Новый Мир ( № 10 2006)

Парижские сюрпризы

Успенский Владимир Андреевич — доктор физико-математических наук, профессор МГУ. Родился в 1930 году. Автор двухтомника “Труды по нематематике” (2002), а также филологических и культурологических статей, публиковавшихся в журналах “Новое литературное обозрение”, “Неприкосновенный запас”, в сетевом “Русском Журнале”. См. также его эссе “О единстве человеческого рода, или Зачем ставят памятники?” в “Новом мире” (2005, № 1).

Казалось бы, чем сейчас может удивить русского путешественника Париж? Не восхитить, не разочаровать, не впечатлить — а именно удивить. Ведь о нём столько всего уже написано! Если говорить о литературе, доступной русскоязычному читателю, то думается, что из всех зарубежных городов мира вряд ли кто возьмётся соперничать с Парижем по количеству уделённых ему слов. Оказывается, что всё же может и удивить. Не знаю, следует ли радоваться этому или огорчаться. Любезный читатель да рассудит сам.

Автор этих строк побывал в Париже на исходе 2005 года и решается поделиться тремя постигшими его там сюрпризами. По меньшей мере два из них таковы, что могут быть проверены любым желающим на личном опыте. Сюрприз первый. Как всем известно, Париж славится своими бульварами. “Ах, эти Большие бульвары!” Конечно, современный путешественник, если он обладает хоть малой толикой рационального скептицизма, понимает, что бульвары уже далеко не те, какие были во времена конных экипажей, мужчин в цилиндрах и дам в шляпах с перьями. Но понимает он и то, что не совершить прогулку по Большим бульварам — это было бы неправильно. И он отправляется на тот из них, который более всего на русском слуху, — на бульвар Капуцинов.

Бульвар этот известен в России по ряду причин, одна из которых — вышедший в 1987 году фильм режиссёра Аллы Суриковой “Человек с бульвара Капуцинов” с Андреем Мироновым в главной роли. Фильм повествует о том, как в самом конце позапрошлого или самом начале прошлого века в ковбойский городок американского Дикого Запада приезжает человек с кинопроектором и какие потрясения это влечёт для указанного городка. Ясно, что человек с кинопроектором просто не может прибыть ни из какого другого места, кроме как с бульвара Капуцинов. Ведь “Первый публичный платный [кино]сеанс состоялся 28 декабря 1895 г. в подвале „Гран-кафе” на бульваре Капуцинов в Париже” (цитата взята из статьи “Люмьер” в 3-м издании Большой Советской Энциклопедии).

Итак, путешественник идёт по бульвару и проникается духом истории. Разумеется, он нуждается в подтверждении, что идёт по тому самому бульвару. Таковое подтверждение от получает от настенной таблички с названием: Boulevard des Capucines. Удовлетворённый, он идёт дальше, но постепенно — не сразу! — до его сознания доходит, что в названии имеется некоторая странность. Странность выражается в наличии в названии одной лишней буквы. Потому что название “Бульвар Капуцинов” по-французски пишется так: Boulevard des Capucins. Какая-то опечатка, думает наш путешественник, но вскоре убеждается, что лишняя буква присутствует на всех табличках и даже на карте Парижа. И тогда он понимает, что никакой опечатки нет, французские надписи совершенно корректны, а бульвар, если перевести его название с французского на русский буквально, называется не “бульвар Капуцинов”, а “бульвар Капуцинок”. (Капуцины и капуцинки суть соответственно монахи и монашенки ордена капуцинов, основанного в Италии в XVI веке; монахи носили остроконечные капюшоны, а капюшон по-итальянски — cappuccio.)

Второй сюрприз связан с печальным событием, а именно с гибелью в Париже принцессы Дианы. Все знают, что она вместе со своим другом Доди Аль-Файедом разбилась на автомобиле, преследуемом папарацци. Это случилось 31 августа 1997 года в первом часу ночи. Автомобиль на большой скорости шёл по набережной правого берега Сены, вверх по течению, и врезался в ограждение там, где набережная на какое-то время превращается в туннель, проходящий под перекинутым через реку мостом Альма (Ponte de l’Alma).

Оказавшись у моста Альма на противоположном, левом берегу, я решил перейти через мост и посмотреть, как выглядит сейчас историческое место. Издали можно было углядеть, что там стоит какой-то памятный знак — нечто вроде тумбы, на вершине которой что-то поблескивает. Когда же я подошёл ближе, то увидел невысокую, не более человеческого роста, колонну, увенчанную скульптурным изображением пламени, выполненным в золотом цвете. Всё это меня не удивило: меня удивило бы, если бы место трагической гибели Дианы оказалось никак не обозначенным. Я вспомнил, что отец Доди очень богат и что на первом этаже принадлежащего ему самого знаменитого в Лондоне универмага “Харродс” (Harrods) установлена парная статуя Дианы и Доди — также золотого цвета. В своём магазине, подумал я, он может делать всё, что угодно, а тут, в Париже, установка подобной скульптуры, скорее всего, требует специального разрешения, получить которое, может быть, и не столь просто, если вообще возможно.

