О природе вещей

Матерь Энеева племени! радость людей и бессмертных!

О всеблагая Венера!¹ Средь плавно бегущих созвездий

Свет проливаешь ты радостный на судоходное море

И плодоносную землю! Все сущие в мире созданья

Зиждутся только тобою и видят лучистое солнце —

Ветры бегут пред тобой, в небесах облака разгоняя.

Где появляешься ты, там искусница-почва цветами

Путь устилает тебе; улыбается тихое море,

И, успокоившись, небо все блещет лучистым сияньем.

Как только милый свой лик открывает весна молодая

И освобожденный Фавония творческий дух оживает,

В воздухе птицы сперва возвещают твое появленье,

Властно объятые мощью твоею до самого сердца.

Вслед же за ними и звери бегут на привольные пастьбы,

Переплывая ручьи. И таким образом твари живые

Вслед за тобою идут все, куда ты их манишь,

Силою чар упоительных и красотою влекомы.

Словом, повсюду: на море, в горах, в быстротечных потоках,

В чаще лесов густолиственных и в зеленеющем поле —

Будишь во всяком ты сердце любви сладострастное чувство

С тем, чтоб оно возродилось в грядущих затем поколеньях.

Так как единая ты управляешь природой вещей всех,

Так как и света ничто на земле без тебя не увидит,

И нам же не мило ничто, и ни в чем без тебя нет отрады,

То об участьи твоем я прошу при созданьи поэмы,

Где о природе вещей говорить я отныне пытаюсь,

Нашего Меммия² к сыну, которому ты, о богиня,

Быть украшеньем во всем и во все времена повелела.

Вечную даруй затем красоту моей речи, богиня,

И ниспошли всяким подвигам диким военного дела

Тихую дрему во все это время на море и суше!

Так как одна только ты человечеству можешь доставить

Радости мира, тогда как делами жестокими брани

Оружевластный Мавор³ управляет. К груди твоей часто

Он припадает, сраженный любви вековечною раной,

И, приподнявшись к тебе с запрокинутой шеей суровой,

Жадные взоры любви на тебе насыщает, богиня,

И у тебя, возлежащей, дыхание уст он впивает.

Тут-то обвей его телом священным и нежные речи

С уст испусти, умоляя о сладостном мире для римлян.

Ибо никак не могу обсуждать свой предмет я спокойно,

Зная опасность в отчизне, а Меммиев сын благородный

Также не может притом от общественных дел уклоняться.

Ухо, однако, ко мне ты склони с напряженным вниманьем,

Бросив заботы свои, и правдивому внемли ученью.

Дара того, что из преданной дружбы тебе предлагаю,

Не отвергай ты, доколе его не познаешь всецело.

Здесь о богах и о неба высокой природе с тобою

Речь я начну и открою вещей основное начало⁴,

Коим все зиждется, крепнет, растет и плодится в природе;

Также – во что претворяет природа все вещи по смерти.

Это начало – материя, тельца вещей родовые,

Как позволяю себе я назвать то в дальнейшем ученьи,

Или зачатки вещей, – подходящее также названье, —

Или же тельца первичные, так как из них все возникло.

Что до природы богов, то она в существе непременно

Радости жизни бессмертной в покое наивысшем вкушает,

Чуждая нашим делам и от нас удаленная очень.

Так как свободна она от опасностей всех и печали,

Собственной силой мощна и от нас не зависит нисколько,

То ни добром не пленяется вовсе и гнева не знает.

Жизнь человека постыдно у всех на глазах пресмыкалась

Здесь, на земле, удрученная бременем вероученья,

Что из владений небесных главу простирало и сверху

Взор угрожающий свой непрестанно бросало на смертных,

Первый из смертных, кто взоры поднять к нему прямо решился,

Родом из Греции был; он ему воспротивился первый.

И ни святыня бессмертных, ни молнья, ни грома раскаты

С неба его удержать не могли, но с тем большей отвагой

Силы души он своей напрягал, чтобы ранее прочих

Крепкий замок сокрушить у затворенной двери природы.

Так животворная сила рассудка стяжала победу

И далеко унеслась из границ пламенеющих мира,

И в бесконечность вселенной проник он рассудком и духом.

Победоносно принес нам познанье тот грек о возможном

И невозможном в природе, а также о силах предельных

В каждом предмете, о целях конечных, что ставит рассудок,

Так что религии все суеверья у нас под ногами

Вновь очутились, а мы той победой вознесены к небу.

Сильно боюсь я притом, чтобы как-нибудь ты не подумал,

Будто ученья сего нечестивые свойства к пороку

Путь указуют тебе, между тем как религия эта

Часто сама побуждает к преступному, грешному делу,

Как это было в Авлиде. На жертвенник Тривии⁵ чистой

Пролита кровь Ифигении⁶ юной была святотатно

Рати данайской вождями, мужами первейшими края.

Как только голову дева покрыла священной повязкой,

Что, по щекам ниспадая, лицо с двух сторон окаймляла,

И увидала отца она, тут же стоявшего в грусти

У алтаря, и прислужников, скрывших орудие смерти,

И проливавших при этом горячие слезы сограждан,

В страхе она онемела; к земле подогнулись колени.

Не послужило несчастной к спасенью и то, что впервые

Именем нежным отца ею назван был царь Агамемнон.

Всю трепетавшую вмиг ее на руки воины взяли

И на алтарь понесли; но не с тем, чтоб, окончив обряды,

К светлому богу примкнула она, Гименею, но чтобы

Жертвою пала, рукою отца святотатно закланной,

Девственно-чистая, в светлый, торжественный день ее брака:

Да ниспошлется удача и счастье в отплытии флоту!

Вот к изуверству какому религия может понудить.

Может быть, также и ты из-за вымыслов страшных поэтов

Станешь ученье мое избегать, как всегда то бывает.

В самом же деле великое множество можно измыслить

Грез и видений, которые, строй целой жизни нарушив,

Смуту внести бы могли в наше счастье при помощи страха.

Истинно: если бы смертные видели, что существует

Горестей верный конец, то могли б они так иль иначе

Противостать как религиям, так и угрозам поэтов.

Ныне же к этому нет у них средств и прямых оснований,

И потому вечных мук после смерти все люди страшатся, и

Так как природу души совершенно не ведают люди:

В чреве ль родится она, иль внедряется после рожденья?

Гибнет ли наша душа, отделявшись от тела по смерти?

В Оркуса⁷ мрак ли нисходит, в пустых ли витает пространствах

Или по воле богов переходит в различных животных,

Как поучает наш Энний, который принес нам впервые

Вечно зеленый венок с благодатных высот Геликона,

Громкою славой почтенный у всех италийских народов?

Все ж, хотя Энний в стихах своих, вечно бессмертных, толкует

Между всем прочим о том, будто есть Ахерузии пропасть,

Но не тела и не души людей в тех местах пребывают,

А лишь поблеклые призраки необычайного вида.

Он вспоминает, что призрак цветущего вечно Гомера,

Вставший оттуда пред ним, проливая соленые слезы,

Стал говорить и природу вещей объяснять ему словом.

А потому надлежит изучить нам внимательно вещи

Высшие: то, по какому закону свершают движенье

Солнце и месяц и силой какой управляются вещи

Здесь, на земле, а затем мы рассмотрим внимательным оком,

Что же собой по природе наш дух и душа представляют;

Также те вещи, которые, нам наяву представляясь,

Ум наш пугают во сне и в припадке тяжелой болезни,

Так что нам кажется, будто мы явственно видим и слышим

Мертвых, останки которых давно уж прияты землею.

