Нуар

Общий план Эль-Джадира Январь 1945 года

Касабланка сдалась войскам генерала Паттона 10 ноября 1942 года. На следующий день части 2-й бронетанковой дивизии вошли в Эль-Джадиру. Ричард Грай вместе с другими смотрел на неторопливо ползущие по мокрым улицам боевые машины. Дождь шел уже третий день, тротуары ощетинились зонтиками, веселые американские парни бесцеремонно разглядывали первую в их жизни завоеванную страну. Местные жители встречали чужаков спокойно, без страха, но и без всякой радости. Веселились эмигранты – шумно, истошно, порой до откровенной истерики. На мостовой лежал сорванный портрет маршала Петена. По городу их уже снимали, но чаще не выбрасывали, а прятали подальше. Все еще могло перемениться…

Бывший штабс-капитан воспринял происходящее без особых эмоций. История шла единственно верной дорогой, статисты в светлых касках прибыли вовремя, минута в минуту. Освободителями они не казались, да и не были. Что бы ни написали в новостных сводках и толстых научных трудах, правда проста и скучна. Одна страна вновь напала на другую, коварно, без объявления войны. Франции Виши сочувствовать не хотелось, но Ричард Грай слишком хорошо помнил, сколько раз защитники заокеанской демократии еще будут высаживаться на чужих берегах. Эти, по крайней мере, борются с нацизмом, однако от Эль-Джадиры до Берлина слишком далеко.

Поначалу в городе мало что изменилось – если не считать снятых портретов. Местные чиновники честно выжидали, пока оформится власть. Лишь в январе следующего, 1943, года в Эль-Джадиру прибыли представители Французского Национального комитета. Вместе с ними появились вездесущие англичане, сразу же направившие своих контролеров в порт. Из города никого не выпускали, а вскоре начались аресты. Здесь не было безумной вакханалии всеобщей мести, которой еще предстояло начаться в освобожденной Франции. Марокко никто не освобождал, немцев здесь не было, и даже наиболее усердные сторонники Виши вовсе не считали себя виноватыми. Самых заметных, конечно, сместили и задержали, но с остальными разбирались осторожно. Времена были зыбкими. В близкой Касабланке генерал Жиро приказал бросить за решетку тех, кто перед высадкой американцев пытался поднять восстание против «законной власти». Поэтому представители Национального комитета занимались лишь делами слишком очевидными. Из Французского Марокко депортировали и выдали немцам несколько сот человек, главным образом из числа беженцев. История была у всех на слуху, поэтому виновных требовалось предъявить в наикратчайший срок. Тогда заговорили и о «ковчегах». Шум подняли прежде всего коммунисты – в числе преданных беглецов оказались весьма заметные фигуры из их руководства.

Ричард Грай дважды давал показания следователю, но ничем толком помочь не смог. Ночной Меркурий не оставил свидетелей. Следователь обратил внимание на любопытную деталь. Беженцы, уже преданные и обреченные, отзывались о проводнике как о необыкновенно чутком и добром человеке, которому сразу хотелось верить. Среди тех, кого он выдал, были не только коммунисты, но и прочие «левые», а также несколько активных сторонников лондонского комитета. Следователь даже предположил, что Меркурий специально формировал обреченные группы, не включая туда обычных беженцев. Вероятно, предатель работал не на спецслужбы Виши и даже не на Гестапо, а на немецкую военную разведку.

В марте 1943 года турецкий гражданин Ричард Грай был награжден Медалью Сопротивления – бронзовым кругляшом со все тем же Лотарингским крестом.

– Да, Деметриос, я тебя знаю, – согласился бывший штабс-капитан.

Первую рюмку он даже не почувствовал, словно воды хлебнул. Поморщился, налил по новой… Гость, успевший лишь пригубить, молчал. Сесть не рискнул, только облокотился о спинку кресла.

– Считай, за мое возвращение выпили. За что пьем вторую, Деметриос? За верную дружбу?

Рюмка в руках грека еле заметно дрогнула. Тот, кто вернулся, заметив, негромко хохотнул:

– Одобряешь? Пей, яду я не подмешивал. Знаешь, Деметриос, из всех, с кем я в городе имел дела, ты один остался. Выводы делать пока не буду, но за нашу дружбу выпью.

– Да, за дружбу! – скороговоркой повторил гость, глотая коньяк. Закашлялся, долго мотал головой, наконец, отдышавшись, посмотрел прямо в глаза:

– Только ты, Рич, ошибаешься. В Эль-Джадире у тебя еще остались друзья. Одному из них уже доложили, что ты здесь.

Ричард Грай не стал переспрашивать. Деметриос заспешил, поставил рюмку на стол, повернулся к двери, где скучал оставленный портфель.

– Я… Я, собственно, чего пришел, Рич. Можно было и до утра подождать, но я решил, что это тебе понадобится…

Подтащив портфель, взгромоздил его в пустое кресло, моргнул темными глазами.

– Доставать?

Дождавшись нового кивка, долго копался в кармане, наконец, выудив маленький стальной ключ, наклонился к замку. Легкий, еле слышный щелчок. Из недр портфеля появился другой, много меньше. Дорогая черная кожа, застежки узорной меди.

– Я… Я не открывал! – теперь в голосе грека плавал страх. – Рич, честное слово! Я…

Бывший штабс-капитан покачал головой:

– Деметриос, Деметриос! Какая тебе разница, поверю я или нет? Странно лишь, что ты не бросил все это в море.

Гость помотал курчавой головой, словно отгоняя невидимую муху.

– Нет, Рич. Все были уверены, что ты погиб, в газете статью напечатали, в «Старой цитадели» повесили твой портрет. Но я знал: ты вернешься, что бы с тобой ни случилось. Даже если возвращаться придется на… на «Текоре».

Кажется, грек ждал, что его переспросят, но Ричард Грай промолчал. Деметриос, вновь заторопившись, полез в недра портфеля, достал тяжелую кожаную кобуру.

– Держи! Чистил каждую неделю. Держи!..

Отдав пистолет, облегченно вздохнул, смахнул со лба бисеринку пота.

– Мы в расчете, Рич, правда? Видишь, я все сохранил, принес сразу, как только узнал. Мне позвонили из порта. И… и не только мне. Но я решил прийти поскорее, подумал, что лучше тебя разбудить, чем… чем…

Ричард Грай понимал, что грек лжет. Боится, потеет от страха, но все равно продолжает врать. Ему не звонили из порта. Точнее, могли позвонить, но портфель, спрятанный не здесь, а в Касабланке, Деметриос привез заранее. Значит, действительно знал. Тот, чьею волею бывший штабс-капитан оказался на борту корабля-призрака, озаботился и этим. Отсюда и страх. Всезнающий любитель настольных игр, конечно же, докопался до того, что случилось в горах департамента Верхняя Савойя. Может, и в самом прямом смысле – нанял копачей, разорил могилу, пересчитал дыры от пуль на окровавленном френче. Сколько их все-таки было? Три или четыре?

