Новый мозг

Шесть чувств: введение

В Концептуальном веке людям придется дополнять функцию Л-ориентированного разума шестью главными П-ориентированными качествами. Совокупность шести чувств, чувств высокой концептуальности и глубокого проникновения, поможет развить новое целостное сознание, которого требует новая эпоха.

1. Не только функциональность, но еще и дизайн. Сейчас для продуктов, услуг, жизненного опыта и жизненного стиля недостаточно одной лишь функциональности. Сегодня создавать то, что будет еще и красивым, необычным или эмоционально привлекательным, необходимо и с экономической, и с человеческой точки зрения.

2. Не только рассуждение, но еще и сюжет. В условиях, когда наша жизнь перенасыщена информацией и данными, недостаточно просто уметь выстраивать аргументы. Кто-нибудь где-нибудь обязательно сформулирует противоположную точку зрения, которая их побьет. Умение убеждать, взаимодействовать с людьми и заниматься самоанализом теперь предполагает еще и способность выстроить увлекательное повествование.

3. Не только детализация, но еще и симфония. В Индустриальном и Информационном веке многое требовало детализации и специализации. Но теперь, когда работа «белых воротничков» уплывает в Азию или передается компьютерным программам, более востребованным оказывается противоположное качество – умение складывать части картины вместе. Его-то я и называю симфонией. Сейчас намного ценнее не анализ, а синтез – умение видеть масштабно, умение преодолевать рамки, умение складывать разрозненные элементы в убедительное новое целое.

4. Не только логика, но еще и эмпатия. Да, логическое мышление – одно из отличительных свойств, которые делают нас людьми. Но в мире, перенасыщенном информацией и обеспеченном мощным арсеналом для аналитической работы, одной голой логики уже недостаточно. Успех будет определяться тем, насколько хорошо мы умеем понимать других, привлекать внимание окружающих нас мужчин и женщин, устанавливать контакты и быть чуткими.

5. Не только серьезность, но еще и игра. Сто раз было доказано, что смех, беззаботность, игра и юмор чрезвычайно полезны и для здоровья, и для карьеры. Разумеется, нам часто приходится быть серьезными. Однако чрезмерная серьезность может плохо сказаться на карьере и еще хуже – на жизни в целом. А в Концептуальном веке мы все должны уметь играть – и на работе, и в жизни.

6. Не только накопление, но еще и смысл. Мы живем в мире потрясающего материального изобилия. Изобилие избавило миллионы человек от каждодневной борьбы за выживание и позволило обратиться к более значимым желаниям: поиску предназначения, трансцендентного состояния и духовной реализации.

Дизайн. Сюжет. Симфония. Эмпатия. Игра. Смысл. Эти шесть чувств будут вести нас по жизни и формировать облик нашего мира, обретая все большее значение. Многих из вас, без сомнения, эти перемены обрадуют. Но некоторые увидят в них апокалипсис, нашествие кривляк в черном трико, которые перевернут нормальную жизнь вверх тормашками и вытолкнут на обочину тех, кто не умеет фанфаронить или разводить нюни. Не надо бояться. Способности, о которых идет речь, которые сейчас обрели особую важность, – это человеческие качества. В конце концов, в каменном веке наши пещерные предки не сдавали SAT’ы и не рисовали таблицы. Однако они рассказывали истории, умели сочувствовать и изобретали разные новые штуковины. В Информационном веке у нас атрофировались все эти «мускулы». Пришла пора вернуть им форму. (Кстати, в этом смысл разделов «Портфолио» в конце каждой главы. Набор инструментов и упражнений, а также рекомендованная литература помогут вам встать на путь обретения нового, целостного сознания.) Шесть чувств нового Концептуального века может развить в себе каждый. Но у того, кто успеет сделать это раньше, будет значительная фора. Поэтому начнем немедленно.

Глава 4 Дизайн

Покойный Гордон Мак-Кензи, который много лет был главной творческой силой компании «Холлмарк-Кардз», производителя поздравительных открыток, как-то раз рассказал историю, сразу же вошедшую в дизайнерский фольклор. Мак-Кензи был человеком гражданского духа, поэтому ему не чуждо было выступать в школах, рассказывая о своей профессии. В начале разговора он обычно говорил ученикам, что он художник. Потом обводил взглядом классную комнату, замечал рисунки, развешанные на стенах, и спрашивал, кто создал эти шедевры.

– Сколько у нас художников в этой комнате? – спрашивал Мак-Кензи. – Поднимите, пожалуйста, руки.

Реакция оказывалась довольно стандартной. В подготовительном и первом классах руки поднимали все, во втором классе – примерно три четверти детей, но уже не так уверенно. В третьем классе руки поднимали уже считаные единицы, а к шестому классу руку не поднимал никто. Школьники начинали оглядываться и смотреть, кто из одноклассников готов добровольно опозориться.

Дизайнеры и представители других творческих профессий пересказывают эту историю Мак-Кензи, часто за выпивкой и, как правило, с грустной иронией: дескать, вот как люди презирают то, чем мы занимаемся. А когда сам Мак-Кензи рассказывал эту историю в больших аудиториях, люди качали головами. «Стыд и позор», – бормотали они. Какой ужас, вздыхали они. В лучшем случае их реакцией была грусть.

По-хорошему, они должны были рассвирепеть. Помчаться в ближайшую школу и потребовать объяснений. Пожалеть детей, вызвать на ковер директора и разогнать школьный совет. Потому что история Мак-Кензи – это не просто грустная притча о плохом финансировании учебных программ по рисованию.

Сейчас эта история – грозное предостережение.

Богатство целых стран и благосостояние отдельных людей в наши дни зависит от того, сколько у нас художников. В мире, который обогатило изобилие и одновременно потрясли автоматизация и экспорт «беловоротничковых» работ, художественные способности должен развивать в себе каждый, независимо от профессии. Пусть мы не Дали и не Дега, но дизайнером сегодня должен быть каждый.

Дизайн легко сбросить со счетов, свести его до уровня обычного орнамента, призванного хоть как-то облагородить предметы и объекты, маскируя их банальность. Но это будет серьезной ошибкой в понимании того, что такое дизайн, и почему он так важен, особенно в наши дни. Джон Хескетт, специалист в этой области, хорошо объяснил его суть: «Если отбросить все лишнее, то дизайн можно определить как человеческую склонность формировать и обустраивать то, что его окружает, но не по тем образцам, что берут напрямую из природы, а так, чтобы оно служило нашим потребностям и придавало нашей жизни значимость»[82].

Оторвите глаза от страницы и оглянитесь вокруг. Все, что вас окружает, есть создание дизайна. Контуры этих букв. Книга, которую вы держите в руках. Одежда, которой прикрыто ваше тело. Стул или кресло, на котором вы сидите. Здание, в котором вы находитесь. Все эти вещи стали частью вашей жизни потому, что кто-то когда-то придумал их, а потом воплотил в реальность.

Дизайн – классическая категория целостного сознания. Он, говоря словами Хескетта, есть сочетание пользы и смыслов. Художник-оформитель должен сверстать книжку, которую удобно читать. Это – польза. Однако эта книжка – носитель идей и эмоций, которые в идеале одни только слова выразить не способны.

Это – смысл. Дизайнер мебели должен создать стол, который будет стоять ровно и выдерживать необходимый вес (польза). Но этот же стол должен обладать еще и эстетической ценностью, а это уже выходит за рамки функциональности (смысл). Польза соотносится с Л-ориентированным мышлением, смысл – с П-ориентированным. Но сейчас все, что обладает практической пользой, настолько широко распространено, недорого и относительно доступно, что ценность второго элемента неизбежно повышается.

Дизайн, то есть польза, обогащенная смыслом, стал необходимым условием для человеческой самореализации и профессионального успеха как минимум по трем причинам. Во-первых, благодаря процветанию и техническому прогрессу хороший дизайн стал доступнее, чем когда-либо прежде, – это значит, что все больше людей могут попасть в эту заманчивую сферу и почувствовать себя экспертами в области, прежде бывшей достоянием избранных. Во-вторых, в эпоху материального изобилия дизайн стал важной составляющей большинства областей современного бизнеса, позволяя дифференцировать собственную продукцию и создавая новые рынки. В-третьих, сейчас, когда все больше людей развивают в себе дизайнерское чутье, у дизайна появляются большие возможности следовать своей главной цели – менять мир.

Свежим февральским утром, находясь в полуквартале от Зала независимости в центре Филадельфии, я своими глазами увидел, как все три перечисленных фактора слились воедино. Глядя туда, Гордон Мак-Кензи, быть может, улыбается с небес.

Студия Марка Рейнгольда, 10 часов утра. Воздух наполнен медитативной музыкой; девушка позирует, сидя на стуле, водруженном на возвышении, а девятнадцать человек делают наброски в больших альбомах для рисования. Типичная для элитарной академии искусств ситуация, есть только одно «но»: молодые люди, поглощенные своими рисунками, – десятиклассники, большинство из которых живет в одном из самых неблагополучных районов Филадельфии.

Добро пожаловать в ШАДЧ – Школу архитектуры и дизайна Чартера; бесплатную государственную школу Филадельфии, которая демонстрирует, как дизайн способен развивать молодые умы, и одновременно развенчивает миф о том, что это искусство доступно лишь избранным.

До поступления в девятый класс ШАДЧ большинство школьников вообще не учились рисовать, а треть из них умели читать и считать на уровне третьеклассников. Теперь же, если они пойдут по стопам предыдущего выпуска, восемьдесят процентов из них поступят в двух– и четырехгодичные колледжи, а некоторые окажутся в таких престижных заведениях, как Институт Пратта или Род-Айлендская школа дизайна.

С 1999 года, когда была основана ШАДЧ (первая в стране государственная школа с художественным уклоном), ее цель не сводилась только к тому, чтобы воспитать дизайнеров нового поколения или внести в это преимущественно белое сословие этническое разнообразие (три четверти учеников ШАДЧ – афроамериканцы; восемьдесят восемь процентов – представители расовых меньшинств). Цель состояла еще и в том, чтобы использовать дизайн в преподавании базовых школьных дисциплин. Каждый день школьники проводят в художественной студии по сто минут. Они ходят на занятия по архитектуре, индустриальному дизайну, теории цвета и живописи. Но не менее важно то, что школа скрестила дизайн с математикой, физикой и биологией, английским языком, историей и другими предметами. Например, когда там проходят тему о Римской империи, то школьники не просто читают о технологии водопровода, а строят модель акведука. «Они учатся находить решения, соединяя разрозненные элементы в целое. Именно это и делают дизайнеры, – говорит Клэр Галлахер, архитектор и бывшая заведующая учебной частью в ШАДЧ. – Дизайн междисциплинарен. Мы учим детей мыслить холистически».

Один из учеников, преуспевающих в этой атмосфере целостного сознания, – девятиклассник Шон Кэнти. Это умный тощий мальчишка, солидный, как маститый дизайнер, и нескладный, как обычный шестнадцатилетний подросток. Когда я беседовал с ним после окончания уроков, он рассказал, что в его предыдущей школе (обычной, хулиганской) он «был единственным, кто постоянно рисовал»: «На уроках рисования у меня все было в порядке. Но при этом вечно чувствуешь себя изгоем, ведь в школе считают так: если любишь рисовать – значит, ты лох». В новой школе он почувствовал себя как дома и стал накапливать необычный для своего возраста опыт. Два дня в неделю он стажируется в местной архитектурной фирме. По приглашению преподавателя архитектуры, с которым познакомился через ШАДЧ, он съездил в Нью-Йорк, чтобы оформить там постер. Он сделал макеты «двух классных башен» и надеется, что когда-нибудь его проект будет реализован. Но все-таки главное, чему он, по его собственным словам, научился в ШАДЧ, – это не какое-то конкретное умение: «Я научился работать с людьми и черпать от них вдохновение».

В самом деле, ощущаешь прилив вдохновения, даже если просто проходишь по школьному коридору. В вестибюле выставлены работы школьников. В коридорах красуется мебель, подаренная Музеем Купера-Хьюитта. В разных уголках школы можно наткнуться на работы таких дизайнеров, как Карим Рашид, Кейт Спейд и Франк Гери, даже в шкафчиках, которые ученики ШАДЧ превратили в выставочные стенды. Все школьники носят голубые рубашки, застегнутые на все пуговицы, и коричневые брюки. На мальчиках еще и галстуки. «Они выглядят как начинающие архитекторы и дизайнеры – и ощущают себя соответственно», – говорит мне директор по развитию Барбара Чандлер Ален. Неплохо для школы, в которой приличный процент учеников по закону может претендовать на бесплатное питание.

Для многих из них эта школа – уголок рая посреди грубого мира; место, где им хорошо и комфортно, где взрослые заботятся и возлагают на них большие надежды. Если процент посещаемости в среднестатистической школе Филадельфии – шестьдесят три процента, то в ШАДЧ он составляет девяносто пять процентов. Не менее показательно то, что ШАДЧ – единственная филадельфийская школа для старших классов, где на входе не стоит металлоискатель. Вместо этого школьников, учителей и гостей, заходящих через главную дверь с Сэнсом-стрит, приветствует красочная настенная роспись работы американского минималиста Сола Льюитта.

И хотя ШАДЧ – проект новаторский, она не единственная в своем роде. Система государственных школ Майами может похвастаться Школой дизайна и архитектуры; в Нью-Йорке есть Школа искусств и дизайна. В Вашингтоне есть начальная школа с собственным уставом, которая называется «Школа-студия», а среди ее преподавателей много профессиональных художников. Если даже оставить средние школы, все равно можно убедиться, что художественное образование переживает настоящий бум. В США, как мы уже говорили, диплом художника заменил собой диплом менеджера. В Великобритании число студентов-художников с 1995 до 2002 года выросло на тридцать пять процентов. Общее количество художественных институтов в Японии, Южной Корее и Сингапуре тридцать пять лет назад было равно… нулю. Сейчас в трех этих странах работает как минимум двадцать три института искусств и дизайна[83].

Не все выпускники этих школ и институтов, как и не все выпускники ШАДЧ, станут профессиональными дизайнерами. Ну и прекрасно, считает завуч Кристина Альварез. «Мы формируем у учеников понимание того, что такое дизайн и как он может повлиять на их жизнь, – говорит она мне. – Мне представляется, что такая программа с „дизайнерским уклоном“ – современный аналог „свободных искусств“»[84]. Какую бы жизненную стезю ни выбрали ученики, школа научила их решать проблемы, понимать других людей и ценить окружающий мир. А эти умения так важны для Концептуального века!

Франк Нуово – один из самых известных в мире индустриальных дизайнеров. Если у вас мобильник «Нокиа», то весьма вероятно, что над его дизайном потрудился Нуово. Но в молодости ему было нелегко объяснить родителям, почему он выбрал эту специальность. «Когда я сказал отцу, что хочу быть дизайнером, он спросил: а что это такое?» – рассказал Нуово в разговоре со мной. «Мы должны убрать нервозность, которая окружает это понятие, – считает он. – Ведь, в сущности, дизайн – это создание творческого решения. Все люди каждый день занимаются дизайном».

Человек стал дизайнером с того времени, когда еще в набедренной повязке тер камешком о кремень, чтобы сделать наконечник для стрелы. Нашему биологическому виду всегда было свойственно стремление к новому и красивому – даже в те времена, когда наши предки кочевали по саванне. Однако большую часть человеческой истории дизайн (и особенно его страшный собрат – функциональный дизайн) был достоянием элиты, у которой хватало денег на то, чтобы позволить себе всяческую роскошь, и времени на то, чтобы наслаждаться ею. А нам, простым смертным, лишь изредка удавалось соприкоснуться с дизайном; по большей же части мы отдавали предпочтение практической пользе.

Однако в последние десятилетия все поменялось. Дизайн стал демократичным. Если вы мне не верите, предлагаю пройти маленький тест. Перед вами образцы трех шрифтов. Соедините шрифт из левого столбца и его название из правого:

Я не раз проводил этот эксперимент, пока работал над книгой, и убежден, что большинство из вас ответило на этот вопрос быстро и правильно[85]. А вот лет двадцать пять назад это задание, скорей всего, поставило бы вас в тупик. В те времена в шрифтах разбирались узкие специалисты, вроде наборщиков или художников-оформителей, а обычные люди, такие как мы с вами, имели об этом смутное представление. Но сегодня мы живем и работаем в другой сфере обитания. В шрифтах разбирается большинство людей, живущих в Западном мире, если они умеют читать и писать и пользуются компьютером. «Если ты уроженец тропических лесов, то умеешь определять на вид множество разных листьев, – пишет Вирджиния Пострел. – Мы умеем определять на вид множество разных шрифтов»[86].

Разумеется, пример со шрифтами – лишь одна из иллюстраций того, что дизайн демократизируется. Возьмем одно из самых успешных предприятий последнего десятилетия – «Дизайн в пределах досягаемости», торговую сеть, состоящую из тридцати одной студии и ставящую своей целью нести высококачественный дизайн в массы. В студиях и каталогах этой фирмы можно найти прекрасные стулья, лампы и письменные столы, богачи покупали их всегда, но теперь они доступны более широким слоям населения. «Таргет» пошел в демократизации дизайна еще дальше, во многом стирая грань между высокой модой и массовой продукцией, как в случае с линией одежды от Айзека Мизрахи (выше описан наш семейный поход за покупками). На страницах «Нью-Йорк Таймc» «Таргет» помещает рекламу детских чашек «с защитой от проливания» (за три с половиной доллара) от Филиппа Старка – бок о бок с рекламой часов «Конкорд Ла Скала» за пять тысяч долларов и бриллиантовых колец за тридцать тысяч долларов от Гарри Уинстона. Майкл Грейвз, чей сиреневый ершик для унитаза я купил во время поездки в «Таргет», сейчас продает наборы, с помощью которых покупатели могут сами соорудить стильные бельведеры, студии и портики. Грейвз, оформлявший библиотеки, музеи и дома стоимостью в несколько миллионов, – слишком дорогой дизайнер, чтобы многие из нас могли заказать ему оформление гостиной. Но уже за десять тысяч долларов мы можем купить один из «Павильонов Грейвза» и наслаждаться великолепным и изящным творением одного из лучших в мире архитекторов прямо у себя на заднем дворе.

Дизайн проник в глубокий тыл коммерческого царства. То, что у фирмы «Сони» в штате четыреста дизайнеров, неудивительно. А как вам такое: в штате мормонской церкви Иисуса работает шестьдесят дизайнеров?[87] Господь приглашает в Свой дом художников, а тем временем Дядя Сэм перестраивает свой дом. Управление служб общего назначения США, в ведении которого находится строительство правительственных зданий, запустило программу «Превосходный дизайн», цель которой – превратить унылые федеральные сооружения в здания, которыми можно полюбоваться и в которых было бы приятно работать. Даже американские дипломаты отозвались на требования новой эпохи. В 2004 году Госдепартамент США заявил, что отказывается от шрифта Courier New 12, который использовал много лет, и вводит вместо него новый стандартный шрифт, который отныне должен использоваться во всех официальных документах, – Times New Roman 14. Во внутренней инструкции эта мера объясняется тем, что шрифт Times New Roman «занимает почти столько же места, что и Courier New 12, но при этом имеет более четкий, ясный и современный вид»[88]. Здесь примечательна даже не сама служебная реформа, а кое-что другое, что невозможно было бы представить себе в недавнем прошлом: все сотрудники Госдепартамента прекрасно поняли, о чем говорится в инструкции.

Демократизация дизайна изменила логику конкуренции в бизнесе. Традиционным полем соперничества были качество или стоимость продукта – или сочетание первого и второго. Однако сегодня приличное качество и разумная цена стали в бизнес-игре всего лишь первоначальной ставкой, входным билетом, дающим допуск на рынок. Если эти минимальные требования выполнены, далее компании конкурируют не столько в отношении функциональности или дешевизны, сколько в сфере других, трудноуловимых качеств – необычности, красоты, эстетического смысла. Это не новое наблюдение. Том Питерс, которого я цитировал в предыдущей главе, доказывал необходимость дизайна еще в те времена, когда большинство бизнесменов не смогли бы отличить Чарли Имза от ангелов Чарли[89]. («Границу между любовью и ненавистью, – объясняет он компаниям, – устанавливает дизайн».) Но, как и в случае с инструкцией Госдепартамента, в настойчивом внимании бизнеса к дизайну примечательнее всего не сам факт этого внимания, а его распространенность.

Возьмем двух человек – из разных стран и разных миров. Пол Томпсон – директор Музея Купера-Хьюитта в Нью-Йорке. Норио Охга – бывший председатель правления корпорации «Сони», монстр хайтека.

Вот говорит Томпсон: «Производители начали понимать, что в отношении ценовой структуры и стоимости рабочей силы мы не можем конкурировать с Дальним Востоком. В чем же нам конкурировать? Только в дизайне»[90].

А вот Охга: «Мы в „Сони“ исходим из установки, что вся продукция, произведенная нашими конкурентами, мало отличается от нашей по технологии, цене, качеству изготовления и конструктивным особенностям. Единственное, что позволяет отличить на рынке один продукт от другого, – это дизайн»[91].

Рассуждения Томпсона и Охги все больше подтверждаются финансовыми отчетами корпораций и динамикой потребительского спроса. Согласно исследованию, проведенному Лондонской школой бизнеса, за каждый процент средств, инвестированный в дизайн изделия, уровень продаж и прибыль компании увеличивается в среднем на три-четыре процента[92]. По результатам другого исследования, оборот компаний, серьезно занимающихся дизайном своей продукции, со значительным отрывом обгоняет оборот их конкурентов, не придающих дизайну столь большого значения[93].

Хороший пример – машины. Как я уже упоминал, в современной Америке подавляющее большинство людей, которые хотели бы купить машину, имеют такую возможность. Изобилие снизило цены и повысило качество, сделав ключевым критерием потребительского выбора именно дизайн. Американские производители автомобилей поняли это не сразу. «Долгое время, начиная с 1960-х, директора по маркетингу были поглощены наукой и инжинирингом: они собирали данные, производили расчеты, но при этом игнорировали второе полушарие мозга – правое», – говорит Энни Асенио, директор по дизайну «Джэнерал Моторс». Именно это обстоятельство, в конечном счете, стало причиной краха «Детройта». Потребовалось вмешательство таких чудаков, как Боб Лутц, для того чтобы понять: помимо функциональности изделие должно обладать эстетической значимостью. Лутц произнес знаменитую фразу о том, что «Джэнерал Моторс» занимается арт-бизнесом, и приложил усилия к тому, чтобы дать дизайнерам равные права с инженерами. «Ты должен быть непохожим на других, иначе не выжить, – говорит Асенио. – Мне кажется, у дизайнеров есть шестое чувство, какая-то антенна, которая помогает им справляться с этой задачей лучше, чем представителям других профессий»[94].

Остальные автомобильные компании переключили передачи и рванули в том же направлении. Крис Бэнгл из компании «БМВ» говорит: «Мы не делаем автомобили. [Компания создает] произведения искусства на колесах, выражающие любовь водителя к качеству»[95]. Один из вице-президентов «Форда» замечает: «Раньше в нашем бизнесе важнее всего был большой двигатель. Сейчас – гармония и баланс»[96]. Автомобильные компании отчаянно стараются дифференцировать свою продукцию с помощью дизайна, что в «Ньюсвик» выражено таким образом: «В мачо-культуре „Детройта“ лошадиная сила пересела на заднее сиденье, уступив место стилю. Автошоу „Детройта“ можно с тем же успехом назвать Шоу интерьерного дизайна „Детройта“»[97].

Еще одно доказательство значимости дизайна в наши дни – ваша собственная кухня. Это видно, разумеется, по суперэлитной мебели с сияющими холодильниками «Сабзиро» и гигантскими электроплитами «Викинг». Однако еще больше этот феномен виден в маленьких и не таких дорогих кухонных принадлежностях, обитателях кухонных шкафов и столов во всей Америке и Европе. Вспомните, как популярны «кьютенсилы»[98] – предметы кухонной утвари, которые стали более человечными. Откройте ящик буфета в европейском или американском доме, и вы, скорее всего, обнаружите там штопор в виде улыбающегося кота; ложку для спагетти, которая ухмыльнется вам и макаронным изделиям; щетку для овощей с глазами навыкате и на тоненьких ножках. Сходите с магазин и попробуйте купить тостер. Вам придется приложить немало усилий, чтобы найти старую незатейливую модель, потому что к большей части ассортимента применимы слова «стилизованный», «ретро», «причудливый», «гламурный» и прочие, обычно не ассоциирующиеся с мелким предметом быта.

Иные гуру, быть может, увидят в этих переменах масштабные манипуляции коварных продавцов или лишнее доказательство того, что зажравшийся Запад уже не замечает самой вещи под модной оберткой. Однако такие рассуждения будут не в ладах ни с экономической реальностью, ни с человеческими потребностями. Вернемся к несчастному тостеру. Обычно человек пользуется им не больше пятнадцати минут в день. Остальные тысячу четыреста двадцать пять минут в сутки он просто стоит у всех на виду. Иными словами, один процент своего времени тостер функционирует, а девяносто девять процентов – украшает. Так почему ему не быть красивым, тем более если радующий взгляд тостер стоит сорок баксов максимум? Ральф Уолдо Эмерсон сказал: «придумайте мышеловку получше, и мир протопчет дорогу к вашему дому. Но в эру изобилия ваша мышеловка должна быть не только лучше, но и отвечать потребностям правого полушария, иначе в вашу дверь не постучится никто».

Значение дизайна связано и с тем ускорением метаболизма в мире коммерции. Современные товары преодолевают путь от левополушарной функциональности к правополушарной эстетической значимости в мгновение ока. Возьмем сотовые телефоны. Понадобилось меньше десяти лет, чтобы они превратились из предмета роскоши для немногих людей в деталь обихода для большинства, а потом – в материализованное воплощение человеческой индивидуальности. Они прошли путь от «логических устройств» (для которых важнее всего быстродействие и наличие специализированных функций) до «эмоциональных устройств» (то есть значимых эстетически, необычных и удовлетворяющих вкусам потребителя) – так определил это понятие Тоширо Иизука, высокопоставленный сотрудник японской компании, производящей бытовую электронику[99]. На декоративные (то есть нефункциональные) передние панели сотовых телефонов клиенты сейчас тратят примерно столько же, сколько и на сами телефоны. За прошлый год было продано рингтонов примерно на четыре миллиарда долларов[100].

И действительно, один из самых мощных факторов влияния дизайна на экономику состоит в его способности создавать новые рынки, будь то рынки рингтонов, «кьютенсилов», фотоэлементов или медицинского оборудования. Три силы – изобилие, Азия и автоматизация – превращают товары и услуги в заурядные предметы быта с такой скоростью, что производителю остается единственный способ выжить – постоянно придумывать что-то новое, изобретать и, по изящному выражению Паолы Антонелли, давать миру то, в чем он нуждался, хотя и не подозревал об этом.

Дизайн может не только заполнить наши кухни орудиями для стряпни, которые взболтают наши соусы и встряхнут наши души. Хороший дизайн может изменить мир (к сожалению, плохой дизайн – тоже).

Возьмем систему здравоохранения. Как правило, больницы и кабинеты врачей редко можно назвать образцом элегантности и прекрасного вкуса. Даже если бы доктора и администраторы предпочли изменить ситуацию, они все равно будут считать это дело второстепенным по сравнению с более насущными – выпиской рецептов и проведением операций. Однако сейчас появляется все больше и больше данных, которые доказывают: в медицинских учреждениях с хорошим дизайном пациенты выздоравливают быстрее. Так, исследование, проведенное в питсбургской больнице Монтефиоре, показало, что в отделении хирургии пациенты, лежащие в палатах с хорошим естественным освещением, реже нуждаются в обезболивающих средствах, а расходы на лекарства для этих больных на двадцать один процент ниже, чем для тех, кто лежит в обычных палатах[101]. В другом исследовании сравнивались две группы пациентов с одинаковыми заболеваниями. Первую группу лечили в старом, унылом корпусе, вторую – в современном, залитом светом, с помещениями, приятными для глаз. Так вот, пациентам, лежавшим в палатах второго корпуса, требовалось меньше обезболивающих средств, и выписывались они в среднем на два дня быстрее. Сейчас многие больницы переоборудуют свои помещения с тем, чтобы в них было больше солнечного света, делают такие приемные покои, которые создают ощущение приватности и уюта, и придумывают множество дизайнерских ухищрений, вроде садов для прогулок и лабиринтов, – врачи поняли, что все это ускоряет процесс выздоровления.

Совершенствование дизайна оказывает аналогичное влияние и в двух других сферах, где бюрократия долго держала красоту на месте служанки. Речь идет о государственных школах и государственном жилищном строительстве. Исследование, проведенное в Джорджтаунском университете, показало, что те же самые ученики, учителя и педагогические методы при улучшении внешнего вида школы увеличивают средний экзаменационный балл на одиннадцать процентов[102]. А муниципальные дома, с эстетической точки зрения представляющие собой нечто чудовищное, весьма вероятно, находятся на пороге нового ренессанса. Отличный пример – «Челси-корт» работы архитектора Луизы Браверманн. В этом здании, построенном на скромные средства, есть эффектные лестничные пролеты, просторные помещения и плоская крыша с мебелью от Филиппе Старка – и все это для квартиросъемщиков с низкими доходами и бывших бездомных. Кроме того в дизайне учитывается еще и экологическая сторона. Возникло движение «зеленого дизайна», соблюдающее природоохранные принципы при производстве потребительских товаров. Это значит, что товары не просто делаются из переработанных материалов – дизайнеры заботятся о том, чтобы использование и утилизация изделий тоже отвечали экологическим требованиям. Архитектура тоже становится «зеленой» – отчасти потому, что архитекторам и дизайнерам известно: здания в Соединенных Штатах загрязняют окружающую среду так же сильно, как все машины и заводы, вместе взятые.

В Американский совет по экологичному строительству поступило более тысячи ста заявок на получение сертификата экологически чистого здания[103].

А если вы еще не убедились, что значение дизайна не ограничивается гаражами и разделочными досками, вспомните американские президентские выборы 2000 года и длившиеся тридцать шесть дней препирательства о том, кто набрал больше голосов во Флориде – Альберт Гор или Джордж Буш. Сегодня и сами выборы, и их последствия вспоминаются как дурной сон. Однако на фоне тогдашнего скандала почти никто не заметил одного важного и поучительного обстоятельства. Демократы тогда заявляли, что Верховный суд США, приостановив пересчет бюллетеней, подарил победу Джорджу Бушу. Республиканцы твердили, что, наоборот, их противники хотели украсть победу, вынудив чиновников пересчитывать «чады» – эти маленькие квадратики, которые не были пробиты до конца[104]. Но на самом деле неправы были и те, и другие.

Через год после выборов несколько журналистов и ученых провели доскональное исследование всех флоридских бюллетеней – но сделанные открытия померкли на фоне террористического акта 11 сентября 2001 года и были окончательно забыты после переизбрания Буша в 2004 году. Согласно проведенному анализу, судьбу президентских выборов в 2000 году определил этот предмет.

Это тот самый злосчастный «бюллетень-бабочка»[105], при помощи которого выборщики округа Палм-Бич голосовали за будущего президента. В этом округе с ярко выраженными демократическими симпатиями, населенном десятью тысячами пожилых выборщиков-евреев, ультраконсервативный маргинальный кандидат Пэт Бьюкенен получил три тысячи четыреста семь голосов – втрое больше, чем во всех остальных округах штата. (Согласно одному статистическому исследованию, если бы Палм-Бич проголосовал так же, как остальные шестьдесят шесть округов Флориды, Бьюкенен набрал бы всего шестьсот три голоса[106].) Более того, пять тысяч двести тридцать семь выборщиков из Палм-Бич проголосовали за Альберта Гора и Пэта Бьюкенена одновременно, из-за чего бюллетени были признаны недействительными. Буш же получил во всем штате всего пятьсот тридцать семь голосов.

В чем же причина сумасшедшего успеха Бьюкенена и тысяч недействительных бюллетеней?

В плохом дизайне.

Беспристрастное исследование обнаружило, что исход голосования в округе Палм-Бич – а следовательно, и имя нового лидера свободного мира – решил не злокозненный Верховный суд и не тугие «чады». Исход решил плохой дизайн. Невразумительные «бюллетени-бабочки» сбили с толку тысячи выборщиков и стоили Гору президентского поста – так утверждает ученый, возглавлявший исследовательский проект. «Запутавшие выборщиков инструкции на бюллетене, а также дизайн и машины для голосования – вот что изменило ход американской истории»[107]. Если бы в округе Палм-Бич во время оформления бюллетеней оказалась под рукой пара художников-оформителей, весьма возможно, американская история пошла бы по другому пути[108].

