он будет выполнен не сразу. Новый Гольфстрим и система Мира-Кумских озер являются лишь первыми шагами к удержанию на земле лучистой энергии солнца и к перераспределению этой энергии. В дальнейшем, несомненно, будут выполнены еще более крупные строительства.

— Наши споры с Бекмулатовым, — говорил Горнов, — являются плодом недоразумения. Нет никаких оснований считать проект Нового Гольфстрима несовместимым, противоречащим и тем более враждебным ни тому, что делается в Мира-Кумах, ни тем огромным работам по созданию мелиоративных систем, которые ведутся на юге страны.

Не противопоставлять все эти мероприятия строительству Нового Гольфстрима должны мы, а включать нх в общий комплексный план переделки природы нашей страны. Многое из того, что сейчас строится, на что затрачивается масса энергии и труда, при Новом Гольфстриме окажется ненужным, многие планы и проекты местного значения придется пересмотреть и изменить.

Словом, всё должно быть подчинено одной цели превратить всю страну, на всем ее огромном пространстве в самую прекрасную, самую богатую в мире.

В пылу полемики многие ученые и специалисты продолжали обострять вопрос, противопоставляя проект Нового Гольфстрима, чуть не всему, что делалось в стране — всей борьбе с природой, где бы и какими средствами эта борьба ни велась.

Противники Нового Гольфстрима, люди, не верящие в осуществление этого гигантского строительства, доходили до яростных атак и на проект и на автора проекта.

В конце концов борьба с противниками Нового Гольфстрима кончилась. Проект был утвержден. В центре Москвы, в шестиэтажном доме, разместилось правление и проектное бюро Гольфстримстроя. Академик Виктор Николаевич Горнов был назначен начальником строительства.

За два года он сильно изменился. Уже не было той задумчивости, мучительной сосредоточенности, которая сквозила в нем в то время, когда он, обуреваемый сомнениями, работал над первым вариантом проекта. От его крепкой, стройной фигуры веяло теперь спокойной уверенностью.

Проект еще не рассматривался в Правительстве, еще работали комитеты и комиссии экспертов, еще не были дописаны сотни томов, составленных этими комиссиями, когда народ советской страны уже принял и утвердил «Новый Гольфстрим». Десятки тысяч людей ринулись записываться в строители Нового Гольфстрима.

«Могу ли я назвать „Новый Гольфстрим“ моим проектом?», — много раз задавал себе вопрос Горнов, видя, какое множество людей вложили свою инициативу, творческую мысль, изобретательность и знания в разработку проекта. В процессе работы проект претерпел сильные изменения.

К миллиардам калорий тепла, которые будут собираться озерами-аккумуляторами в пустынях и которыми, по первому варианту, Горнов предполагал отеплить северные районы, присоединялись теперь силы более мощные: солнечная инсоляция, притекающая в Закаспийскую низменность из пустынь Китая, и еще неизмеримо большая энергия — тепло атлантических вод, проходящих через Северный полюс на глубине 250–600 метров, течения, открытые советскими учеными во главе с Папаниным, во время их отважного дрейфа на льдине.

Эти теплые глубинные воды должны быть подняты на поверхность насосными станциями. Они и растопят чльды Арктики.

В этом варианте проекта оказалось возможным уменьшить площадь затопления пустынь и намного расширить область отепления на севере.

Чем, по праву, гордился Горнов, — это открытием койперита. Разве без ядерного горючего из этого элемента можно было замышлять такое строительство? Ведь только огромное количество энергии сможет привести в действие те сверхмощные машины, которые взломают льды Арктики. Они выведут на поверхность его глубинный слой воды толщиной в двести-триста метров.

Эта же энергия койперита будет двигать воздушные массы, собирать тучи в зонах ливней, побеждать циклоны в Заполярьи и песочные ураганы в пустынях Средней Азии.

После утверждения проекта строительство развернулось очень быстро. В разных концах страны выросли новые заводы, изготовляющие еще невиданные машины-гиганты. На север двинулись авиапоезда и дирижабли. Полярный порт ворота подводного участка — жил полной жизнью. Подводники начали сооружать на дне моря башни-насосы, чтобы двинуть на растопление льдов глубинные воды, несущие на север солнечную энергию, захваченную Атлантическим океаном под тропиками.

Перед походом на Арктику

Дирижабль Горнова пересекал Каменный Пояс с юго-востока на северо-запад. Проплыли изумрудные пятна горных озер, тонкой извилистой лентой мелькнула река, пронеслись ярко-оранжевые домики, окруженные золотым фоном полей. Отражая солнце, блеснули стеклянные крыши заводов.

Дирижабль шел с большой скоростью, придерживаясь западного склона горного хребта. Крупные индустриальные центры остались позади. Теперь внизу расстилалось море лесов с желтыми островками полей. Справа потянулась новая синяя змейка.

По всему протяжению горного хребта, на тысячи километров рассыпались ярко-оранжевые пятна. Это были крыши домов строителей Нового Гольфстрима. Эти домики неожиданно появились среди лесов, в лощинах и падях, на оголенных каменных вершинах, на уступах, свисающих над пропастями скал.

Те, кто намечал пункты для сооружений и агрегатов центрального влагопровода — ученые, синоптики и гидрометеорологи — не могли считаться с удобствами или неудобствами, с возможностью или невозможностью добраться до той или другой строительной площадки. Перед этими людьми науки, привыкшими до сих пор только наблюдать и предсказывать ожидаемые изменения атмосферных явлений, была поставлена новая задача: активно вторгаться в эти явления, вносить свои коррективы в циклоны и антициклоны, создавать, где нужно, высокие и низкие барометрические давления, мощные восходящие токи, накапливать влажные воздушные массы, передвигать эти массы в глубь материка, конденсировать пары, собирать тучи и проливать дожди.

Их не должно было останавливать то, что в пункте, намеченном ими для установки тепловых агрегатов, в местах, где могло потребоваться искусственное повышение или. понижение барометрического давления, высится неприступная скала или протянулось непроходимое стокилометровое болото.

Они ставили на карте условные знаки и говорили: для того, чтобы передвинуть или повернуть такое-то воздушное течение, нужны мощные тепловые агрегаты здесь, здесь, здесь и здесь.

Инженеры-строители не возражали.

По крутым склонам гор, через обрывы и пропасти, по топким болотам, по девственной тайге и тундре без дорог, побежали поезда и машины невиданной прежде конструкции.

Быстро перебирая короткими стальными ногами, цепляясь острыми крючьями за камни и за землю, эти сказочные змеи-горынычи не знали преград. Они лепились почти на отвесные скалы, спускались в глубокие овраги, как танки, переплывали болота и реки и везли строителям сотни тысяч тонн древесины, бетона, металла. А вверху слышался рокот моторов. Мчались воздушные поезда, буксируемые сверхмощными самолетами. Проплывали огромные корабли.

Но всего больше жизни и делового оживления вносили грузовые автожиры. Куцые и короткокрылые, они сновали в воздухе, неся в своих когтях алюминиевые ящики, похожие на обрезанную сигару.

Эти ящики, в которых были уложены приборы и машинные части, были видны повсюду. Они были предвестниками начала жизни. Их появление где-нибудь на голой вершине горы, на безлюдном острове среди болота или на лесной поляне в тайге говорило о том, что через несколько дней сюда спустится отряд строителей. Здесь вырастет красивый, уютный домик с оранжевой крышей, и гольфстримовцы примутся строить бетонные и стальные фундаменты для машин-гигантов.

Пролетев над горным озером Мауси, мимо голых скалистых утесов, дирижабль снизился над длинным плоскоспинным кряжем. Здесь, на Северной Парме, высаживалась группа строителей.

Голая, покрытая лишь мхом, вершина Северной Пармы имела вид угрюмый, негостеприимный. В глубоких лощинах лежал снег, кругом громоздились камни. Только на одной стороне кряжа, как груда валунов, лежали алюминиевые ящики да весело светились ярко-оранжевые пятна — части еще несобранных домиков. Казалось, эти оранжевые пятна, спустившись сюда из другого, радостного мира, хотели заставить мрачные утесы горы стряхнуть с себя тысячевековую угрюмость.

На балконе, в носовой части дирижабля, выстроились молодые строители. Веселые, оживленные за минуту до того, сейчас перед спуском на парашютах они стояли молча и неподвижно.

Раздалась команда начальника группы:

— Готовься!

Дирижабль обогнул гряду скал, замедлил ход и, дав обратное движение винта, почти застыл в воздухе.

— Пошел! — вновь раздалась команда.

Быстро один за другим полетели голубые комочки.

Взрываясь в воздухе, они превращались в облачка, плавно спускающиеся вниз.

Вновь загудели моторы.

Корабль полукругом обогнул вершину Северной Пармы и взял курс на север.

Горный ландшафт становился более диким и угрюмым, линия лесов спускалась все ниже и ниже к подножию гор. Всюду торчали гранитные утесы, острые пики и гребни.

Подуло холодом.

Виктор Николаевич вышел на балкон у кормы дирижабля и облокотился на перила. Рядом с ним встала Вера Александровна. Она задумчиво смотрела на проплывающие внизу горы.

Приближалась ночь. В ущельях и скалах засветились огни маяков. Навстречу плыли темные силуэты гор. Холодный ветер обжигал лица.

— Мне кажется, что мы залетели куда-то на другую планету, — проговорила Вера Александровна, — как здесь дико и необыкновенно! Посмотри, что может быть более одиноким, — показала она вдаль, где высился дикий утес Дор-Ньер.

Хребет Дор-Ньер, оторванный от главной горной цепи, чернел на фоне неба одинокий и угрюмый. Он стоял на востоке далеко от трассы, по которой шел корабль.

— И очень трудно, — продолжала Вера Александровна, — представить, что через несколько лет здесь, в царстве вечного льда, расцветут померанцы, магнолии, и люди Крайнего севера будут ежедневно кушать свои виноград, свои апельсины, яблоки. Я знаю, что это будет, обязательно будет, но представить въявь не могу. Ты понимаешь меня?

Горнов кивнул головой.

— Жаль, что Аллочки нет с нами. Эта картина запомнилась бы ей на всю жизнь. Когда она приедет сюда, здесь будет уже не Заполярье, а приморье.

Дирижабль бесшумно плыл в воздушном океане.

Впереди замелькали огни. Черные тени гор раздвинулись и открыли тысячи огней, рассыпанных, как звезды. Огни тянулись прямыми пунктирными линиями, собирались в беспорядочные скопления и снова разбегались по огромному черному фону.

Корабль проходил над городом, выросшим в течение последних трех месяцев. Здесь был штаб полярного участка строительства.

С парашютной площадки, в носовой части корабля, снова спускалась группа строителей.

На звездном фоне неба вырисовывались силуэты парашютистов. Перегнув спины и вытянув руки, точно пловцы, они бросались в воздушную бездну и сразу же тонули в темноте ночи.

Изредка с огромной высоты доносился гул воздушных эскадрилий. По небу проплывали оранжевые и зеленые огни самолетов.

Горный хребет, как бы истощив свои силы, выворачивающие из недр земли гранитные пласты, быстро шел на снижение, и теперь внизу расстилалась буро-зеленая тундра, густо забросанная серыми пятнами озер. Тундра тянулась далеко, насколько хватал глаз ровная, однообразная, безжизненная.

Дирижабль летел над Саюм-Ньером.

До мыса Ях-Пубы, вдающегося в Арктическое море, где должен был строиться головной тучегон центрального влагопровода и где Горнов хотел видеть опыт спуска и установки массивных машин с воздуха, оставалось двадцать километров.

Дирижабль вздрагивал под ударами ветра. Снежная вьюга слепила глаза. С пролива Широкого несся треск и хруст измельченного льда.

Внизу, сквозь пургу, показались жилые дома передового отряда строителей. Немного в стороне, ближе к проливу, появился сигнальный огонь. Там был фундамент, подготовленный для установки станины, которую вез дирижабль.

Из рупоров во всех концах корабля раздался приказ:

— Готовься!

Дирижабль тихо подходил к фундаменту.

— Бросай концы! — снова понеслась команда.

Как только концы тросов достигли земли, с корабля стали скатываться установщики. Сильные и ловкие, они перекидывались через барьеры и, обхватив трос специальными рукавицами, быстро неслись вниз.

В этот момент середина гондолы, где был люк, поравнялась с фундаментом.

— Крепи концы! — покрывая шум ветра, снова прогремела команда.

Началась схватка людей с ветром. Ветер сбивал с ног, бросал в лицо колючий песок. Выли туго натянутые тросы. А люди кричали, бежали, падали, снова вскакивали и тянули концы к железобетонным стоякам.

Дирижабль метался в воздухе, как пойманный зверь. Двухсотметровая громадина раскачивалась, устремлялась то в одну, то в другую сторону, но стальные канаты сильней и сильней сковывали ее движения.

Начиналась самая трудная часть операции. Чтобы установить станину, необходимо было подтянуть дирижабль так, чтобы люк его встал точно над гнездом в фундаменте.

Дирижабль, сдерживаемый тросами, еще качался.

Ветер продолжал раскачивать его огромный корпус.

Установщики, работая натяжными аппаратами, вделанными в стояки, и следя за показаниями динамометров, медленно притягивали корабль.

Наконец тросы натянулись прямыми струнами, и гондола дирижабля стала медленно приближаться к фундаменту. Порывы ветра уже не вызывали никакого движения. Корабль стоял в воздухе, как вмерзшая в лед огромная рыбина.

Из открытого люка показалась металлическая глыба. Начался спуск станины. Она двинулась к фундаменту и черед две минуты прочно уселась в приготовленное для нее гнездо.

Горнов был доволен первым опытом спуска и установки массивной машины. В дальнейшем предстояло не один десяток таких громадин спустить с воздуха.

Армия строителей сосредоточивала силы для мощной атаки на Арктику.

В Полярной бухте

В то время, как на побережье Арктического моря отряды строителей устанавливали машины для возведения гигантского тучегона и влагопровода, в Полярной бухте в те же дни разворачивалось строительство другого характера.

Эшелоны, дирижабли, аэропоезда направлялись в бухту со всех концов страны. Машины-краны и землесосы беспрерывно сползали с набережных и уходили в морские глубины. Легкие амфибии и большие подводные суда выныривали из воды чуть не каждую минуту.

Люди спокойно спускались в люки подводных судов.

Они гордились тем, что Родина поставила их на самый трудный, самый ответственный участок. Они знали, что дело, которое было возложено на них, предрешает успех великого строительства. И они знали, что страна в минуту опасности придет им на помощь.

Строительство шло на огромной площади. Возводились в разных местах отеплительные галереи и, для перекачки из глубины теплой воды, башни с сверхмощными пропеллерами. Тягачи то и дело опускали в воду глазастые шары с щупальцами, как у спрута. Это были батисферы-автоматы. Они схватывали щупальцами металлические части и подносили строителям.

Подводным строительством руководил начальник Полярного порта — Уваров, человек, по отзывам многих, знающий и отважный. Монтаж атомных установок на отеплительных станциях производил Яков Михайлович Петриченко.

На дне моря заканчивалось строительство шестисот башенных насосных станций.

Чтобы поднять на поверхность моря его глубинные воды, приносящие солнечное тепло из Атлантического океана, требовалось огромное количество энергии.

Подводники еще не видели в действии построенных ими башенных насосов. Но теоретические расчеты и самый вид этих гигантов с сотнями пропеллеров, с широкими трубами, по которым двинутся вверх глубинные течения океана, давали представление о том, что произойдет, когда будет пущена вся эта подводная система.

«Мы перевернем океан», — говорили подводники.

На донных площадях, залитых искусственным светом, кипела жизнь.

Двигались глубоководные строительные машины.