Голос колокола слышали многие, но только чернявый грек понял, кто вернулся в слишком поздний час.

Спросить? О таком не стоит, все равно не скажет. Но можно о другом.

Бывший штабс-капитан, убрав портфель подальше, положил кобуру на пустое кресло, шагнул вперед. Деметриос попятился, сглотнул. Ричард Грай улыбнулся.

– Хочешь убежать? Сейчас побежишь. Только давай уточним одну мелочь. Из порта позвонили в полицию. Кто там сейчас главный?

– Тот же, кто и раньше, – поспешно отозвался гость, перебираясь поближе к двери. – Даниэль Прюдом, он теперь капитан. Я же говорил, в Эль-Джадире у тебя еще остались друзья. Сейчас твой друг Даниэль – главный герой Сопротивления, его сам де Голль наградил… Я пойду?

Пальцы с маникюром вцепились в дверную ручку. Ричард Грай покачал головой.

– Деметриос, Деметриос!.. Значит, ты тоже возвращался на «Текоре»?

Из темных глаз плеснул ужас. Негромко хлопнула дверь.

Бывший штабс-капитан налил себе новую рюмку, но пить не стал, поставил на край стола.

– Друзья, – проговорил он вслух, но не по-французски, а на родном. – Верные, верные друзья… Верный друг Деметриос, верный друг Даниэль…

Улыбнулся, вспоминая подзабытые строки.

Крупный план Эль-Джадира Август 1942 года

Сделав паузу, я с удовольствием затянулся, стряхнув пепел в медную пепельницу. Даниэль Прюдом покосился на носки своих штиблет, дернул усиками. Сегодня он был не в привычной форме, а в мешковатом светлом костюме, что придавало «ажану» не слишком солидный вид. Не хватало лишь тросточки и шляпы-канотье.

– Где ты прочитал эту гадость? – Даниэль, погладив себя по брюшку, отложил в сторону кальянный мундштук. – У вас, у русских, совершенно превратное представление о французской литературе. Да! Кстати, моей Мари всего десять, для женишка еще рано. Попробуй все-таки кальян, сегодня они угадали со смесью.

Послушавшись, я взял свободный мундштук, осторожно вдохнул, подождал немного.

Забулькало…

– Нет, не мое, – констатировал я, вновь затягиваясь «Фортуной». – Даниэль, как можно ходить в такие притоны?

Слегка подкрашенные усики довольно шевельнулись.

– Можно. Если это правильные притоны.

Даниэль Прюдом, заместитель шефа полиции Эль-Джадиры, в «Старой цитадели» бывал регулярно, но исключительно по долгу службы. Отдыхать же предпочитал в арабских кофейнях возле рынка. Это заведение именовалось «Al Andalous», но ничего андалузского я пока не заметил. Кофе оказался и вправду неплохой, но все остальное не радовало. Тесно, темно – и очень неудобно. Особенно для меня, привыкшего к нормальным стульям.

Подозрительно булькающий кальян тоже не вдохновлял. Мало ли что туда могли намешать?

Смущали и тяжелые занавеси – слева и справа, отделявшие нас от прочих искателей андалузских радостей. Прюдом, уловив мой взгляд, легкомысленно махнул рукой, присовокупив, что здешняя публика не сильна в языке Вольтера. В подобную наивность я, естественно, не поверил, поэтому предпочитал не повышать голос. К счастью, музыканты пока еще отдыхали, равно как прочие танцовщицы и глотатели змей.

Местечко было, что ни говори, пряным. Оставалось понять, зачем заместитель начальника городской полиции затащил меня именно сюда. Может, среди кальянов и дрессированных змей мой новый друг-приятель чувствовал себя увереннее, чем в зеркальном аквариуме «Старой цитадели»? Переговоры намечались серьезные, а в этом деле важна каждая мелочь. Например, доставшийся мне диван – жесткий и слишком короткий.

– Рич! Мы с тобой пришли сюда отдыхать! – Прюдом, словно прочитав мои мысли, весело подмигнул. – Вечер только начинается, считай, мы пока еще в гардеробе!.. Так чем там твой стишок заканчивается?

С его предшественником было проще. Обычный провинциальный взяточник, поставивший себе целью накопить средств на домик среди райских кущей Ривьеры. Мы жили с ним душа в душу к полному взаимному удовольствию. Увы, Ривьеры мой партнер так и не увидел. Два месяца в параличе – и скромный белый камень на здешнем католическом кладбище.

Любителя пряностей прислали прямиком из Парижа. До этого он успел прослужить несколько лет где-то в провинции, то ли в Лилле, то ли в Лионе.

– Ну, Рич! – Даниэль пододвинулся ближе, дернул усиками. – Ты же прямо мировая скорбь. Weltschmerz, как говорят боши. Давай я тебе чего-нибудь веселое расскажу. Или ты мне. Я, знаешь, по натуре человек въедливый. Пересмотрел твое досье… И знаешь, что меня поразило?

Усики вновь дрогнули. Даниэль Прюдом ласково улыбнулся.

– Не то, что ты, бывший русский военный, продаешь лекарства. По нынешним временам это очень выгодное дело, даже более доходное, чем алкоголь. Но ты начал готовиться заранее, чуть ли не за десять лет. Присмотрел разорившуюся аптеку, договорился с нужными людьми, арендовал склады. А потом начал завозить лекарства. Ты потратил уйму денег, Рич! На что ты рассчитывал? Заранее знал, что начнется война? Именно такая? Но этого не мог знать никто! Да! А ты не только завез лекарства, ты оформил все возможные бумаги, и теперь к тебе никакая инспекция не подкопается. То есть, почти никакая… Говорят, ты недавно был в Лиссабоне?

Улыбка стала еще слаже. Мсье Прюдом заранее предвкушал эффект. Разговор явно был им продуман на дюжину ходов вперед. Сначала Лиссабон, потом то, что привез из Лиссабона… Придется брать дело в свои руки. Как будут говорить потомки, рвать шаблон.

Поднявшись с дивана, я пересел на подозрительно скрипнувшую скамеечку, предварительно сбросив с нее собственную шляпу. Достал папиросу, смял мундштук «гармошкой».

– Хорошо, давай о веселом. В ноябре здесь будут американцы. Это такая же реальность, как сегодняшний закат.

Кажется, он слегка поперхнулся. Маленькие светлые глаза скользнули по пустому в этот ранний час залу. Еле заметно дрогнули губы.

– Ты хотел сказать «англичане»?

Шаблон явно дал трещину. Мсье Прюдом пребывал в уверенности, что я стану договариваться с ним о проценте с продажи лекарств – отдельно здесь, отдельно в Касабланке. И даже успел намекнуть, что усопший чаятель Ривьеры был не слишком меркантилен.