Теперь интеллектуалы могут спорить, на пользу или во вред стране послужили «бюллетени-бабочки» и путаница, которую они вызвали. Не надо видеть в моих рассуждениях попытку свести счеты задним числом, хотя я (раскрою все карты) десять лет назад работал на Альберта Гора и по сей день остаюсь зарегистрированным демократом. Плохой дизайн с тем же успехом мог сработать за демократов и против республиканцев – и, быть может, в один прекрасный день так и случится. Но какими бы ни были наши партийные пристрастия, следует признать, что «бюллетень-бабочка» для Концептуального века – что-то вроде первого запуска искусственного спутника. Это было неожиданное событие, повлекшее за собой колоссальные последствия и продемонстрировавшее, как на самом деле слабы американцы в одной из самых важных сфер – в данном случае в дизайне.

Дизайн – «концептуальная» категория. Его трудно перевести за границу или автоматизировать. Он все больше повышает конкурентоспособность в мире бизнеса. Хороший дизайн, ставший сейчас более доступным и открытым, чем когда-либо раньше, дает нам возможность добавить в свою жизнь больше удовольствия, эстетической значимости, красоты. Но самое важное – развив в себе художественное чутье, мы можем сделать нашу маленькую планету лучше. «Быть дизайнером – значит быть творцом перемен, – говорит Барбара Чандлер Ален из ШАДЧ. – Только вообразите, насколько лучше станет мир, когда в него вступят выпускники ШАДЧ».

Купите маленький блокнотик и всегда носите его с собой. Если увидите образец прекрасного дизайна, сделайте пометку (пример: моя подставка для посуды «Хотспот»: сложишь вдвое – получится прихватка, сложишь втрое – получится консервный нож, да и смотрится она прекрасно). То же самое – если увидите образец чудовищного дизайна (пример: кнопка аварийного сигнала у меня в машине, она расположена так близко к коробке передач, что я постоянно включаю аварийный свет, когда паркуюсь). Пройдет немного времени, и вы научитесь смотреть на рисунки, интерьеры, городские ландшафты и прочее, куда внимательнее. Кроме того, вы глубже осознаете, как дизайнерские решения формируют нашу повседневную жизнь. Обязательно имейте в виду и дизайн событий – покупаете ли вы чашку кофе, летите на самолете или едете в машине «скорой помощи». Если вы не любите делать зарисовки, носите с собой маленький цифровой фотоаппарат или мобильник со встроенной камерой – и снимайте образцы хорошего и плохого дизайна.

• 1. Выберите предмет домашнего обихода, который чем-либо вас раздражает.

• 2. Сходите в кафе в одиночестве, взяв с собой ручку и бумагу, но без книги и без газеты, а пока будете пить кофе, подумайте, как исправить дурно сделанный предмет.

• 3. Отправьте свои соображения или эскиз производителю разозлившего вас изделия.

Невозможно предугадать, что из этого может выйти.

Совет от Стефана Сагмайстера, менеджера по графическому дизайну. (Его сайт www.sagmeister. com.)

Профессиональные дизайнеры читают дизайнерские журналы (причем маниакально). Делайте то же самое и вы (без маниакальности, конечно). Это чтение (даже если вы их будете просто пролистывать) заострит ваш взгляд и даст пищу для ума. Журнальные стенды заполнены сотнями дизайнерских журналов; к сожалению, многие из них попросту фетишизируют дорогостоящую дребедень. Я предлагаю вашему вниманию восемь журналов – для меня они находятся в списке обязательного чтения:

Ambidextrous. Этот эффектный журнал, издающийся Школой дизайна Стэнфордского университета, публикует материалы о ремесле дизайнера и тонкостях оформительского мышления. (См.: www. ambidextrousmag.com.)

Dwell. Один из самых серьезных журналов по домоводству, Dwell строго придерживается этики общественного служения и экологической ответственности, что выгодно отличает его от многих других. (См.: www.dwellmag.com.)

HOW. Этот великолепный журнал специализируется по большей части на графическом дизайне. Кроме того, в нем печатается множество толковых деловых советов и рекомендаций по чтению, а также проводится ежегодный дизайнерский конкурс, являющийся прекрасным источником идей. (См.: www.howdesign.com.)

iD. Этот журнал удостоился разных наград и широко известен благодаря своему Ежегодному обозрению дизайна, в котором описываются лучшие дизайнерские изделия года, и приложению iD 40, знакомящему читателя с работами молодых дизайнеров. (См.: www.idonline.com.)

Metropolis. Этот журнал, преимущественно посвященный строительству и стройматериалам, содержит много глубоких соображений о городском ландшафте. Кроме того, там печатаются материалы об экологичном дизайне. (См.: www.metropolismag. com.)

O Magazine. Этот журнал, созданный Опрой Уинфри и несущий на себе отпечаток художественного вкуса своей основательницы, – один из трех самых любимых моих журналов. Точка. Читайте его, знайте его, живите им. (См.: www.oprah.com/ omagazine.)

Print. Еще один прекрасный журнал по графическому дизайну, знаменитый благодаря своему объемному Ежегоднику регионального дизайна. (См.: www. printmag.com.)

Real Simple. Одна моя знакомая, дизайнер, называет этот журнал своей библией. Его теология проста: «Очищать повседневную жизнь от всего лишнего, чтобы читатель мог сосредоточиться на том, что действительно привносит эстетическую ценность в его жизнь». (См.: www.realsimple. com.)

В ответ на мою просьбу посоветовать тем, кто не является профессиональным дизайнером, как развить в себе эстетическое чутье, Карим Рашид прислал мне свой «Кариманифест» – руководство по жизни и дизайну, включающее пятьдесят пунктов. Вот некоторые выдержки.

• 1. Избегайте узкой специализации.

• 5. Перед тем как создать что-либо вещественное, спросите себя: будет ли в том, что вы собираетесь подарить миру, оригинальный замысел, оригинальная концепция и подлинная ценность.

• 6. Узнайте все об истории своей профессии, а потом забудьте все, что вы узнали, когда станете создавать что-то новое.

• 7. Никогда не говорите «Я мог бы сделать то-то и то-то». Ведь вы не сделали.

• 24. Будьте потребителем человеческого опыта, а не вещей.

• 33. Нормальное никогда не бывает хорошим.

• 38. Есть три типа людей: творцы культуры, потребители культуры и те, кто на эту культуру чихать хотел. Будьте то в первой, то во второй группе.

• 40. Мыслите экстенсивно, а не интенсивно.

• 43. Опыт – самое важное, что у нас есть; обмен идеями и человеческое взаимодействие – вот из чего на самом деле складывается жизнь. Пространства и предметы помогают нам получать более яркий опыт, а могут от этого и отвлекать.

• 50. Все, что у нас есть, – это «здесь и сейчас».

Автор – Карим Рашид, один из самых непредсказуемых, плодовитых и знаменитых дизайнеров в мире. (См.: www.karimrashid.com.)

Любимое занятие людей, помешанных на недвижимости, и просто любопытных, – ходить по домам, двери которых открыты. Последуйте такому примеру и как-нибудь в воскресенье пройдитесь по домам, в которых живут другие люди. В поисках таких жилищ проштудируйте объявления в разделе о недвижимости, вполне возможно, вас ждет кладезь свежих дизайнерских идей и откровений. Обойдите полдюжины домов, отмечая традиционные черты и новые веяния в области дизайна, а заодно – уникальные и причудливые отражения личностных особенностей и вкусов хозяев дома. Воспользуйтесь советом Сары Сушанки, автора книги «Не такой уж большой дом», и «отметьте, что именно делает пространство уютным для вас. Попытайтесь понять, какова природа его привлекательности, материальная или эмоциональная. Попробуйте сформулировать почему».

Или совершите такую вылазку с друзьями: соберитесь вместе и разойдитесь по разным домам. В конце дня обменяйтесь впечатлениями. Не пренебрегайте открытыми домами дизайнеров и экскурсиями по районам. Всего за несколько часов вы сможете ознакомиться с самыми разными образцами дизайна.

Распространите это любопытство и на офисы: когда в следующий раз окажетесь на чьем-либо рабочем месте, осмотритесь. Какие ощущения вы испытываете в этом пространстве? Как бы вам чувствовалось и работалось в такой обстановке? Как планировка, освещение и мебель способствуют или препятствуют общению и взаимодействию людей? Какие элементы дизайна вы бы использовали на своем рабочем месте?

Если все мы дизайнеры, то для начала лучше всего создать что-нибудь самому. «В будущем, – говорит итальянский дизайнер Гаэтано Песке, – клиенты будут ждать от предметов оригинальности. Явление, которое я называю „третьей индустриальной революцией“, даст людям возможность обладать чем-то уникальным». Вы можете поучаствовать в этой революции, создав собственную обувь «Найк» такого цвета, формы и вида, которые идеально подошли бы именно вам (см.: nikeid.nike.com). То же самое можно сделать с коньками «Ванс» (см.: www.vans.com). Или, чтобы выразить свою индивидуальность во всей полноте, создайте на основе своего почерка оригинальный шрифт (см.: www.fontifier.com). «Потребительские товары все чаще будут делаться по индивидуальному заказу, – сказал мне дизайнер Дэвид Смол, – и это окажет сильное и благотворное влияние на восприятие дизайна рядовым человеком».

Музеи всегда были домом высокого искусства. А вот прикладному искусству, то есть дизайну, часто приходилось довольствоваться ветхими картотечными ящиками и дизайнерскими студиями. К счастью, времена меняются. Сегодня несколько крупных городов могут похвастаться музеями, посвященными индустриальному, графическому, интерьерному и архитектурному дизайну. Посещение такого музея, богатого экспонатами и пояснениями, – прекрасная возможность развить в себе дизайнерский вкус. Вот десять из числа лучших музеев:

Национальный музей дизайна Купер-Хьюитт (Нью-Йорк). Великолепная постоянная экспозиция музея Купер-Хьюитта – одна из богатейших сокровищниц дизайна в мире, где представлены экспонаты, начиная с рисунков Микеланджело и заканчивая солонками от Евы Цайзель. Неизменно хороши временные выставки, особенно те, где вы можете увидеть работы, участвовавшие в борьбе за Национальную премию дизайна, которую раз в три года вручает этот музей. (См.: www.ndm.si. edu.)

Дизайн-эксчейндж (Торонто). Это музей и исследовательский центр называют так потому, что в здании, где он расположен, когда-то была первая в Торонто фондовая биржа (stock exchange). Сегодня музей служит двум целям: знакомит с лучшими образцами канадского дизайна и рассказывает посетителям о разнообразии мирового дизайна. (См.: www.dx.org.)

Музей дизайна (Лондон). В этом двухэтажном музее, детище сэра Теренса Конрана[109], проходят сменные выставки дизайна XX и XXI веков. Прекрасные магазин сувениров и программы для детей. Музей расположен неподалеку от лондонского Тауэра, и, посетив его, я познакомился с районом Лондона, где раньше не бывал. (См.: www.designmuseum.org.)

Дом Имзов (Лос-Анджелес). Супруги Имзы, быть может, самые известные дизайнеры мебели XX века. Этот дом, который они оформили и где прожили большую часть жизни, превратился в выставку их работ. Посетить ее можно только по предварительной договоренности. Однако один или два раза в год сотрудники Имзов открывают двери дома для экскурсантов. (См.: www.eamesoffice.org/visit_house. html.)

Исследовательский центр дизайна и полиграфии Герберта Любалина (Нью-Йорк). Если вы посетите это тихое местечко в нью-йоркском Ист-Вилладже, ваше восприятие графического дизайна изменится навсегда. Этот центр, главная задача которого – сохранять образцы плодотворных направлений в графическом дизайне, служит в первую очередь исследовательской площадкой для студентов и преподавателей колледжа дизайна Купер-Юнион. Там иногда устраиваются публичные экскурсии, но, чтобы посмотреть стоящие экспонаты, надо договариваться заранее. (См.: www. cooper.edu/art/lubalin.)

Музей современного искусства; отдел архитектуры и дизайна (Нью-Йорк). Музей современного искусства – конечно же один из лучших художественных музеев мира. Но это еще и один из первых американских музеев, предоставивших выставочное пространство дизайну и архитектуре. Его постоянная коллекция (где есть все, от спортивных автомобилей до мебели; от постеров до бытовой техники) абсолютно необходимая ступень в вашем художественном образовании. (См.: www.moma. org/collection/depts/arch_design/.)

Национальный музей зданий. Один из самых красивых музеев в Вашингтоне. Туда стоит заглянуть хотя бы для того, чтобы зайти в главный холл и пять минут посмотреть на потолок. Если же вы задержитесь в этом музее, то, скорее всего, увидите превосходные выставки по архитектуре и городскому дизайну (зачастую с гражданственно-патриотическим уклоном) и прекрасные детские программы. (См.: www.nbm.org.)

Музей Виктории и Альберта (Лондон). Этот богатый британский национальный музей искусства и дизайна содержит экспонаты, иллюстрирующие историю дизайна за два тысячелетия, – от египетских ваз X века до имзовских стеллажей XX века. В этом музее также есть замечательные программы для детей. (См.: www.vam.ac.uk.)

Музей дизайна Витра (Вайл-на-Рейне, Германия). Этот музей, расположившийся в здании, оформленном Франком Гери, предлагает регулярную экспозицию лучших образцов европейского индустриального дизайна. (См.: www.designmuseum.de.)

Музей рекламы и дизайна Уильяма Ф. Айзнера (Милуоки, штат Висконсин). Этот великолепный современный музей работает при Милуокском институте искусства и дизайна. Большая часть экспозиции посвящена полиграфическому дизайну, хотя можно найти любопытные образцы индустриального дизайна. (См.: www. eisnermuseum.org.)

Робин Уильямс (не путать с актером) – одна из лучших современных авторов, пишущих о дизайне. Ее «Недизайнерская книга о дизайне: Основы дизайна и типографики для новичков»[110] может без преувеличения назваться жемчужиной, хотя бы потому, что в ней описаны четыре главных принципа качественного графического дизайна:

• 1. Контраст. «Если элементы (тип шрифта, цвет, размер, толщина линий, формы, пробелы и т. д.) не идентичны, их надо сделать очень непохожими».

• 2. Повтор. Повторение визуальных элементов «помогает организовать и усиливает единство» вашей брошюры, проспекта или шапки на бланке.

• 3. Выравнивание. «Ничто на странице не должно быть расположено случайно. Каждый элемент должен быть визуально связан с другим элементом оформления».

• 4. Близость. «Единицы, соотносящиеся друг с другом, должны быть расположены близко друг от друга».

Полистайте книгу Уильямс в поисках примеров. Если вы научитесь обращать внимание на ее К, П, В и Б, то станете избегать печатных материалов, напечатанных не лучшим образом. (См.: www.ratz.com.)

Возьмите какой-нибудь предмет, занимающий особое место в вашем сердце, – старую рубашку, которую вы носили, когда учились в институте, идеально умещающийся в заднем кармане бумажник, любимую разливную ложку, новые роскошные часы. Положите этот предмет перед собой на стол или подержите в руке. А потом поразмышляйте вот над какими вопросами.

• 1. О чем вы думаете, когда смотрите на этот предмет? О прежних годах? О том, как ловко вы с ним управляетесь? О человеке, который его сделал? Может быть, вам приоткроется приятное воспоминание или переживание.

• 2. Какое действие оказывает этот предмет на пять ваших чувств? Какие особенности дизайна воздействуют на каждое из них?

• 3. Подумайте, как эти сенсорные ощущения от предмета соотносятся с вашими мыслями и чувствами о нем. Видны ли для вас эти взаимосвязи?

Попробуйте сделать то же самое с другими предметами – может быть, с теми, которые не имеют для вас такого значения. Чем они отличаются? Почему они не пробуждают таких же эмоций?

Развив в себе способность осознанно отбирать дизайн, который затрагивает эмоции, мы сделаем свою жизнь богаче: не простым имуществом, а новыми смыслами и эстетикой.

Совет от Дэна Бухнера, директора по индустриальному дизайну фирмы «Дизайн Континуум». (См.: www.dcontinuum.com.)

Выбирайте вещи, которые останутся с вами надолго, которыми приятно пользоваться. Классическая одежда никогда не выходит из моды. Хорошая мебель с годами становится только лучше. Выбирайте то, что нравится вам, а не то, что может произвести впечатление на других. И ни за что не допускайте, чтобы вещи для вас были важнее родных, друзей и собственной души.

Совет от Марни Моррис, основательницы и президента компании «Аниматрикс» и преподавателя интерактивного дизайна в Стэнфордском университете. (См.: www.animatrix.com.)

Глава 5 Сюжет

Пришло время провести маленький тест.

Когда я рассказывал о силах, толкающих нас в объятия Концептуального века, в подтверждение своих тезисов я привел несколько примеров. Устроим здесь, в середине книге небольшой зачет, чтобы проверить, как вы усвоили материал.

Вопрос 1. Из раздела об Азии мы узнали, что большое число рабочих мест «белых воротничков» перемещаются в такие страны, как Индия, Китай и Филиппины. Я ссылался на исследование, где оценивалась общая сумма заработной платы, которую Америка в течение ближайших десяти лет переведет в более дешевые страны. Назовите эту цифру.

Вопрос 2. Из раздела об автоматизации мы узнали, что современные компьютерные программы стали менять и часто делать ненужным то, чем занимаются многие западные «работники знания». Кого можно назвать Джоном Генри Концептуального века?

Если вы не обладаете фотографической памятью и не испытываете особого пристрастия к подсчету потерянных зарплат, вы, скорей всего, завалите первый вопрос и с блеском ответите на второй[111]. Почему? Для ответа на первый вопрос требовалось вспомнить факт, для ответа на второй – сюжет.

Нам трудно восстановить в памяти изолированный фактик, но довольно легко вспомнить грустную сагу о Гарри Каспарове, но это не свидетельствует о разжижении мозга или приближении болезни Альцгеймера. Это обстоятельство всего лишь демонстрирует, как работает наше сознание. Сюжеты мы запоминаем легче, потому что очень часто информация укладывается у нас в голове в форме сюжетов. «Нарративное воображение – один из главных инструментов нашего мышления, – пишет когнитивист Марк Тернер в своей книге „Литературное сознание“. – На ней основана способность к рациональному суждению. Это основное орудие, с помощью которого мы заглядываем в будущее, предсказываем, планируем и объясняем… Большая часть нашего опыта, нашего знания и мышления организована в виде сюжетов»[112].

Сюжеты, как и дизайн, – неотъемлемая часть человеческого опыта. Вернемся к человеку в набедренной повязке, который потер кремень об камень, чтобы улучшить дизайн стрелы. Когда наступали сумерки и он с друзьями возвращался домой, весьма вероятно, что после этого они рассаживались у костра и рассказывали о бегстве от саблезубого тигра или обустройстве семейной пещеры. В их мозг (так же как и в наш) была встроена «грамматика сюжета», помогающая им постигать мир не в виде набора логических суждений, а как совокупность опыта. С помощью сюжетов они познавали себя и взаимодействовали с другими.

Но, несмотря на всю важность сюжета в развитии человечества, несмотря на его колоссальную роль в мыслительных процессах, в Информационном веке его было принято считать чем-то несерьезным. Да, Голливуд, Болливуд[113] и другие центры индустрии развлечений отдавали должное сюжету. Однако все остальное общество, если вообще задумывалось о сюжете, видело в нем только младшего и недостойного родственника факта. Сюжеты забавляют – факты освещают. Сюжеты отвлекают – факты проясняют. Сюжеты – упаковка, факты – суть. У такой точки зрения два недостатка. Во-первых, как показал тест, она противоречит тому, как в реальности работает наше сознание. Во-вторых, недооценивать важность сюжета в Концептуальном веке – значит подвергать себя человеческим и профессиональным рискам.

Добывать факты было всегда нелегко. До недавнего времени данные и информация, как правило, были достоянием пыльных полок физических лабораторий. Другие запасы информации хранились в специализированных базах данных – создавать их имели возможность только организации с тугими кошельками, а доступ к ним получали только высококвалифицированные эксперты. Но теперь информация стала общедоступной, практически бесплатной и добывается со скоростью света. Если бы вы захотели узнать данные про те самые потерянные зарплаты, вы, скорее всего, впечатали бы несколько слов в поисковой строке «Google», нажали кнопку, и через пару секунд нужная информация уже появилась бы на мониторе. Еще пятнадцать лет назад это показалось бы безумием, а сегодня никого не удивляет: тринадцатилетний подросток из Заира, владеющий английским и имеющий выход в Интернет, может узнать, какая сейчас температура в Брюсселе, сколько на момент закрытия биржи давали за акции IBM и как звали второго министра финансов в правительстве Уинстона Черчилля. И узнать это быстрее и легче, чем главному библиотекарю Кембриджского университета. Это прекрасно. Но такая ситуация чревата серьезными последствиями для нашей работы и повседневной жизни. В условиях такой доступности любая единица информации теряет свою ценность. Но оказывается, что намного важнее умение погружать эти факты в контекст и сообщать им эмоциональную силу.

А это и есть сюжет – контекст, обогащенный эмоциями.

Сюжет возникает там, где общая концептуальность и глубокое проникновение сходятся вместе. Сюжет связан с общей концептуальностью, потому что он помогает лучше понять одно явление в контексте другого. Притча о Джоне Генри, например, позволяет в сжатом виде описать то, что происходило на ранних стадиях Индустриального века. История Гарри Каспарова, в свою очередь, погружает этот сюжет в новый контекст и позволяет передать сложную мысль так, что она лучше запоминается. Этот способ более выразительный, чем презентация в «Пауэрпойнте», если бы я вздумал терзать вас материалами о влиянии автоматизации на нашу жизнь. Сюжет обладает глубоким проникновением потому, что он почти всегда содержит эмоциональный заряд. Джон Генри надорвался. Гарри Каспаров посрамлен. Перефразируем известное высказывание Э. М. Форстера: «Королева умерла, и король умер» – это факт. «Королева умерла, и король умер от горя» – это сюжет[114].

Дон Норман в книге «То, что делает нас умными» четко формулирует связь сюжета с общей концептуальностью и глубоким проникновением:

Способность совмещать, помещать в контекст и снабжать эмоциональным зарядом приобретает колоссальную значимость в Концептуальном веке. Когда огромное число рутинных функций, которые выполняли «работники знания», можно свести к алгоритмам и препоручить компьютерам или Л-ориентированным труженикам за рубежом, в цене оказываются более тонкие способности, воплощенные в сюжете. Кроме того, в мире, где все больше и больше людей живут в изобилии, можно позволить себе поиски смысла жизни. И сюжеты – те, что мы рассказываем себе и о себе, – часто становятся на этом пути средством передвижения. Ниже в этой главе мы рассмотрим, как умение соткать из событий захватывающее повествование (умение, в котором проявляется и общая концептуальность, и глубокое проникновение) становится необходимостью в бизнесе, медицине и частной жизни.

Но сначала я хочу рассказать вам одну историю.

Давным-давно, в тридевятом царстве жил-был герой, у которого были и богатство, и слава, и счастье. Но однажды к нему пришли трое незнакомцев. Сначала они открыли ему глаза на его бесчисленные пороки, а потом сказали, что он недостоин находиться здесь. Герой попытался возразить им, но безуспешно. Его выгнали из дома, и он отправился скитаться. Долго он бродил в одиночестве, не зная, что делать. Однако те, кого он встретил в скитаниях, помогли ему преобразиться, и он поклялся, что обязательно вернется домой. Наконец, ему действительно удалось вернуться, и дома его встретили с распростертыми объятиями. Он с трудом узнал родные места, но все равно чувствовал себя дома.

Звучит знакомо, правда? Это неудивительно. Я рассказал одну из версий сюжета, который Джозеф Кэмпбелл назвал «путешествием героя». В своей книге «Герой с тысячью лиц» (1949) Кэмпбелл утверждал, что все мифы, к какой бы эпохе и культуре они ни принадлежали, содержат одинаковые базовые компоненты и строятся по одной и той же общей модели. Не может быть никаких новых сюжетов, настаивал он, возможны лишь пересказы старых историй. А один сюжет, перекрывающий все остальные и служащий моделью для других повествований, появившихся на заре существования человечества, – это «путешествие героя». Эта модель состоит из трех основных частей: отправление, инициация и возвращение. Герой слышит зов, поначалу сопротивляется ему, но потом переходит из своего пространства в чужое. Там он проходит инициацию – сталкивается с суровыми испытаниями, заглядывает в бездну. Но в процессе (как правило, с помощью наставников, дарующих ему волшебные способности) он преображается, становится другим. Потом герой возвращается уже в качестве повелителя обоих миров, и его миссия – сделать оба мира лучше. Эта схема лежит в основе «Одиссеи» Гомера, легенды о короле Артуре, истории о Сакаджавеа[117], «Гекльберри Финна», «Звездных войн», «Матрицы», а также, утверждает Кэмпбелл, едва ли не всякого эпического сюжета.

Однако есть в сюжете «путешествия героя» кое-что, чего вы, скорей всего, не заметили, – я и сам понял это совсем недавно. Книга, которую вы читаете, – тоже о путешествии героя. Сначала в ней рассказывается о работнике знания, в совершенстве овладевшем Л-ориентироваными способностями. Он переживает переходный кризис (вызванный изобилием, Азией и автоматизацией) и должен ответить на зов (понуждающий его жить и мыслить по-новому). Поначалу он сопротивляется этому (протестуя против аутсорсинга и отказываясь что-либо менять). Но в конце концов ему приходится пересечь границу (отделяющую его от Концептуального века). Героя ждут испытания и трудности (связанные с приобретением П-ориентированных способностей). Однако он справляется с ними и возвращается. Он обретает новое, целостное сознание, что дает возможность жить в обоих мирах.

Нет, я не хочу сказать, что в книге «Будущее за правым полушарием» рассказывается миф. Ни в коем случае. На самом деле я имел в виду прямо противоположное. Я хотел показать, что и сюжет вообще, и сюжет «путешествия героя» в частности созвучны буквально во всем. Тенденция видеть мир и объяснять его с помощью общеизвестных сюжетов настолько органична для нас, что мы просто не замечаем ее, даже когда излагаем что-либо сами. Однако в Концептуальном веке нам предстоит осознать всю важность сюжета.

Роберт МакКи – один из самых влиятельных людей Голливуда, хотя его лицо не увидеть на экране, а имя не появляется в финальных титрах. Последние пятнадцать лет МакКи учит молодых сценаристов искусству сочинять увлекательные сюжеты. Около сорока тысяч человек уже выложили по шестьсот долларов за его семинары. А ученики МакКи получили уже двадцать шесть «Оскаров». Всякий, кто рассчитывает на карьеру сценариста, начинает с его книги «Сюжет: суть, структура и стиль. Основы работы сценариста». Однако в последние годы МакКи привлек внимание тех, кто соприкасается с кинематографом лишь тогда, когда покупает билет и ведро попкорна в ближайшем кинотеатре, – менеджеров, предпринимателей, обычных офисных работников.

Зачем им всем понадобились уроки МакКи? Пусть этот язвительный мастер ответит сам: «Бизнесмены порой с подозрением относятся к историям <…>, но факт остается фактом: статистика часто врет, и врет очень капитально. Многие статистические выкладки – просто дерьмо на палочке <…>. А если бизнесмены поймут, что человеческому сознанию присуще оформлять опыт в виде сюжета, то они поймут и другое: чтобы достучаться до аудитории, надо не сопротивляться этому свойству сознания, а использовать его»[118].

В мире бизнеса пришли к пониманию: сюжет может принести большие деньги. Экономисты Дирдрю Мак-Клоски и Архо Кламер подсчитали, что искусство убеждения (реклама, психологические сеансы, консультации) приносит Соединенным Штатам двадцать пять процентов внутреннего валового продукта. Если предположить, что в основе половины подобных актов убеждения лежит сюжет, то получается, что он ежегодно дает американской экономике около одного миллиарда долларов[119]. Потому-то разные организации и берут на вооружение искусство рассказывать сюжеты (которому учит МакКи и другие) и порой используют его весьма необычно.

Самый яркий пример – рождающееся у нас на глазах движение под названием «Корпоративные истории», цель которого – зафиксировать сюжеты, бытующие в недрах той или иной организации, и использовать их в ее интересах. Один из основоположников этого движения – Стив Деннинг, начинавший свою карьеру в качестве адвоката в Сиднее, а потом ставший руководителем среднего звена во Всемирном банке. «Я был человеком левополушарным, – говорит он. – В больших организациях таких любят».

А потом, в один прекрасный день, когда во Всемирном банке происходили кадровые перестановки, ему дали пинка под зад и перевели в отдел, который был равнозначен ссылке в Сибирь. На корпоративном жаргоне он назывался «отдел управления знаний» и занимался систематизацией обширной информации и опыта, накопленных Всемирным банком. Деннинг стал главой отдела. Он был вынужден начать перерождение – поначалу со скрежетом зубовным (напоминает «путешествие героя», правда?). Он попытался выяснить, что известно Всемирному банку (точнее, что из этого знания нуждается в «управлении»), и понял: для него самого полезнее то, что он почерпнул не из официальных бумаг и отчетов банка, а из баек, которые сотрудники рассказывали в кафе. Он пришел к выводу: накопленное организацией знание откладывается в виде сюжетов. А значит, если ему действительно предстоит стать главным управляющим по корпоративному знанию, ему неизбежно придется выходить за рамки Л-ориентированного подхода, привычного для юристов и менеджеров, в котором он поднаторел за первые двадцать пять лет своей карьеры. В итоге он сделал Всемирный банк лидером в менеджменте знаний, став пионером фиксации и передачи корпоративного знания через сюжеты. «Корпоративные истории не заменяют аналитического мышления, – говорит он. – Они его дополняют, открывая перед нами новые перспективы и новые миры… Отвлеченный анализ усваивается легче, если он изложен в форме добротно составленного сюжета»[120]. А теперь Деннинг делится своими открытиями с организациями во всем мире и рассказывает им сюжет о своем «путешествии».

Деннинг – не единственный человек, оценивший те преимущества, которые открывает бизнесу сюжет. В компании «3 М» те, кто стоит наверху, учатся мастерству рассказывать сюжеты. НАСА начало использовать истории в обучении персонала. А в «Ксероксе» ремонтники учатся приводить в порядок оборудование, опираясь не столько на инструкции, сколько на истории. Поэтому корпоративные сюжеты были собраны в базу данных, которую назвали «Эврика». По оценкам «Fortune Global 500», она принесла компании сто миллионов долларов. Кроме того, возникло несколько предприятий, помогающих существующим компаниям собирать свои «внутренние» истории. Одно из таких предприятий – «СториКвест», находящееся в пригороде Чикаго. Они направляют в компанию своих интервьюеров, записывают от сотрудников компании сюжеты, а потом делают CD, в которых эти персональные нарративы используются для того, чтобы яснее понять специфику и миссию компании. В Великобритании Ричард Оливье, сын Лоуренса Оливье и Джоан Плорайт, в прошлом режиссер шекспировского театра, консультирует крупные компании в том, как им интегрировать в свою деятельность сюжет. Оливье называет свою технику «мифодрамой». Его клиенты читают и разыгрывают шекспировские пьесы, осваивая таким путем искусство менеджмента и руководства корпорацией. «Умение логически мыслить и анализировать само по себе уже не гарантирует успеха», – говорит Оливье[121]. Чтобы преуспеть, бизнесмен должен сочетать науку экономики и финансов с искусством сюжета.

Было бы легко поиздеваться над менеджером по продажам, изображающим Тита Андроника. Однако уже то, что консервативные, тяжелые на подъем большие организации начинают возиться с сюжетом (притом, что лет десять назад из-за одного этого слова человек мог бы стать офисным посмешищем), весьма красноречиво. В этом – лишнее подтверждение свойства нашей натуры, о котором я говорил выше. Алан Кей, член правления «Хьюлетт-Паккард» и один из основателей «Ксерокс-ПАРК», так сказал об этой черте: «Поскреби любого начальника – и окажется, что все мы со своими портфелями – первобытные люди, жадные до историй, которые может рассказать мудрый человек».