Повсюду сверкало белое пламя сварочных аппаратов. Подводные рефуллеры, взмучивая воду, сосали дно моря. Батисферы шарообразной формы хватали своими стальными щупальцами части конструкций. Небольшие «жуки-плавунцы» копошились вокруг, обрызгивая из сопла ажурную конструкцию пылевидным цементом.

Казалось, все эти машины с телемеханическим управлением были жителями морских глубин.

Мозг этих машин помещался в «черепахах». Это были огромные бетонные сооружения, плотно присосавшиеся своим панцырем к дну моря.

Находясь в них, инженеры управляли механическими строителями; там же помещались и лаборатории и жилые комнаты подводников.

Свет, уют, живые цветы заставляли забывать, что кругом были только буйные заросли морских водорослей, да плавали стада глубоководных рыб.

Петриченко упивался работой.

Наконец он нашел свое настоящее призвание. Теперь он не стремился никуда. Он хотел бы всю жизнь прожить на дне моря, вместе с теми строителями, которые не побоялись замуровать себя на целый год в кессонах-черепахах и за этот год превратили дно моря в волшебное царство.

Раньше, когда он, только что окончив институт, молодым инженером атомотехники помогал Горнову в лаборатории серого здания, он увлекался научно-исследовательской работой.

Он увлекался ею не только потому, что изготовление нового элемента, который хотел получить Горнов, сулило большие блага народному хозяйству, но и потому, что работы велись в условиях, требующих благородного риска.

Но, как только было произведено испытание койперита, ему стали скучны кабинеты лабораторий, с тихим потрескиванием искр, с медленно протекающими процессами.

Он устремился на производство. Его влекло туда, где строился подземный гигант — Шестая Комсомольская шахта.

Из шахты потекла многоводная река. С восторгом, с огромным торжеством и счастьем встретил он пенящиеся воды Ахуна.

И сразу же, чуть не на другой день, начал искать нового поля битвы.

И чем злее была природа, чем яростнее сопротивлялась она человеку, тем прекрасней казалась Петриченко борьба с ней.

И вот он на подводном участке строительства. Трудности все позади. Спокойно по графику идут работы.

Петриченко уже видел тот день, когда башни-насосы начнут гнать наверх глубинные воды моря.

«Как жаль, дорогой друг, что ты не можешь быть здесь, — писал он Горнову. — Ты, живя на суше, и не представляешь всего богатства, мощи и величия морских глубин. В институте я слышал и изучал: дно океанов и морей является неисчерпаемым источником электроэнергии. В силу постоянно существующей разности в концентрации солей в морском дне и в притекающих водах и постоянного передвижения этих солей образуются огромной мощности электротоки. В глубина моря как бы непрерывно работают гальванические элементы, необъятные по величине и неиссякаемые, как воды океана.

Помнишь, как мы мечтали с тобой: человек подчиняет себе и эту энергию гальванического элемента, размер которого равняется миллиардам квадратных километров.

Но тогда тебе и мне казалось, что этого никогда не будет. Сейчас, когда маленькая частица этого гальванического элемента лежит подо мной, когда мы удобно и с комфортом расположились на нем в своих черепахах, я стал верить, что это возможно. Сейчас, в перерывы между работой, мозг мой занят проблемой, как подвести эту энергию к рабочим машинам. Вот, если бы мы вместе взялись думать и ставить опыты! Возможно, что слава твоего койперита побледнела бы перед тем, что дало бы нам разрешение этой проблемы».

Но Горнова не соблазняла пока идея, выдвигаемая его другом, и он звал его наверх, работать в проектном отделе Гольфстримстроя.

Петриченко отвечал: «Поднимусь из моря не раньше, чем закончатся монтажные и предпусковые работы. Я выбрал одну из башен и спешу провести испытание».

Горнов больше не настаивал. Он понимал своего друга.

Страна с напряженным вниманием следила за всеми деталями строительства. В зарубежной печати то и дело появлялись пространные сообщения о ходе работ. Друзья приветствовали каждый успех беспримерного в истории человечества грандиозного предприятия, враги всячески пытались умалить его значение.

Строительство шло убыстренными темпами. Вся новейшая техника, все достижения науки были применены там. Предстояло закончить подводные сооружения к 1 ноября, до начала замерзания порта. К этому сроку Горнов спешил провести все испытательные работы по применению своего койперита в заводских установках. Оставалось еще полтора месяца до планового срока. Горнов рассчитывал уложиться в этот срок.

Неожиданно все его расчеты были опрокинуты природой.

Тревожное сообщение

В самый разгар работ поступило тревожное сообщение из института прогноза погоды. На Арктическое море и в район Полярного порта надвигался циклон. Данные метеорологических приборов неопровержимо показывали, что через два-три дня вся область северного участка строительства будет скована сильнейшими морозами. Температура упадет до 40°. Такие ранние морозы еще не наблюдались ни разу за последние пятьдесят лет.

Горнов вызвал к телевизору начальника Полярного порта Уварова.

— Иван Петрович, ты получил сообщение института прогноза?

— Только что хотел говорить с тобой.

— Что ты думаешь предпринять?

— Я уже отдал приказ мобилизовать все противоледовые средства, ледоколы, ледорезы, всюду заложим реактивные мины для взрывов льда, пускаем на полный ход отеплительные галереи.

— Думаешь справиться?

— Если морозы простоят три-четыре дня, справимся.

— Так, а если дольше?

— Если дольше, — повторил Уваров и немного помедлил с ответом, — то произойдет катастрофа. — Теми установками, — добавил он, и в голосе его, до сих пор спокойном и твердом, прозвучали ноты неуверенности, которые имеются в галереях, я не могу сильнее нагревать воду. Прогонять большее количество воды — тоже не могу, это будет ни к чему. Пройдя через галереи, вода возвратится в гавань с температурой всего лишь в два-три градуса.

— Я знаю. Мобилизуй все средства для поддержания связи с подводным строительством. Работу продолжай полным ходом.

— Товарищ начальник, — крикнул Уваров. — Если ожидаются длительные морозы, мнение: остановить подводные работы и весь транспорт бросить на спасение людей.

— Спасаться, побросав все, что там начато? Так? — спросил Горнов. Делай пока то, что я сказал. Будем бороться. Гавань не должна замерзнуть.

Виктор Николаевич быстро прошел в комнату жены.

— Придется рано утром вылетать в Чинк-Урт, — сказал он отрывисто. Оттуда полетим в Полярный порт. Предупреди Исатая, он тоже полетит с нами.

Вера Александровна испуганными глазами взглянула на него. Что случилось?

— Ядерное горючее койперита придется пустить раньше, чем я думал. На севере неожиданно наступают сильные морозы. Завтра туда вылетят лаборанты и ассистенты. Они займутся установкой в отеплительных галереях ядро-термических аппаратов, а мы вылетим следом за ними. А сейчас я еду в Кремль. Что скажут там?

Горнов прибыл, в Москву поздно ночью. По пустым улицам с разных концов Москвы неслись машины. Съезжались на экстренное заседание чрезвычайной государственной комиссии члены Совета строительства, эксперты метеорологи и синоптики института прогноза погоды.

Виктор Николаевич сидел в углу машины и думал: какое предложение он должен внести? Он живо представил себе всю армию строителей, спокойно работающих сейчас в огромных башнях отеплительных станций. Что будет с ними, когда бухта покроется льдом? Даже небольшой перерыв в работе кислородных и воздухоочистительных установок влечет за собой смерть.

Но неужели остановить работы, законсервировать строительство почти на десять месяцев? Сказать: северная стихия нас победила… Десять месяцев! Отсрочка на один год пуска Нового Гольфстрима! Нет, это не отсрочка — это потеря почти всего, что сделано армией подводников и миллионами рабочих на заводах.

На дно моря спущено огромное количество материалов, конструкций машин и деталей. Монтажные работы не закончены. За несколько дней нельзя привести хозяйство подводного участка в такой вид, чтобы все ценные приборы и механизмы могли целый год лежать и не придти в непригодность.

Думая обо всем этом, Горнов прибыл в Кремль.

На ночном совещании Горнов кратко познакомил собравшихся с обстановкой, которая складывалась в Полярном порту.

Площадь гавани порта — восемьдесят квадратных километров. Это минимум, который обеспечивает правильное движение.

Чтобы держать гавань свободной от замерзания, построены галереи, через которые прогоняется вода. Вода, нагретая в галереях, возвращается в гавань.

Сейчас в галереях работают отопительные установки, которые с первого ноября должны были быть заменены более мощными установками на ядерном горючем койперита.

Морозы, по предсказаниям метеорологов, наступают на полтора месяца раньше. Они ломают намеченный график работ, но мы не должны перед ними отступать.

— Как смотрите вы на предложение начальника Полярного порта? — спросил председатель совещания.

— Это предложение неприемлемо. Загрузив гавань обратным движением из моря, мы не успеем до замерзания порта вывести всех и погубим все оборудование.

— А что предлагаете вы?

— Спешно переводить отеплительные галереи на ядерное горючее койперита, т. е. продолжать подводные работы полным ходом.

— А если морозы усилятся и продлятся? Успеете ли вы подготовить все до замерзания гавани?

— В крайнем случае закроем большую часть галереи. Сосредоточим все отопительные установки и всю энергию в трех-четырех галереях и ими будем поддерживать полыньи. А к тому времени койперит справится с замерзанием гавани.

На заседании комиссии голоса разделились. Часть синоптиков поддерживала предложение начальника порта. Многие из инженеров и экспертов считали, что надо бороться и не прекращать работ.

После долгих споров и обсуждений было принято предложение Горнова.

После совещания председатель сказал Горнову:

— Как видите, обстановка очень сложная. Она потребует быстрых и решительных мер. Помните: люди, кадры — самый ценный капитал нашей страны. Сберечь их — первая наша задача. Думайте прежде всего о них. Ставьте нас в известность о ходе работ каждый день. Какая нужна помощь, тотчас требуйте. Правительство пойдет на любые расходы.

В лаборатории Чинк-Урта

Наступление морозов в половине сентября было явлением, которого не только никто не мог предвидеть, но не мог и допустить.

В первый момент Горнов, как и все во всей стране, готов был принять морозы, как стихийное бедствие, и, когда Уваров настаивал на прекращении работ и на спешном выводе из моря подводников, он, хотя и отдал приказ до решения правительственной комиссии не снижать темпов строительства и продолжать прием потока грузового транспорта и людей, был полон тревоги и сомнений.

Но уже на пути из Москвы в Чинк-Урт он решил, что строительству и подводникам ничто не угрожает.

Он знал; величину гавани Полярного порта, знал возможное количество льда, которое, может быть, придется растопить, и знал, сколько необходимо заготовить кассет с койперитом, чтобы дать нужное количество тепла.

— За десять дней, — сказал он своим сотрудникам лаборатории, — мы справимся и подготовим все, что необходимо для переключения отеплительных галерей на ядерное горючее койперита. Если гавань замерзнет раньше, то все равно галерей, которые сейчас работают, смогут держать свободными от льда большие полыньи. Через эти полыньи можно будет снабжать подводников, а дней через десять никакие морозы нам не будут страшны.

Работы в сером здании возобновились.

Задача, стоявшая перед сотрудниками лаборатории, требовала спокойствия, внимательности и неторопливости. Надо было заготовить аппараты, проверить кассеты, зарядить их койперитовой пылью. Проверка кассет проводилась с тончайшими приборами, улавливающими малейшие признаки расщепления ядер койперита.

Койперит в первый раз выводился из-под защиты толстых стен серого здания, в таком количестве, которое должно было дать огромную энергию. Последняя серия кассет была испытана самим Горновым. Она удовлетворяла всем требованиям. Несмотря на сравнительно небольшую толщину стенок, кассеты не пропускали никаких частиц космических лучей, от которых могло бы начаться лавинообразное расщепление ядер койперита.

Но перед зарядкой необходимо было испытывать каждую кассету отдельно. Этот процесс был длительным. Работа проводилась в герметических камерах, в абсолютной темноте, под защитой тяжелых свинцовых скафандров.

В перерывы между работой все собирались в одной из комнат лаборатории. Сотрудники находились в спокойном деятельном состоянии, полны уверенности в том, что к сроку справятся с работой.

Некоторую нервозность проявлял Исатай. Обычно бодрый и жизнерадостный, он стал беспокоен, постоянно возвращался к разговорам о подводниках, что с ними будет, если они не успеют к сроку проверить кассеты. Эти разговоры вносили волнение. Рейкин, один из лучших ассистентов Горнова, сказал как-то раз:

— Если вы, Исатай, не можете не говорить об этом, выходите в другой кабинет и там кричите, что угодно стенам. Они толстые — выдержат.

Исатай замолчал, но тревожное состояние изредка прорывалось в его словах, тоне голоса, в лихорадочном блеске глаз.

В первые дни никто из сотрудников не выходил из серого здания. Наконец, Виктор Николаевич решительно потребовал прекратить работу и объявил перерыв до утра.

— Вы не можете гарантировать правильность наблюдений, если глаза ваши слипаются от усталости и бессонницы, — сказал он.

Ассистенты ушли. Но когда все снова собрались в лаборатории, Горнов увидел, что отдых не восстановил их сил.

За стены серого здания не проникали ни радиопередачи, ни газеты. И лаборанты втягивались в работу. Но в краткий обеденный перерыв они хватались за газеты, включали радио, и на них сразу обрушивались десятки известий, вызывавших страхи и тревогу.

Морозы на севере крепчали. Сообщения Бюро погоды передавались каждые три часа. В районе Полярного порта уже стояла температура -30°, дули сильные ветры. Волновались не только в советской стране, но и всюду, где были наши друзья.

Виктор Николаевич внешне был спокоен. Силы и выносливость его удивляли всех. Он работал в лаборатории наряду со всеми, а в перерывы связывался с Кремлем, принимал рапорты от начальников отделов Гольфстримстроя, отдавал приказы.

В Совете Гольфстримстроя не все были так спокойны и уверены, как Горнов. В разговорах с некоторыми из членов Горнов улавливал ноты беспокойства и сомнения в могучем действии его койперита. Несмотря на все более и более усиливающиеся морозы, Горнов по-прежнему твердо отстаивал решение, принятое на ночном заседании в Кремле.

— Дать приказ о выводе из моря подводников нельзя. Забить встречным движением последние полыньи, через которые мы снабжаем кессоны и батисферы кислородом и воздухоочистительными химикатами, это значит обречь на гибель сотни людей. Движение в море, а не из моря должно продолжаться до тех пор, пока мы не сможем пустить в дело ядерное горючее койперита, упорно повторял он.

22 сентября состоялось решение чрезвычайной государственной комиссии:

«Фронт строительства Нового Гольфстрима считать угрожаемым. Назначить академика Виктора Николаевича Горнова командующим всем фронтом строительства».

За проверкой кассет

Исатай старался не думать о том, что происходит в Полярном порту и на дне моря, и заставлял себя во время наблюдений сосредоточиться на работе. Первые дни ему это удавалось.

Но сообщения с севера с каждым днем становились более и более тревожными. Морозы усиливались, порт уже покрывался льдами, и страх за подводников овладевал всем существом Исатая.

В лаборатории он еще был в силах отвлечься от этих мыслей, но как только приходил домой и включал радиоприемник, ужас охватывал его.

«Бессмысленная, жестокая жертва», — думал он.

Проверка кассет шла медленно. Кассеты подвергались обстрелу щучками электромагнитных волн. Чуткие приборы, неоновые лампы, экраны слабым свечением отмечали малейшие следы частиц, проникших через стенки кассет.

Работа отвлекала от страшных мыслей.

Но дома… Как только Исатай ложился и закрывал глаза, перед ним вставали знакомые лица подводников.

Многих из них он видел в Бекмулатовске и на других авиавокзалах, где провожали их с цветами и флагами. Счастливые и радостные садились они в авиапоезда, отправлявшиеся на север.

Теперь они вставали перед ним бледными, с синими губами, с тусклыми безжизненными глазами.

