Новый Мир ( № 6 2000)

родители как солнечные боги

рождаются из моря и песка

а я створоженный комок тревоги

а после облака

все вещи есть без рамы без обмана

растут и движутся со мной

и глаза безболезненная рана

сквозит голубизной

моя любовь как яблочная тайна

еще не сорвана никем

я отыщу ее случайно

и съем

Вот сеятель-дворник, сыплющий из рукава

песок, превращающий Москву в Сахару.

Сахара к чаю нет. Раскалывается голова.

В прошлом веке сахар кололи щипцами, держали пару

лошадей. Я не запомню несколько странных и иных слов

о том, как Жак и Ресю благополучно вышли из дома.

Я засыпаю среди сахарных и городских голов,

подталкивая ногой два холодных щедринских тома.

Мне снится и сеятель-дворник, делающий пески

в Москве, и статуя, превращающаяся в красильщика фасада

при движенье. Экзамен сдан, и уже не надо

ни «прогуливаться вдоль решетки», ни «замедлять шаг», ни «сжимать

виски».

Разбуди меня среди ночи — и я честно расскажу тебе всю

лексику за семестр: я не ела шесть дней, Анна идет к вокзалу,

она уезжает в Париж. Мама же ей сказала:

держись прямо, поддерживай себя сама и ищи Ресю.

Жак и Ресю (и может быть, Анна) жили в Париже, о боже мой,

но перед тем и после — всегда — в маленьких городах и селах.

«Экскурсия показалась им интересной и веселой.

Усталые, но довольные они возвратились домой».

опять автобус изменил маршрут

и засыпая замечаю

что декорации уже не врут

а добросовестно ветшают

они не дерево и не трава

и чем обман наглей и очевидней

тем легче всем и легче выдавать

сон летаргический за сон невинный

Что мне делать, я — это ты, я повсюду с тобой,

поправляю рюкзак и шагаю в ботинках тяжелых,

смотрю из окошек зрачков: вот ограда школы,

собака, девочка, дальше какой-то сбой —

ты закрываешь глаза, сдваиваешь ресницы.

Как я люблю их мерцание на щеке,

когда усталые кружевницы

лечат кисти в мелкой муке и молоке.

Даже если у этой зимы

миллионы раз,

если эти слова тысячу раз говорили, —

я верю, что сейчас

были

действительно мы.

Двадцать три.

Обнаружив,

что почти разучилась летать изнутри,

от тоски

перемещаюсь снаружи.

Я пустяк,

маленький человек

с мешками заплаканных век.

Ничего.

Вот облака,

плывущие неторопливо,

как тысячи прихотливых,

объемных и нежных лекал.

Вот блестящее солнце.

Когда-то

мы были связаны с ним тесней,

связью незамысловатой,

как растения или снег.

Мы когда-то и были

ими.

Но природа уже — ракушка

в багажнике автомобиля.

Память о летней поездке на юг

в ящике для безделушек,

в кармане брюк.

Только имя.

Не отчаиваться

не получается.

Нет, не так,

посмотри:

лес живой, лес телесен.

Тесная лестница сосен,

резная плесень

мха —

да лес любой

реальней нас с тобой.

Я ищу абсолютные вещи,

но все-таки я умру.

Ты говоришь: лес.

Умирают звери, деревья, птицы.

Не исчезают только какие-нибудь кварки,

частицы.

Расскажи мне, как выглядит мир

с точки зренья элементарных частиц.

Точно при свете электросварки?

Послушай птиц.

Небо смотрит в окно

сквозь угрюмые прутья решетки,

проникая в мою тюрьму,

перебирая меня, как четки,

делая четким все,

исполненным изумленья.

Но из плена

тоски и лени

мне не вырваться к нему.

Ни тебя, ни себя, ни его

я уже не люблю, не вижу.

Помоги мне, ты выше.

Помоги же мне!

Так нельзя.

Ты не прах, не комочек теста,

обрывок текста,

платье, слеза.

Ты — это я и ты.

Ты — это узел, сплетенье

зверей и растений

удивительной красоты.

Ты — это встреча

света, речи.

Как ты можешь уйти,

если все во всех и они — это ты?

снова качнулась земля

перетекает небо слоями

лица поплыли дремучие как острова

в теле внезапного счастья воздушные ямы

спутанная трава

как поглощает вода

как же легко отпустить распоясать

выцветшие города

плачь ненасытное сердце-неясыть

Каждый день я стучусь в эту дверь, но не знаю, хочу ли туда войти.

Может быть, только что-то

услышать, увидеть чудо.

Каждый день

наша соседка сверху кому-то кричит: «Вон отсюда!»,

и еще — матом — то-то, то-то и то-то.

С шести и до десяти.

Пада —

ют стулья, столы.

Малыш

плачет: «Мама, не нада».

Старший, ровесник ему

по уму,

с кем-то пьет за верандой детского сада.

Вот чужая реальность.

Без перчаток ее не возьмешь.

Для нее мои сложности — ложь,

но у всех свои виды ада.

Нет, не могу я сейчас говорить

о чудесном,

о прекрасном и странном.

Ты мне скажешь: дыши чистой праной,

но оконная рана

каплет воздухом грубой гульбы.

Кто-то плачет навзрыд.

Если бы

можно было их уберечь от себя

и друг от друга.

Как сама я слепа и слаба.