О всех созданиях – мудрых и удивительных

Первая самоволка

Я уставился на циферблат весов и не поверил своим глазам. Шестьдесят килограммов! Я похудел на без малого тринадцать килограммов с того дня, как призвался в Королевские ВВС. Я горбился в привычном углу аптеки Бута, которую посещал еженедельно, чтобы следить за своим весом и не допустить истощения. Это было невероятно и объяснялось не только суровой боевой подготовкой.

По прибытии в Скарборо к нам обратился наш боевой командир лейтенант Барнс. Он окинул нас внимательным взглядом и сказал: «Когда вы выйдете отсюда, то не узнаете себя». Этот человек знал, что говорил.

Мы не знали отдыха. Шагистика и летная подготовка, летная подготовка и шагистика, и так – день за днем. Мы часами гнулись и разгибались на плацу в майках и трусах, а свежий ветер со стороны зимнего моря придавал нам бодрости. Мы часами ходили строем под рев нашего сержанта: «Шире шаг! Короче шаг! Кругом!» Мы строем ходили даже на занятия по навигации, печатая широкий шаг, принятый в Королевских ВВС, и поднимая руки на высоту плеч.

Нас регулярно водили – опять строем – на вершину холма Касл, где мы стреляли из всех мыслимых видов оружия: из мелкашек, револьверов, пулеметов Браунинга. Мы также кололи штыками манекены. А в промежутке между занятиями нас заставляли плавать, играть в футбол или регби, а также устраивали многокилометровые забеги вдоль берега моря и по холмам.

Поначалу я был слишком занят, чтобы заметить какие-либо перемены в себе, но однажды утром по прошествии нескольких недель наш восьмикилометровый бег закончился на длинной полосе пустынного пляжа, и сержант крикнул: «Хорошо, а теперь – быстро вон к тем скалам! Давайте поглядим, кто добежит до них первым!»

Мы рванули последнюю стометровку единым духом, и каково же было мое удивление, когда первым на месте оказался я – и совсем не задохнулся. И вот тогда осознание этого факта сразило меня. Мистер Барнс оказался прав. Я не узнавал себя.

Когда я оставил Хелен, то был балованным молодым супругом с небольшим двойным подбородком и начинающимся брюшком. Теперь же я напоминал гибкую гончую собаку, способную без устали преследовать добычу. Конечно, мое физическое состояние улучшилось, но что-то было не так. Я не должен был стать таким худым. Тут срабатывал иной фактор.

Когда во время беременности жены у мужа начинается недомогание, в Йоркшире за его спиной хихикают в кулачок и говорят, что он «вынашивает» ребенка. Я никогда не усмехался в ответ на такие слова, поскольку был убежден, что своего ребенка я именно «вынашиваю».

Я основываю свою убежденность на разных симптомах. Было бы преувеличением говорить о том, что я страдал утренней тошнотой, но легкое подташнивание, которое я испытывал в первой половине дня, укрепляло мои подозрения. Позднее, когда у Хелен приближался срок родов, несмотря на мое нормальное физическое состояние, я ощущал себя измотанным и жалким. А когда на последнем этапе внизу моего живота я ощутил явные признаки родовых схваток, все сомнения отпали. Я понял, что должен что-то предпринять.

Мне нужно было увидеться с Хелен. В конце концов, она находилась прямо за тем холмом, который я видел из окна гостиницы. Может, это было и не так, но я же находился в Йоркшире, и автобус доставил бы меня к ней за три часа. Но дело было в том, что увольнительных в УНЛП не давали. Командование не оставляло нам никаких сомнений по этому поводу. Нам говорили, что дисциплина в училище должна быть такой же, как в гвардейском полку, равно как и жесткость прочих ограничений. Я бы сумел получить увольнительную по случаю рождения ребенка, но я не мог ждать так долго. Суровые соображения относительно того, что мой «самоход» будет считаться чем-то вроде дезертирства, за которым последует суровое наказание, даже тюремное заключение, не слишком волновали меня.

Как говорил мой товарищ: «Тут один тип попробовал и закончил в тюряге. Оно того не стоит, старина».

Но для меня это был не аргумент. Я – нормальный законопослушный гражданин, меня ни в чем нельзя упрекнуть. Но мне нужно увидеть Хелен. Тщательное исследование расписания показало, что автобус на Дарроуби отходит в два часа дня и прибывает на место в пять. А в шесть часов из Дарроуби уходит автобус на Скарборо и прибывает сюда в девять. Шесть часов в пути, чтобы провести час с Хелен. Дело стоило того.

