О заблуждениях и истине

Сомнительность политиков

Когда рассматриваем человека в политикческих его отношениях, то подобно как и в предыдущих примечаниях представляет он в двух видах: в первом, каков он мог и должен бы быть в общественном состоянии; а во втором, каков он есть в сем же состоянии. Исследывая со тщанием, каков он должен бы быть в общественном состоянии, научимся судить лучше и о том, каков он есть ныне. Сие сличение есть несомненное и единственное средство открыть ясно таинства, в которых скрывается происхождение обществ, показать основание прав Государей и положить правила управления, по которым государства могли и долженствовали бы быть содержимы и управляемы.

Политикам, которые больше прочих старались следовать течению Натуры, величайшее было затруднение согласить все общественные Установления с начальными правилами правосудия и равенства, усматриваемыми в них. Как скоро сведали они, что человек свободен, то и вздумали, что он рожден быть независящим, и тотчас судили, что всякое подвластие противно истинной сущности его.

И так в самом основании, по их мнению, всякое Правление есть погрешность, и человек не должен бы иметь над собою иного начальника, кроме самого себя.

Но как мнимая сия погрешность зависимости человека и властвования над ним везде непрестанно встречается их глазам, то не могли они удержаться от любопытства, чтобы не поискать происхождения и причины ее; тогда-то воображение их, приняв самую вещь за ее Начало, пустилось летать по своей воле, и тогда-то Примечатели показали столько же малознания, сколько и в изъяснении происхождения зла!

Они вздумали, что проворство и сила вручили начальство повелителям человеков; и что верховная Власть основана токмо на бессилии попустивших себя покорить. Чего ради сие немощное право, не имея никакой существенной твердости, может, как видим, быть колеблемо и попеременно переходить во всякие руки, которые имеют силу и дарования, потребные к завладению оным.

Другим понравилось описать подробно насильственные, или хитрые способы, которыми, по их мнению, основаны государства; они представили нам ту же систему в обширнейшем виде. Таковы суть тщетные умствования тех, которые полагали побудительною причиною сих учреждений нужды и суровость первых людей, и говорили, что сии необузданные люди, живучи как ловцы в лесах, делали набеги на упражнявшихся в земледелии и скотоводстве, желая пользоваться всеми выгодами их; что потом для удержания своего превосходства, насилием присовоенного, и которое было точное угнетение, сии хищники власти принуждены были учредить законы и наказания. Таким образом кто был хитрее, отважнее и замысловатее всех, остался наконец властелином и утвердил свое господствование.

Но тотчас и видно, что сие не могло быть первое общество; понеже предполагаются уже земледельцы и пастухи. Однако ж таково почти было главное мнение тех Политиков, которые решительно утверждали, что Начало правосудия и равенства не могло никак быть основанием Правлений. К сему то заключению приводили они все свои системы и нужные к подтверждению их примечания.

Некоторые думали поправить сию несправедливость, положа за основание всякого общества общее согласие и единодушное изволение неразделимых, из которых оно составлено, и которые, поелику не сильны были каждый в особенности переносить опасные следствия естественной свободы и независимости подобных своих, принуждены были отдать в руки единого, или нескольких людей, права естественного своего состояния и обязаться соединенными силами подкреплять власть избранных ими начальников.

Принужденное соединение в общежитие

И так, в силу сего добровольного поступления, власть, от него проистекшая, не есть уже, говорят они, неправедная. Потом, основав власть Повелителя на том же согласии, равно как и выгоды Подданных, учредили таким образом политические Тела; остается между ими разность в частных токмо средствах управления, которые могут переменяться по временам и случаям.

Сие мнение кажется быть самое рассудительное и сходнейшее с желаемым естественным понятием о правости Правлений, в которых особы и имение находятся под покровительством верховного Начальника, и в которых сей Начальник, имею целию токмо общее благо, ничем более не занимается, как подкрепляет Закон, долженствующий доставлять оное.

Напротив того, в насильственном соединении зрится токмо образ свирепства гнусного, где Подданные суть жертвы, и где Тиран все выгоды общества, над которым учинился владыкою, единому себе присвояет. О правлении сего рода не стану я много говорить, хотя оно и не без примеров; но поелику не видно в нем никаких следов правосудия, ни рассудка, не может оно согласоваться ни с которым истинным начальным правилом, природным человеку; иначе скопище разбойников надлежало бы назвать политическим Телом.

Добровольное соединение в общежитие

Однако ж не довольно начертать понятие о произвольном соединении людей; не довольно также и того, что в образе Правления, который бы от него произошел, кажется было бы более правильности, нежели во всех учрежденных насильием: надлежит еще рачительно исследовать, возможно ли сие добровольное совокупление, и не столь же ли мечтательно и сие здание, как и насилием учрежденное общежительство. Сверх того надлежит рассмотреть, что ежели бы и возможно было таковое согласие, то мог ли бы человек законным образом приступить к таковому постановлению.

Посему-то исследованию Политики могут судить о действительности Прав, служащих во основание Обществам; и когда найдутся они недостаточными, легко будет усмотреть, узнавши, в чем они погрешают, какие необходимо должно поставить на место их.

Не требуется великого размышления, чтобы почувствовать, сколь трудно представить себе добровольное соединение целого Народа. Чтобы мнения всех могли быть единогласны, надобно, чтобы все одинаково представляли себе побудительные причиныи условия нового обязательсвта; а сего не бывало и быть никогда не может в той Стране и среди тех вещей, которых основание и предмет есть Чувственное; ибо не должно более сомневаться, что в Чувственном все относительно и нет ничего постоянного.

Кроме того, что надлежало во всяком Члене утушить склонность к любоначалию, или желание быть близким к Начальнику, требуется еще соглашение бесчисленных мнений, которое никогда еще между людьми не встречалось, как о выгоднейшем образе Правеления, так и о всеобщей и частной пользе и о множестве других вещей, которые должны составлять Статьи Договоров.

И так не нужно распространять примечания, чтобы согласиться, что учреждение общежительства на свободном соизволении всех членов ни малого не имеет правдоподобия, И чтобы признаться, что не возможно, чтоб было когда подобное общество.

Но допустим возможность сего, допустим сие единодушное стечение всех голосов, И положим, что образ сего Правления, равно как и Законы, приличествующие ему, утверждены общим согласием: остается еще спросить, Имеет ли человек право вступить в такое обязательство, и согласно ли с рассудком полагаться на те обязательства, которые он сам составил.

