О том чего уж больше нет

Учебная команда

Война пришла в станицу в виде мобилизации. В мирное время брали служить примерно одного из двадцати. Теперь брали каждого пятого. Из тех семей, где был только один сын, не брали вовсе. Под призыв попали все трое друзей Илья, Санька и Гришка. А вообще со станицы набрали много народу. Говорили, что всех отправят в учебную команду к турецкой границе, а после на турецкий фронт.

Ехали в товарных вагонах, по шестьдесят человек. В составе было двести вагонов и один паровоз спереди, другой сзади. Распределяли по территориальному принципу, так что в вагоне вместе с Темнолесскими оказались еще и Барсуковские. Казачьих коней и амуницию везли этим же составом.

По прибытии выяснилось, что формируют новую пехотную дивизию, в состав которой будут входить два казачьих полка. Так что Саньку с Гришкой записали в казачий полк, а Илью в пехоту. Всех распределили по учебным подразделениям, им предстояло три месяца учебы. Всех иногородних, призванных из Темнолесской, записали в один взвод, численность которого в царской армии составляла шестьдесят человек. Людей не хватило и им добавили несколько казахов, татар и троих Барсуковских.

После пошел набор в особые подразделения, пулеметчики ходили уговаривали к себе, проводили пробы и тех, кто не подходил возвращали обратно. Гриша Шевченко купился на уговоры и блестяще прошел пробы в пулеметную команду. Его прельстили тем, что пулеметная тачанка, это как бы дом на колесах, в ней можно и спать, и многое возить, а Гриша был парнем хозяйственным. При этом его конь оставался его собственностью, а в тачанке ходили казенные кони.

Пулеметный взвод был частью казачьего полка. К тому же фельдфебель из пулеметной команды обрадовался ему, и доложил наверх, что такого первого номера[37] более не сыскать. Так что Гриша стал пулеметчиком. Тот самый фельдфебель взялся его учить и выучил так, что Гриша больше одной пристрелочной очереди не давал. Еще не закончив учебу, Гриша получил ефрейтора.

Ефрейторы числились рядовыми, но носили одну лычку на погоне, и на деле, хотя и не были сержантами, но, по фактическому положению, и не совсем рядовыми. Они обязаны были по уставу докладывать младшим командирам, а то и офицерам о всяких нарушениях, на них и держалась дисциплина в царской армии. Зато солдаты звали всех ефрейторов: «нутряной враг», но обращаться вынуждены были на вы и господин ефрейтор.

Сашка Беседин напросился в сотню конной разведки. Его не хотели брать из-за малого роста. Но он показал такой класс в джигитовке, рубке и стрельбе, что старший унтер-офицер из учебной команды только рот разинул. А когда он показал, как запросто можно отобрать наган или сбить с ног двоих здоровых солдат, то его просто «оторвали» в разведку. Всему этому он научился от отца, который в Войске донском был известным «инструктором».

Илью уговорили идти в музыкальную команду. Прельстила его громкая музыка, да сверкающие трубы, то есть экзотика в чистом виде. Пробыл он там только один день. Вечером младший унтер-офицер, один из будущих преподавателей, сидя у костра, назвал их всех молодыми дураками:

- Вот будете во время походов дуть в трубы, так все себе грыжу надуете.

- Утром Илья нашел старшего фельдфебеля, который был помощником того поручика, который и должен был распределять всех по учебным ротам. Понятное дело, что поручика старались не беспокоить, а фельдфебель решал все сам.

- Господин фельдфебель, не хочу я в музыкальную команду.

- А с чего так, золотце?

- Говорят, все там с грыжей будут, как походами играть станут.

- Ага, кто-то в уши надул. Ну, спорить не буду, бывает, там и грыжу наживают, и не редко. А куда ж тебя пристроить? Ты ведь у нас грамотный?

- Да, господин фельдфебель, четыре с половиной года в церковную школу ходил.

- А что, золотце, в командирскую команду пойдешь? Будешь унтер-офицером, младшим командиром. А может, со временем сможешь стать прапорщиком. Все ходят пешком, а тебе конь положен, винтовку можно в обозе держать, а ходить с наганом. И Илья снова купился.

- Да, господин фельдфебель, пойду!

- Вот и ладно, золотце.

В воскресенье, после молебна, дали свободное время. Почти все Темнолесские собрались вместе. Все, в полголоса, делились впечатлениями. Левченко попал в артиллерийскую батарею, сказывали ему, что у него талант наводчика, но к пушке пока не подпускали. Сашка Беседин, как всегда хвастал, что учат их там невиданной заграничной борьбе: жиу-джиу[38], и что в ней все шиворот на выворот, не так как в казацкой борьбе. Впечатлений было много, и засиделись до ужина, пока не заиграли сбор.

Илью учили не только стрелять из винтовки Мосина, знаменитой трехлинейки и «солдатского» нагана, но всем необходимым командам, чтению крупномасштабных карт, сигналам подаваемым разными способами, а также простейшей бухгалтерии. Ведь за все довольствие взвода должен отвечать командир.

Кстати об оружии: винтовка русского конструктора Мосина была новым оружием в армии. Трехлинейкой ее называли потому, что диаметр ствола составлял три линии, то есть 0,3 дюйма, или 7,62 миллиметра. Ранее в Русской армии использовались шести линейки. Такая же система калибров существует до сих пор в США. Так кольт 45-го калибра имеет диаметр ствола 11,43 миллиметра, что соответствует четырем с половинной линиям.

Что касается нагана, то офицерский вариант был самовзводным, именно таким, как его и сконструировали бельгийские конструкторы братья Наган. Но усилие на спусковом крючке было около пяти килограммов, для обеспечения взвода механизма, что приводило к дерганью ствола, непосредственно перед выстрелом. Считалось, что господа офицеры лучше подготовлены и справятся с этим недостатком, а вот нижние чины нет. Поэтому на тульских заводах, где наганы и выпускали, делали дополнительную деталь в механизм, которая, механическим путем, отключала самовзводность. Так что унтерам наган надо было взводить каждый раз.

Начало службы

Три месяца пролетели и всем выдали назначение.

Сашка получил младшего унтера за успехи в подготовке, Гриша, младшего унтер-офицера и должность заместителя командира пулеметного взвода, Левченко показывал класс в стрельбе из пушки, у него и, правда, оказался талант. При этом сам Левченко не понимал, как по бумажке его талант определили. В действительности он сдавал какой-то тест. Илья, оказавшийся в середке, получил погоны старшего унтер-офицера и назначение командиром взвода. Велико было его удивление, когда взвод оказался сплошь темнолесским, с небольшой добавкой.

Дивизию их поставили в резерв, части разбросали километров на сто позади линии фронта. Кто попал склады охранять, а кто караваны через горы гонять. Потом всех перетасовали и поменяли местами. Как объяснил Илье батальонный командир, что дивизия еще формируется, а пока формируется негоже людям без дела сидеть.

Караваны возили по горным тропам припасы из России. Тропы были узкими, по большей части метр или чуть шире, а встречались места такие, что приходилось идти прямо над пропастью, по каменному карнизу такой ширины, что вьюки приходилось снимать и протаскивать узкий участок вручную, а уж потом проводить зверя.

Первоначально зверями были верблюды и лошади. Лошади еще туда-сюда, только изредка срывались в пропасть. Что касается верблюдов, то это была блажь какого-то большого начальника, от которой вскоре совсем отказались. Бились верблюды часто. Бывало, все смотрели как сорвавшийся с тропы здоровенный верблюд, кувыркаясь, летел вниз. Вьюки разлетались в разные стороны. От ударов, нередко, отрывались горбы. А достать из этих ущелий, что-либо было невозможно. Случались и человеческие жертвы.

Такое зрелище не способствовало поднятию духа, да и потери имущества оказались весьма значительными. Потом, где-то наверху стало преобладать трезвое мнение, что для караванов следует использовать горных животных. Вскоре верблюдов вывезли, а завезли осликов, привычных к горам. Грузили на них вполовину меньше, но зато шли они преотлично, и если их связать веревкой, то один человек мог вести дюжину осликов. А на каждую лошадь или верблюда требовался свой сопровождающий.

Когда дело с караванами наладилось, взвод Ильи перекинули на охрану нескольких складов и дивизионной пекарни. Склады были опечатаны, и знать, что там храниться не полагалась. А вот пекарня привлекала особое внимание солдат.

Пекарня

Как-то зашел во взвод Беседин. Слово за слово, и хлопцы рассказали ему про пекарню. Ильи в тот момент не было во взводе, ходил он куда-то по делам. А дел у него всегда хватало: то командир вызовет, то довольствие получать, то патроны. По вечерам все давно у костров сидят, да кашу трескают, а он все туда-сюда, грязь месит.

А вокруг Беседина собралось несколько самых отчаянных, из тех, что мальцами оглобли сквозь плетень помогали просовывать и стали они придумывать план.

- Не могет так быть, - заявил Сашка, - что бы до того хлеба добраться было нельзя! Как бы мне поглядеть, хоть издаля, на ту пекарню.

Пекарня была бревенчатой избой почти в два этажа высотой, но на самом деле она была одноэтажной. И имелось в ней с двух сторон по дверке, почти под самой крышей, для вентиляции. Одна из дверок выходила над пропастью, а другая над постом, который и охранял пекарню. Воображение Беседина разыгралось, и решение выскочило из него легко.

- Можете сделать так, чтобы в третью смену, на посту стоял кто-либо из наших, но ростом повыше.

- Есть тут у нас татарин, Халилов его фамилия, так он, за малым, два метра будет.

- А он согласиться? Да надо чтобы не болтал.

- Он вечно жрать хочет, а за полкаравая хлеба он будет молчать.

- Тогда так вы обеспечиваете безопасность, а я приду к началу третьей смены и, как знать: может, мы вволю наедимся свежего белого хлеба.

Как он сказал так все и произошло. Сашка пришел и Халилов его пустил, так как был в «деле». Татарин стал спиной к стене пекарни, Беседин влез ему на голову и Халилов подал ему трехлинейку, которая с примкнутым штыком была заметно длиннее роста маленького казака. Маленький Сашка, был очень силён, таким человека делают годы тяжелой работы и занятий спортом, таким как джигитовка. Он примотал ремнем приклад к правой руке, левой он ухватился за край окна. Ноги его балансировали на голове Халилова. Из этой акробатической позиции он умудрился просунуть винтовку внутрь и дотянуться до крайнего стола с хлебом штыком. Наколовши две буханки, он вытянул их наружу, и скинул одному из товарищей в руки. Тянуться стало дальше и он за два раза вытянул еще две. После спустился и все, кроме Халилова растворились в темноте. Участников этого дела было семеро.

- Одну оставьте татарину, и нам по полбуханки на брата – распоряжался Сашка, когда все оказались в безопасности, - да не показывайте и не сказывайте никому, за это трибунал могут устроить, а вашему взводному и моему другу тем более не говорите.

Халилов получил целую буханку, когда вернулся из караула. Таково было условие его участия в этой краже.

Примерно через четыре дня стали обнаруживать недостачу хлеба. Были опрошены часовые, и Илья все равно узнал о фактах хищений. Стал он к своим нижним чинам присматриваться. И обнаружил, что некоторые из них едят белый хлеб. Белый хлеб шел исключительно господам офицерам, а нижних чинов довольствовали серым и черным.