Колонна установлена в непосредственной близости от парапета, перегнувшись через который можно посмотреть на въезд в туннель. Пройти внутрь туннеля нельзя, он не предназначен для пешеходов. Парапет испещрён надписями на разных языках, включая русский и даже, на мой дилетантский взгляд, китайский и японский. Те надписи, которые мне удалось понять, имели примерно такой смысл: “Мы тебя помним”, “Нам тебя не хватает”, “Ты с нами” и так далее. В некоторых надписях наряду с Дианой упоминался и Доди: наиболее частой из таких была надпись “D&D”.

У подножья колонны лежало несколько букетов, сравнительно свежих, и несколько фотографических портретов Дианы. Было ясно, что эта колонна с изображением вечного огня на навершии представляет собою мемориальное, а по существу культовое сооружение, используемое для поклонения памяти Дианы.

На колонне имелась табличка, на которой было что-то написано. Когда я прочёл, что там было написано, я не поверил своим глазам. Чтобы поверить, пришлось переписать надпись целиком. Вот она, эта надпись, с сохранением расположения строк:

FLAMME

DE LA LIBERTE

REPLIQUE EXACTE

DE LA FLAMME

DE LA STATUE DE LA LIBERTE

OFFERTE AU PEOPLE FRANCAIS

PAR DES DONATEURS

DE MONDE ENTIER

EN SYMBOLE

DE L’AMITE FRANCO-AMERICAINE

A L’OCCASION DE CENTENNAIRE

DE

L’INTERNATIONAL HERALD TRIBUNE

PARIS 1887—1987

Перевод с французского:

Пламя свободы. Точная копия пламени Статуи Свободы,

предподнесённая французскому народу дарителями со всего мира.

Символ франко-американской дружбы.

По случаю столетия [газеты]

“Интернэшнл гералд трибьюн” [International Herald Tribune],

Париж 1887—1987.

Англоязычная газета “International Herald Tribune”, предназначенная для европейского распространения, действительно была основана (под первоначальным более коротким названием “The Herald”) в пригороде Парижа 4 октября 1887 года. С момента основания и по сей день ею владеют американские медиамагнаты и американские медиакорпорации. Современный авиапассажир обычно обнаруживает эту газету, притом бесплатно, в зоне отлёта европейских аэропортов, а если он не успел захватить свой экземпляр, то такая возможность будет предоставлена ему в самолёте. (Кстати, связь газеты с авиацией имеет давнюю историю: в 1928 году она стала первой газетой, распространяемой по воздуху — с утренней, к завтраку, доставкой из Парижа в Лондон.)

Таким образом, многочисленные почитатели Дианы возлагают свои цветы к подножию колонны, отмечающей столетие газеты “Интернэшнл гералд трибьюн” и принимаемой ими за мемориал “народной” принцессы. Надпись на колонне, воздвигнутой за десять лет до смерти Дианы, никто, надо полагать, не читает.

Третий сюрприз, в отличие от первых двух, не допускает проверки в буквальном смысле. Уверен, однако, что схожая ситуация может встретиться в Париже каждому.

С 13 октября 2005 года по 16 января 2006 года в Париже, в Национальных галереях Большого Дворца, происходила выставка с завлекающим названием “Меланхолия. Гений и безумие на Западе”. Выставка путешествовала по Европе и, кажется, приехала во Францию из Германии. Удачным образом сроки моего пребывания в Париже позволяли на неё попасть. Зажатый между Елисейскими Полями и Сеной так называемый Большой Дворец, построенный к Всемирной выставке 1900 года, многими считается ужасным в архитектурном отношении. Посетителей выставки это, однако, не смущало, и когда я приблизился к Большому Дворцу, то увидел длиннющую и казавшуюся неподвижной очередь перед входом. Меланхолия явно выплёскивалась из галереи на улицу. Не обнаружив в себе сил стоять в такой очереди, я уехал.

Позвонившие мне из Бордо друзья меня обругали. Нельзя упускать выпавшую мне редчайшую возможность попасть на столь замечательную выставку; сами они собирались приехать с этой целью из Бордо в Париж. Мне объяснили, как можно избежать очереди. Надо найти заведение с вывеской “Fnac” и там купить билет, который будет стоить несколько дороже, но зато даст право попасть на выставку безо всякой очереди. Ни что такое “Fnac”, ни где он находится никто мне сказать не мог. Проходя по площади Бастилии, я случайно увидел нужную вывеску. (Замечу в скобках, что и внутри заведения я не смог узнать, что значит “Fnac”.) Там среди прочего действительно был отсек, где происходила предварительная продажа билетов в театры, на концерты и на выставки. Оказалось, что я попал в неудачное время: из нескольких стоек работала лишь одна. Очередь к ней хотя и была неизмеримо короче очереди на выставку, но всё же превосходила мои психологические возможности. Через несколько дней я уже поехал в этот фнак специально. Прошу прощения у читателя за все эти подробности, которые могут показаться излишними; на самом деле время, затраченное на приобретение билета, составляет неотъемлемую часть сюжета.