Из всего сказанного доселе о человеке читатель должен уже знать его столько, чтобы наперед почувствовать, что таковое право никогда не могло быть ему дано, и что сие его Деяние было бы ничтожно излишне. Во-первых, припомним о той Указательнице пути неизменяемой, которую мы признали предводителем его, не упустим никогда из памяти нашей, что все шаги его, которые без ее руководства он делает, бывают сомнительны, понеже без нее человек не имеет света, и она по самой сущности своей поставлена руководствовать ему и начальствовать при всех его действиях.

И так ежели бы человек без соизволения сей Причины, бдящей над ним, вступил в столь важное обязательство, каково есть подчинение себя другому человеку: то он должен в сомнении находиться, соорбазен ли поступок его собственному его Закону, и следственно служит ли к его благополучию; и сего бы довольно было удержать его, ежели б хотя мало внушил он глас благоразумия.

Потом, размыслив прилежнее о своем поступке, не признался ли бы, что не только он подвергается быть обманут, но еще и все главные уставы Правосудия прямо нарушает, уступая другим человекам те права, которыми законно не может располагать, и о которых знает, что они существенно содержатся в руке, долженствующей все за него делать?

Во-вторых, сие обязательство было бы неосновательно и безрассудно потому, что ежели воистину сия Причина, о коей говорим, должна быть ему всегда и везде путеводительницею, и всю нужную к тому власть и силу имеет в себе, то свосвсем бесполезно употреблять вместо ее иного руководителя. Тем паче долнжы мы тоже сказать, рассуждая о человеке сходственно с Политиками: немощь, говорят они, и нестерпимая трудность естественного состояния принудила его выбрать себе Начальников и Покровителей. В самом деле, ежели бы сей человек имел силы поддерживать себя, не имел бы нужды в посторонних подкреплениях; а ежели не имеет он сих сил; ежели, потеряв оные, хочет ими поступиться другому человеку: то что же ему даст и где же искать того, что составляет вещество Договора?

И так в самой вещи добровольное общежительства учреждение есть столь же неправедное и безрассудное дело, сколько и несбытное; потому что в нем должен человек человеку вручить такое право, которым сам не обладает, то есть право располагать самим собою; и потому, что когда отдает право, которого сам не имеет, то делает договор, ничего незначущий, которому ни Начальник, ни Подчиненные не могут дать никакой силы, поелику не мог он связать ни того, ни другого.

Теперь совокупим все вышесказанное. Ежели насильственное составление общества есть явное свирепство, а добровольное не возможно и купно противно Правосудию и разуму: то где же найти нам истинные Начала правлений? Ибо наконец есть Государства, которые познали их и им следуют.

В сем-то изыскании, как я уже сказал, Политики все свои силы истощают; и ежели то только могли они найти, что мы видели, то справедливо можем утверждать, что они не сделали еще первых шагов к своей Науке.

Ложное заключение политиков

Есть, правда, в них некий тайный глас, побуждающий их согласиться, что какая бы ни была причина составления политического Тела, но Глава его есть непременно блюститель верховной власти и могущества, которое само собою долженствует подчинять ему всех подданных; признают они, говорю, в Государях превосходную силу, которая естественно вселяет почтение и повиновение.

Сие и я за честь себе поставляю вместе с Политиками исповедать пред целым светом; но как не могли они открыть, откуда сие превосходство должно произойти, то не умели сделать себе о том ясного понятия, и для того дальнейшие их заключения ничего им не открыли, кроме лжи и противоречий.

Почему многие из них, не весьма довольны будучи своими октрытиями, и не находя способов изъяснить человека в обществе, прибегли к первой своей идее и принуждены были сказать, что ему не надлежало бы быть в обществе; но мы ясно увидим, что сия догадка не более основательна, как и вздуманная ими о средствах, составивших общежительство, и что она есть паче ясное доказательство недоумения и торопливости их Рассуждений.

Об общественности человека

Чтобы решить сей вопрос, стоит только посмотреть на человека. Жизнь его не есть ли цепь непрерывных зависимостей? Самое деяние вступления его в телесную жизнь не являет ли уже знаков подвластности его, к коей осужден он на все время живота? В рождении его не нужно ли действие внешней причины, дабы зародыша его оплодотворить и возбудить в нем противодействие, без которого он не жил бы? А сие не есть ли то уничижительное подвластие, которое обще ему со всеми существами Натуры?

Как скоро явился он на свет, сия зависимость бывает еще ощутительнее; потому что глаза телесные человеков суть уже свидетели ее. Тогда в совершенном его бессилии и немощи, подлинно позорной, потребна ему помощь существ его рода и бесчисленные их попечения, дабы не умереть, доколе, достигнув возраста могущего обойтись без них, относительно к нуждам тела, Придет в себя и начнет пользоваться всеми преимуществами и силами своего телесного существа.

Но так устроено естество человека и так расположила Мудрость бдящего над ним Ока, что прежде, нежели достигнет он сего предела независимости телесной. Ощущает иного рода нужду, которая еще теснее связует его с десницею, подкреплявшею младенчество его; нужду, говорю, разумного существа его, которое, начиная чувствовать свое лишение, волнуется и пускается слепо на все, что может возвратить ему спокойствие.

В слабом сем возрасте естественно обращает он свое внимание на все окружающее, а паче на тех, котроые, вспомоществуя ему ежедневно в телесных нуждах, по праву кажется должны быть первыми блюстителями доверенности его. У них при каждом шаге просит он познания о самом себе, и от них только в самом деле и должен оного ожидать; ибо их дело есть направлять его, подкреплять, Просвещать, сколько позволяет возраст, вооружать противу Заблуждения и приуготовлять ко брани; словом, их долг есть делать над разумным существом его то, что делали они над телом его, когда ощущал он болезни, не будучи в силах ни сносить, Ниже избавить себя от них. Вот без сомнения истинный источник общежития людей, и вот притом картина, могущая показать человеку, какая есть главная должность его, когда он становится Отцем!

Для чего в скотах не находим ничего сему подобного? Для того, что по естеству их не свойственны им таковые нужды; для того, что скот, управляем будучи Чувственным, когда сия нужда не побуждает его, то он ничего более не знает; для того, что потребности тела суть мера всех его способностей; а как скоро сии потребности удовлетворены, то нет у него ни чувствительности, ниже желания; и потому-то нет у него общественного союза.