Первым попался Халилов: он имел излишки – четыре кило хлеба за двое суток было не умять в одиночку, и он стал его выменивать, то на курево, то на мерзавчик водки, который был положен каждому солдату и служил жидкой валютой. Водку одни выменивали на что-либо, другие собирали, что бы раз в неделю напиться. Начальство старалось уследить за тем, чтобы водку пили по мере выдачи. Но было негласное указание непьющих не неволить, и поэтому меновая торговля процветала. А по этой причине трудно было уследить и за собирателями водки.

Перед Ильей встал не простой выбор: доложить куда следует, или попытаться что-то изменить. В первом случае он бы потерял все в глазах земляков, и в станицу можно было не возвращаться. Как потом объяснять семьям, почему он так поступил.

А во втором варианте он не мог напрямую воздействовать на своих подчиненных: в этом случае все снова превращалось в первый вариант, иначе все рано или поздно вышло бы наружу, а знание о краже, автоматически делало его соучастником.

Оставалось только делать вид, что он не заметил ничего. Но как-то все же надо было повлиять на ситуацию…

И Илья прижал здоровяка татарина, а тот всех сдал поименно.

- Ты хочешь получить расстрел? – прямо спросил он Халилова.

Тот замотал головой, так, будто мураш к нему в ухо залез.

- Тогда молчи, не было этого никогда, и ты ни при чём.

Понял молодой взводный, что ветер дует со стороны Беседина, и направился к разведчикам. Своего друга он застал в части и вызвал его на улицу. Отошли в сторонку, за уголок и Илья вмазал приятелю под дых, что было силы, без всякого предупреждения:

- Ты что идиот? Если я узнал, кто хлеб крадет, то значит и другие узнают, - зашептал он Саньке, стоя над ним, скрючившимся от боли. Надо бы тебе салазки начистить, да нельзя внимания привлекать. Ты всех нас, включая и меня, под трибунал подведешь! Время военное и спокойно всех расстреляют, воров везде не любят, а в армии их наказывают особо жестоко.

- Ты как узнал? – наконец выдавил Сашка.

- Ваш Халилов, только что не сорит белым хлебом, которого у него просто быть не может. А вас покрывать он не будет, ему даже морду бить не пришлось. Если кражи не прекратятся, то я тебя сдам, это единственный способ самому не потерять голову. Что скажешь?

- Все, сегодня же всем скажу, что прекращаем это баловство.

- Это, дуралей, не баловство, это хищение имущества, доверенного тебе под охрану, так что всем солдатикам расстрел, а тебе, другая статья, за организацию, и тоже расстрел. Меня может, и не расстреляют, но взводным мне уж не быть, а быть рядовым в штрафной роте. Ведь судить будут господа офицеры, а они не поверят, что я не знал, потому что обязан знать все. А взводным быть трошки лучше, чем штрафником. Да еще скажи своим, пусть хлеб доедят сегодня же, а все вещмешки и подсумки вытрусят, чтоб ни одной крошки белого хлеба не было.

- Ты что-то знаешь? – с испугом спросил Сашка.

- Я ничего не знаю, а только о кражах доложили начальнику штаба дивизии - капитану Виноградову, и он приказал найти всех виновных.

Илья как в воду смотрел: этим же вечером, на вечерней поверке ротные командиры всем приказали вывернуть карманы, картузы и вещмешки. Но по счастью ничего не обнаружили. Потом хотели свалить все на пекарей, но не смогли придумать способ кражи, как они могли вынести четырехкилограммовые буханки на глазах у часового. В итоге - дело замяли.

Горы

Переход через горы оказался тяжелым. Неподготовленные войска шли медленно и, в конце концов, попали под снегопад и метель на территории Грузии. Было много обмороженных. Произошло это из-за шапкозакидательного отношения: мы, мол, русские, что мы зимы не видали. Обмороженных носили на носилках, людей не хватало, и те, кто перевалил горы и спустился ниже, возвращались по нескольку раз, за обмороженными.

Госпиталя были развернуты внизу, на территории Турции, и их не хватало. Противника еще никто и в глаза не видел: их дивизия все еще находилась на территории Российской империи.

Илья сильно обморозил ноги, палатки не ставили - они были в обозе, а никто не мог сказать: где эти обозы есть. Таскать палатки на себе тоже было не вариант. Русский пехотинец и так был нагружен изрядно: только боекомплект из восьми сотен патронов весил около пятнадцати килограмм. Так что солдат постоянно таскал на себе килограмм сорок или немного больше, это не считая личных вещей.

Илья очень боялся госпиталя, в его крестьянском сознании крепко сидел страх перед докторами. Среди солдат ходило поверье, что доктора только и делают, что ампутируют ноги и руки и прочая чушь, которую не могла выдавить никакая пропаганда и разъяснительная работа. В армии в передвоенное время процветал мордобой, а значит, многим офицерам не доверяли, какая уж тут разъяснительная работа. А чуть позже уже на территории Турции в дивизии зачитали высочайший указ о мордобое, который этим указом запрещался категорически.

По слухам, ходившим в солдатской среде, это было сделано отнюдь не из любви к нижним чинам, а из соображений боеспособности. Говорили, что был случай, когда батальон пошел в атаку, а вернулся без единого офицера, причем почти все были убиты в спину из винтовки Мосина. При этом из солдат никто не погиб.

Но вернемся к моему деду. Из страха перед докторами, а отчасти из страха после госпиталя попасть в другую часть, а не к своим землякам, он обратился в местную санчасть. Доктор-офицер был занят теми, кто мог помереть, а им занимался фельдшер в чине подпрапорщика. Он обработал ноги и позвал медсестру Наташу, родом откуда-то из Рязанской губернии. Мой дед стал ее уговаривать, не укладывать его в госпиталь.

Наташа согласилась помочь. Идея была проста: раз он сам пришел и может ходить, то она густо смазывала ему ноги мазью от обморожений и заматывала бинтами таким толстым слоем, что ни в какие сапоги не лезли. Чтобы не допустить нового обморожения она в середине делала из бумаги спиртовой компресс, для согреву. Эту перевязку она проделала рано утром. Получились две громадные белые «гули».

Так что сапоги Илья связал и закинул через плечо: один болтался впереди, а другой при каждом шаге постукивал в спину. Идти было не больно, ну разве самую малость. Обоз, а вместе с ним и казенный конь, и винтовка были незнамо где. И при нем кроме одежды был наган и полупустой вещмешок, с подвешенным к нему котелком.

В таком виде он шел четыре дня. Бинты к вечеру превращались в лохмотья, и он шел в санчасть, Наташа снова перевязывала его на ночь обычным образом. А утром снова перевязка: накрутка бинтов и пеший переход длиной в световой день. Прознал об их сговоре фельдшер, стал осматривать ноги по вечерам и чем-то присыпать. От этого ноги за ночь подсыхали, и стали явно подживать, несмотря на дневные нагрузки.

Дело дошло до начальства, и когда на четвертый день утром Илья пришел перевязываться, следом появился его благородие капитан Виноградов, который служил главной пугалкой для станичников в последние месяцы. Это была почти мифическая и не досягаемая фигура: сам начальник штаба дивизии! Не стоит думать, что чин капитана слишком мал для такой должности. В царской армии была иная система чинов, и чин капитана соответствовал теперешнему подполковнику.

Капитан оказался высоким, худощавым, молодым и усатым. А самое главное вовсе не злым, как рисовали себе его долгие месяцы новобранцы.

- Ну-с, дружок, - вполне мирно обратился он к Илье, - нет, ты сиди, сиди пусть сестричка сделает все как надо. Как тебя звать, какая должность?

Ответы он записывал в маленькую книжечку.

- А ты знаешь, дружок, что ты герой?

- Никак нет, ваше благородь, какой я герой.

И Илья как на духу выложил все, что было накоплено за последнее время. Здесь было и про докторов, и про своих, от которых он не хотел отбиться.

- Так который ты день так идешь?

- Четвертый, ваше благородь.

- Я же говорю герой! Значит так: пришлю я к тебе военного корреспондента, он штабс-капитан, он тебя поспрашивает, а ты не робей, все как есть говори. А он в газету про тебя напишет, для поднятия духа другим солдатам. А тебя я записал, и к награде представлю, а то говоришь, что не герой, так будешь!

Он похлопал Илью по плечу и ушел.

Вопреки тому, что Илья долго шел пешком, ноги его стали заживать. А к концу шестых суток, когда он спустился ниже, его все же уложили в полковую санчасть. Где он пролежал неделю и был выписан, как выздоровевший.

На другой день вызвал его к себе батальонный командир. Илья доложился по форме и стал по стойке смирно. У батальонного сидел капитан Виноградов, который и вручил Илье солдатский крест Георгия четвертой степени.

- Служу царю и отечеству, - по уставу ответил Илья.

Ардахан

Дивизия стояла под Ардаханом. Это уже была настоящая Турция. Выбывших по обморожению было много, и поэтому снова стали поступать новобранцы. Линия фронта проходила километрах в двадцати-тридцати впереди. Изредка были слышны взрывы, наверное, залпы тяжелых батарей.

В предгорьях все еще было холодно, особенно по ночам, и солдаты приспособились к этому. Палаток все еще не было, они ехали вкруговую по Военно - Грузинской дороге, и бог знает по каким еще дорогам.

Кто-то из солдат предложил способ греться. Они отрывали круглую яму, с полметра глубиной, с таким расчетом, чтобы на ее краю можно было сидеть как на стуле, а в середке помещался костер. После треть взвода, человек двадцать, снимала правый рукав шинели, все садились вокруг костра и правой половиной накрывали соседа. Таким образом, спины были укрыты двойным слоем шинелей, и они образовывали кольцо: затишек от ветра. А спереди было тепло от огня, при этом обе руки оставались свободными, только левая была в рукаве шинели, а правая нет. В таком виде ели, пели песни, травили байки, спали, точнее дремали. Таким способом, взвод помещался у трех костров.

Само собой, что в одежде завелись вши. Когда они стали уж очень донимать, то разводили маленький костерок, скидывали с себя все по очереди, и трусили над костром одежду. Товарищи помогали друг другу, что бы форма одежды была в виде колокола, тогда вши угорали и сыпались в костер, громко потрескивая в огне. Для успеха этого действа, требовалось трое. После этого голый, быстро натягивал теплую от костра одежу и помогал другому избавиться от паразитов. Обычно, все свободные от службы, увидев такую санацию, пристраивались в очередь.

Казахи

Во взвод поступило пополнение: четверо казахов. По-русски они говорили плохо, а один вообще не говорил. На службу им было наплевать, они не понимали команд, или делали вид, что не понимают. Старый фельдфебель Юшко говорил Илье:

- Ты им не верь, они придуряются, ведь они прошли учебную команду!

- Господин, фельдфебель, это не солдаты а чистое наказание, - отвечал Илья, мы еще с ими намучаемся.

- Я тебе так скажу, хоть и был указ противу мордобоя, но этим пока салазки не почистишь – толку не будет. Только если решишься на это, так чтобы никто не видел и синяков, чтоб не оставалось.

Пришла пора заступать в караул. А по случаю военного времени и близости фронта назначать стали парные посты. Девять постов, по двое в три смены: так что весь взвод оказался в карауле. Илью, как взводного, поставили помощником начальника караула, что было обычной практикой. Казахи попали в пары со станичниками. Такой приказ поступил от ротного, да Илья и сам не доверял азиатам и не поставил бы их в один пост.

Начал он обходить посты с вечера, проверил вроде все в порядке. Когда пошел проверять вторую смену было уже темно. Два поста были с казахами. На одном все было благополучно: оба часовых ходили вокруг вверенного им склада, и казах заметил его раньше и закричал:

- Постой! Кто там ходи!

