Новый Мир ( № 12 2007)

Вечное дежурство

Ушакова Елена Всеволодовна — поэт, эссеист, критик. Постоянный автор “Нового мира”. Живет в Санкт-Петербурге.

* *

  *

Не скука, нет, не сплин, не боль и не печаль.

Цепляется тоска за сердце воровато,

Как робкий ученик за левую педаль.

Подавлена душа, каким-то горем сжата .

И скука есть в тоске — как черный паучок

В прозрачном янтаре, и сплин, всегда готовый

С ферзем — наперерез, с конем — наискосок,

И пахнет, на беду, она печалью новой.

И всё сгущаются, всё ниже облака,

Клубятся дымные, и смотрит сиротливо

С укором рукопись ненужная, пока

В халат я кутаюсь, и тихо мокнет ива.

Дождю не скажешь ведь: приятель, прекращай

Свои дурачества! — он слишком свыкся с ролью.

Как электрички вой отрывист — словно лай,

Вскричит, гонимая внезапной, свежей болью…

И словно без толку зашел на огонек

Сосед прилипчивый и сел понуро с краю, —

Вот так, случается, желаньям поперек

Я собственную жизнь свою пережидаю.

Тоска! Тоскливо мне… такого слова нет —

Оттенка горького — в немецком, во французском,

Английском вежливом… Небес таких, примет

У них не водится — в России только, в русском.

* *

  *

А все-таки Ангел-хранитель

В обиду меня не дает,

Не случай счастливый, а — мститель,

Вот что удивительно, вот!

И, может быть, всё не случайно,

А лишь потому, что с виной

Обиду связала я — с тайной,

Горячей и жгучей одной.

Победа не помнит провала,

Обида не знает вины.

Но всё, что гнала, отгоняла,

Тайком пробирается в сны.

И как-то на Каменный остров

Приехав — билетик в горсти, —

Обиду припомнила остро,

Считая: забыла почти.

Вот тут и явилось отмщенье,

Как в сказке; мой ангел, ты — был!

И я приняла как прощенье

Защиту таинственных сил.

Конференция в Италии

На заседании пленарном,

Когда притих полемик пыл,

Я вспомнила, что Леонардо

Да Винчи в этом парке был.

В окно мне виден светло-синий

Кусочек неба; рождена

Я здесь могла быть — Младший Плиний

Мне друг и пиния-сосна.

По лицам милых итальянок,

По мимике читаю: им

Знакомо всё — и шелест гранок,

И неуют холодных зим.

Смущенье, колебанья те же.

Фонетика ли нас роднит,

Веселый ветер с побережья

Или рыданья аонид?

Как туя с деревцем миндальным

И клен участливо стоят!

Тень Блока с профилем медальным

Склонилась, слушает доклад, —

Мы преданы одной отчизне

Приснившейся, и мнится мне,

Что памятью об общей жизни

Обмениваемся во сне.

Песочные часы

А кто-то, выдумщик, с улыбкой предложил

Нам тему общую для будущих стихов —

“Часы песочные”, — как испытанье сил.

Стих не обходится, сказал, без пустяков.

Часы песочные обманывают, врут,

В них струйкой сыплется томительно песок,

В них жизнь неспешная, как таянье минут,

Пересыпается и тихо дремлет рок.

Вот фотография на письменном столе,

На ней две девочки, подружки две, сестры, —

Косички, ленточки… Еще они в тепле,

О смертном холоде не знают до поры.

А впрочем, старшая сжимает плечи так

Малышке с бантиком недетским жестом рук,

Как будто силится сдержать неверный шаг

Навстречу горестям, в предчувствии разлук.

Оставим школьникам песочные часы,

В них детство вечное стоит, а не течет.

С чужого голоса затвержены азы,

А жизнь стремительно торопится вперед.

Зима сменяется уже не той весной,

Прав глупый Фамусов: все врут календари.

Лишь стрелки чуткие в содружестве с душой.

Часы песочные бесстрастны, хоть умри.

* *

  *

Собор этих сосен вечерних!

В оранжево-рыжих стволах

Я, дачник, сезонный кочевник,

Творца ощущаю размах.