Да не приведут мне в пример привязанность скотов к своим ли подобным, или к человеку; мы говорим здесь о естественном токмо течении и побуждениях существ; а все, какие могут быть представлены, примеры суть конечно плод навыка, который, как инде мы сказали, может приличествовать и находиться в скоте, как в существе чувственном.

Равно не могут здесь приведены быть в довод те сонмищи Животных, которые живут и странствуют вместе на земле, или в воде, или в воздухе; их совокупляет частная каждого нужда чувственная; но истинной привязанности друг к другу столь мало в них, что одно из них может погибнуть и отстать, а прочие того и не приметят.

И так из примечаний сих о первых летах нашего вещественного бытия видим, что человек не с тем рожден, чтобы жить отделенну от прочих. Видим, Что, когда и телесная его зависимость исполнилась, остается он еще привязан несравненно крепчайшим узлом, понеже оный относится к его собственному существу; видим, говорю, что ради нужд, неотлучных от настоящего его состояния, будет он всегда искать сообщества подобных себе; и ежели б они никогда не обманывали его, или ежели сам уже не развратился, не подумал бы удаляться от них, хотя телу его и не нужна уже помощь их.

Следственно, Суетно искан был источник общественности в единых чувственных нуждах и в сем сильном средстве, которым Натура привлекает человека к Существам своего рода ради произведения их; ибо, поелику в сем подобен он скоту, а скот не живет в общественном состоянии: то единое сие средство было бы недостаточно к установлению человеческого общества. Для сего я и говорю токмо о способностях его тех токмо, которыми он отличается, и котроые побуждают его иметь с подобными своими сообщение нравственных дел, откуда надлежит проистекать всякому праведному составлению общества.

Когда в совершеннейшем возрасте человека разумные способности начинают возвышать его над всем видимым, и когда узрит он некоторую светлость в темноте, объемлющей нас; тогда для него рождается новый порядок вещей; не токмо все тогда требует его участвования, но еще сколько сие участие долженствует возрастать для тех, которые дали ему вкусить счастие быть человеком, Равно как и для тех, котроым он в свое время может дать вкусить оное?

Чем далее шествует он в попроище жизни, тем более общественный сей союз укрепляется распространением намерений его и мыслей; наконец при приближении старости, когда силы его начнут изменяться, он вступает телом в прежнее немощное состояние, которое было спутником младенчества его, вторично учиняется предметом сожаления других человеков, и возращается паки в зависимость, пока общий всем телам Закон исполнится и над его телом, и скончает течение его. Каких более требовать доводов, что человек не назначен проводить жизнь один и без всякого общественного союза?

Как то и видим, что в сем простом естественном обществе есть всегда существа, Которые дают, а другие, которые получают; что всегда тут есть начальство и зависимость, то есть истинный образец того, каково должно быть политическое общество.

Источник политических заблуждений

Сего-то не рассмотрели те, которые, рассуждая о сих вещах, утверждали, что состояние общественное противно Натуре, и не нашед средства оправдать сие Общество, Ниже согласить его с первоначальными положениями Права естественного, решились послать его во изгнание.

Что касается до нас, которые чувствуем нужду союза и взаимного сношения между людьми, то не приведут нас в сомнительство ложные и неправедные некоторые узы, совокуплявшие их часто в общественное Тело; мы весьма уверены, что человеки не родились бы, каковы они теперь, с сими взаимными нуждами и с сими способностями, обещающими им толикие преимуещства, Если бы не было законных средств привести их в силу и получить от них все возможные плоды.

Но как употребление сих средств может только иметь место во взаимном сообщении неразедльных; а сие сообщение, в рассуждении теперешнего состояния человека, подвержено бесчисленным неудобствам; то не будем мы отметать для сего политических Тел, но покажем только твердейшее основание, нежели какое дано им было до сего дня, и начальные правила, более удовлетворяющие.

Но теперь уже должно увидеть, что источник мрачности, в которой запутались Политики в рассуждении сей материи, есть тот же, который затмевает до ныне понятия у Примечателей Натуры; они, подобно как и сии, смешали Начало с его одеждою, силу условную человека с его истинною силою, и от того все затмили и обезобразили.

О первом владычестве Человека

Сверх сего мы видели, сколь бесплодны были все сии примечания над Натурою, которыми хотели отлучить ее от Причины действующей и разумной, коея содействие и власть необходимо нужны, как то и доказано.

Следственно узнаем, что и Политиков шествие, будучи подобно оным, должно быть равным образом бесплодно; они искали начальных оснований Правительств в человеке отделенном, и не лучше нашли оные, как и Примечатели не нашли в Веществе источника его произведений и всех его содействий.

Как не можно представить себе круга без центра, так и никакая из сих Наук не может стоять без своей подпоры; и для того все сии системы не могут держаться о себе, и падают не по иной какой причине, как ради собственной слабости.

Ежели человек по первому своему происхождению назначен был начальствовать и повелевать, как мы сие довольно ясно утвердили; то какое же понятие должны мы себе сделать о его Владычестве в сем первобытном его состоянии, и над какими Существами вручим ему власть? Над равными ли ему? Но во всем, что существует, и что можем себе представить, нигде не видится знака такового Закона: напротив того все нам сказывает, что власть оказываема быть может токмо над нижними Существами, и что самое слово власть необходимо подает идею о превосходстве.

И так, не входя в дальние исследования, на какие Существа простирались тогда права человека, довольно признать, что не могли они простираться на подобных ему. Если бы человек остался в первобытном его состоянии, то без сомнения никогда бы он не владычествовал над человеками, и политическое Общество никогда б для него не существовало; ибо не было б тогда для него уз чувственных, ниже умственного недостатка; единственная цель его была бы действовать с полною силою своими способностями, а не трудиться, как то ныне делает в восстановлении оных.

Когда человек ниспал из сей славы, и осужден стал к несчастному нынешнему состоянию, то прежние права его не уничтожены, но только удержаны стали, и ему оставлена возможность трудиться и доходить собственным старанием до того, чтоб возвратить им прежнюю силу.

Следовательно, мог бы и ныне он управлять, как в первобытном состоянии, не имея однако в подданстве подобных себе. Но сего владычества, о коем говорим, человек не может приобрести и им пользоваться иначе, как чрез те же достоинства, которые тогда сделали его владыкою, и не иначе, как нося древний свой Скипетр, может он возвратить себе по справедливости имя Царя. Таково было первобытное его состояние, которого он еще и ныне может надеяться ради неизменяемой сущности природы его; словом такова была его древняя власть, во время которой, повторяю еще, права человека над другим человеком же неизвестны были; ибо совсем не возможно было, чтобы сии права существовали между двумя равными существами во время славного и совершенного состояния их.