- Свои, - и Илья назвался. – Практически все по уставу, - подумал он про себя.

- Пароль, - подал голос второй часовой.

Илья назвал.

- Проходи.

Илья подошел, похвалил обоих за службу и отправился к другому смешанному посту. На сердце было неспокойно. На подходе к посту его окликнули по-русски и после всего уставного ритуала, он подошел.

- А где твой напарник? – спросил он совсем молодого хлопца, родом из Барсуков.

- Господин взводный командир, я не виноват, я ему, мол, стоять надо, ходить, вокруг и охранять, а он говорит: - твоя боится, твоя и ходи.

- И где этот смельчак? – спросил Илья, - понимая, что добром это не кончится.

- Так спит он, господин взводный командир! Вон там под кустом! – почти плачущим голосом сказал солдат.

- Щас лечить будем, - пообещал Илья, припоминая совет фельдфебеля. – Эй ты, вставай, громко сказал он, наклоняясь над спящим казахом.

- Ты мой не буди, ты сам ходи, моя не боится, - начал он, спросонья не понимая, что перед ним стоит его непосредственный начальник.

Илья рассвирепел, носком сапога он разбудил азиата, а пока тот вставал, выхватил наган.

- Знаешь, что мне будет, если я тебя сейчас застрелю? Мне благодарность будет от начальства! – и он врезал казаху кулаком под дых.

Казах был на голову выше него, но на ногах не устоял. Илья поднял его и от души врезал еще раза три.

- А знаешь, что будет, если ты жаловаться пойдешь? Тебя за то, что спал на посту, по законам военного времени расстреляют. Так ты должен нести службу исправно, понял? Иначе в следующий раз прикажу тебя арестовать и отдам под трибунал.

До казаха все доходило туго, но он кивнул.

Илья ушел в караулку взвинченный. Что будет, если этот «азият» пойдет жаловаться? – думал он. И вот разводящие ушли на посты менять часовых. Через полчаса они приведут тех, кто отстоял на посту положенное время. Что произойдет, если этот остолоп пожалуется начальнику караула, поручику Ледовскому? Поручик горяч, любит дисциплину, и сам из тех, против кого указ противу мордобоя писан.

Вернулись разводящие. А через пять минут Илью позвали к поручику.

- Что там у вас произошло с этим солдатом? – и он презрительно глянул на казаха. – Он на тебя жалуется, что ты его бил.

- Господин поручик, эту скотину там надо было и застрелить! Прихожу пост проверять, а он спит под кустиком! Я ему так мол и так, а он твой боится не спи, мой не боится. Кто боится, тот ходи. Его напарник с ним замучился, уже чуть не плачет.

Вызвали напарника и тот все подтвердил. После чего поручик его отпустил Барсуковского парня с напутствием:

- Про то, что ночью было никому не сказывай. – Ну, обернулся он к казаху, так говоришь, что взводный командир тебя бил? А я что-то ничего не вижу, ну-ка подыми рубаху! Странно: лицо цело и под рубахой ничего нет. Сдается, что ты на своего взводного командира напраслину сочиняешь. Вот и напарник твой скажет, что он тебя и пальцем не трогал, а я, если будешь болтать, я его прикрою, а вот тебя расстреляют, – и он лихо вскинул руку с вытянутым указательным пальцем и сказал, - «Бах!». А вообще видно взводный тебя пожалел, если бы не царёв указ, я бы сам тебе врезал, да как следует.

Тут видимо до казаха дошло, что с ним не шутят, слово расстрел он понимал преотлично. Днем он все пересказывал своим землякам, а поскольку караульное помещение было не слишком большим, то Илье сразу донесли, что он советовал землякам не спать, а то он «биёт».

На том все и закончилось. Казахи сразу стали понимать команды и вообще заговорили, по-русски, хотя и на ломаном, но довольно понятном языке. Полностью подтвердилась версия опытного фельдфебеля: они придурялись.

Казахи

Во взвод поступило пополнение: четверо казахов. По-русски они говорили плохо, а один вообще не говорил. На службу им было наплевать, они не понимали команд, или делали вид, что не понимают. Старый фельдфебель Юшко говорил Илье:

- Ты им не верь, они придуряются, ведь они прошли учебную команду!

- Господин, фельдфебель, это не солдаты а чистое наказание, - отвечал Илья, мы еще с ими намучаемся.

- Я тебе так скажу, хоть и был указ противу мордобоя, но этим пока салазки не почистишь – толку не будет. Только если решишься на это, так чтобы никто не видел и синяков, чтоб не оставалось.

Пришла пора заступать в караул. А по случаю военного времени и близости фронта назначать стали парные посты. Девять постов, по двое в три смены: так что весь взвод оказался в карауле. Илью, как взводного, поставили помощником начальника караула, что было обычной практикой. Казахи попали в пары со станичниками. Такой приказ поступил от ротного, да Илья и сам не доверял азиатам и не поставил бы их в один пост.

Начал он обходить посты с вечера, проверил вроде все в порядке. Когда пошел проверять вторую смену было уже темно. Два поста были с казахами. На одном все было благополучно: оба часовых ходили вокруг вверенного им склада, и казах заметил его раньше и закричал:

- Постой! Кто там ходи!

- Свои, - и Илья назвался. – Практически все по уставу, - подумал он про себя.

- Пароль, - подал голос второй часовой.

Илья назвал.

- Проходи.

Илья подошел, похвалил обоих за службу и отправился к другому смешанному посту. На сердце было неспокойно. На подходе к посту его окликнули по-русски и после всего уставного ритуала, он подошел.

- А где твой напарник? – спросил он совсем молодого хлопца, родом из Барсуков.

- Господин взводный командир, я не виноват, я ему, мол, стоять надо, ходить, вокруг и охранять, а он говорит: - твоя боится, твоя и ходи.

- И где этот смельчак? – спросил Илья, - понимая, что добром это не кончится.

- Так спит он, господин взводный командир! Вон там под кустом! – почти плачущим голосом сказал солдат.

- Щас лечить будем, - пообещал Илья, припоминая совет фельдфебеля. – Эй ты, вставай, громко сказал он, наклоняясь над спящим казахом.

- Ты мой не буди, ты сам ходи, моя не боится, - начал он, спросонья не понимая, что перед ним стоит его непосредственный начальник.

Илья рассвирепел, носком сапога он разбудил азиата, а пока тот вставал, выхватил наган.

- Знаешь, что мне будет, если я тебя сейчас застрелю? Мне благодарность будет от начальства! – и он врезал казаху кулаком под дых.

Казах был на голову выше него, но на ногах не устоял. Илья поднял его и от души врезал еще раза три.

- А знаешь, что будет, если ты жаловаться пойдешь? Тебя за то, что спал на посту, по законам военного времени расстреляют. Так ты должен нести службу исправно, понял? Иначе в следующий раз прикажу тебя арестовать и отдам под трибунал.

До казаха все доходило туго, но он кивнул.

Илья ушел в караулку взвинченный. Что будет, если этот «азият» пойдет жаловаться? – думал он. И вот разводящие ушли на посты менять часовых. Через полчаса они приведут тех, кто отстоял на посту положенное время. Что произойдет, если этот остолоп пожалуется начальнику караула, поручику Ледовскому? Поручик горяч, любит дисциплину, и сам из тех, против кого указ противу мордобоя писан.

Вернулись разводящие. А через пять минут Илью позвали к поручику.

- Что там у вас произошло с этим солдатом? – и он презрительно глянул на казаха. – Он на тебя жалуется, что ты его бил.

- Господин поручик, эту скотину там надо было и застрелить! Прихожу пост проверять, а он спит под кустиком! Я ему так мол и так, а он твой боится не спи, мой не боится. Кто боится, тот ходи. Его напарник с ним замучился, уже чуть не плачет.

Вызвали напарника и тот все подтвердил. После чего поручик его отпустил Барсуковского парня с напутствием:

- Про то, что ночью было никому не сказывай. – Ну, обернулся он к казаху, так говоришь, что взводный командир тебя бил? А я что-то ничего не вижу, ну-ка подыми рубаху! Странно: лицо цело и под рубахой ничего нет. Сдается, что ты на своего взводного командира напраслину сочиняешь. Вот и напарник твой скажет, что он тебя и пальцем не трогал, а я, если будешь болтать, я его прикрою, а вот тебя расстреляют, – и он лихо вскинул руку с вытянутым указательным пальцем и сказал, - «Бах!». А вообще видно взводный тебя пожалел, если бы не царёв указ, я бы сам тебе врезал, да как следует.

Тут видимо до казаха дошло, что с ним не шутят, слово расстрел он понимал преотлично. Днем он все пересказывал своим землякам, а поскольку караульное помещение было не слишком большим, то Илье сразу донесли, что он советовал землякам не спать, а то он «биёт».

На том все и закончилось. Казахи сразу стали понимать команды и вообще заговорили, по-русски, хотя и на ломаном, но довольно понятном языке. Полностью подтвердилась версия опытного фельдфебеля: они придурялись.

Халилов

Халилов отличился еще раз. Как-то стоял он на одиночном посту, охраняя конюшню и подступы к офицерской столовой, дверь в которую просматривалась с его поста. Уже была весна, солнышко пригревало и разморило его так, что, бес его попутал и прислонился он к стене конюшни средь бела дня.

Это уже само по себе серьезный проступок: часовой не может сидеть, прислоняться, петь, курить, он должен стоять или ходить. Но Халилов прислонился, вроде как на пару минут. И тут снится ему кошмарный сон, и он понимает, что это сон, но никак проснуться не может, что будто бы ротный Ледовской идет мимо, и видит его спящим. А всем известно, что поручик Ледовской с нашим ротным - поручиком Станченко друг перед другом козыряют: у кого рота лучше.

Ну и Ледовской подкрадывается к нему и забирает его винтовку, а сам лыбится, мол, щас, я Станченко нос утру. И все это так отчетливо словно наяву. Ледовской с винтовкой направляется к офицерской столовой. И тут Халилов просыпается, глаза сухие, аж режет, и понимает он, что это вовсе не сон, просто он спал с открытыми глазами. А по направлению к столовой, уже на полпути, идет Ледовской с его трехлинейкой.

Первой мыслью у Халилова была догнать, дать по шее, силы этому верзиле было не занимать, забрать винтовку и снова на пост. Но эту мысль он отмел: поднять руку на его благородие – это расстрел, а спать на посту, да еще винтовку потерять это тоже расстрел. И Халилов на цыпочках побежал за поручиком. И когда тот зашел в сенцы, в которых вечно стояли то бочки с квашеной капустой, то с огурцами, почти догнал его.

По этой причине, сквозь тонкие доски, он слышал, как поручик не сразу вошел в столовую, а некоторое время шуршал в сенцах. И тут до татарина дошло: «Винтовку прячет». После открылась, скрипя петлями, дверь внутрь и следом закрылась. А потом еле слышно раздались веселые голоса. Халилов решился сразу: открыл дверь и нырнул в сени. За бочками он нашел свою винтовку и осмотрел ее: по счастью затвор был на месте.

Он выскочил из сеней, толкнул дверь, и понесся изо всех сил на пост.

А поручик Ледовской, войдя в столовую, приветствовал всех. И тут же обратился к поручику Станченко.

- Ну, брат! У тебя в роте, и разгильдяи! Сейчас иду, а твой солдатик из третьего взвода на посту возле конюшни дрыхнет, сидит и, привалившись к стене, спит, как младенец. Я подкрался и винтовку взял, а он не шевельнулся даже.

