О бедной сиротке замолвите слово

Глава 2

А жили маги неплохо. Не знаю, все или же только те, которые происходили из древних и славных родов.

Структурированная зелень парка, разделенного сетью желтых дорожек.

Газоны.

Кусты неестественно аккуратных форм. Каменные вазы, цветы и бабочки. Темная гладь пруда где-то вдалеке. И огромная махина дома. Сложенный из темно-бурого камня, он гляделся этакою незыблемой громадиной, которую не всяким штурмом возьмешь.

Четыре этажа.

Никаких тебе излишеств в виде колонн и портиков. Яркая медь водостоков. Четырехскатная крыша с парой труб и флюгерами…

Уродливые статуи.

И узкие окна, забранные решетками.

Дубовая дверь и щит над ней – надо полагать, герб папенькиного славного рода, а на нем зверь неведомый с орлиной головой, львиными лапами и змеиным хвостом.

Лапы когтисты.

Хвост чешуйчат. А из орлиной головы выходит пара острых рогов.

Минут через десять я убедилась, что изнутри дом так же мрачен, как и снаружи. Дневной свет в окна почти не проникал, и местные коридоры утопали в сумраке, который обитателям дома был привычен, как, полагаю, и скрипящие полы, сквозняки и прочие прелести древних строений.

Когда-нибудь я куплю себе квартиру.

Она будет небольшой и светлой, в новом доме, чтобы не осталось в стенах и тени чужих воспоминаний. Я повешу на окна полупрозрачный тюль – исключительно для красоты.

– …И ты полагаешь хорошей идеей притащить ее сюда? – Женщина в светлом брючном костюме не скрывала своего недовольства.

– Это мой долг, Амелия.

Вот, значит, какова она, новая папенькина любовь. Хотя, может, я и предвзята, но любовью здесь и не пахнет.

А она хороша.

Высокая. Статная. Светловолосая, причем или натуральная блондинка, или – слишком уж яркий платиновый оттенок у нее – стилист хорош. Лицо узкое. Скулы высокие. Нос точеный. Губы вот великоваты, но это не портит женщину.

Длинная шея.

Нить жемчуга. И такая же – на руке, что нервно терзает салфетку. Но сдается, что с куда большим удовольствием наманикюренные эти пальчики вцепились бы мне в горло.

– Твой долг? – она вскочила и прошлась по комнате, взмахнула рукой, и шелковый рукав скользнул по безделушкам на полке. – Твой долг состоит в том, чтобы позаботиться о дочерях…

– Она тоже моя дочь.

– Мило, что ты вспомнил, – я развалилась в кресле, не делая попытки соответствовать месту и компании.

– Боги, – трепетные пальцы прижались к вискам, и на мизинчике блеснуло золотое колечко. – Слухи пойдут… что станет с нашей репутацией… девочки… Мелисса…

Ага, то есть у меня имеется не только очаровательная мачеха, но и пара сестриц. Я поерзала, пытаясь отрешиться от нехороших ассоциаций.

Золушки в себе не ощущала.

– …Ее брак…

– О браке пока речи не идет, – отец поднялся. – Маргарита остается. Позже мы решим, что с ней делать.

А вот это мне совсем не нравится.

В каком смысле, решат? Мне казалось, что все более-менее ясно: меня обучат и пинком выпроводят в прекрасное светлое будущее, разорвав тем самым всякие связи.

– Мне пора. Позаботься о ней.

Интересно, его по голове не били? Оставить незаконнорожденную дочь на попечение законной супруги? Или он надеется, что Амелия мне яду плеснет, тем самым раз и навсегда решив проблему?

Она открыла рот.

И закрыла.

И молчала долго. Я тоже с разговорами не спешила, но, поставив на колени рюкзак, откопала булочку. Помялась? Ничего страшного. Йогурт тоже пришелся весьма кстати.

– Твой наряд отвратителен.