Исатай вскакивал с кровати и бежал в лабораторию, стараясь укрыться за ее стенами от мучающих его призраков.

И когда в герметической камере спускался на него массивный скафандр, он долго не начинал наблюдения. Напрягая всю волю, чтобы отогнать от себя мучительные видения, он смотрел на стоявшие перед ним неоновые лампы, медленно вращающиеся барабаны регистрирующих приборов, едва ощутимо колеблющиеся стрелки на циферблатах.

Как щипцами зажало какие-то клетки мозга. Ужас подавлял все. Иногда глаза переставали видеть.

Исатай останавливал приборы. Проводил рукой по лицу, вытирал холодный пот. И долго сидел, всматриваясь в непроницаемую темноту.

Наконец, справившись с собой, он начинал продолжать наблюдения. И снова несутся быстрые частицы электромагнитных волн, снова вращаются барабаны, дрожат стрелки на циферблатах.

А ночью опять кошмары.

С каждым днем он сильней и сильней чувствовал власть над собой страха, который подавлял все его сознание.

— Прости, Виктор, — сказал он как-то раз, оставшись наедине с Горновым. — Я должен сказать: ты идешь на безумный и бесполезный для дела риск. Уваров прав, иногда надо больше мужества, чтоб отступить. Положение в Полярном порту и на подводном участке определилось. Мы не успеем спасти подводников.

Горнов остановил серьезный взгляд на лице Исатая.

— Мы с тобой здесь не для того, чтобы пересматривать и критиковать решения Совета Гольфстримстроя, после продолжительного молчания сухо проговорил он, — наша задача — честно выполнить то, что на нас возложено.

Исатай болезненно прищурил глаза и затряс головой.

— Послушай, Исатай, — сказал Горнов более мягко. — Помнишь тот день, когда два года тому назад я искал поддержки у друзей, полный сомнений, еще неуверенный в правильности идеи. Тогда никто не решался поддержать меня. Один ты. Отказ от своего дела смерть для человека, — говорил ты.

— Отказ, зачем отказ!.. — проговорил Исатай, порывисто приложив обе руки к сердцу.

— Подожди. Разве ты не предвидел, что путь, на который вступаем мы, будет тяжел, что встретится масса препятствий, которые нелегко преодолеть. — Не пущу тебя одного шагать по колючей траве шангель, сказал ты, — идем вместе. С этого дня я полюбил тебя, как друга. До сих пор мы шли вместе. Что же и это были только слова?

Виктор Николаевич остановился. Глаза его, казалось, проникали в самую сокровенную глубину мыслей друга

Он ждал.

Исатай порывисто, в каком-то отчаянии схватил себя обеими руками за голову и начал раскачивать ее из стороны в сторону.

— Ой-бой!.. Ой-бой! — Несколько раз прокричал он. — Курай мой! Я люблю тебя, но у меня здесь… сердце. — Исатай несколько раз с силой стукнул себя кулаком в грудь. — Там люди. Хочу не винить тебя и не могу…

Тяжелые дни

Оставшись один. Горнов вышел из серого здания и направился в сторону пустыни.

Светила луна. Безмолвие величавой природы царило над миром.

С того дня, как в мыслях Горнова зародилась идея удержания на земле лучистой энергии солнца и переделки климатов, его отношение к природе пустынь переменилось. Раньше это была грозная сила, неукротимая и буйная, часто злобная и враждебная. Песочные ураганы, смерчи, суховей, засухи, горячие лучи солнца — все это были натиски непокорной природы.

С ней человек вел упорную борьбу, и борьба эта не всегда увенчивалась победой.

Теперь он видел в природе пустынь союзника. Жар, накаливавший песок и камни, горячие воздушные массы, несущиеся из далекой Гоби, разве это не та сила, которую возьмут строители Нового Гольфстрима и ею отеплят север.

И величие пустыни говорило ему о мощи этого союзника.

Виктор Николаевич шагал по каменному плато. Дневная жара быстро сменялась холодом. Охлаждающиеся, раскаленные за день камни трещали и рассыпались в песок. Лучистая энергия солнца покидала землю и уносилась в мировое пространство.

«Какое огромное количество тепла теряем мы только за одну эту ночь, — подумал Горнов. — Его с избытком хватило бы, чтобы растопить льды полярной бухты».

Да, это огромная сила.

На светлом фоне лунного неба высилось серое здание. В нем лежал койперит — другая сила.

Ядерного горючего койперита, заготовленного лабораторией, тоже достаточно, чтоб растопить лед не в одной бухте порта, а в сотнях таких бухт.

Тень серого здания уходила далеко в глубь пустыни.

Она чернела, как грозная колонна наступающей армии.

Луна спускалась ниже, и тень становилась чернее, росла и уходила дальше на север.

Эта величавость пустыни, царившая кругом, и эта огромная тень, как бы потоком вытекающая из серого здания и медленно продвигающаяся к горизонту, слива. лись в одном чувстве могущества и силы.

Работая в лаборатории, Горнов ни на час не порывал связи со строителями. И даже в те три дня, на которые он временно был освобожден от обязанностей начальника Гольфстримстроя, связь свою со строителями он чувствовал сильнее, чем всегда. Он все время слышал голос страны, голос народа. Этот голос звучал твердо и уверенно.

Приходя домой из лаборатории, Горнов, обычно, прежде всего, шел к шкафику пневматической почты. Там на пленках, на бумажных лентах, в записях радиоавтоматов он слышал этот голос.

Правда, там находил он и слезы и мольбы робких и слабых людей.

Но множество телеграмм от заводских коллективов, от собраний ученых и технических обществ, от строителей Нового Гольфстрима вливало новые силы. Сколько теплоты, сколько желания поддержать и ободрить его было в этих письмах.

А те, о ком в эти тяжелые дни думала вся страна, подводники со дна Полярного моря слали радиограммы, полные решимости до конца оставаться на своем посту.

Лишь один голос — голос Уварова — вносил в эти мужественные голоса резкий диссонанс. Страх за подводников превратил его из энтузиаста строительства, чуть не в врага того дела, которому он до этого отдавал всего себя.

Казалось, он уже не видел того огромного, что делалось в стране, во всех уголках, его Родины, на заводах, на фронте строительства, протянувшемся более, чем на десять тысяч километров с севера на юг и с юга на север, и жил только тем, что было перед его глазами.

Донесения его с каждым днем рисовали более и более грозную картину. Безнадежность звучала в каждом его слове.

«Гавань покрылась льдом».

«Закрыл три четверти отеплительных галерей, перенес все термические установки в пять главных галерей и ими держу свободными от льда три полыньи. Через день всякое сообщение с подводниками прекратится. Настаиваю на своем предложении». Этой фразой он каждый раз заканчивал свой разговор. «Еще есть время вывести из моря хотя бы несколько сотен человек. Через два дня не будет и этой возможности», — доносил он.

Горнов выслушивал донесения и снова твердо отдавал приказ: «Продолжать отправку кислорода и воздухоочистителей. Взрывать и дробить лед всеми средствами. Мобилизовать всю технику на взрывные работы».

С самого качала он дал приказ экономить воздух, химикаты для кислородных и воздухоочистительных установок. Уменьшить расходование кислорода.

Зная, что человек при полном покое, во время сна, расходует кислорода меньше, чем при движении и при работе, он предложил отдыхать как можно больше, чтобы растянуть на несколько дней имеющиеся запасы.

Бездействие, лежание, сон могли продлить жизнь.

Но подводники думали не об этом. Они взялись снимать и упаковывать в ящики ценные приборы, части машин, все, что могло попортиться и придти в негодность в случае, если остановится жизнь на подводном участке.

Петриченко сообщал Горнову в своем радиописьме:

«Да. Мы экономим кислород. За все дни ни один из нас не позволил закурить папиросу или включить какой-нибудь прибор с горением, — писал он. — Но экономим мы его для того, чтобы успеть снять и уложить ценную аппаратуру. Когда мы лазаем и носимся по агрегатам станции, работаем, напрягаем все силы, мы не хотим думать о том, что дыхание наше становится чаще и глубже. К черту экономию!

Пусть сгорит кислород, но не раньше, чем мы закончим свое дело. Будь спокоен, мой дорогой друг, те, кто спустится под воду после нас, найдут все в сохранности и за короткий срок восстановят то, что было нами сделано».

Дальше Петриченко подробно описывал, как и куда были уложены запакованные в ящики детали, приборы, планы, чертежи.

Получив это письмо, Горнов долго в большом волнении ходил по кабинету.

— Милый друг, — мысленно обращался он к Якову Михайловичу, — ты всегда казался многим излишне рассудительным и сдержанным, человеком холодного расчета. Но я знаю твою душу, знаю все величие твоей души.

И тревога за подводников еще сильнее сжимала грудь. Горнова.

Мы должны найти выход

Все эти дни в Москве непрерывно работала чрезвычайная комиссия.

Горнов чувствовал, что многие члены Совета Гольфстримстроя начинают сомневаться в правильности принятого решения. И он больше всего страшился услышать приказ о выводе подводников.

Последний рапорт Уварова уже говорил: «Осталась одна полынья. Завтра-послезавтра сообщение с подводниками прекратится».

«В батисферах и в кессонах осталось кислорода на три дня». Об этом сообщал и Петриченко.

Получив эти донесения, Горнов побледнел. Он представил себе, что делается сейчас в Полярном порту. Бухта порта покрылась льдом. Замерзает последняя полынья.

В галереях мощные пропеллерные насосы, упершись в бетон, рвут воду своими огромными, как у океанских кораблей, лопастями. Из-под земли все так же несется глухой сердитый рокот.

Вода, взбитая в пену, несется по галереям через сотни термических установок и возвращается в бухту. Но мороз берет верх.

Порт прекратил прием воздушно-подводных судов.

Быстрые амфибии еще прорываются через единственную полынью, выныривают из черных глубин моря и. полуобледенелые уносятся на юг.

Грузовые гидропланы, не находя для посадки свободной воды, уходят обратно, сделав круг над бухтой. Дирижабли, не получив от диспетчеров причалов, поворачивают и блуждают над безлюдной тундрой. Разгрузка воздушного и наземного транспорта прекратилась. По тундре на многие десятки километров протянулись неразгруженные составы. А со всех концов страны продолжают прибывать миллионы тонн грузов. Нелегко было наладить этот поток, но еще труднее остановить его. Горнов до последней минуты требовал не прекращать отгрузку материалов для подводных работ.

Только сейчас после получения этих страшных донесений Горнову стало ясно: если бы даже сегодня каким-то чудом удалось перевести все отеплительные галереи на ядерное горючее койперита, они не смогли бы растопить ледяную крышу так быстро, как этого требовало положение на подводном участке.

Морозы по своей силе превзошли все, чего можно было ожидать. Толщина льда достигла шестидесяти сантиметров.

«Неужели смерть?» — Горнов в первый раз поставил перед собой этот страшный вопрос.

До сих пор он был уверен, что жизни подводников ничто не угрожает. Он распорядился прекратить отправку на подводный участок материалов и все полыньи использовать исключительно для снабжения батисфер и кессонов кислородом и воздухоочистительными химикатами.

Но пятидесятиградусные морозы с сильными ветрами разбили все расчеты. Ледоколы, взрывание льда не приносили никакой пользы. Разбитый лед, глыбы льда тут же смерзались.

«Неужели смерть?» — снова подумал Горнов.

— Нет! Мы должны найти выход! Какой угодно ценой должны не допустить гибели подводников!

Но как?

Минутами Горнову начинало казаться, что выхода нет и быть не может.

Но он снова повторял: выход должен быть найден.

Он напрягал всю силу своей мысли. Перебирал в уме все возможное и даже невозможное, неосуществимое. Он требовал чуда.

В эту ночь, шагая по охладевшим камням Чинк-Урта, Горнов перебирал в памяти весь свой путь ученого. Неужели он где-то ошибся, сделал неверный шаг?

Одно воспоминание вдруг заставило его приостановить шаг. Первая микропушка! Как же это он забыл ее…

Микропушка первой конструкции

Это было пять лет тому назад. Горнов летел впервые испытывать койперит и сконструированную им микропушку — аппарат для выбрасывания микроскопических частей койперита.

Геликоптер, на котором летели Горнов и два его ассистента, спускался над болотом. Внизу сквозь туман раннего утра показались тусклые огни. На острове, протянувшемся тонкой полоской среди зыбкой трясины, заканчивалось оборудование передового пункта наблюдений. Инженеры, прилетевшие ранее, устанавливали защитные башни, автоматические приборы управления, аппараты, фиксирующие все явления в районе испытания.

Едкий, пряный запах багульника и гниющих болотных трав, стоял над мутной ржавой жижей. Поднимающиеся из глубины пузыри газа медленно вылезали из вязкой трясины, лопались и растекались масляными зелено-коричневыми пятнами. Казалось, вся трясина заселена какими-то отвратительными слизняками, и они отпыхиваются едким, раздражающим горло газом.

Болото дымилось. Туман медленно таял в лучах утреннего солнца. Кое-где виднелись коряжистые, карликовые сосенки и кустарники мелколистой березы. А там, где кончалось болото, в предутренней мгле едва синела полоска далекого леса. У опушки этого леса, в тридцати километрах от места испытания микропушки, была вторая линия наблюдений. Там собирались академики, инженеры и члены правительственной комиссии.

Горнов отпустил самолет. Молча пожал он ассистентам руки, и все трое разошлись по наблюдательным защитным будкам.

Горнов чувствовал страшное напряжение во всем теле. Мысли остановились и само сердце как будто перестало биться. Стрелка хронометра подходила к условленной черте. Он повернул рычаг автоматического управления и замер.

Двенадцать секунд!

Двенадцать секунд абсолютной тишины.

Он знал, что микропушка уже начала выбрасывать мельчайшие частицы койперита, и эти частицы летят сейчас над трясиной почти со скоростью света. Через двенадцать секунд где-то там, далеко от острова, начнется расщепление ядер — превращение вещества в энергию.

Забыв обо всем, Горнов впился в окуляр дальнозорной трубы. Какими долгими показались ему эти двенадцать секунд!

Яркое ослепляющее пламя заставило его плотно зажмурить глаза. Ему показалось, что все, что было перед ним — болото, лес, небо — все в один миг превратилось в светящуюся расплавленную массу.

Но это был только момент. Он открыл глаза.

Высоко в небо взлетали каскады болотной жижи.

С шипением, с треском взметывались ввысь клубы черно-коричневого дыма. А за ними, далеко за островом разливалось море огня. То горела и превращалась в газы болотная жижа, ослепляющее белой пламя горящего водорода лизало края болота и далекий лес.

Быстро ширился купол газового пожара.

Шипение, треск и оглушительные взрывы приближались к острову.

Пар и коричневые клубы дыма застилали даль.

Процесс превращения вещества в энергию шел более бурно, чем можно было ожидать по теоретическим расчетам. Микропушка Горнова первой конструкции оказалась несовершенной. Она выбрасывала частицы койперита большей силы против расчета.

Рванул ветер, он подхватил и развеял пары и газы. В болоте уже образовался огромный котел. Широким потоком со всех сторон, как в разверзшуюся пропасть, неслась вязкая масса трясины. И все в тот же момент превращалось в газы.

Горнов жадно, с восторгом и торжеством впился в грозную картину. Он не слышал, как распахнулась дверь его защитной будки, не почувствовал ворвавшегося удушливого запаха пожара.

Кто-то, вцепившись в его рукав, старался оторвать его от окуляра.

Отчаянный крик ассистента, как что-то чужое, ненужное, мешающее, донесся до его слуха.

Чья-то рука схватила его и выбросила из будки.

И только тогда он увидел и услышал. Увидел белое, бескровное лицо ассистента с широкими, полными ужаса, глазами, увидел лицо другого, который со всей силой тянул его куда-то. Увидел обуглившийся, почерневший, остров, почувствовал едкий запах лесного пожара.