Поначалу я не видел возможности добраться до автобусной станции к двум часам, поскольку мы всегда были заняты в это время, но шанс подвернулся совершенно неожиданно. Однажды в пятницу нам сообщили, что занятий больше не будет и оставшуюся часть дня мы проведем в гостинице. Большинство моих друзей свалились в кровати от счастья, а я пробрался к длинному пролету лестницы и занял в фойе позицию, откуда мог наблюдать за входной дверью.

У входа размещался застекленный КПП, где сидел военный полицейский и следил за выходящими из здания. В тот день дежурил только один полицейский. Я дождался, пока он скроется в задней комнате, и спокойно прошел мимо него на площадь.

Эта часть путешествия оказалась слишком простой, но на пустынной площади, между гостиницей и тротуаром на противоположной стороне улицы, я почувствовал себя голым и открытым для всех. Когда я повернул за угол, мне стало лучше, и я быстрым шагом направился на запад. Мне нужно было лишь немного везения, больше ничего, и, когда я пустился по безлюдной улице, мне показалось, что удача мне улыбается. Каков же был мой шок, когда я увидел двух дюжих военных полицейских, которые шли мне навстречу! Однако шок быстро сменился странным спокойствием.

Они попросят меня предъявить увольнительную, которой у меня и быть не могло, затем спросят, что я тут делаю. Не будет большого толку убеждать их, что я решил просто прогуляться на свежем воздухе: улица вела и к железнодорожному вокзалу, и к автостанции, и не надо быть семи пядей во лбу, чтобы раскусить мои замыслы. Как бы то ни было, прятаться негде, бежать некуда, и я лениво подумал: а сидел ли когда-нибудь в тюряге какой-нибудь ветеринар? Возможно, мне предстоит стать первым в списке.

И вдруг позади себя я услышал ритмическое топанье марширующих ног и команду: «Левой! Левой! Раз-два-три!» Я обернулся и увидел капрала в голове длинной колонны в голубых мундирах, которая догоняла меня. Она шла мимо, я посмотрел на полицейских, и сердце мое подпрыгнуло. Они хохотали друг другу в лицо, видимо, над анекдотом. Они не увидели меня! Не теряя лишних секунд на размышление, я подстроился к хвосту колонны и через минуту прошел мимо них незамеченным.

Отчаяние заставляло мысли работать быстрее, и мне показалось, что я нахожусь в самой безопасной позиции до того момента, когда смогу оторваться от колонны и отправиться на автобусную станцию. Какое-то время мною владело бодрящее чувство анонимности, но тут капрал, не прекращая кричать команды, повернул голову и посмотрел назад. Он тут же перевел глаза обратно, но потом снова – уже медленнее – обернулся в мою сторону. Видимо, он увидел что-то интересное, поскольку сократил шаг и вскоре поравнялся со мной и пошел рядом.

Он оглядел меня снизу доверху, и я, косясь, оглядел его. Он представлял собой сморщенного карлика со злобными глазками, сверкавшими на бледном тощем лице. Прошло какое-то время, и он заговорил.

– Что за чертовщина, ты кто? – спросил он как бы между прочим.

Это был неудобный вопрос номер один, но я уловил в нем слабый проблеск надежды: звучал отчетливый резкий гортанный акцент моего родного города.

– Я – Хэрриот, господин капрал. Второе звено четвертой эскадрильи! – Я тщательно подражал говору уроженцев Глазго.

– Второе четвертой… А это – первое звено третьей. Какого черта ты тут делаешь?

Продолжая задирать руки и смотреть прямо перед собой, я сделал глубокий вдох. Прятаться было бесполезно.

– Пытаюсь увидеться с моей женой, господин капрал. У нее скоро будет ребенок.

Я бросил на него быстрый взгляд. Он не выглядел человеком, которого можно легко удивить, но тут его глаза немного расширились.

– Хочешь встретиться с женой? Ты что, дурак или кто?

– Никак нет, господин капрал. Она живет в Дарроуби. Три часа на автобусе. А к вечеру я вернусь.

– Вернешься к вечеру? А голову полечить не хочешь?