Существует еще один важный путь влияния сюжета на бизнес. Подобно дизайну, он становится для людей и компаний ключевым средством дифференциации товаров и услуг на переполненном рынке. Лучше всего объяснить этот феномен при помощи парочки сюжетов из моей собственной потребительской биографии.

Первый пример сюжета как средства дифференциации пришел ко мне по почте. Район на северо-западе Вашингтона, где живем мы с семьей, переживает смену поколений своих обитателей. Люди, несколько десятилетий назад купившие здесь дома и вырастившие детей в этих симпатичных кирпичных строениях колониального стиля, стали выходить на пенсию. При этом район пользуется спросом у молодых пар с детьми, потому что он обладает всеми преимуществами пригорода, хотя пригородом не является. Тех, кто хотел бы приобрести здесь недвижимость, намного больше, чем потенциальных продавцов, поэтому цены ползут вверх. Вот риелторы и стараются убедить как можно больше пожилых людей сняться с места и переехать и для этого рассылают по всем адресам почтовые открытки, где торжественно сообщают о заоблачной цене, по которой недавно был продан один из этих скромных домов. Но однажды мне по почте пришла открытка, которая оказалась совсем другой (сначала я ее чуть не выбросил). На одной стороне была стандартная фотография: дом, стоящий в нескольких кварталах от моего. Его-то риелтор недавно продал, но на обратной стороне, где обычно 72-м кеглем печатается сумма сделки и множество восклицательных знаков, было написано следующее:

Цена в тексте вообще не упоминалась. На первый взгляд казалось, что это оплошность, но на самом деле в этом-то и было маркетинговое мастерство Концептуального века. Цену, за которую дом продали, несложно выяснить – из газет, в Интернете, из соседских пересудов. Кроме того, все дома здесь примерно одинаковые и не слишком различаются по цене. Поэтому, как бы ни старались риелторы, вряд ли восторженного вопля о стоимости сделки достаточно, чтобы убедить потенциального продавца заключить сделку с конкретным агентом. Если ты прожил в доме полвека, то решение о его продаже связано не только с финансовым расчетом, но и с человеческими чувствами. И существует ли лучший способ установить человеческий контакт, предполагающий «глубокое проникновение» (а для риелтора – выделиться из массы озабоченных цифрами конкурентов), чем рассказать сюжет такого рода?

Теперь другой пример значимости сюжета в эпоху изобилия. Как-то раз я покупал в магазине еду на ужин и решил прихватить пару бутылок вина. Вина были качественными, хотя в довольно скромном ассортименте – что-то около пятидесяти наименований. Я быстро сделал выбор, остановившись на трех сортах недорогого красного вина. Стоили они примерно одинаково – девять-десять долларов, и, по-видимому, были одного качества. На двух бутылках – обычные этикетки с восторженными эпитетами, а вот на третьей этикетке («темного красного „Два брата“») меня привлек сюжет:

Угадайте: какое вино я выбрал?

Современная медицина творит чудеса. Сложные приборы, вроде магнитно-резонансных томографов, которые делали снимки моего мозга, позволяют нам собственными глазами увидеть, как функционирует наш организм. Новейшие лекарства и оборудование помогли многим больным сохранить жизнь, а еще большему числу людей – здоровье. Однако эти впечатляющие успехи часто подменяют собой более простые, но от этого не менее важные аспекты медицины. Система здравоохранения способна «полностью пренебречь историей болезни человека, – говорит доктор Джек Гулехен из нью-йоркской больницы университета Стоуни-Брук. – К сожалению, медицина часто относится к рассказу как к низовой форме науки»[122]. Наверняка вам приходилось испытать это на собственной шкуре. Вы ждете в смотровом кабинете. Когда к вам заходит врач, почти наверняка произойдет два события: первое – вы начнете рассказывать, второе – врач вас перебьет. Двадцать лет назад, когда ученые записывали на пленку беседы врачей с пациентами во время осмотра, они вывели средний показатель: врачи прерывают своих пациентов на двадцать первой секунде. Недавно другая группа исследователей повторила этот эксперимент, они обнаружили в медицинском мире прогресс: сейчас врачи перед тем, как заткнуть пациента, ждут уже двадцать три секунды.

Впрочем, такая агрессивность в общении с пациентами («говорите только по делу!»), похоже, уходит в прошлое, и во многом благодаря работам доктора Риты Шарон, профессора медицинской школы Колумбийского университета. Она пыталась ввести в центр диагностики и лечения рассказ пациента о самом себе. Когда Шарон, молодая врач-терапевт, совершала обходы в больнице, она сделала поразительное открытие: многое из того, в чем заключались ее врачебные обязанности, было связано с рассказами. Пациенты облекают в сюжетную форму историю своих недугов. Доктора же рассказывают собственные истории. Да и сама болезнь разворачивается как повествование. Сюжет был везде.

Везде – но только не в программах медицинских факультетов и не в сознании студентов и преподавателей. Поэтому Шарон, помимо степени по медицине, получила степень еще и по английской словесности, после чего взялась за реформирование медицинского образования. Она стала инициатором движения нарративной медицины, после того как в 2001 году опубликовала в «Журнале американской медицинской ассоциации» статью, призывающую к целостному подходу в лечении болезней:

Сегодня все студенты-второкурсники медицинской школы Колумбийского университета, помимо вполне научных курсов, посещают семинары по нарративной медицине. Там они учатся более чутко вслушиваться в историю, которую рассказывает пациент, внимательнее «вчитываться» в нее. Вместо того чтобы, действуя по принципу компьютерной программы, задавать вопросы из стандартного диагностического перечня, молодые доктора интересуются более широким спектром обстоятельств. «Скажите, где у вас болит» превращается в «Расскажите про свою жизнь». Цель – выработать человеческую чуткость, степень которой, как показывают исследования, с каждым годом, проведенным в медицинском институте, становится все ниже. Результат – и общая концептуальность, и глубокое проникновение. Анализ повествования помогает молодому доктору установить хороший контакт с пациентом и диагностировать его текущее состояние в контексте истории его жизни в целом. Хороший доктор, как говорит Шарон, должен обладать «нарративной компетенцией – умением воспринимать и интерпретировать сюжет и реагировать на него»[124].

Нарративная медицина – часть более широкой тенденции, заключающейся в применении П-ориентированных методов в сфере, которая долгое время была плацдармом для демонстрации Л-ориентированных мускулов. Пятнадцать лет назад гуманитарные курсы читались примерно в трети американских медицинских институтов, а сейчас – в трех из четырех[125]. «Беллевью», легендарная нью-йоркская государственная больница, выпускает собственный литературный журнал – «Литературное обозрение Беллевью». (Литературные журналы появились в медицинских школах Колумбийского университета и университетов Пенсильвании и Нью-Мексико.) Главный редактор этого журнала, доктор Даниэль Офри, преподающая студентам-медикам, требует от своих молодых подопечных хотя бы раз изложить историю болезни пациента в форме повествования. «Это задача не слишком отличается от задачи писателя-романиста, – говорит Офри. – Я бы сказала так: мы учим чутких людей с добрыми намерениями хорошему общению с пациентами»[126].

Разумеется, «нарративная компетенция» должна дополнять медицинский профессионализм. Врач, который с сочувствием выслушает историю пациента и при этом забудет измерить ему давление или выпишет не то лекарство, не может лечить людей. Однако подход доктора Шарон большую роль в работе медика отводит эмпатии (см. главу 7). Студенты Шарон заводят на каждого пациента по две медицинские карты. Одна из них, как и положено обычной больничной карте, полна цифрами и таинственными медицинскими терминами. А во второй (Шарон называет ее «параллельной» картой) студенты в повествовательной форме пишут о пациентах и излагают собственные эмоции. Первое же исследование эффективности этого метода показало: студенты, ведущие «параллельные» карты, легче устанавливают контакт с пациентом, а также лучше задают вопросы и владеют технической стороной дела[127]. Повествование само по себе не вылечит болезнь, но в сочетании с современной технологией оно обретает колоссальную целительную силу. Быть может, это и есть медицина будущего? Врачи, в равной степени умеющие строго мыслить и тонко чувствовать; врачи, способные проанализировать и результаты анализов, и рассказ пациента, – это специалисты, обладающие новым, целостным сознанием.

Мы – это наши сюжеты. Накопленные с годами опыт, мысли и эмоции мы спрессовываем в ограниченное количество сюжетов, которые рассказываем окружающим и самим себе. Так было всегда. Однако сюжет человеческой жизни становится еще более важным, пожалуй, даже насущно необходимым в эпоху изобилия, когда многие из нас стали свободнее, чтобы серьезно задуматься о самом себе и найти свое предназначение.

Сюжет – это не просто возможность продать дом или даже увеличить способность врача к сочувствию, это путь к пониманию того, что игнорирует левое полушарие. Стремление познать самого себя через сюжет можно обнаружить где угодно – и в удивительно распространенной традиции «альбомов», где люди создают повествование своей жизни из материальных свидетельств, сообщающих миру (а заодно, быть может, и им самим) о том, кто они такие и что они такое; и в резко возросшем интересе к генеалогии, когда миллионы людей обшаривают Интернет, чтобы связать истории своей семьи в один сюжет.

Все эти увлечения свидетельствуют о том, что люди нуждаются в сюжете. Он обогащает эмоциями контекст, дает человеку глубокое понимание его места в жизни и показывает, почему оно значимо. И, может быть, Концептуальный век напомнит нам о том, что всегда было верным, но не всегда осознавалось людьми: мы должны уметь слушать друг друга, все мы – авторы собственной жизни.

Писать – тяжелый труд. Писать рассказы – еще труднее. Работа над романом, пьесой или сценарием может тянуться годами. Поэтому не требуйте от себя слишком много – напишите миниатюру. Миниатюра – это очень маленький рассказ, возможно, в пятьдесят слов, ни больше, ни меньше. Но, как и во всяком рассказе, в ней должны быть начало, середина и конец. Когда-то лондонский «Телеграф» спонсировал ежегодный конкурс миниатюр, и его результаты показали, сколько творческой изобретательности можно вместить в текст из пятидесяти слов. Попробуйте сами написать миниатюру. Предупреждаю: начнешь – потом трудно остановиться. Вот парочка отличных примеров для завлечения.

В самом центре нью-йоркского вокзала Гранд-Сентрал расположилась странного вида квадратная кабинка – она называется «будка историй». За десять долларов вам дается час времени, чтобы записать интервью студийного качества с кем угодно (вашей девяностолетней бабушкой, чудаковатым дядей Тедом, таинственным прохожим на улице) – в общем, с любым человеком, чью историю вам хотелось бы записать и сохранить на века. Это – часть удивительного общенационального проекта «StoryCorps», цель которого – «убедить американцев записывать друг друга на пленку и научить их, как это делать». Придуманный Дэвидом Айсеем, грантополучателем фонда Мак-Артуров, этот проект создан по аналогии с проектом изучения устной истории, в 1930-е годы проводившимся Управлением общественных работ США. Все записи попадают в архив StoryCorps Центра американской этнографии Библиотеки Конгресса США, где будут доступны для следующих поколений. Однако, чтобы принять участие в проекте, не обязательно ходить на Гранд-Сентрал или даже приезжать в Нью-Йорк, так как на веб-сайте StoryCorps можно найти «Ларец историй» (StoryKits) и все сделать самостоятельно. «StoryCorps – это гимн тому, что объединяет всех людей, – говорят организаторы. – StoryCorps записывает и отбирает истории, которые связывают нас. Интервью, взятое у друга, соседа или родственника, оказывает огромное влияние и на интервьюируемого, и на интервьюера. Мы видели, как эти интервью меняют людей, укрепляют дружеские связи, как члены семьи выходят от нас, чувствуя, что стали ближе и научились лучше понимать друг друга. Ведь в том, что мы слушаем другого, проявляется наша любовь к нему». (См.: www.storycorps.net.)

Если вам кажется, что StoryCorps связана с какими-то сложностями, попробуйте собственную, более скромную версию. Усадите перед собой друга или родственника, включите диктофон и начните беседу о его жизни. Как он познакомился со своей будущей женой (или она с мужем)? Какой была его первая работа? Когда он впервые остался ночевать в гостях? Кто был самым плохим учителем в его школе? Какой день был самым счастливым в его жизни? А самым ужасным? Какое самое лучшее решение из тех, что он принял в жизни? Вас удивит количество историй, которые вы услышите, и вы получите истинное удовольствие, записывая их для себя и для других.

Лучший способ убедиться, сколько в мире удивительных рассказов и рассказчиков, – это посетить такой фестиваль. Во время этих двух– или трехдневных мероприятий, которых становится все больше и больше, сотни человек (и профессионалы, и любители) выходят на сцену, чтобы рассказать историю. Бывает такое, что рассказчиков освистывают – с энтузиазмом и простодушием южан. Но почти наверняка вы услышите поистине прекрасные истории великолепных рассказчиков. Вот семь фестивалей из числа лучших:

Родоначальник всех американских фестивалей этого плана. Каждый год его посещает больше десяти тысяч человек.

Где: Джонсборо, штат Теннесси.

Когда: октябрь.

Дополнительная информация: www.storytellingcenter. com

Юконский международный фестиваль рассказчиков. Этот фестиваль, который проводится уже больше десяти лет ранним летом, бесконечным полярным днем собирает рассказчиков со всех территорий, расположенных вокруг полюса, – с Юкона, из Гренландии и Исландии. Некоторые участники рассказывают истории на своем родном языке, чтобы его красота не угасала.

Где: Уайтхорз, Юкон, Канада.

Когда: июнь.

Дополнительная информация: www.storytelling.yk. net

Фестиваль рассказчиков Сан-Францисского залива. Этот фестиваль, проходящий в выходные дни под открытым небом, – один из лучших на западе США.

Где: Эль-Собранте, Калифорния.

Когда: май.

Дополнительная информация: www.bayareastorytelling. org

Фестиваль визуальных рассказов. Прекрасное мероприятие, где выступает огромное количество рассказчиков и артистов разговорного жанра, пользующихся при создании увлекательных повествований компьютерами и другими техническими средствами (см. раздел «Эксперимент с визуальным рассказом»). Инициатором этого фестиваля был Дана Этчли, безвременно ушедший от нас новатор в области визуального рассказа.

Где: Седона, штат Аризона.

Когда: июнь.

Дополнительная информация: www.dstory.com

Международный фестиваль рассказчиков на острове Кейп Клиэр. Этот фестиваль, который проводится на самом южном острове Ирландии, представляет разнообразие рассказчиков со всего мира. Большая часть историй рассказывается на английском языке, хотя некоторое количество из них передается на ирландском.

Где: остров Кейп Клиэр, Ирландия.

Когда: сентябрь.

Дополнительная информация: www.indigo.ie/~ stories

Поделись своим огнем: Конференция рассказчиков в Новой Англии. Один из старейших региональных фестивалей в Соединенных Штатах, собирающий лучших рассказчиков восточной части страны.

Где: Кембридж, штат Массачусетс.

Когда: сентябрь.

Дополнительная информация: www.lanes.org/stf/ sharing_the-Fire.html

Читая рассказы, можно отточить понимание сюжетов, но как найти хороший рассказ, не утонув при этом в десятках высокоумных литературных журналов? Выход один: пусть хорошие рассказы для вас отберут Маритет Батча и Ханна Тинти – создатели необычного проекта «Один рассказ». Название проекта полностью отражает его суть: примерно раз в три недели Батча и Тинти высылают своим подписчикам… один рассказ. Он напечатан в буклете карманного формата, так что легко умещается в кармане или сумочке. Как правило, это очень хорошие рассказы. Кроме того, есть какая-то элегантная простота в том, чтобы прочесть один-единственный рассказ, не затерявшийся в сборнике среди других рассказов и не стиснутый между статьей в две тысячи слов о Казахстане и очерком о юбилейном издании «Джуда Незаметного»[128] в «Нью-Йоркере». Я получаю «Один рассказ» уже несколько лет – и считаю эту подписку (она стоит всего двадцать один доллар в год) настоящим подарком. (См.: www.one-story.com.)

Зовите меня Измаил. Нет, меня зовут по-другому, это знаменитое начало романа Мелвилла[129], трамплин, который помогает отточить мастерство рассказчика. Для начала подчеркните в книге и журнале какую-нибудь фразу, а потом придумайте на ее основе сюжет. Или придумайте свой вариант импровизации – попросите кого-нибудь дать вам первую строчку, чтобы превратить ее в трамплин для вашего рассказа. Можно устроить салонную игру: пусть все присутствующие напишут на карточках по строчке. Сложите карточки в шляпу и перемешайте. Потом все по очереди будут вытягивать карточку и тут же рассказывать историю, которая начинается с этой строчки. На работе можно воспользоваться этим методом, чтобы сочинить рассказ о продуктах или услугах, которые предлагает ваша компания, или о произошедшем у вас случае. Как первая строчка, выбранная более или менее случайно, может стать толчком к созданию увлекательного рассказа о том, что вы производите? А вдруг эта игра с сюжетом, направленная на достижение конкретной цели, поможет ухватить какую-нибудь плодотворную идею из тех, что обитают в правых полушариях?

Попробуйте использовать как толчок для вдохновения не слова, а изображения. Выберите фотографию из газеты или журнала (или картинку из старой коробки для обуви) и придумайте рассказ о том, что на ней происходит. Усложните задачу – расскажите не только о том, что видно, но и о том, что осталось за кадром, о том, чего там нет или не заметно на первый взгляд. Картины и фотографии, выставленные в музеях (или на музейных веб-сайтах), – еще один богатый источник сюжетного сырья.

Искусство рассказчика – очень древнее, но его, как и всякое искусство, можно вооружить современными техническими средствами. Цифровые фотоаппараты, недорогие аудио– и видеоредакторы, фотошоп и CD-райтеры позволяют всякому, у кого в душе живет какая-нибудь история, изложить ее в изображении и звуке. Неплохую возможность разобраться в этих техниках дает «будка историй» (см. проект StoryCorps), функционирующая на ежегодном Фестивале визуальных рассказов. (Я сам побывал в этой «будке» и должен подтвердить, что на нее стоит потратить время и деньги.) Центр Визуальных рассказов также проводит занятия и располагает большим количеством справочных материалов (см.: www.storycenter.org). Из других вариантов «техники турбонагнетателя» в рассказывании историй можно предложить сетевое сообщество «Fray» («Схватка») (www.fray.org), а заодно – проект «Истории большого города» (www.citystories.com) и «Раньше я верил, что…» (www.iusedtobelieve.com) – великолепную подборку детских верований.

Бывало ли с вами такое: вы оказываетесь в людном месте (в аэропорту, торговом центре, кинотеатре, на спортивном стадионе) и вдруг оглядываетесь, не понимая, кто все эти люди? Когда такое случится в следующий раз, не ограничивайтесь вопросом. Ответьте на него. Выберите пару человек рядом с вами и придумайте историю про них. Кто они такие? Как их зовут? Кто они – сослуживцы? Любовники? Родственники? Враги? Почему они здесь оказались? Куда они пойдут потом? Если вы с друзьями, выберите пару человек, придумайте истории про них, а потом сравните, что получилось. Может быть, вы что-то пропустили, а ваши друзья, наоборот, сделали на этом акцент? За какие детали, не замеченные вашими друзьями, ухватились вы? Разные люди, исходя из своего жизненного опыта, по-разному трактуют одни и те же мелочи. Такое упражнение помогает по-новому взглянуть на то, что казалось очевидным, преодолеть стереотипы и расширить репертуар сюжетов, которые вы создаете, общаясь с родными, друзьями и коллегами. На худой конец, вам будет не так скучно ждать автобус на остановке.

Самый лучший способ усовершенствовать свое понимание сюжета – перечитать тексты с хорошими сюжетами, прежде всего классические истории, содержащиеся в баснях Эзопа, греческих, скандинавских, индейских, южноазиатских и японских мифах; в Библии; в пьесах Шекспира. Если же вы хотите больше узнать об искусстве сложения сюжетов, вы обязательно должны прочесть пять книг:

Роберт МакКи. Сюжет: суть, структура и стиль. Основы работы сценариста. Даже если вы не планируете в ближайшее время написать гениальный сценарий, книга МакКи достойна того, чтобы ее прочитать. В ней объясняются основные схемы кинематографических сюжетов – начиная с роли персонажей в развитии истории и заканчивая двадцатью шестью жанровыми разновидностями. Кроме всего прочего, после этой книги вы станете смотреть фильмы абсолютно по-другому.

Джеймс Боннет. Украсть огонь у богов: Новая динамическая модель сюжета для писателей и кинематографистов. Опираясь на работы Карла Юнга, Джозефа Кэмпбелла и других, Боннет показывает, как использовать сюжетные архетипы и «естественное развертывание сюжета», чтобы создавать современные повествования любого рода.

Клифф Аткинсон. За пределами точек на слайдах: Как создавать презентации в «Пауэрпойнте», которые будут информировать, мотивировать и вдохновлять. Одного слова «Пауэрпойнт» достаточно, чтобы вызвать у меня приступ тоски. Однако эта программа для презентаций используется во всем мире, а значит, мы должны научиться пользоваться ею наилучшим образом. Выкиньте на свалку тоскливые левополушарные таблицы и прочтите книгу Аткинсона, где объясняется, как сделать из презентации в «Пауэрпойнт» настоящий эпос.

Скотт Маклауд. Понимание комикса: Невидимое искусство. Когда я говорю, что это одна из лучших книг, когда-либо прочитанных мной, люди смеются, но они просто ничего не понимают. В своем шедевре (да-да, без преувеличения) Скотт Маклауд объясняет, как устроен комикс: как разворачивается сюжет, как взаимодействуют картинки и текст и как читатели домысливают большую часть содержания. Кстати, учтите: вся книга написана в виде комикса. Потрясающе.

Джозеф Кэмпбелл. Герой с тысячью лиц. В этой книге Кэмпбелла вводится понятие «путешествие героя» – модель, которую должен усвоить любой начинающий автор – не говоря уж о любом человеке, стремящемся к самореализации. Кроме того, путешествие в мир мыслей Кэмпбелла можно совершить, познакомившись со знаменитой серией интервью, взятых у него Биллом Мойерсом в конце 1980-х годов и выходивших на видео, CD и DVD. Собрание лекций и работ Кэмпбелла имеется также на сайте его мемориального фонда. (См.: www.icf. org/works.php.)

Глава 6 Симфония

Я никогда не умел хорошо рисовать, поэтому в один прекрасный день решил научиться. Но записался я не на обычные художественные курсы, а выбрал подход, более соответствующий этой книге, – метод «рисования в режиме правого полушария», впервые примененный Бетти Эдвардс и описанный в ее одноименной книге. Мой автопортрет был подобен фотографии «до» в рекламе средства для похудения. Я нарисовал его на самом первом занятии, перед тем как началось обучение. Пять дней спустя, как вы потом убедитесь сами, у меня получился совсем другой рисунок. А в процессе я многое узнал о следующей категории, связанной с «общей концептуальностью».

Симфония, как я назвал эту категорию, – это способность собирать воедино разрозненные фрагменты. Это умение синтезировать, а не анализировать, видеть взаимоотношения между несвязанными на первый взгляд областями, охватывать общую панораму, а не давать конкретные ответы и изобретать нечто новое, комбинируя такие элементы, которые до этого никому не приходило в голову связать. Кроме того, симфония – функция правого полушария не только в метафорическом, но и в буквальном смысле. Как я объяснял (см. главу 2), нейробиологические исследования, проведенные с помощью фМРТ, показали: правое полушарие обрабатывает информацию одновременно, контекстуально и симфонично. Оно видит не отдельные деревья, а весь лес, слушает не фагот или первую скрипку, а весь оркестр.

Умение мыслить симфонически – отличительная черта композиторов и дирижеров, ведь их задача – взять ноты, инструменты и исполнителей и создать из всего этого нечто такое, что будет звучать гармонично и приятно для слуха. Предприниматели и изобретатели уже давно используют это искусство. Однако сегодня оно приобрело важность для гораздо большего круга людей. Причины – все те же три фактора, изгоняющие нас из Информационного века. Автоматизация взяла на себя множество рутинных аналитических задач, которые прежде выполняли работники знания. Многие из этих задач взяла на себя еще и Азия, где их выполняют так же качественно, но за существенно меньшую плату. Все это освобождает профессионалов и позволяет им (а в некоторых случаях и заставляет) заниматься тем, что компьютеры и более «дешевые» технические специалисты за границей вряд ли смогут воспроизвести: распознавать модели, преодолевать барьеры и обнаруживать скрытые взаимосвязи, отважно совершая скачок в воображении. При этом мир, в котором слишком много информации, свободы для индивидуального выбора и всевозможного барахла, выдвигает эту способность на первый план и в частной жизни. Современная жизнь настолько переполнена возможностью выбора и самыми разными стимулами, что люди, способные к панорамному видению и умеющие вычленить то, что по-настоящему важно, получают значительное преимущество в погоне за человеческим счастьем.

Один из лучших способов понять суть симфонического мышления и овладеть им – это научиться рисовать. А умение рисовать, что и подтвердил мой автопортрет, никогда не было моей сильной стороной.

Утром первого дня на курсах, еще перед тем, как мы достали бумагу и заточили карандаши, нам объяснили суть этого ремесла, сжав его до одной-единственной фразы, которая еще не раз будет повторяться в эти пять дней. «Суть рисования, – говорит Брайан Бомайзлер, – в умении видеть взаимосвязи».

Брайан Бомайзлер – мой наставник. Он будет учить меня и еще шестерых (пеструю компанию, где есть адвокат с Канарских островов и фармацевт из Новой Зеландии) по методике, описанной Бетти Эдвардс в книге «Рисование в режиме правого полушария». Бомайзлер занялся этой работой, уже имея за плечами солидный опыт. Он – состоявшийся нью-йоркский художник. Его работы (в том числе незавершенные) красуются на стенах студии на шестом этаже в доме в Сохо, где и будут проходить наши занятия. Он ведет этот курс уже двадцать лет. Кроме того, он сын Бетти Эдвардс.

Подобно своей матери, с которой он и разработал этот пятидневный мастер-класс, Бомайзлер убежден, что умение рисовать – это, прежде всего, умение видеть. «Беда в том, что мы слишком любим наклеивать ярлыки», – говорит он. Чтобы проиллюстрировать эту мысль, а заодно документировать наш исходный уровень, он дает нам час на то, чтобы мы нарисовали автопортреты. Мы закрепляем маленькие зеркальца, открываем огромные альбомы и начинаем рисовать. Я заканчиваю раньше остальных, и Бомайзлер тут же определяет во мне двухсоткилограммового поклонника «Чиз-дудль», который торжественно воздвиг себя в дверях «Следящих за весом»[130]. Мягко говоря, надо мной придется изрядно потрудиться, но поскольку хуже быть не может, есть вероятность, что станет хоть немного лучше.

Проблема, объясняет Бомайзлер, скосившись на мой шедевр, в том, что я рисую не то, что вижу. Я рисую «символы, которые запомнил в детстве». На самом деле у меня не такие губы. Таких губ нет вообще ни у кого. Я нарисовал символ губ, который видел в детстве. Эти нарисованные мною губы воспроизводят один к одному вывеску «Мэджикист»[131], манившую нас с обочины шоссе I-94, когда мы с родителями ездили к бабушке и дедушке в Чикаго. В каком-то смысле я просто написал современными иероглифами слово «губы», вместо того чтобы действительно увидеть свои губы и место, которое они занимают у меня на лице.

Тем же днем Бомайзлер показывает нам штриховой рисунок работы Пикассо и просит скопировать его. Но перед тем как мы начинаем, он требует перевернуть исходный рисунок вверх ногами – «чтобы вы ничего не знали о том, что будете рисовать». Смысл в том, чтобы обмануть левое полушарие и предоставить свободу действий правому. Когда левое полушарие не знает, чем занимается правое, сознание способно видеть пропорции и интегрировать их в единое целое. Во многих смыслах в этом-то и состоит суть умения рисовать, а заодно – и ключ к овладению симфоническим мышлением. Например, одна из причин, по которой мой автопортрет выглядит так странно, – в том, что там искажены пропорции. Мы, семеро учеников, узнали на занятии (и, что еще важнее, увидели это), что расстояние от линии зрачков до края подбородка равно расстоянию от линии зрачков до макушки. А на моем рисунке глаза намного выше, чем на самом деле, и из-за нарушенной пропорции перекошенным оказался весь рисунок.

Бомайзлер – чуткий педагог, чем-то напоминающий мистера Роджерса[132], если бы тот прожил какое-то время на левом берегу Сены[133]. Каждый раз, когда мы выполняем задание, Бомайзлер скользит по студии, подбадривая своих учеников. «Моя задача – сделать так, чтобы ваше левое полушарие помалкивало», – вполголоса говорит он. На одном из занятий он рассказывает нам о негативном пространстве – области между изображениями и вокруг них. Он показывает нам логотип «ФедЭкс».

Позже мы рисовали портреты своих товарищей по занятиям и начали с того, что заштриховали большой лист бумаги, а потом стали стирать те части, которые выходят за пределы контуров головы модели, чтобы таким образом «открыть» рисунок. «Негативное пространство – эффективный инструмент художника, – говорит Бомайзлер. – В нем – один из секретов умения рисовать».

Через четыре дня мы учимся видеть некоторые из пропорций – соотношение между рисунком и негативным пространством, между линией и тенью, между углами и пропорциями – то, чего многие прежде даже не замечали. Мы рисуем табуретки, поставленные на столы, линии на наших ладонях, тени, которые притаились в углах студии. Бомайзлер постоянно повторяет мантру: «Суть рисования – в умении видеть взаимосвязи», их совокупность образует единое целое. В каком-то смысле по этому же принципу строится и сам курс. Из всех упражнений синтезируется единое целое в последний день, когда мы должны интегрировать наше новообретенное понимание в единую панораму, в новой попытке нарисовать автопортрет.

Подобно рисованию, симфоническое мышление – это искусство видеть взаимосвязи. Те, кто рассчитывает на успех в Концептуальном веке, должны улавливать взаимосвязи между разнородными и на первый взгляд не связанными между собой дисциплинами. Они должны знать, как соединять с виду не соотносящиеся между собой элементы и создавать из них нечто новое. Они должны стать мастерами аналогии – искусства рассматривать одно в категориях другого. Иными словами, огромные возможности открываются для трех категорий людей – тех, кто умеет преодолевать границы, изобретать и творить метафоры.

Каково самое употребительное и, быть может, самое важное слово в современном словообразовании? Это «мульти». Наши служебные обязанности становятся мультифункциональными. Наше общество – мультикультурное. Развлекают нас мультимедиа. Когда-то успех гарантировали глубокие знания в конкретной сфере, а сегодня в выигрыше оказываются те, кто одинаково уверенно чувствует себя в абсолютно разных мирах. Я называю таких людей «нарушителями границ». Эти люди – специалисты в нескольких сферах деятельности, они умеют говорить на разных языках и находят удовольствие в разнообразии человеческого опыта. Они проживают мультижизнь – потому что так интересней, а в наше время еще и практичнее.

«Нарушители границ» – это люди типа Энди Така, преподавателя философии и пианиста, который использует полученные навыки при управлении собственной консалтинговой фирмой. Это такие люди, как Глория Уайт-Хэммонд, пастор и педиатр из Бостона; Тодд Маковер, который пишет оперы и выпускает ультрасовременное музыкальное оборудование; Джхейн Варнс, математическое образование помогает ей в работе над изысканным дизайном одежды[134]. Михай Чиксентмихайи, психолог из Чикагского университета, автор классических книг «Теория потока: Психология оптимального опыта» и «Творческое начало: Поток и психология открытия и изобретения», изучив жизнь творческих людей, выяснил, что «творческое начало предполагает преодоление границ между различными сферами»[135]. Те из нас, кто наиболее творчески одарен, видят взаимосвязи, которые остальные люди просто не замечают. Эта способность востребована в мире, где работа, предполагающая узкоспециализированное знание, быстро формализуется и в силу этого может быть автоматизирована или выполнена за границей. Дизайнер Клемент Мок говорит: «В ближайшие десять лет от людей потребуется умение думать и действовать за пределами привычных рамок, в новых средах, далеко выходящих за пределы их специализации. Людям придется не просто преодолевать эти границы, но еще и видеть возможности и связывать их воедино»[136].