– Ага, – я шумно отхлебнула из бутылки.

– И манеры…

– А то…

Интересно, она просто пар выпускает или и вправду надеется выбить меня из колеи?

– Необходимость… заниматься тобой не доставит мне ни малейшего удовольствия. – Амелия разглядывала меня, не скрывая раздражения.

Но…

Было что-то еще, помимо гнева.

И обиды.

Страх? Страх острый, как железная стружка, и привкус оставляет металлический. И главное, что как ни скрывай его, а все одно выберется, выдаст.

– Я не напрашивалась, – говорить с набитым ртом не слишком удобно, но…

Я же дикая.

И дурно воспитанная. И вообще дочь наркоманки, которая всенепременно пойдет проторенной дорогой и если еще не стала шалавой, то всенепременно станет.

Знаю.

Проходили.

Амелия поморщилась и, взяв со столика фарфоровый колокольчик, потрясла им. Минуты не прошло, как в комнате появилась квадратная тетка самого мрачного вида, и дело было отнюдь не в черном платье ее, которое и белый фартук не оживлял, но в выражении лица.

Поджатые губы.

Прищуренные глаза.

И плохо скрытая ненависть, причем отнюдь не к Амелии.

– Софра, – наманикюренный пальчик указал на меня, – проводи Маргариту в… желтую спальню.

Задумчивый взгляд.

Постукивание по столу.

– Озаботься ее гардеробом… что-то простое и более подходящее для юной девицы, нежели это…

Чем ей мои джинсы не угодили? Слегка потертые, но ведь чистые. А кроссовки… какие были на распродаже, такие и взяла. Меня саму розовый цвет и стразики выбешивают, но не признаваться же в этом.

– И покормите ее.

Что ж, если голодом морить не станут, уже хорошо.

Поселили меня на третьем этаже, в самом дальнем уголке дома, что и понятно. Комнатушка была угловой, тесной и довольно-таки мрачноватой. Желтая?

Вероятно, когда-то обои и вправду были желты, но давно… ныне цвет их, уныло-серый, вполне гармонировал с болотным оттенком занавесей.

Кровать.

Комод.

Шкаф на резных ножках и при короне.

Столик.

Крохотная ванная комната, но с ванной и горячей водой, что само по себе несколько примиряло с обстоятельствами. Узкое окно, в которое и кошка не пролезет. А главное, тяжелая дубовая дверь. Ее заботливая Софра заперла на ключ, не иначе, от беспокойства, что я с непривычки заблужусь в этом чудесном доме. Я подергала дверь, убеждаясь, что заперта она надежно, сунула палец в замочную скважину и хмыкнула: защита от дураков.

Позже.

Мало ли, вдруг да Софра или еще кто наблюдают за бедною сироткой? Пусть видят, что та тиха, мила и растерянна… подавлена даже. И вообще…

Я подергала дверцы шкафа. Внутри было пусто и пыльно, как и в комоде. Похоже, здесь если и убирались, то в прошлом столетии. Ладно, мне не привыкать, сама порядок наведу.

Если сочту нужным.

Все же не давала мне покоя та папенькина фраза. Чудилось в ней что-то этакое, недоброе, а чутью своему я привыкла доверять. А значит… значит, вечером прогуляемся, послушаем, о чем говорят, пока же…

Софра отсутствовала недолго.

Явилась с парой платьев столь унылого вида, что становилось ясно: подбирала она их долго, тщательно и согласно невысказанному пожеланию хозяйки.

– Переоденься… – Платья кинули на кровать и, скривившись, добавили: – Не позорь род.

Платье на мне сидело… как на пугале и сидело. В груди тесновато, на талии болтается, и тонкий поясок лишь подчеркивает несуразность этого наряда.

Темная жесткая ткань.

Накрахмаленный воротничок. Кружевные манжеты. И два ряда пуговиц на лифе. Сомнительного пошиба красота, но я в принципе существо неприхотливое.