Я не скрываю в душе: рассуждения темные греков

Очень мне трудно стихами латинскими выразить точно.

Кроме того, в выражениях новых сказать я о многом

Должен ввиду новизны содержанья и бедности речи.

Но твои доблести, Меммий, а также надежда на радость

Сладостной дружбы твоей все ж к работе меня вынуждают

И заставляют меня посвящать ей бессонные ночи

В поисках слов и стихов подходящих, при помощи коих

Мне б удалось озарить твою душу познания светом,

Чтобы ты видеть мог ясно глубоко сокрытые вещи.

Ныне не стрелами яркими дня и не солнца лучами

Надо рассеивать ужасы и помрачение духа,

Но изучением и толкованьем законов природы.

Первоначальное правило ставит природа такое:

Из ничего даже волей богов ничего не творится.

Страх суеверный однако же смертных настолько объемлет,

Что и в вещах, наблюдаемых здесь, на земле и на небе,

Многое соизволеньем богов объяснять они склонны,

Главной причины явлений добиться никак не умея.

Раз мы уверены в том, что ничто создаваться не может

Из ничего, то вернее поймем мы предмет изученья:

Именно то, из чего могут вещи родиться, а также —

Где, каким образом зиждется все без участья бессмертных.

Если бы из ничего созидалось что-либо, то также

Все существа породить бы могли без семян что угодно:

Люди водились бы в море, в земле же могли бы родиться

Чешуеносные рыбы и птицы, а с неба сбежало б

Стадо скота, и породы неведомой хищные звери

Жили бы вместе в пустынных местах и краях населенных.

И не всегда однородные были б плоды на деревьях,

А вперемешку плоды все росли бы на дереве всяком.

Так что, не будь родовых таких телец у особи каждой,

В чем состоять бы могло постоянство зачатья в природе?

Ныне рожденье существ от зачатков известных зависит;

Только оттуда они возникают и жизнь получают

Там лишь, где есть их материя, их родовые зачатки.

А потому невозможно, чтоб все из всего возникало,

Так как известным созданьям присущи известные свойства.

Кроме того: для чего созерцаем мы розу весною,

Злаки же летом, а осенью сладостной лозы,

Как не затем, чтобы все семена собирались во время

Определенное, чтоб сообразно со временем года

Все раскрывались создания и животворная почва

Отпрыски нежные вынести к свету могла безопасно?

Из ничего существа нарождались бы сразу, к любому

Сроку и без соответствия каждому времени года,

Так как в них не было б телец первичных, развитие коих

Несоответственным временем года могло б задержаться.

Не было б, далее, нужды во времени также для роста

Всяких зародышей, если бы из ничего возникали.

Сразу б из малых детей существа становились юнцами,

И густолиственный лес из земли вырастал бы мгновенно.

А между тем ничего не бывает подобного. Твари

Всякие мало-помалу растут из известных зачатков,

Род свой притом сохраняя. Поэтому можешь ты видеть,

Что из материи собственной все возрастает на свете.

Также заметь, без дождей, каждый год в свое время идущих,

Почва создать не могла бы плодов своих многоотрадных,

И не могли бы породы животных, лишенные пищи,

Ни размножаться, ни длительность жизни себе обеспечить.

Правда, во многих вещах ты присутствие можешь заметить

Тел однородных, как в разных словах одинакие буквы,

Но невозможно ничто без порядка вещей основного.

Кроме того: почему не дала человеку природа

Крупных размеров таких, чтобы мог он шагать через море,

С помощью рук же своих вырывать высочайшие горы

Или теченье веков побеждать долголетием жизни?

Не потому ль, что созданья все определяются только

Свойством известным материи той, из которой родились?

Должно нам, значит, признать, что ничто народиться не может

Из ничего, но зародыши нужны, чтоб всякая особь

Свет увидала и сладостный воздух вкусила с рожденьем.

Мы, наконец, отличаем всегда от возделанной почвы

Новь непочатую. Труд над землею плоды улучшает.

Значит, находятся в почве самой уж первичные тельца,

Производительность коих мы можем усилить, сохою

Тучные глыбы земли шевеля и поля разрыхляя.

Не существуй таких телец в земле, то без наших стараний

Все бы само по себе улучшалося в нашей природе.

Надо заметить еще: разлагает природа все вещи

На составные частицы, пропасть же ничто в ней не может.

Если б погибнуть могли составные частицы все эти,

То существа умирали б, внезапно из глаз исчезая,

Ибо не нужно бы было усилий к тому, чтоб частицы

Разъединить в каждой вещи и связь между ними расторгнуть.

Ныне, когда составляется все из бессмертных зачатков,

Не допускает природа, как видишь ты, смерти, доколе

Сила не явит себя, иль ударом предмет разрушая,

Или его разлагая, проникнув вовнутрь чрез пустоты.

Кроме того, если б время совсем истребляло в природе

Все то, что старость отъемлет, материю всю поглощая,

Где б почерпнула Венера, чтоб новых существ поколенья

К жизни призвать? И откуда б сырая земля добывала

Нужное все для кормленья и роста тех новорожденных?

Чем пополнялось бы море, ручьи, дальноводные реки?

Как и откуда эфир наполнялся бы сонмом созвездий?

Будь те первичные тельца подвержены смерти, давно бы

Вечное время в прошедшие дни поглотило природу.

Если ж в прежнее время всегда они существовали,

Изо дня в день обновляясь и новые вещи рождая,

То несомненно, что одарены они вечной природой.

Вследствие этого вещи не могут в ничто обратиться.

Если при этом материя вечная прочною связью

В большем иль меньшем размере частиц бы своих не скрепляла,

То одинаковой силой могли б разрушаться все вещи,

Прикосновенье простое тогда причиняло бы гибель.

Там, где всецело кончается область материи вечной,

Сила любая способна расторгнуть сцепленье в частицах.

Ныне ж, когда все сцепленья частиц меж собою различны

И неизменны лишь сами частицы материи вечной,

То пребывают они невредимы в предметах, доколе

Связь не нарушена их приложеньем достаточной силы.

Не пропадает бесследно ничто, но в своем разложеньи

Все возвращаются вещи на лоно материи снова.

Так исчезают дожди, что родитель Эфир с небосвода

В недра сокрытые матери нашей земли низвергает.

Тучные жатвы затем вырастают, деревья ветвями

Все зеленеют, растут, от плодов изобильных сгибаясь.

Люди и звери в дарах тех земли добывают питанье,

И расцветают от них города поколением юным.

Пение птиц раздается в лесах густолиственных всюду;

Стадо скота, отягченное жиром, на пастбищах тучных,

Отдых вкушая, лежит, и сочится молочная влага

Из переполненных вымен, подростков же юное племя

В прихоти детской своей, под влияньем молочного сока,

Резво играет на нежной траве, неумело ступая.

Значит, не гибнет бесследно ничто из того, что мы видим,

Но возрождает природа одно из другого. Не может

Вещь народиться одна, пока не погибнет другая.

Как я сказал уже, из ничего не рождаются вещи,

Также не могут они, народившись, в ничто обратиться.

Чтоб к положеньям моим ты не начал питать недоверья

Лишь потому, что твой глаз этих телец первичных не видит,

Я докажу, что бывают они несомненно в предметах

Даже тогда, когда глаз никакой их не может заметить.

Ветра порывы, во-первых, что волны морские колеблют,

Рушат суда величавые и облака разгоняют,

И одновременно бурей стремительно носятся в поле,

Ниспровергают деревья большие, высокие горы

Точат дыханьем крушительным: так с громыханьем свирепым

И угрожающим рокотом волны морские бушуют.

