Новый мир. № 6, 2002

Эти обшарпанные стены,

щербатые ступени —

никуда не деться от них.

Эти голые лампочки, вестницы осени,

потолки слишком низкие, в прозелени,

полутюрьмы квартирок твоих.

Вот вошел и на тумбочку бросил

плащ — опять начинается осень.

Сколько раз увяданье всего

в утешенье или в назиданье

намекнет на твое умиранье

и забытое в спешке родство

с деревами, лугами, полями…

А на кухнях с посудой, с полами

неотмытыми — нету теперь

никого — лишь семья тараканов

собирается в недрах стаканов

и поет про метель и про дверь.

Ультразвук этот выше и выше.

Вот и месяц с ухмылочкой вышел

из тумана и зырит в окно.

Ты его торопливо зашторишь

и задремлешь, баюкая то лишь,

что у нас и в ночи не темно…

Не темно! Потому что мы Север

(вот и рифма — возьми ее, сервер!).

И на сайте окликнут тебя

незнакомцы, любимые люди,

струны гуслей, а может быть, лютни,

возглас моря и воздух тепла.

И сейчас ты доделаешь то, что

было там невозможно и тошно

или страшно. И станешь опять

и главою большого семейства,

и добытчиком — так что уместно

к таракану тебя приравнять.

Ты не хуже его, не слабее

и прокормишь детей, не робея,

как ему удается всегда.

И о завтрашнем дне не придется

думать в поте лица — все срастется:

будет день — и тепло, и еда.

И по трубам по водопроводным

ты уйдешь к небесам первородным

за великой подземной рекой…

Но вернешься — и снова-здорово

потолок вместо неба и крова

и детей твоих кормит другой.

Другой — это тот, кто умеет, что ты не умеешь,

что-то там мелешь, емейлишь,

а надо решать дела, —

тот, кто пошел на то, на что ты в уме лишь

решался, но испугался, дойдя до угла.

А женщине нужно лелеять себя и потомство —

ну хоть немного удобства,

чтоб не стыдиться людей.

А твой интеллект хваленый годился еще для знакомства,

а жизнь пережить или кран починить — хоть убей.

И все, что ни скажешь, оказывается пустяками,

спор полупьяный с дружками,

слоями — дым…

Эту беду не развела руками,

да развела ногами перед другим.

Развели тебя, парень, поймали.

Теперь телевизору приходится отвечать.

Всегда презирал, а сейчас едва ли

без него получится рассвет встречать

и считать поднявшихся дураками.

А ночью ловит тебя интернет —

не сеть, паутина — твои тараканы

штурмуют ее уже несколько лет

и выхода все не найдут.

Имя Бога

теперь начинается с www

и точка. И к чату его

путь-дорога

ни в мониторе, ни в голове

не помещается. Эти сети

снова притащат нам мертвеца —

будто бы и не бывало на свете

воскресшего пришлеца.

Вот и снова пришла осень, осень…

Что не стерлось из памяти — сбросил.

Слать посланья кому-то? Зачем?

Все равно отвечают другие:

имена тебе недорогие

скрыты кличками без проблем.

Все словесное слишком условно.

Лучше всем разойтись полюбовно.

Лучше кубики складывать в ряд,

чтобы красные к белым — и ну их!

Лучше крестиком, крестиком нулик

не пускать на победный парад.

За окном — неспокойная темень,

тело ночи в венозной системе

сизых веток. И капает дождь —

протекают у Господа краны.

А далекие теплые страны

только с помощью мышки найдешь.

С ней ты в силах поднять небоскребы

и таранить их заново, чтобы

разобраться, с какой стороны

ветер дул, и чтоб не было страшно

кликнуть — и Вавилонская башня

возвышается хоть бы хны,

и друг друга услышат пророки,

как один перед Словом равны.

Христа сменил Аллах

и правит одиноко,

прах превращает в прах

и этим славит Бога.

Все шишки на него

за то, что держит шишку:

«Неверных — большинство,

объевшихся — излишки,

бездольных — полземли,

упившихся — две трети,

и женщины пошли

бесстыднее, чем дети.

А помощь от Исы

и принца Гаутамы —

дождешься, жди…»

Часы

столетий столь упрямы.

Все тикают свое,

и полумесяц только

сияет: бытие

избыто на полстолько!

Ну а тебе все равно осталось меньше, чем человечеству, —

ну, годков еще двадцать или двадцать пять,

то есть совсем мгновенье в сравненье с вечностью.

Но собак еще жальче — им раньше помирать.

А у тебя камина не было, но собака

лежала у кресла — грустная, с торжественным хвостом.

И ты с ней гулял на пустоши у оврага

и видел ее, бегущей вслед за Христом.

Она уступала ближней собаке кости

и не питала злости совсем ни к кому.

И если уж все мы с мире подлунном гости,

то в дом свой законный я эту собаку возьму.

В тот дом заоконный, где все справедливо и вечно,

без этой собаки ни шагу, ведь только сейчас

ты с нею гулял и обязан не человечеству,

а ей — возвратиться и тем накормить, что припас.

…Вот вошел и на облачко бросил

тень… И встретили, крикнули: «Просим!

Просим, просим!» И что там в душе,

все, что думал и чувствовал ярко,

принесешь им, а цену подарка

те, кто встретили, знают уже.

И сейчас ты доделаешь то, что

было там невозможно и тошно

или страшно. И, значит, ни в чем

не останешься ты виноватым

пред собакой любой и собратом,

перед духом своим и отцом.

Аки посуху, будешь по свету

плыть-гулять. Иногда на планету,

пламенеющую вдалеке,

поглядишь безо всякого чувства:

побывал и вернулся. Кощунство

предъявлять обвиненья реке,

что нельзя, мол, войти в нее дважды…

И, духовной не чувствуя жажды,

распростишься и с этой рекой.

Но вернешься — и снова-здорово

потолок вместо неба и крова,

и детей твоих кормит другой.

…А в окошке — небесные кручи,

и светлы облака среди ночи.

И не вечный обещан покой.