Вот пример. Уход программистских работ в Индию создаст спрос на людей, которые смогут управлять контактами между кодировщиками на востоке и их клиентами на западе. Такие профессионалы, обладающие целостным сознанием, должны разбираться в обеих культурах и чувствовать себя одинаково уверенно и в строгой науке компьютерного программирования, и в деликатной науке продаж и маркетинга, уметь лавировать между разными и порой антагонистичными группами с легкостью дипломата. Часто такие «мультигранные» люди способны разрешить проблемы, на которых спотыкаются профессионалы в одной области. «Многие инженерные затруднения разрешались людьми, которые вообще не были инженерами, – говорит Николас Негропонте из Массачусетского технологического института. – Дело в том, что перспективный взгляд важнее, чем IQ. Нестандартность мышления – вот общая черта людей, способных на прорыв. Обычно такая способность есть у людей очень широкообразованных, умеющих мыслить мультидисциплинарно и обладающих очень разнообразным опытом»[137].

«Нарушители границ» не мыслят в категориях «либо-либо» и ищут пути совмещения и комбинаций. Их жизнь и занятия пишутся через дефис. (Пример: Омар Васов, родом из Найроби, афро-американо-еврейского происхождения, бизнес-, полит– и телеобозреватель.) Теперь становится ясно, почему растет число студентов, которые учатся по двум разным специальностям, и академических структур, в названии которых есть слово «междисциплинарный».

Чиксентмихайи обнаружил и другую сопутствующую особенность таланта, которым обладают «нарушители границ»: зачастую они выходят за рамки устоявшихся гендерных стереотипов. Его исследования показали: «Когда тесты на маскулинность/фемининность проходят молодые люди, вновь и вновь оказывается, что творчески одаренные и талантливые девушки больше других стремятся доминировать, в то время как талантливые юноши более чувствительны и менее агрессивны по сравнению со своими сверстниками». Согласно Чиксентмихайи, это влечет за собой уникальные преимущества: «Психологически андрогинная личность в конечном счете удваивает репертуар своих реакций, и модели ее взаимодействия с миром богаче и разнообразнее»[138].

Иными словами, как сказал двести лет назад Сэмюэл Тейлор Кольридж и как подтверждают сегодняшние «нарушители границ», истина в том, что великие умы андрогинны.

В 1970-годах корпорация «Херши-фуд» выпустила серию идиотских рекламных роликов, в которых, против воли создателей, был показан один из главных принципов П-ориентированного мышления. В этих роликах один человек бредет, словно во сне, и жует плитку шоколада. Другой персонаж, в таком же сомнамбулическом состоянии, идет ему навстречу, поглощая арахисовое масло. Они сталкиваются.

– Эй, ты запачкал арахисовым маслом мой шоколад, – недовольно говорит первый.

– А ты уронил шоколад в мое арахисовое масло, – отвечает второй.

Каждый пробует то, что получилось. К собственному удивлению, они обнаруживают, что получился шедевр.

– Шоколадки «Риз» с арахисовым маслом, – завывает голос за кадром. – Два великолепных вкуса – вместе еще великолепнее.

Люди с П-ориентированным мышлением понимают смысл этой кондитерской аварии. Они интуитивно ощущают то, что я называю «Теорией новшеств им. Шоколадок „Риз“ с арахисовым маслом»: порой самые продуктивные идеи возникают из простой комбинации двух уже существующих. Возьмем, к примеру, Джона Фабеля, активного любителя лыжных гонок по пересеченной местности. Он любил это занятие, только вот лямки рюкзака вечно натирали ему плечи. Как-то раз, оказавшись в Нью-Йорке, он шел по Бруклинскому мосту – и вдруг увидел решение проблемы. Совершив действие, которое когнитивисты Жиль Фоконье и Марк Тернер называют «концептуальным смешением», Фабель совместил конструкцию подвесного моста с устройством обычного рюкзака – и изобрел новый, легкий в переноске и ставший популярным рюкзак, который сейчас называется «Экотрек».

Способность создавать такие необычные, парадоксальные комбинации – функция правого полушария. Нейробиологи-когнитивисты из Дрексельского и Северо-Западного университетов установили, что интуитивные озарения, предшествующие тому моменту, когда изобретатель кричит: «Эврика!», сопровождаются резкой вспышкой активности в правом полушарии мозга. Если же решение проблемы требует более последовательной, Л-ориентированной манеры мышления, наш «центр открытий» пребывает в пассивности[139]. Умение активизировать правое полушарие становится все более необходимым сейчас, когда мы выходим из Информационного века. В современном бизнесе путь от изобретения к массовому производству совершается так стремительно, что люди и фирмы, стремящиеся к успеху, буквально не знают покоя. Им нужно изобретать, изобретать и изобретать – а реализацию изобретений отдавать на откуп аутсорсингу или автоматизации. А значит, востребованы будут те, у кого хватает умения и настойчивости экспериментировать с нестандартными комбинациями, кто готов к тому, что работа на вдохновении чревата ошибками. К счастью, такая способность к изобретательству живет в каждом из нас – даже если кто-то в это не верит. Послушаем, что говорит Тревор Бейлис, британский каскадер, переквалифицировавшийся в изобретатели и придумавший радио с механическим заводом, работающее без батареек и электричества: «Изобретательство – это не раздел магии, недоступный для непосвященных: пробовать может всякий». Большинство изобретений и новаций возникли благодаря перегруппировке старых идей. Именно те, кто рискнет развить в себе эту способность, станут королями Концептуального века.

Представьте себе: в один прекрасный день вы сидите в офисе, и начальник говорит вам: «А теперь одолжите мне свои уши». Поскольку буквальный смысл этой фразы связан лишь с очень неприятным значением, левое полушарие даст сигнал легкой тревоги (см. главу 1) и направит вопрос по другую сторону мозолистого тела. Правое полушарие успокоит своего напарника – оно поместит эту фразу в контекст и объяснит, что «одолжить кому-либо свои уши» – английская метафора. Ваш начальник вовсе не собирается играть с вами в Ван Гога – он хочет, чтобы вы его внимательно выслушали.

Метафора (перенос свойств одного предмета на другой) еще одно важное составляющее звено Симфонии. Однако, как и многие другие компоненты П-ориентированного мышления, оно пользуется незаслуженно плохой репутацией. «В западной традиции… метафора исключается из пространства рационального мышления», – пишет знаменитый лингвист Джордж Лакофф. Метафора часто считается средством украшения, достоянием поэтов и каких-нибудь кривляк, чем-то вроде одеколона, которым можно спрыснуть что-то заурядное или неприятное. На самом же деле метафора – один из основных инструментов мышления, ведь «наше мышление, – пишет Лакофф, – в значительной степени обуславливается метафорой»[140].

В нашем многогранном мире развитое восприятие метафоры – это свойство целостного сознания, которое многие когнитивисты называют «творческой рациональностью», и оно все больше повышается в цене. Каждое утро, выйдя из объятий Морфея и включив свет, мы уже знаем, что большую часть времени нам придется барахтаться в водовороте информации и цифр. Некоторые компьютерные программы способны систематизировать эти разрозненные частички и выстраивать из них модели. Однако только человеческий мозг умеет мыслить метафорически и видеть взаимосвязи, которые компьютер никогда не сумеет заметить.

Кроме того, в эпоху изобилия, когда на коне оказываются те, кто умеет придумывать нечто новое и привлекательное, искусство создавать метафоры становится жизненно важным. Жорж де Местраль, к примеру, заметил, как колючки репейника цепляются за шерсть его собаки, и в его воображении возникла метафора – идея о липучке Велькро[141]. Компьютер никогда бы так не смог. «Все, что вы творите, есть материализация чего-то иного; в этом смысле все, что вы творите, обогащено метафорой», – пишет хореограф Твайла Тарп. Она поощряет других развивать свой «метафорический коэффициент» – MQ, потому что «для творчества MQ ценен не менее, чем IQ»[142].

Метафорическое мышление важно еще и потому, что оно помогает нам понимать других. Этой причины достаточно, чтобы маркетологи дополняли количественные исследования качественными, позволяющими заглянуть в метафорику потребительского сознания[143]. Например, профессор бизнес-школы Гарвардского университета Джеральд Залтман разработал методику, в которой опросы и фокус-группы дополняются другими исследованиями. Респондентов просят выбрать картинки, которые ассоциируются у них с теми или иными товарами и услугами, а потом составить из этих картинок коллажи. С помощью этой методики Залтман выявляет метафоры, которые связаны в воображении потребителей с тем или иным продуктом: кофе соотносится с «двигателем», система сигнализации – с «дружелюбным сторожевым псом» и так далее.

Однако преимущества владения метафорикой выходят далеко за пределы коммерции. Сегодня, благодаря удивительному развитию систем телекоммуникаций, доступности путешествий и ускоряющемуся ритму жизни, мы общаемся с бóльшим числом самых разных людей, чем какое-либо другое поколение в истории. Метафорическое воображение необходимо, чтобы устанавливать человеческие связи и выразить то, что другие не смогут проговорить. И последнее обстоятельство (быть может, самое важное): метафора помогает нам в поисках смыслов. Материальное благополучие, принесенное изобилием, далеко не так важно при осмыслении жизни, как метафоры, которыми мы живем, – будь то, скажем, метафоры «странствия» или «беговой дорожки». «Самопознание, – утверждает Лакофф, – в большой степени связано с поиском удачной персональной метафоры, через которую наша жизнь обретает смысл»[144]. Понять метафору – значит понять самого себя.

В любой симфонии композитор и дирижер решают огромное количество задач. Они должны добиться, чтобы медные духовые инструменты играли в лад в деревянными, а ударные не заглушали скрипку. Однако главная цель этих усилий – не в том, чтобы согласовать разрозненные элементы, как бы ни была важна эта задача. Композитор и дирижер стремятся к другому – к тому, чтобы выстроить из отдельных элементов прекрасное единое целое, более значительное, чем сумма составляющих его частей. То же самое относится и к «концептуальной» категории – симфонии. И «нарушители границ», и изобретатели, и творцы метафор – все они понимают важность взаимосвязей. Однако Концептуальный век требует еще и умения улавливать взаимосвязи между взаимосвязями. Эта способность второго уровня известна под разными названиями – «системное мышление», «образное мышление», «холистическое мышление». Я предпочитаю называть ее панорамным видением.

Без панорамного мышления в современном бизнесе нечего делать. Если в прошлом работники знания, как правило, выполняли частные функции и каждый из них изо дня в день возделывал одну часть огромного сада, то сейчас работа такого рода либо перемещается в другие страны, либо передается хитроумным компьютерным программам. Цену обретает то, чего не могут сделать ни быстродействующие компьютеры, ни низкооплачиваемые специалисты за границей, – интеграция и умение увидеть, как разрозненные элементы совмещаются в единое целое. Это обстоятельство становится очевидным при взгляде на процветающих бизнесменов.

Например, одно исследование недавно выявило примечательный факт: миллионеры, добившиеся всего сами, в четыре раза чаще всех остальных людей страдают дислексией[145]. В чем тут дело? В том, что дислексия противоречит самой сути Л-ориентированного мышления, линейного, последовательного, алфавитного. И подобно слепым, у дислексиков вынужденно развиваются способности в других сферах, например невероятно чуткий слух. Сэлли Шейвиц, нейробиолог и специалист по дислексии из Йельского университета, пишет: «Дислексики мыслят иначе. Они великолепно разрешают проблемы на интуитивном уровне, умеют превращать сложное в простое и обладают панорамным видением… Механическая память развита у них слабо, зато способность к прозрению – превосходно»[146]. Люди, изменившие правила, по которым играет наш мир – Чарльз Шваб, придумавший дисконтное брокерство, или Ричард Брэнсон, совершивший революции на рынке музыкальной продукции и авиаперевозок, – оба называют тайной своего успеха дислексию. Именно она заставила их овладеть панорамным видением. Анализ частностей давался им с трудом, поэтому они достигли совершенства в распознавании образов. Майкл Гербер, изучавший жизнь самых разных предпринимателей, пришел к сходному заключению: «Все великие предприниматели – Люди, Мыслящие Системно. Всякий, кто хочет стать великим предпринимателем, должен научиться быть Человеком, Мыслящим Системно… и развить в себе внутреннюю страсть видеть мир в целостности»[147].

И академические исследования, и повседневные наблюдения говорят о том, что умение распознавать образы (то есть видеть взаимосвязи между взаимосвязями) не менее важно и для тех, кто не собирается возводить собственную финансовую империю. Дэниел Гоулман изучил биографии членов правления пятнадцати крупных компаний. «Одна-единственная когнитивная способность отличает звезд бизнес-мира от рядовых исполнителей – умение распознавать образы, панорамное мышление, позволяющее лидерам вытаскивать из окружающего их информационного хаоса значимые тренды и мыслить стратегически, заглядывая в будущее»[148]. Гоулман выяснил, что такие «звезды» «в меньшей степени пользуются дедуктивным, причинно-следственным анализом» и в большей степени – интуитивным, контекстуальным мышлением, которое уместно назвать симфоническим. Эти явные перемены в ландшафте коммерческого мира уже заставляют некоторых типичных Л-ориентированных тружеников переоценить самих себя и дело, которым они занимаются. Один из примеров – Стефани Куэйн из Сиэтла, которая именует себя «комплексным адвокатом» и занимается завещаниями, доверенностями и семейными юридическими делами, рассматривая их не изолированно, а в контексте всей жизни клиента.

Все больше и больше работодателей ищут людей с такими способностями. Один из них – Сидней Харман. Этот восьмидесятилетний мультимиллионер, глава компании по производству стереокомпонентов, утверждает, что брать на работу выпускников факультетов менеджмента – вовсе не лучший вариант. Напротив.

Бизнес, разумеется, далеко не единственная сфера, требующая панорамного видения. Эта грань симфонического мышления приобретает решающее значение в медицине и здравоохранении. Вспомним про растущую популярность интегративной медицины, совмещающей традиционные медицинские методы с методами альтернативной и комплементарной терапии, а также ее родственницу – холистическую медицину, ставящую своей целью лечить не отдельное заболевание, а человека в целом. Эти направления базируются на научном знании, но не ограничиваются чисто научным, Л-ориентированным подходом. Они добились общего признания; пример тому – сеть Национальных институтов здоровья. В рамках этих течений преодолевается редукционистская, механистическая философия традиционной медицины и возникает медицина, которая, по убеждению одной терапевтической ассоциации, интегрирует «различные аспекты здоровья – физический, экологический, интеллектуальный, эмоциональный, духовный и социальный, – способствуя тем самым исцелению и людей, и всей нашей планеты»[150].

Но, пожалуй, самая важная роль панорамного видения – в том, что оно служит профилактикой всевозможных психических проблем, вызванных беспрецедентным процветанием и изобилием нашей эпохи. Многие из нас испытывают нехватку времени, страдают от переизбытка информации и перегружены слишком богатым выбором. Наилучший рецепт лечения этих современных недугов скрыт в искусстве видеть собственную жизнь в контексте, панорамно, в искусстве отличать истинно важное от информационных помех. В последней главе я покажу, почему способность видеть свою жизнь в полном спектре человеческих возможностей является важным условием еще и для поисков смысла.

В последний день занятий в студии мы вплотную подошли к crescendo всей недели. После обеда мы закрепляем на стене по маленькому зеркальцу, примерно в двадцати сантиметрах от них ставим стулья и снова приступаем к автопортретам. Бомайзлер предупреждает нас об опасности, которая таится в зеркале. «Зеркала нужны для того, чтобы научить нас смотреть в лицо миру. Освободите свой разум от всего, что вы знали о мире, и сосредоточьтесь на контурах, свете и пропорциях, – говорит он. – Ваша задача – увидеть свое лицо в этот конкретный день в этом конкретном месте».

За обедом я надел контактные линзы, чтобы мне не пришлось рисовать тени от очков. Я помню, на что был похож мой первый автопортрет, и поэтому пытаюсь, насколько это возможно, облегчить себе задачу. Начинаю я с глаз: смотрю на них по-настоящему, вижу их контуры, вижу, где заканчивается радужная оболочка и начинается белок, замечаю, что расстояние между глазами равно ширине их разреза. Однако нос доводит меня до исступления, отчасти потому, что я продолжаю думать о носе, а мне нужно просто увидеть то, что торчит у меня на лице. Этот фрагмент я пока пропускаю, так что большую часть времени посреди лица на портрете красуется белое пятно, и он становится похожим на Венеру Милосскую. Когда я добираюсь до рта, то стираю и рисую его заново девять раз, пока мне не удается ухватить суть (в первоначальных вариантах губы опять получаются как на вывеске «Маджикиста»). А вот контуры головы получаются легко, потому что я просто освобождаю негативное пространство вокруг нее.

И вот, к моему удивлению, рисунок, возникающий на листе, обретает некоторое сходство со мной в этот конкретный день в этом конкретном месте. Бомайзлер смотрит, что у меня получилось, трогает меня за плечо и шепчет:

– Фантастика!

Я почти верю, что он говорит искренне. И когда я делаю последние штрихи, мною овладевает чувство, похожее на то, что, видимо, испытывает перепуганная мать, которая подняла «бьюик», чтобы вытащить из-под него ребенка, не осознавая, откуда у нее взялась такая сила.

Наконец, увидев пропорции и интегрировав их в общую картину, я закончил рисунок.

Неудивительно, что слушать симфонии – превосходный способ развить в себе симфоническое мышление. Вот пять классических симфоний, которые рекомендуют специалисты. (Разумеется, конкретные записи – с разными оркестрами и дирижерами – могут варьироваться по стилю, интерпретации и особенностям звучания.)

Л. Бетховен. Симфония № 9, «Ода к радости». Одна из самых знаменитых симфоний всех времен, неисчерпаемый источник наслаждения. Я заметил, что мне всякий раз приоткрываются новые пласты – отчасти потому, что мое восприятие этой симфонии меняется в зависимости от ситуации, в которой я ее слушаю.

В. Моцарт. Симфония № 35, «Хеффнер». Обратите внимание, как в конце произведения композитор вводит деревянные духовые инструменты, чтобы создать великолепие единого целого, которое больше, чем сумма составляющих.

Г. Малер. Симфония № 4 соль мажор. Не думаю, что композитор ставил своей целью взбодрить слушателя, но на меня эта симфония всегда оказывает именно такое действие.

П. Чайковский. Увертюра «1812 год». Ее вы наверняка слышали не раз. Но постарайтесь найти запись с настоящими церковными колоколами и пушечными выстрелами – и внимательно вслушайтесь, как сплетаются воедино все эти компоненты.

Й. Гайдн. Симфония № 94 соль мажор, «Сюрприз». Чтобы преуспеть в симфоническом мышлении, вы должны быть открыты любым сюрпризам. Когда будете слушать эту симфонию, оцените сюрприз, который преподнес композитор, целью которого было расширить диапазон музыкальных возможностей.

Одно из моих любимых упражнений по концептуальному смешению – обход журнальных стоек. Если вы никак не можете решить какую-то проблему или вы просто хотите пищу для ума, идите в самый большой журнальный магазин. Потратьте минут двадцать, чтобы выбрать десять изданий, которые вы никогда не читали и, по всей вероятности, никогда бы не купили. В этом вся соль – купить журналы, которых вы прежде даже не замечали. А потом потратьте время и полистайте их. Нет, не надо читать каждую статью в каждом журнале, надо составить представление, о чем этот журнал и что сидит в голове у его читателей. А потом найдите то, что связывает этот журнал с вашей жизнью и работой. К примеру, я придумал новое оформление для своих визиток, когда пролистал «Оформление тортов», а идея новой информационной рассылки родилась у меня благодаря статье в «Прическах для вас». Но соблюдайте осторожность: ваш муж (или жена) может отреагировать неадекватно, если вы принесете домой «Жизнь в трейлерах», «Космополитен для девочек» или «Все о разводе».

Отличный способ развить в себе способность к симфоническому мышлению – научиться рисовать. Я сам обнаружил, что умение рисовать связано с ощущением взаимосвязей и способностью интегрировать эти взаимосвязи в единое целое. Тут я пристрастен: мне принес огромную пользу метод Бетти Эдвардс. Примерно двенадцать раз в году Брайан Бомайзлер (и другие ученики Эдвардс) ведут курсы вроде тех, на которые ходил я. Если сумеете выкроить время, учтите: этот пятидневный мастер-класс – превосходная инвестиция.

Для тех, у кого нет такой возможности, Эдвардс и Бомайзлер записали видео «Рисование в режиме правого полушария». А классическую книгу Эдвардс с тем же названием можно найти на большинстве книготорговых сайтов (см.: www.drawright.com). Тем же, у кого любопытства больше, чем усидчивости, я посоветую поиграть с автопортретами из пяти линий – попросту говоря, требуется нарисовать самого себя, используя всего пять линий. Отличная тренировка панорамного видения и просто приятное развлечение.

Развейте свой MQ (метафорический коэффициент), записывая услышанные вами привлекательные и неожиданные метафоры. Позанимайтесь этим неделю, и вы поймете, какое это полезное занятие. Заведите маленький блокнотик и сделайте запись, когда прочтете в статье газетного колумниста, что социологические опросы «колонизировали» умы наших лидеров, или когда приятель скажет вам, что он чувствует себя «потерянным». Вас ждет настоящее удивление. Когда я в последний раз вел такой дневник, то наткнулся на такое множество метафор, что мир в моем воображении заиграл новыми красками. Кроме того, это занятие поможет вам создавать свои метафоры – в письменных текстах, в мышлении и в других сферах жизни.

Поиграйте в собственную версию «шести кругов удаленности»[151] с помощью Интернета.

Выберите слово или тему, которые покажутся вам интересными, наберите их в поисковой системе и щелкните на одну из открывшихся ссылок. Потом, оказавшись на первом сайте, щелкните на одну из ссылок, выложенных на нем. Повторите эту процедуру семь-восемь раз, каждый раз идя по ссылке, открывающейся на новом сайте. А в конце этого путешествия поразмышляйте о том, что вы узнали о предмете вашего запроса и какие вариации первоначальной темы вам открылись. Во время этих блужданий вы нашли что-то, о чем, скорей всего, никогда не узнали бы? Появилось ли для вас что-нибудь новое, и если да, то что? Какие неожиданные связи между несвязанными на первый взгляд сферами вы случайно обнаружили? Ходить по ссылкам – значит решиться на то, чтобы столкнуться с чем-то новым, причем не зная заранее, с чем именно. Другой вариант: положитесь на волю случая и воспользуйтесь генератором случайных ссылок (www.uroulette.com или www.randomwebsearch.com). Начните с сайта, на который вы, скорей всего, никогда не попали бы, отправьтесь туда, о чем у вас нет никакого представления – и попробуйте развить в себе симфоническую способность воспринимать связи между разными идеями.

Проблемы нуждаются в решении, это всем понятно. Но порой остроумные решения нуждаются в проблемах. В своей живой и увлекательной книге «Почему бы и нет? Как использовать повседневную смекалку в решении проблем, больших и малых» профессора Йельского университета Барри Нейлбафф и Иен Эйрс советуют взглянуть на уже существующие решения и задаться двумя вопросами:

1. Где еще это может пригодиться? Иногда удачные находки можно переносить из одной сферы в другую. Вот, например, спрашивают авторы, если киноиндустрия производит специальные версии своих фильмов для показа в самолетах, почему бы не выпускать такие же сокращенные и цензурированные версии на DVD для родителей, которых волнует, что смотрят их дети? Если американским налогоплательщикам можно делать отчисления на пенсионные счета между окончанием финансового года и 15 апреля (крайним сроком подачи деклараций), почему бы не сделать то же самое с пожертвованиями на благотворительность и не «предоставить людям больше информации о возможности пожертвований на благородные цели»?

2. Что, если «развернуть» ситуацию? Перемена исходных предпосылок – элементарное действие, которое может привести к необычайным результатам. Возьмем ситуацию с донорскими органами. В США, пишут Нейбалфф и Эйрс, потенциальные доноры должны открыто выразить свое согласие на использование своих органов после смерти в донорских целях. И хотя, по данным опросов, большинство американцев хотели бы стать донорами, инерция и обстоятельства часто становятся у них на пути. А вот если бы по умолчанию предполагался не отказ от донорства, а согласие на него? Предположим, человек, получающий водительские права, автоматически становится потенциальным донором, если он не выразил прямо, что отказывается быть донором органов. В этом случае в Америке существенно сократились бы огромные списки очередей на донорские органы, и тысячи жизней были бы спасены.

Вопрос «Почему?» может привести к пониманию. Вопрос «Почему нет?» – к прорыву. (См.: www.whynot.com.)

Когда вы работаете над каким-нибудь проектом, освободите доску объявлений и превратите ее в доску вдохновения. Каждый раз, когда вам что-то понравится – фотография, кусочек ткани, страница в журнале, – прикалывайте это на доску. Пройдет немного времени, и вы начнете видеть связь между образами, которые делают вашу работу более живой и расширяют ее рамки. Дизайнеры моды уже давно делают такие доски и создают на них безумные коллажи, которые помогают им раздвинуть горизонты воображения и придумывать что-то новое. Вы можете сделать то же самое.

Вот шесть книг, которые помогут вам отточить свое чувство симфонии:

Уильям Бензон. Закалка Бетховена: Музыка как часть сознания и культуры. Великолепное исследование, посвященное тому, как наше сознание обрабатывает музыку, и в первую очередь тому, как она заставляет работать разные участки мозга в целостном, симфоническом режиме.

Чарльз и Рэй Имз. Степени десяти. Эта книга, созданная супружеской парой известных дизайнеров, состоит из семидесяти шести страниц, на каждой из которых – по одному изображению, причем каждое – в десять раз крупнее предыдущего. Начните с первой страницы, где изображена земля с расстояния десяти миллионов световых лет. Потом листайте страницу за страницей, пока изображение на сузится до человека, сидящего на пикнике на берегу озера в Чикаго, потом сведется к его коже, одной из клеток кожи, ДНК этой клетки и так далее – до одного протона.

Уильям Айзек. Диалог: Искусство думать вместе. Если вы хотите вместе с коллегами преодолевать границы, распознавать образы и связывать идеи, вам могут потребоваться новые коммуникативные навыки. В этой книге говорится об общих принципах и практических умениях, которые помогают человеку перейти от изложения своих мыслей к подлинному умению думать вместе и участвовать в работе коллективного разума.

Джордж Лакофф и Марк Джонсон. Метафоры, которыми мы живем. Это небольшое, написанное популярным языком исследование – лучшая книга о метафоре как мыслительном процессе.

Без отходов (проект Laboratirio De Creacion Maldeojo). Телевизионная антенна из старых ресторанных подносов. Игрушечные машинки из пустых пластмассовых тюбиков из-под шампуня, чернил и клея. Таковы лишь две фотографии из прекрасной коллекции, где запечатлены предметы, сделанные из отходов. Снимки сделаны на Кубе. Потрясающие примеры комбинаторного мышления.

Джордж Нельсон. Как видеть: Путеводитель по рукотворному окружению. Эта книга, впервые опубликованная в середине семидесятых и переизданная в 2003 году, – удивительное руководство, помогающее пристально вглядеться в то, что нас окружает, уловить взаимосвязи в том, что мы видим, и погрузить в широкий контекст творения человеческих рук.

Ну конечно, вам приходилось быть на таких совещаниях. Начальник просит всех устроить мозговой штурм, проходит пятнадцать минут пытки, и результатом становится несколько обнадеживающих идей и множество обезнадеженных сотрудников. Почему так происходит? Потому что вы делаете это не по правилам. Эффективный мозговой штурм не делается абы как. Он должен проводиться по строго определенной схеме, которая гарантирует хороший результат.

Чтобы мозговые штурмы проходили результативно, учитывайте следующие правила (они позаимствованы из превосходной книги Тома Келли «Десять лиц инновации»):

1. Гонитесь за количеством. Хорошие идеи возникают, когда идей очень много. Поставьте перед собой цель – скажем, придумать сто идей.

2. Поощряйте безумные идеи. Экстремизм – это добродетель. Правильная мысль часто рождается из того, что поначалу казалось сумасшедшим.

3. Используйте визуальные средства. Изображения раскрепощают воображение.

4. Не торопитесь с критикой. Плохих идей не бывает, поэтому не давайте слова скептикам. Мыслите в первую очередь творчески и лишь потом критически.

5. Никого не перебивайте. Слушайте других, будьте вежливы и развивайте предложения собеседников.

Когда кто-то выдвигает свою идею или развивает мысль собеседника, фиксируйте все на бумаге. (Хороший вариант, когда кто-то один работает писцом, а другой – координатором.) Через какие-то полчаса у вас будет длинный список идей. Сделайте перерыв. Потом начните оценивать то, что оказалось на бумаге. Большинство идей будут не самыми замечательными, некоторые – откровенно нелепыми, но почти наверняка наберется несколько таких, которые иным способом невозможно было бы придумать.

Если вы хотите устроить мозговой штурм в своем личном Айдахо – своем компьютере, – загляните на интернет-сайт «Halfbakery», где люди со всего мира делятся всевозможными идеями продуктов, услуг и бизнес-проектов. Некоторые из них явно недостаточно продуманы, но иногда попадаются поистине великолепные. (См.: www.halfbakery.com.)

Лучше всего у меня получается то, что я не умею делать.

Я приучил себя чувствовать в таких ситуациях силу и уверенность. У меня есть свобода маневра, я прислушиваюсь к своему сердцу, учусь. Я действую, даже если знаю наверняка, что наломаю дров.

Если вы хотите жить творчески, занимайтесь тем, чего вы не умеете, и учитесь ценить изящество своих ошибок.

Совет от Марсела Вандерса, дизайнера и, как он сам себя называет, «профессионального дилетанта». (См.: www.marcelwanders.com.)

Негативное пространство – та часть панорамы, которую мы обычно не замечаем. Научитесь видеть его. Когда вы гуляете, рассматриваете полки в магазине или листаете журнальные страницы, пропускайте то, что бросается в глаза, и обращайте внимание на то, что между ним, внутри или вокруг него. Внимание к негативному пространству изменит ваше восприятие окружающего мира – поможет позитивному пространству снова оказаться в фокусе внимания. Кроме того, вы откроете много удивительного. Кто бы мог подумать, что на упаковке конфет «Хёрши киссес» можно найти такое неожиданное и причудливое негативное пространство? Видите?

Глава 7 Эмпатия

Вчера у меня был жуткий день. Я работал, не разгибаясь с того момента, как проснулся: старался успеть к двум дедлайнам (dead-line – окончание какой-либо работы. – Ред.), улизнуть от свалившегося на голову нового поручения, одновременно возился с семилетним чадом, у которого текло из носа, с пятилетним, у которого выпал зуб, и полуторагодовалым, который изучал законы причин и следствий, спихивая посуду с полок. Во второй половине дня я пробежал пять миль. Наскоро пообедав, я помчался в офис и проработал еще несколько часов, пока не понял, что уже ничего не соображаю. Полумертвый от усталости, я пошел спать. Было только одно «но»: я не смог уснуть. Почитал немного, попытался еще раз. Без толку. Примерно в час ночи я пошел вниз, налил себе бокал вина и прочитал вчерашнюю газету. Выпил еще один бокал. Прочел еще одну газету. В четверть третьего я вернулся наверх и снова попробовал уснуть. Наконец мне это удалось, по крайней мере, 3.06 – это последние цифры, которые я запомнил на часах радио у кровати.

Где-то через три часа полуторагодовалое чадо встало в кроватке и завело свою оглушительную серенаду о молоке. К семи утра весь дом уже ходил ходуном в традиционном утреннем безумии. В восемь утра я уже сидел у себя в офисе, где сижу и сейчас, предвкушая новую порцию дедлайнов. Я устал. Я дико устал. Скажу по секрету, я только что от души зевнул. Я представил себе предстоящий день и зевнул снова. Я уже выпил три чашки кофе, но, несмотря на это, я готов свалиться и уснуть за полминуты. Нет-нет, спать – это потом. Я встряхиваюсь – и зеваю, зеваю, зеваю…

Постойте-ка. Вы сейчас, в последние минуты, зевали? Вот вы прочитали, как мне хочется спать, представляли себе, как я зеваю, – было у вас ощущение, что нижняя челюсть готова опуститься в зевке? Если да, то у вас есть врожденная склонность к следующему важному качеству – эмпатии. (Если нет, то, быть может, для активизации этой внутренней способности вам нужно что-то повыразительнее, чем мои стенания о том, как я мало спал и много трудился.)

