О величии России

И. Я. Лосиевский. С пером и скипетром

Бесспорно, более мудрости и смысла замыкается в созидании, нежели в разрушении.

Екатерина II «Записки касательно российской истории»

«История императоров – канцелярская тайна; она была сведена на дифирамб побед и на риторику подобострастия», – писал А. И. Герцен. Великие царствования порождают наибольшее количество мифов, восторженных оценок, преувеличений и, наоборот, – язвительных замечаний, разоблачений. Но каждое такое царствование составляет эпоху, и главную ее тайну следует искать не только в бумагах имперских канцелярий, но, прежде всего, в личности человека, взявшего на себя смелость отвечать за все – перед современниками, перед судом истории. Об этом тоже писал А. И. Герцен, в 1858–1859 годах впервые опубликовавший мемуары Екатерины II на языке оригинала – французском и в переводе на русский язык.

«Золотой век Екатерины»… Наверное, каждый современный россиянин имеет представление о нем, но диапазон оценок необыкновенно широк. Суд истории – все-таки земной, людской суд, и далеко не все, представлявшееся черным, скажем, «советской исторической науке», видится таковым сегодня. Ни одна прежняя или современная оценка не исчерпывает сути такого грандиозного явления, каким был Екатерининский век.

Давно замечено, что «вся политика Екатерины была системой нарядных фасадов с неопрятными задворками» (В. О. Ключевский), но приблизительно то же самое можно сказать о величайших политиках всех времен, будь то Цезарь или Наполеон, Елизавета Английская или Петр Великий, Ришелье или Кромвель. Российская императрица, любившая славу и неравнодушная к похвалам, к одам и рапортам о благоденствии России под ее скипетром, все же хорошо понимала, как далека эта громадная страна от того государственного идеала, который казался ей – в первые годы царствования – вполне достижимым.

В ответ на очередную похвалу Екатерина писала княгине Е. Р. Дашковой в 1774 году: «Согласилась бы я с Вами назвать день моего рождения счастливым для России, если бы в Империи все дела шли по моему чистосердечному желанию и чтоб во всех частях внутреннего управления государства цвели правосудие и устройство, а посреди тишины слава и страх гремели. Снаружи сколь ни святы намерения наши в своем начале, но, проходя для исполнения через руки многих, заимствуют от несовершенства, роду человеческому свойственного».

Однажды, подводя предварительные итоги своего правления, она назвала «каплей в море» все, что было ею сделано, и нельзя не привести целиком эти замечательные слова: «Россия велика сама по себе, а я что ни делаю – подобно капле, падающей в море» (из письма Г. А. Потемкину-Таврическому 22 мая 1780 года).

Судьба отпустит ей еще шестнадцать с половиной лет, будет время и для свершений, и для ошибок. Надо признать: Екатерина Великая принадлежит к числу немногих властителей во всемирной истории, кому удавалось гармонично сочетать свои честолюбивые личные планы с государственными интересами. Но так было не всегда. Сначала необходимо было заполучить российскую корону.

Думается, В. О. Ключевский очень ошибался, не находя у Екатерины «никакой выдающейся способности, одного господствующего таланта». Был у нее Божий дар – необыкновенная способность к жизнетворчеству, и сила этого дара была такова, что Екатерина, можно сказать, выстроила свою личность, рано и верно угадав свое призвание: ей было тесно в рамках частной биографии.

Еще четырнадцатилетней девочкой она была уверена: «Я буду царствовать!» Ей грезились бескрайние просторы самой большой из когда-либо существовавших империй – суровой и великой северной страны.

Принцесса Ангальт-Цербстская, София-Фредерика-Августа, появилась на свет 21 апреля (2 мая) 1729 года в Штеттине[1]. Родители ее не были «малыми государями», в отличие от родственников, среди которых – и владетельные князья, и короли. Отец будущей Екатерины II, штеттинский губернатор, находился на прусской службе, в чине генерал-майора.