О новом владычестве Человека

Но в состоянии очищения, которому человек ныне подвержен, не только имеет он удобность возратить древнюю свою власть, которою и пользовались бы все человеки, не имея однако в подаднстве своем существ своего рода; но может еще приобрести имное право, о котором не имел он познания в первобытном своем состоянии, то есть право властвовать над прочими людьми: и вот откуда сия власть произошла!

В сем состоянии наказания, в котором человек осужден пресмыкаться и в котором видит только покров и тень истинного света, больше, или меньше сохраняет он воспоминание славы своей, больше, или меньше питает желание возвратить оную по мере свободного употребления разумных своих способностей, по мере трудов, уготованных ему от Правосудия, и по мере звания, которое должен он иметь в деле.

Одни попускают себя в порабощение, и падают при бесчисленных камнях претыкания, которыми усеяна сия тина стихийная; другие мужественно и счастливо избегают оных.

И так должно сказать, что кто больше предохранит себя от оных в том меньше обезображена будет идея Начала его, и тот менее удалится от первобытного своего состояния. Когда же прочие люди не употребили тех же стараний, и не имеют ни тех же успехов, ни тех же даров: то явствует, что тот, который имеет пред ними все сии преимущества, должен быть выше их и управлять ими.

О Верховной Власти

Будет он выше их во-первых по самому делу, понеже разнствует от них существенно по способностям и по могуществу, коих сила будет очевидная; сверх того выше их должен он быть по необходимости; понеже они, упражнявшись меньше его и не получа тех же плодов, конечно будет иметь в нем нужду, потому что собственные их способности недостаточны и затемнены.

Ежели сие затемнение в человеке дойдет до развратности, то тот, кто предохранил себя от того и от другого, становится его владыкою не только по самому делу и необходимости, но и по долгу. Он должен овладеть им и не давать ему ни малой свободы в его деяниях как для удовлетворения Законам Начала его, так и для безопасности и примера общества: он должен употреблять над ним все права рабства и подданичества; права, столь же праведные и существенные в сем случае, сколько непонятные и ничтожные во всяком ином обстоятельстве.

И так сие есть истинное происхождение временного владычества человека над подобными ему, равно как узы его телесной природы были началом первого сообщества.

Владычество сие не токмо нельзя почитать угнетением и притеснением естественного общества, но должно почитать его твердейшею оного подпорою, и самым несомнительным средством к подкреплению его как противу злодейств членов своих, так и противу нападений всех его врагов.

Одеянный сим достоинством, поелику не может быть блажен иначе, как придержася крепко тех качеств, которыми приобрел он владычество, старается для собственной пользы устроить блаженство подданных своих. Да не помыслит кто, чтоб сие упражнение было суетно и бесплодно; ибо сей человек, какого мы здесь изображаем, не может быть таковым, не имея в себе всех средств поступать без ошибки, и не получая от своих изысканий очевидных плодов.

О достоинстве царей

В самом деле понеже свет, освещавший человека в первобытном его состоянии, был неисчерпаемым источником способностей и качеств, то чем ближе человек может к оному свету приближиться, Тем более должен он распространять свое владычество над человеками, удаляющимися от оного, и тем более должен он знать, чем может удержаться между ими порядок, и на чем основать твердость Государства.

Помощию света сего должен он иметь возможность обозревать вдруг и с успехом удовлетворять нуждам всех частей Правления, знать твердо истинные начальные основания Законов и Правосудия, уставы воинского порядка, Права Частных людей и свои, Равно как и то множество пружин, которыми движется Государственное Управление.

Также должен он иметь возможность устремлять взор свой и власть свою простирать и на те части Государственного Управления, которые ныне во многих Державах не поставляются главною целию, но которые в том правлении, о котором мы говорим, должны быть крепчайшим узлом, то есть Религия и лечение болезней. Наконец даже и в Художествах, к увеселению ли, к пользе ли служащих, не может он не наставить на путь и не показать истинного вкуса. Ибо светильник, счастливо полученный им, разливая повсюду свет, долженствует ему освещать все вещи и открывать связь оных.

Сие изображение, хотя должно казаться химерическим, однако не имеет в себе ничего несходного с тем понятием о Царях, которое мы найдем в себе, когда захотим исследовать подробно.

Ежели размыслим о воздаваемом им от нас почитании, то не увидим ли, что мы приемлем их за образ и лицо, представляющее Высшую Десницу, и по силе сего сана приписываем им более качеств, силы, свыше и премудрости, нежели прочим человекам? Не с сожалением ли некоторым смотрим на них, как они подвергаются слабостям человечества, и не показываем ли желания, чтобы они себя не иначе являли, как токмо чрез деяния великие и высокие подобно той руке, от коей почитаем их всех посажденными на Престоле?

Но что я говорю, не под именем ли сей священной власти они являют себя нам и права свои учиняют сильными? Хотя б и не уверены мы были, что ею они действуют, однако не от того ли, что чувствуем возможность сего, рождается в нас некоторая боязнь могущества их, и сие чувство почтения, которое они в нас вселяют?

И так все сие показывает нам, что первое их происхождение есть превыше власти и воли человеков, и долженствует нас утвердить в предложенном мною понятии, что их источник есть выше тех источников, которые приискивала им Политика.

О науке царей

Что касается до тех способностей и тех качеств, которые, как мы доказали, должны находиться в Царях, возвративших древний свет свой, то о них возвещают нам сами Начальники Обществ; потому что действуют они так, как бы обладали всем, что чувствуем быть им принадлежащим.

Имя их не есть ли печать всех могуществ, которые изливают они в свое Государство? Полководцы, Судьи, Князи, все Государственные Чины не от них ли получают власть? И когда оная переходит из рук в руки, даже до последних ветвей общественного древа, то не по силе ли первого ее истечения? Не требуется ли также их соизволения и в употреблении полезных дарований, а иногда и тех, которые к единому увеселению служат?