Эмпатия – это умение представить себя на месте другого человека и интуитивно понять, что этот человек чувствует. Это способность влезть в чужую шкуру, посмотреть на мир чужими глазами и пережить чужие чувства. Довольно часто мы делаем все это спонтанно, повинуясь скорее инстинкту, чем сознательному решению. Однако эмпатия не сводится к сочувствию, то есть умению пожалеть другого. Это умение чувствовать так, как он, понять, что это такое – быть им. Эмпатия – это яркий акт творческой доблести, виртуальная реальность в ее предельном выражении – способность залезть в сознание другого и увидеть мир его глазами.

И поскольку эмпатия предполагает, что один человек настраивается на внутренний мир другого, она часто включает элемент мимикрии – именно поэтому многие из вас только что зевнули. В заразительности зевоты, говорит нейробиолог-когнитивист Стивен Платек, возможно, проявляется «примитивный механизм эмпатии»[152]. Его исследования показали, что люди, зевающие вслед за другими, набирают высокие баллы в тестах на оценку уровня эмпатии. Такие люди, к числу которых, несомненно, принадлежат многие из вас, так настроены на волны, исходящие от других, что не могут не копировать их поведение.

Значение эмпатии невозможно переоценить. Она помогла нашему биологическому виду выбраться из эволюционного шлака. И теперь, когда мы стали двуногими прямоходящими (царями зверей в нашем заповеднике), она по-прежнему помогает нам держаться на плаву. Благодаря эмпатии мы можем понять точку зрения оппонента, может утешить человека, у которого случилась неприятность, или закусить губу вместо того, чтобы выдать что-то фальшивое. Эмпатия формирует наше самосознание, устанавливает связи между родителями и детьми, позволяет нам работать вместе и служит обоснованием нашей морали.

Однако эмпатия (как и многие другие способности, связанные с общей концептуальностью и глубоким проникновением) не всегда по достоинству оценивалась в Информационном веке. Чаще всего ее считали проявлением излишней мягкотелости в мире, требующем жесткости. Чтобы опровергнуть аргумент или отбросить идею, достаточно было обвинить собеседника в излишней эмоциональности. А вспомним, какую взбучку получил бывший президент Билл Клинтон, когда произнес четыре слова: «Я страдаю вместе с вами». Некоторые критики решили, что Клинтон лицемерил. Но самые суровые обвинения исходили от тех, кто счел эту фразу вопиюще «непрезидентской» и даже, пожалуй, недостойной мужчины. Американцы платят президентам за то, чтобы они думали, а не страдали, они платят им за стратегию, а не за эмпатию. По крайней мере, так было долгое время. Эра работников знания с развитым интеллектом и стремительно развивающихся компаний, пользующихся высокими технологиями, ценили умение отстраниться от эмоций и положиться на холодный расчет, отступить на шаг, проанализировать ситуацию и принять решение, в котором не будут замешаны эмоции. Но, как и со многими другими атрибутами Л-ориентированного мышления, мы начинаем видеть ограниченность этого одностороннего подхода. Книга Дэниела Гоулмана «Эмоциональный интеллект», опубликованная примерно тогда же, когда Клинтон произнес свои наполненные эмпатией слова, ознаменовала начало этого переворота. Гоулман настаивал на том, что эмоциональные способности важнее привычных интеллектуальных, – и мир внял его посланию.

Но сейчас, десять лет спустя, Концептуальный век повышает ставки. Когда Гоулман писал свою книгу, Интернет находился еще в младенческом состоянии, а квалифицированные индийские программисты учились в младших классах. Сейчас же, при дешевом и общедоступном выходе в Сеть, при наличии армии работников знания в других странах, способности, которые может измерить IQ, легко воспроизвести, а следовательно, в цене повышаются способности, которые воспроизвести труднее. И одна из них, которую нельзя воспроизвести на компьютере и трудно передать по электронной почте удаленным работникам, – эмпатия.

В 1872 году, через тринадцать лет после выхода в свет работы «Происхождение видов», Чарльз Дарвин опубликовал другую книгу, вызвавшую в викторианском обществе скандал. Эта книга называлась «Выражение эмоций у человека и животных» и содержала много спорных положений. Примечательнее всего то, что Дарвин утверждал: все млекопитающие испытывают эмоции и передают их одним и тем же способом – через мимику. Если у собаки на морде траурное выражение, то она, скорей всего, грустит, а если человек нахмурил брови, то и он, по всей видимости, невесел.

В свое время эта книга Дарвина вызвала много шума. Однако за следующее столетие она канула в Лету. Мир психологов и биологов исходил из того, что наши лица действительно выражают эмоции, но эти эмоции – в большей степени продукт культуры, чем природы. И вот в 1965 году на сцену выступил Пол Экман, тогда – молодой психолог, а теперь ученый, ставший легендарным. Американец Экман объехал такие страны, как Япония, Аргентина, Бразилия и Чили. Там он показывал людям фотографии человеческих лиц с разными мимическими гримасами и обнаружил, что азиаты и жители Южной Америки толкуют эмоции на этих лицах так же, как и американцы. Он был заинтригован. Возможно, причина такого единодушия в интерпретации – в телевидении или влиянии Запада, подумал он. Тогда Экман отправился в горы Новой Гвинеи и показал все те же снимки в племенах, где никогда не видели не то что телевизора, а даже западного человека. Но жители этих племен истолковали мимику точно так же, как те, кого Экман опрашивал ранее. Это привело ученого к революционному открытию: в конечном счете, Дарвин был прав. Мимика – явление универсальное. Поднятые брови – это знак удивления и в центре Манхэттена, и в пригороде Буэнос-Айреса, и в горах Новой Гвинеи.

Большую часть своего научного пути Экман изучал человеческую мимику. Он собрал серию снимков, о которых упоминалось в главе 1 (о сканировании мозга). Труды Экмана необычайно важны для наших задач. Эмпатия связана, прежде всего, с эмоциями – ведь это умение чувствовать то, что чувствует другой. Однако обычно эмоции не выражаются Л-ориентированными путями. «Человеческие эмоции редко облекаются в слова, – пишет Гоулман. – Если модус рационального сознания – это слова, то модус эмоций невербален»[153]. А главный экран, на котором демонстрируются эмоции, – это лицо. Сорок три мелких лицевых мышцы, которые сжимают, растягивают и приподнимают рот, глаза, щеки, брови и лоб, передают весь спектр человеческих чувств. Поскольку эмпатия основана на эмоциях, а эмоции передаются невербально, путь к сердцу другого человека открывается через выражение лица.

Как мы выяснили, распознавание мимических жестов – специальность правого полушария мозга (см. главу 1). Когда я смотрел на лица, выражающие очень сильные эмоции (в отличие от пугающих картинок), фМРТ свидетельствовала о том, что мое правое полушарие реагирует активнее левого. «Мы выражаем собственные эмоции и читаем эмоции других главным образом с помощью правого полушария», – утверждает Ричард Рестак, нейробиолог из университета Джорджа Вашингтона. Согласно исследованиям, проведенным в университете Сассекса, именно поэтому подавляющее большинство матерей, независимо от того, правши они или левши, держат детей левой рукой. Младенцы не умеют говорить, а значит, существует только один способ понять, что им нужно, – читать их мимику и интуитивно почувствовать их эмоции. Следовательно, приходится задействовать правое полушарие – именно оно регулирует поворот в левую сторону (в главе 1 отмечалось, что наш мозг контралатерален)[154]. Люди, у которых повреждено правое полушарие, испытывают колоссальные трудности в распознавании чужих эмоций. (То же самое часто относится и к аутистам, у многих из них плохо функционирует правое полушарие.) Напротив, люди, у которых повреждено левое полушарие (то самое, которое у большинства отвечает за функции речи), распознают эмоции лучше, чем большинство из нас. Пол Экман и Нэнси Эткофф, психологи из Массачусетской больницы в Бостоне, доказали, что мы в подавляющем большинстве удивительно плохо понимаем, когда нам врут. Если мы пытаемся увидеть по выражению лица или интонациям, не водит ли нас собеседник за нос, вероятность попадания получается не выше, чем если бы мы гадали, кидая монетку. Однако афатики (люди, у которых повреждено левое полушарие, из-за чего им трудно говорить и воспринимать речь) оказываются исключительно точными детекторами лжи. Как установила Эткофф, они, читая по лицам, могут выявить лжеца в 70 процентах случаев[155]. Дело в том, что эти люди, лишенные одного из каналов коммуникации, лучше интерпретируют информацию, поступающую по другому каналу.

Концептуальный век отдает предпочтение второму, менее явному, но более тонкому каналу. Десятилетиями люди мечтали о компьютере, который был бы наделен эмоциональным интеллектом, однако даже лучшие ученые, работающие над «чувствующими компьютерами», не добились заметных успехов. Компьютеры даже одно лицо от другого отличают плохо – что уж там говорить о распознавании тончайших выражений, написанных на этих лицах. Да, компьютеры обладают «колоссальными математическими способностями, – говорит Розалин Пикар из Массачусетского технологического института, – но, когда дело доходит до взаимодействия с людьми, они оказываются полными аутистами»[156]. Современные программы распознавания речи умеют расшифровывать наши слова, если мы приказываем ноутбуку «сохранить» или «стереть», а у стойки автоматической регистрации в аэропорту – «у прохода» или «у окна». Но даже самая умная в мире программа, установленная на самом мощном компьютере, не умеет распознавать наши эмоции. Некоторые новейшие приложения научились лучше понимать сам факт наличия эмоций. Например, некоторые программы с функцией распознавания речи, которые используются в центрах обработки вызовов, способны реагировать на значительные изменения в тоне, темпе и громкости, свидетельствующие о повышенной эмоциональности говорящего. Ну и что же происходит, когда программа распознает эти признаки? Она передает звонок оператору-человеку.

Этот пример – миниатюрное отражение того, в чем будет состоять суть нашей работы в Концептуальном веке. Те виды деятельности, которые можно свести к набору правил, будь то команды, записанные в нескольких строчках компьютерного кода, или инструкции, переданные более дешевым работникам в других странах, – предполагают относительно низкий уровень эмпатии. По большей части такие виды деятельности исчезнут в Соединенных Штатах, Канаде и Великобритании. Но то, что нам останется, потребует гораздо более глубокого, чем прежде, понимания тонкостей человеческого взаимодействия. Так что неудивительно, что студенты Стэнфордской бизнес-школы толпами сбегаются на курс, который официально называется «Межличностная динамика», хотя между собой называют его «Сюсли-масюсли». Или возьмем другую сферу, традиционно не предполагающую особого расположения к эмоциям, – юриспруденцию. Большинство основных юридических разысканий сейчас могут выполнить англоязычные адвокаты в других частях мира. Кроме того, компьютерные программы и веб-сайты отобрали у юристов монополию на профессиональную информацию. Так кто же из юристов останется в деле? Те, кто умеет, присутствуя на переговорах, почувствовать подтекст, который скрывают произнесенные вслух слова. Те, кто сможет, посмотрев на присяжных, прочесть выражение их лиц и тут же оценить убедительность своей речи. Естественно, такие способности, связанные с эмпатией, всегда были важны для юристов, просто теперь они станут ключевым фактором и в этой, и во многих других профессиях.

И все-таки эмпатия – это нечто большее, чем дополнительное умение, владея которым можно выдержать конкуренцию на рынке труда XXI века. Это искусство, необходимое для выживания. Это возможность понять другого, а как установили Ч. Дарвин и П. Экман, это еще и универсальный язык, объединяющий представителей разных стран и культур. Эмпатия делает нас людьми. Эмпатия – источник радости. Кроме того, как мы узнаем в главе 9, эмпатия – необходимый элемент жизни, наполненной смыслом.

Многие из нас могут развить свои способности к эмпатии. И почти любой из нас может усовершенствоваться в чтении эмоций по мимическим жестам. Экман много лет создавал атлас мимических выражений, куда вошли едва ли не все выражения лица, которыми люди во всем мире передают эмоции. Он выявил семь основных эмоций, которые выражаются при помощи явных мимических сигналов: гнев, грусть, страх, удивление, отвращение, презрение и радость. Иногда они выражаются четко и интенсивно, но в большинстве случаев они не так очевидны. Экман называет это «тонкой мимикой» – речь обычно идет о первом признаке эмоции или о неудачной попытке эту эмоцию скрыть. Еще есть «частичная мимика» и «микромимика» – мимическая гримаса, которая держится на лице меньше одной пятой доли секунды и часто появляется, «когда человек сознательно пытается скрыть все признаки своих ощущений»[157]. Экман обучал искусству чтения по лицам агентов ФБР, ЦРУ и Управления по борьбе с незаконным оборотом алкоголя, наркотиков и взрывчатых веществ, а также офицеров полиции, судей, адвокатов и даже художников-иллюстраторов и мультипликаторов. А я научу вас одному приему из арсенала Экмана (некоторые другие вы можете найти в Портфолио в конце этой главы).

Меня всегда раздражали фальшивые улыбки, но я никогда не мог сказать с уверенностью, улыбается ли человек потому, что он очарован моим остроумием, или, так сказать, наоборот, потому что не очарован. А теперь я это умею. Настоящую веселую улыбку Экман называет «улыбкой Дюшенна», по имени французского невропатолога Дюшенна де Булона, который в конце XIX века провел новаторские исследования в этой области. При искренней улыбке задействуются две группы лицевых мышц: 1) главных скуловых мышц, которые приподнимают уголки губ к скулам и 2) внешние части кольцевых глазных мышц, окружающих глаза, которые «приопускают брови и кожу под бровями, натягивают кожу под глазами и приподнимают мышцы скул»[158].

При искусственной улыбке работают только главные скуловые мышцы. Причина тут вот в чем: этими мышцами мы можем управлять, а соответствующие группы кольцевых глазных мышц неподвластны нашему контролю. Они сокращаются непроизвольно – и только тогда, когда нам по-настоящему весело. Как сформулировал это сам Дюшенн, «искреннее веселье отображается на лице одновременным сокращением главных скуловых мышц и кольцевых глазных мышц. Первые повинуются нашей воле, но последние вступают в действие, лишь повинуясь радостному сердечному порыву»[159].

Короче говоря, если вы хотите распознать фальшивую улыбку, смотрите человеку в глаза. Если внешние глазные мышцы не сокращаются, то человек, расплывшийся перед вами в улыбке, лицемерит.

Эмпатия – не изолированная категория. Она связана с тремя другими качествами из сферы общей концептуальности и глубокого проникновения, о которых шла речь выше. Эмпатия – важный элемент дизайна, потому что хороший дизайнер должен поставить себя на место потенциального потребителя своего товара или услуги. (Неудивительно, что одна из рекомендаций в Портфолио по эмпатии связана с дизайнерской фирмой.) Эмпатия соотносится с симфонией, ведь люди, способные к эмпатии, понимают важность контекста. Они видят человека целиком, подобно тому как люди, обладающие симфоническим мышлением, видят общую картину. Наконец владение сюжетом также предполагает наличие эмпатии. И, как мы увидим в разделе, посвященном нарративной медицине, сюжет может открыть путь к эмпатии, что особенно важно для врачей.

Однако есть и другой, более прямой путь влияния эмпатии на медицину. Некоторые ведущие медики настаивают на том, что в их профессии происходит сдвиг от «бесстрастного внимания к эмпатии», как сформулировала это Джоди Гальперн, специалист по этике биологических исследований. Как я уже говорил, большинство медицинских процедур можно формализовать, так как они сведены к набору повторяющихся алгоритмов диагностики и лечения различных заболеваний. И хотя некоторые врачи критикуют упомянутый подход, называя его «медициной поваренной книги», у него есть масса преимуществ. Медицина, в основе которой лежит алгоритм, базируется на статистике из сотен, а то и тысяч клинических случаев. Она служит гарантией того, что врач не станет изобретать велосипед для каждого нового пациента. Но дело-то в том, что компьютеры способны сделать только часть работы, а вот чего они никак не могут (не забывайте, когда речь идет о человеческих отношениях, компьютеры оказываются «аутистами») – это проявлять эмпатию.

Роль эмпатии в медицине может быть колоссальной. Например, несколько лет назад два почтовых работника пришли в разные больницы с жалобой на одни и те же симптомы. Один сказал врачу, что чувствует слабость и недомогание и полагает, что у него сибирская язва, вирус которой недавно был найден в почтовом отделении, где он работал. Доктор позвонил в районное отделение здравоохранения, где ему ответили, что угрозы заражения сибирской язвой нет, поэтому прописывать антибиотики нет нужды. Доктор последовал инструкциям и отправил пациента домой, прописав ему небольшое количество таленола. Через несколько дней пациент умер, и причиной смерти была сибирская язва. А другой служащий пошел в отделение экстренной помощи другой больницы, всего в нескольких милях от первой. Врач, ничего не знавшая о первом пациенте, осмотрела его и диагностировала пневмонию. Тогда пациент сказал ей, что работает в почтовом отделении, где была выявлена угроза сибирской язвы. Врач провела еще один тест, снова убедивший ее в том, что опасения пациента беспочвенны, – и все-таки что-то ее остановило. Она выписала пациенту препарат «Сипро» (антибиотик, которым лечат сибирскую язву) – просто на всякий случай. Кроме того, она не отправила его домой, как собиралась вначале, а госпитализировала и направила к нему специалиста по инфекционным заболеваниям. Выяснилось, что у пациента действительно сибирская язва. Так эмпатия, которую проявила врач, выслушав пациента, доверившись интуиции и отступив от инструкций, решила вопрос жизни и смерти.

«Я просто прислушалась к тому, что сказал мне пациент, – объяснила она корреспонденту „Уолл-стрит Джорнэл“. – Он говорил, что знает свой организм и чувствует: что в нем неладно». Эмпатия, способность интуитивно почувствовать то, что чувствует другой, – спасла человеку жизнь.

«Эмпатия врача проявляется не только в умении чутко реагировать на ощущения пациента, но и в том, как он распределяет время, каким тоном разговаривает и в общем настрое на эмоциональное состояние больного, – говорит Гальперн. – Эмпатия дополняет объективное знание, технические средства и прочий инструментарий точной диагностики»[160]. По мере того как новый подход к медицинской практике прокладывает себе путь, эмпатия выдвигается на передний план врачебной деятельности. Она открывает ворота новому поколению медиков-профессионалов, таким как та женщина из отделения экстренной помощи, – людям, которые способны совместить холодный аналитический расчет и эмоциональную эмпатию в единое целое – новую целостную медицину.

Сегодня структуры, лицензирующие медицинские институты, считают умение эффективно и эмпатически общаться с пациентом важным фактором при общей оценке медицинского образования. Может показаться, что этого требует элементарный здравый смысл (и это правда), но для медицинского мира с его Л-ориентированностью это вселенский переворот. А тем временем театральная актриса Меган Коул ездит по медицинским институтам, где преподает курс под названием «Мастерство эмпатии». На своих семинарах она учит будущих врачей использовать невербальные сигналы – мимику, интонации, жестикуляцию и другие средства из актерского арсенала, чтобы те лучше понимали, что именно беспокоит пациента, и могли эффективнее наладить с ним контакт. Студенты медицинской школы университета Вандербильта слушают специальный курс, где их учат признаваться в своих ошибках – и извиняться за них[161]. А Медицинский колледж Джефферсона в Филадельфии (см. главу 3) даже ввел меру учета этой способности – «Индекс врачебной эмпатии Джефферсона» (ИВЭД).

Хотя ИВЭД был введен относительно недавно, он уже дал любопытные результаты. Например, высокие показатели по индексу эмпатии коррелируют с общей эффективностью врачебной деятельности. Иными словами, при равных условиях у пациента больше шансов поправиться, если его лечит доктор с высоким уровнем эмпатии. Более того, показатели по Индексу эмпатии никак не связаны с баллами по обычным профессиональным врачебным тестам. Это значит, что традиционные способы оценки врачебного профессионализма не всегда адекватно оценивают, какой врач лучше лечит[162]. Различия между теми, кто набирает высокие баллы по ИВЭД, а кто низкие, тоже весьма любопытны. Показатели у женщин обычно выше, чем у мужчин. У представителей одних медицинских специальностей они выше, чем у представителей других. Например, обычно высокие показатели у дипломированных медсестер – намного выше, чем у терапевтов с клиническими специальностями[163].

Итак, роль эмпатии в здравоохранении получает все более широкое признание, и по этой причине профессия медсестры и сиделки станет одной из главных на рынке труда Концептуального века. Разумеется, специальность квалифицированной медсестры отнюдь не сводится к умению сочувствовать. Однако эмоциональное участие – необходимая часть их деятельности, и ее нельзя препоручить машинам или перевести за границу. Рентгеновский снимок может проанализировать радиолог в Бангалоре, но эмпатию, сочувствие, участие, заботу трудно переслать по оптоволоконному кабелю. И если мы учтем, что население развитых стран стареет, становится понятно, почему профессии медсестры и сиделки оказываются невероятно востребованными. В США спрос на медсестер растет быстрее спроса на любую другую специальность. В ближайшее время американской системе здравоохранения понадобится на миллион сиделок и медсестер больше[164]. Медсестры часто жалуются на то, что они перегружены, на то, что им приходится ухаживать за слишком большим количеством пациентов. Однако эмпатия, с которой связана их специальность, по-прежнему обеспечивает им всеобщее уважение – и существенно повышает их заработки. Профессия медсестры и сиделки, согласно ежегодному исследованию центра Гэллапа, неизменно лидирует в рейтинге самых благородных и нравственных профессий, а их зарплаты растут чуть ли не быстрее всех остальных[165].

Возросшее значение эмпатии сказывается даже на тех советах, которые родители дают своим детям. Согласно недавнему исследованию, проведенному среди австралийских менеджеров по информационным технологиям, девяносто процентов из них заявили, что не рекомендуют своим детям делать карьеру в Л-ориентированной области компьютерного программирования. Куда же они направляют своих детей? «Я бы лучше посоветовал своей дочери пойти в медсестры, – говорит Джеймс Майкл, сотрудник телекоммуникационной компании в Сиднее. – Эта профессия востребована и на глобальном, и на локальном рынке»[166].

У кого уровень эмпатии выше – у мужчин или женщин? Политически корректно было бы ответить: ни у тех, ни у других, все зависит от конкретного человека. И в теории так оно и есть. Однако все чаще экспериментальные данные подтверждают, что на практике такой ответ неверен. Например, десятки экспериментов доказали, что в целом женщины лучше расшифровывают мимику и распознают ложь[167]. Даже в трехлетнем возрасте девочки лучше понимают, что думают другие, и лучше угадывают эмоции по мимическим движениям[168]. Обобщая эти исследования, психолог Дэвид Майерс пишет:

У Саймона Барона-Коэна, психолога из Кембриджского университета, есть теория, которая объясняет это самоочевидное различие между мужчинами и женщинами. Он формулирует ее прямо на первой странице своей книги «Существенная разница»: «Мозг женщин, как правило, приспособлен к эмпатии. Мозг мужчины, как правило, приспособлен к созиданию и пониманию»[170].

Конечно, Барон-Коэн тут же делает оговорку: не у всякой женщины «женский» мозг, так же как и не у всякого мужчины «мужской». И все-таки он приводит внушительный ряд аргументов в подтверждение основного тезиса: мозг мужчин чаще, чем мозг женщин, бывает хорошо приспособлен к систематическому мышлению, а мозг женщин чаще, чем мозг мужчин, – к эмпатическому[171]. Различия между этими типами мышления, в том виде как они описаны Барон-Коэном, довольно любопытны.

«Систематическое мышление предполагает конкретность, хорошо развитое внимание к мелочам» и ориентацию на жесткие правила без учета контекста, утверждает он. «Для того чтобы систематизировать, необходимо отстраниться»[172] (Аутизм Барон-Коэн характеризует как мужское мышление «в его предельном выражении».)

С эмпатией все по-другому. «Эмпатия предполагает определенную степень сопричастности, необходимой, чтобы осознать: ты взаимодействуешь не с объектом, а с индивидуумом, с человеком, у которого есть свои чувства, и эти чувства влияют на твои». Эмпатия, говорит Барон-Коэн, «предполагает неопределенность (при оценке психологического состояния другого человека ничто нельзя утверждать наверняка), внимание к общей ситуации в целом (например, с учетом мыслей и чувств собеседника по отношению к другим), контексту (выражение лица, интонации, жесты, предыстория – все это для диагностики психологического состояния оказывается существенным), отказ от ожиданий закономерности (то, что вчера доставляло человеку радость, вовсе не обязательно будет радовать его завтра)»[173].

Еще раз перечитаем это описание. «Мужской мозг» немного напоминает Л-ориентированное мышление. «Женский мозг» – точь-в-точь П-ориентированное. (А еще два этих типа мышления напоминают историю о том, как два врача лечили сибирскую язву – тем более что в первом случае доктор был мужчиной, во втором – женщиной.)

Означает ли это, что все мы должны научиться мыслить «по-женски», особенно те из нас, у кого руки волосатые, а голоса низкие? Да. Но это не значит, что при этом надо отучаться мыслить систематически. Эмпатия – не отменяет логику и анализ, а дополняет их. Одни ситуации требуют от нас отстраненности, другие – сопричастности. А успеха добьются люди, которые сумеют чередовать первое и второе. Как мы убеждаемся вновь и вновь, Концептуальный век требует от нас андрогинного сознания.

Психологи придумали множество тестов, оценивающих уровень эмпатии и сопутствующих ей качеств. Многие из таких тестов находятся в свободном доступе в Интернете, они представляют собой отличное введение в предмет, а также увлекательную возможность больше узнать о себе самом. Однако будьте бдительны, люди! В Сети полным-полно тестов, которые по точности мало чем отличаются от предсказаний гадалки. Поэтому начните измерение своей эмпатии с одного из следующих тестов:

Коэффициент эмпатии. Измерьте свой Коэффициент эмпатии (EQ) с помощью составленного Барон-Коэном теста из шестидесяти вопросов, которые помогут определить, насколько сильна «женская» составляющая вашего мышления. Если вы заодно хотите проверить, насколько развиты у вас «мужские мозги», пройдите тест, который оценит ваш «коэффициент систематичности мышления» (SQ) (тест на EQ см.: tinyurl.com/dbsd8; тест на SQ см.: tinyurl.com/7taj8).

Разоблачите фальшивую улыбку. Пройдите десятиминутный тест из двадцати вопросов, составленный BBC на основе исследований Экмана, чтобы выяснить, сможете ли вы отличить настоящую улыбку от фальшивой. (См.: www.tinyurl. com/2u7sh.)

Тест «Выражение глаз». Еще один тест от Саймона Барон-Коэна – на этот раз оценивается ваше умение определять эмоции по выражению глаз. (См.: tinyurl.com/ckrj3.)

Тест на эмоциональный интеллект Майер – Саловей – Карузо. Этот тест, по-видимому, самый серьезный из всех существующих на сегодняшний день. Но, в отличие от всех упомянутых выше, за то, чтобы пройти его, надо заплатить. Начинать с него, наверное, не стоит, но тем, кто хотел бы копнуть поглубже, он вполне может пригодиться. (См.: www.emotionalintelligencemhs. com/MSCEIT.htm.)

Как я уже говорил в этой главе, лучший в мире специалист по мимике – Пол Экман. Доставьте себе удовольствие и ознакомьтесь с его трудами. Прочтите его последнюю книгу «Явленная эмоция» (издательство «Times Books», 2003) – превосходный обзор его работ в этой области. Кроме того, это первоклассный путеводитель по расшифровке эмоций, которые выражают наши лица. На многих фотографиях в этой книге снята Ив, дочь Экмана, обладающая талантом идеально точно передавать необходимую эмоцию. Если вам понравится «Явленная эмоция», возьмите более раннюю книгу Пола Экмана «Психология лжи» (изд-во WW.Norton, переиздана в 2001 году)[174], где, кроме всего прочего, объясняется, как определить, когда человек начинает вам лгать. Потом, когда вы уже станете дипломированными экмановедами, посмотрите два его интерактивных руководства на CD. Первый – «Практикум по микромимике» – научит вас распознавать тончайшие мимолетные выражения лица. Второй – «Практикум по тонкой мимике» – научит вас различать на первый взгляд неуловимые выражения лица, которые появляются у человека, когда у него только зарождается какая-то эмоция. В эти практикумы включены предварительные тесты, которые определят ваш исходный уровень, а в конце – проверочные тесты, которые покажут, насколько вы продвинулись. И то, и другое полезно, не говоря уже о том, что очень увлекательно. Единственное предостережение: дорогие обладатели «макинтошей», на тот момент, когда я пишу эти строки, диск запускается только на PC. (См.: www. paulekman.com.)

Несколько лет назад писательница Наоми Эпел, которая когда-то работала в литературном агентстве и занималась тем, что сопровождала писателей во время их поездок, издала маленькую книгу в мягкой обложке с приложением – набором карточек под названием «Точка обзора». Подборка, сделанная Эпел, – кладезь полезных советов, которые она слышала от писателей во время поездок. Один из этих советов предлагает отличный способ развить в себе эмпатию. Совет такой: подслушивайте.

Прислушиваться к разговорам случайных людей – занятие c дурной репутацией. И все-таки порой мы все так поступаем, а значит, можно подслушивать с пользой для себя. Когда вы в следующий раз окажетесь в подобной ситуации, внимательно вслушивайтесь в то, что говорят люди. Потом представьте себя на месте одного из собеседников. Что вы (то есть тот, кого вы подслушиваете) думаете и чувствуете в этот момент? Обуревают ли вас какие-нибудь чувства, и если да, то какие? Как вы оказались в это время в этом месте?

«У многих писателей дурная слава любителей подслушивать», – пишет Эпел, цитируя, помимо прочих, Ф. Скотта Фицджеральда, который записывал подслушанные разговоры в специальный блокнот. Однако это дело приносит пользу (разумеется, если заниматься в пределах разумного и в рамках закона) представителям самых разных профессий. Это прекрасный способ почувствовать себя в шкуре другого человека, взглянуть на мир его глазами, пусть даже на пару мгновений. Другой вариант: прислушайтесь к разговору, но не смотрите на говорящих. Попробуйте представить себе, что это за люди – сколько им лет, какой они национальности, во что одеты. А потом обернитесь и проверьте, насколько вы оказались правы. Возможно, вы будете удивлены.

IDEO, одна из самых солидных дизайнерских фирм в мире, делает все на свете, начиная с детских зубных щеток с толстыми рукоятками и заканчивая мышью для компьютера «Эппл» и органайзером «Палм-V». Как им это удается? Ответ заставит скривиться профессионального менеджера. Дело в эмпатии. В царстве IDEO толчком к рождению продуктивной дизайнерской идеи служит не удачный рисунок или модная техническая новинка. Идеи рождаются из глубокого эмпатического понимания людей. Вот упражнение на развитие эмпатии, которое я узнал, когда посетил головной офис IDEO в городе Пало-Альто, штат Калифорния.

Попросите кого-нибудь на работе дать вам на время свой кошелек, портфель или сумку. Выньте оттуда все предметы, на которых написано имя владельца. А потом в компании с еще пятью-шестью людьми осмотрите содержимое, не сообщая, кому оно принадлежит. Попытайтесь реконструировать личную, профессиональную и эмоциональную жизнь этого человека. Как лежат вещи – свалены в беспорядке или аккуратно разложены? Все ли содержимое имеет отношение к работе? Или же там есть что-то, что связано с семейной жизнью или увлечениями? Сколько денег в кошельке? Носит ли человек с собой фотографии? Вынимайте предметы, как археолог вытаскивает из земли свои находки, и вы действительно начнете представлять себя на месте этого человека. И наконец, самое интересное: попросите своих товарищей угадать, чья это жизнь?

В IDEO собрали несколько других похожих упражнений и издали их в виде роскошной колоды из пятидесяти одной карты огромного размера. Эту колоду можно купить через Интернет в некоторых американских магазинах за сорок девять долларов. На этих «Методических картах IDEO» детально расписаны всевозможные стратегии, заимствованные из антропологии, психологии, биомеханики и других дисциплин и направленные на то, чтобы сделать эмпатию основой работы дизайнера. «Методические карты», по аналогии со стандартными игральными, поделены на четыре «масти», где каждая масть – общая стратегия установления эмпатии с другими людьми: «Учись», «Смотри», «Спрашивай» и «Пробуй». На каждой карте описывается конкретный метод, скажем «Видеожурнал» или «Телесный штурм»: с одной стороны фотография, с другой – описание того, как в IDEO используют этот метод в работе с клиентом. Читать эти карты почти так же увлекательно, как рыться в чужом кошельке. (См.: www.ideo.com.)