И в это время сзади все звуки как-то внезапно стихли — микропушка выбросила весь койперит. Взрывы, шипение, треск и пронзительный свист, несшиеся с болота, прекратились. И только издали доносился шум бурного потока. То мчалась в образовывающуюся пропасть вода и трясина.

Обыденная действительность скоро вернулась и вырвала Горнова из мира необычайного, огромного и величественного…

Возвратившись после испытания, он поставил в лабораторию первую конструкцию своей микропушки и занялся изобретением другой, более совершенной. После многих испытаний такой аппарат замедленного расщепления койперита был им изобретен. Он оставил за ним имя: микропушка.

Стихийная сила была укрощена, подчинена воле человека. Техника получила новую энергию. Отныне ядерное горючее койперита можно было использовать для промышленности, транспорта, для сельского хозяйства.

О первой микропушке Горнов редко вспоминал. Сейчас, шагая в тяжелом раздумьи по пустыне, он вдруг ярко представил первый день испытания, бушующее, ничем не обузданное пламя, все буйство огня, не укрощенного человеком.

Вспомнил все это, и радость охватила его. Выход был найден. Он двинет против мороза эту первую микропушку, стихию столкнет со стихией, и в кратчайший срок льды, закупорившие подводников, будут растоплены. Людей можно спасти, еще не поздно. Выход найден!

Решение принято

Горнов долго говорил с Москвой. Чрезвычайная комиссия одобрила его решение и дала указание как действовать.

Председатель комиссия не скрывал своей тревоги.

— Сейчас дорога каждая минута, — сказал он. — Еще день-два и будет поздно. Страна не простит нам ничего, не примет ни одно оправдание. Торопитесь!

Горнов вызвал к телевизору начальника порта.

Вид Уварова поразил его. Перед ним стоял уставший, измученный человек.

Безучастно, мрачно нахмурив брови, слушал он Горнова, как будто тот говорил ему о вещах, ничего не значащих и бесполезных.

«И к чему все это — приказы, распоряжения, казалось думал он, — когда через день-два начнут задыхаться и гибнуть люди».

— Распорядись вывести ледоколами из гавани все суда, — говорил Горнов, — убери из бухты и с набережной все машины, причальные вышки и мачты. Через два дня, когда порт снова начнет работать полным ходом, мы вернем их обратно.

Уваров вздрогнул.

Не веря тому, что он слышит, он поднял глаза на Горнова.

— Чрезвычайная комиссия приняла какое-то решение? — спросил он.

— Не позднее завтрашнего дня мы взорвем и растопим льды. Немедленно распорядись пропилить во льду проруби для спуска подводных катеров серии ИС.

— Какая команда должна быть на катерах? — спросил Уваров. Казалось, он или не понял или не верил тому, что слышит.

— Катера мы спустим под лед без команд, — сказал Горнов. — На них будут только микропушки моей первой конструкции и койперит, они справятся со льдами в несколько минут. Распорядись, чтобы комендант очистил весь город от людей. Все поезда, грузовой транспорт, все, что на колесах, отведи в глубь полуострова. В районе бухты, на набережных и в городе не должно оставаться ни одного человека. Операцией буду руководить я. Все.

Горнов прошел к жившему в том же доме полковнику государственной безопасности.

— Завтра в 14.30 я вылетаю в Полярный порт. Со мной летят четыре ассистента. Примите меры к тому, чтобы наш вылет остался в тайне.

И Горнов рассказал, как сложились обстоятельства и что решено предпринять для спасения людей.

Полковник задумался. Важность предстоящего полета ему была ясна. От сохранения тайны и тщательной организации охраны зависел во многом исход операции. Иностранная контрразведка, усилив свою работу в последнее время, задумывала диверсионные акты, чтобы затормозить всеми мерами великое строительство Советского Союза.

— Ваш вылет предполагался 29 сентября, — сказал полковник. — Сделаем вид, что ничего не изменилось. Сейчас я отправлю майора Воронина в ангар. Это спортсмен, альпинист. Человек исключительной храбрости, находчивости и выдержки. Он выберет многоместный самолет и скажет, чтоб его подготовили к двадцать девятому. Сам возьмет небольшую нашу сверхскоростную машину «Арктика», как бы для своего полета в Москву, и приведет ее сюда за час до вылета. Вы успеете погрузиться?

— Успеем за тридцать минут. У нас небольшой груз: четыре микропушки и кассеты с койперитом.

— Чтобы не привлечь внимания, в воздухе вас сопровождать не будем. Наблюдение за перелетом организуем через радиостанции трассы. Воронин полетит с вами и будет держать непрерывную шифрованную связь.

— Отлично, — сказал Горнов и прошел в свои комнаты.

Вера Александровна не ложилась спать. Она прислушивалась к звукам, доносившимся из дальних комнат.

Чутким сердцем она угадывала переживания мужа. И это еще больше усиливало, ее тревогу.

По залу кто-то прошел и снова наступила тишина.

Вера Александровна подождала.

Может быть, это он?

В комнате было тихо. Она бесшумно приоткрыла дверь. Виктор Николаевич лежал на диване и курил. Глаза его поразили Веру Александровну. В них была какаято суровая решимость.

— Я вылетаю завтра в 14.30. Со мной едут Рейкин. Симонг, Исатай и Лурье.

— А я? Ты же хотел взять и меня. Я такой же твой ассистент, как Рейкин, Исатай и другие. Почему ты выбрасываешь меня из этой группы?

— Ты останешься здесь, — мягко сказал Виктор Николаевич и взял ее руку.

— Ты думаешь, что я слабее их, что я растеряюсь?

— Нет, этого я не думаю.

— Значит, ты жалеешь меня?

С минуту она не могла говорить.

— Когда ты просил соединить мою жизнь с твоей, там у тополя в Бекмулатовске, — снова заговорила она, — ты говорил, что я буду лучший твой помощник, что рядом со мной ты чувствуешь себя более решительным, сильным… И вот теперь, когда жизнь потребовала от тебя решительности и твердости, ты хочешь отогнать меня от себя!

— Вера! — с упреком проговорил Виктор Николаевич.

Но Вера Александровна не останавливалась. Она взволнованно напомнила ему его давнее обещание никогда не насиловать ее волю, не делать никаких различий между нею и другими ассистентами лаборатории.

— Ты хочешь, чтобы я оставила тебя в опасную минуту, сидела здесь и мучилась от неизвестности — что там.

— Ты упрекаешь меня, но знала бы ты, как все это тяжело. Мне минутами кажется, что во всем виноват я, только один я. Судьба строительства, жизнь людей, все это — под угрозой из-за какой-то ошибки, которую допустил я… Я ввел в заблуждение правительственную комиссию, уверяя, что мы своевременно пустим в действие энергию койперита.

— Но ведь эти морозы в сентябре никто не мог допустить. Ты, составляя сроки работ, руководствовался указаниями метеорологов, синоптиков.

— Знаю, знаю, и я хочу убедить себя. Но все это не успокаивает.

Виктор Николаевич помолчал, мучительно собрав складки на лбу.

— Ты настаиваешь, чтобы я взял тебя с собой, — заговорил он. — Но твое присутствие на этот раз не придаст мне спокойствия, твердости и силы. Оно только увеличит ту тяжесть, которая лежит на мне.

— Значит, ты хочешь, чтоб я снова пережила ужас ожидания, страха за тебя! У меня не хватит на это сил! Нет, нет, — все более и более волнуясь, говорила Вера Александровна. — Пожалей и ты меня. Хочу быть с тобой… Если не будет тебя, то не будет и меня…

Виктор Николаевич долго сидел, опустив голову. Наконец, он встал.

— Хорошо, летим… Верный, хороший друг мой, — с чувством проговорил он и крепко прижал к себе жену.

Через несколько минут они спокойно, по-деловому говорили.

— Скажи товарищам, что придется работать всю ночь. Все непроверенные кассеты уложите в сейфы.

— Но отрегулирование микропушек еще не закончено, — сказала Вера Александровна.

Все эти дни она сидела за электронными микроскопами и за другими приборами, предполагая закончить работу через три дня — к 29 сентября.

— Микропушки, с которыми ты сейчас работаешь, нам пока не будут нужны. Мы отправим их в Полярный порт для установки в галереях лишь тогда, когда бухта будет свободна от льда.

Вера Александровна с недоумением посмотрела на мужа. Она не могла ничего понять. Только сейчас дошло до ее сознания, что поездка в порт имеет другую цель.

— Тогда что же ты хочешь делать?

— Я хочу использовать микропушки моей первой конструкции. Выпущу энергию койперита такой же бурной, неукротимой, какой проявила она себя во время испытаний на болоте. И эта энергия растопит лёд в бухте не в шесть-семь дней, как это могли бы сделать отеплительные галереи, а в тридцать минут.

Горнов не преувеличивая силу энергии койперита.

И Вера Александровна знала, что энергия койперита справится со льдом в бухте Полярного порта, но какой ценой достанется эта победа. Что станет с теми, кто будет пускать в действие эти страшные аппараты, аппараты, которыми нельзя управлять, которые нельзя регулировать, которые в один миг развивают температуру в несколько десятков тысяч градусов?

— Так вот почему ты хотел отвести меня, — медленно после долгого молчания проговорила она.

Я не смерти боюсь

До утра Виктор Николаевич сидел за письменным столом, разбираясь в записках и в неопубликованных работах.

Многое из этого уже было использовано, но более того осталось в черновиках, в заметках, в коротких фразах, понятных только ему.

Он хотел привести материалы в такой вид, чтобы тот, кто возьмет руководство строительством после него или будет работать над проблемой задержания и использования солнечного тепла, мог бы воспользоваться его «наследством».

Он работал спокойно и каждый раз, как мысли начинали уходить к тому времени, когда он, мучимый сомнениями, пытался найти решение какой-либо научной или технической проблемы, он заставлял себя не думать о прошлом.

Уже кончилась ночь.

Виктор Николаевич уложил бумаги в ящики стола и последний раз окинул взглядом кабинет, как бы навсегда прощаясь со своим другом.

Ночью прилетел из Москвы профессор Лурье. Он привез с собой два ящика, в которых, по его словам, были какие-то, изумительные «умные» астрономические приборы.

При выгрузке он не доверял никому и, мешая всем, шагал на своих согнутых ногах, придерживая концами пальцев угол ящика.

Когда «умные» приборы внесли в дом, он, не снимая своей рыжей мохнатой куртки, долго ходил вокруг и любовно гладил массивные ящики.

— Я их отвезу потом сам в Бекмулатовск, — говорил он.

В сером здании всю ночь шла работа.

Микропушки первой конструкции, миролюбивые и безвредные на вид, переходили из рук в руки.

Рейкин и Симонг, не выражая ни удивления, ни восторга, спокойно изучали аппарат, с которым раньше не приходилось работать. Зарядив их пустыми кассетами, они следили по секундомеру, с какой быстротой удавалось им оправиться с той или другой операцией. Повторяли по десять раз каждое движение, добиваясь четкости и быстроты в обращении.

Они знали, что те микропушки, с которыми они работали до сих пор, расходуют кассеты койперита за восемьдесят часов, а эти выбрасывают весь койперит в течение всего лишь десяти минут. За эти десять минут выделится тепловая энергия, которая могла бы передвинуть большое океанское судно на тридцать тысяч километров.

Они знали также, что продолжительность жизни койперита — всего двенадцать секунд. Едва упадут на него фотоны или какие-либо другие лучи электромагнитного спектра, так через двенадцать секунд вещество превратится в энергию. И ассистентов занимал теперь вопрос, как успеть в эти двенадцать секунд впрыгнуть в самолеты и унестись в зону полной безопасности. И вообще, возможно ли это?

Исатай говорил больше всех. Он был сильно возбужден.

— Завтра растопим льды, завтра сотни амфибий понесутся спасать наших товарищей! — радостно говорил он, осматривая незнакомые ему микропушки.

Он быстро освоил их механизм. Ловко, скорее всех, вкладывал кассеты, раскрывал их, повертывал рычаги и, опустив аппарат на пол, отбегал в сторону, как будто микропушка и действительно начала выбрасывать койперит.

Освоив аппарат, он вдруг впал в мрачную задумчивость. Молча стоял он, как бы соображая, что же он должен делать.

В лабораторию пришел Виктор Николаевич, как всегда спокойный и неторопливый.

— Отлично, — с удовлетворением проговорил он, проверив каждого, как он справляется с микропушкой. — До вылета имеем один час. Отбирайте заряженные кассеты, укладывайте их в ящики по одной. Для уравновешивания самолета распределим их по всей машине.

И он дал каждому указание, куда поместить свой ящик с койперитом и микропушку.

Начали приготовляться к погрузке.

— Ты опять возбужден, — с упреком сказал он Исатаю, увидев, что тот растерянно заметался по комнате. — Ну, как ты будешь работать? Возьми себя в руки.

Исатай побледнел. Откинув кассету, которую держал в руках, он порывисто подошел к Горнову.

— Я бы просил оставить меня здесь, — сказал он, не глядя на друга.

В комнате наступила тишина.

— Я… я… — начал говорить Исатай и замолчал.

— Об этом надо было говорить раньше, — сухо сказал Виктор Николаевич. — У нас нет времени подготовить кого-нибудь для замены… — Стыдись! — гневно, уже как строгий командир, добавил он.

— Я не смерти боюсь, — тихо проговорил Исатай я отвернулся.

Радиосвязь оборвалась

Самолет «Арктика» вылетел из Чинк-Урта 25 сентября в 14.30. В 18 часов самолет прошел над Оше-Пубы. Майор Воронин передавал шифрованные телеграммы каждые десять минут. Москва и все радиостанции трассы напряженно следили за перелетом. В 18.20 из Малой Сопки, расположенной на 63° северной широты в верховьях Сарвы, поступило неожиданное сообщение:

— «Самолет „Арктика“ над Малой Сопкой не пролетел. Радиосвязь с Ворониным внезапно оборвалась».

Москва снеслась со всеми пунктами, расположенными на трассе, «Арктики» нигде не было.

В 18 часов 40 минут начались поиски. Между Оше-Пубы и Малой Сопкой самолеты-разведчики стали прочесывать тайгу. Люди группами и по одиночке шли в тайгу, в занесенную глубокими снегами тундру.

Вся трасса, по которой летел Горнов, была обшарена, но ни самолета, ни, хотя бы, следов его, не было найдено.

Казалось, «Арктика» превратилась в пар и рассеялась в стратосфере.

Это брошенное кем-то объяснение было тотчас подхвачено мировой печатью и радиовещательными агентствами. Начались всевозможные рассуждения.

«На самолете находилось большое количество койперита. „Арктика“ со всеми пассажирами расплавилась и превратилась в газы».

Эта версия казалась правдоподобной.

Несмотря на тревожное состояние, в Полярном порту шла полным ходом эвакуация гавани и города.

Всюду свистели гудки, лязгали гусеницы и цепи, слышались сирены. Сотни составов и тысячи автомобилей уходили в тундру. Отойдя на тридцать-сорок километров в глубь полуострова, они быстро разгружались посреди занесенной снегом равнины и шли за новыми грузами.

Мощные ледоколы, ведя за собой караваны судов, барж и плавучих причальных вышек и кранов, с невероятными усилиями пробивались к морю. Льдины громоздились одна на другую, щетинились и тут же смерзались в глыбы.

Воздух наполнился грохотом взрывов, хрустом льда, свистками судов.

Все, кто были в городе, затаив предчувствие непоправимого бедствия, еще с большим рвением, с каким-то злобным упорством грузили вагоны, гнали поезда, закладывали минные поля, взрывали льды.

Пропиленные по приказу Горнова проруби дымились. Около них стояли краны с подвешенными подводными катерами. Вчера эти проруби радовали. Сегодня все казалось ненужным, и тот, кто бросал взгляд на замерзшую гавань, на проруби и краны, еще с большей болью чувствовал обрушившееся на строительство несчастье.