Во всех сих случаях Государи сами подают нам очевидный знак, что они должны быть средоточием и источником, откуда должны проистекать все сообщаемые от них преимущества и власти: ибо и самое производство сего сообщения и обряды оного всегда показывают, что они суть, или могут быть управляемы в их выборе надежным светом, и что они сведомы о способностях Подданных, которым поверяют часть своих прав. Да и самые сии предосторожности с их стороны, равно как и происходящие от них решения, предполагают не токмо личную в них способность, но суть как бы свидетели ее.

Ибо все разыскивания, назначаемые от Государей в разных случаях, и согласие их, подразумеваемое в рассматриваниях и решениях разных Судилищ их, не должны почитаемы быть за следствия невежества в разных вещах, подлежательных Законоположению их. Сие не значит, будто они не могут узнавать всего сами собою, напротив нельзя не предполагать сего; понеже они сами учреждают сии судопроизводства. Но поелику отправляют они во Временном звание Существа истинного и бесконечного, то лежит на них всеобщее и бесконечное действие, и подобно оному Существу необходимо должны не иначе производить ограниченные и частные действия, как чрез свои принадлежности и чрез орудия способностей своих.

О законности Государей

Если войдем в подробное рассмотрение всех пружин, движущих и содеражщих политические Правления, то же самое и в них найдем отношение ко способносятм начальников, управляющих ими: отправление Правосудия как гражданского, так и уголовного, хотя и чрез иные, а не чрез их руки, однако ж всегда силою их власти производимое, доказало б ясно, что могут они иметь средства узнавать права и погрешности подданных, и определять верно пространство и твердость первых, и купно исправление вторых. Попечение их о наблюдении Законов Правления, о непорочности нравов, о твердом хранении Догматов и обрядов Религии, о приведении в совершенство Наук и Художеств; все сие подтверждает нам, что надлежит находиться в них свету обильному, который на все простирается, и следственно которому все известно.

И так не удаляемся от Истины, когда приписываем человеку, обладающему всеми преимуществами первобытного его состояния; и те преимущества, которых ощутительное изображение видим в Царях, и можем праведно сказать, что чрез сие научаемся знать, каков мог бы и должен быть человек и в сей нечистой Стране, обитаемой им ныне.

Не скрою я однако, что, представляя в сем виде Царей и вообще всех Начальников сообществ, в каком я их изобразил, подается повод ко множеству возражений. Как люди привыкли изъяснять вещи самыми же ими, а не помощию Начала их, то должно показаться им новостию, что все их права и все власти имеют источник такой, который не принадлежит им более, но который однако так сходен с ними.

О законных правлениях

Почему, не великое имея познание сих Начал, и спросят тотчас у меня, что какой же довод могут иметь Народы о законности Начальников их, и по чему можно судить, что занимающие места оных праведно владеют ими.

Не преступлю, думаю, меры, ежели скажу, что свидетельства сему найдутся очевидные как для самих Начальников, так и для Подданных, которые будут делать праведное и полезное употребление своих разумных способностей, и касательно до сей статьи отсылаю к вышесказанному мною о свидетельствах истинной Религии. Тот же ответ может послужить и на теперешнее возражение: понеже Установление священное и Установление политическое имеют ту же цель, того же предводителя, и тот же Закон, то и надлежало бы им всегда быть в той же руке; а когда они друг от друга отделились, тогда-то оба потеряли из виду истинный свой разум, который состоит в совершенном согласии и единстве.

Второй вопрос может быть сей, что, допуская возможность такого Правления, какое я описал, можно ли найти примеры оного на Земле.

Не поверили б мне конечно, ежели бы я стал уверять, что все Правления учрежденные сходны с образцом, здесь показанным; ибо в самой вещи большая часть их отдалены от оного. Но я прошу подобных мне быть уверенными, что истинные Государи, равно как и законные Правления, не суть Существа воображательные, что были они во всех временах, есть и ныне, и всегда будут; понеже сие входит во всеобщий Порядок, и понеже сие входит во всеобщий Порядок, и понеже наконец сие принадлежит к Великому Делу, которое есть нечто другое, нежели Философический камень.

Третье затруднение, которое может родиться из утвержденных мною начальных положений, есть сие: мы видели, что всякий человек может надеяться возратить потерянный свет, а при всем том и признаю Государей между человеками; ибо ежели каждый человек достигнет меты своего восстановления, кто ж будут тогда Начальниками? Не все ли люди тогда равны будут, и не все ли будут они Царями?

Сие затруднение разрушается тем, что сказано мною о препятствиях, останавливающих столь часто человека в его течении, и которые, умножаясь от его неразумия и ложного употребления воли, столь редко и столь неравно со стороны человека преодолеваемы бывают.

О военном институте

Можно к сему припомнить и то, что я сказал о естественной разности разумных способностей человеков, где можно было заметить, что ежели сравнивать их и в сем едином виде, то всегда останется между ими неравенство, но неравенство такое, которое им неогорчительно, и не уничижит их; понеже великость их будет в каждом существенная, а не относительная, каковы суть договорная и на произволении основанная.

Сие изображают нам некоторым образом законы установления Воинского, которое из всех творений человеческих наилучше и вернее изображает первобытное состояние, И которое для сего есть благороднейшее из всех Учреждений: хотя не больше справедливо и не больше твердо основание его, как и прочих дел человеческих, ондако для благоразумного человека оно долженствует быть первое по порядку, ежели и включить его в число предрассуждения; но еще повторяю, оно столь благородно и к столь многим побуждает добродетелям, что почти то и забыть можно, что надлежало бы ему быть истинным.

И так, принимая сие установление за сходнейшее с Началом человека, Найдем, что члены, составляющие воинское тело, почитаются за одаренных и снабденных способностями, нужными каждому по чину его. Они почитаются, каждый в своем классе, достигшими и исполнившими назначенную им цель.

При всем том, хотя все сии Члены неравны, нет безобразия во всеобщей их связи, ниже уничижения для каждого нераздельного; понеже каждого должность определена, и не вменяется в стыд быть ниже прочих членов того же Тела, но стыдно быть ниже своей степени.

Притом сии воинские Тела, поелику составлены из неравных Членов, не могут ни на минуту остаться без Начальника; ибо всегда есть один Член, который выше другого.

Если бы сии Тела не были твроение рук человеческих, то разности и превосходство членов их ограничены были бы непреложными пределами; и тогда качество и точная цена подлежательной вещи служили бы правилом. Но когда Законодатель не следует путеводительству истинного своего света, и однако же должен действовать, то дополняет он сие, учредя цену и достоинство такое, которое б могло быть легко узнаваемо и опредляемо помощию токмо телесных глаз. После различия Степеней следует старшинству распределять права в Телах воинских; и ежели бы где-нибудь не более двух Солдат было, то Закон велит, чтобы старший повелевал.