– Американцы, – не без удовольствия повторил я, щелкая зажигалкой. – Это уже неотменимо, это факт. Остается сделать выводы из данного факта.

Его рука потянулась к мундштуку кальяна, замерла.

– Рич! Немцы вышли к Волге!..

– Именно, – улыбнулся я. – Папаша Адди бросил туда все, что мог, у Роммеля уже бензин кончается. В Марокко и Алжире у вас, французов, войска есть, чуть ли не семьдесят тысяч, но многие ли из них станут воевать за Петена? А для полной ясности, дабы ты не решил, будто я сбиваю твой процент с продаж…

Вернув зажигалку в карман, я достал карточку с Лотарингским крестом, положил на ладонь. Даниэль скользнул по ней взглядом, затем провел ладонью по вспотевшему лбу.

– Убери!.. Нельзя! Нельзя показывать такое.

Оставалось удивиться.

– Надеюсь, мы в правильном притоне? Кстати, мое звание – «капитан», оно утверждено лично генералом де Голлем. Намекать на служебный долг не стоит, твой адрес мне известен, адрес твоей любовницы тоже. Из города уехать не дадим… А теперь могу рассказать про Лиссабон. Тебя что именно интересует?

Мсье Прюдом, сглотнув, попытался привстать, но локоть скользнул по вытертому плющу. Беззвучно дернув губами, он повторил попытку, не без труда присел, наклонился вперед.

– Что это значит, Рич? Мы же пришли просто отдохнуть! Что за… Что за странные шутки?

И тут заиграла музыка – занудная, тоскливая, истинно восточная. Видит бог, я не добивался такого эффекта. От шаблона остались одни клочья, можно было брать веник и начинать уборку.

– Это значит, что ты уже завербован, Даниэль. Можем считать это шуткой, но выбор у тебя не слишком велик. Когда придут американцы, ты имеешь реальный шанс стать героем Освобождения, а заодно и новым здешним комиссаром. Все грехи, включая аресты евреев и депортации, мы свалим на вашего шефа и отдадим его под трибунал. Или будет все наоборот, и под трибунал пойдешь ты. Первый вариант предусматривает небольшой бонус: ты станешь получать такой же процент с продажи лекарств, как и твой предшественник. За разовые подвиги – отдельная оплата. Кстати, Даниэль, весьма щедрая, в некоторых делах мелочиться грех.

Прюдом вновь вытер со лба пот, помотал головой и внезапно улыбнулся.

– Последние твои слова, Рич, дают возможность смело забыть все прочее. Да! Считай, я уже забыл.

Он опять покосился на карточку. Я, не слишком торопясь, спрятал картонный квадратик в карман.

– Не думай, что я против твоей торговли, Рич. У тебя не слишком высокие цены, беженцам ты отпускаешь в долг, некоторых детей вообще, как мне докладывали, снабжаешь бесплатно. Думаешь, почему тебе не слишком мешают? Люди всё видят, а начальство – тоже люди.

В проеме появился согбенный официант вполне восточного вида. На столик неслышно опустился поднос с чем-то дымящимся и остро пахнущим. Даниэль потянулся вперед, повел ноздрями:

– Да! Готовят в заведении отменно, и в этом ты, Рич, сейчас убедишься. Кстати, девушки здесь…

Любитель Востока мечтательно причмокнул. Не хотелось разочаровывать человека, но мы теперь вроде как не чужие.

– Насчет девушек я вполне осведомлен. Здешний хозяин каждую неделю приходит за лекарствами, а порой они забегают и сами. Масштабы и, так сказать, ассортимент, признаться, впечатляют.

Полюбовавшись выражением его лица, я кивнул.

– Именно… Когда я только начал заводить свое дело, то поговорил с врачами, которые прошли войну. Надо же было узнать, чем люди чаще болеют! Все посоветовали мне одно и то же. И знаешь, я не прогадал. Это куда выгоднее, чем лечить простуду… Да, ты спросил о Лиссабоне. Я тоже мог бы забыть этот вопрос, но все-таки отвечу. Оттуда я привожу новое лекарство. Оно секретное, поэтому я не хочу предъявлять его на таможне. А зачем оно нужно, спроси у здешних врачей, они уже в курсе.

Даниэль, взглянув искоса, потянулся к одной из тарелок, но все-таки не утерпел.

– Об этом лекарстве знают не только врачи и не только здесь. Да! В Париже поднялся страшный шум, скоро прилетит специальная комиссия. К твоему счастью, они пока думают, что ввоз идет через Касабланку… Рич, если это лекарство, зачем его прятать? Или я что-то не понимаю?

Я выдержал его взгляд и решил поставить все точки над «i».

– Сейчас поймешь. Мое лекарство необходимо прежде всего в госпиталях. Каждые несколько ампул – это спасенный и вновь идущий в атаку солдат. Франция не воюет, зато воюет Германия. Я хочу, чтобы боши получили это лекарство как можно позже, лучше всего – уже после войны. Как видишь, Даниэль, фронт проходит не так далеко отсюда. И учти, из-за этой тайны несколько человек уже погибли. От нас с тобой зависит, чтобы список рос не слишком быстро.

Вместо ответа мсье Прюдом усмехнулся и, окинув взглядом поднос, торжественно вручил мне тарелку с чем-то особенно ароматным.

– Кюфта! Мясной фарш с пряностями. Ешь, пока не остыло. Да! Вы здесь странные люди, Рич, живете в такой стране, а питаетесь, словно тут какая-нибудь Нормандия. А я всю жизнь мечтал побывать на Востоке. Бонапарт был прав, Европа – крысиная нора. Только здесь, в этих песках, умеют разнообразить жизнь! Да-да-да!..

Мягкая ладонь вновь огладила брюшко. Я прикинул, как выглядел бы заместитель шефа полиции, если нарядить его в феску, рубашку-галабею с вышивкой и шальвары. Нет, не тот эффект! Мсье Даниэль Прюдом был истинным французом.

А еще штиблеты!

– «Есть тут один богач, уже не без брюшка», – не удержался я, но ответа не последовало. Прюдом вплотную занялся воплощением мечты в жизнь, по крайней мере, в ее гастрономической части.

Даниэль, не отвлекаясь от трапезы, погрозил мне пальцем. Есть не хотелось. Я отставил тарелку в сторону, прикидывая, сейчас озадачить этого жизнелюба или подождать, пока подадут десерт. Из Касабланки уже приехало восемь человек, еще трое нашлись прямо здесь, в Эль-Джадире. Всем грозит арест и депортация, значит, надо спешить. Португальский транспорт подойдет к побережью послезавтра, катер у меня есть, а веселый сержант Анри Прево обещал обеспечить прикрытие. Можно обойтись и без господина Прюдома, но любителя восточной экзотики следовало надежно повязать, причем не словом, а делом. После переправы первого транспорта назад ему пути не будет. Конечно, он может не согласиться… Ничего, найдем аргументы!

