Новый Мир ( № 3 2000)

От города W. до города D

*

ОТ ГОРОДА W. ДО ГОРОДА D. Петер Альтенберг. Венские этюды. [Перевод А. и Е. Герцык]. Джеймс Джойс. Дублинцы. [Перевод под редакцией И. А. Кашкина]. М., Издательство “Рандеву-АМ”, 1999, 302 стр.

Сборник, или, как определяют характер издания составители, антология, “От города W. до города D.” объединяет под своей обложкой произведения практически неизвестного австрийского писателя-импрессиониста Петера Альтенберга и одного из основателей литературного модернизма Джеймса Джойса.

Такая конгломерация известных и мало- или совсем неизвестных имен продиктована политикой издательства: в серии “Литературная галерея” за счет первого на поверхность “вытаскивается” и второе, также заслуживающее, по мнению составителей, читательского внимания. По этому принципу построены и другие сборники “Рандеву” — “Опиум”, “Венеция, город любви и смерти”...

“Венские этюды” — это название, данное рассказам Альтенберга при нынешнем переиздании. Название, под которым книга выходила в России в 1904 году — “Эскизы Петера Альтенберга”, — тоже не авторское. По сути, это избранные новеллы из сборников “Как я это вижу” и “Что приносит мне день”.

Текст “Венских этюдов” приводится в переводе Аделаиды и Евгении Герцык — известных представительниц русского серебряного века. И хотя язык перевода заметно устарел, похоже, что здесь как раз именно тот случай, когда от минуса до плюса — один шаг: то, что могло бы вызывать нарекания у педантичного стилиста, читателю скорее всего покажется обаянием старого, почти столетней давности, слога.

Излюбленные образы Альтенберга — “эстетика-сибарита” и “донжуана ощущений”, как называла его А. Герцык, — прелестные отроковицы, нежные, хрупкие, болезненно бледные — и обязательно грустные, такие же грустные, как юные герои и героини Пруста, сестер Бронте или Жюльена Грина.

“Завлекалка” на задней странице обложки — фраза о “нездоровом интересе” взрослого мужчины, то есть автора, к девочкам-подросткам — на поверку оказывается, в общем-то... правдой.

Что можно сказать о восхищении голыми детскими коленками, об упоительном созерцании, граничащем с вуайеризмом, — и в то же время о трогательном внимании к внутреннему миру молодой женщины или ребенка? О полетах фантазии, об опьянении красотой юных девочек — и об их утонченном бесстыдстве?

“Красота убивает стыд”, — отвечает на этот вопрос сам Альтенберг. И еще: “Душа художника любит глазами”.

...Писатели просто так с неба не падают. Думаю, не погрешу против истины, если скажу, что “Этюды” Петера Альтенберга — книга, воздух которой “насыщен запахом батистовых платьев маленьких девочек, пылью и резиновыми мячами”, — предшественница того, что сказал во весь голос Набоков. (Кстати, что интересно, и автор “Лолиты”, и автор “Венских этюдов” были шахматными композиторами.)

В жанровом отношении “Этюды” довольно своеобразны: они стоят где-то между собственно новеллами, лирическими сценами, стихотворениями в прозе и рождественскими рассказами — грустными и умильными, как и положено им быть.

Так, самый короткий и самый красивый этюд — “Ночные бабочки” — напоминает скорее стихотворение в прозе:

“Отчего Цецилия улыбается, встречаясь со мной?!

Отчего и Берта улыбается?!

А ты, Камилла? Отчего же твое милое личико так неподвижно и печально при встрече со мной?!

Она... погибла...

Очеловечившись, мгновенно умирает Бог...”

“Альтенберг — импрессионист, — писала в своем предисловии к „Эскизам...” Аделаида Герцык. — Несколькими оригинальными штрихами набрасывает он свои впечатления, намечая лишь контуры, боясь лишней чертой испортить рисунок...”

Дорога от импрессионизма к модернизму лежит через французский символизм, утверждает в своем подробном послесловии составитель А. Козубов. Мостик протяженностью в десять лет, перекинутый между городом W. и городом D., слишком длинен, чтобы выстоять без опоры в точке P., то есть в Париже. И то, что он все-таки был перекинут, — заслуга в первую очередь французских символистов. Ведь именно творчество таких ярчайших его представителей, как Верлен, Рембо, Малларме, и их последователей стало единственно возможным связующим звеном между воздушностью, штрихпунктиром импрессионизма и перенасыщенной экспериментальностью модернизма.

Так уж сложилось, что Джойса из-за сложности его “Улисса” и “Поминок по Финнегану” у нас больше упоминают, нежели читают. Поэтому переиздание именно “Дублинцев” дает читателям прекрасную возможность приобщиться к наследию классика ирландской литературы XX века. И хотя большинство героев новелл Джойса стали эпизодическими персонажами “Улисса”, а рассказ об одном дне дублинского еврея сначала задумывался именно как новелла для сборника, “Дублинцы” — образец скорее классического письма (близкого к физиологическому очерку), чем стилистических экспериментов: здесь нет ни “потока сознания”, ни сложных мифологических параллелей. “Дублинцы”, в отличие от парящего на облаке грез Альтенберга, — книга совершенно земная и, я бы сказала, очень городская. Бутылочка пива и тарелочка аррорутового печенья, мосты, темные улицы, сэндимаунтский трамвай, призрачные дворцы, на ступеньках которых копошатся грязные дети, благотворительный базар, мюзик-холл Тиволи и колонна Нельсона, дешевые “заведения” и Шотландский бар, залитый ослепительным светом и окутанный дымом дорогих сигар, красотки и виски с аполлинарисом... Люди с лицами “темного цвета дублинских улиц”, завсегдатаи баров, прожигатели жизни... Развлечения золотой молодежи, мелкие интрижки в пансионах, честолюбивые мечтания клерков... Несостоявшиеся отношения. Утраченные иллюзии. Нравственный паралич. Таков Дублин, город глазами Джойса.

Евгения СВИТНЕВА.