О неравенстве людей

Сей Закон, хотя и выдуманный, не есть ли указатель справедливости моего положения; и ежели предположить, что все люди вступили во владение своих преимуществ, то, поелику никогда не было бы между ими совершенного равенства, но надобно ли думать, что и тогда бы они имели Царей?

Однако великая была бы нелепость принять сие сравнение по смыслу слов, В Воинских Телах, поелику они суть творения человеческие, нельзя быть иным разностям, как токмо условным: как то и есть, что в них вышний и нижний по природе своей суть одинакого рода; и не смотря на сии столь казистые различия, в самой сущности все они подобны, потому что всегда они суть люди, находящиеся в лишении.

Но в естественном Порядке, если б каждый человек достигал до последней степени своего могущества. То каждый человек был бы Царь. Но как Цари земные не признают других Царей своими Владыками, и следственно не подчинены друг другу: так и в сем случае, если бы все человеки вступили в полное владение своих прав, то ни Владык, ни Подданных людей же, Не было бы между людьми; все они были бы Государи в их Владении. Но сие, повторяю, не в теперешнем состоянии вещей быть может, чтоб все человеки достигли до сей степени величества и совершенства, которая учинила бы их независящими друг от друга; и так ежели с начала сего отриновенного состояния были всегда между ими Начальники, то надобно надеяться, что и всегда оные будут; и сему надобно быть непременно, доколе время наказания совершенно исполнится.

И так надежно утверждаю я на восстановлении человека в первое его Начало происхождение власти его над подобными ему, происхождение могущества его и всех прав Державствования политического.

Безбоязненно даже уверяю, что сие есть единственное средство изъяснить все права, и согласить множество различных мнений политиков, относительно к сей материи; понеже, чтобы признать одно Существо высшим над Существами того же рода, надлежит искать сие преимущество не в том, в чем оно с ними сходствует, но в том, чем от них отличается.

А как человеки по теперешней их природе осуждены к лишению, то с сей стороны все они сходны между собою совершенно, а разнствуют малыми оттенками; и так не иначе могут они надеяться учредить между собою существенные разности, как усильно стараясь выйти из сего лишения.

О светильниках правлений

Я думаю, что не можно представить собратии моей удовлетворительнейшего начертания Общества, как то, которое мы выше сего утвердили на нуждах телесных человека и на его любознании; а поставить еще над ним Начальника, какого я начертал, есть дополнить и утвердить природную и скрытую во всех нам идею о человеке общественном и о начале Правлений.

В самом деле, в таком обществе видели бы мы повсюду порядок и деятельность, которые составили бы непрерывные утехи и радости для всех Членов политического Тела; видели бы, что и для самых телесных скорбей находили бы они себе облегчение; ибо, как я показал, свет, управлявший зачатием общества, разливался бы и обымал все его части. Тогда среди тленных вещей представился бы величественнейший образ и справедливнейшая идея совершенства; тогда бы восстановился сей блаженный век, коего бытие, говорят, существует только в воображении Пиитов, для того что мы от него удалились, и не зная сладости его, имели слабость поверить, что поелику сей век миновался, то следственно и совсем исчез.

Притом должно сказать, что ежели таков есть Закон, долженствующий связывать и управлять людей; ежели сей есть единственный Светильник, который может, не наруша правды, совокупить их в единое тело: то несомненно, что отступая от него, не могут ничего ожидать, как токмо невежества и всех бедствий, которые неизбежны скитающимся в темноте.

О преданности к Государям

И так ежели следующее рассмотрение о Правлениях, принятых людьми, покажет в них безобразия; то можно заключить, что сии безобразия произошли и есть от того, что удален стал от них сей самый свет, и что основатели политических Тел не знали Начал их, или что преемники попустили испортиться оным.

Но прежде, нежели вступлю в сие важное исследование, должен я успокоить страшливые Правления, которые могут встревожиться моими мнениями, и опасаться, чтоб я, открыв их недостаточество, не уничтожил должного им почтения; и хотя на некоторых местах сей Книги показал я уже мое высокопочитание к особе Государей, равно как и к сану их; однако не неприлично здесь еще повторить сие уверение, дабы убедить всех моих читателей, что мир и устройство есть всегдашняя цель моих желаний; что я всем Подданным полагаю за непреложный долг повиноваться Начальникам, и что обвиняю без изъятия всякое непокорство и противление, поелику они прямо противны тем правилам, которые намерен я утвердить.

Не можно не поверить сему торжественному объявлению, ежели припомнить то, что я утверждал прежде о Законе, долженствующем здесь направлять человека во всех его поступках. Не показал ли я, что все непрерывные его страдания суть следствие ложного употребления воли его; что употребление сей воли учинилось ложным тогда, как человек оставил своего предводителя, и что, следственно, ежели поступит также безрассудно и ныне, то продолжит свои преступления и усугубит тем свои несчастия?

Я осуждаю всякое противление, даже и тогда, когда бы неправосудие Начальника и Правительства дошло до высшей степени, и когда бы ни который из них не сохранял ни малых следов основания властей своих; понеже сколь ни неправедно, сколь ни гнусно таковое Управление, но я уже показал, что не Подданный учредил себе Законы политические и Начальников, так не его дело и опровергать их.

Но надлежит показать сему причины подробнейшие: ежели зло находится токмо в образе управления, а Начальник сохранил в себе сию силу и сии неоспоримые права, которые предполагаем в нем яко плод подъятых им уже трудов и упражнений: то он имеет в себе все способности нужные, чтобы узнать недостаток Правления и его поправить; и так нет нужды Подданному касаться оного.

Если же есть недостаток и в Правлении и в Начальнике, Подданный же умел себя от оного предохранить исполнением той общей всем людям обязанности, чтоб никогда не удаляться от неизменяемого Закона, долженствующего путеводительствовать людям; то сей последний будет знать, как охранять себя от притеснений, не употребляя к тому насилия; или лучше сказать узнает, не есть ли сие от Высшей десницы посланное наказание; и тогда не осмелится ни роптать, ниже противоборствовать Правосудию.

Наконец, если находится недостаток и в Начальнике, и в Правительстве, и в Подданном, в таком случае не должно спрашивать у меня, что делать; ибо сие не будет уже государственное Правление, но разбойничество; а для разбойничеств нет Законов.