– Кстати, Рич!

Даниэль на миг, оторвавшись от блюда, бросил быстрый взгляд в сторону зала, где на возвышении уже извивалась некая дива в полупрозрачном покрывале.

– Насчет здешних девушек ты не прав. Готов заключить пари, что какая-нибудь из них тебя обязательно зацепит – и прикует без всяких полицейских наручников. Только не говори, что все женщины – предатели. Это мудрость трусов.

Я покачал головой.

– Не надейся. Местные арабские красотки напоминают плохо прожаренную колбасу. Впрочем, если тебе не жалко денег, согласен на пари. Я спорю всегда на один франк. Какой срок?

– Месяц! – на лице Прюдома проступила довольная ухмылка. – Вот уж не знал, где доведется разбогатеть. Позовем свидетелей? А то еще откажешься, знаю я тебя.

– Свидетели обязательно будут, – решил я. – Послезавтра. Тебя устроит, если мы все это организуем на морском берегу?

Общий план Эль-Джадира Январь 1945 года

В коридоре вновь было тихо, пустая гостиница спала, однако ему вдруг почудилась, что ночь позади. Где-то далеко на востоке, за холодными зимними песками, уже проступило неясное белое пятно, предвестник рассвета. Можно было взглянуть на висевшие прямо напротив входной двери большие часы в деревянном коробе, но Ричард Грай предпочел просто поверить. Скоро утро, ночь ушла.

Да, ночь ушла, а вместе с нею исчез страх. Деметриос унес его с собой, оставив взамен портфель, когда-то врученный ему на хранение. Летом 1943-го, уезжая на Корсику, Ричард Грай еще не мог точно знать, где и как завершится его путешествие. Поэтому и оставил запас, резервный контейнер, на самый-самый крайний случай. Такой, к примеру, как нынешний.

Бывший штабс-капитан, невольно улыбнувшись, вновь вспомнил полные ужаса глаза грека. Деметриос всегда пытался узнать больше, чем нужно, но на этот раз откушенный кусок застрял у него в горле. Не проглотить и не выплюнуть.

Ричард Грай невольно посочувствовал давнему знакомому – и забыл о нем. Портфель черной кожи лег на стол. Замок открывался без всякого ключа, но владелец портфеля не стал спешить. Грек, несмотря на все клятвы, наверняка сунул свой любопытный нос в кожаное нутро, но присвоить ничего не решился, иначе бы не пришел сюда, даже не дождавшись рассвета. Значит, в портфеле все на месте. Ждало – и еще подождет.

Оружие!

Кобура пахла кожей и ружейной смазкой. Ее можно было тоже не открывать. Деметриос, любитель редких настольных игр, в огнестреле разбирался ничуть не хуже. Ричарду Граю довелось убедиться в этом лично, причем не один раз. Значит, пистолет в полном порядке. Едва ли грек настолько коварен, чтобы сточить боёк или сломать автоматический рукояточный предохранитель.

Тяжелый металл с еле различимым стуком лег на столешницу. Ричард Грай прикоснулся к холодной рукояти, немного подождав, взял пистолет в руку. Он никогда не любил оружие. Относился к «железу» спокойно, как к удобной обуви – вещи совершенно необходимой и полезной. Однако сейчас бывший штабс-капитан внезапно почувствовал, что наконец-то стал самим собой, комплектным, без всякого ущерба. Давно забытое ощущение уверенности в себе и в том, что он делает, оказалось настолько сильным, что Ричард Грай заставил себя разжать пальцы и положить оружие на самый край стола. Потом! Сначала надо привыкнуть.

Сам пистолет был ничем не памятен, разве что тем, как попал в руки. Незадолго до войны Жан Марселец ввязался в чрезвычайно сомнительную историю с местными арабами. Тем понадобилось оружие, причем не дюжина украшенных чеканкой «стволов» для подарков к празднику, а достаточно солидная партия, включая пулеметы. Ричард Грай сразу же посоветовал отказаться от сделки. В лучшем случае все это богатство будет перепродано вечно враждующим племенам Сахары, но куда вероятнее иное. Арабы тоже готовятся к войне, выжидая удобный момент для восстания против слишком возомнивших о себе «афрангов». Марселец, человек легкий, решил все же рискнуть. Оружия было много в Испании, где совсем недавно закончились бои. Вывезти и выгрузить оказалось просто, но на берегу, недалеко от бухты с невеселым названием, началось настоящее сражение. Одно из сахарских племен решило перехватить груз, заплатив не золотом, а кровью.

После того, как сделку все-таки удалось завершить, убитых торжественно похоронили на городских кладбищах – католическом и мусульманском соответственно. Марселец же, умудрившийся получить две пули в предплечье, подарил другу Ричу испанскую «Астру-300». Пистолет не из самых престижных, зато простой в применении и относительно легкий. Ричард Грай пристрелял подарок и запер в сейф. В город он брал иное оружие, куда более смертоносное. Поэтому и оставил «Астру» на попечение Деметриоса, не слишком рассчитывая вновь взять ее в руки.

Теперь пригодилось…

Бывший штабс-капитан был весьма посредственным стрелком. В иной, далекой жизни он успешно «мазал» по мишеням, едва сумев отстрелять «офицерское» Упражнение № 3. Впрочем, в мире, где он жил, оружие не было предметом первой необходимости. Потом же, в серо-черном варианте Мультиверса, револьвер и пистолет стали такой же частью быта, как бритва и зубная щетка. Стрелял Родион Гравицкий, а позже и Ричард Грай, по-прежнему скверно, однако для того, чтобы попасть в человека с дюжины шагов, навыков вполне хватало. Поэтому он предпочитал оружие простое, не слишком тяжелое, удобное для «скрытого ношения». Приходилось в самую лютую жару надевать пиджак, что было, конечно, не слишком приятно, но постепенно стало привычкой.

Ладонь вновь легла на холодный металл. Прикосновение возбудило, заставив вновь ощутить привычное желание – действовать, идти вперед и добиваться своего. Нет, не оружием, не спрятанным под пиджаком «бельгийцем» Browning M1906 и не старым «наганом» в поясной кобуре. Стрелять Ричарду Граю приходилось не слишком часто, но холодный металл самим своим присутствием упрощал задачу, прокладывая прямой путь и заставляя отступать врагов. Бывший штабс-капитан усмехнулся, вспомнив, как когда-то, в давние-давние годы, сомневался, сможет ли выстрелить в человека. Не в бою, когда враги кажутся ожившими ростовыми мишенями, а чтобы лицом к лицу. Достать оружие, посмотреть прямо в глаза…

Тогда у него был «наган», самый обычный, офицерский, двойного действия. Он уже успел потратить дюжину патронов, но так ни в кого и не попал.