«Меня воспитывали для семейной жизни», – вспоминала впоследствии императрица, и это, скорее всего, было бы одно из многочисленных немецких княжеских семейств, где подрастали ее вероятные женихи. Девочку обучали светским манерам, французскому языку, часами она зубрила лютеранский катехизис. Маленькая принцесса стремилась во всем угождать своим родителям, побаивалась матери – за самую незначительную провинность от нее можно было получить пощечину.

Еще в детстве Фике (так ее называли дома) почувствовала, что к родительской любви сильно примешаны матримониальные расчеты, к тому же мать по складу своего характера была склонна к политическим интригам и авантюрам, за что ее очень ценил прусский король Фридрих II, секретные поручения которого она нередко выполняла. Обсуждали они и будущее Фике.

На нее уже тогда смотрели как на средство, – этого она никогда никому (особенно – близким) не прощала. И, незаметно для себя, впитывала этот опыт, начиная так же вести себя с людьми, словно мстила за унижение.

Однако в ее характере не было мстительности, а чтобы не отчаиваться, Фике занялась самообразованием, не удовлетворившись той учебной программой, которую ей предложили. Басни Лафонтена и комедии Мольера, трагедии Корнеля попали в круг ее чтения: великие французы помогли ей сохранить веру в людей; не случайно Екатерина II говорила о Корнеле: «…он мне всегда возвышал душу…».

Это были ее первые литературные впечатления. А потом… она влюбилась в своего дядю и мечтала поскорее вырваться из домашнего плена.

Фридрих II полагал, что именно он является главным устроителем ее российской судьбы; отчасти это верно, но в конечном счете все решилось в Петербурге, а Фике, прибывшая туда вместе с матерью в феврале 1744 года, вскоре проявит куда большую самостоятельность, чем он от нее ожидал, и, благодаря короля за советы, будет все чаще поступать по-своему и уж, по крайней мере, не согласится с ролью послушной слуги и осведомительницы прусского монарха.

Судьба словно подменила ей жизнь – все теперь должно было пойти по-другому: надо было врасти в эту неизвестную ей страну. Уже в июле, вопреки воле отца-лютеранина, принцесса София-Фредерика-Августа приняла православие и стала Екатериной Алексеевной, невестой наследника российского престола, великого князя Петра Федоровича, внука Петра Великого. Новое имя казалось ей неблагозвучным, но еще со многим придется ей смириться – во имя достижения заветной цели.

С самых первых месяцев пребывания в России у этой девочки-подростка (в апреле 1744 года ей исполнилось пятнадцать лет) был план. Позднее она часто будет говорить о том, что Россия становится серьезным испытанием для иностранцев, пожелавших ей служить, «пробным камнем для их достоинств»: страна огромных пространств и возможностей, Россия взыскивает с чужаков по наивысшему счету, требуя максимального напряжения умственных и физических сил, предельного раскрытия способностей, заложенных в них природой, и не прощая малейшей слабости.

Конечно, это – размышления и о себе самой. Как и известные слова Екатерины: «…тот, кто успевал в России, может быть уверен в успехе во всей Европе». Вскоре европейцы снова заговорят о России с восхищением и опаской, да и вообще станут говорить о ней чаще, чем когда бы то ни было. Поразительно, но факт: Екатерина-подросток уже начинала чувствовать то, что могла бы выразить словами: «Эта страна по мне».

Справедливо пишут биографы о том, что Екатерина всегда могла безошибочно просчитать все свои «ходы», и поведение ее при российском дворе, тактика (а проще говоря, придворные интриги, – здесь, очевидно, сказался мамин характер), подчиненная стратегической сверхзадаче, похожи на ряд мастерски разыгранных шахматных партий.

При этом она не сосредоточивалась исключительно на событиях внутридворцовой жизни, внимательно следя за тем, что происходит в Петербурге и Москве, в провинции, за рубежом, пытаясь угадать, что происходит в умах людей. Были в ее новой жизни моменты сомнений, были слезы и отчаяние, но, обладая поразительной силой духа, она быстро приходила в себя, становилась такой, как прежде: рассудительной, осторожной, владеющей ситуацией и добивающейся своего.