Бесполезно также было бы возвещать в таком неустройстве находящимся людям, что чем долее пребудут в нем, тем более навлекут на себя страданий и болезней; что польза истинного их блага не позволяет никогда неправду неправдою отражать, и что до тех пор будет они угнетаемы бедствиями, доколе не станут стараться покорить свою мысль и волю природному их правилу. Таковые увещания не найдут себе места в сем шумном смятении; ибо они суть глаголы разума, а Существо самовольствующее не рассуждает.

Да не противуполагают мне паки сей трудности в распознавании знаков, по котроым бы можно было каждому разбирать, в порядке ли находятся вещи, или нет, и когда надлежит действовать, или остановиться. Я довольно объяснил, что всякий человек от природы имеет верный способ узнавать законность своих действий; что оный необходимо нужен для твердого определения нравственности всего поведения его, и что следственно, когда недостает ему сей достоверности, то подвергается опасности при каждом своем шаге.

Из сего можно усмотреть, позволяю ли я человеку делать малейшую безрассудность, а тем паче употреблять какое-либо насилие и самовластие.

И так надеюсь, что сие мое признание может удостоверить Государей в безопасности принятых мною во основание положений; не найдут они в них ничего, кроме ненарушимой привязанности к их особе и глубочайшего почитания к священному их сану; найдут, что ежели б и были между ими похитители чуждые власти и тираны, то Подданные их не имеют никакого законного предлога учинить противу них малейшее покушение.

Об обязанностях Царей

Ежели станут когда читать сию книгу Владыки земные, то уповаю, не вздумают, чтоб я предписанием сей покорности к ним увеличивал как-нибудь их власть и самих их освобождал от сей обязанности, по которой они, как человеки, должны подвергнуть свои поступки правилу общему, которому должно бы было руководствовать всеми нами.

Напротив, ежели по силе токмо внутреннего предполагаемого вне их знания и верного наблюдения сего правила, должны они носить титулы Царей; то давать им право отступать от него есть благоприятствовать обману и оскорблять даже самое имя, для которого их чтим.

И так ежели подданный не имеет права отмщать учиненную ими несправедливость, то ем менее они имеют право делать несправедливость; ибо Государь и Подданный, как человеки, имеют тот же Закон; политическое их положение не изменяет в них естества мыслящих Существ; но на обоих прибавляет бремя, и ни который из них не может и не должен ничего сам собою делать.

Я почел за нужное прежде вступления в рассматривание Тел политических сделать сие предварительное объявление, и теперь могу, как думаю, спокойно следовать моему намерению; ибо сколь ни недостаточными окажутся Правления, но не можно уже будет подозревать меня, будто я хочу разорения их: ибо напротив, Все мое стремление и желание клонится к тому, дабы дать им восчувствовать те единственные средства, которые очевидно служат к их благу и совершенству.

О колебимости правлений

Во-первых, надобно думать, что большая часть Правлений не имели основанием того начала, которое я выше сего утвердил, то есть восстановления Государей в первобытный их свет; потому что все почти политические Тела, которые существовали на земле, Миновались.

Сие простое примечание не позволяет нам почти верить, чтоб они имели существенное основание, и чтоб Закон, на котором они основывались, был истинный; ибо как сей Закон, о котором я говорю, По естеству своему имеет силу живую и непобедимую; то все, что им было бы связано, должно бы быть нерушимо, доколе бы те, которые поставлены быть его исполнителями, не отступали от него.

И так, или он худо известен был при зачатии упомянутых Правлений, или по установлении их в последующее время пренебрежен; понеже в противном случае они бы еще стояли.

Да и подлинно сие не противоречит той идее, какую мы в себе имеем о постоянности содействий сего Закона, по тем понятиям, какие есть в человеке о истине, что есть, то не преходит, и пребывание есть для нас доказательство существенности вещей. И так ежели человеки привыкли почитать Правления преходящими и подверженными переменам, то для того, что поместили их в число всех тех человеческих установлений, которые, поелику основаны на их прихотях и на испорченном воображении, могут колебаться и уничтожены быть иною прихотью.

При всем том, не чувствуя своего противоречия, требовали они от нас уважения к таким установлениям, которых дряхлость и сами признают.

А посему не очевидно ли, что и в самом их ослеплении ощущали они Начало, и видели, что как ни недостаточны, как ни тленны общественные их Установления, однако изображали собою то, которому не должно бы иметь в себе ни одного из сих недостатков.

Сего довольно бы было к утверждению предложенного мною о Законе недвижном, долженствующим начальствовать во всяком составлении общества: но не смотря на врожденную всем нам о сем Законе идею, конечно не вдруг поверят моим доводам; ибо когда видим все, что Государства исчезают, то как бы очевидною истиною кажется, что не могут они быть долговечными, и трудно уже будет поверить, чтоб были такие, которые не прешли.

О непоколебимых правлениях

Однако ж сия есть одна из тех истин, которую я более всех могу утверждать; и не почитаю за излишнее уверить подобных мне, что есть Правления, которые стоят с тех пор, как человек есть на земле, и которые будут стоять до скончания времени; и сие говорю по тем же причинам, по которым я прежде утверждал, что здесь на земле всего были и будут Правления законные.

И так по правде выводил я, что ежели бы Тела политические, которые уже исчезли от лица земли, основаны были на истинном Начале, поныне были бы еще в силе; что существующие ныне всеконечно минуются, ежели не таковое начало имеют своим основанием; и что ежели от него удалились, то лучшее средство к поддержанию их паки приближиться к нему.

Чрез долговечность, которую, как я объявил, может иметь Правление, Разумею я долговечность временную; понеже они учреждены во времени. Но хотя б и должно было им скончаться вместе с вещами, однако насладились бы они полностию своего действия, когда бы проложили его до сего предела. Вот чего могли бы они надеяться, ежели б умели подкреплять себя своим Началом!

Не стану я приводить в довод сего тщеславия, с которым хвалятся Правления своею древностию, и стараются свое происхождение относить далее; не упомяну также и о предосторожнястях, ими предприемлемых к сохранению своему и долговечности, ниже о сих учреждениях, которые они непрестанно выдумывают с дальновиднейшими намерениями, и от которых не прежде, как чрез несколько веков, можно получать плоды: все сии дела суть тайные знаки собственного их удостоверения, что должно быть им долговечным.