Да, без сомнения, ветер есть тело, невидное глазу,

Что океаны, и землю, и тучи на небе сметает,

И увлекает внезапно порывом стремительным с места.

Не по другому закону он движется, все разрушая,

Как и ручей, что спокойно течет, но в известное время

В дикий поток превращается и, от дождей пополняясь,

С гор ниспадает высоких своей многоводною силой,

Леса обломки и даже деревья таща за собою.

Часто при этом не могут мосты устоять под напором

Вод быстротечных, когда, от дождей помутившись обильных,

С силою рвется поток разъяренный к устоям могучим.

С грохотом сильным удар он наносит и в волны кидает

Камни огромные, все по дороге своей сокрушая.

Стало быть, так же должны проноситься ж ветра порывы.

Ветры, подобные волнам потока, обломки предметов

В разные стороны мечут и сильным напором толкают,

По временам унося их с собою в вертящихся вихрях.

Ясно нам было, что ветры – тела, недоступные взору,

Так как по действиям явным и свойствам подобны потокам;

Эти ж последние суть, очевидно, тела по природе.

Далее. Запахи мы ощущаем от разных предметов,

Не замечая того, чтоб к ноздрям подступало что-либо.

Летнего зноя и холода тоже никак мы не можем

Зрением воспринимать, как не можем и звуков увидеть.

Все то, однако, являет телесное происхожденье,

Так как имеет способность известные чувства в нас тронуть:

Трогать и тронутым быть одному только телу присуще.

Платья, затем, на морском берегу, разбивающем волны,

Влагу приемлют, на солнце же снова они высыхают.

Но каким образом влага воды в них проникла, а также

Как испарила ту влагу жара, – невозможно увидеть.

Так на мельчайшие части свои распадается влага,

Их же никоим мы образом глазом не можем заметить.

Так же кольцо, что в течение долгих годов преходящих

Носишь на пальце ты, мало-помалу становится тоньше.

Капель паденье дырявит скалу, а сошник искривленный

Плуга железного тупится в пашне для глаз незаметно.

Мы замечаем, что улицы, камнем мощенные, часто

Стерты ногами толпы; что стоят у ворот истуканы

Медные, коих десницы с годами становятся тоньше

От целования благочестивого мимо идущих.

Что уменьшилось все это, стираясь, для нас – очевидно.

Но заградила природа от взоров, какие частицы,

В пору какую от этих вещей незаметно отходят.

Видеть нельзя даже с помощью самого острого зренья

То, наконец, что природа и время к вещам прибавляют

Мало-помалу в заботе о их постепенном развитьи,

Так же, как то, что отъемлют болезнь и преклонные лета.

Ты не увидишь того, что из камней, нависших над морем,

Едкая соль похищает во всякое время, затем что

Правит природа вещами посредством частиц тех незримых.

Но не повсюду материя в мире является тесно

Сплоченной, так как предметы в себе пустоту заключают.

Это узнать тебе будет полезно во всех отношеньях,

Чтоб от сомнений не впал ты в ошибку и в розысках долгих

О содержанья: вещий с недоверьем ко мне не отнесся.

(Есть, несомненно, в природе пустоты, пустые пространства.)

Не существуй пустота, – невозможно бы было движенье

Всяких вещей, потому что телам постоянно присуще

Возле себя все теснить и оказывать сопротивленье;

Не в состоянии были б тела и вперед подвигаться,

Так как тела к ним ближайшие не уступали бы места.

В самом же деле, на море, на суше, на небе высоком

Явственно мы замечаем во всех направленьях движенье

Разнообразное; без пустоты ж в природе не только

Отнята тотчас была бы способность предметов к движенью,

Но и родиться бы даже ничто не могло в этом мире,

И почивала бы всюду материи плотная масса.

Далее. Вещи, которые плотными люди считают,

Все же из пористых тел состоят, как ты видишь

Так, сквозь пещеры и скалы подчас протекает

Жидкая влага воды и обильно сочится по капле.

Также по телу живущих существ разливается пища.

Сад, зеленея, растет, а плоды наливает во время

Лишь потому, что в деревьях от корней, сокрытых глубоко,

Соки живительно льются везде по стволам и по веткам.

Звук проникает сквозь стены, в закрытые даже жилища

Перелетает, а холод до кости пронизывать может.

Без пустоты, по которой тела бы насквозь проходили,

Не подыскал бы ты этим явленьям других оснований.

Видел в вещах ты не раз, что одна тяжелей, чем другая

При одинаком объеме их тел. Отчего б это было?

Если б клубок шерстяной вещество заключал в себе то же,

Как и свинцовый комок, то и вес был бы равный в обоих.

Но так как свойственно каждому телу надавливать книзу,

А пустота по природе своей пребывает без веса,

То по объему великие вещи, но легкие весом

Нам указанье дают, что в них много пустого пространства.

Наоборот же, тяжелые вещи всегда указуют,

Что заключают материи много, пустот же в них мало.

Да! Таким образом то, в чем мы ищем теперь объясненья,

Есть пустота, что является вечно в смешеньи с телами.

Чтобы от истины не уклонялся ты в этих вопросах,

Нужным считаю я выдумки кое-какие оспорить.

Так: говорят, что лоснящимся рыбам вода поддается

И уступает дорогу, которую вновь наполняет

Влагою после того, как те рыбы оставили место.

Так и другие все вещи могли б находиться в движеньи,

Переменяя места, несмотря на материи плотность.

На основаниях ложных построено мнение это,

Так как куда, наконец, в состояньи продвинуться рыбы,

Если б вода не очистила места? Куда отступать бы

Жидкость могла, если б рыбы совсем не могли подвигаться?

А потому: или должен ты вовсе движенье отвергнуть,

Или признать непременно смешение тел с пустотою,

Где получают все вещи в природе начало движенья.

Далее: если два плоские тела, столкнувшись, тотчас же

Быстро опять оттолкнутся, то нужно конечно, чтоб воздух

Снова наполнил собою пустое пространство меж ними.

Воздух вокруг этих тел, даже в быстром своем дуновеньи,

Все-таки сразу не может всего преисполнить пространства,

Но, разумеется, он поначалу наполнит собою

Место ближайшее, а уж потом остальным овладеет.

Тот ошибается, кто полагает, что это случилось

При раздвигании тел оттого, что тут воздух сгустился.

Тут пустота появилась, которой тут не было прежде,

И преисполнилось место, что ранее стало порожним.

Кроме того, этим образом воздух не мог бы сгуститься,

А если б мог даже, то без пустот, полагаю, не стиснул

Он бы себя и своих бы частиц не сплотил воедино.

Так что, хотя не уверен ты очень в своих изысканьях,

Должен, однако, в вещах ты признать пустоту непременно.

Кроме того, я бы мог тебе много привесть доказательств

Разных других, чтоб усилить доверье к моим положеньям,

Но даже эти примеры твой ум удовольствуют острый.

Так, наподобье собаки, что часто чутьем открывает

Диких зверей, по горам залегающих в зарослях темных,

Раз только ей на прямые следы нападать удается,

Можешь ты тоже все сам постепенно одно из другого

В этих вопросах узнать, проникая при помощи мысли

В скрытые дебри природы и истину там добывая.

Если же ты и ко всем этим доводам медлишь склониться,

То без большого труда я бы мог обещать тебе, Меммий,

В сладких речах, исходящих от сердца, разбиться широко,

Мощным подобно потокам, текущим из главных истоков.