Впоследствии Екатерина сочинит автоэпитафию, где будут замечательные по искренности строки: «Четырнадцати лет от роду она возымела тройное намерение: понравиться своему мужу, Елисавете и народу. Она ничего не забывала, чтобы успеть в этом».

Сначала умом, а потом – с годами – и сердцем Екатерина приняла решение: стать россиянкой. У нее был прекрасный учитель русского языка – Василий Евдокимович Ададуров, ученый-языковед, математик и переводчик, по-видимому, знакомивший ее и с тогдашними новинками русской литературы – произведениями Ломоносова и Сумарокова.

Со временем Екатерина сама станет автором множества литературно-художественных и публицистических сочинений на русском языке, а ее письма и записки близким людям неопровержимо свидетельствуют: она не только могла писать по-русски (пусть с некоторыми грамматическими ошибками, но много ли было тогда россиян, которые писали по-русски правильно?), она и думала по-русски. Родной немецкий Екатерина стала с годами забывать, а русский, наряду с французским, был языком ее общения, научных и литературных трудов, переписки.

Любовь к народным пословицам и поговоркам, лирическим песням и сказкам, к русским национальным одеждам, которые она и сама охотно надевала, подчеркнутое внимание к православным обрядам и строгое соблюдение их (церковную службу, по ее словам, Екатерина знала не хуже священника), – все это уже не будет казаться сплошным лицемерием, если понять, что стремление «понравиться народу» постепенно переросло у Екатерины в чувство родства: теперь это был ее народ, уважение и любовь которого еще надо заслужить.

Об этом уже в 1744 году задумывалась Екатерина, а вот наследник престола, по ее же наблюдениям, российским народом совсем не интересовался и мало его ценил. Будучи сыном старшей дочери Петра I Анны и приняв при крещении имя Петра Федоровича, в душе он оставался немцем, кем и был по отцу – принцем Голштейн-Готторпским, Карлом-Петром-Ульрихом, а еще он был внучатым племянником шведского короля Карла XII.

Бракосочетание Петра Федоровича и Екатерины Алексеевны состоялось 21 августа 1745 года, Екатерина получила титул великой княгини.

Отношения между юными супругами не сложились: слишком они были разными. Петр, старше Екатерины на год с небольшим, оказался гораздо младше ее по уму, жизненным наблюдениям и впечатлениям, которые определяют возраст души. Уже в детстве отмечали у Фике «философский склад ума», а Петр Федорович, несмотря на свой высокий титул, и через десять лет после брака вел себя как избалованный, капризный и взбалмошный мальчишка.

Об идиотских его выходках, о грубости и жестокости по отношению к жене и придворным свидетельствуют не только мемуары Екатерины II, но и другие, вполне заслуживающие доверия источники. Разговоры о том, что «такой и Россию погубит», начались задолго до июньских событий 1762 года.

Нет, он не был безнадежным глупцом, законченным негодяем. Екатерина в своих мемуарах вспоминает о добрых поступках великого князя, о непродолжительных периодах дружбы и взаимопонимания между ними. При этом ей, конечно, важно показать, что она пыталась спасти их брак, «понравиться своему мужу». Вероятно, так и было на самом деле, но уже ничто не могло предотвратить семейную катастрофу: по словам самой Екатерины, она не полюбила мужа, потому что он не пожелал «быть любимым».

Поначалу Петр был весьма дружелюбно настроен по отношению к ней, пользовался ее советами, благодарил за помощь; но, словно не понимая, как это ее унижает, уже с первых месяцев брака он стал сообщать жене о своих новых любовных увлечениях, прося совета и по этой части… Екатерине приходилось исполнять одновременно роль его конфидентки и покинутой им, нелюбимой жены, соблюдая при этом все внешние формы уважительного отношения к супругу.