Новый Мир ( № 7 2011)

Из дикого камня

Берязев Владимир Алексеевич родился в городе Прокопьевске (Кемеровская обл.) в 1959 году. Автор нескольких лирических сборников. Главный редактор журнала “Сибирские огни”. Живет в Новосибирске.

Владимир Берязев

*

ИЗ ДИКОГО КАМНЯ

* *

*

Вдоль Нарымского края я ехал осеннею мглой,

Обь свои берега вышивала морозной иглой.

Над стальною водою кружили снежинок рои

И вели за ледовую власть затяжные бои.

По Могильному мысу на волю — из плена болот,

По мобильному зову к любимой летит Ланцелот.

Ах, куда мне до этого рыцаря, скоро зима,

На кудыкину гору пора, где тюрьма да сума.

Там олонецкий старец грустит на проклятом яру,

Там пытаются продемонстрировать смерть на миру

Добровольцы седые призыва советских времён,

А бойцы молодые слагают обрывки знамён

У подножия века, где накрепко погребены

И невинные души, и мощи великой страны.

И уже на стремнине то место, где в лютой ночи

Пели ангелы жертвам и черпали смерть палачи.

* *

*

Где струился дымок папирос

беломорно и позднесоветско,

я из дикого камня пророс

на окраине Старокузнецка.

Не казни меня, снежная зыбь,

безъязыкою мглой первородства,

дай протиснуться, вытянуть, выпь…

выпить досуха муку немотства.

Заикается даже вода,

пока речи не соткана сила,

пока алою влагой стыда

душу живу до дна не омыло.

Лейся, родина, музыку дли

по излучинам тьмы бесполезной,

горна горлом — из чёрной земли,

глыбы угольной, жилы железной.

Лейся, родина, чтобы успеть

нам бессмертью посильную лепту

донести: или песню допеть,

или души омыть для молебну…

Корни крови пронижут гроба,

воскрешая истлевшие лица,

и польёт, голуба-голуба,

из очей их живая водица.

Поезд Абакан — Москва

* *

*

Пузатая луковица золотистая

размером с кулак

катается в эмалированной чашке, слегка потрескивая,

не стискивай сердце нежностью, милая,

это прощанья знак

или просьба прощенья, что лезвием начертала Лесбия.

Удостой меня милости посередь Великого поста,

уже не до страсти-ревности, не до раскатов огненных:

как я люблю, когда улыбаются тихие твои уста,

львиною ленью в ласковых иероглифах…

Белое тело капусты, оливы ток,

печь духовая веет овсяной сутью, идеже хощет,

храм за окном в круговерти снежной, и мартовский кровоток

душу, как рубаху льняную, в полынье полощет.

Скоро-скоро, родная, и солнце вылупится, и горелуковая шелуха

золото и смирну отдаст для воскресной славы,

и поплывут на Восток куполоподобные облака

средь колокольного неба — царственно и многоглаво.

* *

*

На перемену погоды

Грянули хоры ворон,

Словно бы марши свободы

Взмыли во мгле похорон,

Словно февральские кроны

Прянули жестью листвы,

И на пустые перроны

Пали пласты синевы.

Это Прощанье славянки

Ангела вывел фагот,

Это парадные склянки

Рында “Варяга” поёт.

В лютом мороза предместье,

Где я победу ковал,

Здравствуй, луча перекрестье,

Влага, что бьёт наповал!

Сад камней

Александру Родионову,

писателю и краеведу

В застуженном буранном Барнауле,

где в старом доме на скрипучем стуле

гарцует хитромудрый Родион,

я выяснил, что время обратимо,

когда любовью плавится рутина

и мрамору велит Девкалион

стать плотью духа...

Истина на срезе,

во чреве числ, в борении поэзий,

где поперёк потока — меч и луч,

тогда прозрачна яшма с турмалином,

тогда нефрит в родне с аквамарином

и сердолик мой, как слеза, горюч.

В саду камней, где кровью самоцветов

пронизан сон вопросов и ответов,

где до сих пор присутствует Эдем,

мне Родион, привратник и хранитель,

всё говорит про тихую обитель —

мерцалище решённых теорем.

Буран гудёт, край крыши завихряя...

Я, Геродот пред образом Алтая,

смотрю через текучий минерал

на Древо Жизни — крону Бай-Терека,

его листва — завет иного века,

где никогда никто не умирал.