Длина до середины голени.

И с кроссовками моими смотрится оно слегка безумно, но, с другой стороны, неудобную одежду я еще могу потерпеть, а вот неудобная обувь – это совсем иной коленкор. Туфли же, которые мне предоставили, мало того, что были сделаны из дубовой кожи, так еще и оказались на два размера меньше нужного.

Кормили здесь неплохо.

Стейк, правда, несколько остыл, салат явно был не первой свежести, но эти мелкие пакости аппетита мне не портили.

А дверь Софра по-прежнему запирала.

И возвращалась каждые полчаса, проверяя, на месте ли я. После проверки этак пятой она успокоилась и, видимо, пришла к выводу, что деваться мне некуда. Так-то оно так… теоретически. А практически дядя Леня, который кровным родственником не являлся, но представлял собой, выражаясь языком Софки, маргинальную язву на телесах приличного общества, мог бы мною гордиться. Замок я взломала быстро, благо был он несложным, хотя и несколько тугим, полагаю, от старости.

Ничего, смажем…

Вышла я из комнаты, когда за окном уже прилично стемнело, а Софра, забрав ужин – подали кашу, щедро сдобренную сухофруктами и сладкую до отвращения, – убралась и не вернулась. Я выждала с час, а то мало ли… вдруг мне молоко перед сном положено?

Молока не принесли.

И вообще крайне любезно забыли о моем существовании.

Я прислушалась к себе.

Время.

Определенно.

Дядя Леня, вор-рецидивист и в сущности человек широкой души, чего остальные не понимали, говорил, будто у меня чуйка такая, что, решись я на карьеру, стала бы фартовой. Правда, тут же грозил тощим кулачком, приговаривая, что, мол, вздумаю дурить, мигом управу найдет.

Дурить я не думала.

Училась?

Я всему училась. То ли натура такая, то ли и вправду уже тогда чувствовала, что лишних знаний не бывает. Вот и пригодилось.

В коридоре было тихо.

Мертво.

Ощущение неприятное такое, как ночью по кладбищу гулять. Тусклый свет. Белесые стены. Зловещие фигуры в доспехах. Картины, от которых веяло недобрым, будто сам этот дом приглядывался ко мне, не слишком радуясь незваной гостье.

Поворот.

И лестница.

Мне надо вниз… и влево, туда, где застыла каменная статуя редкостного уродства.

– …Никхарт, – голос Амелии звенел от напряжения, – быть может, ты скажешь мне, что именно собираешься делать с… ней.

Да, пожалуйста, я бы тоже не отказалась послушать. Информация – жизнь…

Я встала рядом с каменным уродцем, прячась в тени куцых его крыльев. И рукой оперлась на спину, которая, к моему удивлению, оказалась теплой. Мелькнула даже безумная мыслишка, что существо живо, но я мигом от нее избавилась.

Камень.

Гранит? Базальт? Не разбираюсь, главное, что этакая тварь со змеиным гибким телом, которое кое-как опиралось на кривоватые лапы, просто физически не способна существовать.

– Это тебя не касается, – папенькин голос холоден.

А главное, ощущение, что он совсем рядом стоит, говорит прямо в ухо. Что это? Звуковые фокусы старого дома? Или мое разыгравшееся воображение, которое привело меня именно к этой комнате?

– Почему же? Касается… у нас две дочери, судьба которых тебя, кажется, не волнует…

Странная она.

Если человека не волнует судьба одного ребенка, то с чего он вдруг станет беспокоиться о других? Я почесала каменную тварь за рогом.

– Молчишь? Снова молчишь? Боги, если бы я знала, что так будет… я дала бы тебе развод… – а теперь в голосе мне послышалась глухая тоска. – Стой. Куда ты собрался?

– Это тебя не касается.

Вот она, счастливая семейная жизнь во всей красе. Я мотнула головой, отгоняя непрошеные воспоминания, в которых мы гуляли по парку.