Крупный план Москва Ноябрь 1917 года

– Девушка! Девушка, вы куда?

Даже не обернулась. Проскользнув вдоль стены к самому выходу из подворотни, попыталась шагнуть дальше, во двор, на рассыпанный и затоптанный в мокрую грязь уголь. Пули, словно только и ждали – ударили разом, кучно, выбивая из стен мокрую крошку. Девушка попятилась, оступилась, с трудом устояла на ногах.

…Два двора, побольше и поменьше, между ними – пятиэтажный доходный дом. Подворотня – и мы в подворотне. Были и ворота, от них уцелела одна створка, вторую вырвали напрочь. Мы с девушкой по разные стороны – слева она, справа я. Между нами – пять шагов и небольшая лужица…

Я прижался лицом к холодному влажному кирпичу, осторожно выглянул. Двор… Два тела лежат совсем рядом, шинель с зимней шапкой и короткое пальто при черном кепи. Чуть дальше, прямо в луже, мокнет мосинская «трехлинейка». Эти уже довоевались. Дальше еще кто-то…

Голову я успел убрать вовремя, ровно за секунду до очередного свинцового залпа. Пристрелялись! Неудивительно, бой идет с самого утра.

Краем глаза я заметил, что моя соседка вновь подбирается к выходу, прямиком под пули. Выглядела она странно, даже нелепо – черное длиннополое пальто, бархатная шапочка, похожая на укороченный тюрбан, большая матерчатая сумка на боку, а ко всему – очки-велосипед в тонкой стальной оправе. Курсистка с картины Ярошенко, зачем-то решившая погулять под пулями.

– Да стойте же вы!

Не послушалась, выглянула наружу, сделала первый шаг. Только сейчас я заметил нашитый на сумке Красный крест, не слишком яркий, с десяти шагов не разглядишь. Для тех же, кто держит подворотню под прицелом, эта девушка в неудобном пальто – всего лишь очередная мишень без лица и души.

– Дура! Убьют же!..

Река Времен несла свои воды к очередной Эвереттовой развилке. Сейчас курсистку пристрелят. Или пристрелят меня, если я тоже выскочу и толкну ее в спину.

– Падай, падай, ну!..

Упали мы вместе – прямо на рассыпанный уголь. Пулям досталась лишь моя фуражка. Я слизнул кровь с губы, попытался двинуть левой рукой, застонал.

– Может быть вывих, – деловито констатировала она, приподнимаясь и поправляя очки. – Не двигайтесь, я после погляжу.

– Голову вниз! – прошипел я. – Мы тут как два тополя на Плющихе, выбирай любого!..

– Почему на Плю…

Я мысленно посочувствовал девице: очками в уголь – такое не каждому мазохисту по душе. Стрелки же, похоже, вошли во вкус. Почему еще не убили – загадка. То ли криворукие, то ли ждут, пока встанем, чтобы наверняка.

– Ползти сможете?

Треснувшие стеклышки очков блеснули гневом.

– Я не собираюсь никуда ползти! Зачем вы меня толкнули? Там, впереди, раненые, им требуется помощь…

Резкость слов смягчалась мягкой певучестью речи. Акцент не слишком сильный, но очень характерный, не спутаешь.

– Вы что, из Эривани? – не удержался я, лихорадочно пытаясь разглядеть что-нибудь, похожее на укрытие. Спасительная подворотня сзади, всего в двух шагах, но встать нам не дадут, срежут сразу.

Очки-велосипед взглянули без всякой приязни.

– Из Тифлиса. Но я армянка, если вы это имеете в виду. А вы, значит, юнкер?

Юнкер?! Ах да, погоны с широкой белой полосой. И, само собой, шинель вкупе с улетевшей неведомо куда фуражкой.

– Форма не моя. Но я на их стороне. Если вы это имеете в виду.

Особо глазастая пуля вошла в землю под самым моим носом. Я невольно вжал голову в плечи. Наша светская беседа грозила оборваться в самое ближайшее время. Может, конечно, нам очень повезет…

Свист я расслышал слишком поздно. Впереди что-то ахнуло, плеснув черной вздыбленной землей, ударило в уши, в голову, в самое сердце. На миг мир исчез, уступая место клубящейся тьме. Затем тьма сменилась болью…

Голову я все-таки сумел приподнять. Впереди, где рвануло, клубился едкий серый дым. Дом, что стоял напротив, исчез, оставив лишь неясный темный силуэт.

Смерть ослепла…

– Бегите! – выдохнул я. – Назад, в подворотню. Быстрее, быстрее!..

Сам встать я не надеялся. Боль накатила волной, обессилела, прижав к мокрой земле, к острым черным уголькам.

– А вы не командуйте! Поднимите руку, нет, не эту, другую. Теперь хватайтесь за шею…

За спиной вновь была спасительная кирпичная твердь. Я сидел на асфальте, упираясь затылком в холодную влажную стену. Левая рука бессильно свесилась вниз, правая сжимала стеклянный пузырек, из которого несло ядреной химией.

Сумка с красным крестом стояла рядом. Ее хозяйка, став ближе к выходу, разглядывала на свет треснувшие окуляры.

– Еще вдохните, – распорядилась она, покосившись в мою сторону. – И вставайте, а то еще простуду подхватите.

Без очков девушка сразу же стала моложе и даже симпатичней. Уже не суровая курсистка, а просто живая, не убитая барышня в грязном пальто с оборванной верхней пуговицей. Густые черные волосы рассыпались по плечам, на щеке краснела царапина.

Кажется, нам действительно очень повезло.

– Спасибо, сестричка, – выдохнул я, пытаясь приподняться. – Но черт же вас понес в этот двор! Вы прямо как машина «скорой помощи». Сама режет, сама давит, сама помощь подает.

Она поморщилась, спрятала бесполезные очки.

– Думаете, это остроумно? Между прочим, из-за вас я не смогла помочь другим… Пузырек не уроните!

Встать удалось с третьей попытки. Левая рука висела плетью, голова раскалывалась, но я все же сумел сделать нужную пару шагов. Девушка, забрав источающую резкий дух скляницу, снисходительно усмехнулась.

– Вояка из вас, как погляжу… А еще против трудового народа бороться пытаетесь!

Вначале я не понял – слишком болела голова, и лишь потом дошло. Она – «красная», я, стало быть, «белый». Этих слов здесь пока еще не знают, но по сути верно. Гражданская война… Она из московской Красной гвардии. А я…

Девушка взглянула недоуменно. Я улыбнулся.

– «В медвежьем шлеме с песьей мордою», – негромко повторила она. – Да, это хорошо. Вы, наверно, прибыли с фронта?