Жилицы небесного рая, —

Что есть он и здесь, на земле,

Всем розовым строем внушая,

Стоят в предзакатном тепле.

Сдувает растительный мусор

И рыжий задиристый хлам

Порывом…О, сестры по музам,

По местности и по судьбам.

Сочувствие нужно, участье,

Чужие печали приняв,

Как воздух, раздаривать счастье.

Сосняк, как собор, многоглав.

И верится, в мире посмертном,

Ином — не останусь в долгу

И тоже верхушкой под ветром

Вылечивать души смогу.

* *

  *

Когда отчаянно не спишь, не спишь, не спишь,

Тьма расступается, дает воображенью

Простор непрошеный и потакает лишь

Пустой фантазии и внутреннему зренью.

И горы прыгают, как овцы, и холмы,

Как агнцы, прыгают, и — что с тобою, море?

Как в 113-м псалме, трепещем мы,

Себя не чувствуя, не чувствуя в фаворе.

В борьбе, в унынии, в опасности, беде,

Борясь со страхами, старательно ресницы

Сжимая влажные, — уйти, побыть нигде,

Глотнуть забвения… как этого добиться?

Не думать, Господи, не помнить, не желать…

Не Он ли говорил, что ищущий обрящет?

Враждебно всё теперь — и память, и кровать,

“ Злопамятливый Бог”, и вот еще: “ казнящиий ”.

В часы бессонницы ты связан сам с собой,

К себе приворожен бездушной, темной силой,

И не расстаться… О, никто, никто другой

Не страшен так сейчас, как твой двойник постылый!

* *

  *

Памяти Георгия Адамовича.

Он под конец своих заметок грустных,

Как разговор с самим собой, таких,

Что хочется запомнить наизусть их,

Привел один знакомый многим стих —

Молитву шестистрочную, и точным

Эпитетом в ней чудным потрясен.

О пребыванье, думаю, бессрочном,

О строгом рае помышлял и он.

Я рамочку вчера купила — просто

Дешевый ободок, кружок, овал,

Чтоб взгляд его внимательный и острый

Мой стол, мои бумаги охранял,

Чтобы иметь возможность с этим взглядом

Вчерашний сверить текст и чтобы он

И мысль его, и фраза были рядом, —

Не только там, где вечно зелен клен.

И думаю, что, если бы спросили,

Он выбрал бы — не райское, в тепле,

Блаженное и праздное бессилье,

А вечное дежурство на столе.

Бумага, перечеркнутые строки,

Цветные скрепки, чашка, крепкий чай…

Не правда ли? — вот где реальный, строгий,

С небесным конкурирующий рай!

* *

  *

Чудесна в музыке способность к мимикрии!

И потому еще она нежней стиха,

Что музыкант — как врач, ему, как в хирургии,

Расчет необходим, душа его суха.

И я подумала, внимая пианисту,

Когда он Шуберта нам исполнял на бис, —

Что обработка та бравурная, по Листу, —

Излишне влажная, напрасно он раскис.

Само искусство есть, не правда ли, и нежность,

И любознательность, и стройность, и порыв;

Что их навязывать? Холодная неспешность

Нужна художнику, чтоб вызвать их прилив.

Чтобы почувствовать волнение, не надо

Его подсовывать, сама приду к нему.

И ветру дерево, я думаю, не радо,

И сердце тянется не к сердцу, а к уму.

* *

  *

На слух не жалуюсь, не жалуюсь, но всё же

В многоголосии я речь не разбираю —

Провал, рассеянность, которая похожа

На взгляд блуждающий, скользящий где-то с краю.

Пчелой невидимой я здесь ношусь в собранье

И собираю мед, как если б он, цветочный,

Был в этой комнате, мне нравится жужжанье,

И сигаретный дым, и крендель потолочный.

Впиваюсь медленно, неясному приказу

Зачем-то следуя, и — странная работа

Ночная: в памяти верчу улыбку, фразу,

И отблеск рюмочки; так нужно отчего-то.

Кто скажет, отчего? А только мне любезней

Не слово дельное, а звук, его частица,

А признак призрачный невзрачный, — всё, что в бездне

Времен не знает, как, но хочет отразиться.