Все мы говорим, что верим в силу эмпатии, однако часто не проявляем ее даже по отношению к тем, кто окружает нас большую часть рабочего дня, – к своим сослуживцам. Вот два метода, смысл которых в том, чтобы усилить эмпатию внутри организации или рабочей группы.

1. Моя работа

Знаете ли вы, из чего на самом деле состоит рабочий день ваших коллег? Способ, изложенный ниже, поможет вам узнать. Он простой и идеально подходит для корпоративных вечеринок или совместных выездов.

Пусть каждый напишет на листе бумаги свое имя, а ниже – четыре заголовка: «мои плюсы», «мои минусы», «мои взлеты» и «мои падения». Развесьте листы по стенам, а потом пусть каждый обойдет комнату и впишет предполагаемые ответы своих коллег. Каким был самый жуткий провал у старшего вице-президента компании? Каким был звездный час у молодого человека из отдела писем? Когда все впишут свои догадки, пусть каждый возьмет лист со своим именем. Потом каждый по очереди говорит о том, что придумали коллеги и как обстоят дела на самом деле. Другой вариант: разбейте всех по отделам, и пусть каждая группа попробует предположить, чем является ее работа для других групп.

2. Как я сюда попал?

Порой случается, что мы много лет работаем бок о бок с человеком, но не имеем ни малейшего представления, как он оказался тут, рядом с нами. Понять предысторию человека – вот в чем смысл техники, которую Кевин Бак, старший консультант компании «Ведущие мировые инициативы», использует в работе с группами медиков. Он предлагает им разбиться на пары, после чего каждый рассказывает своему напарнику, почему он выбрал эту нелегкую стезю – медицину. Каждый из врачей после своей истории слушает рассказ своего напарника, а потом передает то, что услышал, всей группе. По словам Бака, эта техника всякий раз «доказывает свою эффективность и позволяет по-новому взглянуть на привычное». Прослушав все истории, он определяет типичные для медицинского сообщества модели – в итоге возникает новый сюжет, решительно опровергающий «общее представление о высокомерии и негативизме, исходящем от большинства докторов». С не меньшим успехом Бак использовал эту технику в работе с представителями других профессий.

Определенное поколение американцев помнят рекламу, которая начиналась с фразы «Я не врач, я артист и играю врача по телевизору». Сегодня в этом фрагменте американского культурного наследия все перевернулось: врачи начинают играть в артистов. Все больше медиков записывается на курсы актерского мастерства, чтобы развить и углубить в себе искусство эмпатии. На первый взгляд это может показаться чем-то сомнительным или лицемерным. Но задумайтесь: а чем, собственно говоря, занимаются артисты? Они стремятся проникнуть в разум и сердце другого, и именно это делает технику актерской игры прекрасным способом научиться понимать эмоции и читать по лицам. В большинстве колледжей и районных учреждений культуры проводятся вечерние курсы актерского мастерства. Да, руководители этих курсов, как правило, не Ли Страсберги, но ведь и вы не совсем Аль Пачино[175]. В общем, если вы готовы к риску – рискните.

Если для вас посещение курсов актерского мастерства – это чересчур, да и вообще все эти штуки, связанные с эмпатией, сбивают вас с толку, обратите внимание на компакт-диск «Чтение мыслей». На этом диске, созданном группой ученых из Кембриджского университета, настоящие люди с помощью звуков, мимики и жестов демонстрируют более четырехсот различных эмоций. Предназначался он для людей, которые с трудом «считывают» эмоции (более или менее склонных к проявлениям аутизма) и хотели бы восполнить этот пробел. Но диск неожиданно стал популярен еще и среди актеров, иллюстраторов и прочих специалистов, заинтересованных в углубленном изучении мимики, интонаций и эмоций. Он не из дешевых (его цена – около ста двадцати пяти долларов), но это настоящая энциклопедия. (См.: www.jkp.com/ mindreading.)

Покупаете ли вы поздравительные открытки, в которых за вас посторонние люди выразили чувства в связи с тем или иным важным событием? Не лучше ли доказать вашим близким, что они действительно чего-то стоят для вас (и проявить эмпатию)? Делайте собственные открытки по важным случаям – день рождения, окончание института, болезнь, смерть или юбилей. Дети знают, как это делается. Да и вы знаете. Запустите у себя в компьютере текстовую программу – и приступайте. А еще лучше – возьмите в руки чистую карточку и цветные карандаши.

Прихватить карточку серийного производства со стенда в продуктовом магазине может всякий, а вот потратить время и подумать, что сказать другому и как лучше донести до него свои пожелания, готовы далеко не все. Заставьте трудиться свою душу.

Другой прекрасный способ развить свою способность к эмпатии – записаться волонтером в благотворительную программу, задача которой – помогать людям, чей жизненный опыт разительно отличается от вашего. Если вы, скажем, пойдете на волонтерскую работу в приют для бездомных, вам будет трудно не почувствовать себя в шкуре тех, кто там живет.

Другой вариант – поехать на волонтерскую работу в отпуск или на каникулы. Погружение в чужой мир, работа в нем – прекрасный способ установить контакт с другими людьми и непосредственно прочувствовать их жизнь. Есть несколько организаций, предоставляющих информацию о программах такого рода: «Волонтеры планеты» (www.globalvolunteers.org), «Кросс-культурные решения» (www.crossculturalsolutions.org) и «Преодоление границ». Волонтерская работа на каникулах уже давно популярна среди студентов колледжей, многие из которых участвуют в программах, предлагаемых местными подразделениями организации «Break Away», организующей альтернативные варианты весенних каникул (www.alternativebreaks.org).

Если вы, увидев человека, попавшего в беду, говорите про себя: «И я мог бы быть на его месте», – это, безусловно, развивает вашу эмпатию. Однако суть волонтерской работы, конечно, в другом. Сочувствие и эмпатия – лишь полезное приложение к гораздо более важному – деятельной помощи.

Глава 8 Игра

Работая над книгой, я познакомился с врачом из индийского города Мумбаи. Доктор Катария любит смеяться. Очень любит. Более того, он убежден, что смех действует как благотворный вирус – он может заражать отдельных людей, группы и даже целые народы. Поэтому несколько лет назад он сократил свою медицинскую практику и выступил в новом качестве – только не Тифозной Мэри[176], а Мэри Смеха. Его миссия – распространить по всему миру эпидемию смеха, которая, по его словам, укрепит здоровье людей, увеличит их доходы и даже, может быть, установит мир во всем мире. Разносчики этой эпидемии – «клубы смеха», то есть небольшие группы людей, которые каждый день ранним утром собираются в парках, на природе, в торговых центрах и тратят полчаса на то, чтобы смеяться.

Планы Катарии улучшить мир, заставив его смеяться, можно принять за… э-э-э… смешную шутку. Но если вы посетите клуб смеха, как довелось это сделать мне в сырое утро в Мумбаи, то убедитесь, что в этой шутке есть доля правды. Сегодня по всему миру действуют две с половиной тысячи клубов смеха. Многие из них – в Индии, в частности около сотни – в Мумбаи, и еще больше – в заповеднике хай-тека Бангалоре. Но эти клубы появились и на Западе – в Великобритании, Германии, Швеции, Норвегии, Дании, Канаде и несколько сотен – в Америке. Все чаще собрания клубов проходят на рабочих местах.

Чуть позже мы вернемся к этому самопровозглашенному апостолу хохота. Но его популярность во всем мире и в особенности то обстоятельство, что такие клубы все чаще собираются в офисах и конференц-залах, открывает еще одну важную черту Концептуального века: он отказывается считать сумрачную серьезность признаком профессионализма и культивирует противоположную категорию, связанную с общей концептуальностью и глубоким проникновением, – игру. «Весь смысл клубов смеха сводится к игре, – сказал мне Катария. – Играя, ты активизируешь правое полушарие мозга. Логически мыслящий мозг – ограниченный мозг. А правое полушарие не знает границ. Ты можешь стать кем захочешь».

Полной противоположностью этому движению, основанному Катарией, и распространившимся его стараниями клубам смеха была компания «Форд Мотор» в 1930–1940-е годы. В «Ривер-Рудж Плант»[177] смех считался дисциплинарным нарушением, а пение, свист и улыбка – нарушением субординации. Вот что пишет историк бизнеса Дэвид Коллинсон:

Форд считал, что работа и веселье составляют ядовитую смесь, представляющую опасность отравления, поэтому их надо держать в раздельных колбах. Однако в Концептуальном веке, когда изобилие освободило нас от постдепрессионного обычая соблюдать смертельную серьезность, как в «Ривер-Рудж Плант», совмещение работы и развлечения стало и привычкой, и необходимостью. Порой такое совмещение становится частью осознанной политики компании. Возьмем, например, бизнес авиаперевозок. «Юго-западные авиалинии» – одна из самых преуспевающих на данный момент авиакомпаний; она продолжает приносить прибыль, пока многие ее конкуренты балансируют на грани банкротства. Программное заявление компании проливает свет на причину столь блистательного успеха. Там говорится: «У людей редко хорошо получается то, что они делают без удовольствия», – и это поворот на сто восемьдесят градусов по отношению к требованиям Форда. Причем речь не идет о том, что какое-то странное предприятие добавляет к трудовой этике элементы игровой этики[179]. Согласно данным «Уолл-стрит Джорнэл», больше пятидесяти европейских компаний (в том числе «Нокиа», «Даймлер Крайслер» и «Алкател»), которые вряд ли можно назвать «странными», берут на работу консультантов по «серьезным играм», в которых сотрудники проходят обучение с помощью кубиков «лего»[180]. Компания «Британские авиалинии» даже ввела в штат должность клоуна, чтобы в коллективе всегда царила радостная атмосфера[181].

Игра, как и пять ее братьев и сестер, избавляется от репутации чего-то легкомысленного и малозначимого и занимает место под софитами. Homo ludens (человек играющий) доказывает, что может работать не хуже, чем Homo sapiens (человек разумный). Игра становится важным элементом работы, бизнеса и человеческой самореализации, в основном в трех своих модификациях – компьютерные игры (видеоигры), юмор и смех. Производство игр стало крупной и влиятельной индустрией, дающей своим потребителям навыки целостного мышления и рекрутирующей работников нового типа, обладающих способностью к такому мышлению. Юмор доказывает, что он может быть критерием оценки эффективности менеджмента, эмоционального интеллекта и правополушарного стиля мышления. А свободный, ничем не ограниченный смех может повысить нашу работоспособность и сделать нас счастливее. В Концептуальном веке, как мы убедимся, веселье и игры – не просто веселье и игры, а смех – вовсе не повод для смеха.

Вы знаете популярную игру под названием «Американская армия»?

В этой игре вы пробираетесь по опасной местности, стремитесь победить плохих парней, чтобы они не победили вас. Вы набираете очки за то, что убиваете вражеских солдат и помогаете своим товарищам избежать поражения, – в общем, по формату и сюжету игра мало чем отличается от других образцов жанра. А теперь вопрос: что за компания выпустила эту игру? «Нинтендо»? «Сега»? «Электроник Артс»? А вот и нет. «Американскую армию» придумала, выпустила и распространяет… американская армия. Вооруженные силы США.

Несколько лет назад полковник Кейси Вардински, специалист по личному составу, преподаватель Вест-Пойнт, Военной академии США, занялся проблемой набора рекрутов в армию, число которых упало катастрофически. Призыв был отменен в 1970-е годы, численность армии была сокращена после окончания «холодной войны», поэтому потенциальные рекруты намного хуже своих предшественников представляли себе, что такое служба в армии. Обдумывая задачу, Вардински обратил внимание на то, что кадеты, которым он преподавал в Вест-Пойнте, буквально одержимы видеоиграми. И в результате правополушарного озарения он придумал решение.

А что будет, подумал Вардински, если мы попытаемся дотянуться до молодых людей на их территории – в царстве «Сони-Плейстейшн», «Майкрософт Xbox» и персональных компьютеров. Поскольку невнятная телевизионная реклама и попытки прямого убеждения не создают у рекрутов адекватного представления о специфике военной службы, то, может быть, имеет смысл, по выражению Вардински, заменить «информацию из третьих рук виртуальным опытом» видеоигры. Он представил свой план верхушке Пентагона, которая, обеспокоенная уменьшением численности личного состава, была готова на любые эксперименты. Вардински получил солидное финансирование и начал разрабатывать игру, которая отражала бы специфику армейской службы и при этом была увлекательной и непростой для игрока. Через год Вардински вместе со своими коллегами с курсов усовершенствования офицерского состава ВМС и при участии группы программистов и художников закончил «Американскую армию» и 4 июля 2002 года выложил ее в свободном доступе на сайте GoArmy.com. В первый же уик-энд спрос на нее был таким колоссальным, что армейские серверы упали. Сегодня эта игра, которую вдобавок распространяют на дисках в вербовочных пунктах, насчитывает больше двух миллионов зарегистрированных пользователей. В среднестатистический уикэнд около полумиллиона человек сидит перед экранами мониторов, выполняя свои виртуальные миссии[182].

Создатели «Американской армии» утверждают, что она отличается от многих других военных симуляторов тем, что в ней «главные способы достижения цели связаны с работой в команде, ценностной системе и чувстве ответственности». Игроки проходят базовую тренировку, получают возможность поиграть на сервере с другими игроками, объединившись в небольшие группы, – и в случае успеха повышаются до статуса «зеленых беретов». Как правило, выполнить задание – спасти военнопленных, защитить нефтепровод, пресечь поставки оружия террористам – можно только сообща. Игроки получают очки не только в том случае, когда убивают врагов, но и когда прикрывают товарищей и доводят миссию до конца силами оставшихся в живых. Если игрок делает какую-нибудь глупость, например стреляет по гражданским или игнорирует приказы, он может попасть в виртуальную тюрьму Ливенворт или вообще вылететь из игры. Как и всякий продюсер с суперхитом на руках, армия США выпустила сиквел – новую версию игры, которая называется «Американская армия: Спецназ».

Эта история – ушат холодной воды на головы тех, для кого понятие «игра» – детская забава, вроде пряток и догонялок. Реальность куда удивительнее: «Джэнерал Моторс» занимается арт-бизнесом, армия США – игровым. (Действительно, если бы военные продавали свою игру по обычным в этом бизнесе расценкам, то за один только первый год они заработали бы около шестисот миллионов долларов[183].)

То, что военные сделали видеоигру, – лишь один из примеров значимости видеоигр. Они (игры, в которые играют на компьютере, в Сети или на специальных игровых приставках, вроде «Плейстейшн» или «Xbox»), скромно начав свое существование лет тридцать назад, когда в магазинах появился «Понг» (одна из самых первых игр), превратились в доходный бизнес и стали привычной деталью повседневной жизни. Несколько примеров:

• В компьютерные и видеоигры играет половина всех американцев старше шести лет. Каждый год в Америке продается более двухсот двадцати миллионов игр – почти по две игры на семью. Вопреки распространенному мнению, что игрой увлекаются обладатели Y-хромосом, сейчас больше сорока процентов потребителей игр – женщины[184].

• Бизнес видеоигр в Америке по денежному обороту превышает киноиндустрию. Американцы тратят на игры больше, чем на билеты в кино. У среднего американца на игры уходит семьдесят пять часов в год – в два раза больше, чем в 1977 году, и больше, чем на просмотр видео и DVD[185].

• «Электроник Артс», одна из компаний – производителей игр, сейчас фигурирует в индексе «Standart&Poor 500». В 2003 году она заработала почти три миллиарда долларов – это больше, чем прибыль от десяти самых кассовых фильмов года, вместе взятых. На серии видеоигр «Марио» компания «Нинтендо» заработала за все время их существования больше семи миллиардов долларов, что в два раза больше прибыли от всех серий «Звездных войн»[186].

И все-таки многие взрослые люди (если они не живут под одной крышей с подростками, не снимающими палец с джойстика) не понимают до конца всей значимости игр. Для целого поколения игра стала алгоритмом разрешения проблем, а также средством самовыражения и самопознания. В жизнь этого поколения видеоигры вплетены так же прочно, как телевизор – в жизни предшествующих поколений. Согласно нескольким опросам, сегодня сто процентов американских студентов утверждают, что им приходилось играть в видеоигры[187]. В университете сейчас проще найти короткохвостую древесную лягушку, занимающуюся интегральным исчислением, чем студента, который никогда не запускал «Мист», «Большую автокражу» или «Сим-сити». Как пишут два профессора из университета Карнеги-Меллон: «Мы регулярно опрашиваем своих студентов об их отношении к медиа, и, как правило, не бывает такого фильма, который смотрели бы все пятьдесят студентов курса (например, „Касабланку“ смотрела лишь треть из них). Однако мы постоянно обнаруживаем как минимум одну видеоигру, в которую играли все студенты – например, „Супербратья Марио“[188].

Многие люди, в том числе представители моего ворчливого поколения сорокалетних, приходят от этих цифр в ужас, будучи убеждены, что каждая минута, проведенная за игрой, – очередной шаг на пути социального регресса и интеллектуальной деградации личности. Однако эти опасения – результат недоразумения. Джеймс Пол Джи, профессор Висконсинского университета и автор книги «Чему могут научить видеоигры», доказывает, что видеоигры весьма эффективное обучающее средство. «В сюжеты и структуру видеоигры встроены полезные обучающие принципы, намного лучше тех, на которых строится наша система образования с ее бесконечной зубрежкой и формализованными тестами»[189]. Именно поэтому так много людей покупают видеоигры, а потом тратят на их освоение от пятидесяти до ста часов – примерно столько же, сколько длятся занятия одного семестра в колледже[190]. Как пишет Джи, «факты свидетельствуют о том, что дети, играя в видеоигры, соприкасаются с гораздо более эффективным обучающим средством, чем в учебном классе. Учеба – не зазубривание отдельных фактов. Это освоение связей между фактами и умение ими оперировать»[191].

И в самом деле, все большее число исследований подтверждает, что видеоигры могут развить многие из тех способностей, которые оказываются жизненно важными в Концептуальном веке. Например, важное исследование, проведенное в 2003 году журналом «Природа» («Nature»), обнаружило в действии видеоигр целый ряд полезных факторов. Люди, играющие в игры, в тестах на визуальное восприятие демонстрируют результаты, которые на сорок процентов выше, чем у тех, кто не играет. Видеоигры развивают внимание к изменениям в окружающей обстановке и умение обрабатывать различную информацию одновременно[192]. Даже врачи могут получить пользу, проведя какое-то время за «Гейм-Кьюбом». Исследование показало, что медики, «которые проводят за видеоиграми как минимум три часа в день, делают ошибки в лапароскопической хирургии на тридцать семь процентов реже и справляются со своими задачами на двадцать семь процентов быстрее, чем их коллеги, не играющие в игры»[193]. А согласно другому исследованию, даже на рабочем месте видеоигры повышают продуктивность труда и усиливают чувство удовлетворения от него[194].

Существуют также свидетельства, что видеоигры развивают способность правого полушария справляться с задачами, требующими умения распознавать модели[195]. Видеоигры во многих отношениях требуют симфонического мышления, ведь они предполагают умение улавливать новые тенденции, устанавливать взаимосвязи, воспринимать ситуацию в комплексе. «Нам нужно, чтобы люди научились глубоко постигать комплексные системы (такие как современный рынок труда, окружающая среда, международные отношения, социальное взаимодействие, культура и т. п.), где всё сложным образом взаимодействует со всем, а неудачное решение может привести к катастрофе», – говорит Джи. Компьютерные и видеоигры именно этому и учат. Между прочим, наиболее динамично развивающаяся разновидность игр – не «стрелялки», вроде «Американской армии», а ролевые игры, в которых игрок должен выбрать себе определенного персонажа и действовать, глядя на виртуальный мир его глазами. Такие игры-симуляторы дают опыт, который развивает способность к эмпатии и позволяет отработать принципы социального взаимодействия в реальном мире.

Кроме того, игры стали проникать и в медицинскую сферу. Например, дети, больные диабетом, сейчас могут пользоваться «GlucoBoy» – приложением к игровой приставке «Нинтендо» «GameBoy». «GlucoBoy» – устройство для измерения уровня сахара в крови. А в Калифорнийском медицинском центре виртуальной реальности врачи лечат фобии и другие синдромы тревожности с помощью видеоигр – симуляторов вождения, полетов, нахождения в замкнутом пространстве и других ситуаций, связанных с переживанием страха.

Сделаем оговорку: конечно, игры не стоит идеализировать. Доказано, что увлечение видеоиграми связано с агрессивным поведением, хотя и неясно, имеет ли эта связь причинно-следственный характер. А многие из игр – просто пустая трата времени. И все-таки их ценность намного выше, чем внушают нам истеричные родители и проповедники традиционных ценностей. А способности, которые развивает в себе игрок, особенно полезны в том возрасте, когда работает преимущественно правое полушарие.

Будучи хобби для миллионов людей, игры становятся делом жизни для сотен тысяч и преимущественно – для обладателей целостного сознания. По словам одного менеджера по найму, работающего в игровой индустрии, идеальный сотрудник – человек, умеющий «сопрягать функции, распределенные между левым и правым полушариями»[196]. Компании не хотят подвергать сегрегации искусство, программирование, математику и когнитивную психологию, напротив, они ищут людей, способных собрать кусочки разнообразных дисциплин и соткать из них большой гобелен. Игры «повзрослели», а стандартная программистская работа ушла в Азию, и оба этих фактора сместили центр тяжести в игровой индустрии. По словам одного из колумнистов, пишущего о видеоиграх, «изменения в формате игр затронут не столько работу кодировщиков, сколько работу художников, продюсеров, сценаристов и дизайнеров… „Мы уже не полагаемся исключительно на компьютерные коды, – говорит [один из разработчиков видеоигр]. – Производство игр стало сферой по преимуществу художественной“»[197].

В этом состоит одна из причин того, что многие художественные вузы вводят у себя специальность «дизайн видеоигр». Технологический институт Диги-Пен, расположенный неподалеку от Сиэтла, предлагающий четырехлетнюю программу обучения по этой специальности, быстро становится, по выражению из «USA Today», «Гарвардом для вчерашних школьников, не расстающихся с джойстиками». Его часто называют университет им. Данки-Конга[198]. Знаменитая Школа кино и телевидения университета Южной Калифорнии предоставляет программу магистра искусств по специальности «изучение игр». «Когда 75 лет назад университет открыл школу, где учили снимать кино, многие отнеслись к этому скептически, – говорит Крис Свейн, который преподает в этом университете дизайн видеоигр. – Мы убеждены: игры – это литература двадцать первого столетия. Из сегодняшнего дня это пока нелегко заметить. Однако все компоненты такой картины уже имеются в наличии»[199].

Пожалуй, самая яркая иллюстрация роли игр в экономике ближайшего будущего – Центр технологии развлечений университета Карнеги – Меллон, результат сотрудничества колледжа изящных искусств и школы компьютерных наук этого университета. Университет предоставляет абсолютно новую программу обучения, которую он называет «высшее образование для левого и правого полушарий». Студенты изучают самые разнообразные предметы – программирование, бизнес и импровизационный театр – и получают степень магистра, но не искусств или наук, а междисциплинарную степень. Она, как утверждает школа, «является высшим академическим званием в данной сфере, и в силу этого обладает большей значимостью, чем степени магистра искусств и наук и по своему академическому весу эквивалентна степени магистра изящных искусств и магистра бизнеса». И если магистры изящных искусств – это магистры бизнеса сегодняшнего дня, то, быть может, когда-нибудь их место займут магистры технологии развлечений. Эта степень требует нового целостного сознания и формирует его.

Пока тема игр еще не остыла, давайте поиграем. Назовем эту игру «В чем тут соль?». Вот правила: я даю вам первую часть анекдота – вступление, а вы выбираете его завершение из четырех предложенных вариантов. Готовы?

Июнь. Воскресенье. Мистер Джонс замечает на улице своего соседа и подходит к нему.

– Привет, Смит! – говорит Джонс. – Тебе твоя газонокосилка сегодня нужна?

Смит подозрительно смотрит на него и отвечает:

– Да!

(а) Джонс говорит: «Отлично, можно я одолжу ее, когда закончишь?»

(б) Джонс говорит: «Вот и хорошо. Значит, тебе не понадобятся клюшки для гольфа. Можно их одолжить?»

(в) И тут Джонс наступает на грабли, они бьют его по голове, и он кричит: «Оййййй!»

(г) Джонс говорит: «Птицы вечно склевывают у меня семена луговых трав».

Правильный финал конечно же под буквой «б». Вариант «а» логичен, но в нем нет ничего смешного или неожиданного. Финал под буквой «в» – неожиданный, и такая балаганная шутка теоретически может вызвать смех, но она никак не связана с жанром анекдота. Наконец, последний вариант попросту лишен смысла.

Этот анекдот я услышал не в ночном клубе и не в комическом шоу на канале «Эйч-Би-О». Я извлек его из нейробиологического исследования, опубликованного в 1999 году в журнале «Мозг» («Brain») (видимо, поэтому анекдот не самый блестящий). Чтобы выяснить, какую роль играют полушария мозга в обработке юмора, два нейробиолога, Прабитха Шамми и Дональд Стусс, провели эксперимент, в ходе которого предложили этот тест нескольким испытуемым. В контрольной группе люди с неповрежденным мозгом выбрали ответ «б» – который, скорей всего, выбрали и вы. А вот в экспериментальной группе, состоящей из людей, у которых было повреждено правое полушарие (конкретнее – его лобные доли), выбирали этот ответ редко. Вместо него они предпочитали другие варианты, склоняясь скорее к ответу «в», где мистер Джонс получает граблями по физиономии.

Из своего исследования ученые сделали вывод, что правое полушарие играет решающую роль в искусстве понимать и ценить юмор. Когда его функции нарушены, способность мозга обрабатывать шутки (даже невысокого пошиба) не выражена. Причины этого связаны и с природой юмора, и со спецификой функций правого полушария. Юмор часто соединяет несовместимое. Повествование движется своим чередом, как вдруг происходит что-то неожиданное и странное. А левое полушарие не любит ничего неожиданного и странного. («Клюшки для гольфа? – вопит оно. – Как клюшки для гольфа связаны с газонокосилкой? Это же полная бессмыслица!») Поэтому, как и в случае с метафорами и мимикой, оно призывает на помощь напарника, а тот растолковывает смысл этой странности, помещая ее в новый контекст. («Видишь ли, в чем штука, – объясняет правое полушарие, – Джон взял да и обманул Смита. Ха-ха-ха».) Но если правое полушарие, ценитель анекдотов и дешифровщик нелепостей, повреждено, мозгу намного тяжелее воспринимать юмор. Вместо того чтобы удивиться, а потом осмыслить взаимосвязи (такова типичная последовательность наших реакций на удачную шутку), мозг видит в анекдоте всего лишь нелепую, бессмысленную череду событий.

Функция распознавания юмора нужна нам, разумеется, не только для того, чтобы правильно заполнить этот тест[200]. Шамми и Стусс заявляют, что юмор представляет одну из высших функций человеческого интеллекта. «Из этих данных следуют выводы огромной важности, – пишут они. – Передние лобные доли считались (а в некоторых случаях считаются и сейчас) самыми „молчаливыми“ участками головного мозга. Оказывается, совсем наоборот: они относятся к числу, быть может, самых важных участков человеческого мозга… и играют решающую роль в осуществлении наивысших и наисложнейших когнитивных функций человека»[201].

Юмор воплощает многие из самых важнейших свойств правого полушария – умение помещать ситуацию в контекст, осмысливать ситуацию в комплексе и совмещать различные точки зрения в новых конфигурациях. Поэтому юмор (одно из проявлений игры) становится все более важным фактором в профессиональной деятельности. «Исследования, которые проводились на протяжении четырех десятилетий разными специалистами, подтверждают истину, известную нам из повседневного опыта: юмор, если пользоваться им искусно, – отличная смазка для корпоративных колес, – пишет Фабио Сала в „Гарвард Бизнес Ревю“. – Юмор снимает враждебность, отражает критику, снижает напряжение, укрепляет боевой настрой и помогает высказать то, что бывает непросто высказать»[202]. Согласно этим исследованиям, администраторы, эффективно выполняющие свои функции, шутят в два раза чаще среднестатистических менеджеров. «Врожденное чувство юмора, – говорит Сала, – тесно связано с другой чертой талантливого менеджера (и, по всей видимости, может служить признаком ее наличия) – высокоразвитым эмоциональным интеллектом»[203].

Естественно, юмор на рабочем месте – «вещество» летучее. «Попытки насадить юмор в приказном порядке способны его уничтожить. И наоборот: борьба с духом веселья порой приводит к расцвету остроумия», – утверждает Дэвид Коллинсон, который описал историю о мрачной фабрике Форда и занимается изучением юмора в корпорациях[204]. Юмор обладает разной силой воздействия и влечет за собой разные побочные эффекты (недобрые шутки, например, могут быть невероятно разрушительными). Он способен расколоть организацию и обнажить противоречия, сгладить которые будет непросто. «Юмор не всегда является средством социального сближения; он способен отражать, усиливать, артикулировать и освещать ярким светом партийные столкновения, напряжение, конфликты, властное неравноправие и неравенство», – пишет Коллинсон[205].

Но все-таки, если пользоваться им с умом, юмор может стать чудодейственным эликсиром для любой организации. «Шутки людей о своей работе могут дать нам не меньше информации о самой организации, господствующем стиле управления в ней, ее культуре и происходящих в ней конфликтах, если не больше, чем ответы на самые подробные вопросники», – утверждает Коллинсон[206]. Томас Стюарт, главный редактор «Гарвард Бизнес Ревю», предложил искать «дух» организации в шутках на корпоративных капустниках, после того как выяснил, что многие махинации «Энрона»[207] высмеивались в текстах на таких капустниках задолго до того, как у аудиторов возникла малейшая тень подозрения, что в этой печально знаменитой энергетической компании творится что-то не то[208]. Кроме того, юмор может служить цементирующей силой в трудовом коллективе. Это понимает всякий, кому приходилось у бачка с питьевой водой обмениваться шутками с коллегами или хохотать с ними весь обеденный перерыв. Вместо того чтобы прижимать остряков, как это делал в прошлом столетии Форд, организациям следует беречь их и пользоваться их чувством юмора как дополнительными активами компании. Пришло время избавить юмор от репутации средства для развлечения и увидеть в нем то, чем он является на самом деле. Это сложная и свойственная исключительно людям функция мышления, которую не способны воспроизводить компьютеры и которая приобретает все большую ценность в мире, где востребованы общая концептуальность и глубокое проникновение.

В Индии все начинается чуть позже назначенного времени, но только не собрания клуба смеха – они проходят с образцовой пунктуальностью. В 6.30 утра Кири Агаравал свистит в свисток, и сорок три человека (в том числе доктор Катария, его жена Мадхури и я) встают в неровный полукруг. Агаравал прекращает свистеть – и тогда все сорок четыре человека начинают ходить, синхронно хлопать в ладоши и выкрикивать: «Хо-хо, ха-ха-ха… Хо-хо, ха-ха-ха». Так повторяется снова и снова.

Мы в спортивном комплексе «Прабодхан», что в нескольких милях от дома Катарии, в жилом районе северо-западного Бомбея. То, что там называется «спортивным комплексом», представляет собой обсыпающуюся бетонную стену, которой обнесены утопающее в грязи футбольное поле и ухабистая беговая дорожка. Ближайшие сорок минут я буду (вместе с посторонними людьми, у всех на виду!) вытворять такое, чего никогда в жизни не делал. Вместе с остальными членами клуба я проделываю серию упражнений, напоминающих одновременно йогу и гимнастику – с некоторым добавлением актерского мастерства для полного набора. Одно из первых упражнений называется «Смех намасте»[209]. Мы складываем ладони, молитвенным жестом подносим их к лицу в традиционном индийском приветствии, смотрим на одного из участников и смеемся. Выясняется, что это не так-то легко. Смеяться с помощью усилия воли – дело посложнее, чем искусственная улыбка, которую я выдавливал из себя (см. главу 7). Поэтому я попросту начинаю выкрикивать слоги: «Ха! Ха! Ха! Ха! Ха! Ха!» А потом совершается что-то странное. Мой ненатуральный хохот становится более искренним, а чужой смех словно бы выманивает из укрытия мой собственный.