Мама.

Отец.

И я.

Листья золотые и алые, охапками. Качели. Небо навстречу. И мама хохочет, кружится, подкидывая листья, а они летят, накрывают меня с головой. Ощущение счастья и…

И это было ложью. Все. Парк. И то старенькое кафе, где мы останавливались, чтобы поесть мороженого, и кино, и моя первая линейка, и даже тот букет гладиолусов, который принес отец. Они играли в любовь, а когда отцу надоела игра, он ушел.

А мы остались.

Я прижалась к зверю, который, кажется, стал теплее, и шепнула в оттопыренное ухо его:

– Никому нельзя верить.

Уши у зверя были коровьими, а вот пара острых, загнутых к затылку рогов вообще непонятно чьи. Впрочем, рога его не портили, как и гребень из птичьих перьев, мягких на ощупь. Камень не бывает мягким.

– Стой, – а вот теперь в голосе Амелии звякнуло железо. – Если ты сейчас уйдешь, то…

– Что, дорогая? – Насмешка.

Действительно, что?

На развод подаст? К маме съедет? Смешные взрослые угрозы…

Я точно старой девой останусь. Заведу себе с полдюжины кошек, буду их откармливать, выгуливать и гладить теплые шерстяные спины, жалуясь иногда на неустроенность, а как совсем невмоготу станет, вспомню этот вот разговорчик, оно и отпустит.

– Кажется, дорогой, ты забыл, что и мое слово в этой семье что-то да значит. Мне жаль, что я вынуждена прибегнуть к подобным мерам, но, если ты сейчас просто уйдешь, я воспользуюсь правом заморозить счета.

Я мысленно поаплодировала Амелии.

– Даже так?

А папенька, похоже, не удивился.

– Даже так, – произнесла она чуть тише. – Мне надоело, что ты полагаешь меня пустым местом… и не только меня, я бы стерпела, но девочки… ты их просто-напросто не замечаешь. Никого не замечаешь, кроме себя.

А то, папенька еще тот козел, редкостной породы. Странно, что она только сейчас очевидное заметила.

– Я знаю, что ты меня не любишь… никогда не любил… тебе нужны были деньги, а я, наивная, полагала, будто моей любви хватит на двоих.

От этой мелодрамы у меня челюсти сводит.

И не у одной меня. Я похлопала зверя по плечу, ободряя: ни одна трагедия не длится вечно. Сейчас поплюются ядом, выяснят, кто в доме главный и что со мною делать, после чего разбегутся кто куда.

– И даже когда ты ушел… месяц после нашей свадьбы, и ты ушел… я не думала о разводе. Я надеялась, что ты поймешь, осознаешь… Я скрывала от отца, где ты…

Дура.

Влюбленные все, как я заметила, с головой не слишком дружат.

– Твой папаша меня терпеть не мог, – с толикой раздражения произнес папенька.

А я сделала вывод, что отец Амелии был разумным человеком. В отличие от доченьки.

– Наверное, просто понимал, что ты такое, – печально сказала Амелия. – К счастью, как бы то ни было, но его состоянием управляю я. И вашим тоже, точнее жалкими крохами, которые от него остались. Ты и твоя матушка никогда не задумывались, откуда берутся деньги. Вы только и способны, что тратить. Я не мешала, я полагала, что если стала частью семьи…

– Тебе оказали честь…

Как по мне, весьма сомнительного свойства.

– Так вот, если мы не договоримся, то сначала я заблокирую ваши счета. Затем подам на развод, и просьбу удовлетворят быстро… мой кузен…

– Избавь меня от своих родственников.

– Если ты избавишь от своих, – а тетенька-то, оказывается, железная. И зверь со мной согласился. Странное дело, но я ощущала его симпатию.

Воображение.