- Врешь ты все, отозвался Станченко, почему-то я не вижу винтовки в твоих руках?

Веселая компания молодых офицеров гудела, раздавались предположения и комментарии по поводу возникшей ситуации.

- Э…, брат, винтовку я спрятал: хочу посмотреть, как твой часовой меня остановит, когда я в наглую в конюшню пойду.

На такое зрелище собрались посмотреть все присутствующие, а их набралось человек пятнадцать. Все направились к конюшне, а Ледовской впереди всех. Шел он смело, ведь он точно знал: где находится винтовка. А раз часовой безоружен, то ему ничего и не грозит.

- Стой! Кто идет? – кричит Халилов.

- Свои, отвечает поручик и продолжает идти к дверям конюшни.

- Стой! Стрелять буду! - кричит Халилов: все как положено по уставу.

- Да из чего же ты стрелять будешь, - громко, что бы слышали стоящие позади офицеры, говорит поручик.

А сам продолжает идти. И тут Халилов поднимает винтовку к плечу и «бах» в воздух, аккурат на метр выше головы поручика. Тот сразу и замер. А часовой передернул затвор и приказал ему лечь. Толпа их благородий чуть не умерла со смеху. А Станченко едва смог улыбнуться, и, пользуясь моментом, пока на него никто не смотрел, вынул платок и вытер пот со лба.

Лежал Ледовской до тех пор, пока не прибежал из караулки наряд во главе с начальником караула. Так по уставу положено: раз на посту стрельба то туда бежит вся караулка, половина под командой начальника, а вторая под командой помощника, так, примерно, на пять минут позже. А помощником и был мой дед. Пять минут уходило на одевание той смены солдат, которым по времени положено было спать.

Из Ледовского сделали дурака и виноватого, благо свидетелей было предостаточно. Халилов получил устную благодарность за хорошую службу от караульного командира. Историю поручика он напрочь отрицал:

- Да видел, как его благородие в столовую прошли, но шел он по тропинке, не через охраняемую территорию, а значит, и не было нужды его останавливать…

Тут начальник караула и приказывает:

- Осыченко, это твой человек, вот и разберись, а мне доложишь все и подробно, ведь рапорт придется составить о происшествии.

Илья остался с Халиловым, караульные ушли в караулку, а офицеры в столовую. Они остались одни.

- Ну, рассказывай, как дело было? – сказал Илья, да мне не ври, а то как бы хуже не вышло.

Халилов помня прежнее дело с хлебом, а со временем слухи просочились и об этом деле, тяжело вздохнул и все выложил.

- Точно так и было? - не поверил Илья, - мне ведь придется ротному все рассказать.

- Так точно, господин взводный командир, все так и было. А может ротному…

- Ты думаешь, он дурак и не поймет, что ему на уши капусту вешают? Не все их благородия одинаковы, наш не из благородных, а из студентов, вольноопределяющимся был. Не боись, стой спокойно, все было, так как ты караульному начальнику сказывал, то и мне сказал, и все будет хорошо.

После караула Илью вызвал ротный. Выслушав историю Халилова, он только сказал:

- Велики и чудны дела твои, Господи. Я уж было приготовился отхватить по полной от начальства. Начальник штаба полка и так на меня большой зуб отрастил. Меня и в пот прошибло. Ладно, зови сюда этого разгильдяя, сейчас он получит нахлобучку.

Халилов стоял за дверью и вошел, как только позвали.

- Ну, братец, ты сегодня чуть-чуть под трибунал не угодил. И меня чуть не подвел.

- Виноват, ваше благородие.

- Да уж точно, виноват. Но я тебя прощаю, за то, что вывернулся, да этого гада, на всеобщее посмешище выставил. Прицепился он ко мне, ведь я не кадровый военный, юнкерское училище не кончал. Вот тебе рубль, как будет случай, выпей за мое здоровье.

Наступление

Дивизию, не до конца еще укомплектованную, перебросили на фронт. Фронт оказался даже ближе, чем все думали. Утром приказали сворачиваться и грузить имущество в обоз. А вечером палатки стояли на новом месте.

Имущества было немного, главным образом десятиместные палатки, отдаленно напоминавшие шатры. Спали на них вповалку, завернувшись в шинели, без всяких излишеств. Но в палатках было намного теплее, а когда на улице было холодно, то в одну палатку набивалось два отделения, за что отделённых командиров формально ругали, но, в общем, закрывали глаза на такое незначительное нарушение: просто так солдатам было теплее и все это понимали. У начальства еще не остыли воспоминания о массовых обморожениях.

В связи со спартанским образом жизни, среди нижних чинов рассказывали такую байку:

Подходит к солдату турок и говорит:

- Все мне понятно и как ты ешь, вон кухня на колесах у тебя есть, и из чего стреляешь, у тебя винтовка есть, но не понятно, как ты спишь? Ведь у тебя ничего нет. Что ты стелешь на землю?

- Известно, что, отвечает солдат, - шинель.

- А что под голову кладешь?

- Шинель.

- А чем укрываешься?

- Шинелью.

- Так может я у тебя куплю одну.

- Эх, она у меня у самого одна.

Походом играли песни, под духовой оркестр: «Солдатушки, бравы ребятушки, а где ваши жены»? Затягивал батальонный запевала. «Наши жены - ружья заряжены, вот где наши жены», подхватывал батальон.

Петь на походе было не просто, и Илья с сочувствием смотрел на музыкантов, а каково им на походе играть. Сам он шел налегке, с одним наганом. Было тепло и винтовку, и шинель он бросил в одну из шести повозок, которые числились в обозе за их ротой. Впрочем, солдатское пение быстро надоедало их благородиям и большую часть времени шли, просто переговариваясь с соседями, что было не по уставу, но младшие командиры закрывали на это глаза: нечего зря солдат тиранить.

Его казенного коня вел в поводу один из солдат-станичников. Илья редко ездил на нем сам. Вот и сейчас на коне по очереди ехали двое приболевших. Вообще он научился заботиться о своих людях и заслужил уважение взвода. Даже сорокалетние старослужащие отзывались о нем хорошо, а иногда давали дельные советы.

Взвод тоже заботился о своем командире. Его всегда дожидался теплый ужин и горячий чай, лучшее место в палатке или у костра. Солдаты шли к нему со всякими мелкими проблемами.

Виноградов

Перед походом полк построили. И сам капитан Виноградов разъяснил ситуацию.

- Братцы, почти кричал он, стоя в середке большой буквы «П», в виде которой был выстроен полк, - мы перемещаемся непосредственно в зону боевых действий. Обстановка там напряженная. Здесь вы привыкли у турок все покупать, и это правильно, так поступайте и впредь. Предупреждаю, что за мародерство положена смертная казнь через повешенье. А от себя добавлю, если уж нашкодничали и попались, так приди и доложи своему взводному, а он пусть идет ко мне. Тем, кто не доложит я помочь не смогу. А жизнь у каждого одна.

С этим напутствием они и маршировали, а точнее просто шли, едва выдерживая строй.

К слову сказать, Виноградов и, правда, многим спас жизнь. Бывало, украдут у Турка поросенка или курицу, а вора то и приметят. И тут ясно, что придет турок жаловаться: мол, чауш[39], ваш солдат украл у меня…

А солдат приходит, к взводному, и докладывает, так, мол, и так: попался. А взводный идет в штаб дивизии к капитану Виноградову. Зовет капитан виновного, выслушивает и, как правило, говорит своему денщику, старослужащему фельдфебелю:

- Дмитрич, отведи его в сторонку, да для памяти, пару раз, может или красть научится, или бросит совсем.

- А ты, дуралей, как построение будет в строй не становись!

Придет турок, построят солдат, а виновный в палатке сидит.

- Ищи, кто тебя обидел, - говорит капитан.

Ходит, ходит турок вдоль строя: ан, нет знакомого лица.

- Хаир[40], чауш, - говорит турок.

- Ах, ты напраслину на русских солдат возводишь, - возмущается Виноградов и отвешивает Турку подзатыльник. А чтоб тебе не обидно было: вот тебе за твою свинью пять рублей, и чтобы я тебя больше не видел.

Переводил Виноградову темнолесский иногородний Семен, числившийся во взводе Ильи и, чудесным образом, выучивший турецкий на слух за четыре месяца. Впоследствии Виноградов зачислил его в штаб дивизии переводчиком.

Про Христа

Однажды, в страстную пятницу, идет по палаточному лагерю капитан Виноградов, а навстречу ему пьяный Михаил Левченко. Да на ногах стоит явно нетвердо. Начал честь отдавать, пошатнулся.

- Стой, молодец! Да ты точно пьян! – говорит Виноградов.

- Так точно, господин капитан, пьян – соглашается Левченко. Только я же не просто так! Я же с горя выпимши.

- С какого такого горя, докладывай. Ты же понимаешь, что тебе пить можно только с разрешения, на праздники, вроде тензоименин Государя Императора.

- Так, ваше благородие, - растягивая слова не послушными губами, говорит унтер, - ведь евреи Христа распяли!

- Ладно, - усмехнувшись в усы, говорит капитан, на рубль на опохмелку и больше мне не попадайся.

Но в пасхальное воскресенье Левченко снова попался.

- А с чего пьян на этот раз? – спрашивает Виноградов.

- Так ваше благородие, сегодня я с радости: Христос то воскрес!

Тут Левченко вместо рубля получает затрещину, так не со всей силы, но чувствительную, и его фуражка едва не слетает с головы: съезжает на нос.

- На опохмелку больше не дам, и на сей раз прощу, за изворотливость ума, но это последний раз попадешься, припомню все.

Вылазка

Однажды отправили две роты, в одной из которых служил Илья со своим взводом, к одной деревеньке, клином врезавшейся в русскую оборону. Немецкие офицеры стали строить там земляные укрепления. Точнее, строили Турки, а Немцы указывали. Приказ был простой разведать боем силы противника, а если сопротивления не будет занять позицию и ждать подкрепления. Если же будет сопротивление, отступать немедленно.

Был там овражек довольно широкий, а дно его поросло кустами да молодыми деревьями. Вот по нему и надо было пройти километра три. Роты были из разных батальонов: рота, в которой служили станичники, была третьей из второго батальона, а командовать операцией назначили командира первого батальона. Численность роты составляла почти двести пятьдесят человек.

А батальонный командир первого батальона умом не блистал, даже боле того явно не годился для армии. Шли всякие слухи про него, как, впрочем, и всегда в солдатской среде сплетничали обо всем непонятном и необычном. Любил он показать свое я, и перед офицерами, и перед солдатами. Обычно выходило глупо, но улыбаться во время этих выходок нижним чинам не рекомендовалось, скор он был на наказания и жесток.

Однажды разбирали избиение им нижнего чина, и ротный командир так прямо и спроси у капитана Виноградова, мол, неужто начальство ничего не видит, ведь штабс-капитан того, не в себе.

- Знаете, скажу вам по секрету, у него отец на самом верху в большом штабе на высокой должности сидит. Это он его устроил сюда на наши шеи. Даже его высокопревосходительство командир дивизии связываться не хочет. Себе дороже.

Так вот под командой этого штабс-капитана и пошли они выполнять задание. Прошли километр, пересекли условную линию фронта. Командир третьей роты так и так, ваше благордь, дозвольте боевое охранение из трех человек по верхнему краю пустить, что бы Турки нас врасплох не застали.

- Ты что мне указывать будешь? – надулся штабс-капитан, - да я на тебя рапорт напишу.