Самое время сказаться героем, хвост распушить, но честность все-таки пересилила.

– Нет, не с фронта. Вы абсолютно правы, я – никакой не вояка. Попал… Приехал сюда совсем по иным делам, но любопытство одолело… Родион Гравицкий к вашим услугам!

Она кивнула, протянула руку.

– Люсик. Не удивляйтесь, это имя такое. Люсик Лисинова, если совсем точно, то Лисинян. Вежливость мы соблюли, а теперь мне надо спешить, там, во дворе, могут быть раненые. А вы, Родион, как очухаетесь, идите обратно, через маленький двор, и сдавайтесь в плен. Только не забудьте руки поднять, а то наши товарищи с утра очень злые.

Все стало на свои места. Я расстегнул кобуру, положил ладонь на холодную рукоять револьвера.

– Вы – Лисинова, секретарь Военно-Революционного комитета Замоскворечья. В большевистской партии с 1916 года. А еще – связная Центрального штаба Красной гвардии Москвы.

Ее губы дрогнули, но я поднял руку.

– Погодите! Сегодня 1 ноября 1917 года по Юлианскому календарю. Там, где стреляют, Остоженка. Номер дома, насколько я помню, 12. Правильно?

– Правильно! – резко бросила она. – А вы, Родион, видать, из бывших жандармов? Странно, по виду больше на гимназиста-недоучку похожи.

Да, внешность бывает обманчивой, как и возраст. Я для нее – противный юнец с револьвером на поясе. Она – горстка старого праха у Кремлевской стены и несколько строчек в Большой Советской энциклопедии. Река Времен, ударив о невидимую преграду, замедлила вечное течение свое. Эта неприятная девушка в стальных очках уже должна была погибнуть – именно там, в большом грязном дворе на Остоженке, 12. Но преграда преодолима. Стоит мне отпустить связную Центрального штаба, все случится именно так, разве что с опозданием в несколько минут. Время обладает необыкновенной упругостью, оно упрямо и почти всегда возвращается в свое извечное русло. Предки, не изучавшие квантовую физику, говорили просто и точно: «От судьбы не уйдешь».

– От судьбы не уйдешь, – повторил я вслух, доставая «наган». – Люсик, я не стану в вас целиться, но, пожалуйста, стойте на месте.

Увидев оружие, девушка отступила на шаг, к самой кирпичной стене. Близорукие глаза словно потускнели, еле заметно шевельнулись губы:

– Убьете?

– Никого не хочу убивать! – озлился я. – Никого, даже распоследнюю сволочь! Я еще ни разу в жизни по человеку не стрелял. Вы что, не поняли? Вас сейчас убьют другие – там, во дворе. Причем не по классовой злобе, а просто за компанию. Когда бой идет уже несколько часов, никто не смотрит, есть у человека сумка с красным крестом или нет.

– Не хотите убивать? – внезапно улыбнулась она. – Тогда… «И доктор пьян! И нету морфия… «Тогда я пойду.

– Едва ли, – я поднял револьвер. – Нехорошо угрожать девушке, которой только что читал стихи, но вы не оставили мне выбора.

Я был не первый, кто пытался не пустить товарища Лисинову под пули. Насколько я помню, ее чуть ли не под локти удерживали. Но секретарь Замоскворецкого ВРК была упряма, словно само Время.

Сзади, со стороны маленького двора, куда мне предлагали идти сдаваться, послышались громкие голоса. Следовало торопиться, «товарищи» могли нагрянуть в любую секунду. Пока мне везло. Отсюда они уже атаковали, но, получив отпор, попытались обойти дом на Остоженке со стороны улицы. Поэтому в подворотне пока что тихо. Но идти все равно некуда, впереди – «дружеский огонь», позади – плен. Можно сорвать погоны и выбросить оружие, но вид у меня не слишком пролетарский. Стенок здесь много, и все – кирпичные.

Целиться в товарища Лисинову я все же не стал. Взял чуть выше, на ладонь от черных волос. Если что, осыплет кирпичной крошкой. Секунды текли из ниоткуда в никуда, мы стояли в двух шагах друг от друга, зажатый в руке «наган» потяжелел, словно налившись свинцом.

– Родион, это глупо, – наконец, заметила она. – Если вас заметят наши, то могут просто пристрелить на месте. И вообще, это очень странный способ спасать человеческую жизнь.

Спорить не приходилось, но иного варианта у меня не было. Впрочем, можно и попытаться.

– Люсик! Позавчера вы написали письмо матери. Тогда была ночь, шел снег, и вы об этом упомянули…

Близорукие глаза изумленно моргнули. Девушка подалась вперед, но я покачал головой.

– Не спешите, дослушайте сперва. Вы написали, что ночью может быть бой, но пообещали остаться в здании Совета или в лазарете. В «летучие отряды» решили не идти. Нет, вы написали иначе, «не поступать». Не удивляйтесь, у меня профессиональная память на тексты, поэтому и запомнил номер дома. А еще помню, что в вашу честь назовут несколько улиц, точнее, улицу и три переулка…

Теперь я специально сделал паузу, ожидая вопроса, но девушка молчала. В покинутом нами дворе вновь начали стрелять, там кричали, звали на помощь, но звуки боя, ставшие привычными за последние дни, внезапно сделались тише, затем и вовсе умолкли, и я словно воочию услышал мерный рокот обступивших нас вод великой Реки. Нет, ничего не изменилось. Даже если я сейчас не пущу Люсик под пули, течение захлестнет ее вечером, ночью, завтра утром. Бои будут длиться еще несколько дней, и Время все равно возьмет свое. Поднялись воды до самой души, и не человеческому слову преодолеть их.

– А может, вы и правы, – вздохнул я, пряча оружие. – Лучше уж сейчас, чем в 1937-м где-нибудь в Кармурлаге. Извините, Люсик! Если хватит ума, то выполните обещание и не лезьте под пули. Несколько ближайших дней будут для вас очень опасны.

Она спокойно кивнула.

– Учту, Родион. Напугать вы меня не смогли, но, скажем так, очень удивили. Не знаю, что и думать. Для ангела-хранителя вы слишком молоды, а для посланца Смерти – слишком симпатичны. С точки зрения же материализма все это мистика и игра воображения. Ну, вы оставайтесь, а я, пожалуй, рискну. Я не самоубийца, но там, во дворе, двое раненых…

Воды Реки уносили ее, мерный торжествующий плеск стал походить на хохот, а я, бессильный и проигравший, стоял на покрытом грязью берегу. Иначе и быть не может, словом Историю не остановить.

– Нет, Люсик, вы никуда не пойдете!

Я выстрелил…

Она упала сразу. Пуля вошла чуть ниже колена, именно туда, куда я прицелился. Промахнуться с двух метров мудрено. Оставалось подтащить раненую ближе к стене, положить ей под руку сумку с красным крестом и позвать на помощь.