И нервы… нервных клеток я сегодня потратила изрядно, все-таки слишком много случилось, чтобы это прошло без последствий, и если истерика мне, надеюсь, не грозит, то…

В конце концов, почему статуя не может симпатизировать Амелии? Не к папеньке же ей проникаться.

– Развод мне дадут быстро. После него я потрачу все свои силы, чтобы уничтожить тебя. К слову, сил понадобится не так и много… Закладные, кредитные договора… Если я выставлю на погашение хотя бы половину того, что у меня есть, тебе придется продать не только это треклятое имение с родовым гербом вкупе, но и собственные почки.

Я кивнула, сделав пометку: трансплантация и здесь в ходу.

Чудесно.

– Амелия, ты опять делаешь из мухи слона.

– Да? То есть твоя незаконнорожденная дочь, само существование которой делает из меня посмешище, это мелочь? Или, полагаешь, никто не сопоставит ее и твое отсутствие… по семейным делам? Нет, дорогой, хватит! Я терпела… я слишком долго терпела, многое спуская вам с рук, и… и если не хочешь войны, просто ответь: что ты собираешься с ней делать?

Да-да, я тоже послушаю и вернусь к себе, а то мало ли… нет, меня точно не ищут, мы со зверем это чуяли, но вот стоять в уголочке, вжимаясь в стену, то еще удовольствие. Да и сквозит в этом уголочке изрядно. Только… что-то сдается мне, папенька молчит вовсе не из упрямства, он же не самоубийца, злить женщину, в руках которой семейные финансы? Просто сам понятия не имеет, что со мной делать.

– Амелия, пойми, я не мог ее оставить… сеть сработала. Сигнал пошел и был зафиксирован. За ней в любом случае кого-то да отправили бы. Началось бы разбирательство, а выяснить, что она моя дочь, не сложно. Тогда это скрыть не выйдет.

– А теперь выйдет? Девчонка в моем доме…

За дверью стоит и слушает, не понимая, как у нее получается, потому что с виду дверь солидна, надежна и подслушать что-то крайне затруднительно.

Получается и получается.

Радоваться надо, а не вопросами задаваться.

– Может, к матушке ее отослать?

– А дальше?

– Не знаю! Я… я не ждал, что она окажется одаренной! – а вот теперь папенька злиться изволят. – Полукровка… шансы ничтожны… и лет ей сколько…

Много мне лет.

Двадцать с хвостом…

– Сама знаешь, дар проявляется рано, а тут… поздний прорыв…

Пауза.

В тишине я слышу собственное дыхание, и как-то неприятно – воздух горький, а глаза щиплет, не иначе, от пыли. Вот ведь, дом огромный, люди живут с виду приличные, а с уборкой явные проблемы.

– Хорошо, – Амелия произнесла это так, что становилось ясно: ничего хорошего она не видит. – Допустим, дар… воля Милосердной… что нам делать?

– Так матушка выучит, а нет, заблокируем.

– И потом?

– Замуж.

– За кого?

Замуж я не согласна! И дар мой, пусть я его не ощущала, но не позволю вот так взять и лишить меня его!

– Неважно, отыщу кого-нибудь… В конце концов, девчонка с даром, детям его передаст, а в Фелиссии, сама знаешь, с одаренными проблема. Им и приданого не понадобится, – папенька оживился. – Если отписать Патрику, то… пара дней – и проблема решится.

Проблема, стало быть?

Ярость душила.

Хотелось шагнуть и высказать этой сволочи все, что я о нем думаю.

– А Служба контроля?

– Не имеет права вмешиваться в дела семейные. Потерпи, Амелия, несколько дней, и она уберется, все станет как прежде…

О да, и все будут счастливы. Кроме меня, оказавшейся у черта на куличках – и думать не хочу, где эта их Фелиссия находится, и, быть может, зверя. Он явно был недоволен.

Вот только недовольство его, кажется, ощущала лишь я.

– Никто ничего не узнает…

А вот это мы еще посмотрим.