Но я боюсь, как бы в члены мои не закралась змеею

Дряхлая старость и смерть узы жизни во мне не порвала,

Прежде чем в уши твои переслать я стихами успею

Тьму убедительных доводов в каждом вопросе отдельно.

Я продолжаю, однако, свое изложение дальше.

Сущность природы в себе самой два заключает начала:

В ней существуют тела, а равно и пустые пространства,

В коих тела залегают и двигаться могут различно.

Что существуют тела, говорит нам обычное чувство.

Если б его показаньям мы веры придать не желали,

То в изысканьях о разных вещах мы рассудком

Часто опоры найти б не могли в подтвержденье сужденья.

То же, что есть пустота, установлено соображеньем.

Если б пространства и места, что мы пустотой называем,

Не было вовсе, то негде бы было телам помещаться.

Двигаться также тела не могли б в направлениях разных:

Это тебе уже раньше отчасти доказано было.

Нет такой вещи в природе, о коей сказать мы могли бы,

Будто она с пустотою различна, не будучи телом,

Будто она составляет какое-то третье начало.

Каждый предмет, существующий в мире, каков бы он ни был,

Должен во что бы ни стало быть мал иль велик по размеру.

Раз осязать его можно, то, будь он хоть мал и ничтожен,

Все же к телам он причтется, началам их следуя вечным.

То же, чего осязать невозможно и что не способно

Сопротивляться движенью вещей, чрез него проходящих,

Есть то пространство порожнее, что мы зовем пустотою.

В мире мы видим всегда или то, что воздействовать может

И поддаться само же воздействию тел разнородных;

Или же то, что лишь служит вместилищем всех этих действий.

Действовать и под воздействием быть в состояньи лишь тело.

Быть же вместилищем тел может только пустое пространство.

Вследствие этого меж пустотой и телами в природе

Третьего первоначала какого-нибудь не бывает.

Так что бывает лишь тело, доступное нашему чувству,

И пустота, коей сущность мы можем постигнуть рассудком.

Все, что названье имеет, как видишь ты, есть или свойство

Двух сих начал основных, или есть только их проявленье.

Свойством мы то называем, что без разрушения вещи

Отнятым быть у нее само отделиться не может.

В камнях примерно их вес; теплота – у огня; у напитка —

Влажность; у тел – осязаемость их; у пустого пространства —

Неосязаемость. Рабство, напротив, свобода, богатство,

Бедность, война, примиренье и прочие вещи такие —

Есть ли они или нет их – природу совсем не меняют.

Все эти вещи явленьями правильно мы называем.

Время же не существует само по себе, но в предметах

Мы его чувствуем все, когда в прошлом случилось что-либо,

Ныне ли что происходит, иль в будущем следовать будет.

И никого еще не было, кто бы рассматривал время

Вне его связи с движением тел и их сладким покоем.

Так что, когда говорят об увозе младой Тиндариды⁸

Или о сломленном войнами роде троянцев, то должно

Твердо запомнить, что речь тут идет не о чем-нибудь сущем

И поколенья, при коих события эти свершались,

Невозвратимо унесены рядом веков предыдущих.

И, таким образом, действия все, совершенные в прошлом,

Могут быть названы лишь проявленьем вещей и пространства.

Далее: если б материи не было вовсе в предметах

Или же места того и пространства, где все происходит,

То никогда бы и пламень любви к красоте Тиндариды,

Что загорелся в груди молодой Александра-фригийца,

Славных не вызвал деяний на поприще брани жестокой.

Тайно бы конь деревянный не сжег у троянцев Пергама,

Высокорожденных мужей из себя среди ночи извергнув.

Можешь ты ясно понять, что дела, совершенные в прошлом,

Не заключают в себе бытия, как тела все в природе,

И с пустотой у них общего мы ничего не заметим.

Но на прямом основаньи их можно назвать проявленьем

Тел и пустого пространства, в котором все вещи творятся.

Дальше: материя частью является в виде первичных

Телец, а частью собранье телец таких представляет.

Тельца первичные те никакою не могут быть силой

Укоснены, так как плотностью все побеждают своею.

Очень возможно, немало людей затруднится поверить,

Что существуют тела с безусловною плотностью в мире:

Ведь проникает же молния с неба чрез стены жилища,

Так же как звуки и шум; а огонь раскаляет железо.

Скалы – и те рассыпаются даже от сильного жара.

Твердое золото от нагреванья становится жидким;

Плотная медь, точно лед, расплавляется действием жара;

Сквозь серебро теплота и пронзительный холод проходят.

Чувствуем мы, когда чашу мы держим в руках по обряду,

Как наливается сверху росистая влага напитка.

Так что нам кажется, будто бы нет вполне плотного тела.

А между тем, как того и природа и здравый рассудок

Требуют, – я доказать здесь в немногих стихах постараюсь,

Что существуют тела из материи плотной и вечной:

Именно – тельца первичные, или зачатки предметов,

То, из чего состоит существо сотворенного мира.

Прежде всего, укажу я, что сущность в обоих началах

Скрыта различная. Мы замечаем большое несходство

Между природою тел и пространством, вмещающим вещи.

То и другое начало должно быть в несмешанном виде,

Ибо в пространстве, где нет ничего, в пустоте по-иному,

Тел никаких не бывает. С другой стороны, где есть тело,

Там пустоты никакой не бывает. Поэтому, значит,

Плотны первичные тельца; они пустоты не содержат.

Кроме того, еще: если в рожденных вещах пустота есть,

То вкруг нее и материя плотная также должна быть.

И допустить невозможно бы было при здравом рассудке,

Чтобы скрывалась в вещах пустота, пребывая внутри их,

И чтобы то, чем она окружается, не было плотным.

То, что внутри всех вещей пустоту замыкать в состояньи,

Может ли быть чем иным, как сплоченьем материи тесным?

Значит, материя, что состоит лишь из плотного тела,

Может быть вечной, а прочее все подлежит разложенью.

Если бы не было вовсе на свете пустого пространства,

Все б было плотным, а если б материи не было вовсе,

Непроницаемой той, что объемлет и все наполняет,

Все бы пространство одну пустоту представляло собою.

Так различаются между собою тела и пространство,

Но на первичных телах лишь видна эта разница, так как

Нет ничего, кроме них, что являлось бы плотным всецело,

И невозможно без них безусловно пустое пространство.

Силою внешней первичных сих тел разделить невозможно,

Как невозможно раскрыть изнутри, в глубину проникая.

И размягчить их нельзя никакими судьбами, как было

Мною тебе уж доказано вкратце в стихах предыдущих.

Без пустоты никакие тела не способны столкнуться,

Ни разрушаться, ни надвое даже делиться сеченьем.

Тельца первичные влаги совсем не приемлют, и холод

Не проникает сквозь них, и огонь их разрушить не может.

В общем, чем более вещи в себе пустоты заключают,

Тем они более склонны бывают всегда к разрушенью.

А так как плотны первичные тельца, как сказано выше,

И пустоты не содержат, то вечны они несомненно.

Далее, если б материя не была вечной, давно бы

Весь существующий мир совершенно в ничто обратился,

И из ничтожества снова родилось бы все, что мы видим.

Но, как уж раньше сказал я тебе, ничего не родится

Из ничего и обратно не может в ничто обратиться.

А потому несомненно бессмертны первичные тельца,

В кои по смерти своей разложиться должно все на свете,

Чтобы в грядущем материю новым созданьям доставить.

Значит, первичные тельца ввиду простоты своей плотны,

Иначе как бы они сохраняли свою долговечность

И от времен незапамятных миру несли возрожденье?