И пошел в разнос. Так охранение и не выставили. Дошли почти до указанной на карте точки, и только собрались вылезти на край оврага и осмотреться, как едва не оказались в окружении: с двух сторон оврага появилась турецкая пехота численностью раза в два превосходившая русский отряд.

Тут штабс-капитан растерялся, и что командовать не знает. Хорошо, Станченко, ротный третьей роты все взял на себя:

- Первый взвод, цепью в две шеренги становись, направо, первая шеренга на колено, залпом пли! Второй взвод налево, залпом пли! Веди свою роту метров на двести к нашим позициям и организуй заслон, что бы мы могли отступить, - крикнул он второму ротному, и тот сделал, как было велено.

А ротный установил чуть подальше второй заслон из третьего и четвертого взвода. И по его команде первые два взвода бросились бежать под прикрытием своих стрелков. Турки, напоровшись на организованную оборону, не смогли окружить русский отряд. Завязалась перестрелка. Тем временем удалось уйти в заросли на дне оврага и Туркам стало некуда целиться, стреляли наугад. Так и отходили организованно.

Илья шел со своим взводом, слушал и выполнял то, что приказывал его ротный командир. И в какой-то момент оказался рядом со штабс-капитаном. Оба продирались через заросли в числе последних. Илья был в разорванной, о какую-то ветку, гимнастерке, фуражку он потерял почти сразу как началась стрельба. И тут с головы штабс-капитана веткой сбивает фуражку.

- Эй, ты, подыми, кричит он Илье.

- Ваше благородь, за нами Турки идут по пятам, - ответил он, - бог с ей с фуражкой, царь новую даст, а голова одна.

- Ты спорить будешь! Закричал офицер.

Неожиданно для себя Илья выдал такие ругательства, о которых он даже не подозревал, что они имеются в его словарном запасе. Повернулся и побежал дальше.

В рапорте, поданном штабс-капитаном, все было шиворот на выворот, он изобразил себя героем дня. Спасшим две роты, из, почти полного, окружения. Дело разбирал капитан Виноградов. Он по очереди вызывал офицеров и унтер-офицеров, расспрашивал, записывал, просил расписаться под показаниями.

- Ну-с, дружочек, - сказал он Илье, из этого рапорта выходит, что ты командира матом, ни с того ни сего… Давай-ка, расскажи мне как дело было с самого начала.

Тут Илья все и начал рассказывать, как было, и про охранение, и про то как, кто и что командовал…

- Постой, так выходит, это ваш ротный Станченко организовал заслоны и отступление?

- Так точно, ваше благородие, он и командовал и только поэтому мы все не в плену сидим и у нас всего шестеро ранетых. А меня батальонный командир заставлял в двухстах метрах от Турок, которые гнались за нами, свою фуражку поднимать, вот у меня и выскочило.

- Будь я на твоем месте так я бы ему морду набил, - неожиданно выдал, всегда вежливый капитан. Твоей вины нет, ты все правильно делал. Обмундирование со склада дадут, а людей не хватает. Только придется мне тебя наказать. Сейчас пригласят штабс-капитана, я на тебя покричу, дам пять суток гауптвахты. Так ты говори виноват, как там по уставу. А рапорт я тот порву, и ротного Станченко буду рекомендовать на командира батальона.

Тем все и закончилось. Уже на другой день Илья снова занимался делами взвода. А штабс-капитан даже не подозревал, что его рапорт пошел на растопку печки.

Но его выходки продолжались. Решили его убрать, от солдат подальше, чтобы бед не натворил, и назначили его на выдуманную должность: проверять кухни по всей дивизии. Но и там он тоже отличился. Одна из полевых кухонь стояла над речкой. А в то время уже снег лег, и кухонная обслуга таскала котлы мыть к реке. Это были здоровые, литров на восемьдесят, медные и жутко тяжелые кастрюли.

Один из солдат не удержал этот котел, и он лихо, как санки скатился вниз. Это заметил штабс-капитан и в следующий котел влез с ногами и лихо скатился вниз как на санках. И пошла потеха, он если сам не катался, то заставлял кататься в котлах нижних чинов. И то к одной кухне прицепится, то к другой. И все бы ничего, все же не людей он под пули подставлял. Но к весне протерлись те котлы до дыр.

Были поданы соответствующие рапорты, и дошли, говорили они до командира дивизии и тот дал им ход. В общем, вскорости перевели этого придурка куда-то в тыл.

Психическая

На новых позициях отчаянно играли в карты. Удаляться дальше ста метров от своей части было запрещено – ждали большого наступления Турок. А по этой причине другого занятия не было. В солдатской среде говорили, что против их и соседней дивизии стягивают двенадцать турецких корпусов. Все интересовались: сколько это, так как слово корпус не ассоциировалось у солдат с численностью.

В полки стали поступать пулеметы Максим, часто вместе с пулеметчиками. Но пулеметчиков не хватало и началось массовое обучение пулеметному делу. Срочно оборудовались пулеметные гнезда через каждых пять человек. Такая плотность пулеметов была просто невероятна: на роту было положено всего четыре штатных Максима. А тут выходило сорок восемь пулеметов на роту. Нижние чины терялись в догадках.

Наконец на построении полка было объявлено, что ожидается крупное наступление Турецких войск, что командование разработало план, и он уже осуществляется. И что нам надо будет продержаться до подхода подкреплений, которые окружат неприятеля и либо добьют его, либо возьмут в плен.

Вскоре стали устанавливать пулеметы, таскать воду в баках для охлаждения, а нижних чинов засадили набивать пулеметные ленты. Патроны были одинаковые, что для Максима, что для трехлинейки. Каждая лента вмещала двести пятьдесят патронов. После начались пристрелки по огневым рубежам в шестьсот, четыреста и двести метров.

Илья пошел в казачий полк к Сашке, но там ему шепнули по секрету, что полк уже убыл неведомо куда. Потянулись дни ожидания. И наконец Турки стали наступать. Руководили ими немецкие офицеры. Видимо они и решили устроить «психическую атаку». На этом пункте немцы были слегка сдвинуты, а тут можно устроить такой эксперимент, да еще не за свой счет.

Впрочем, турецкие винтовки, точнее штыки, тому способствовали. И русский, и турецкий штык одевались на ствол, но русский штык имел мулек, то есть сквозную дырку и из винтовки с примкнутым штыком можно было стрелять. Турецкий штык такого отверстия не имел, то есть перекрывал выходное отверстие ствола. Выстрел грозил разрыванием ствола или штыка.

Мой дед не знал причины, почему они не делали мулек на своих штыках, но у меня есть предположение. В то время Турция в промышленном и технологическом развитии уступала ведущим мировым державам, а, следовательно, могла не иметь ряд инструментов или технологий. Поэтому, когда штыки изготавливали и закаливали, а делать это лучше без дырки-мулька, то после закаленный метал надо было сверлить твердосплавным сверлом, а их-то, скорее всего, просто не было во всей Турции. Такие инструменты в те годы изготавливали в Швеции и, возможно, в Бельгии.

Так что как только турецкие солдаты надевали штыки, то они больше не могли стрелять. В результате по той или иной причине, но получилась та самая «психическая атака».

Как только турецкие цепи дошли до первой пристрелянной линии в ход пошли пулеметы, но турок было столько, что пулеметы стали перегреваться. Раз за разом меняли воду в охлаждающем кожухе, но она снова закипала. Воду стали таскать, а это было не близко, для этого и оставили пять человек нижних чинов на пулемет. Солдаты практически очень мало стреляли из винтовок, а больше помогали пулеметчикам.

Но к обеду все запасы воды были исчерпаны, и Турки преодолели рубеж в шестьсот метров. Перелазить им пришлось через большой вал своих убитых. От этого моральный дух турецких солдат пошатнулся, они залегли, потеряли какое-то время и с полчаса турецкие командиры бегали, стараясь поднять их в атаку. Тем временем наши таскали воду, а котлы со слитым в них кипятком остывали.

Эта короткая передышка спасла позицию русских войск. Когда Турки снова поднялись на четырехсотметровом рубеже, их снова встретили пулеметы. Турки залегли, и командиры не смогли их поднять. Массовая психическая атака сорвалась, Турки поднимались в атаку то здесь, то там, но сразу же и ложились. Однако перевес в войсках, изначально составлявший в двадцать пять-тридцать раз, все же сказывался.

Стали подходить к концу патроны. Нижние чины, понимая, что из винтовок такую атаку не удержать высыпали в пустые патронные ящики свой боезапас и из него набивали ленты. Начала постепенно нарастать паника.

Видимо наверх донесли о нехватке патронов, так как в окопах появились некоторые старшие начальники. Капитан Виноградов лично ходил позади окопов и уговаривал солдат:

- Братцы, никакой паники, скоро ночь, привезут патроны, утром будет, чем стрелять. Верьте: эту операцию я сам планировал, все рассчитано, Турки тоже не железные, они устали и боятся. У нас потерь нет, а у них вон сколько.

Некоторые из окопов выкрикивали:

- А ты сам не сбежишь? Бросят их благородия черную кость, а сами в кусты.

- Хотел бы сбежать, так не ходил бы тут и вас не уговаривал, давно бы сбежал. Поймите, чтобы отбить эту атаку со всего фронта из всех складов юга в России сюда привезли пулеметы, патроны, котлы для воды. Весь фронт сидит без горячей пищи и в окопах нигде нет ни одного пулемета. Последние патроны сегодня во всех частях собирали и сейчас, он взглянул на часы, их везут. К полуночи должны быть.

Действительно первые вьючные лошади появились незадолго до полуночи. Настроение в окопах поднялось. Стали набивать ленты, таскать воду. Вдоль позиций всю ночь пускали осветительные ракеты, это в то время была новинка. Но пока небо не стало сереть Турки в атаку не шли.

С утра опять началась стрельба. Виноградов снова ходил над окопами и старался подержать солдат. С патронами все равно было туго. Нашлись отчаянные головы и стали грозить капитану, мол, если нам помирать, то и ты не сбежишь, да и до плена не доживешь, стрельнем тебя.

- Виноградов отвечал, что кроме всего, наши четыре конных полка идут ущельями вкруговую к Туркам в тыл и скоро, он все время сверялся по часам, должны вывернуться вон из того прохода в скалах.

Тем временем с патронами стало плохо, а стреляли уже на двести метров. Так или иначе, но паники в русских окопах не допустили и когда патроны почти закончились, с большим опозданием, часа в два, вывернулись два казачьих полка с воем и улюлюканьем, выхватили шашки, рассыпались в лаву и понеслись на турок. А позади них развернулись в лаву два драгунских полка.

И только завыли казачки, так Турки заиграли сдачу. Турецкие солдаты стали втыкать штыки в землю и отходить в сторону. Кавалерия не стала никого рубить, а просто теснила турок к русским окопам. Напряжение в русских окопах было очень велико: многие так изнервничались, что не могли разжать руки и отпустить оружие.

Победа оказалась настолько грандиозной, что более за всю войну, турецкая армия не предпринимала ничего подобного. Начальство щедро раздавало награды солдатам и повышения в чине офицерам.

Надо сказать, что в царской армии награды и чины были плотно увязаны. Так с получением определенных наград обязаны были присвоить новый чин. В этом смысле очень глупо звучит текст песни: «корнет Оболенский надеть ордена». Дело в том, что корнет мог иметь только один орден, а вместе со вторым он получал и следующий чин поручика.

Автор этой операции, полковник Виноградов, ушел на повышение в штаб армии. Тех солдат, что грозили его стрельнуть, он не стал искать и наказывать.