Воды Реки с негромким плеском расступились, освобождая путь. Поток вздыбился, ударил в берега, сомкнулся за спиной.

Оборачиваться я не стал.

Общий план Эль-Джадира Январь 1945 года

Спрятав пистолет в кобуру, он взял рюмку, плеснул коньяку. Прополоскал рот, выпил, налил еще. Голова оставалось ясной, лишь в ушах зазвонили легкие хрустальные колокольцы. Следовало поспать, хотя бы пару часов, но Ричард Грай, когда-то бывший Родионом Гравицким, не спешил прощаться с уходящей ночью. Он все-таки прорвался. Воды Реки, обернувшиеся бескрайним черным океаном, оказались нежданно милостивыми. Может, на чашку его весов легла пуля из старого «нагана», сдвинувшая-таки Историю с единственно верной дороги.

Год назад Люсик Лисинова была жива и здорова. «Известия» напечатали отрывок из ее воспоминаний об октябрьских боях в Москве. Слог был скучен, сюжет же строго следовал рамкам «Краткого курса». Эпизод на Остоженке тоже нашел свое законное место. Старая большевичка поведала читателям о том, как спасенный ею из-под огня юнкер сперва угрожал оружием, требуя отречения от великих идей Ленина-Сталина, а затем выстрелил в упор. Пулю извлекли, рану залечили, но с тех пор Люсик Артемьевна не расстается с тростью. Все было ожидаемо и правильно, если бы не одна фраза. «Я не сержусь на этого молодого человека, – писала бывший секретарь Замоскворецкого ВРК. – Мне кажется, в ту минуту ему было страшнее, чем мне».

Прочитав статью, Ричард Грай впервые за много лет пожалел, что под рукой нет компьютера с прямым выходом в Сеть. В ноябре 1917-го он, сам того не желая, поставил опыт in anima vili на живом теле Истории. Пуля из «нагана» образовала классическую «склейку» – изменение, затронувшее этот мир, но способное повлиять и на остальные ответвления Мультиверса. В реальности, где он мог включить компьютер, Люсик погибла 1 ноября 1917 года. Этот факт никуда не денется, но еле различимые трещины все равно расколют неизменную твердь бытия. Кто-то упомянет в мемуарах, как навещал раненую в Первой Градской больнице, ее имя промелькнет в случайном документе середины 1930-х, в провинциальном архиве обнаружится тот самый номер «Известий». Дотошные комментаторы отметят ошибки и нелепости, сумев их вполне правдоподобно объяснить. Но может случиться и так, что этот маленький камешек вызовет целую лавину. Трещины разойдутся вглубь и вширь, меняя привычное пространство, начнется «стягивание», коллапс…

Ричард Грай отогнал от себя чужие мысли из чужого мира. Его нынешняя Реальность конкретна и проста. Тихая гостиница, портфель на столе, полупустая рюмка, близкий зимний рассвет…

Он достал из портфеля два небольших свертка, каждый размером с ладонь. Развернул бумагу, пересчитал вприглядку. Франки отдельно, отдельно – американские доллары. Не слишком много, но на несколько месяцев должно хватить. Пройдоха Деметриос наверняка брал свертки в руку, прощупывал, может, даже тыкался носом. Но развернуть так и не решился. В серо-черном мире к деньгам, своим и чужим, относятся слишком серьезно, раскрашенные бумажки с мертвым президентами вполне заменяют столь редкие здесь высокие идеи. Спорить с этим трудно, да и незачем. Никакие идеи, никакие идеалы не позволят, скажем, купить танк. А без танка идеи не слишком убедительны.

Тонкая картонная папка, короткий карандашный росчерк: «№ 7. 1943 год, июль». Бывший штабс-капитан улыбнулся, развязал тесемки…

Есть! Вчетверо сложенный номер «Красной Звезды». Газета прошла через несколько рук, сверху, над заголовком, чернильная надпись. Английский ли, немецкий – не разберешь.

То, что он искал, было на третьей странице. Две фотографии, нужная – верхняя.

…Сельская улица, несколько усталых женщин, кто-то уже успел принести цветы. Село только что освободили, радость и слезы – впереди. А вот и танк с открытым люком, откуда выглядывает кто-то веселый в шлемофоне. Остальные сидят на броне, тот, который слева, машет рукой фотографу. И белая надпись на башне, буквы неровные, первые выше, остальные словно пригнулись.

«Касабланка».

Ричард Грай, личный представитель генерала Жиро, получил газету перед самым отъездом на Корсику и счел ее доброй приметой. Когда после короткого боя был взят Аяччо, он представил, что «Касабланка» стоит прямо у старого особняка, где родился будущий Император. Веселый танкист в шлемофоне выглядывает из люка, остальные разместились на броне…

Газета вновь исчезла в папке. Подумав немного, бывший штабс-капитан извлек из портфеля все остальное – такие же папки, но только заметно толще. На каждой – номер и дата, тесемки завязаны бантиком. Полный порядок! Уезжая, он безжалостно перешерстил накопившийся за несколько лет архив. Камин горел всю ночь. В папках – небольшой остаток.

Человек протер ладонью глаза, решив, что все прочее можно отложить на завтра. Разве что открыть еще одну папку, самую толстую, помеченную «№ 1». Но перед этим раздеться, пододвинуть ближе настольную лампу.

…Успокоиться, несколько раз глубоко вздохнуть.

В папке с номером «1» лежали гравюры, черно-белые, на плотном картоне. Поверх каждой – тонкая папиросная бумага. Рука ухватила первую попавшуюся, из самой середины. Легкий шелест… Рисунок…

Об этих гравюрах Ричард Грай вспомнил еще на палубе «Текоры», глядя на черное холодное море. Тогда о них думалось с легким отвращением. Он и так спит, не имея сил проснуться. Сон во сне – это уже чересчур. Но теперь картонные листы внезапно представились маленькими занавешенными окошками, ведущими в недоступный Мультиверс, бесконечную ветвящуюся Вселенную. Конечно, за тонкой папиросной бумагой нет ничего, кроме аккуратных черных линий. Но если посмотреть на них перед сном – внимательно, не отводя взгляд, стараясь дышать как можно тише…

…Руины башни на холме, высокие деревья у подножия. Чуть дальше река, лодки, небольшой мостик. За рекой густая стена леса, подступившая к самой воде.

Облака – легкие, еле различимые.

Песня? Значит, сон уже где-то рядом. Интересно, получится ли?

Крупный план Эль-Джадира Январь 1945 года Сон

Подбежать к дереву, подпрыгнуть, ухватиться за нижнюю ветку. Подтянуться.

Есть!

Теперь животом прямо на черную старую кору, приподняться на руках. Куда лицом? Замок налево, направо река… Налево!