Далее надо заметить, что если бы наша природа

Не положила пределов делимости тел, то зачатки

Были б к такому ничтожеству сведены прежним дробленьем,

Что уж к известной поре ни одно из существ нарожденных

Зрелого возраста не в состоянии было б достигнуть.

Мы наблюдаем, что вещи скорее разрушиться могут,

Чем народиться опять; оттого те предметы, что в годы

Давнопрошедшие и в продолженье веков многолетних

Были раздроблены, сокрушены и распались на части,

Восстановиться опять не могли бы в позднейшее время.

Ныне мы знаем уже, что пределы делимости тела

Прочно поставлены, все потому возрождается в мире.

Возраст известный при этом назначен для каждой породы,

Чтобы цветущей поры своей жизни она достигала.

Должен добавить я: как бы материя разных составов

Ни была сплочена, все же способна она размягчаться

И, подвергаясь влиянию силы какой-нибудь, может

Стать чем угодно нам: воздухом, паром, водой и землею.

Наоборот, если б мягкими были первичные тельца,

То не постигли б мы, как из них твердый кремень и металлы

Произойти бы могли. И природа во всех отношеньях

Всех оснований своих лишена бы была совершенно.

Сильны зачатки первичные плотностью и простотою.

Чем же тесней они сплочены, тем они крепче способны

Сдерживать все и притом обнаружить могучие силы.

Если допустим, предел раздробления тел не поставлен,

Все ж несомненно, что кое-какие тела сохранились

От стародавних времен и доныне еще существуют,

Превозмогая опасности всякие и разрушенье.

Но так как хрупкой природою все обладают предметы,

То непонятно нам было бы, как всем телам этим древним

Жизнь сохранить удалось под ударами стольких столетий.

Вследствие этого точный предел установлен для жизни

И для развитья, присущего каждой породе созданий.

И по законам природы всегда установлено точно

Все, что возможно и что невозможно для каждой породы

Без изменения. Даже напротив, с таким постоянством

Все проявляется здесь, что у птиц одного и того же семейства

Мы замечаем на теле всегда одинакие пятна.

А потому вещество неизменное быть должно в теле

Каждой породы. Когда бы первичные тельца в природе

Были бы склонны меняться как-либо под разным влияньем,

То никогда мы не знали бы, что породить они могут

Или не могут, какие границы поставлены силе

Разных существ и какие пред ними конечные цели,

И в поколеньях родящихся не повторялись бы вечно

Склонности, нравы, движенья, привычки и свойства породы.

В каждом предмете бывает последняя, крайняя точка;

Точка, которая неуловима для нашего чувства

И, несомненно, частей составных никаких не содержит.

Это – наименьшее тело в природе. Отдельно от прочих

Не существует оно, и значенья оно не имеет,

Так как само существует как часть лишь другого предмета,

Первая и в то же время последняя. Части такие,

Сходные между собою по роду, теснятся друг к дружке,

Чтобы, сполна, воедино, наполнить природу вещами.

И так как сами они по себе не имеют значенья,

То бытие обеспечить стремятся взаимным сцепленьем.

Но не ввиду только встречи взаимной так сплочены тельца;

Более в силу тех свойств, что присущи всем тельцам простейшим.

Их уменьшать и урезывать не допускает природа,

Оберегая всегда их в себе как зачатки предметов.

К этому: если бы не было в мире наименьшего тела,

Тело мельчайшее из бесконечных частей состояло б,

И без конца пополам бы делилися в нем половины.

Мы бы не видели разницы между мельчайшею вещью

И величайшей. Подобно тому, как и в целой вселенной

Вещи в числе бесконечны, так каждое малое тело

Равным бы образом из бесконечных частей состояло.

Так как противно рассудку то здравому и невозможно

Этому верить, то я с убеждением высказать должен:

Что существуют тела неделимые вовсе на части

И по природе наименьшие. Если мы их допускаем,

То признавать в них должны неминуемо плотность и вечность.

Далее, если б природа творящая не разлагала

Все то, что создано ею, на части мельчайшие эти,

То из погибших вещей уж создать ничего не могла бы,

Так как в телах, состоящих из многих частей, не бывает

Необходимых условий материи производящей,

Как то: сцепленья различные, вес, столкновенья, удары,

Также движение, через которое все возникает.

Вследствие этого, думаю, те, что огонь почитали

Производящей материей и из огня выводили

Весь существующий мир, далеки чрезвычайно от правды.

Муж Гераклит поучал так, первейший застрельщик сраженья,

Славный туманностью речи скорей средь людей недалеких,

Чем среди вдумчивых греков, ретивых искателей правды.

Глупые люди всегда почитают и любят не мало

Всякие обиняки, что скрываются между словами,

Правдой лишь то признавая, что слух им приятно ласкает,

То, что прикрашено блеском речей и красивых созвучий.

Но я спрошу, – почему столь различными могут быть вещи,

Если и подлинно все они в пламени чистом возникли?

Мы ничего не получим, сгустим ли огонь мы горячий

Или его разредим, если части огня по природе

Однообразны и сходны с огнем вообще в его целом.

Через сближенье частиц увеличим мы пламя;

Эти частицы рассеяв, его мы, напротив, ослабим;

Но ничего не случится другого от этой причины,

В том будь уверен ты; и никогда столь различные вещи

От разреженья огня и сгущенья его не возникли б.

Кроме того, допуская еще пустоту у предметов,

Можно огонь уплотнить и его разредить как угодно.

Те же ученые доводов много противных приводят

И не хотят признавать, что в вещах пустота существует.

Так, из боязни запутаться, путь они верный теряют,

Не понимают притом, что, не будь пустоты в нашем мире,

Все бы сплотилось и телом единственным стало из многих.

Тело такое, притом, ничего испускать не могло бы,

Как, для примера, огонь, что и свет и пары испускает,

Тем указуя, что он составляет неплотную массу.

Но допускают они, что каким-нибудь образом пламя,

Вдруг уплотнившись, погасло и тем свою суть изменило.

Если б случилося то, как упорствуют все эти люди,

То, несомненно, огонь бы в ничтожество впал совершенно,

И созидалося все бы тогда из ничтожества и, так как

Вещи, меняя свой вид, из пределов своих выступая,

Перестают быть немедленно тем, чем они были раньше;

Все же должно что-нибудь из огня нерушимым остаться,

Иначе будешь ты видеть, как мир весь в ничто обратится

И из ничтожества вновь совокупность вещей разовьется.

Ныне нам ясно: тела существуют на свете такие,

Кои всегда неизменной природу свою сохраняют,

Но их присутствие или отсутствие и измененье

Их распорядка меняет порою природу предметов.

То, что тела эти не заключают огня, – видит каждый.

Если б природа вселенной в себе лишь огонь заключала,

То прибавляй, убавляй что угодно, а также

Телец порядок меняй, ничего получиться не может:

То, что огнем рождено, лишь огнем и должно оставаться.

Вот мое верное мненье. Тела существуют такие,

Коих стеченье, порядок, движенье, фигуры и формы

Вызвать способны огонь. Изменяя свое положенье,

Также природу меняют они. Но с огнем у них сходства

Нет, как и с теми вещами, от коих могли бы частицы

К нашему чувству нестись, чтоб задеть его прикосновеньем.

Да! Говорить, что весь мир есть огонь, утверждать с Гераклитом,

Будто бы всякая вещь не считается истинной вещью,

Если она не огонь, – нахожу я весьма сумасбродным.

Борется с чувством философ тот и против доводов чувства,

Ниспровергая все то, от чего достоверность зависит,

И через что он же сам получил об огне представленье.

Он признает, что познать можно с точностью чувством лишь пламя,

Все отрицая другое, будь даже оно очевидно.