Пленные

Дивизию отвели в ближний тыл, а на их место поставили свежие части. Так что хоронили убитых турок другие. По временному соглашению дали Туркам убирать своих убитых. Пленных было не меряно. Вот их охраной и занимались победители. Как потом сказывали: в плен сдалась большая часть наступавших. Конвойные команды составляли из казаков из расчета казак на сотню пленных и старший конвоя. Обычно гоняли по двести-триста человек втроем или вчетвером в более дальний тыл, где военные строители делали лагерь для пленных. Вот по мере постройки лагеря и оправляли партию за партией. Дорога была близкой: успевали за один световой день.

Как-то зашел Илья на батарею к Левченко, а там вся их станичная ватага, прям как в детские времена. Ну, слово по слову, закурили, и тут Санька Беседин и говорит:

- Тут хлопцы бают, появился у нас великий мастер рубки, не слыхал?

- Не, не слыхал. А кто таков?

- Да один младший урядник, он еще на буланом[41] коне ездит.

- Так, я его знаю! И чем же он прославился?

- А тем, что просится в конвойную команду, а как отгонит турок подальше, так шашку наголо и саксей-максей. А после у него всякие там вещицы появляются, то часы, то еще что.

- За такое дело трибунал и повешенье будет, - ответил Илья.

- Так и мы о том же, - отозвался другой приятель детства, - люди в плен сдались, воевать не хотят, в нас не стреляют. А как Турки прознают про такие дела, а мы в плен после попадем, что с нами сделают?

Станичники одобрительно загудели.

- Есть соглашение между разными государствами, мне ротный командир сказывал, там все прописано как с пленными надо обращаться. Так это и противу этого соглашения – пояснил Илья. - Пленных кормят, одевают, могут заставить работать, а после окончания войны обменивают на своих, или за выкуп.

- Ну, так мы его решили того, - подвёл черту Беседин. А если его по уставу под трибунал, то его мать пенсию за него не получит.

- А как вы это сделать решили.

- А вот гляди в панораму[42], она нашу сторону показывает и увеличивает, что твой бинокль и даже еще лучше, - отвечает Левченко.

Он приник к окулярам.

- Вот и наш красавец на буланом коне, как раз сейчас они выступать собираются, новых пленных гонют.

Илья приник к окулярам и увидел младшего урядника на буланом коне. Спутать его с кем-то еще было невозможно.

- Так счас мы пушку развернем, дадим ему отъехать метров пятьсот, и вжарим: Левченко больше одного снаряда на пристрелку не берет, талант у него такой. Двух других конвойных мы предупредили, что бы дальше от него держались, - объяснил ситуацию Сашка.

Дали отъехать. Зарядили шестидюймовку, Левченко навел, сделал шаг в сторону и приказал:

- Выстрел, - помощник дернул шнур, пушка рявкнула, - недолёт, объявил Левченко, наблюдавший за местом падения снаряда. – Заряжай!

Он подкрутил наводку:

- Выстрел! – Вот теперь в яблочко!

- Как-попал-то? – спросил Беседин.

- Аккурат под коня лег! Мало что от него останется. А теперь живо пушку на прежнее место, и ствол почистить…

Все участники дела быстро разошлись по своим частям. А батарейная прислуга занялась чисткой ствола.

Нашли от того урядника рукав рубахи и кисть руки. По этому делу было разбирательство, но никто ничего не сказал, хотя знало об этом деле человек пятьдесят. То, что станичные молчали - это понятно, но и вся батарея молчала тоже, видно и они считали, что станичники все сделали правильно.

Мощи

Тем временем в Темнолесской прошли еще две мобилизации. Во вторую брали в стражу, то есть во внутренние войска, которые использовали для охраны военных объектов и патрулирования в городах и на дорогах. Под эту мобилизацию попал Тихан.

Послали его в Ростов. Там он наслушался большевистских агитаторов и стал им сочувствовать. Службу он нес, охраняя один из соборов в Ростове. Большевистские агитаторы хотели пошатнуть веру в церковь и всячески уговаривали Тихана и двух других стражников «проверить» что там за мощи святого.

- Там обыкновенное чучело, как чучело какого-либо зверя. Стоит только ножичком разрезать, а там будет вата, да опилки, - говорил один из агитаторов, - и никакой святостью не пахнет, один обман.

Уговоры продолжались довольно долго. А, как известно, капля камень точит. Однажды Тихан и его товарищи поддались на эту агитацию, улучили момент, и вскрыли мощи с задней стороны. Там точно были тряпки и вата, и дух шел не хороший. Резал, точнее, вспарывал шов один из стражников, а Тихан и другой его охраняли. Посмотреть он успел, а после начал зашивать, чтобы значит, шуму не было.

За этим делом и застал его один из священников, внезапно появившийся позади них из бокового предела.

- Супостат! – закричал он, и, схвативши какой-то металлический сосуд, врезал осквернителю по затылку.

Набежало много народа, Тихана и его товарищей забрала полиция. Вскоре над ними состоялся трибунал. Приговор был необыкновенно мягким: штраф, с формулировкой «за кощунство над святыми мощами». Тому, кто резал в триста рублей, а тем, кто караулил по сто пятьдесят. Дали срок в два месяца, под угрозой смертной казни.

Тихан сразу написал отцу и Илье. Денис, всю жизнь проживший в пространстве, не превышавшем ста пятидесяти километров в окружности от своего дома, плохо ориентировался в хитросплетениях большого мира. Не известно, то ли он не понял ситуации, то ли не поверил Тихану, как сильно пьющему, но выслал, как обычно он высылал каждый месяц обоим служившим сыновьям – пять рублей.

Такие же пять рублей, почти одновременно с письмом Тихана получил и Илья. Жалование, за два года он тратил мало, а казна давала ему двадцать рублей в месяц, на всем готовом. Так что у Ильи накопилась сумма более трехсот рублей. Рассуждать он не стал, отправился к полковому писарю, в сейфе у которого и хранились деньги, младшего комсостава и попросил выдать ему сто семьдесят рублей. В этот же день деньги ушли Тихану.

Они успели вовремя, дня за четыре до истечения срока. Штраф был уплачен, и Тихана отпустили с гауптвахты, где он сидел в ожидании своей участи. Двух других участников этого глупого дела повесели. Но Тихан от этого не поумнел, и, в конце концов, стал членом партии.

Вареники

Какое-то время стояли в небольшом то ли в селе, то ли в городке. Все дома с плоскими крышами, то есть с перекрытиями, а крыш как таковых и вовсе не было. Жили в таком доме, у богатого Турка, а питались сами. Турок не возражал: домов у его было штук шесть. Изредка хозяин заходил, смотрел как «постояльцы» себя ведут, что делают, как едят. Но зла ему не делали и даже не крали, хотя воровство стало делом обычным. Это называлось в солдатской среде: «разжиться».

И вот однажды, разжились солдаты в один день, ведром масла, мешком творога и мешком хорошей муки. Собрались все и решили вареники делать. Не хватало только яиц, но один ушлый парень, по имени Алексей, сбегал куда-то и принес два десятка. Илья даже не стал спрашивать, как он их достал.

Илья всех расставил по местам: кто тесто катать, кто лепешки под вареники делать, кто раскладывать… А самого надежного варить поставил. Сам возглавил бригаду из пяти человек – лепить вареники. Налепили здоровую кастрюлю и почти столько же наварили. Кое-кто полез было пробовать, но получил половником по рукам, мол, счас все снедать будем.

И тут заходит Семен, который стал в штабе переводчиком. А сам он рыжий как многие Турки.

- Можно и мне десяток, давно вареников домашних хочется, а то я ненадолго, надо вскоре обратно в штаб идти.

Илья распорядился, и парню насыпали два десятка и масла вкинули в котелок. Сидит он в уголке возле двери, чтобы не мешать процессу изготовления вареников, и ложкой, а вилок просто не было, вареники пополам режет и в рот отправляет. И тут входит турок-хозяин, оглядел все внимательно, а потом посмотрел на Семена, изучил его внешность и принял его за Турка.

- Скажи, что ваш чауш делает? – на своем языке спрашивает он.

- Это называется вареники, - отвечает Семен.

А переводил он уже года два и так нахватался, что говорил почти без акцента.

- Да ты турок! – удивляется хозяин, а как ты русским служишь?

- Нет, я русский, - смеется Семен, просто язык хорошо выучил.

- Ладно, - говорит ему хозяин, - спроси у командира можно мне попробовать вареники?

Семен и перевел. Мол, так и так Илья Денисович, просит турок на пробу вареников. Илья велел угостить, как ни как мы в его доме живем. Съел турок вареники и похвалил, спасибо сказал, а Семен все перевел. Он тоже попрощался, поблагодарил, и уходить собрался. А тут турок ему и говорит:

- Скажи вашему командиру, если мою старшую жену научит делать вареники, то дам бурдюк вина.

Семен и перевел. Все сразу загалдели и высказали общее мнение, что за вино запросто научим. Перевел Семен, а турок ему говорит:

Спасибо, что перевел все. Но я так понимаю, что ты все же турок, говоришь по-нашему, и рыжий как я, а не признаешься потому, что совесть есть, стыдно Турку русским служить. Ну да это ничего, ты турок не убиваешь, Аллах простит.

Махнул на него рукой Семен и ушел. Ушел и турок. А следом пришла его жена вся закутанная, даже лица не видать, а с ней подросток, один из сыновей хозяина, это что бы женщина под присмотром была. Научили турчанку делать вареники, и ее же вареники, что она сама налепила, сварили и ей же и отдали. Унесла турчанка миску, и паренек следом ушел.

А вскоре вернулся он с бурдюком, сделанным из шкуры примерно месячного теленка, тщательно выделанный, брюхо зашито жилами, а вместо одной передней ноги, серебряное горлышко с пробкой, а пробка на привязи. И жестом показывает это вам. Он ушел, а Илья говорит, мол, мужики, по такому случаю стоит и ротного с батальонным позвать. Возражать никто не стал.

Илья отмыл руки, счистил муку и отправился приглашать их благородия. Против ротного никто во взводе слова против не сказал бы, он был хороший человек и солдата берег, потому – сам из простых был. А батальонный недавно сменился и хорошие отношения с батальонным командиром вовсе не повредили бы Илье, если что случись и пришлось бы просить за себя или за товарища.

Пришлось немного ноги побить, но нашел он ротного на совещании у батальонного командира. Ждать пришлось недолго, стали их благородия расходиться. Тут Илья и пошел к ротному, так, мол, и так, приходите на вино и вареники, да может и батальонного позвать?

- Давай за мной, сейчас и позовем, - отвечает ротный.

Зашли, Илья поздоровался по форме и встретил вопросительный взгляд.

- Это мой взводный, приглашает нас с вами на вареники и вино, - говорит ротный.

- Так идем! – батальонный, берет фуражку и поднимается, - наверное, там солдатики не едят, не пьют, нас дожидаются, а вареники стынут. А я вареники очень люблю.

Батальонный оказался что надо, хотя и из благородных, да еще с титулом. Когда бурдюк опустел наполовину, уже вовсю играли казацкие и русские песни. Больше всего батальонному командиру понравилось спетая, как и положено, на голоса: «При лужке, лужке, лужке».

А батальонный и ротный на два голоса пели романсы, которые поразили станичников своей душевностью. А после батальонный сожалел, что нет под рукой рояля. Некоторые даже знали, что это такое, так как видели раньше рояль в хороших домах в Ставрополе.

А после попробовали расходиться. Первыми засобирались их благородия. Но не тут-то было! Встать они не могли, ноги не слушались. Оба смеялись при этом. Другие тоже потеряли контроль над ногами.