Готово. Оседлал!

Достать папиросы… Стоп! Какие папиросы, я же не курю! Курит скучный пожилой дядька, который наконец-то догадался поглядеть на картинку. А когда тебе… Пятнадцать? Шестнадцать? Самое время вспомнить, что курить вредно. И зачем? Воздух и без того вкусный, никакой коньяк не нужен. В обычном сне на воздух внимание не обращаешь, не до того. Там всегда проблемы, а главное, сам себе не хозяин. Сплошное подсознание, никакого удовольствия.

То ли дело здесь. Здорово!

Вот она, башня! Темный старый камень, обломки зубцов на вершине, пустые темные окна. Похожа на… Ни на что не похожа, на все башни-руины сразу и не на одну конкретно. Придумали – и нарисовали.

Наблюдение номер раз: сработало, причем почти сразу. И даже коньяк не помешал, хотя в дальнейшем следует избегать. Это, стало быть, два. И три… Контроль полный, вполне себя осознаю, в общем, классический «сонный» файл, только не компьютерный jpg, а гравюра на картоне. О таких раньше приходилось только читать, потому как стоили дорого, а продавались лишь в одном интернет-магазине, причем без всякой гарантии доставки.

А что за холмом? Скорее всего, ничего, одна видимость. Пространство в таких файлах невелико, оно и не требуется. Побегать, на травке поваляться, в речку прыгнуть… Хороший сон – хороший день. Именно такой был когда-то слоган, его чуть ли не сам Джимми-Джон придумал…

Выше! Вот и веточка в самый раз. Подтянуться… На грудь, на живот…

Сели!

За холмом село. Или городок, дома во всяком случае кирпичные и чуть ли не в два этажа. Надеюсь, мой дядька не забудет и завтра посмотреть на гравюру, тогда можно и прогуляться, местную архитектуру изучить. Если это просто видимость, задник на сцене, то что-то станет обязательно мешать. Забавные они, «сонные» файлы, простые до невозможности. Поэтому, наверно, и не пошли, так сказать, в народ. Вот «машина снов» размером с плазменный телевизор, это да, внушает. Японцы придумали, фирма вроде бы «Takara». Может, и сейчас выпускают, улучшенного качества, со стереозвуком и генератором запахов. А зачем? А для солидности. Как говорится, «візьмешь в руки, маєшь вещь».

Подъем-переворот… Поглядели вперед, теперь назад посмотрим. Что там с рекой? Скучная она какая-то, серая, зато вода наверняка теплая – для удобства клиента. На одном сайте была статья про файлы Джимми-Джона, самые-самые первые. Чуть ли не самый популярный – «Сон рыболова». В нескольких вариантах: речка в Южной Германии, катер в Карибском море и еще чего-то индийское, в предгорьях Гималаев. Файлики эти тогда бесплатно раздавали, рекламы ради.

Мост… А ничего, солидный, каменный, вон, даже домик на нем пристроился. Если это не просто «задник», то кто-то над гравюрой крепко поработал. Вручную такое ваять – адский труд. Или все проще. У кого-то в этом ретро-мире имеется компьютер со всеми причиндалами, что анахронично, зато очень полезно.

И черт понес моего дядьку в этот замшелый угол! Мне бы сейчас компьютер точно не помешал. Только, конечно, не во сне. Сесть – да основательно поработать, благо есть над чем. Одно дело, случайные «склейки», отзвуки происходившего неизвестно где, совсем другое – сознательные изменения в четко прописанном «ответвлении». Подобного материала еще ни у кого не было, практическая эвереттика таковой пока лишь именуется. Просыпайся, садись и работай!

Эге, как все тускло стало! Нельзя, нельзя думать о работе, когда спишь, «картинка» просто исчезнет, а там и проснуться можно. Только не дома, а невесть где, в городе, которого ни на одной карте не найдешь. Название арабское… Эль-Джадира? Нет никакой Эль-Джадиры! Как это у Набокова? «Александр Иванович, Александр Иванович! Но никакого Александра Ивановича не было».

Ладно, вниз. Положено отдыхать, этим и займемся. Прыгаем!

Ай!

Кстати, если бы не сон, ногу бы точно подвернул. Хоть и травка, и землица мягкая…

– Buon giorno, giovane signore! [17]

Ага, аборигены. Кому тут положено сниться? Личности в таких файлах-снах простые, на пару фраз каждая.

Та-а-ак…

И вам здравствовать, девушка. Судя по виду и голосу, аборигенше и шестнадцати нет, недаром Набоков вспомнился. Как правильнее ответить? «Здравствуй, милая красотка! Из какого ты села?» А если на языке Данте?

– Ciao, bella ragazza! Da quello che si sedette?

– Oh, giovanotto! Tu sei cosí divertente!..

Итак, у нас тут Италия, причем, если судить по этой пастушке, весьма патриархальная. Деревянные туфли, чепец, вместо платья – домотканая роба с деревянными же пуговицами. Зато щечки румяные, глазки веселые… Кстати, а на мне что надето? Рубашка белая, испачканная, на груди нечто кружевное, тоже в грязи. Барство, однако… Штаны короткие, чулки… Чулки?! Это кто же так одевается? А обуви нет, так в чулках и стою. И она стоит, убегать не собирается. А с чего пастушке убегать-то? Встретила «giovane signore» пубертатного возраста, самое время пококетничать.

– Oh, signore. Hai dimenticato. Ho bisogno di voi per mostrarvi … Seguimi!

А это уже полный «нихт ферштейн». Но то, что пальчиком розовым манит, вполне понятно. Интересно, куда? Прямо на местный сеновал? А если появятся папа-пастух под ручку с папой-сеньором? «Две собачки впереди, два лакея позади…»

– Seguimi, signore! Seguimi!..

Уже не улыбается, того и гляди, слезами зальется. Это потому что я, несознательный, программу нарушаю. Если зовут, следует идти. Ладно, где мои ботинки? Ага, здесь, под самым деревом, но не ботинки, а туфли, причем с пряжками и… И ни левой, ни правой, одинаковы.

– Ну, пошли! Venire!..

Вот! Сразу повеселела, за руку взяла. Значит, идти нам налево, где деревья. Ничего там, вроде, и нет – поле и склон до самой реки. Впрочем, туда я особо не глядел, все больше реку с мостом рассматривал.

А в целом примитивненько. В годы давние у меня куда как интереснее картинки получались. Такая, как эта – с башней и пастушками, пишется и рисуется за один вечер. А если посидеть дня три, то можно изваять целый «сонный» мир. Маленький, конечно, не мир – мирок, зато не слишком предсказуемый. Эта «лолитка», скажем, могла бы стать вполне самостоятельной персоной, с целым набором реакций…

– Oh, giovanotto! Perché sei cosí triste? Che ne pensi?