Чуть позже наступает очередь упражнения, которое называется «Просто смех». Я повторяю все, что делает Катария, который одет экстравагантно – он в джинсах, с бриллиантовой серьгой-гвоздиком и в красной футболке с надписью: «Мысли глобально, смейся локально». Он поднимает руки ладонями вверх, кружится и вслух повторяет: «Я не знаю, почему я смеюсь». Я повторяю за ним. Ощущение такое, будто смех переносит Катарию (который часто крепко зажмуривается) в какое-то другое измерение. После каждого нового упражнения мы снова ходим по кругу и, хлопая в ладоши на счет «раз-два; раз-два-три», выкрикиваем: «Хо-хо; ха-ха-ха».

Это одновременно и дико, и прекрасно. Дико наблюдать, как сорок три человека (по большей части пожилые женщины в сари) изображают «львиный смех» – высовывают языки, выставляют руки, словно это лапы с когтями, и хрипло хохочут смехом одержимых. Прекрасно быть под открытым небом и смеяться без всякой причины: несмотря на весь мой скептицизм, ощущения от этого занятия просто великолепные.

Потом, когда мы возвращаемся в офис, Катария рассказывает, как получилось, что в центре его жизни оказался смех. Катария родился в маленькой деревне в штате Пенджаб и был младшим из восьмерых детей. Его родители были людьми необразованными, но мать хотела, чтобы он стал доктором. Катария окончил медицинский институт и в 1980-х работал в передвижной амбулатории. В начале 1990-х он стал совмещать практику с редактированием медицинского журнала «Мой доктор». А заметив, что пациенты, которые часто смеются, поправляются быстрее других, он в 1995 году написал статью «Смех: лучшее лекарство»[210].

И тогда, по словам Катарии, он подумал: «Раз смех так полезен, то почему бы не организовать клуб смеха?» (Примерно каждая четвертая фраза, которую произносит этот добрый доктор, начинается с «Почему бы не…?» – в той или иной вариации.) «В четыре часа утра 13 марта 1995 года эта идея пронзила меня как молния. Через три часа я уже был в городском парке и спрашивал людей, хотят ли они посмеяться вместе со мной в клубе смеха». Желающих нашлось всего четверо. Им он объяснил преимущества, которые дает смех. Впятером они рассказали множество анекдотов и почувствовали необыкновенный прилив бодрости. Они стали собираться ежедневно, но на десятый день возникла серьезная проблема: у них кончились все анекдоты.

Катария оказался в тупике. Но потом, по его словам, он понял: смеяться можно без всяких анекдотов. Он посоветовался с женой, преподавательницей йоги: как разработать систему «смеховых упражнений» – и пришел к решению: «Почему бы не совместить дыхание йоги и смех, чтобы получилась йога смеха?» Так родилось новое движение. «Не будь я врачом, люди надо мной просто посмеялись бы», – говорит он. Эта шутка всякий раз необыкновенно радует его. Он закрывает глаза, откидывает голову назад и хохочет.

Для Катарии юмор не является необходимым условием смеха. Цель его клубов – «смех без раздумий». «Если ты смеешься, ты уже не думаешь. Такая же цель у медитаций». Медитативное состояние ума – путь к радости. Радость и счастье – разные вещи, говорит Катария. Счастье – явление обусловленное, радость – безусловное. «Если для того, чтобы засмеяться, тебе нужно что-то внешнее, значит, смех тебе не принадлежит. Это смех обусловленный. Но в клубе смеха источник смеха находится не за пределами нашего тела – он внутри нас». Катария напоминает, что дети в раннем возрасте еще не понимают юмора, но это не мешает им смеяться. В самом деле, фольклор утверждает, что младенец смеется сто раз в день, а взрослый – в лучшем случае десять. Групповая йога смеха, говорит Катария, помогает людям перейти от взрослого состояния обусловленного счастья к детскому состоянию безусловной радости. «Я хочу, чтобы взрослые вернули себе детскую беззаботность», – говорит он мне.

Должен сказать, при любом упоминании о том, что я должен отыскать в себе «внутреннего ребенка» и освободить его из-под постоянного гнета подсознания, я глубоко вздыхаю и прячу кошелек поглубже. Но рассуждения Катарии о достоинствах смеха подтверждаются научными данными. Смех не вылечит от туберкулеза, однако нельзя отрицать, что эта странное человеческое занятие – спазматические испускания воздуха и звуков через рот – полезно для организма. Например, исследования доктора Ли Берка из Центра нейроиммунологии Медицинской школы Лома-Линда доказали, что смех понижает уровень гормонов стресса и укрепляет иммунную систему[211]. Роберт Провайн, нейробиолог и автор книги «Смех в научном освещении», содержащей обстоятельный анализ антропологии и биологии смеха, замечает: «Ученые осторожно, но чем дальше, тем активнее признают за юмором и смехом анальгезирующие свойства»[212]. Более того, смех обладает еще и аэробным эффектом. Он активизирует работу сердечно-сосудистой системы, увеличивает частоту сердцебиения, заставляет кровь активнее притекать к внутренним органам. В книге Провайна говорится: исследователь смеха Уильям Фрай «выяснил, что ему понадобилось 10 минут упражняться на своем гребном тренажере, чтобы добиться такой же частоты пульса, что и после одной минуты искреннего смеха»[213]. И, быть может, еще важнее, что смех – явление социальное. Есть множество доказательств того, что люди, которые много и хорошо общаются с окружающими, бывают здоровее и счастливее других. Смех, говорит Провайн, «в большей степени форма человеческого общения, чем реакция на шутку». Мы редко смеемся в одиночестве. При этом нам бывает трудно не рассмеяться, когда начинает хохотать кто-то рядом. Смех – это форма невербального общения, которая усиливает эмпатию и даже более заразительна, чем зевание. Клубы смеха (все они, как и сам смех, бесплатны) соединяют четыре полезных элемента (йогу, медитацию, аэробику и социальные контакты) и создают из них пятый, не менее полезный.

Вот почему Катария уверен, что клубам смеха предстоит взять еще один барьер и прийти туда, где сильнее всего сказывается стресс, – на рабочие места. «Смех может сыграть решающую роль в снижении стресса на рабочем месте», – говорит он. По словам Катарии, бизнесмены считают, что «серьезные люди – самые ответственные. Это не так. Это устаревшее мнение. Люди, которые смеются, более способны к творчеству. Они эффективнее работают. Люди, умеющие смеяться, умеют работать в команде». Такие компании, как «Глаксо» и «Вольво», поняли это и организовали у себя клубы смеха. А Стив Уилсон, ученик Катарии и, как он сам себя называет, «весельевед» из Огайо, пытается донести эту мысль до корпоративной Америки. «В каждой компании должна быть комната смеха. Если в компании может быть комната для курения, то почему бы не завести комнату для смеха?»

Я сомневаюсь, что в ближайшее время IBM заведет у себя комнату смеха (впрочем, многие усомнились бы, что сотрудники «Fortune Global 500» станут платить деньги, чтобы играть в «лего»). Но кажется вполне очевидным, что в эпоху изобилия смех дает нам то, чего не может дать левое полушарие. А игровая этика в широком смысле слова способна укрепить и облагородить рабочую этику. Игры дают серию уроков целостного сознания новому поколению работников и уже породили целую индустрию, в которой оказываются востребованными некоторые ключевые способности Концептуального века. Юмор включает в себя многие стороны комплексного мышления, столь необходимого в эпоху автоматизации и аутсорсинга. А самый обычный смех – путь к радости, которая, в свою очередь, повышает творческий потенциал человека, эффективность его работы и способность к сотрудничеству.

«Ограниченный мозг – это технология, – сказал мне Катария, когда мы закончили завтракать, а часовая стрелка близилась к полудню. – Сделал то – получил то. Сделал это – получил это. Математика. А смех, на мой взгляд, – божественная математика. В ней дважды два – не четыре. В ней дважды два – шестьдесят четыре».

И он засмеялся.

Простой способ сделать свою жизнь чуть веселее – это посетить клуб смеха. Их число растет такими ошеломляющими темпами, что наверняка найдется какой-нибудь неподалеку (перечень этих клубов можно найти на интернет-сайте йоги смеха). Доктор Мадан Катария, этот гуру хохота, написал книгу, сделал видео и DVD «Смех без причины», в которых объясняются основы йоги смеха, а также ее теория и подтверждающая научная база. Эти материалы для чтения и представления сделают вас беднее примерно на тридцать долларов. Но сами клубы – бесплатные. Как говорит Катария, «никаких заявлений, никаких взносов, никакой суеты». Кроме того, весной обязательно не забудьте про Всемирный день смеха, который празднуется в первое воскресенье мая. И повторяйте за мной: «Хо-хо! Ха-ха-ха!» (См.: www.laughteryoga.com.)

В главе 2 мы познакомились с проектом «Радуга» – альтернативным SAT’ом, разработанным йельским профессором Робертом Штернбергом и призванным оценить способности целостного сознания. В одном из заданий этого анти-SAT’а нужно сделать подписи к карикатурам из «Нью-Йоркера». Попробуйте заняться этим делом сами, а лучше всего – с кем-то в компании. Выберите пять-шесть карикатур из «Нью-Йоркера». Вырежьте их, подписи чем-нибудь прикройте и покажите своим приятелям. Предложите им самостоятельно придумать подписи к картинкам. Вы сами удивитесь, какое это увлекательное и веселое занятие. (А кроме того, хорошая тренировка для конкурса подписей к карикатурам, который проводится на последней странице в каждом выпуске «Нью-Йоркера».) Если вам интересно, откуда взялась эта игра, или вас в принципе интересуют остроумные карикатуры, полистайте книгу «Голый карикатурист», которую написал Роберт Манкофф, редактор отдела карикатур в «Нью-Йоркере». (А если вас все это зацепит всерьез, посмотрите вышедшую под его редакцией книгу «Полное собрание карикатур „Нью-Йоркера“», к которой прилагается компакт-диск со всеми 68 647 карикатурами, когда-либо опубликованными в журнале.) Манкофф говорит, что хорошая подпись должна быть «ритмичной, лаконичной и неожиданной». А содержащийся в них юмор основан на определенной правополушарной чувствительности. «Большинство карикатур или смешных задумок, – пишет он, – включают в себя элемент странных сочетаний. Это концептуальное смешение и наложение категорий, которым сопротивляется сознательный разум, но которые абсолютно необходимы для создания новых идей. Можно изложить эту мысль более провокационно: представьте себе, что две идеи встретились и переспали друг с другом».

Джеймс Торсон, профессор университета Небраски в Омахе, разработал многоуровневую шкалу для измерения чувства юмора; и ученые, и практикующие врачи пользуются ею, чтобы определить, насколько тот или иной человек склонен к веселью. В этом тесте задаются вопросы вроде «пользуетесь ли вы юмором, чтобы справиться с трудностями?» и «считают ли вас остряком ваши друзья?». Исследования Торсона показали: «Люди с высокими результатами по многоуровневой шкале юмора, меньше склонны к депрессии и обладают большей целеустремленностью, чем те, у кого с юмором хуже». Проверьте себя и узнайте, где находитесь вы. (См.: tinyurl.com/6t7ff.)

Изобретение и игра часто идут рука об руку. Лучшие изобретатели любят играть. Лучшим игрокам свойственна изобретательность. Одно из мест, где можно понять эту взаимосвязь, – передвижная выставка Смитсонианского (Смитсоновского) института «Изобретай играючи», которая «посвящена параллелям между тем, как играют взрослые и дети, и творческими процессами, используемыми новаторами в науке и технике», а также исследует «всевозможные игровые состояния сознания, которые лежат в основе изобретения». Выставка будет передвигаться по Соединенным Штатам еще несколько лет. Если же вы не сможете ее посетить, зайдите на великолепный сайт «Изобретай играючи». (См.: www.inventionatplay.com.)

Вы должны понять, что такое видеоигры. Я не шучу. Вы действительно должны. А значит, если вы не сможете отличить джойстик от рулета с джемом, потратьте время, чтобы сориентироваться в мире игр, в которые играют на компьютерах, в Сети или на специальных приставках, таких как «Геймбойз» или «Плейстейшн». Расспросите своего ребенка. Расспросите детей соседей. Сходите в магазин электроники, где обычно выставлены игры, и попросите, чтобы вам их продемонстрировали. Вы не пожалеете. Может быть, вы даже «подсядете» на игры. Во всяком случае вы начнете понимать яркую новую грамматику, повествовательные модели и стиль мышления, которым учат эти игры. Дополнительные тонкости игрового мира вы поймете, пролистав любой из многочисленных журналов, посвященных играм. (Ищите их в отделах электроники, там же, где и сами игры.) А еще посетите перечисленные ниже веб-сайты, где есть толковые пояснения и некоторые фрагменты отличных игр.

Game Spot. Информативнейший сайт об играх – один из лучших. (См.: www.gamespot.com.)

Game Talk. Сетевое сообщество геймеров. (См.: www.gametalk.com.)

Game Zone. Подробный сайт с новостями и обзорами игр для любых платформ. (См.: www.gamezone.com.)

Newsgaming. Этот сайт, работающий на стыке игры и политического комментария, предлагает игры, основанные на текущих событиях. (См.: www.newgaming.com.)

Open Directory Project, Video Games. Внушительная подборка, включающая практически все хорошие игровые сайты и онлайновые игры. (См.: dmoz.org/Games/Video_Games/full-index.html.)

There. Этот сайт позиционирует себя как «онлайновое убежище». Вы становитесь кем-то из персонажей и живете вместе с другими игроками на прекрасном острове. Даже если это, что называется, «не ваш» формат, все равно стоит попробовать бесплатную версию, чтобы понять суть ролевой игры. (См.: www.there.com.)

Wireless Gaming Review. Этот сайт – великолепный источник информации по «беспроводным» играм – играм, в которые можно играть на мобильных телефонах и других беспроводных устройствах. Кроме того, на этом сайте многое выложено в открытом доступе. (См.: www.wgamer.com.)

Women Gamers. Крупнейший интернет-портал для геймеров-женщин; содержит традиционные обзоры и сведения о новых играх, а также важную информацию о новых течениях в этой индустрии. (См.: www.womengamers.com.)

Yahoo! Games. Этот сайт – хорошее введение в онлайновые игры; через него можно играть во что угодно – в нарды, канасту или «токи-токи-бум» – с игроками со всех уголков земного шара. (См.: games.yahoo.com.)

Лучший способ вступить в контакт со своим внутренним ребенком – это вывести его куда-нибудь поиграть. Поэтому вернитесь в школу… или хотя бы на детскую площадку. Зайдите на школьный двор, присядьте на скамейку и посмотрите, как играют настоящие дети. Быть может, их удивление перед миром и любопытство пробьет ваш иммунитет взрослости.

Если же вы захотите совместить приятное с полезным, проведите следующее рабочее совещание в начальной школе. Разговор о стратегических приоритетах приобретет совсем другой оттенок, если вы будете сидеть в классе со стендами, убеждающими вас соблюдать правила, не драться и вести себя хорошо. И если окажется, что такой ностальгический вариант не лишен смысла, устройте себе «день открытий» и сходите в детский музей. Вы не только получите возможность потрогать руками экспонаты, но еще и окунетесь в атмосферу детского веселья и учебы. Кроме того, такие места – еще один отличный вариант для деловых встреч и совещаний. Посмотрите веб-сайт Ассоциации детских музеев и поищите там ссылки на детские музеи во всем мире. (См.: www.childrensmuseums.org.)

Приходят в бар поп, раввин и мулла. Бармен поднимает на них глаза и спрашивает: «Это что такое? Анекдот?»

Ну да, анекдот. И, по-моему, довольно смешной. А почему он смешной? Немного поразмыслив над этим вопросом, вы потренируете те из ваших «мышц», что отвечают за игру. Когда в следующий раз услышите анекдот, посмейтесь (если есть над чем смеяться). А потом постарайтесь понять, что делает его смешным. Двусмысленность фразы? Звучание какого-то конкретного слова? Или какая-то другая особенность, относящаяся к способности правого полушария разрешать несовместимое?

Нет, от вас не требуется каждый раз объяснять, в чем смысл анекдота (я с уважением отношусь к вашей репутации). Но если вы посмотрите со стороны и разложите на составные части анекдот или остроумную фразу, то начнете лучше понимать, что заставляет нас смеяться – а еще важнее, что не заставляет.

Есть две новые беспроводные игры, которые специально придуманы для тестирования и развития П-ориентированных способностей. «Правополушарный рай» компании «Текмо» включает в себя двенадцать видов деятельности, которые определяют, какова ваша доминанта – право– или левополушарная. На момент выхода этой книги игру можно достать только в Японии, но скоро она должна появиться в Северной Америке и в Европе (см.: www.tecmogames.com). Назначение этой игры – стать «игрой для мобильных телефонов, максимально стимулирующей работу мозга по сравнению со всеми, когда-либо созданными»; в ней девять уровней все возрастающей сложности, которые проверяют способности вашего правого полушария. (См.: www.bluelavawireless.com.)

Глава 9 Смысл

В начале зимы 1942 года власти Австрии схватили и арестовали несколько сотен венских евреев, среди которых был молодой психиатр по имени Виктор Франкл. В то время он был восходящей звездой в своей области и разрабатывал новую теорию психологического здоровья. Виктор Франкл и его жена Тилли ожидали ареста, поэтому загодя позаботились о том, чтобы сохранить самое ценное из имущества. Еще до того, как в их дом вошла полиция, Тилли зашила в подкладку пальто Виктора рукопись книги, в которой он излагал свою теорию. Когда супругов отправили в Аушвиц, это пальто было на нем. Он не расставался с ним весь первый день в концентрационном лагере. Но на следующий день эсэсовцы заставили его раздеться, конфисковали всю одежду, и больше Франкл никогда не видел свою рукопись. Три года в Аушвице, а потом в Дахау, где его жена, брат, мать и отец погибли в газовой камере, Франкл восстанавливал текст, записывая на украденных клочках бумаги. И вот в 1946 году, через год после того, как войска союзников освободили концентрационные лагеря, из этих скомканных листочков появилась книга, которой суждено было стать одной из самых значительных и неувядающих работ прошлого столетия, – книга «Человек в поисках смысла»[214].

В своей книге Франкл рассказал, как ему удалось выжить, несмотря на непосильный труд, садистскую охрану и скудную пищу. Однако его книга – нечто большее, чем рассказ о человеке, выжившем в нечеловеческих условиях. Эта книга – окошко в человеческую душу и руководство по поиску смысла жизни. На основе собственного лагерного опыта и того, что пережили и чувствовали другие узники, Франкл доработал теорию, которую начал создавать еще до ареста. По его мнению, «человек главным образом стремится не к тому, чтобы получить удовольствие или избежать боли, а к тому, чтобы увидеть смысл своей жизни»[215]. Главное наше побуждение, мотивационный двигатель, который придает силы человеческому существованию, – это поиски смысла. Подход Франкла, который он назвал «логотерапией» – от слова «логос», по-гречески означающего «смысл», – быстро стал влиятельным направлением в психотерапии.

И Франкл, и другие узники сумели найти смысл и цель жизни даже в невообразимо страшных условиях концентрационного лагеря. (Одно из моих любимых мест в книге Франкла: «Я понял, как человек, у которого на этом свете не осталось ничего, может познать блаженство, пусть хотя бы на краткое мгновение, в мысленном общении с теми, кого он любит».) Франкл показал, что смысл возможен вопреки страданиям – точнее говоря, иногда смысл может родиться из страдания. Но при этом он подчеркивает: для того, чтобы обрести смысл жизни, вовсе не обязательно страдать. Все мы находимся в поисках смысла, а открывает нам его сочетание внешних обстоятельств и внутренней воли.

Последний тезис – ключ ко всей книге, который не теряет актуальности по сей день. В первые годы двадцать первого столетия несколько факторов создали такие условия для поисков смысла, что прежде ничего подобного нельзя было вообразить. Во-первых, при всей актуальности проблемы нищеты и других социальных бедствий, большинство людей, живущих в развитых странах, избавились от настоящих страданий. Как я объяснял в главе 2, мы живем в эпоху изобилия, и наши жизненные стандарты таковы, что не имеют аналогов в истории человечества. Освободившись от борьбы за существование, мы можем позволить себе роскошь посвятить более значительную часть своей жизни поискам смысла. И если даже Франкл, как и другие узники концлагерей, смог увидеть высший смысл, работая в Аушвице, мы в своей жизни, полной комфорта и изобилия, тоже справимся с этой задачей.

Действуют и другие обстоятельства. Как я писал в главе 3, поколение, рожденное в период «Бэби-Бума», вот-вот совершит демографический прорыв. У среднестатистического представителя этого поколения бóльшая часть жизни осталась за плечами, и это подталкивает его к духовным исканиям и переоценке ценностей. Призрак терроризма напоминает нам о бренности земного существования и острее ставит вопрос о его смысле.

Технический прогресс продолжает свое неумолимое движение, заваливая нас информацией и изобилием возможностей. Все эти факторы, объединившись, породили мощнейший ураган обстоятельств, делающих поиск смысла реальностью, а желание найти его – шестой существенной категорией Концептуального века.

Роберт Уильям Фогель, лауреат Нобелевской премии по экономике (см. главу 2), называет эту тенденцию «Четвертым великим пробуждением». Он пишет: «Духовное (или нематериальное) неравенство сейчас стало не менее (а то и более) серьезной проблемой, что и материальное»[216]. В этих словах эхом отзывается то, что за полвека до того писал Франкл: «У людей достаточно всего для жизни, но им не для чего жить; у них есть средства, но нет смысла»[217]. Рональд Инглхарт, известный политолог из Мичиганского университета, занимающийся мониторингом и сравнением общественного мнения в десятках стран, тоже обнаружил нечто подобное. Каждый раз, когда он проводит исследование «Обзор мировых ценностей», оказывается, что респонденты все больше интересуются духовными, нематериальными вещами. Согласно одному из последних опросов, пятьдесят восемь процентов американцев говорят, что они часто думают о смысле и предназначении жизни. Существенное, хотя и чуть меньшее число немцев, британцев и японцев утверждают то же самое[218]. Инглхарт полагает, что развитые страны находятся в середине процесса постепенной смены своих операционных принципов, «перехода от „материалистских“ ценностей (делающих акцент прежде всего на экономической и физической безопасности) к „постматериалистскому“ капиталу (делающему акцент прежде всего на самовыражении и качестве жизни)»[219]. Грегг Истербрук, американский журналист и автор проницательных работ, посвященных этой теме, формулирует ту же мысль более смело: «Переход от материальных запросов к нематериальным совершается в исторически беспрецедентных масштабах, затрагивая сотни миллионов человек, и в конечном счете может быть назван главным культурным сдвигом нашего времени»[220].

Как бы мы ни назвали это явление – «четвертым великим пробуждением», расцветом «постматериалистских» ценностей или «нематериальными запросами», суть дела от этого не меняется. Поиски смысла стали главным аспектом нашей деятельности и жизни. Такие поиски – задача не из легких. Нельзя купить поваренную книгу с рецептом смысла жизни или открыть пакет с порошком смысла, залить его кипятком и помешать. Однако для людей, семей и организаций есть два практических, «целостных» способа приступить к этому поиску: серьезно относиться к духовности и серьезно относиться к счастью.

Последним на сцену выходит невысокий человек в бордовом одеянии и красных сандалиях. Когда он появляется из-за кулис, аудитория молча встает в знак уважения к нему. Он лучезарно улыбается, приветствует собравшихся и садится, скрестив ноги, на пустое кресло, которое уже ждет его. Этот человек, которого я пытаюсь разглядеть с заднего ряда битком набитой аудитории на тысячу триста мест в Массачусетском технологическом институте, заставил всех присутствующих (среди них – Ричард Гир, сложивший руки в жесте «намасте», и Голди Хоун, руки которой скользнули по бокам) встать в знак восхищения. Этот человек – Тензин Гьяцо, он же четырнадцатое воплощение Будды Сочувствия, он же далай-лама, лауреат Нобелевской премии, лидер Тибета в изгнании и «рок-звезда» духовного мира. Человек, который следующим вечером соберет в бостонском Флит-Центре тринадцать тысяч восторженных поклонников.

Что же далай-лама делает в Массачусетском технологическом институте? Он участвует в конференции «Изучение сознания» – двухдневные дебаты о влиянии науки на буддизм и буддизма на науку. Каждый день утром и вечером на стульях, выставленных на сцене, рассаживались ученые в строгих профессорских костюмах и монахи в ярко-красных и шафрановых одеяниях – яркая иллюстрация того, как разум делится хлебом с духом, как левая и правая стороны коллективного разума устраивают совет на нейтральной территории. Пятнадцать лет назад далай-лама стал приглашать ученых в свою резиденцию в индийском Дхармсале. Ему было интересно, что знают о работе мозга ученые, а им было любопытно, что происходит в мозгу у человека, добившегося почти сверхъестественных результатов в духовной медитации и трансцендентном опыте. Ближайшие полтора десятилетия такие ученые, как Ричард Дэвидсон из университета в Висконсине, стали помещать монахов в МРТ-аппараты (вроде того, в который попал и я, см. главу 1) и делать снимки их мозга в состоянии медитации, чтобы расширить знания об эмоциях, внимании, психических образах и других когнитивных способностях. Такие монахи, как Метью Рикард (по образованию – молекулярный биолог), стали читать научные труды, чтобы понять принципы работы сознания, а возможно, и природу души. Конференция, которую я посетил, была их первым публичным форумом – своего рода первый выход в свет. «У науки с буддизмом много общего, – сказал далай-лама тем из нас, кто остался на пресс-конференцию после основной части, – ведь они исследуют природу реальности и имеют общую цель – уменьшить страдания рода человеческого».

Все, что происходило на конференции – бесчисленные дебаты и планы будущих исследований, – возможно, не так важно, как сам факт: такая конференция состоялась. Даже Массачусетский технологический институт стал воспринимать духовность серьезно. Как сказал публике известный специалист по молекулярной биологии Эрик Ландер, наука – всего лишь один из способов познания реальности. Представители самых разных сфер все чаще признают, что духовность не сводится к религиозности, а представляет собой более широкий интерес к поиску жизненного смысла и предназначения, являясь фундаментальной категорией человеческого существования. И действительно, сама способность к вере (опять-таки не к отправлению религиозных обрядов, а к вере во что-то более высшее, чем мы сами) вполне может быть заложена в нашем сознании. И неудивительно, что локализована она, скорее всего, в правом полушарии. Майкл Персингер, нейробиолог из Лорентийского университета в Онтарио, провел серию экспериментов (во многом небесспорных) с прибором, который позже назвали «шлем Бога». Персингер надевал этот шлем на голову испытуемого и погружал его правое полушарие в слабое поле электромагнитных излучений. Многие из тех, кто был подсоединен к аппарату, утверждали, что чувствовали присутствие Бога или ощущали свое единство со всем сущим, что еще раз заставляет предположить: духовный и мистический опыт и мысли вполне могут быть частью нашей нейрофизиологии[221]. А Эндрю Ньюберг из Пенсильванского университета сканировал мозг монахов-католиков, когда они в своих медитациях доходили до точки религиозного экстаза и остро переживали свою связь с Богом. Его снимки показали, что в такие моменты участки мозга, отвечающие за самосознание, проявляют меньшую активность, таким образом способствуя ощущению человеком своего единства с чем-то большим. Работы этих и других специалистов дали толчок к возникновению новой дисциплины – нейротеологии, исследующей взаимосвязи между работой мозга и духовным опытом. Как выразился нейробиолог из Калифорнийского технологического института Стивен Кварц: «Изучение нашего биологического устройства делает все более явным тот факт, что мы – существа социальные, занятые поисками смысла и испытывающие потребность в переживании своей связи с другими и жизненного предназначения»[222].

И уж, по крайней мере, мы должны серьезно относиться к духовности потому, что уже продемонстрировано ее влияние на нашу жизнь, которая становится лучше – и в этом, пожалуй, заключается главная ценность духовного опыта в условиях, когда многие из нас уже насытились (а то и перенасытились) в своей жажде материального. Многие недуги современной жизни – стресс, сердечные заболевания и так далее – смягчаются при обращении к духу. Согласно исследованиям, проведенным в университете Дьюка, у людей, которые регулярно молятся, кровяное давление в среднем ниже, чем у тех, кто этого не делает. Ученые из университета Джонса Хопкинса обнаружили, что регулярное посещение церковных служб снижает риск смерти от инфаркта и некоторых раковых заболеваний, а также вероятность самоубийства. Другие исследования показали, что женщины, для которых главное – смысл и цель жизни, имеют более высокое содержание клеток, защищающих их организм от вирусов и развития некоторых видов раковых клеток. Есть и такие исследования, которые показали, что вера в высшее предназначение жизни снижает риск сердечных заболеваний. Исследование, проведенное в Дармут-колледже, продемонстрировало, что один из факторов, влияющих на выживание пациентов, перенесших операцию на открытом сердце, состоит в том, насколько сильно они полагаются на веру и молятся. Люди, регулярно посещающие церковь (а также синагогу или мечеть), живут дольше – даже с учетом массы других биологических и поведенческих параметров[223].

Это область коварная и вызывающая много споров, и отчасти потому, что тут пасется великое множество шарлатанов. Если человек, больной раком или сломавший конечность, будет полагаться исключительно на духовность, то результаты могут быть катастрофическими, но, увы, заслуженными. Однако подход, характерный для целостного сознания (Л-ориентированный разум, помноженный на П-ориентированную духовность), может быть вполне эффективным. Как я уже писал в главе 3, больше половины медицинских факультетов предлагают курсы по связям между медициной и духовностью. Согласно данным «Ньюсвик», «семьдесят два процента американцев утверждают, что были бы рады поговорить о вере со своим врачом»[224]. Это побуждает некоторых врачей записывать «духовную историю» пациентов – спрашивать, находят ли они утешения в религии, состоят ли в какой-то религиозной общине, видят ли в своей жизни высокий смысл. Конечно, это весьма деликатная тема. Однако, доктор Гарольд Кёниг из университета Дьюка в интервью «Релижн Ньюс Сёрвис» сказал: «Мы оказались там же, где были двадцать лет назад, когда докторов просили фиксировать сексуальную историю пациентов». По оценкам Кёнига, регистрацией духовной истории пациентов в той или иной форме занимается от пяти до десяти процентов терапевтов Америки[225]. Как и в случае с нарративной медициной, союз здравоохранения и духовности – это частный аспект более общей тенденции: относиться к каждому пациенту как к целостной личности, а не как к сосуду, в котором живет конкретная болезнь.

Кроме того, к духовности стали серьезнее относиться на предприятиях и организациях. Раз уж в Концептуальном веке доминируют «постматериалистские ценности» и «нематериальные запросы», то закономерно, чтобы этот феномен проявлялся там, где мы проводим бóльшую часть своего времени, – на рабочем месте.

Пять лет назад Иан Митрофф, профессор Школы бизнеса Маршалла Южнокалифорнийского университета, и Элизабет Дентон, бизнес-консультант, опубликовали отчет под названием «Духовный аудит корпоративной Америки». Они опросили около сотни менеджеров о духовности на рабочих местах и пришли к довольно неожиданным заключениям. Большинство опрошенных понимало «духовность» примерно одинаково: не принадлежность к определенному вероисповеданию, а «общее стремление найти смысл и предназначение своей жизни». Но опрошенные были настолько обеспокоены тем, как бы способы выражения духовности на рабочем месте не обидели их коллег (представителей самых разных конфессий), что очистили свой лексикон от всего, что касается этой тематики. При этом, как выяснили Митрофф и Дентон, сотрудники фирм хотели бы обозначить на своих рабочих местах свои духовные ценности (и тем самым показать, что они присутствуют там «целиком», а не как часть социального маскарада), но стесняются это делать. Когда читаешь их отчет, можешь чуть ли не физически представить себе эту реку духовного поиска, готовую затопить коридоры офисов. В этом-то все и дело: если бы компании давали этим духовным исканиям возможность реализоваться, их дела, скорей всего, пошли бы намного лучше. Ведь одновременно Митрофф и Дентон выяснили, что компании, которые признают духовные ценности и ставят их в один ряд с задачами предприятия, добиваются бóльших успехов, чем остальные. Иными словами, духовность, получившая пропуск в офисное здание, не будет отвлекать сотрудников от их прямых обязанностей. Скорее наоборот – поможет их выполнять.