Наступила ночь. В городе, в тундре по-прежнему было шумно. Далеко протянулись покрытые толстым слоем инея составы поездов, тягачи, грузовые машины.

Среди снежной равнины вырастали горы тюков, ящиков, железных конструкций.

Но на набережной и в бухте была тишина. Суда, причальные вышки, плавучие краны, — все ушло в море.

Выпавший за день снег покрыл гавань, и не верилось, что здесь недавно была жизнь.

Угрюмо, неподвижно высились на набережной разгрузочные краны, причальные вышки, мачты, мосты. Ледяными глыбами выглядели вмерзшие у самого берега огромные подводные машины. Провода и проволочные рельсы обросли мохнатым инеем.

Далеко под лучами прожекторов, среди нагроможденных льдин виднелись выведенные из гавани суда

А еще дальше уходила за горизонт тускло синеющая мертвая снежная пустыня.

Магнитный шторм

Самолет «Арктика» стремительно несся по северной трассе. Внизу, точно снежные хребты, громоздились облака, освещаемые косыми лучами заходящего солнца.

Горнов сидел за штурвалом. Слабый зеленоватый отблеск от циферблатов падал на его спокойное лицо.

Исатай наблюдал за обледенением самолета. Как только окно кабины начинало затягиваться ледяным узором и на крыльях самолета появлялась тонкая корочка льда, он нажимал рычаг антиобледенителя, и лед таял.

С огромной быстротой «Арктика» врезалась в сплошную массу облаков, проносилась между узкими коридорами громоздящихся сугробов и снова с ровным гулом мчалась вперед. Циклоны оставались позади.

Виктор Николаевич время от времени бросал хмурый взгляд на Исатая. В нем еще оставалось неприятное чувство, вызванное последним разговором.

Поведение Исатая было ему непонятно. Первые минуты после вылета из Чинк-Урта он продолжал еще нервничать. Молчал, поворачивал голову и с беспокойством осматривал самолет. Теперь же, приближаясь к порту, где ему предстояло участвовать в опасной операции, он неожиданно стал спокоен и ясным, открытым взглядом отвечал на вопросительный взгляд Горнова. Раза два Горнову показалось, что Исатай порывается ему что-то сказать.

Но Горнов сидел за штурвалом и в эту минуту ничем не хотел рассеивать своего внимания.

— Пропала радиосвязь! — раздался негромкий голос майора Воронина. — Радиостанция не работает.

И в этот момент перед Горновым на доске управления стрелки приборов заметались, вспыхнули ярче обыкновенного разноцветные огни ламп и, помигав немного, потухли.

Ассистент Рейкин судорожно провел своей тонкой бледной рукой по лицу.

— Что с вами? — испуганно спросила Вера Александровна.

— Сам не понимаю… Мне положительно нехорошо…

— Мы влетели в какое-то электромагнитное поле, — с тревогой сказал Лурье, насупив седые брови, — Виктор Николаевич, уходите скорее с этой трассы, пахнет озоном.

Горнов и сам уже убедился, что кругом творится что-то необыкновенное. Самолет врезался в зону, где бушевал магнитный шторм. Об этом говорили внезапно испортившиеся приборы, об этом свидетельствовала переставшая работать радиостанция, да и сам он чувствовал, что подвергается действию электромагнитных излучений.

Он резко переменил курс и в ту же минуту увидел, что самолет теряет управление. «Арктика» заметалась. Она то взлетала высоко в стратосферу, то с быстротой падала вниз, спускалась почти к самым вершинам гор и, снова устремившись ввысь, неслась с огромной скоростью.

Вера Александровна взглянула на своих спутников и ужаснулась. Лица у всех были зеленоватые, с каким-то фиолетовым отливом, глаза резко выделялись темными пятнами.

Симонг озабоченно всматривался в темневшую внизу тайгу, потом, схватив парашют, торопливо принялся пристегивать его к спине.

— Рейкин! — вскрикнула Вера Александровна.

Все повернулись на крик.

Вид Рейкина был ужасен. Болезненные гримасы сводили все его худое лицо с темными ввалившимися глубоко в орбиты глазами. Рот его был перекошен и раскрыт. Он с жадностью глотал воздух. Вдруг он качнулся и повис на ременном поясе сидения.

Исатай бросился к нему и секунду спустя прокричал что-то Вере Александровне, но она не могла понять: в ушах ее стояло неприятное, беспрерывное жужжаяие.

Усилием воли она стряхнула с себя это полуобморочное состояние и оглянулась. В кабине было тихо. Моторы не работали. «Арктика» бесшумно планировала на большой высоте. Корка льда покрывала ее крылья.

Майор Воронин, качаясь, как тяжело больной, двигался к пилотской, держась за протянутые в кабине ремни.

Горнов попрежнему сидел за штурвалом. Он дергал рычаги управления и, не отрываясь, смотрел на неподвижные стрелки приборов, на потухшие лампы. Его лицо слабо освещалось фосфоресцирующими циферблатами.

— Что случилось? — спросила Вера и не узнала своего голоса. Он был невнятный, чужой и далекий.

— Магнето перегорели, моторы не работают, управление потеряно, — не поворачиваясь, ответил Виктор Николаевич.

— Что делать?

— Если не обледенеем, спланируем.

То, что произошло потом, никто не мог объяснить.

Белое пламя внезапно осветило самолет. В левом крыле раздался взрыв. Обшивка крыла начала плавиться. Металл расплавлялся, как восковая пластинка, поднесенная к огню.

«Арктика» осела на левую сторону, перевернулась правым крылом кверху и устремилась вниз.

Все это совершилось почти мгновенно.

Белое пламя на миг осветило снежные вершины гор и снова все погрузилось во мрак. С высоты еще были видны на горизонте отблески ушедшего солнца, внизу лежала темная пропасть. «Арктика» летела вниз, где синели снега.

Горнов ринулся в кабину. При свете зелено-фиолетовых лучей на него взглянули чужие, незнакомые лица.

— Снять парашют! — резко прокричал он Симонгу, который, видимо, выжидал момент, чтобы выбраться. из кабины.

Ассистент взглянул на него испуганными, непонимающими глазами.

— Снимите с него парашют! — сказал Горнов, обращаясь к Воронину. — А вы, профессор, оставьте ящики и держитесь крепче!

Лурье, с видом человека, защищающего от грабителей сокровище, обхватил один из ящиков с аппаратурой и вместе с ним перелетал от одной стороны кабины к другой. Разметавшаяся борода, всклокоченные волосы, сдвинутые брови придавали старому ученому вид безумца.

Горнов твердым, отрывистым голосом продолжал отдавать команду:

— Закрепить стропы парашютов к корпусу!.. Выкинуть все парашюты! Живо! Этим хоть немного замедлим падение!

Через полминуты из окна был выкинут первый парашют. Парашют развернулся.

— Выкидывай все! — грозно прокричал майор Симонгу. Тот не двигался с места. Майор с силой рванул парашют. В глазах Симонга вспыхнула злоба. Неожиданно он вцепился в руку Воронина.

— Зачем не слушаешь? Надо слушать! — закричал подбежавший к нему Исатай.

Воронин схватил обезумевшего от страха лаборанта за руку и крепко стиснул ее выше кисти. Горнов в это время закреплял стропы. Последний парашют, вылетев из окна кабины, раскрылся.

Парашюты замедлили падение самолета, но внизу продолжала кружиться пестрая карусель: уходящий в темную даль хребет, вершины, тайга, белые полоски занесенных снегом рек, огни всюду раскиданных заводских поселков.

Потерявший управление самолет метнулся в сторону от трассы. На «Арктику» неслась вершина Дор-Ньера с торчащими вверх каменными пиками.

— Кто останется жив, — задыхаясь, торопливо проговорил Горнов, — должен добираться до Рубей-Кунжарской коммуны… Двадцать километров к юго-востоку от Дор-Ньера.

Горнов не договорил. Самолет опустился на скалу и с треском и хрустом пополз вниз. Обгоняя его, пронеслась лавина снега. Разбитая «Арктика» продолжала скользить вниз, цепляясь за каменные уступы корпусом, разорванными парашютами…

В ущелье Дор-Ньера

Место, где произошла катастрофа, лежало в районе горного кряжа Дор-Ньера. Эта небольшая группа гор, оторванных от главного хребта и отделенных от него долинами притоков двух рек, вдается голым, скалистым островом в лесные массивы долины Сарвы. Дор-Ньер — одна из самых высоких вершин Каменного

Пояса, покрыта вечными снегами и выступает над каменными сопками окружающих гор пирамидой в 1650 метров.

«Арктика» упала на одну из скал, скользнув по откосу, покрытому лишайниками и мхом.

Разбитый, исковерканный корпус самолета все еще трещал и покачивался.

Перекинувшись через спинку дивана и свесив обе руки, лежал мертвый Симонг. Исатай низко склонился над полом, из его рта лилась кровь. Профессор Лурье сидел на полу, как-то смешно, по-детски расставив ноги, и беспомощно шарил руками.

— Очки… Где мои очки? — Лицо и борода его были в крови.

Майор Воронин, держась за диваны и прыгая на одной ноге, приближался к окну.

— Вылезайте быстрее! — крикнул Горнов.

— Есть! Вылезать быстрее! — ответил Воронин и, неестественно перегибаясь и волоча одну ногу, стал протискиваться в окно кабины.

Вера Александровна медленно поднялась. По ее щекам бежала струйка крови. Не чувствуя боли, она пошла следом за Ворониным.

— Бери стропы! Укрепляйте машину! — крикнул Горнов, как только голова Веры Александровны показалась из кабины.

«Арктика», задержавшись на камне, каждую секунду могла сорваться и ринуться в пропасть.

Из окна показался профессор Лурье.

— Я пришел к выводу, — сказал он, неловко хватаясь за гладкие стены кабины.

Но выслушивать, к какому выводу пришел почтенный ученый, ни у кого не было времени. Воронин, сидя на снегу и упершись здоровой ногой в камень, тянул стропу, брошенную ему Горновым, Вера Александровна полотнищем разодранных парашютов прикрепляла к камням корпус самолета.

Самолет угрожающе раскачивался на скале у самого края пропасти.

— Я пришел к выводу, — сказал профессор, усевшись на борту гондолы, что прежде всего надо осмотреть аппараты.

— Верно, верно, профессор, — сказал Горнов, невольно улыбнувшись, и стал спускаться через окно в гондолу.

Печальная картина предстала перед ним.

Рейкин безжизненно висел на ремнях. Мертвый Симонг лежал на спинке дивана. Исатай кашлял, захлебываясь кровью.

— Вера, приводи в чувство Рейкина, помоги Исатаю, — сказал Горнов. — А вы, профессор, взгляните, пожалуйста, на ящики с кассетами. Все ли целы?

В противоположной стороне кабины, там, где были раскиданы ящики, появился кружок света. Лурье с карманным фонарем, без очков, почти касаясь носом ящиков, ощупывал их руками,

— Все благополучно, — распрямляя спину, произнес он. — Ящики не разбились, ни одного прогиба. А вот целы ли кассеты-не знаю.

— Раз ящики целы, то и кассеты целы. Внутри система отличных амортизаторов.

— Подождите, подождите, — воскликнул Лурье. — Сколько было у нас ящиков?

Подсчитав, Лурье сообщил:

— Одного не хватает. Надо полагать, что он-то и воспламенился.

— Не может быть, — вскричал Горнов.

Он сам пересчитал ящики. Да, одного ящика с заряженной кассетой не было.

Горнов постоял в раздумьи. Чья кассета оказалась непроверенной сейчас, когда все ящики сместились, определить было невозможно.

Горнов вылез из кабины.

— Боюсь за Исатая. У бедняги раздавлена вся грудь, — сказал он жене.

— Во всяком положении, — произнес Лурье, — необходимо наметить себе систему мероприятий и действий, основанных на учете реальной действительности и возможностей.

— Правильно, — отозвался Горнов, продолжая укреплять полотнище парашюта. — Какие же реальные возможности вы видите в данном положении?

— Будем искать. Должны быть какие-нибудь возможности.

— Это верно. Будем их искать. Пойду, осмотрю ущелье, — сказал Горнов.

Ущелье оказалась замкнутой с трех сторон трещиной в каменном массиве: южная сторона этой трещины оканчивалась камнем, нависшим над пропастью. Внизу, насколько хватал глаз, тянулась тайга и голые каменные скалы. Вдали над черневшей тайгой светились красные зарева заводов.

Поднявшаяся из-за главного хребта луна осветила вершины горной цепи. Маленькая кучка людей, брошенных среди голых вершин, разместилась под обломками самолета. Исковерканные металлические части крыла, как голые ребра огромного животного, валялись на дна ущелья.

Горнов предложил каждому высказаться о том, что следует предпринять.

— Остается одна надежда, — первым заговорил Воронин, — ждать, пока нас не найдут. Самолеты, я уверен, уже ищут нас.

Профессор Лурье, нещадно комкая в кулаке свою обледеневшую бороду, косо взглянул на майора.

— Ущелье с самолетов представляется черным провалом, — пробурчал он, и таких черных пятен на севере тысячи.

И действительно, Каменный Пояс раскидал здесь свои отроги на таком широком пространстве и так изрезан ущельями и пропастями, что обыскать все эти щели в несколько часов было невозможно.

— Друзья, будем смотреть правде в глаза, — спокойно и твердо проговорил Виктор Николаевич, — мы находимся далеко в стороне от трассы. «Арктика», потеряв управление, метнулась сюда, к Дор-Ньеру. Кто может это знать? Искать здесь вряд ли будут; во всяком случае в первые часы. Связь пропала раньше, чем мы заметили эти загадочные, пока еще непонятные явления.

Воронин резким движением привстал на снегу, и, морщась от боли, заговорил:

— Если бы не это проклятое бревно, — он ударил себя по сломанной ноге, — мы высекли бы ступени в скале и выбрались бы из ущелья.

— Мы не можем терять время. Завтра мы должны быть в Полярном порту.

— Да, но более выхода нет, — сказал Рейкин, оправившийся от слабости.

— Выход есть, — Горнов протянул руку к пропасти. — Я спущусь вниз на парашюте и в ближайшем поселке дам знать — где мы.

Лурье нахмурился.

— Это выход к самоубийству. За камнем торчат выступы…

Горнов, будто не слыша слов Лурье, сказал:

— А мы с вами, — обратился он к Воронину, — сделаем лыжи. Материалу хватит.

Рейкин вскочил и схватил Горнова за руку.

— Вы разобьетесь о первый выступ скалы, прежде чем раскроется парашют…

— Но что другое можно предпринять — прервал его Горнов. — Я знаю одно: завтра мы должны быть в Полярном порту.

Вера Александровна обернулась к ассистенту.

— Послушайте, Рейкин, мне тяжелее, чем вам, и все-таки я молчу.

Ночь провели в кабине самолета. На одном диване лежало тело Симонга, а на другом умирал Исатай. Он был уже без сознания, из груди его вырывались громкие клокочущие хрипы.

Ночь тянулась в мучительном молчании. Горнов вылез из кабины и начал всматриваться в темноту. Горы спали. Но в тайге, там, где проходила трасса, по которой летела «Арктика», шли поиски. Вдали виднелись сигнальные огни самолетов. Откуда-то доносился вой сирены.

— Как я предполагал, нас ищут в районе Малой Сопки, — сказал Виктор Николаевич; вернувшись в кабину.

— Одна ракета могла бы спасти все, — отозвался Воронин.

Все замолкли. Думали об одном и том же — как выбраться из горной ловушки и почему произошла катастрофа. Раздумывая над последним вопросом, Горнов не мог понять, почему расплавилось крыло? Откуда появилось вокруг «Арктики» зелено-фиолетовое свечение электромагнитных волн. Это они разрушили все, радио и электрические аппараты, они вызвали тяжелое болезненное состояние.