– Я должен увидеться с ней.

– Смотреть вперед, – заорал он внезапно на курсантов, которые шли впереди нас. – Левой, левой! – Затем повернулся ко мне и посмотрел на меня недоверчиво, как на исключительное явление.

Мне он тоже был интересен, поскольку являл собой типичное следствие тяжелых дней, которые переживал Глазго в промежутке между двумя войнами. Невысокого роста, худой от скудного питания, он держался твердо и воинственно, как гончая собака.

– А ты знаешь, старина, – сказал он наконец, – что ты получишь отпуск, когда жена родит?

– Да, но я не могу ждать так долго. Отпустите меня, господин капрал.

– Да что ты мелешь! Ты что, хочешь, чтобы меня расстреляли?

– Нет, господин капрал, я хочу только добраться до автостанции.

– Боже! Ты что… – И он бросил на меня последний взгляд, полный сомнений, и прибавил шагу, чтобы встать во главе колонны.

Когда он вернулся, то опять внимательно осмотрел меня снизу доверху.

– А ты из какого района Глазго?

– Из Скотстаунхилла, – ответил я. – А вы откуда?

– Из Гована.

Я чуть повернул голову к нему.

– Болеете за «Рейнджеров», да?

Выражение его лица не изменилось, но одна бровь дернулась, и я понял, что поймал его в свою сеть.

– Что за команда! – уважительно пробормотал я. – А сколько раз я болел за них на трибунах стадиона в Иброксе!

Он ничего не сказал, а я начал перечислять имена великих игроков «Рейнджеров» тридцатых годов: Доусон, Грей, Макдональд, Мейклджон, Симпсон, Браун. В его глазах появилось мечтательное выражение, а когда я дошел до Арчибальда, Маршала, Инглиша, Мафэйла и Мортона, на его губах появилось подобие задумчивой улыбки.

Тут он встряхнулся и вернулся к реальности.

– Левой, левой, – заорал он. – Шире шаг!

Затем прошептал мне, кривя рот:

– Автостанция – вон там. Когда мы пройдем мимо, беги, как…

Он прибавил шаг и прошел в голову колонны. Я увидел автобусы и широкие окна зала ожидания слева от себя, быстро перебежал на ту сторону и нырнул в здание. Я стянул с головы фуражку и, дрожа от страха, сел между пожилыми фермерами и их женами. Через стекло я видел, как по улице уходит прочь длинная колонна в голубых мундирах, и долго еще слышал выкрики капрала.

Но он не обернулся, и я видел только его удаляющуюся спину, выпрямленные узкие плечи и ноги, которые он задирал в такт со своими курсантами. Я никогда больше не встречался с ним, но до сих пор во мне живет желание сходить с ним в Иброкс и посмотреть на игру «Рейнджеров». Возможно, мы бы даже взяли по пиву в одном из пабов в Говане. В тот день положение не изменилось бы, если бы он оказался болельщиком «Селтика», я мог перечислить фамилии игроков и этого клуба, начиная с Кеннауэйя, Кука, Макгонги. Так что тогда был не единственный раз, когда меня выручило глубокое знание футбола.

Сидя в автобусе и все еще держа фуражку между коленей, чтобы не привлекать излишнего внимания, я вдруг заметил, как изменился мир вокруг, едва мы отъехали пару километров от города. В городских пределах война была везде, она была в умах, глазах и душах людей, на улицах, забитых людьми в военной форме, летчиками Королевских ВВС и военными автомобилями, а атмосфера в городе была наполнена ожиданием и страхом. И вдруг все просто кончилось.

Все куда-то исчезло, когда внизу под нами показалась гладь серо-голубого моря, а по мере того как автобус забирался все дальше на запад, окружающий ландшафт представлял собой символ тихого покоя. Длинные влажные борозды только что поднятой целины сверкали в лучах февральского солнца, резко контрастируя с золотой стерней и покрытыми травой пастбищами, на которых кормились отары овец. Стоял безветренный день, и дым из фермерских каминов поднимался прямо вверх, а редкие ветки деревьев у дороги оставались недвижными на фоне неба.