Если это осознают в сколько-то значимом числе компаний, мы, скорей всего, станем свидетелями усиления духовного начала в бизнесе: сотрудник той или иной структуры будет требовать от нее не только денег, но еще и духовного смысла. Согласно одному недавнему опросу, более трех из пяти взрослых американцев уверены, что ощущение духовного смысла в работе улучшило бы их пребывание на рабочем месте. Семьдесят процентов респондентов, отвечавших на вопросы в рамках ежегодного исследования менеджмента, проводимого британским аналитическим центром Роффи Парка, сказали, что им бы хотелось, чтобы в их работе было больше высокого, духовного смысла. А за последние несколько лет возникли группы типа «Ассоциации Духа на работе» и ежегодная международная конференция «Дух в бизнесе».

Кроме того, развивается бизнес, обслуживающий духовную сферу, – коммерческие предприятия, помогающие ищущей высшего смысла части населения удовлетворять свои потребности в трансцендентном. Вспомним свечное производство, о котором шла речь в главе 2. Заодно вспомним о расцветших пышным цветом студиях йоги, евангелических книжных магазинах и «зеленых» продуктах, начиная от «Тойоты Приус» и заканчивая косметикой «Боди шоп». Рич Карлгаард, проницательный издатель «Форбса», утверждает, что это показатель нового этапа в развитии бизнеса. Сначала, в 1990-х, произошла революция качества. Потом совершилось то, что Карлгаард называет «революцией дешевизны», – резко снизились цены на товары и люди во всем мире приобрели мобильные телефоны и получили доступ в Интернет. «Что дальше? – спрашивает он. – Смысл. Предназначение. Более глубокое переживание жизни. Называйте это каким угодно словом или выражением, но знайте, что потребитель все больше и больше заинтересован в этих качествах. Помните Абрахама Маслоу[226] и Виктора Франкла. Стройте на этом свой бизнес»[227].

«За счастьем, – писал Виктор Франкл, – нельзя гоняться, все должно произойти само собой». Но из чего рождается счастье? Этот вопрос дразнил человеческий род с тех пор, как он возник и появилась возможность его дразнить. Но лишь сейчас психология нашла хоть какие-то ответы на этот вопрос – в большой степени благодаря работам Мартина Селигмана, профессора Пенсильванского университета и основателя «позитивной психологии» (автора книги «Новая позитивная психология». – Ред.).

Бóльшую часть своей истории академическая психология ориентировалась на что угодно, но только не на счастье. Она изучала расстройства, нарушения, синдромы и, как правило, игнорировала то, что приносит человеку чувство удовлетворения. Однако когда в 1998 году Селигман взял в свои руки бразды правления Американской психологической ассоциацией, он стал медленно разворачивать корабль в этом направлении. Его собственные исследования, как и исследования других ученых, заинтересовавшихся чувством удовлетворения и благополучием, приоткрыли завесу тайны над тем, что делает людей счастливыми – и заставили общество в целом серьезнее относиться к человеческому счастью.

Согласно Селигману, счастье – результат взаимодействия целого ряда факторов. Отчасти оно имеет биологическую природу: все мы при рождении получаем более или менее заданный уровень удовлетворенности жизнью, то есть генетически запрограммированный. Кто-то из нас тянется к пессимистическому краю спектра эмоций, кто-то – к оптимистическому. Однако все мы можем научиться достигать максимальных точек отпущенного нам диапазона – тех, где может «произойти» счастье. Согласно Селигману, человек чаще всего чувствует себя счастливым, если дело, которым он занимается, приносит ему удовлетворение, если он избегает негативных событий и эмоций, если состоит в браке, если интенсивно общается с другими людьми. Кроме того, важны умение благодарить, умение прощать и чувство оптимизма. (А вот от чего, согласно этим исследованиям, абсолютно не зависит «коэффициент» счастья – так это от уровня доходов, образования и климата, в котором вы живете.)

Правильно распорядившись перечисленными факторами, можно прийти к тому, что Селигман называет «приятной жизнью», при которой человек испытывает позитивные эмоции по отношению к прошлому, настоящему и будущему. Однако «приятная жизнь» – лишь одна из ступеней в гедонистической лестнице. Уровнем выше находится «хорошая жизнь» – в ней человек использует свои «значимые сильные стороны» (то, что ему блестяще удается), чтобы достичь удовлетворения в главных сферах жизнедеятельности. Ему удается превратить работу из «умирания с понедельника по пятницу», как выразился Стадс Теркель[228], в призвание. Реализуя свое призвание, человек достигает состояния удовлетворения, потому что занимается своим делом ради самого этого дела, «а не ради материальных выгод, которые оно приносит, – утверждает Селигман. – Чувство удовлетворения, которое несет с собой профессиональная самореализация, в ближайшем будущем, по всей видимости, потеснит материальные запросы как основной стимул для работы». «Хорошая жизнь» благоприятна и для бизнеса. «Чем счастливее человек, тем больше результатов и дохода приносит его деятельность», – пишет Селигман. Недавно стала зарождаться целая школа менеджмента, построенная на принципах позитивной психологии.

Однако «хорошая жизнь» – не конечное звено цепочки. «Существует и третья форма счастья, к которой стремятся все, и это стремление есть стремление к высшему смыслу… это знание своих сильных сторон и умение пользоваться ими ради служения чему-то более значимому, чем ты сам»[229]. При такой характеристике выход за пределы своего «я» практически не отличается от того, чем занимаются монахи во время своих медитаций. Изобилие и всеобщее процветание дают людям возможность приступить к таким поискам. Чем больше людей пойдут по такому пути, тем быстрее смысл переместится в центр наших жизней и нашего сознания.

Самая продаваемая книга по бизнесу последнего десятилетия – притча «Кто украл мой сыр?»[230], проданная в миллионах экземпляров по всему миру. В ней рассказывается о двух похожих на мышей созданиях по имени Хм и Хо. Они живут в лабиринте и любят сыр. Много лет они находили сыр в одном и том же месте, но однажды, проснувшись, увидели, что их любимый чеддер пропал. Да-да, кто-то украл их сыр. Хм и Хо реагируют на это открытие по-разному. Нытик Хм хочет подождать, пока им вернут сыр. Хо, существо беспокойное, но настроенное реалистически, хочет отправиться в путешествие по лабиринту, чтобы найти другой сыр. В конце концов Хо убеждает Хм, что проблему нужно активно решать, а не ждать, пока она чудесным образом решится сама. После этого маленькие существа жили долго и счастливо (или, по крайней мере, пока их сыр не украли снова). Мораль этой истории такая: перемены в жизни неизбежны, и когда приходит их время, самое мудрое – не плакать и переживать, а осознать случившееся и действовать по ситуации.

Ничего не имею против общего замысла книги «Кто украл мой сыр?», но к основной метафоре у меня есть претензии. В Концептуальном веке Азия и автоматизация, фигурально выражаясь, постоянно крадут наш сыр. Однако в эпоху изобилия наш лабиринт совсем не таков, каким он описан в этой книге.

Лабиринты бывают двух видов, в массовом сознании они часто смешиваются, хотя различия между ними огромны. Лабиринт первого типа (именно он описан в книге) – это множество разделенных и сбивающих с толку проходов, большинство из которых ведут в тупик. Когда вы заходите в него, ваша задача – выбраться оттуда и желательно как можно скорее. Лабиринт второго типа – это полосы для прогулок, расположенные в форме спирали. Когда вы заходите в такой лабиринт, то должны идти, пока не дойдете до середины, там остановиться, развернуться и пойти обратно по любой дорожке, которую сами выбрали. Лабиринты первого типа – логические головоломки, лабиринты второго – разновидность подвижной медитации. Лабиринты первого типа сбивают с толку, второго – помогают сосредоточиться. В лабиринте первого типа можно заблудиться, в лабиринте второго типа – забыться. Лабиринты первого типа требуют участия левого полушария, лабиринты второго типа – участия правого.

Сейчас в Соединенных Штатах более четырех тысяч общественных и частных лабиринтов. Их популярность растет; это происходит в силу множества причин, которые я уже рассматривал и в этой главе, и в других частях книги. «В эпоху, когда многие американцы в поисках духовного опыта и утешения смотрят поверх церковных кафедр, все больше людей заново открывают для себя лабиринты как путь к молитве, самоанализу и духовному исцелению», – пишет «Нью-Йорк Таймс»[231]. Их можно найти где угодно – на центральных площадях швейцарских городов, в пригородах Англии, в общественных парках от Индианы и штата Вашингтон до Дании, в университетах Северной Калифорнии и тюрьмах Южной Калифорнии, в культовых сооружениях, в Церкви Риверсайд на Манхэттене, в Национальном кафедральном соборе в Вашингтоне, в методистских церквях в Олбани, в Унитарианской церкви в Сан-Хосе и в синагоге в Хьюстоне[232]. Кроме того, лабиринты начинают появляться в больницах и других медицинских учреждениях. Например тот, что вы видите на фотографии на стр. 295, находится в Медицинском центре Бейвью при университете Джона Хопкинса в Балтиморе.

Этот лабиринт, по которому мне довелось недавно утром прогуляться, сложен из квадратных камней размером десять на десять сантиметров. Восемь концентрических кругов, образованных белыми камнями, близкими по размеру, окружают центральную зону примерно шестидесяти сантиметров в диаметре. На нескольких камнях по внешнему кругу выбиты слова: «Творить», «Верить», «Мудрость», «Доверять». Часто посетители выбирают одно из этих слов и повторяют его, как мантру, пока идут по кругу к центру. Я начал свою прогулку по этому лабиринту с того, что пошел налево и прошел внешний круг. Оглядевшись по сторонам, я увидел с одной стороны здания медицинского центра, а с другой – автомобильную парковку. И совершенно ничего трансцендентного. Ну и чувство было такое, словно я просто прошел по кругу. Поэтому я начал заново. Чтобы не отвлекаться, я смотрел себе под ноги. Я сосредоточился на двух изогнутых линиях, ограничивающих мою тропинку, и начал идти, причем как можно медленнее. Вокруг изгибались линии. И через какое-то время у меня возникло ощущение, что я еду на машине по длинному пустому шоссе. Мне не требовалось быть особенно внимательным, поэтому мой разум ускользнул в какое-то другое место, и это внезапно вызвало чувство покоя. Пережитые мною чувства (что, пожалуй, неудивительно) напоминали ощущения от курсов рисования (см. главу 6) и клуб смеха (см. главу 8). Этот опыт блокировал во мне Л-ориентированное мышление. «Лабиринт – лазейка для правого полушария, – говорит Дэвид Толзман, который оформил и создал лабиринт в университете Джона Хопкинса. – Пока левое полушарие сосредоточено на хождении по дорожке, правое полушарие получает свободу мыслить творчески».

Человек, который нанес больше всего лабиринтов на культурную карту мира, – доктор Лорен Артресс, англиканская священнослужительница из Церкви Благодати в Сан-Франциско. Несколько лет назад она посетила Шартрский собор во Франции, где в главном нефе по центру был выложен лабиринт диаметром в двенадцать с половиной метров. На момент ее визита лабиринт был заставлен стульями и не использовался уже двести пятьдесят лет. Артресс отодвинула стулья, прошла по лабиринту и принесла эту идею в Соединенные Штаты. Вдобавок она учредила миссию под названием «Verditas», обучающую церкви и другие организации создавать лабиринты и предоставляющую для их устройства все необходимое.

«Мы живем в таком левополушарном мире… А здесь мы имеем дело с абсолютно иным измерением, в котором нам надо освоиться, чтобы откликнуться на требования нового столетия», – говорит Артресс. Когда люди заходят в лабиринт, они «переключают сознание от линейного к нелинейному мышлению» и выпускают на свободу «глубинные, интуитивные, исконные элементы своего «я». Ничего подобного не происходит в лабиринтах первого типа, говорит Артресс. «Такой лабиринт позволяет человеку встретиться с новыми гранями своего „я“, отличающихся от обычного „с этим надо справиться“, „верю, что у меня все получится“». Даже очертания лабиринтов весьма показательны. «Круг – это архетип целостности, единство. Поэтому люди, заходящие в лабиринт, начинают мыслить свою жизнь как нечто цельное»[233].

Сейчас лабиринты существуют примерно в сорока больницах и медицинских центрах. Во многом это связано с теми же причинами, по которым в медицинский мир стали проникать эмпатия и нарративная медицина. Все чаще признают, что аналитический подход к лечению, оставаясь абсолютно необходимым, становится недостаточным, и новые методы, которыми когда-то пренебрегали, видя в них пляски «нью-эйдж», действительно помогают пациентам поправляться. Именно благодаря целостному подходу лабиринт был создан в медицинском центре университета Джонса Хопкинса, одном из лучших в мире медицинских учреждений. Его устроители хотели сделать уголок, который могли бы посетить и пациенты, и их родственники, и медицинский персонал, чтобы «отдохнуть телом и душой». Похоже, они добились своей цели. У входа в лабиринт лежат две потертые тетрадки, в которых посетители лабиринта оставляют отзывы. Эти записи свидетельствуют: прогулки по нему дают чувство уединения и помогают в поисках смысла. Врачи и медсестры описывают свои прогулки по лабиринту после трудного и изматывающего рабочего дня. Родственники пациентов пишут, как они приходили сюда, чтобы помолиться, подумать и отвлечься, пока их родным делали операции. А еще в этих тетрадях есть трогательные истории, которые оставили сами пациенты – например, эта запись была сделана за несколько дней до моего посещения:

Лабиринты конечно же не спасут мир. Но его не спасет и любое из шести чувств, о которых я говорил в этой книге. Предстоящий переход от Информационного века к Концептуальному, движение от пейзажа, созданного Л-ориентированным мышлением к пейзажу, созданному П-ориентированным, добавление способностей к прекрасному и сердечному в нашей склонности мыслить логически и анализировать – все это будет непросто. Но все, что стóит внимания, дается непросто. Быть может, смысл именно в этом. Как мог бы сказать Виктор Франкл, идеальная жизнь – это не гонка за сыром, продиктованная страхом. Скорее прогулка по лабиринту, когда целью становится само путешествие.

Благодарность – эффективная вещь. Чувство благодарности делает человека счастливее и помогает в обретении смысла жизни. Именно поэтому Мартин Селигман, о работах которого я писал выше, пропагандирует «визиты благодарности». Делается это так: вы вспоминаете о человеке, который был добр или великодушен по отношению к вам, но которого вы как следует не поблагодарили. Вы пишете подробное «благодарственное письмо» этому человеку, детально объясняя, за что именно вы ему благодарны. Потом приходите к нему и зачитываете это письмо вслух. Селигман утверждает, что эффект от этого ритуала колоссальный: «Когда людям наносят визиты благодарности, у них на глазах выступают слезы. Для обоих участников это очень трогательное событие».

Исследования Селигмана, как и работы все большего числа ученых, изучающих позитивную психологию, предполагают, что благодарность – ключевой компонент личностного счастья. Люди, чувствующие благодарность за какие-то события из прошлого, сосредотачивающиеся на сладких минутах победы, а не на горьких разочарованиях, обычно бывают больше удовлетворены настоящим. Визит благодарности, говорит Селигман, – эффективный способ «усилить интенсивность, продолжительность и частоту позитивных воспоминаний».

Еще одна причина, чтобы сделать такой визит, – в том, что он может создать цепную реакцию. Люди, которых поблагодарили, часто начинают думать: а есть ли в их жизни человек, которого они никогда не благодарили. Тогда они в свою очередь совершают такое же паломничество, те, кого они поблагодарили, – свое, и в итоге благодарность и ощущение счастья передаются словно по цепочке.

Две вариации этого ритуала – «благодарственный список» на день рождения и «благодарность на каждый день». Благодарственный список на день рождения – вещь простая. Раз в году, в свой день рождения, вы пишите перечень того, за что вы благодарны, причем количество пунктов должно соответствовать количеству лет, которое вам исполнилось. (Когда я сделал так на свое сорокалетие, в моем благодарственном списке было все что угодно: начиная от красного вина и заканчивая тем, что моим детям посчастливилось жить в свободной стране.) Ваш список должен увеличиваться на один пункт каждый год. Это значит: чем старше вы становитесь, тем больше появляется того, за что вы можете благодарить. Не выбрасывайте список и каждый год просматривайте его. Это принесет вам чувство удовлетворения, которое смягчит беспокойство по поводу того, что время уходит. «Благодарность на каждый день» – это способ встроить благодарность в ежедневное расписание. Раз в день, в определенный момент, подумайте о чем-нибудь одном, за что вы благодарны. Некоторые делают это перед сном, другие – во время какого-нибудь привычного занятия, например когда пьют утренний кофе, заправляют постель или делают первый шаг при выходе из дома. Возможно, кому-то из вас это упражнение в благодарности покажется чересчур слащавым. И все-таки попробуйте. Гарантирую: вы еще поблагодарите меня за это.

Об этом упражнении я услышал от Джима Коллинза, автора оглушительной книги «От хорошего к великому». Он советует окинуть беглым взглядом свою жизнь (и в особенности работу), а потом спросить себя: стали бы вы заниматься тем, чем занимаетесь сейчас, если бы у вас на счету в банке было двадцать миллионов долларов или если бы вы знали, что вам осталось жить всего десять лет? То есть, если бы вы унаследовали двадцать миллионов долларов без всяких условий, проводили бы вы свои дни так же, как проводите их теперь? Если бы вы знали, что вам осталось жить максимум десять лет, остались бы вы на своей теперешней работе? Если на эти вопросы вы ответите «нет», это повод задуматься. Нет, отрицательный ответ – не повод немедленно все бросать. Но сам подход остроумен, а ответы на эти вопросы на многое приоткроют вам глаза.

Собирая материал, я наткнулся на две анкеты, с помощью которых можно оценить свои духовные качества и подход к категории смысла. Обе методики оценивают не совсем то, что я подразумеваю под этим неоднозначным понятием. Но обе они любопытны, полезны и ими стоит воспользоваться.

Автор первой – доктор Ральф Пидмон из колледжа Лойола в Мэриленде. Он разработал то, что сам назвал «Шкалой духовной трансценденции». Во многом она напоминает другие тесты, о которых я говорил в предшествующих Портфолио. Вы отвечаете на серию вопросов, а когда закончите – подсчитываете очки, набранные в зависимости от ответов. Пидмон говорит, что «люди, набирающие высокие показатели по ШДТ, верят, что в жизни есть более общий план и смысл, нечто, выходящее за пределы нашего конечного существования… Те же, у кого показатели низкие, больше озабочены материальной стороной жизни и видят в ней не больше смысла, чем тот, который она представляет здесь и сейчас». (См.: www. evergreen.loyola.edu/~rpiedmont/STRS.htm.)

Второй тест, который называется Индекс базового духовного опыта (INSPIRIT), – результат труда доктора Джареда Касса из Лесли-колледжа в Массачусетсе. Он определяет уровень вашего духовного опыта, как и в целом чувство удовлетворенности жизнью, а потом оценивает корреляцию между двумя этими показателями. Например, когда я прошел этот тест, мне было сказано: «У вас высокая степень удовлетворенности жизнью, но едва ли духовность сыграла здесь серьезную роль». Повторяю: этот тест тоже не библия самопознания, но благодаря ему вы узнаете, насколько сильна роль духовности в вашем ощущении жизненного благополучия. (См.: www.tinyurl.com/5sz7u.)

Вы знаете, как сделать вашу жизнь более осмысленной, но у вас на пути стоят препятствия? Преодолейте их, проделав это простое упражнение.

Составьте список важных поправок, которые вы хотели бы внести в свою жизнь, и укажите то, что вам мешает.

А потом вернитесь к каждому пункту и замените слово «но» на слово «а».

Когда вы замените «но» на «а», это поможет вам перейти от конструкций «с извинениями» к конструкциям, нацеленным на решение проблем. Это грамматический аналог призыва «возьмись и сделай». Что же будет, если ничего не выйдет? По крайней мере, вы всегда сможете сказать: «Я хотел кое-что поменять в своей жизни, но то, что предлагает этот Пинк, ни черта не помогает».

Выберите один день в неделе и полностью его расчистите. Бросьте дела. Не отвечайте на электронную почту. Игнорируйте голосовую почту. Выключите мобильник. В большинстве западных религий существуют понятия «шаббат» или «воскресенье» – последний день недели, царство мира, размышлений и молитвы. К какой бы религии вы ни принадлежали, попробуйте соблюдать этот обычай. (Для этого, кстати, вообще не надо быть религиозным человеком. «Гражданский шаббат» зарядит вас энергией не хуже.) В качестве руководства возьмите книгу Уэйна Малера «Шаббат: Как посреди суматошной жизни отдохнуть и испытать чувство удовольствия и обновления». Если такой еженедельный ритуал не очень-то вам подходит, попробуйте альтернативный вариант, который предлагает Малер: «Пусть „воскресной паузой“ для вас станет какое-нибудь простое действие, которое вы выберете». Каждый раз, когда вы, к примеру, протягиваете руку к дверной ручке или телефонной трубке, «просто остановитесь, сделайте три неторопливых вдоха-выдоха, и только потом заходите в дверь или говорите „алло“». Какими бы краткими ни были такие «шаббаты» они могут стать важными вехами в нашей безумной жизни.

Рекомендовать книги о смысле – дело непростое. Очень многие в мировой литературе и религиозных текстах говорят именно об этом – что такое смысл и как его найти. Поэтому в моем рекомендательном списке нет ни классических романов, ни священных текстов. Если хотите, прочитайте Нагорную проповедь, главы из Пятикнижия и фрагменты из Корана. Если же вам нужны менее религиозные, более современные и практические руководства по поискам смысла, возьмите что-нибудь из этих превосходных книг:

Виктор Франкл. Человек в поисках смысла. Скажу просто: это одна из самых важных книг, которые когда-либо были написаны.

Мартин Селигман. Истинное счастье. Меня поражает, что такое большое количество людей не прочитало эту книгу и не впитало ее уроки. Она представляет собой идеальное введение в позитивную психологию и содержит всевозможные упражнения, которые помогут вам воплотить ваши обретения в действия и в собственную жизнь. (См.: www. authentichappiness.org).

Михай Чиксентмихайи. Теория потока. Если вы настолько поглощены повседневными заботами, что потеряли чувство пространства и времени, «Теория потока» станет важным элементом в поисках Смысла. Она послужит вам путеводителем.

По Бронсон. Что мне делать со своей жизнью? Все мы задавали кому-то этот вопрос, а По Бронсон заставил сотни американцев задать его себе. Он собрал богатый урожай трогательных, воодушевляющих и глубоких историй.

Эллен Лангер. Осмысленность. Многие из нас бездумно ковыляют по жизни, говорит гарвардский профессор Лангер. Нас засасывает текучка, и мы не замечаем ничего вокруг. Вырваться из этого замкнутого круга, пишет она, значит, найти дорогу к творческой и осмысленной жизни.

Его святейшество далай-лама. Говард К. Катлер, доктор медицины. Искусство быть счастливым. Далай-лама беседует с врачом Катлером и в цикле интервью объясняет свою философию жизни, развивая идею о поиске счастья как основном предназначении жизни. Очень хороши также две другие книги, связанные с этой: «Искусство быть счастливым на работе» (продукт сотрудничества далай-ламы и Катлера, вводящий буддистские принципы счастья в офисную жизнь) и «Деструктивные эмоции» (замечательный «научный диалог», который Дэниел Гоулман вел с далай-ламой во время конференции «Разум и жизнь» в 2000 году).

Я пробовал медитировать – у меня получилось очень скверно. Я подумывал заняться йогой, но я недостаточно гибок (по крайней мере, физически). А вот лабиринты неожиданно привлекли меня, причем настолько, что я подумываю, не завести ли когда-нибудь лабиринт на заднем дворе. Достоинства лабиринтов для меня – человека, которому трудно сконцентрироваться и усидеть на одном месте, – в том, что они требуют движения. А такая медитация в движении помогает успокоиться и сосредоточиться. Чтобы найти подходящий лабиринт, начните со следующих веб-сайтов:

Мировой указатель лабиринтов www.veriditas.labyrintsociety.org

Там вы можете задать в поиске свой город и страну и узнать, где находится ближайший к вам лабиринт.

Общество любителей лабиринтов www.labyrinthsociety.org

Эта группа, известная как TLS, имеет свой сайт с богатой информацией о лабиринтах. Кроме того, на сайте есть свой собственный, более краткий список лабиринтов, а также несколько отличных виртуальных лабиринтов.

Лабиринты www.labirynthos.net

Британская база данных обо всем, что связано с лабиринтами, а также хороший источник по лабиринтам в Великобритании.

Чтобы больше узнать про лабиринты, имеет смысл посмотреть две книги: Лорен Артресс «Идти по священному пути» и немецкого фотографа Юргена Хохмута «Лабиринты», богато иллюстрированную фотографиями.

Если в конце концов лабиринты не оставят вас равнодушными, вы можете найти всевозможные переносные лабиринты и материалы для их устройства. Один из лучших сайтов, предлагающий такую продукцию – www.labyrinthcompany.com, – именно они создали лабиринт, по которому я гулял в университете Джонса Хопкинса. Если же вы не готовы к тому, чтобы выложить на своей лужайке концентрические круги, имейте в виду: существуют «пальчиковые лабиринты», которые можно положить на ладонь или на колени и «ходить» по ним, проводя пальцем по желобкам. Как ни странно, это занятие успокаивает, но при этом вам не надо выходить из дому или офиса. (См.: www.relax45life.com.)

Большинство из нас может без запинки выдать, что мы считаем самым важным в жизни. Но совпадает ли реальность нашей повседневной жизни с тем, что мы говорим? Узнайте это с помощью одного упражнения, самого любимого у гуру планирования времени. Сначала напишите небольшой список того, что для вас является самым важным, – люди, занятия и ценности. Ограничьте перечень десятью пунктами. Потом возьмите свой ежедневник или календарик, подаренный страховым агентом, и проверьте, на что вы потратили последнюю неделю или месяц. Сколько часов вы посвятили каждому из жизненных приоритетов, которые сами для себя обозначили? Где вам удалось уравнять ценности с распорядком? А где заметен разрыв между тем, что вы декларируете, и чем на самом деле занимаетесь? Это упражнение поможет вам, не утратив честности в определении собственных приоритетов, наполнить свою жизнь большим смыслом.

Посмотрите на пятую страницу. (Ну посмотрите же! Я подожду.) Там, как и во многих книгах, вы найдете посвящение. Но зачем оставлять такую прекрасную возможность исключительно писателям? Почему кто-то еще (кто угодно – менеджер, агент по продажам, медсестра, даже бухгалтер) не может посвятить свой труд другому человеку?

Я нашел эту мысль в книге Наоми Эпел «Точка обзора» (оттуда же заимствован один пункт из Портфолио в главе 7). Эпел пишет: «Однажды я услышала, что Денни Гловер каждый свой выход на сцену посвящает какому-то человеку – это может быть Нельсон Мандела или старик, который охраняет двери на сцену, – но всякий раз он работает не для себя, а для кого-то другого. Эта установка придает смысл его игре и обогащает его работу».

То же самое можете сделать и вы. Посвящайте свою работу – презентацию, предложение о продаже, отчет – кому-то, кем вы восхищаетесь или кто для вас важен. Если вы будете мыслить свою работу как подарок, это добавит вашей повседневной деятельности больше смысла и значимости.

Продолжительность жизни растет, и многим из нас предстоит дожить до девяноста с лишним. Потратьте полчаса, представьте себе, что вам сейчас девяносто лет, попробуйте мыслить с высоты своих девяноста. Как выглядит ваша жизнь с такой отдаленной дистанции? Чего вы добились? Что сделали полезного? В чем раскаиваетесь? Это упражнение непростое и в интеллектуальном, и в эмоциональном смысле, однако польза от него огромная. И, быть может, оно поможет вам удовлетворить один из самых важных императивов Виктора Франкла: «Живите так, словно вы живете во второй раз, и в первый раз поступили так же неверно, как собираетесь поступить сейчас».

Послесловие

Итак, мы с вами рассмотрели массу тем. Надеюсь, что вы, читая книгу «Будущее за правым полушарием», получили не меньше удовольствия, чем получил я, сочиняя ее. А теперь, когда вы готовы шагнуть в Концептуальный век, позвольте на прощанье поделиться кое-какими соображениями.

Как я объяснил в главе 3, ваше будущее зависит от того, как вы ответите на три вопроса. В этой новой эпохе каждый из нас должен внимательно посмотреть на то, чем он занимается, и спросить себя:

1. Может ли кто-нибудь за границей выполнять это за меньшую плату?

2. Может ли компьютер сделать это быстрее?

3. Согласуется ли то, что я могу предложить, с нематериальными, трансцендентными потребностями эпохи изобилия?

Ответы на эти вопросы проведут разграничительную линию между теми, кто вырвется вперед, и теми, кто будет плестись в хвосте. Люди и организации, которые сосредоточат свои усилия на том, чего не могут сделать за меньшую плату работники знания в других странах, а компьютеры – быстрее, а также те, кто сосредоточится на удовлетворении эстетических, эмоциональных и духовных исканий в нашу эпоху изобилия, будут процветать. Тем, кто проигнорирует три этих вопроса, придется биться за существование.

К тому моменту, когда я закончил рукопись этой книги, две группы экономистов провели исследование, подтверждающее мою основную мысль. У. Майкл Сокс и Ричард Алм из Федерального резервного банка в Далласе изучили статистику по трудоустройству за десять лет и выяснили, что наибольшую прибыль получают там, где требуется «умение работать с людьми и эмоциональный интеллект» (например, дипломированные медсестры), а также «воображение и креативность» (например, дизайнеры). Франк Леви из Массачусетского технологического института и Ричард Мернейн из Гарвардского университета опубликовали превосходную книгу «Новое разделение труда: Как компьютеры создают новый рынок», в которой доказывают, что сейчас происходит процесс ухода от рутинной работы с помощью компьютеров. Появление персональных компьютеров и автоматизация коммерческой деятельности, говорят авторы, повысили ценность двух видов человеческих способностей. Первый тип – то, что они называют «экспертным мышлением»: умение «разрешать новые проблемы, для которых не существует стандартных решений». Второй тип – «комплексная коммуникация: умение убеждать, объяснять и иными способами передавать информацию в определенной интерпретации».

Таким образом, очевидно, Концептуальный век не за горами, и те, кто собирается выжить в нем, должны усовершенствовать свои способности, связанные с общей концептуальностью и глубоким проникновением, – способности, которые я описал выше. Ближайшее будущее и манит, и отпугивает одновременно. Заманчиво то, что рабочий рынок Концептуального века исключительно демократичен. Вы не обязаны создавать дизайн очередного мобильного телефона или открывать новый возобновляемый источник энергии. Будет чем заняться не только изобретателям, художникам и предпринимателям, но и множеству правополушарных профессионалов, наделенных воображением и эмоциональным интеллектом, – социальным педагогам, терапевтам-массажистам, школьным учителям, стилистам и талантливым торговым агентам. Более того, как я попытался показать, категории, востребованные Концептуальным веком – дизайн, сюжет, симфония, эмпатия, игра и смысл, – органические элементы человеческой натуры. Они живут в нас, и нам надо дать лишь маленький толчок, чтобы позволить раскрыться.

Отпугивает то, что наш мир движется бешеными темпами. Компьютеры каждый день становятся все мощнее, а всевозможные сети все плотнее опутывают мир. Китай и Индия превращаются в экономических гигантов. Материальное благосостояние в развитом мире продолжает расти. Это значит, что больше всех получит тот, кто будет быстрее шевелиться. Первая же группа людей, развивших в себе целостность сознания, кто доведет до совершенства свои способности, связанные с общей концептуальностью и глубоким проникновением, добьется ошеломляющих результатов. Остальные – те, кто движется медленнее или вовсе сидит на месте, – рискуют упустить свой кусок или, хуже того, лишиться того, что у них есть.

Выбор за вами. Этот новый мир сияет лучезарными возможностями, но он жесток к медлительности и негибкости ума. Я надеюсь, что эта книга и вдохновит вас на перемены, и обеспечит средствами для предстоящего путешествия. Я хотел бы узнать о том, что с вами произойдет. Если у вас есть история, которую вы хотели бы рассказать, или упражнение, которое могли бы предложить, дайте мне знать. Связаться со мной можно по адресу dpp@danpink.com.

Ну а пока – спасибо, что читали. Удачи вам в эпоху искусства и сердца.