Но реакция солдат была иная.

- Отравил, турок нас, выкрикнул недавно подошедший, а потому почти трезвый, Левченко. щас я пойду его стрельну!

- Стой, остудись, остановил его ротный, - это такое вино, молодое из особого винограда делается: сколько не пей, а голова почти совсем светлая, пьянеешь мало, а вот ноги не слушаются. Так что это не отрава, а наоборот турок от души вино дал, самое лучшее.

Так и сидели они до утра, пока не допили вино и не доели вареники.

Утром снова приходил Семен и встретился с хозяином, который пришел забрать бурдюк.

- Ну как твой командир доволен подарком?

Семен уже знал, что все довольны и даже старшие командиры тоже довольны. Все это он подробно пересказал Турку.

- Илья, увидавший, что они разговаривают, просил благодарить Турка от всех них и от его командиров.

Турок расчувствовался, позвал Семена с собой, сказал, что хочет и ему подарок дать. Вскоре Семен вернулся с небольшим сундучком, с встроенным замком.

- Это тебе, - протянул он сундучок, - там табак, а мне он без надобности, ведь я не курю. – Турок сказывал какой-то особый сорт, дорогой. Он его сам выращивает и торгует им.

Такого табака Илья не видел не до ни после. Был он очень ароматным и крепким, но горло не драл как махорка. Требовалось его совсем немного, так что не скурил он все до конца службы, увез домой. А там решили они с Тиханом курить бросить. И спрятал он сундучок на чердак. Но после приметили они, что от Тиханова младшего сына табаком воняет, а запах показался Илье знакомым. Кинулся он на чердак, а сундучок то отперт, и табака половины уже нету от прежнего. Тут они с братом снова закурили, пока не докурили все под чистую, и уж тогда бросили насовсем.

Последний крест Беседина

Беседин и в армии прослыл самым отчаянным храбрецом. Он брался за трудные задания, один ездил в разведку и за разные подвиги получил сначала именные, часы потом именной маузер, и три Георгиевских креста.

Первый крест он получил так: поехали они всемером далеко в тыл турок, наблюдать за их частями, как и куда они перемещаются, что делают и где Турки стоят. Где их части расквартированы. Помалу, день за днем продвигались они все глубже во вражескую территорию. А старшим был у них подъесаул, человек опытный в таких делах. И вот однажды, на шестой день, увидели они как две части идут в разные стороны, а они только-только стали наблюдать за каким-то небольшим городком.

- Беседин, - говорит подъесаул, - приказываю тебе проследить за этим отрядом, да больше чем на пять километров не езжай, мы тебя тут будем ожидать, а если что, то на нашу ночную стоянку будем отходить.

Поехал Александр, пользуясь овражком, да кустиками, а где ехать верхи было невозможно там коня в поводу вел. Так прокрался он почти до конца оврага, скоро уже и прятаться негде будет. Как вдруг от этой турецкой части отделяется солдат и в его овраг по нужде. А сам по сторонам не смотрит, а Александр всего в полусотне метров, можно сказать во весь рост, и конь рядом строевой, сто шестьдесят сантиметров в холке. А турок на них ноль внимания.

Тут Беседин взлетает в седло, трогает коня шенкелями и налетает на Турка. Тот уже дела свои сделал и в последний момент увидал казака. Схватился за винтовку, но Сашка успел раньше выхватить шашку и спинкой, то есть задней тупой стороной, хрясь его по плечу. Турок и рухнул без писка. Уложил Беседин коня, связал Турка, закинул на круп и привязал к седлу. Винтовку его на луку повесил, что бы значит, не могли догадаться, что солдата похитили, и повел коня в поводу к своему отряду. Привез, значит, Турка и докладывает:

- Господин подъесаул, проследить за частью не получилось, а зато пленного взял.

- Молодец, - похвалил подъесаул, - сейчас уходим отсюда. Как хватятся этого молодца, так все окрестности перероют. Да и потом с языком надо скорее возвращаться к своим, пока его сведения не устарели.

Вот за этого пленного он и получил Георгиевский крест четвертой степени. А до этого его уже награждали именными часами за то, что проявил наблюдательность в разведке и вовремя заметил, как их разведгруппу стали окружать.

Второй крест он получил за того самого подъесаула.

Было их всего четверо, и вынесла их нелегкая прямо на роту турок. Только что они проходили по этому месту и не было там ни одного Турка, а через пятнадцать минут ехали обратно и вот те на! Развернулись они и кинулись к леску, который был метрах в пятистах в стороне. Коней не жалели и неслись как ветер.

Только командир у турок толковый попался. Закричал свои команды: «Алла-алла!» и через минуту в спину им грянул залп из сотни стволов. Двух задних казаков этот залп превратил в решето, досталось и коням. Сразу было видать, что помощь им уже не требуется. А вот подъесаул получил пулю на пядь пониже коленки. Только сразу Сашка этого не понял.

А подъесаул приказал скакать. Следом грянул еще один залп, но расстояние уже было на сотню метров больше и им обоим повезло. Третий залп прозвучал, когда они подошли к опушке и тоже все обошлось. А после нырнули они в лес.

Тут-то и выяснилось, что командир ранен. Перевязал его Беседин, вылил из сапога примерно стакан крови и снова надел его подъесаулу. Тот держался хорошо, но выглядел бледно. Так что Сашка привязал его к седлу, чтобы не свалился. Стали они выбираться в сторону наших позиций. А до них километров пятнадцать. А тут Турки тревогу подняли, и стали мероприятия по охране дорог, и вообще по поимке русских разведчиков проводить.

Куда не сунься, так на Турок наткнешься. Каким-то чудом Беседин прошел и коня подъесаула провел за собой в поводу. Был момент прошли они шагом в сотне метров позади десятка турок и ни один, на их счастье, не обернулся. После четырех дней «блукания» вышли они на соседний русский полк. А время ночное форму не видать. Часовой:

- Стой, кто идет? Пароль?

- Свои отвечает, - Беседин, а пароль, как уходили, был штык.

- Сейчас вызову командира он старые пароли знает, - говорит часовой.

Пришел подпоручик, сверил старые пароли – совпало. Пустили их, позвали доктора и их благородие унесли. Пошла у него уже гангрена, или как тогда говорили: антонов огонь. Но сказывали, спасли ему жизнь, хоть и без ноги он остался. А был приказ от военного министра, чтобы снизить потери среди офицеров, всем нижним чинам давать отпуск домой на две недели и Георгия, за то, что офицера раненого вынес с поля боя. Так и получил Беседин орден третьей степени. А от отпуска он отказался, знал, что отец этого не одобрит.

Третий орден он получил, когда корректировал огонь артиллерии.

Пригнали на наши позиции новейшие тяжелые пушки, а за горкой, турецких позиций не видать. Нужен был корректировщик, чтобы видеть, куда снаряды ложатся. А на днях наша разведка донесла, что там есть какой-то склад. Беседин вызвался добровольцем. Дали ему флаги разных цветов, чтобы показывать, куда и сколько недолет или перелет. А высотка та ближе к турецким окопам была. Ну, засел там Сашка с ночи, коню нашлась ложбинка, в которую он его и уложил. Вычислили артиллеристы свои координаты того склада и дали одиночный выстрел. Сашка им отмашку соответствующим флагом дал. Выстрелили второй раз, Беседин снова сигналит. А Турки поняли, куда русские пушки стреляют, и засекли вскоре и корректировщика. Пока пристрелялись, да склад накрыли, Беседина уже окружили. Тут он и подал сигнал: окружен стрелять по мне. Командир батареи так и сделал. Дали залп, турок с высотки как ветром сдуло. Тут Сашка на коня и к своим. А когда наши по высотке стреляли, он в той ложбинке, под брюхом у коня прятался. Сам командир дивизии приходил посмотреть на героя. Так что получил он за это третий Георгиевский крест уже третьей степени, а лично от командира дивизии именной маузер.

Последний крест он получил случайно.

Вернулся он как-то из конной разведки, доложил начальству. Ну а казак, прежде чем себя ублажать станет, сперва коня напоит и накормит. Ближайший колодец был как раз между нашими и турецкими позициями. Отчаянные головы водили туда коней поить, но не по одному, по трое-четверо. Расстояние между позициями было большое, так что никто и не боялся, что его подстрелят.

Вот к этому колодцу и направился Беседин, со своим конем, как был при полном вооружении, пыльный с дороги и злой как черт от усталости. Подъехал он, спешился, начал воду доставать. И тут из кустиков на него двое крепких турок набросились. Расчет у них был простой: пока у русского руки заняты ему трудно до оружия дотянуться. В общем, застали врасплох.

Держит его один на прицеле, а сам метрах в пяти стоит, не достать. Второй подошел, забрал маузер, карабин, снял шашку, потом кинжал…

А Сашка носил и подаренные именные часы. Увидал Турок часы и потянулся за ними. Жадность сверкнула в его глазах. Маленького Беседина он уже не боялся, ведь тот стоял совсем без оружия, к тому же в левой руке у Турка был маузер, отобранный у этого глупого русского - легкой добычи.

Он сместился в сторону левой руки Беседина и на мгновенье ствол маузера перестал смотреть Сашке в живот. Одновременно он встал между своим напарником и пленным. Тут Сашка и продемонстрировал Туркам свой семейный прием, которому его обучил отец. Он перехватил маузер за ствол и вывернул его за спину Турку. Турок держал пистолет до конца. Ствол маузера развернулся в грудь второго Турка, и затем Сашка рванул пистолет на себя. От боли турок выпустил рукоять, но палец лежавшей на спусковом крючке нажал на курок. Грянул выстрел и тот, что стоял с винтовкой получил пулю в грудь. Казак оттолкнул Турка и остался стоять с пистолетом в руке.

В тот раз он пришел пешком, ведя лошадь в поводу, на луку были беспорядочно навешано всё его оружие и оружие турок. Впереди себя он гнал пленного. Так Беседен и не напоил коня. А начальство после этого случая запретило ходить к тому колодцу.

Саракамышь

Подошли к турецкой крепости Саракамыш. Место это горное, высота более двух тысяч метров над уровнем моря. Немецкие инженеры сделали из старой турецкой крепости современный укрепленный район. Тройные стены, возведенные на горе кольцами, одна внутри другой, орудийные и пулеметные гнезда.

Турция уже не имела сил для наступательных боев и поэтому, и Турки, и немцы, их союзники в войне, имели большие надежды на укрепления и оборонительные бои. Первая русская атака была сорвана метелью, было много обмороженных.

После этого командование стянуло большое количество тяжелой артиллерии. Туркам выставили ультиматум о сдаче. Но гордые немецкие офицеры верили в непобедимость возведенных под их руководством укреплений. Тогда русские начали трехсуточный артобстрел. Некоторые из русских орудий, говорили, могли стрелять на сорок километров. Реально стреляли с более ближних дистанций.

Когда пошли в наступление второй раз - сопротивления не было. Крепость была сильно повреждена, стены, в некоторых местах, обрушились, так что проходов внутрь было достаточно много. Убитых тоже было много. Много было захвачено орудий и пулеметов.

Несколько гордых немецких офицеров покончили с собой, их нашли застреленными с пистолетами в руках. Обе армии понесли большие потери обмороженными.

Эта была та часть Турции, что исконно принадлежала Армянам и Грузинам, и какое-то время входила в состав Российской империи и заселялась колонистами из России. До сих пор Карс считается самым русским городом Турции. В Саракамыше тоже силились молокане.

