Салимон Владимир Иванович родился в Москве в 1952 году. Самобытный российский лирик; постоянный автор нашего журнала. Живет в Москве.
* *
*
По осени в часы ночные
умолкнут птичьи голоса.
И в круг возьмут глухонемые,
непроходимые леса.
Они и слова не проронят,
не вымолвят и пары фраз.
В молчанье полном похоронят
среди холмов печальных нас.
Каким же будет удивленье
и радость наша какова,
когда раздастся в небе пенье
чуть слышное...
Едва-едва.
* *
*
На мгновенье ветер стих,
мгла на землю опустилась,
и от мертвых до живых
расстоянье сократилось.
Между нами стала грань,
как стена дождя, прозрачной.
Ясно стало — дело дрянь
в смысле копоти табачной.
Сам себе на шею я
винный камень приспособил.
Ноша тяжела моя.
Но еще мой час не пробил.
* *
*
Когда затихнет шум дождя,
в образовавшемся пространстве
пустом, как дырка от гвоздя,
всяк сущий здесь погрязнет в пьянстве.
Охотно коренится зло
там, где нашла коса на камень,
и бьет в оконное стекло
с небес померкших яркий пламень.
* *
*
Может быть, ущербная луна
дурно так влияет на отечество —
черной меланхолией больна
чуть не половина человечества.
Можно утверждать наверняка,
что подчас в душе происходящее
действует почище мышьяка
или как оружие разящее.
Может грусть-тоска испепелить,
изувечить, довести до крайности,
может, точно ярость, ослепить,
оглушить жестоко по случайности.
* *
*
Против своего обыкновения
я судьбе противиться не стал,
только задохнулся от волнения,
услыхавши в голосе металл.
Появились нотки незнакомые,
те, что прежде я не замечал.
Ветер налетевший невесомые
облака за край земли умчал.
А когда на небе нет ни облачка,
чтоб не заскучать в конце концов,
у меня всегда с собой коробочка,
полная душистых леденцов.
* *
*
Как ни длбинны расстоянья,
но еще длинней
ночи в зале ожиданья
и куда больней.
На скамье казенной лежа,
притворюсь, что сплю,
притворюсь, что крепко все же
родину люблю
и, хотя ломота в теле
не в новинку мне,
будто бы на самом деле
я здоров вполне.
* *
*
Сердца хочется побольше,
чем необходимо,
чтобы ты чуть-чуть подольше
мной была любима.
Потому, что осень вскоре
все переиначит,
между досками в заборе
скоро замаячит.
И откроются, быть может,
нам такие дали —
даже суслик лапки сложит
на груди в печали.
* *
*
Судьбу-индейку проклинать
по поводу или без повода,
и морщиться, ложась в кровать,
и корчиться, дрожа от холода.
Когда за окнами рассвет
уже клубится, точно облако,
взглянувши в зеркало, поэт
страшится собственного облика.