Когда Лурье сказал: мы влетели в какое-то электромагнитное поле, «Арктика» была на высоте шести тысяч метров. Какие лучи и откуда могли обрушиться на самолет?

— Мы далеко еще не знаем всего, что происходит в мировом пространстве, — нарушил молчание Рейкин. — В нашу атмосферу могли влететь из космического мира потоки неизвестных нам быстрых частиц, которые и пробили какую-то нашу кассету. Все, что произошло и особенно мгновенное растопление крыльев самолета, все так походило на действие ядерного горючего.

— Если так, то значит наши кассеты ненадежны? — глухо сказал Горнов.

Предположение о ненадежности кассет было ему страшнее всего. Ведь над проблемой кассет работал он и целый ряд институтов. Лишь после того, как была решена эта проблема защиты койперита от самых быстрых частиц космических лучей, можно было вывести койперит из серого здания и передать его в технику. Разрешение проблемы защитных оболочек считалось крупнейшей победой Горнова за последние два года его научных изысканий.

— Но почему остальные кассеты остались невредимы? — опросил Воронин.

Рейкин после недолгого молчания, сказал:

— «Арктика» была в высотных слоях стратосферы, где космические лучи не поглощались, плотными воздушными массами. Как только она снизилась, бомбардировка кассет неизвестными частицами прекратилась, и койперит в других кассетах сохранился.

Виктор Николаевич молчал. Он не подтверждал объяснение своего ассистента, но он и не возражал. Его томило ужасное подозрение против того, кого он считал своим другом, против того, кто умирал здесь же, в кабине, и не мог оправдаться. Он чувствовал, что странное поведение Исатая во время испытания кассет как-то связано с тем, что случилось с ними.

Фраза, сказанная Исатаем перед вылетом: «Я не смерти боюсь», и на которую он, Горнов, не обратил тогда внимания, сейчас встала перед ним, как предостережение.

«Чего мог бояться Исатай? Почему он первые минуты после вылета из Чинк-Урта так тревожно смотрел на те части самолета, в которых были сложены кассеты с койперитом. Неужели он, — думал Горнов, — предполагал возможность того, что случилось. И об этом хотел сказать мне… Если Исатай натолкнулся на какое-то новое, неизвестное мне свойство койперита, то можно ли будет пускать в действие все сверхмощные машины и агрегаты, уже установленные на дне Полярного моря, на Гобмуре и Ях-Пубы. Неужели придется кому-то и после меня уйти в серое здание и за его толстыми стенами начать изучать, снова ставить опасные опыты, доделывать то, что не доделал я».

Горнов не обманывал себя. Он знал, на что идет, на что ведет за собой жену и товарищей. Их жизнь может кончиться в ту минуту, когда они пустят в действие микропушки — исполнят последний свой долг.

Среди снежных столбов

На далекой вершине заблестел снег. В небе одна за другой таяли звезды. Бесснежный пик вдали загорелся розовым светом. Внизу стоял густой синий мрак.

И вдруг яркий свет залил горные вершины. Красный диск солнца показался над цепью главного хребта. С каждой минутой в сумраке раннего утра вспыхивали новые и новые белые вершины. Огромная синеватая тень Дор-Ньера легла на Сарвинскую равнину.

Горнов, с намотанной вокруг пояса веревкой, с парашютом за спиной стоял у края каменного обледенелого ската.

Профессор Лурье и. Вера стояли в нескольких шагах позади него. Воронин, морщась от боли в ноге, сидел туг же. Рейкин нервными, быстрыми шагами ходил вдали от всех, проводя рукой по совершенно бескровному бледному лицу. Его знобило.

Кругом было тихо, ни один звук не нарушил сурового молчания гор. Каменные безлесные отроги белели снежными вершинами. Лучи солнца уже спускались к речным долинам.

— Если Исатай придет в сознание, не отходи от него. Он хотел что-то сообщить мне, но не успел. Быть может, он очнется, — вполголоса сказал Горнов, подозвав к себе жену. — Жди меня ровно двадцать четыре часа. Если я не вернусь, попробуй сама опуститься, дать знать — где вы.

Вера Александровна бросилась мужу на шею. Рыдания рвались из ее груди. Сдержав себя, она сказала:

— Будь спокоен, я сделаю все.

Среди тишины внезапно послышалось отдаленное гудение. Все с надеждой обратили взгляд на кусок голубого неба, видимый в просвет ущелья. Из-за горы, совсем близко вырвался гул моторов.

Звуки мотора исчезли так же внезапно, как и родились. Самолет ушел за скалы. Горы угрюмо молчали.

— До свиданья! — крикнул Горнов и, согнув колени, сделал бросок всем телом и ринулся по крутому скату.

Лыжи рванулись вперед, перелетели через снежный бугор и стремительно понеслись к краю камня. Там была пропасть, а, может быть, торчащие гранитные зубья.

Вера Александровна закрыла глаза. В изнеможении опустилась на камни. Откуда-то издалека донесся до нее крик.

— Это он! Он! — закричала она и бросилась к скале. — Профессор, вы не слышали? Это он!

Лурье угрюмо мотнул головой.

Она схватила бинокль.

— Смотрите, профессор! Возможно, он промелькнет где-нибудь между деревьями. Смотрите! Смотрите! — повторяла она.

Оторвавшись от утеса, Горнов увидел почти рядом с собой отвесную стену, с острыми уступами. Открыть парашют на расстоянии двух метров от стены было невозможно. Серые выступы гранита и белые полосы снега быстро мелькали перед его глазами. Внизу щетинились каменные зубья.

Горнов дернул кольцо. Парашют развернулся, и в тот же миг раздался треск шелка. Горнов сильно ударился о выступ и на момент повис в воздухе.

«Подвесился», — с ужасом подумал он.

Но парашют скользнул по камню и, хотя и не очень мягко, спустился на снежное плато.

Место, куда попал Горнов, представляло собой морену когда-то бывшего здесь ледника. Ниже начиналась линия лесов. Недалеко от места спуска из скал торчали уродливые карликовые сосны и вереск.

Горнов вскочил на ноги.

— Эге-гей! — прокричал он, что было силы. И этот крик услышали на скале.

Через полчаса Виктор Николаевич шел по тайге.

Недавно выпавший глубокий снег плохо держал лыжи. Постоянно справляясь с компасом, Горнов шел вперед среди кедров, пихт и густого ельника.

После долгого пребывания в лабораториях, в заводских цехах, где выполнялись заказы строительства, после постоянных перелетов на дирижаблях и самолетах, он приятно чувствовал упругое напряжение мышц всего тела. Возбуждение, вызванное прыжком «вслепую», стало спадать. Тишина лесной глуши окружила его со всех сторон.

Горнов шел быстро. Под ногами, как стеклянные, звенели промерзшие ветки. Свалившиеся старые деревья, обрывы и пропасти или внезапно выросшая среди тайги отвесная скала, заставляли делать далекие обходы.

Теснее и теснее сжимались сосны и мохнатые ели.

Нигде не было никаких признаков жизни. Все живое куда-то забилось, попряталось. Медведи, несмотря на рано наступившие морозы, уже залегли в берлоги, волки пододвинулись ближе к оленьим стадам, к жилью. Притаившись среди густой хвои, рысь, злыми глазами следила за пробирающимся по тайге человеком. Птицы, укрываясь от сорокаградусного мороза, забились в густую хвою деревьев, а неугомонная веселая белка спряталась в дупло.

Только изредка на гладкой поверхности нетронутого снега показывались замысловатые петли заячьей сметки, прямой пунктир лисьего нарыска или глубокие размашистые следы сохатого.

Горнов не замечал ни стеклянного звона ломающихся под ногами сучьев, ни снежных комьев, падающих с деревьев. Тяжелые мысли толпились в его голове.

«Умру с неоплатным долгом, ухожу из жизни, не оправдав надежд и доверия», — думал он.

Что народ советской страны успешно закончит строительство Нового Гольфстрима, что никакие сопротивления и трудности не ослабят его энергии и упорства в борьбе с природой, в этом Горнов был уверен.

За всю историю Советского Союза не было еще случая, чтобы народы его отступили перед враждующею с ним силой. Была ли это суровая природа его страны или вторгшийся враг, советские люди упорно боролись и всегда выходили победителями.

Не будет Горнова, не будет и других его верных соратников, но то огромное и великое, что начал строить народ, будет закончено.

Обрушившийся со старой ели сугроб засыпал лицо Горнова и придавил лыжи.

Горнов взглянул вверх. Перед ним стояла огромная брюхатая снежная жаба, зло и насмешливо подняв раскрытую пасть.

Казалось, это она кинула под ноги тяжелый ком снега и теперь издевательски смеется над блуждающим по тайге человеком.

Только сейчас Горнов заметил, что он вошел в лес, наполненный фантастическими существами. Это были знаменитые «снежные столбы», встречающиеся в еловых лесах Севера.

Мастерами, лепящими эти удивительные скульптуры, были тишина и безветрие глухой тайги, обилие снегов и небольшие оттепели, делающие снег липким и пластичным.

Повсюду толпились безобразные чудовища. Старые мохнатые ели, залепленные снегом, приняли самые причудливые формы. Лес походил на огромный музей.

Короли в коронах и серебряных мантиях, прямые и суровые саваны вышедших из могил мертвецов, русалки, лешие и ведьмы, рогатые чудовища полулюди, полузвери. Все собрались сюда, теснясь, загораживали путь, протягивали вперед мохнатые цепкие лапы.

Что ликуете вы, лесные чудовища? Над чем так зло смеешься ты, глупая жаба? Человек, которого ты едва не похоронила под глыбою снега, вчера был гигант. Он один из тех, кто шел в первых рядах строителей. И мысль его, обгоняя века, уже витала там, где люди полновластные хозяева своей планеты, повелители грозных стихий.

Сегодня он слаб. Усталый бредет он по тайге, с трудом вытягивая из снежных сугробов грубые самодельные лыжи. Он слаб — он один, как далекий предок его человек доисторической эпохи.

Но если бы мог он крикнуть! Крикнуть так, чтоб содрогнулась тайга, чтоб свалился снежный покров с мохнатых елей, чтоб рассыпалась и ты, жаба, со своей отвратительной злобной улыбкой. Если бы он мог…

Его услышали бы те, кто кружит сейчас над тайгой а поисках затерявшегося командира. И снова он слился бы с миллионной армией народа-строителя и снова стал бы богатырем — в ряду других богатырей.

День кончался. В лесу становилось темнее. Впереди была та же тайга, безмолвная и угрюмая, и все те ж. е враждебные чудища толпились со всех сторон, закидывали сугробами снега, цеплялись, загораживали дорогу.

Лыжи тяжело волочились, заставляя Горнова напрягать все силы.

Несмотря на сорокаградусный мороз, ему было жарко, лицо его горело.

Неужели до ночи он не наткнется на жилье, на пастухов?

Вместо двадцати километров, на расстоянии которых по его расчетам, находилась Рубей-Кунжарская коммуна, он прошел не менее тридцати.

В тайге попрежнему не было признаков жилья.

Горнов знал, что в этих местах давно уже выросли большие заводы, селения, совхозы. Но кругом него была тайга и трудно было поверить, чтобы где-то поблизости могло быть селение с клубами, с асфальтовыми улицами, залитыми огнями, с кинотеатрами.

У обрыва Виктор Николаевич остановился на мгновение и, с силой оттолкнувшись, полетел вниз.

Где-то за тайгой взошла луна и посеребрила вершины деревьев.

Горнов шел, не замедляя шаг, не давая себе ни минуты передышки. Всю волю, все силы он сосредоточил на одном — скорее добраться до жилья, до радиостанции.

Виктор Николаевич взобрался на небольшую сопку и едва сдержался, чтобы не закричать от радости: внизу, в лощине, совсем близко от него, паслись олени.

Через час Горнов, укутанный в малицу, лежал на нартах.

Впереди него сидел безбородый парень — мансиец, ловко управлявший четверкой оленей.

Закинув за спины ветвистые рога, олени летели по буграм и ложбинам, по руслу вымороженной речки, по узкой, извилистой дороге. Мимо неслась тайга. Нарты раскатывались под гору, догоняли оленей, били их по ногам. Встречный ветер обжигал и больно колол лицо.

Горнов поминутно смотрел на часы.

— Сколько еще до селения? — то и дело спрашивал он молодого мансийца. Ему казалось, что километры ползут страшно медленно.

Сейчас, когда он не сомневался более в том, что лед бухты Полярного порта будет растоплен, что через три-четыре часа снова распахнутся широкие ворога к подводному участку, и тысячи амфибий и других подводных судов устремятся к кессонам и батисферам, с кислородом, с машинами, строительными материалами, сейчас он думал о Вере Александровне.

Через полтора часа она прыгнет со скалы. Эта мысль приводила Горнова в отчаяние. Он представил себе острые выступы скал, гранитные зубья на дне пропасти. Только выдержка и физическая сила сохранили ему жизнь. Разве хватит у Веры силы?

— Когда будем в поселке?

— Один час и еще полчаса.

Вера погибла!

— Полтора часа не успеть? — проговорил мансиец, сочувственно взглянув на Горнова. — Есть охотничий дом, пять километров в сторону.

— Телефон есть?

— Раньше была, теперь не знаю.

— Сворачивай туда!.. — мгновенно решил Горнов.

Олени пошли целиной без дороги. Мансиец нещадно подгонял их.

Тайга поредела и, когда олени выбежали на открытое место, посреди снежной поляны показался деревянный охотничий дом.

Горнов выскочил на ходу из нарты и взбежал на крыльцо. Примерзшая дверь распахнулась с сухим скрипом.

— Где телефон?

— Беги вправо, в большой комнате, — ответил чей-то голос.

Горнов ринулся вправо и, ничего больше не видя и не слыша, припал к телефону.

Загадочное слово

Весь этот день Вера Александровна готовила парашют. Рейкин и Воронин мастерили лыжи. Профессор Лурье в мохнатой, мехом наружу куртке, с молоточком в руках расхаживал по ущелью и отбивал кусочки пород. Исатай лежал в полузабытьи и тяжело дышал.

К вечеру Вера Александровна присела около его дивана.

— Где Виктор? — чуть слышно спросил Исатай.

Вера Александровна неопределенно покачала головой.

Этот вопрос для нее был самым страшным. До Рубей-Кунжарской коммуны было всего двадцать километров. Прошло уже десять часов. От Виктора нет никаких известий.

Вера Александровна начинала уже сомневаться, действительно ли она слышала голос мужа. Быть может, он весь день пролежал там, под скалой, и замерзает.

Исатай резким движением повернулся набок. Сильный клокочущий кашель потряс его грудь.

— Слушай, я скажу тебе, — хрипло проговорил он. — Я хотел предупредить и не мог.

Исатай говорил шепотом, кашель прерывал его.

— Не волнуйся, — кладя руку ему на голову, сказала Вера Александровна. — Смотри, опять кровь…

Исатай кивнул, зажал рукой рот и пытался что-то выговорить.

— У… умру… не успею сказать… произойдут катастрофы… — кашель душил его все сильнее. Он задыхался.

— Днев… всей… днев… всей… — проговорил он с усилием между приступами кашля. Затем голова его опустилась, и он затих.

Вера Александровна с ужасом обхватила его голову.

— Исатай!.. Исатай!.. Что ты хотел сказать? Какие катастрофы? — с отчаянием спрашивала она, как будто мертвый мог еще услышать ее.

Она долго сидела, глядя в спокойное мертвое лицо друга, унесшего с собой какую-то тайну. Потом, шатаясь, вышла из кабины.

Под крылом самолета лежал Воронин. Он без слов понял, что произошло.

— Дневсей, — произнесла она тихо, подходя к нему. — Что это значит?

Воронин вопросительно взглянул на нее.