Мненье такое считаю я вздорным и прямо безумным.

Где ж мы найдем достоверность? И что есть надежнее чувства,

С помощью коего правду всегда мы от лжи отличаем?

Но почему предпочтительней все отрицать без разбора,

Только огню одному придавая значенье в природе,

Чем отрицать в ней огонь, признавая лишь все остальное?

То и другое, могу я сказать, одинаково глупо.

А потому, кто материей мира огонь почитает

И полагает, что сущее все из огня сотворилось,

Равно и те, кои воздух началом творенья считают,

Или по мнению коих вода своей собственной силой

Образовала все вещи, и кто, наконец, утверждает,

Что создала все земля, претворившись в природу вещей всех, —

Все удаляются очень от истины, я полагаю.

Также и те, кои предполагают двойное начало:

Воздух примерно с водой сочетают, а воду с землею;

Кто, наконец, из стихий четырех этих мир образует:

То есть из пламени, влаги, земли и воздушных течений.

Между последними стал во главе Умпедокл Агригентский.

На берегах своих вырастил остров его треугольный⁹,

Влагой Ионийского моря омытый в широких заливах,

Там, где лазурные волны холодную тину кидают,

Там, где, чрез узкий пролив протекая стремительно, море

Берег Сицилии от Италийской страны отделяет.

Здесь на просторе Харибда лежит. Здесь и Этна вещает

Рокотом грозным своим о пылающем скопище гнева,

Что из расщелин открытых огня извергает потоки

И небосводу огонь молньеносный назад возвращает.

Эта страна удивление вызвала разных народов

Вследствие многих причин, и достойна она обозренья,

Многими благами славясь и силой оружия граждан.

Но изо всех этих благ, как мне кажется, самым прекрасным

Самым святым, драгоценным, вниманья достойным был муж тот,

Так как в божественном сердце его зарожденные песни

Громко звучат до сих пор, излагая такие открытья,

Что человеком едва мы его признаем по рожденью.

Он, как и много других, упомянутых раньше ученых,

Ниже стоящих его и сравнительно более мелких,

Хоть и измыслили многое по вдохновению свыше,

Из глубины сокровенной сердец изрекли свое мненье,

Все ж оно праведней и достоверней во всех отношеньях

Пифии, что на треножнике в Фебовых рощах вещает.

Да, потерпели крушенье они в объясненьи природы,

Но в величавом паденьи великими все ж остаются.

Прежде всего, исключив пустоту из предметов, движенье

Все же они признают, допускают при этом неплотность

Разных вещей, пустоту отвергая как примесь в составе

Воздуха, пламени, солнца, земли и плодов, в животных.

Далее, также конечных пределов в делимости тела

Не допускают они и не ставят границы дробленью;

Тела наименьшего также в вещах признавать не желают.

Между тем видим мы в каждом предмете предельную точку,

Что нашей мысли дает себя знать, как наименьшее тело.

Ты убедиться в том можешь, что крайняя точка предметов,

Неуловимая глазу, и есть их наименьшее тело.

Кроме того, все первичные тельца вещей, по их мненью,

Мягки, а значит, являют позднейшее происхожденье

И состоят из материи хрупкой, подверженной смерти.

А потому обратиться в ничто вся природа должна бы;

И сотворенный в ничтожестве мир разрастался бы снова.

То и другое, как ты понимаешь, далеко от правды.

Тельца такие враждуют притом меж собою и служат

Ядом друг другу. Сошедшись, они бы погибли от тренья

Или же врозь разметались подобно тому, как при буре

Молнии, ветры и дождь разлетаются, как мы то видим.

Если рождается все из стихий четырех и, напротив,

Если все вещи по смерти туда возвращаются снова,

То почему же стихии началом вещей всех зовутся,

А не зовутся все вещи началом, родившим стихии?

Тут ведь одно из другого рождалось бы, вид и окраску,

Как вообще всю природу, меняя свою постоянно?

Может быть, думаешь ты, что сплотился в едином составе

Воздух небесный с землею, с огнем и росистою влагой,

Не изменяя при этом ни в чем своих свойств прирожденных?

Но из такого состава создать ничего ты не можешь:

Ни оживленных существ, ни безжизненных тел, ни деревьев.

И в сочетаниях даже различных стихии покажут

Каждая свойства свои. Так что воздух, с землею смешавшись,

Тотчас себя обнаружит, и жар сохранится во влаге.

Всей же первичным началам в рожденных созданиях должно

Скрыто природу свою проявлять незаметным влияньем,

Во избежанье препятствий к тому, чтобы эти созданья

Все народиться могли бы в присущих им собственных свойствах.

Ищут те люди начала на небе в огнях его светлых,

Мысль проводя, что впервые огонь превратился в теченье

Воздуха, этот последний дожди накопил, из дождей же

Образовалась земля. Из земли создалась, напротив,

Сызнова влага, из влаги же воздух, из воздуха – пламя.

Так производится будто бы смена веществ, нисходящих

С неба на землю и вновь восходящих к светилам небесным;

Но не бывает того с основною материей мира,

Кое-что вечно должно неизменным остаться в природе,

Чтобы в ничтожество впасть не могли сотворенные вещи,

Так как все вещи, меняясь, пределы свои преступая,

Перестают быть немедленно тем, чем они были прежде.

А потому те стихии, о коих недавно сказал я,

Будучи склонны меняться, должны непременно создаться

Из чего-либо иного, что вовсе меняться не может;

Иначе до основанья весь мир твой в ничто превратится.

А потому согласись ты скорее, что некие тельца

Свойством таким снабжены. Если пламя они образуют,

То равным образом могут создать дуновение ветров,

Кое-чего понемногу прибавив к себе иль отбросив,

Иль изменив положенье свое и порядок движенья.

Так одни вещи посредством других изменяются вечно.

Ты возразишь: указует всегда очевидность, что в область

Воздуха все существа из земли вырастают. К тому же

Если погода не благоприятствует в нужное время,

Если от гроз и дождей проливных не колеблются рощи,

Если и солнце не явит себя, теплоту разливая, —

То вырастать ни плоды, ни деревья, ни звери не могут.

Истинно: если бы твердая пища и сладкий напиток

Не подкрепляли нас, наши тела уж давно бы распались,

И отлетела бы жизнь вся из наших суставов и членов.

Но подкрепляемся мы, без сомненья, и в пищу приемлем

Вещи и дни, а созданья другие приемлют иное.

Так как в составе различных вещей заключается много

Телец первичных, присущих и прочим вещам, то, конечно,

Необходимо, чтоб вещи одни подкреплялись другими.

Много значенья имеет и то, с чем первичные тельца

Связаны, и положенье, какое они занимают;

Также и то, каким образом в них происходит движенье, —

Так как из той же материи созданы небо и солнце,

Море и сушa, и реки, и лес, и живые все твари,

Только различный состав и движенье они заключают.

Множество букв одинаких ты в песнях моих замечаешь,

Все же стихи и слова меж собой совершенно не схожи

И отличаются сутью своей и оттенками звуков.

Азбука выразит многое перестановкой одною,

Но еще многообразнее тел родовых сочетанья,

Чтобы оттуда могли возникать разнородные вещи.

Взглянем теперь мы на гомеомерию Анаксагора,

Как называется это ученье у греков, – родное

Наше наречье названием точным его не снабдило.

Все-таки суть мирового порядка, что носит названье

Гомеомерии, очень легко мы изложим словами.

Анаксагор поучает, что кость состоит из мельчайших

Косточек; равным же образом мясо из мелких частичек

Мяса слагается; также и кровь, что течет у нас в жилах,

Образовалась из множества слившихся капелек крови.