Многое по дороге напомнило мне о мирной жизни. Вот идет мужчина в бриджах и чулках, неся на плече тюк сена для скота в дальних коровниках. Вот группа фермеров жжет обрезки, оставшиеся после установки деревянного плетня, и запах древесного дыма проникает в автобус. Эти напоминания становились все сильнее, когда за окнами автобуса началась хорошо знакомая мне наша округа. Видимо, все же хорошо, что я так и не доехал до Дарроуби: автобус проходил мимо дома, где теперь жила Хелен, и я сошел задолго до города.

Она была в доме одна, и, когда я вошел в кухню, она обернулась. Радость на ее лице смешалась с удивлением, хотя точнее было бы сказать, что удивлены были мы оба: она – оттого что я стал таким тощим, а я – оттого что она стала такой толстой. За две недели до предполагаемого срока родов она и в самом деле очень растолстела, но все же не настолько, чтобы мне не хватило рук обнять ее. Мы долго стояли обнявшись посреди комнаты, и никто из нас не сказал ни слова.

Когда я отпустил ее, она посмотрела на меня широко раскрытыми глазами и сказала:

– Я едва узнала тебя, когда ты вошел.

– Могу сказать про тебя то же самое.

– Ну, я не удивляюсь, – сказала она и положила руку на свой вздувшийся живот. – Он теперь пинается как безумный. Я уверена, что это будет мальчик.

В ее глазах мелькнула мимолетная озабоченность, она вытянула руку и коснулась моей щеки.

– Тебя что, не кормят там?

– О нет, еда у нас очень хорошая, – возразил я. – Но к несчастью, она не задерживается в теле.

– Ну так я тебя теперь как следует накормлю. – Она задумчиво посмотрела на меня. – Жаль, что мы уже съели нашу норму мяса, но как насчет яиц и жареной картошки?

– Великолепно.

Она приготовила мне яйца и картошку и сидела рядом со мной, пока я ел. Мы урывками вели разговор, и вдруг меня осенило: с тех пор как я покинул ее, мои мысли были вынуждены двигаться совсем в другом направлении. За эти несколько месяцев мои мозги оказались набитыми понятиями из моей новой жизни, даже моя речь оказалась насыщенной сленгом и жаргоном Королевских ВВС. Обычно я рассказывал о разных случаях из жизни моих животных, о том, что случилось со мной на вызовах, и теперь я беспомощно думал, что не вижу большого смысла в рассказах о том, как младший пилот Филипс опять попал на губу, или как опасно бывает забывать об угле сноса, или как Дон Макгрегор раскрыл секрет феноменального блеска ботинок сержанта Хинда.

Но это не имело значения. Мои переживания исчезли, когда я посмотрел на нее. Я все беспокоился, хорошо ли она себя чувствует. Ну что же, она чувствует себя хорошо, она кипит энергией, ее глаза горят, щеки розовы и вообще – она прекрасна. Странно, но одна неприятная нота все-таки прозвучала. Хелен носила платье для беременных, которое с течением времени распускалось все шире с помощью разреза на боку. Почему-то я возненавидел его. Оно было сшито из голубой ткани и имело красный воротник, а я считал его слишком дешевым и уродливым. Я знал, что в Англии принято одеваться строго и многие вещи делаются так, как того требуют соображения экономии, но мне ужасно хотелось, чтобы моя жена носила что-нибудь получше. За всю мою жизнь я нечасто попадал в ситуации, когда мне были нужны деньги, но те дни были как раз такими, поскольку на свою зарплату младшего пилота, равнявшуюся трем шиллингам в день, я не имел возможности одеть ее в дорогое платье.

Час пролетел быстро, мне показалось, что я только вошел, а уже надо выходить на шоссе и ждать в наступающей темноте автобуса до Скарборо. Обратный путь оказался довольно тоскливым, поскольку темный автобус пролетал по неосвещенным деревням и холмам. К тому же было холодно, но я сидел укутанный, как в теплый плед, в воспоминания о Хелен.

Да, тот день удался! Мне повезло, и я улизнул, а вернуться в гостиницу будет нетрудно, поскольку дежурил теперь один из моих приятелей, так сказать, «крыша самохода». Закрывая глаза во мраке, я видел перед собой Хелен и улыбался ее пышущему здоровью. Что за облегчение видеть ее в таком добром здравии! Конечно, простая трапеза из яиц и картошки показалась мне банкетом, но главным блюдом стали не они, а цветущий вид Хелен.

Ее платье все еще раздражало меня, но в сравнении с тем волшебным часом это уже ничего не значило.