— Он сказал: произойдут еще катастрофы… Он хотел предупредить и не мог. И дальше он два раза повторил вот это слово — «дневсей». Вы не знаете, что бы это могло быть?

Майор не знал. Ни одной догадки не вызывало это загадочное, лишенное всякого смысла, слово.

Наступила ночь. Горнова почти не входила в кабину самолета. Стоя на скале, она подолгу вслушивалась в тишину. Издали иногда доносилось гудение моторов. Вечером над тайгой замелькали лучи прожекторов. Но все это было далеко в стороне, там, где проходила трасса.

Под утро, когда побледнели звезды, Горнова сказала:

— Я буду готовиться к прыжку.

— Еще пятьдесят минут до назначенного времени, — заметил Воронин.

— Я прыгну раньше.

— Нет, вы прыгнете ровно в тот час, как сказал Горнов.

— Товарищ майор, — умоляюще проговорила Вера Александровна.

— Ни минутой раньше…

Вера Александровна стояла с привязанным за спиной парашютом. Профессор Лурье, как и сутки тому назад, занял наблюдательную позицию.

Воронин сидел на меховом одеяле и смотрел на часы.

Рейкин, подойдя к Горновой, проговорил:

— Вы простите меня, но я не могу. Это выше моих сил.

И простившись, он ушел в глубь ущелья.

Осталось три минуты.

Лурье неуклюже подошел к Вере.

— Я охотно заменил бы вас, но жизнь не научила меня прыжкам с парашютом. Желаю… желаю вам успеха, — сказал он и, сняв с усов и бороды намерзшие льдинки, поцеловал ее.

— Вы провожаете меня, как на смерть, — сказала Горнова, — а я хочу опуститься и выполнить то, что не удалось Вите.

И она пошла к камню.

Воронин медлил. В последний раз направил он бинокль в сторону Рубей-Кунжарской коммуны.

— Стой! — неистово закричал он, указывая на небо.

Вера Александровна, уже почти готовая ринуться по наклонному камню, выпрямилась.

Прямо на них летел самолет. Луч его прожектора ползал по вершинам Дор-Ньера и лизал скалы.

Вот он ворвался в ущелье, наполнил его ярким светом и перебросился куда-то вверх.

Горнова сорвала с головы шлем и начала махать им, как будто с самолета могли это заметить.

Из глубины ущелья бежал Рейкин.

— Откуда свет? — кричал он.

— Витя летит! Это прожектор его самолета.

Самолет несся к Дор-Ньеру. Теперь уже никто не сомневался, что это летит Горнов. Все махали шапками и кричали.

Вера Александровна торопливо отвязывала лыжи. Автожир, сделав крутой поворот, набрал высоту и, сложив крылья по вертикали, стал спускаться в ущелье…

Койперит в действии

Автожир Горнова приземлился на площади аэровокзала Полярного порта.

Кругом была тишина и безлюдье.

Еще день назад здесь клокотала жизнь. Все было в движении. Ледоколы, уводящие в море суда, плавучие краны, причалы; громыхающие тяжелые машины, которые, выбравшись, на набережную, обледенелые, мохнатые и седые от инея, ползли в тундру, тягачи, курсирующие железнодорожные составы…

Все это стихло. Белый покров лежал на опустевших набережных, домах, складах.

Население города выехало и раскинулось походным лагерем среди снежной тундры в тридцати километрах от порта.

Горнов выпрыгнул из кабины, быстро пожал руку Уварову, кивнул остальным.

Взглянув на бухту, где дымились пропиленные во льду проруби, он сказал:

— Я не вижу у прорубей аэропланов.

В это время к нему подошел человек в летном костюме.

— Прибыл в ваше распоряжение с отрядом реактивных самолетов, — сказал он.

Горнов крепко пожал руку летчика. Он знал его. Это был Зорин, прославивший себя мировым рекордом, поднявшись в стратосферу на высоту 36 тысяч километров. Ракетоплан-кузнечик был сконструирован им.

— Где ваш отряд?

— На набережной, в двухстах метрах отсюда.

Поговорив с летчиком, Горнов отдал распоряжение отвести немедленно лишние микропушки и кассеты в тундру, где нет людей.

Уварову предложили принять командование над всем районом порта, и, как только после операции достаточно охладится вода в бухте, немедленно возобновить снабжение подводников кислородом.

— А сейчас быстро на машины и в тайгу. Идем, — сказал Горнов своим спутникам.

По дороге Зорин сообщил, что его отряд состоит из шести реактивных ракетопланов новейшей конструкции. Самолет отталкивается от земли сильными пружинами; в первую секунду он пролетает всего десять метров, но уже через пять секунд скорость достигает ста пятидесяти, а через четыре минуты может быть доведена до трех километров в секунду. На ракетоплане можно облететь земной шар в три часа.

— Сколько потребуется времени вам и вашим помощникам, чтобы пустить в действие аппараты и впрыгнуть в самолеты? — спросил он Горнова.

— Три-четыре секунды. Через двенадцать секунд после пуска в действие аппаратов начнется расщепление ядер койперита.

— Через двенадцать секунд мы будем от бухты на расстоянии пятидесяти километров.

Вера Александровна слушала, и глаза ее горели. Она и не предполагала, что существуют самолеты такой скорости. А между тем, Зорин говорил о своем реактивном ракетоплане, как о самой обычной вещи. По всему было видно, что он уже давно свыкся и с машинами и со скоростями полета, на много превосходящими скорость звука.

На набережной, выстроившись в ряд, лежали шесть небольших машин сигарообразной формы.

Вид этих машин был самый миролюбивый — короткие крылышки, подогнутые, как у кузнечика, стальные ноги.

Подойдя к ракетопланам, Зорин отдал команду трем номерам возвратиться в авиабазу.

Ракетопланы-кузнечики с силой распрямили свои неги, взлетели ввысь, из сопла самолетов почти бесшумно вылетело облачко синеватого дыма, и ракетопланы исчезли в небе.

Зорин предложил Горнову проделать репетицию запрыгиваняя в машины.

Все встали неподалеку от самолетов и по короткому свистку впрыгнули в люки кабин.

На всю эту операцию потребовалось всего три секунды.

У прорубей, пропиленных во льду бухты, висели на кранах подводные катера.

Горнов неторопливо проверил автоматические приборы, которые должны были сбросить катера в воду. Товарищи его занялись установкой микропушек. Вот уже вложены кассеты. Остается пустить в действие микропушки.

Горнов скомандовал:

— Готовься!

Прозвучал короткий свисток. В проруби упали катера. Загудели вращающиеся винты. Негромкий всплеск воды и подо льдом бухты помчались маленькие суденышки с микропушками.

Ассистенты и Горнов, не медля ни секунды, впрыгнули в раскрытые люки ракетопланов. Люки захлопнулись. Небольшой толчок, и через смотровое окно герметической кабины открылась спокойно белевшая снежная равнина.

Никто не видел вблизи грозного боя койперита с сорокаградусным полярным морозом.

Никто не слышал оглушительного шипения воды, пальбы, взрывов и треска ломающихся льдин.

Не видел, как вздувалась и лопалась ледяная крыша бухты, как рвался пар и зелено-фиолетовые газы из образовавшихся трещин.

Ослепительное белое пламя горящего водорода осветило гавань, город и тундру.

Все шире и шире становились полыньи. Пар поднимался от бухты. На улицах города, на крышах домов и портовых складов таял снег. К морю уже неслись ручьи.

Поднявшиеся на воздух ученые, синоптики и инженеры видели, как лизали небо огненные протуберанцы, как ширились и росли зловещие темно-коричневые тучи. С высоты возвращались выброшенные взрывами ледяные глыбы. Вскоре хлынул ливень.

Смерчи и ураганы закружили пылающие газы и водяную пыль.

В бухте, освобожденной ото льда, уже ходили сердитые волны.

Бой койперита с морозом кончился.

Угрюмо смотрела Арктика на вторжение в ее владения человека.

Перед лицом смерти

Известие о наступивших морозах пришло на дно моря 19 сентября. В подводном мире не произошло никаких перемен. Так же спокойно проплывали стада рыб. Подойдя к батисферам и кессонам, они тыкались носами в освещенные изнутри стекла иллюминаторов. Бессмысленно смотрели своими неподвижными глазами и, испугавшись чего-то, взмахнув хвостами, исчезали в зарослях своего царства.

Подводники в тот же день узнали о разногласиях, возникших между Горновым и Уваровым.

Мысль о том, что их начнут вывозить из моря, что остановят, быть может, на всю зиму, почти законченные работы, взволновала всех.

С тревогой смотрели они на машины и агрегаты, на аппаратуру, на тысячи мелких сложных частей и деталей, которые еще не были установлены, укреплены и защищены от вредного влияния морских солей, моллюсков, от всего, что разъедало и портило тонкие чувствительные приборы.

В Кремль, в Совет Гольфстрима, к Горнову полетели просьбы, требования, увещевания оставить их на подводном участке, дать возможность, если нельзя продолжать работы, хотя бы привести хозяйство в такое состояние, при котором, в случае остановки работ, было бы сохранено все, что сделано, все, что доставлено на участок заводами.

Подводники спешно составили план на те пять-шесть дней, которые оставались в их распоряжении.

Работали бессменно, отдавая отдыху лишь по три-четыре часа в сутки.

Шесть дней — короткий срок, но если эти шесть дней — последние и человек хочет доделать то, что оправдало бы всю его жизнь, он успеет сделать много.

Каждый день подводники подытоживали результаты своей работы и с радостью видели, что смогут выполнить все, что важно и необходимо…

Как только растопятся льды Полярного порта и на смену им придут новые строители, они найдут все в целости и в несколько дней восстановят и закончат прерванную работу.

Петриченко писал обо всём этом своему другу, когда тот готовился вылететь с койперитом из Чинк-Урта на борьбу со льдами.

Шли дни. Сверху доносились грозные сообщения.

Бухта Полярного порта замерзла.

26 сентября на подводный участок пришли последние амфибии с кислородом. Командиры, доставившие этот кислород, знали, что не смогут вернуться, что им придется разделить участь подводников.

В этот день был дан приказ: строго подчиняться режиму, установленному врачами. Режим был рассчитан на максимальную экономию траты кислорода организмом. Лежание, покой, ограничение приема пищи. При этих условиях, говорили врачи, возможно продлить жизнь на один-два дня. А кто знает, за эти два дня может придти и помощь.

Приказ застал Петриченко в лучших условиях против тех, в каких были многие подводники.

Он находился в одной из башен, где закончились работы. В обширных помещениях башни оставалось всего несколько человек. Запасов воздуха могло хватить надолго.

С какой радостью принял бы Петриченко в свою башню товарищей, задыхающихся в кессонах и в батисферах, и разделил бы с ними воздух. Но осуществить это было невозможно.

Ворота на подводный участок закрылись. Больше не появлялось ни одно судно.

Потянулись часы томительного ожидания.

Петриченко лежал в своей каюте и обдумывал проблему использования электроэнергии гальванического элемента на дне океана. Работа эта занимала его, и он перестал думать о том, что жизни осталось, быть может, всего два-три дня.

Рыбы продолжали подплывать и заглядывать, в иллюминаторы, как бы интересуясь — живы ли еще те, кто непрошеными забрались в их царство.

Вдруг заговорило радио. Начальник Полярного порта сообщал: «Завтра, 27 сентября, порт возобновляет прием воздушно-подводных судов».

Потом радио замолкло. За приказом не следовало никаких разъяснений.

Что произошло наверху? Неужели морозы прекратились так же неожиданно, как и наступили? Где сейчас Горнов? Что предпринял он? Неужели за один день удастся растопить льды? Ведь толщина льда достигла почти метра.

Обо всем этом в приказе не было ни одного слова.

Чувствовалась какая-то тайна. Подводники ждали дальнейших приказов. К чему готовиться? Куда будут направлены первые транспорты? Можно ли сейчас же, не ожидая, разбирать все, что уложено, запаковано? Начать работы?

Никаких указаний. Ничего, что бы подтверждало приказ.

В догадках, тревожных вопросах, радостных, полных надежды, восклицаниях прошла ночь.

К утру в небольших кессонах и батисферах уже чувствовался недостаток воздуха. Дышать стало тяжело.

И снова радио сообщило радостную весть. Теперь уже не было никаких сомнений, никаких тревог.

Самолет «Арктика» потерпел аварию, но Горнов и его помощники сегодня прилетели в Полярный порт и приступают к операции растопления льда в бухте.

Прием судов будет сегодня возобновлен.

— Счастье! Торжество! Жизнь! Победа! — восклицали подводники.

Спустя пятнадцать минут

Реактивные ракетопланы взвились ввысь над бухтой Полярного порта в 9 часов 13 минут.

В 9 часов 28 минут, пролетев 1500 километров за четверть часа, машины опустились на одном из закрытых аэродромов в окрестностях Москвы.

На аэродроме не было ни одного самолета, ни одного автомобиля, никого, кроме старого генерала авиации и его адъютанта.

Как только Горнов и его ассистенты выпрыгнули из кабины, генерал дал знак-ракетопланы взвились и почти мгновенно исчезли из вида.

Генерал подошел к прибывшим, пожал им руки и поздравил с благополучным перелетом.

— Что известно о бухте порта? — спросил Горнов. Генерал улыбнулся.

— Вы летели пятнадцать минут, и те, кто наблюдает за бухтой, еще не могут приблизиться к порту. Пока известно только, что над всем районом города стоит непроницаемый туман. Сообщают, что вихревые движения и горячие воздушные струи не позволяют подойти ближе, чем на двадцать пять километров. Таяние снегов идет во всей окружающей тундре.

На площадку аэропорта подкатили два автомобиля.

— Мы с вами, Виктор Николаевич, проедем в Кремль… Всего на полчаса, — сказал генерал. — А ваша супруга и другой ваш славный помощник, думаю, хотят поскорее увидеть родных. Ведь так?

Виктор Николаевич приехал домой не через полчаса, как предполагал генерал, а значительно позднее.

В Кремль непрерывно шли сообщения из порта. Горнов жадно слушал их.

«В десять часов температура воздуха в порту и в окружающем районе начала выравниваться. — сообщал Уваров. — Шло бурное таяние снегов. Пары и туман над бухтой и над городом поредели. Ветер становится тише. Вылетевшие самолеты прошли над портом на высоте шесть тысяч метров. Радиолокация не дала точной картины состояния бухты».

«В 10 ч. 50 м. радиолокация показала, что поверхность бухты свободна от льдов. Самолеты спускались на высоту тысячи метров».

Через десять минут Уваров радировал: «На воду спустился первый гидросамолет. Температура воды на поверхности — 80°, на глубине десяти метров — 30°, на глубине двадцати метров — 6°. Пускаю в действие отеплительные галереи».

И еще через полчаса Уваров уже доложил:

«Первый отряд легких амфибий в составе пятидесяти судов с грузом кислорода благополучно погрузился и ушел на участок. Я приказал пропускать следующие отряды через каждые пять минут. Когда пройдет тысяча двести амфибий с кислородом, начнем возвращать из моря ледоколы и выведенные из гавани суда, причальные вышки, плавучие краны. Начинаем реэвакуацию города и порта».

Вера Александровна не была дома всего восемь дней. Все эти дни она заставляла себя не думать о дочери. Но сейчас чувство любви и нетерпения дошло да острой, мучительной силы.

В Москве, как и восемь дней назад, стояла теплая золотая осень. Ярко сияло солнце. Крутом все горела золотом и пурпуром.

Жизнь здесь продолжала идти своим обычным ходом, люди спокойно шли куда-то, смеялись, болтали, говорили о каких-то своих делах.

Горновой казалось уже сном, то, что она видела пятнадцать, двадцать минут назад: безмолвие скованной морозом снежной пустыни, останавливающаяся жизнь большого порта, лохматый иней, осевший на проводах, на всем, что было в городе Полярного порта.