После этой победы русские войска почти не встречали сопротивления. Чаще всего стоило только подняться в атаку русским цепям, с примкнутыми штыками и крикнуть: «ура», как Турки отходили в новые окопы, оставляя старые практически без боя.

Кстати говоря, царь заботился о солдатах. Говорю царь, так как для деда и его друзей все, что исходило от государства – исходило от царя, обмундирование, оружие, лишний шкалик водки на именины членов царской фамилии. Так вот солдат в русской армии учили особому штыковому бою, который, насколько мне известно, больше нигде не встречался. Это не была беспорядочная драка – каждый за себя.

Наши солдаты в штыковом бою шли строем в две шеренги. Задача первой шеренги была колоть противника, а задача задней отводить удары от первой. Задний, стоял позади и правее напарника и мог стрелять и отводить вражеские штыки. Этому учил особый инструктор – штык-мастер. Приемов было около двух десятков и их доводили до уровня рефлексов. Фактически они фехтовали винтовками. Такую систему придумал еще Суворов.

Русский штык был выполнен в виде четырехгранной иглы, с ложбинками по всем граням. Таким образом, что грани образовывали ребра жесткости. Длина его была около семидесяти сантиметров. У меня был такой в детстве, дед подарил.

Дед мой пробыл в Турции почти всю войну. После начала революции дисциплина в армии упала. Пошли не понятные деньги, которые мерили аршинами. Многие солдаты были едва не миллионерами. Казаки радовались приходу к власти Эсеров, уж очень им импонировал пункт из агитационной программы этой партии: не облагать налогом имущество стоимостью от пяти тысяч и ниже. Это было как раз для них. Но в целом армия существовала и несла службу. В свободное время резались в карты на бешеные деньги.

Трабзон

Пришел приказ: идти на Трабзон, никто и не скрывал, что всех возвращают домой. Народ не понимал почему. Турция практически разгромленная, с деморализованной армией лежала перед русскими войсками. Солдатам было обидно:

- За что кровь проливали, шептались в войсках.

Этого не могли понять и многие офицеры. Все они, как ни странно, были патриотами, и им, как говорил в известном фильме Верещагин, «за державу было обидно». Впрочем, было за что обижаться. В той России, все, кто желал, имел дело, которое его кормило.

В Трабзоне всех грузили на пароходы и отправляли на Туапсе. Плыли организованно, подразделениями, никакого дезертирства или непослушания командирам не было. Когда настала очередь Ильи, он человек не слишком верующий перекрестился не раз, прежде чем взошел на борт. Как оказалось, не зря. Идущий перед ними пароход налетел на мины.

Когда капитан их корабля увидел катастрофу, машину остановили и спустили шесть больших шлюпок. Почти сутки вылавливали живых из воды, спасавшихся на кругах. Но, многие утонули и с кругами, значительная часть из-за того, что одевали спасательные круги на пояс, по неопытности. И все, у кого спасательные круги были одеты под мышки, плавали вверх головой, а те, кто одел на пояс - все утопли, так как верхняя половина тела перевешивала и они плавали вверх ногами.

Далее плаванье происходило в густом тумане, и пароход шел по счислению. Впрочем, мой дед таких тонкостей не знал. Боялся он ужасно, да боялись все, особенно после рассказов нескольких сот спасенных людей. На следующее утро были в Туапсе.

Катастрофа

В Туапсе была большая станция Владикавказской железной дороги. Там грузились на поезда полками со всем, что было в полках, конями, пулеметами и пушками. Один состав – один полк. Руководил всем Виноградов, только уже полковник. Накануне он отправил пять полков на Краснодар. Следующие пять составов должны были идти на следующее утро. Всю ночь грузили имущество. Илья попал в первый из пяти составов, в следующем ехал и сам Виноградов, передавший руководство станцией и погрузкой кому-то из вновь прибывших старших офицеров.

Солдаты заранее договаривались о карточных играх. У Сашки Беседина было чуть не два миллиона: мешок денег. Илья и Гриша уговаривали его не играть. Тот вроде согласился. Илья собирался присмотреть за приятелем. Но вызвало его начальство и назначило одним из помощников начальника поезда.

Следующие сутки Илья был как привязанный, помощники все время обходили поезд, на предмет спокойствия и дисциплины, которая была на небывало низком уровне. А когда забеспокоился, что Сашку давно не видел, стал спрашивать у всех подряд. Ему указали на один из туалетов. Сашка сидел у окна, бледный и без мешка. Илья только глянул на него и все понял:

- Чист?

- Чист, – подтвердил Сашка.

Тащились медленно, наверное, это и спасло многим жизнь. Едва рассвело, как состав стал тормозить. Это было не обычное торможение: машинист увидел впереди множество разбитых вагонов. По составу пронеслось слово катастрофа. Многие, открывали люки в полу вагонов и, дождавшись снижения скорости, прыгали, другие прыгали в двери.

Паровоз вместе с машинистом сошел с рельсов, и все паровозники погибли. Разбились и несколько десятков вагонов. Из этих вагонов в живых остались только те, кто решился и прыгнул. Илья тоже прыгнул, ничего не сломал, только набил, не понятно обо что, здоровенную шишку на лбу. Как выяснилось его вагон не разбился – стал за три или четыре вагона до того места где отсутствовали рельсы. Но Илья, даже спустя многие годы, все равно был рад, что спрыгнул.

Вся округа представляла кровавое месиво. Из пяти первых составов не уцелел никто, они наскочили на разобранные рельсы ночью и наверняка, мало кто из них успел понять, что происходит. Это было невероятно страшно. Таких потерь среди русских войск не было даже на войне. Пути были явно разобраны, и виновники этого злодеяния находились поблизости.

Множество арб удалялись в горы от места катастрофы, груженные награбленным, собранным из солдатской крови оружием и другим военным имуществом. Главной добычей для горцев являлось оружие, но и другим имуществом не брезговали. Из офицерского вагона выбежали их благородия, изумлению их не было предела. Четверть полка погибла за пять минут.

Ярость захлестнула полк. Сам полковой командир велел развернуть две батареи, стоявшие на открытых платформах, и вычислял в панораму прицел и трубку[43]. Другие составы стали подъезжать и останавливаться. Пришел полковник Виноградов. При виде катастрофы его лицо исказилось. Такого Виноградова никто из тех, кто его знал, не видел за всю турецкую войну. Он пользовался огромным авторитетом, а все полки были из той, первой дивизии, где он был начальником штаба.

Провели перекличку в частично разбившемся полку, Виноградов выхватывал знакомых ему людей и назначал на должности, взамен погибших. Так Илья стал исполняющим обязанности ротного командира. По приказу полковника по аулам открыли огонь из орудий, стреляли, пока не кончился боекомплект. После пять полков пошли в атаку. Казаки унеслись вперед и устроили там саксей-максей, в лучших горских традициях.

За казаками пошли остальные. Виноградов оставил два батальона для охраны, а на остальных махнул рукой: нижних чинов было не удержать. Двое суток шла настоящая резня. Всех, кого находили, стреляли или кололи штыками. Халилова Илья застал за тем, что он ставил по пять человек в затылок, и одним ударом всаживал в них штык и всю винтовку, по самую шейку приклада.

- Что ты делаешь? - ужаснулся Илья.

- Не мешай взводный, зло огрызнулся солдат. Я ехал домой, меня на войне не убили, я в горах не замерз, в море не утонул, а они меня под откос!

Резня прекратилась потому, что больше никого не могли найти.

Встреча с Валетом

В Краснодаре части стали расформировывать и тем, кому было на юг, выписали проездные документы. Оружие пришлось сдать. У Ильи остался только маленький, почти игрушечный по сравнению с наганом, немецкий пистолет. В нем было восемь патронов. Этот пистолет один из солдат взял с трупа немца-офицера в Сорокамыше и подарил своему взводному.

До Ставрополя добрались поездом. Оттуда пошли пешком, но уже не строем, а как придется. Шли не торопясь с привалами. Многие предвкушали мирную жизнь, вспоминали какая она. Добрались еще засветло, отмахав примерно тридцать километров: в ту пору Ставрополь был много меньше теперешнего и расстояние до Темнолесской, соответственно больше.

Илья подошел к родной калитке, толкнул ее и хотел войти. Навстречу ему вышел здоровый пес, в котором Илья узнал Валета.

- Валет! - обрадовался он.

Но Валет кинулся хватать его за горло, видно пах Илья совсем не так как раньше. Илья старался, как мог: минут двадцать он уговаривал пса пустить его домой, несколько раз открывал калитку, но каждый раз захлопывал ее перед оскаленными зубами. Наконец, запах от его тела просочился наружу сквозь все его грязные, пропитанные непонятно какими запахами, солдатские тряпки и Валет признал своего хозяина.

Он визжал, ластился, лизал руки, и норовил лизнуть в лицо. Он буквально не давал Илье проходу от радости. На шум вышла мать, заахала, кинулась в дом. Вернулись они с отцом. Но и они не смогли урезонить Валета. Махнув рукой, Денис открыл двери и позвал пса в дом, в котором тот отродясь не был и только после этого, в незнакомой обстановке пес притих. Уже темнело, потому не стали звать никого. Мать поставила на стол всё лучшее, а в русскую печку сунули два самых больших чугуна с водой, что бы было чем помыться…

Не меньше недели Илья только и делал, что рассказывал о том, где был и что видел. Одним из первых зашел в гости дед Игнат. Много всего было говорено, но под конец старый казак дал совет:

- Ты, чем в армии был? Командиром взвода? А знаешь, что царя более нет. Еще неизвестно кто править будет. Может с тех, кто при царе чем-то был потом спросют, да по головке не погладють. Ты, вот что, закопай или еще лучше сожги книжку унтер-офицера, да остальным своим скажи, чтобы об этом не болтали. Будет надо, достанешь, а нет - так пусть в земле спокойно гниет. А если спросют: так и говори, что рядовым был.

Дед Игнат хитер был, и к его совету Илья прислушался. Этим же вечером, как стемнело, завернул книжку и пистолет, о котором и вовсе никто кроме отца не знал, и закопал под обрывом реки, так высоко, что бы половодье не достало и так близко, что за десять минут можно достать. А после попросил он Саньку предупредить всех, чтобы не болтали про тех, кто были унтерами в армии, еще неизвестно, как все пойдет.

По вечерам он рассказывал всякие вещи про Турцию и войну. Соседи собирались послушать.

Однажды дед Андрей, тот самый, что от волков спасся в молодости, спросил:

- Я вот что-то не пойму, что там у вас за война такая. Был я с сыном в прошлом годе в Ставрополе, так ехали мимо госпиталя, так там усе солдаты, что во дворе гуляют, усе, как один, в голову ранетые. Да повязки на них бумажные.

- Так это не повязки, а шапки из газет они себе сделали, - догадался Илья. – А ранят-то, куда пуля попадет.

- А в наше время палками воевали. Соберется ватага, вперед ставят самых крепких ребят. Они руки вместе сцепляют, идут и по роже им раз, два, и с ног валяют, а мы, кто поменьше идем и по жопе им палками, палками. Чего вы все лыбитесь? Это самая что ни на есть правда. А то залезем на горку, натащим бревен, и чуть они лезть начинают, мы им бревна под гору скатываем. А как поваляем…

- Так по жопе палками, - съязвил кто-то из слушателей, из-за спины деда.

Все чуть не умерли со смеху.

- Да так и было, - стал доказывать дед Андрей.

Было ему уже девяносто семь и на все его рассказы смотрели снисходительно: может дед из ума выжил, а может, так оно и было. Шутка сказать за малым сто лет прошло.