Воздух таким же путем составляют мельчайшие крошки

Воздуха, и из мельчайших частиц земляных создалася

Наша земля, как из пламени – пламя, а влага – из влаги.

Прочее, думает он, образуется тем же порядком,

Но отрицает он, что пустота существует в предметах,

Так же как то, что дробление тела имеет границы.

Кажется мне, потому он впадает в двойную ошибку,

Как и мыслители те, о которых мной сказано выше.

Кроме того, у него слишком хрупки первичные тельца.

Если они одинакие свойства содержат с вещами,

Кои от них происходят, и действия их одинаки,

И погибают они и ничто не мешает им гибнуть,

Что же тогда бы от них сохранилось при натиске сильном?

Что избежало б в них гибели между зубами у смерти?

Воздух, вода иль огонь? или кости и кровь? иль иное?

Нет, мне сдается, ничто; и тот мир, что из сходных с ним телец

Создан, подвержен всегда будет смерти, без всяких сомнений,

И на глазах наших действием сил каких-либо погибнет.

Но невозможно, чтоб вещи в ничто обратились, а также —

Чтоб создались они из ничего, как доказано выше.

Кроме того, так как пища растит и питает нам тело,

Следует нам согласиться, что кровь наша, кости и жилы,

Словом – все тело включает в себя чужеродные части.

Если допустим, что вся наша пища есть сборное тело

И заключает в себе в уменьшенном значительно виде

Кости, и всякие жилы, и части запекшейся крови,

То мы признаем, что также питье, как и твердая пища,

Видимо, из чужеродных слагается разных частичек,

То есть смешения косточек, жил и запекшейся крови.

Далее. Разного рода тела из земли вырастают.

Если уж в самой земле обретается все то, что ею

Создано, то и земля состоит из частей чужеродных.

В тех же словах приложу я пример свой к предмету другому.

Если скрывается в дереве пламя с золою и дымом,

То состоит само дерево это из тел чужеродных.

Также и почва, питая тела и плодя их, должна вся

Из чужеродных вещей, возникающих в ней, составляться.

Здесь остается еще одно тонкое средство защиты,

Анаксагором приятое. Он говорят, что к вещам всем

Скрыто, невидимо все без изъятия примешаны вещи,

Но выступает наружу лишь то, чего вмешано больше,

Или же то, что виднее и что на поверхность всплывает.

Мненье такое, однако, далеко от верного взгляда.

В этаком случае злаки, которые жернов тяжелый

Крошит на мелкие части, нередко б на нем оставляли

Признаки крови и прочего, что наше тело питает,

И потекли б капли крови при трении камня о камень.

Равным же образом разные травы должны б были часто

Каплями сладостный сок выпускать, одинакий по вкусу

С тем молоком, что из вымен овцы шерстоносной сочится.

В глыбах разрытой земли можно было бы часто заметить

Виды различные трав, и плоды, и зеленые ветви.

А наконец, и в расколотом дереве мы б увидали

Множество огненных блесток, таящихся в пепле и дыме.

Но очевидно, подобного произойти не могло бы.

Следует знать, что такого сношенья вещей не бывает,

Но что должны находиться в различных предметах зачатки,

Общие многим предметам в смешении многообразном.

Но на горах, возразишь ты, высоких бывает порою,

Что от взаимного тренья верхушек двух смежных деревьев,

Силой могучею южного ветра сведенных, нежданно

Яркий огонь, охвативши их оба, блестит и сверкает.

Это бывает. Но в дереве все же не кроется пламя.

Пламени в нем лишь зачатки таятся, которые треньем

Соединяются вместе, лесам причиняя пожары.

Если б готовое пламя таилось в лесах постоянно,

Верь, ни в какое бы время оно не могло укрываться,

Но охватило бы все и сожгло бы сады и дубравы.

Чтоб в вышесказанном ты убедился, я вот что прибавлю:

Много имеет значения, как сочетаются тельца

Эти первичные и в положеньи каком пребывают;

Также, какое движенье друг другу дают и приемлют,

Так что, чуть-чуть изменив сочетанья, они образуют

Пламя из дерева. Это и в самых словах мы заметим.

Звуками мы отличаем понятия ligna от ignes¹⁰,

В буквах почти одинаких слегка изменивши порядок.

Если же ты относительно разных вещей очевидных

Думаешь, что возникать они могут под тем лишь условьем,

Чтоб обладали зачатки их сходною с ними природой,

То от тебя ускользает понятие телец первичных.

Тельца такие могли б хохотать, сотрясаясь от смеха,

И увлажняли б соленые слезы глаза их и щеки.

Но ободрись! и точнее узнай, что осталось сказать мне,

Не обольщаюсь я: многое темным еще остается,

Но ожиданье похвал поселяет мне в сердце охоту

И в то же время в груди поощряет любовь мою к музам,

С помощью коих я, острым чутьем и умом подкрепленный,

Темные дебри в полях Пиэрид¹¹ исхожу, где дотоле

Не был никто. Я источников девственных первый достигну;

Первый оттуда черпну и нарву я цветов себе новых,

Чтобы стяжать для своей головы тот венок знаменитый,

Коим еще до меня никого не украсили музы.

Прежде всего потому, что о важных вещах я толкую,

Души от тесных оков суеверья стараясь избавить.

Ясные песни свои я слагаю, затем, о предметах,

Тьмою объятых, и муз обаянье на мир изливаю.

Это последнее, кажется, не лишено основанья.

Я поступаю, как врач. Когда горькую полынь он ребятам

Маленьким дать пожелает, сперва по краям свою чашу

Сладкою влагой янтарного меда немного он мажет,

Чтоб услаждением губ их неопытный детский рассудок

Ввесть в заблуждение. Так без труда поглощается ими

Горькая жидкость полыни; и этот обман не вредит им,

Наоборот – еще более восстановляет здоровье.

Так же и я поступаю. Мое рассужденье для многих

Непосвященных покажется скучным; толпа отвернется

Вся от него, и я задался целью учение это

В сладких и звучных стихах Пиэрид изложить пред тобою

И, так сказать, его сдобрить поэзии сладостным медом,

Чтобы хоть этим путем удалось мне стихами своими

Твой испытующий ум направлять, пока ты не узнаешь,

Что составляет природу вещей в проявлениях внешних.

Как я сказал уже раньше, материи плотные тельца

В вечном движеньи находятся, непобедимы годами.

Ныне посмотрим мы, – есть ли пределы числу этих телец

Или же нет, существует ли то, что зовут пустотою,

То есть пространство и место, в котором все зиждутся вещи?

Взглянем же, заключено ль оно в целом в предельные грани,

Иль бесконечно оно в необъятную глубь распростерлось?

Не существует границ ни с одной стороны во вселенной,

Так как в противном и вне ее нечто должно находиться.

Нечто стоящим вне вещи никак мы не можем представить,

Если в ней нет ничего, что ее означает границы,

Дальше которых она недоступна природному чувству,

Но допустить вне вселенной нельзя бытия никакого.

А потому нет границ у нее, ни конца, ни размеров.

Все равно в странах каких бы тебе ни пришлось находиться,

Даль одинакая будет во всех направлениях, так как

Всюду вселенная перед тобой бесконечно простерта.

Далее, если мы даже допустим границы пространства

И предположим, что некто, успешно достигнув

Края предельного, выстрелил там бы снарядом летучим,

То полетел ли бы этот снаряд по тому направленью,

Все дается ему приложением силы известной,

Или же что-нибудь там на пути бы ему помешало?