При моём втором визите во фнаке работало уже несколько окон, и очереди к ним были в разумных пределах. Ближайший день, на который у них были билеты, наступал ровно через неделю, а именно 30 декабря. Это меня устраивало. Чрезвычайно любезно мне был предложен выбор между первой и второй половинами дня. Я выбрал первую, и это означало, что я могу войти в любое время между 10 и 13 часами. “И что, столь небольшой комиссионный сбор избавляет меня от стояния в очереди?” — “Разумеется, сэр (разговор шёл по-английски). Имея этот билет, вы не будете стоять в очереди”.

С радостным чувством 30 декабря я отправился на выставку и в самом начале одиннадцатого часа был перед входом. Очередь на улице показалась мне увеличившейся в длине со времени моего первого неудавшегося посещения, но теперь это меня не касалось. С законным чувством превосходства я протянул свой билет охранявшему вход афрофранцузу (если есть афроамериканцы, то почему бы не быть афрофранцузам?). К моему изумлению, он направил меня в хвост очереди. Оказалось, что имеются две очереди. Одна состоит из тех, кто не имеет билета и кому предстоит его купить, когда он будет допущен внутрь здания. Вторая состоит из тех, кто, как и я, имеет предварительно купленный билет. Вторая очередь короче первой, но незначительно. Охранники при входе запускали посетителей порциями, попеременно то из одной очереди, то из другой. Очереди располагались параллельно, отгороженные одна от другой переносными барьерами, и потому можно было легко сравнить скорости их движения. Почему-то очередь из не имеющих билета двигалась быстрее, чем очередь билет имеющих: человек из другой очереди, первоначально стоявший рядом со мною, через некоторое время оказался далеко впереди; возможно, что объём порции, запускаемой в здание, был пропорционален длине очереди. Неравенство в скоростях было замечено не только мною, моя очередь стала громко возмущаться, топать ногами, стучать зонтами, хлопать в ладоши и кричать. Члены моей очереди требовали, чтобы сперва пропустили тех, кто имеет заранее купленный на сегодняшнее число билет (и к тому же оплатил эту услугу), а потом уже тех, кто пришёл, так сказать, на ура. Читателю судить, насколько справедливыми были такие требования; замечу лишь, что не имеющие билета не имели ограничений во времени для входа на выставку, а для билет имеющих каждая минута стояния в очереди сокращала тот отведённый им срок, в пределах которого они могли на выставку попасть. Как бы там ни было, ни топот, ни крики никакого действия не возымели. Требования моей очереди явно расходились с принципами фратерните, а тем более с принципами эгалите.

Надо ещё сказать, что из всех моих парижских дней именно этот день оказался самым неприятным в погодном отношении: дул очень резкий и очень холодный ветер. А я, как назло, был одет нарочито легко: от дома, где я жил, до автобуса и от автобуса до Большого Дворца было недалеко, а от стояния в очереди, как я предполагал, я избавлен. Судя по их одежде, так же, по-видимому, рассуждали и мои товарищи по несчастью. Несколько раз я порывался уйти — не хватало ещё простудиться и заболеть в Париже за несколько дней до отъезда! Но всякий раз становилось обидно, что я уже столько простоял, и я оставался. Наконец, более чем через час, я был допущен внутрь.

Выставка оказалась достаточно интересной, и теперь, по прошествии времени, я склонен рассматривать стояние в очереди как необходимое к ней предварение — с учётом её, выставки, темы. Если театр начинается с вешалки, то выставка начинается с очереди на улице.

Тем не менее ситуация с реализацией в городе Париже прав, даваемых предварительным приобретением билета на определённое число и на определённую половину дня, прав специально оплаченных, явилась для меня сюрпризом. И напомнила мне эпизод, случившийся в начале двадцатых годов XX века в другом городе — Тбилиси, тогда ещё Тифлисе. Об этом эпизоде рассказал мне мой отец. Впрочем, там всё было в точности наоборот.

Будучи студентом, отец со своим приятелем посетил знаменитые тифлисские бани. Денег у них было мало, но всё же каждый из них оплатил услуги банщика, или, как его там называют, тёрщика. При этом мой отец оплатил мытьё и массаж, а приятель — только мытьё. Их распластали на соседних лавках и помыли. После чего над обоими стали производить одинаковые процедуры. Это удивило моего отца. “Что он делает с моим другом?” — спросил он своего тёрщика. “Как что? Массаж делает”. — “А ты мне что делаешь?” — “И я тебе массаж делаю”. — “Так почему же нам делают одно и то же?” — “А ты что, платил за массаж?” — “Платил”. — “Дурак, что платил”, — этими словами тёрщик завершил диалог.