Там дыхание застывало в воздухе. Ресницы, щеки и волосы, выбившиеся из-под шапок, были покрыты белыми кристаллами.

А здесь тепло, шумно и оживленно как всегда.

Переход от суровой картины безлюдного, опустевшего города, покрытого снегом и льдом, к золотой осени в Москве, переход, совершившийся в краткий миг, представлялся каким-то волшебством. Вера Александровна не могла уверить себя в том, что всего только пятнадцать минут назад она вкладывала в микропушку кассеты с койперитом и, спустив рычаг аппарата, державшего подводный катер, бросилась в кабину ракетоплана.

Когда Виктор Николаевич вернулся домой, он застал жену помолодевшую, счастливую.

Все страшное, мучительное, все терзания, которые он переживал в пустыне Чинк-Урта, а потом в тайге, шагая на лыжах по глубоким снежным сугробам, все это было позади, исчезло как тяжелый сон.

Вечером на заседании Чрезвычайной государственной комиссии Горнов сделал доклад. Было принято решение:

«Работы Нового Гольфстрима продолжать с той же интенсивностью. Срочно выяснить причины гибели самолета и проверить еще раз надежность кассет».

В Чинк-Урте

Серый дом Академии наук в Чинк-Урте снова ожил.

К небольшому коллективу лаборатории присоединились виднейшие атомники Союза.

Необходимо было быстро провести исследования и выяснить защитные свойства кассет.

В залах, в кабинетах, в герметических камерах серого здания вновь начались опыты.

Вечером все собирались в сад Академии наук. Здесь, как и прежде, благоухали цветы и деревья, звенели хрустальные струи фонтанов. Ярко-пестрые тропические бабочки плавали в голубом воздухе.

Дивный уголок природы, перенесенный в центр каменной безжизненной пустыни, жил своею жизнью.

И даже тот же, что и два года назад, старик садовник неторопливо бродил по дорожкам сада, поправляя ветки кустов и с доброй улыбкой любуясь крохотными птенчиками.

Вера Александровна каждый раз удивлялась неизменности этой красоты. Жизнь, огромная, полная борьбы, — радостей, тревог и горя, проходила мимо этого маленького благоухающего уголка природы.

А по вечерам в саду велись страстные споры.

Расщепление ядер койперита в кассете и взрыв на «Арктике» оставались необъяснимыми.

Койперит, огражденный от воздействия космических лучей, так же безопасен, как и всякий другой элемент.

Съехавшиеся в лаборатории академики-атомники, повторив работу, проделанную много раз Горновым и — его коллективом, получили тот же результат: койперит за несколько лет лежания в сером здании не изменил своих свойств. Выяснилось также, что способы проверки непроницаемости кассет вполне надежны и гарантируют безопасность применения койперита для получения ядерного горючего.

В то время, как физики атомного ядра устремили все свое внимание на койперит и на изоляционные коробки Горнова, ища в них причину взрыва на «Арктике», в печати выступили со своей гипотезой ученые из других областей науки — астрономы и физики космических лучей. Они направили мысль и искания по другой дороге.

Они указали на силы космического происхождения.

Дело в том, что в день взрыва на самолете «Арктика» земля проходила близко от звезды 2327. В эти дни все высокогорные станции наблюдения космических лучей обнаружили, так называемые, жесткие ливни, состоящие из групп частиц с огромнейшей энергией. В составе космических лучей, кроме известных ранее частиц (электронов и мезотонов), было найдено большое число новых частиц, обладающих необыкновенной силы свойством ионизировать воздух. Были ли то протоны (ядра водорода) или это были еще неизученные частицы космических лучей — вопрос остался пока невыясненным. Возможно в нашу атмосферу, — говорили эти ученые, влетели из космического мира потоки новых частиц.

Этим объяснялись наблюдаемые в тот день небывалые по силе электромагнитные штормы, необычно яркие полярные сияния, нарушение радиопередач, отмеченные. всюду, и целый ряд других явлений.

Стенки кассет, предложенных академиком Горновым, вероятно, не оградили койперит от этих частиц.

Это же объяснение высказал Рейкин еще там, в ущелье Дор-Ньера, — и теперь он считал, что объяснение катастрофы найдено.

Но гипотеза эта не вносила успокоения. Ведь если это так, то и в дальнейшем могут происходить расщепления ядер койперита в кассетах.

Волнения и споры были в центре внимания ученых.

Среди друзей Горнова разговоры были только об этом.

Вера Александровна с страстным вниманием прислушивалась к ним. Она не могла забыть последние минуты жизни Исатая. Непонятное слово, которое он силился выговорить — «дневсей», — звучало как что-то роковое и таинственное. Она была уверена, что Исатай знал что-то такое, что разом раскрыло бы секрет взрыва.

Виктор Николаевич и сам думал так же. Петриченко, наоборот, отрицал всякую связь между взрывами и состоянием Исатая, слово «дневсей» приводило его в ярость.

— Ерунда, — с раздражением говорил он. — Надо искать новые методы испытания и отбора кассет, а не заниматься разгадыванием каких-то загадок. Слово «дневсей» бессмысленно. Это несвязные звуки, вылетевшие из груди умирающего.

— Но если бы ты видел тогда Исатая, — горячо убеждала его Вера Александровна, — если бы видел то усилие, с каким он хотел во что бы то ни стало раскрыть какую-то тайну, тот ужас и отчаяние, которое он переживал. Ужас не перед смертью, а перед тайной, перед тем, что он не может открыть ее. Если бы ты видел все это, ты не умом, а сердцем понял бы, что это не бред, что действительно существует какая-то тайна, поверил бы, что слова о могущих быть катастрофах и «дневсей» не были бредом.

Петриченко только что вернулся с подводного участка. Со всей присущей ему энергией он устремился в исследование и опыты, чтобы, доказав техническую возможность использования койперита, снова вернуться на строительство.

Он уже не говорил о риске, как четыре года назад, а сам убеждал Горнова провести тот или другой опасный метод работы.

Там под водой стоят машины-гиганты, которые готовы начать поднимать из морских глубин атлантические воды. Эти машины требуют ядерное горючее, и он с нетерпением ждал того момента, когда задвигаются огромные лопасти водоподъемных башен.

Как только будет закончена работа в лаборатории, он снова помчится туда.

Горнов отклонял его рискованные предложения.

— Четыре года назад, когда шло открытие койперита, я рисковал собой, тобой, моими помощниками и лабораторией, — отвечал он. — Теперь мы рискуем сорвать смелые, огромные планы, которые уже приняты или разрабатываются в Москве. Новый Гольфстрим будет достроен и пущен в действие, хотя и в меньшей против проекта мощности. Но за ним пойдут строительства второй и третьей очереди — отепление зоны вечной мерзлоты во всей Сибири. Решение этой хозяйственной проблемы потребует огромных количеств энергии. Койперит будет очень нужен, и мы должны очень тщательно проверить кассеты. Всякая спешка, горячность в таком деле вредны…

Вскоре после этого разговора в Чинк-Урт приехала экспертная комиссия.

Как-то вечером, когда все работники лаборатории собрались в доме Академии наук, в комнату вошел профессор, член комиссии.

Разговаривая с одним из своих коллег, он сказал между прочим:

— Я нашел чей-то дневник в сейфе.

Вера Александровна была недалеко.

— Дневник в сейфе?!.. — повернувшись и испуганно взглянув на профессора, спросила она. — Извините, пожалуйста… — И не слушая ничего больше, в необычайном волнении подбежала к мужу.

— Витя, теперь мне понятно, что хотел сказать Исатай… Это слово «дневсей». Да, да… Я знаю… «Дневсей» — это днев-ник в сей-фе, — с расстановкой проговорила она. — Понимаешь, дневник.

— Погоди, милая. Я ничего не понимаю. Какой дневник? В каком сейфе?

Профессор был удивлен, когда к нему подошли Горновы.

— О каком дневнике вы говорили, профессор? Где он? — спросил Виктор Николаевич.

Глядя на взволнованное лицо Горновой, профессор добродушно усмехнулся.

— Будьте спокойны, я не прочел в дневнике ни одного слова. Я отложил его в сторону. Мне понадобились в архиве некоторые справки по койпериту, я заглянул в сейф. И там наткнулся на толстую тетрадь с надписью «Дневник».

— Где, где вы его обнаружили? В каком кабинете? — спросил Горнов, не менее взволнованный, чем его жена.

Профессор назвал номер комнаты и номер сейфа. Поблагодарив, Горновы торопливо направились в дальний блок серого здания, где находился обширный архив научно-исследовательского института.

Дневник Исатая Сабирова

Ночь нависла над каменным плато Чинк-Урта. Вдали темнел массив серого здания, на шпиле высоко в небе светилась и мигала золотая звездочка. С черных столбов, широким кольцом окружавших лабораторию, оскалив зубы, смотрели черепа, горели фосфорическим светом грозные надписи: «Не подходи! Смертельно!» Слышалось тихое жужжание электромагнитного кольца.

Пройдя по бесконечным коридорам серого здания, Горновы вошли в зал, где хранился архив.

Виктор Николаевич молча открыл указанный профессором сейф. Там лежали пустые кассеты, а на них толстая тетрадь.

— Исатай! — сказала Вера Александровна, взглянув на первую страницу.

Это не был в полном смысле дневник. Тут были записи работ, которые Исатай выполнял в Москве, потом здесь, в лаборатории. Деловые записи перемежались, личными заметками всякого рода.

Нетерпеливость, стремительность, страстность Исатая проглядывали в каждой фразе. Наедине со своим дневником он не стеснял себя и в изобилии сыпал любимые поговорки и изречения: «Пока умный думает, решительный сделает». «Дерзновенье разбивает или камень, или свою голову». «Сомнения и колебания — море, пропадешь. Риск — лодка, сядешь и поплывешь».

Горновы много раз слышали от него изречения, порой забавные, а нередко и мудрые.

При виде Исатая, у Веры Александровны иногда мелькала мысль в духе его афоризмов: «Когда в нем говорят чувства — ум и воля его молчат».

Читая страницы, исписанные неровным торопливым почерком, она видела, что все последнее время, быть может, весь год, работая в Москве, в проектном отделе Гольфстримстроя, Исатай больше всего жил сердцем, волнуясь, приходя в экстаз, болезненно реагируя на всякие неудачи и препятствия.

Дневник был исповедью человека со слабой волей, не умевшего сдерживать страсть и порывы своей неистовой натуры в моменты, требующие твердости и спокойствия.

Горновы еще не знали, какую тайну раскроет дневник, но слова умирающего Исатая: «Не успею сказать, произойдут катастрофы», — звучали сейчас как что-то угрожающее и страшное.

По дневнику Исатай был таким, каким они его знали, и любили, энтузиастом Нового Гольфстрима.

Он негодовал на всех, кто не понимал идею Горнова, кто пытался затормозить утверждение проекта. А когда проект был принят, в эти дни страницы дневника были полны торжества.

«Как бы я хотел отдать жизнь свою за это прекрасное дело. И я отдам ее когда-нибудь!» — писал он.

Но в проектном отделе, где работал Исатай, нелегко разрешались встающие перед ним научные и технические проблемы. Были трудности, были и неудачи.

Исатай проявлял нетерпение. Страницы дневника пестрели неожиданными переходами от восторгов и радости к гневу, к жалобам на медлительность, на придирчивость каких-то экспертов. Иногда он впадал в пессимизм, граничащий с отчаянием.

«Так мы и за сто лет не построим Нового Гольфстрима», — писал он.

Но эти мрачные страницы скоро прерывались новыми восторгами.

«Сдан для производства проект тучегона для Центрального влагопровода, — писал он. — Машина-гигант, каких еще не видывал свет. Она должна будет вести борьбу с ветрами, создавать движение воздушных масс, продвигать влагу, которая начнет подниматься с освобожденного от льда Полярного моря. Дух захватывает, когда я представляю в действии этот гигант!»

С каждым месяцем резкие скачки в настроении Исатая, переходы от тревожного или раздраженного настроения, к радости становились более и более частыми. Он преувеличивал неудачи и трудности и по самому незначительному поводу приходил в отчаяние.

Нервозность, психическая неустойчивость Исатая все резче и резче выступали в дневнике по мере приближения к его концу.

«Не могу спать», «Опять кошмары», «Сегодня готов был побить…» Исатай приводил фамилию товарища по работе. Такие и подобные фразы стали встречаться на каждой странице.

Исатай, видимо, и сам замечал ненормальность своего состояния.

За несколько дней до наступления морозов на севере он писал: «Боюсь, что я не совсем здоров. Надо посоветоваться с невропатологом».

А в день, когда пришло сообщение о надвигающемся на Полярный порт циклоне, в дневнике было написано:

«Все погибло! Природа Заполярья обрушила на строительство свою огромную мощь. Уваров предлагает спешно выводить подводников наверх, и он прав, Горнов настаивает на продолжении работ».

Перед вылетом в Чинк-Урт Исатай был настроен по-боевому.

«Виктор Николаевич включил меня в свою бригаду.

В десять дней мы должны заготовить кассеты с койперитом и переключить отеплительные галереи Полярного порта на ядерное горючее. Мы выполним это и, хотя бы всю зиму стояли пятидесятиградусные морозы, не дадим замерзнуть гавани. Еду в лабораторию, где родился койперит. Чувствую себя здоровым, бодрым, полным энергии. К черту болезнь, нервы, переутомление!»

Но уже с первых дней работы в лаборатории, как только началось усиление морозов, Исатая охватил страж за подводников. Снова он оказался во власти отчаяния.

«Не могу отогнать страшные видения гибнущих в батисферах подводников, — писал он. — Не сплю третью ночь. Лишь только закрываю глаза, передо мной посиневшие лица, помутневший взор умирающих юношей. В камере лаборатории, когда выключаю свет н остаюсь в темноте, опять они. Хочу отогнать страшные картины, сосредоточиться на экране, на лампах и не могу… Сегодня мне показалось, что на экране блеснуло бледно-зеленое свечение. Я подумал, неужели кассета пропустила лучи. Но ночью в глазах плавали те же светящиеся экраны, неоновые лампы — результат утомленного мозга. Могу ли я продолжать вести наблюдения»…

Накануне вылета из Чинк-Урта была сделана последняя запись в дневнике:

«Надо сказать Виктору Николаевичу о своем состоянии, о том, что я перестал верить себе, что я сам не знаю, правильно ли я веду наблюдения. Уехать бы куда-нибудь, в самую гущу борьбы, только бы не думать ни о замерзании гавани, ни о подводниках.

Но вправе ли я бросить работу в лаборатории, когда нас всего пять человек?»

«Сегодня я попробовал поговорить с ним, — писал он ниже. — Он сказал: „исполним долг наш“. Я так и не решился сказать ему, что я не уверен в надежности своих кассет. Их надо бы проверить еще и еще раз. А сам я не смогу это сделать. О, как я устал от этих тревог, страхов, от мыслей…»

— Вот разгадка: и как я не видел его состояния, горестно проговорил Горнов, закрывая дневник. — Он хотел еще проверить кассеты. Просил, чтобы я оставил его в лаборатории. Я понял это, как трусость. Решение вылететь на четыре дня раньше захватило его врасплох. Сказать, что он не уверен в точности своих наблюдений, он боялся. Боялся, чтоб я не отложил вылет. Бедный, бедный друг…

Через несколько дней Академия наук вынесла решение:

«Кассеты Горнова и методика их испытания на непроницаемость для электромагнитных лучей вполне надежны. Койперит, помещенный в кассетах, может транспортироваться и применяться как источник ядерного горючего».

Тогда же Академия наук сделала заключение по поводу гибели самолета «Арктика».

Мнения ученых сводились к тому, что причиной катастрофы явилась кассета, не проверенная должным образом Исатаем Сабировым. Она оказалась уязвимой для космических лучей жесткого ливня, в который попал самолет. Выход самолета в сторону предотвратил гибель всего экипажа.