С тем иль с другим согласиться ты должен во что б то ни стало.

То и другое тебе доставляет решенье, которым

Ты убеждаешься, что безгранично пространство вселенной.

Так как понятно, что пущен снаряд не у самого края,

Ни при том случае, если б лететь ему что-то мешало,

Ниже тогда, если б он в самом деле унесся в пространство.

Так вот тебя я преследовать буду: в какое бы место

Выстрела ты ни направил, спрошу я: что стало с снарядом?

Значит, в пределах конечных пространство замкнуться не может,

И от летящего вечно вселенная цель удаляет.

Если б к тому же пространство вселенной во всем ее целом

Замкнуто было кругом и в известных пределах лежало

И находился конец в нем, давно б вся материя мира,

Собственной тяжестью книзу влекома, слилась с преисподней,

И ни одно существо не росло бы под сводами неба.

Не было б самого неба, – и солнца лучи не светили б,

Так как, в комок бы свернувшись, материя косно лежала

И оставалась бы так от времен бесконечных навеки.

Ныне же, знаем мы, косности в первоначальных зачатках

Нет никогда и нигде, как и нет вовсе дна, где могли бы

Эти зачатки стекаться и там пребывать без движенья.

Все нарождаются вещи всегда в беспрестанном движеньи.

Всюду во всей необъятной вселенной они почерпают

Из бесконечности быстрые тельца материи вечной.

Видим же мы, наконец, как одна вещь граничит с другою:

Воздух вершинами гор ограничен, а воздухом – горы;

Море – граница земли, у земли же кончается море.

Но ничего нет такого, что мир ограничить могло бы,

И таковая природа присуща пространству и месту.

Пусть бы река величавая, вдаль устремившая воды,

Вечно струи бы катила свои в бесконечном пространстве,

Все ж она не была б ближе к концу, чем была при истоке.

Так далеко простирается всюду по всем направленьям

Сонмище неисчислимых вещей без конца и пределов.

Строго природа блюдет, чтоб вещей совокупность пределов

Ставить себе не могла, между тем как тела пустотою

Принуждены ограждаться всегда, пустота же – телами.

Этим взаимным воздействием сделался мир бесконечным.

Если б одно для другого границею не было точной

В силу природы самой и лежало бы все без пределов,

То ни морей, ни земли, ни простора небес лучезарных,

Также ни рода людей, ни священного тела бессмертных

Существовать не могло бы и самое краткое время.

Множество тел, отложившись от массы материи общей,

Вечно б носилось тогда, в пустоте растворяясь громадной.

И никогда бы они не сплотили какой-нибудь вещи,

Так как сдержать их при том беспорядке ничто не могло бы.

Истинно: тельца первичные все при своих сочетаньях

Твердым порядком и ясным сознаньем не руководились

И не условились раньше, какое кому дать движенье,

Многообразно меняясь во всем бесконечном пространстве,

Пробуя всякие роды движения и сочетаний,

Силой ударов, толчков непрестанно они потрясались

И наконец оказалися в тех положеньях, в которых

Вся совокупность вещей сотворенных находится ныне.

Раз сообразное между телами движенье явилось,

То они долгие, многие годы его сохраняют;

И оттого происходит, что реками жадное море

Воды питает свои и что солнцем согретая почва

Новые родит плоды, процветают породы животных

И в небесах, по эфиру блуждая, сияют светила.

Но это все не случилось никоим бы образом, если б

Масса материи из бесконечности не возникала,

Где постоянно погибшее все возрождается к жизни.

Так же, как жизнь угасает животных с утратою тела,

Пищи лишенного, должен погибнуть весь мир несомненно,

Если материя вечная, с правильной сбившись дороги,

Вдруг перестанет природу снабжать родовыми телами.

Также и внешним влияньем толчков сохранить невозможно

Всю совокупность вещей, как она поначалу сложилась.

Правда, толчки, повторяясь, могли б сохранить их отчасти

До появления новых веществ, чтоб утрату пополнить.

Но так как эти толчки отражаться должны непременно,

Предоставляя зачаткам первичным пространство и время,

Чтоб уноситься свободно долой, оторвавшись от массы,

То, значит, нужно, чтоб множество тел обновлялося вечно.

Даже влиянье указанных внешних толчков допуская,

Здесь проявиться должна бесконечной материи сила.

В этих вещах ты всегда избегай заблуждения, Меммий,

Будто бы к точке срединной вселенная вся тяготеет,

А потому безо всяких воздействий, извне исходящих,

Существовать бы могла, и ничто в ней ни кверху, ни книзу

Не отлагается, так как теснится тут все к середине.

Не доверяй, чтобы вещи держалися сами собою,

Чтобы тяжелая масса камней, под землею лежащих,

Вверх поднималася вдруг и потом опускалась обратно,

Напоминая нам то, что мы в волнах всегда замечаем.

Равным же образом нам говорят, что живые созданья

Прямо под нами живут, но с земли ни упасть невозможно

В области нижние неба, подобно тому как не можем

Собственной силою мы подниматься ко сводам небесным;

Будто бы видят созданья те солнце, когда у нас звезды;

Будто бы их время года всегда чередуется с нашим

И одновременно с нашими днями их ночи бывают.

Людям пустым внушено это все заблуждением вздорным,

Так как уж с первых шагов их понятия были превратны.

Где бесконечно пространство и место, что-либо не может

Быть в середине; и если б была середина, то в ней бы

Все помещаться не больше могло, по той самой причине,

Нежели в месте любом, далеко от нее отстоящем,

Так как пространство и место, что мы пустотой называем, —

Будь серединой она или нет, – уступать в равной мере

Тяжестям всяким должно и движение в нем происходит.

В мире нет места такого, достигнув которого, вещи,

Тяжесть утратив свою, в пустоте находиться могли бы;

И оттого, что всему пустота уступает дорогу,

По своим свойствам она ничего поддержать не способна.

И таким образом держатся вещи в известном порядке

Не потому, что стремленье одно их влечет к середине.

Предполагают затем, что не всякому телу присуще

К этой средине тянуться, а землям, к примеру, и водам,

Волнам морским и потокам, что с гор ниспадают высоких,

Словом, тому, что как будто земные тела заключает.

Воздух прозрачный, согласно такому ученью, напротив,

Как и палящий огонь уклоняются от середины,

Так: теплота, от средины стремясь, свое пламя скопляет,

И оттого вокруг звезд трепетанье эфира бывает,

И среди неба лазурного солнце сбирает огонь свой.

Но не таким ли путем от земли все питаются твари?

Вверх не могли бы расти у деревьев зеленые ветви,

Если б земля понемногу питания им не давала.

Сверху, по этому мненью, все сущее небом покрыто,

Чтоб по летучему свойству огня за пределы вселенной

Не улетели светила, в пространстве пустом исчезая

И целый мир увлекая вослед за собою туда же;

И чтоб не рушились из-за небес громоносные выси,

Чтобы внезапно земля из-под ног не исчезла и мир весь,

Перемешавши обломки небес и земли в беспорядке

И разложившись на части, не впал в пустоту преисподней,

Так что со временем здесь ничего не осталось бы больше,

Кроме пустыни пространства и темных зачатков природы.

Да, в какой части ни стали б слабеть родовые зачатки,

Часть эта станет немедленно дверью открытою смерти,

Через которую выйдет материя вся без остатка.

Все тут одно из другого становится ясным, и, если

Понял меня ты, труды приложив небольшие, с дороги

Ночь не собьет тебя больше, и узришь ты тайны природы.

Так одна вещь постоянно должна освещаться другою.