И так, еще повторяю, когда видим, что погасает Государство, то можем безбоязненно увериться, что рождение его было не законное, или что Государи, преемно им управлявшие, не все старались следовать свету сего природного светильника, о котором мы им напоминаем, как о путеводителе, принадлежащем человеку и им.

Ради противной сему причины не время бы еще решить о нынешних Правлениях, когда бы мы к сей единственно точке устремили наши рассуждения; ибо пока видим, что они стоят, можем почитать их сообразными Началу, на котором бы должно быть им поставленным; а токмо разрушение их откроет недостаточество их.

Но есть другие стороны, с которых надлежит нам рассмотреть их, и которые помогут нам узнать их недостатки и неправильности.

О различии правлений

Второй недостаток принятых Правлений, которого не можем утаить, есть тот, что они разнятся друг от друга. Если бы истинное Начало составило их, то сие Начало, яко единое и непременяемое, повсюду бы являлось одинаким образом, и все Правления, произведенные им, были бы между собою подобны. Но как скоро видим в них разности, не можем уже допустить Единства в Началах их, и непременно должны быть некоторые из них незаконно установленные.

Оставляю сии местные разности, которые по обстоятельствам и по непрерывному вещей течению должны ежедневно рождаться в управлении. Понеже самый порядок управления должен быть учреждаем на Начале постановительном всеобщем; то не токмо допускаемые им по временам и местам разности не могут его поколебать, но паче откроют премудрость его и плодоносие.

И так я должен принять в рассуждение коренные токмо разности, касающиеся самого государственного постановления.

Из числа таковых суть разные образы Правления, из которых я представлю токмо два главные, для того что все прочие больше, или меньше к ним же относятся; то есть тот, в котором верховная власть в единой руке, и тот, в котором она во многих вдруг находится.

Ежели предположить, что один из сих двух родов правления сообразен Началу, то надобно думать, что другой противен ему; ибо не сходно с рассудком, чтобы они, будучи столь различны между собою, могли иметь то же основание и происхождение.

Следовательно, не могу я согласиться на сие вообще всеми принятое мнение, которое определяет образ правления по местоположению государства, по пространству и попрочим сего рода рассуждениям, на которых думают утвердить Законоположение, сходственнейшее каждому народу и каждой стране.

По сему правилу постановительное основание государства находилось бы в Причинах вспомогательных, или вторых; а сие совсем противоречит данному выше сего понятию о сей Причине, или о сем Начале постановительном. Ибо яко Началу должно ему господствовать над всем, и всем править. Поелику оно ясно все освещает, то может правда принаравливаться к помянутым мною обстоятельствам; но никогда не должно уступать им столько, чтобы даже изменить свою природу, и производить противоречущие содействия. Словом сказать, сие было бы возобновлять то заблуждение, которое мы уже обличили, когда рассуждали о Религии: то есть, сие было бы искать источника истинного Начала в действии и Законах вещей чувственных, которые напротив отдаляют его и обезображивают. И так еще подтверждаю, что из двух вышеупомянутых образов Правления неотменно должно быть одному недостаточному.

О правлении единого

Ежели б настояли на меня и непременно требовали, чтоб я решил, которому из них отдать предпочтение; то хотя мое намерение есть паче положить и утвердить Начала, нежели давать решения; однако не могу не признаться, что Правление единого без всякого прекословия есть естественнейшее и сходнейшее с истинными Законами, которые выше сего предложил я как существенно принадлежащие человеку.

В самом деле человек в самом себе и от светильника, сопутствующего ему, должен почерпать свои светы и свои знания: ежели сей человек есть Царь, то должности его, яко человека, Не пременяются, а токмо распространяются. И так и в сем высоком сане, обязан будучи тоже дело исправлять, должен всего и ожидать тех же вспоможений.

И так не должен в других членах своего государства искать себе путеводителей; но когда он муж, то будет уметь доволен быть сам собою. Все руки, которые необходимо должно употребит в Управлении, хотя они суть образ Начальника, каждая в своем отделении будет токмо споспешествовать ему, а отнюдь не наставлять его и просвещать; понеже мы признали в нем источник неограниченных властей, которые разливаются во все его Владение.

Следственно, когда можем вообразить, что один человек может вмещать в себе сии преимущества, то весьма бы бесполезно было многим человекам вместе бы начальствовать; потому что в таком положении один столько же может, сколько все прочие.

И так, какие б ни находились выгоды в Правлении многих, я не могу сего образа правления почитать за совершенный; ибо всегда в нем будет недостаток в излишестве; а по природной нам идее истинного Правления не должно быть в нем недостаткам.

При всем том хотя и отдаю преимущество единодержавному Правлению; однако тем не решу, что все имеющие сей образ суть истинны во всей точности Начала; ибо наконец и в самых единоначальных правлениях находятся еще бесконечные разности.

В некоторых Начальник не имеет почти никакой власти; в других имеет беспредельную; в некоторых держит средину между зависимостью и самовластием; нет ничего в них определенного, Ничего постоянного. И потому—то вероятно, что не все единоначальные Правления сим неизменяемым Законом, о котором говорим теперь, управляемы были, и следственно не всех их должны мы принять.

О соперничестве правлений

Но третья и сильнейшая причина, не допускающая нас что-либо сказать о законности всех общественных Установлений на Земле, как тех, в которых един, так и тех, в которых многие начальствуют, Есть сия, что все они вообще суть друг другу враги; но без сомнения сия враждая не имела бы места, ежели бы то же Начало предводительствовало в составлении их общетечение. Ибо как цель сего Начала есть порядок, Как общий, так и частный; то все Учреждения, при которых бы оно начальствовало, имели бы ту же цель; а сия цель не только бы не состояла в угнетении друг друга, но паче в том, чтобы подкреплять друг друга противу природного и общего порока, который непрестанно готовит им разрушение.

Следственно, когда вижу, что они обращают силы свои друг против друга, и столь грубым образом отдаляются от своей цели; то необходимо должен подумать, что в числе сих Правлений нельзя не быть неправильным и порочным.

О праве войны

Знаю, что Политики напрягают все силы, чтобы прикрыть сие безобразие. Они почитают Установления общественные, якобы на подобие творений Натуры учрежденные; потом забыв, что список, а паче в их руках, не может никогда быть равен подлинник, прикладывают и приписывают сим подделанным Телам такую же жизнь, такую же способность и такую же мощь, какою снабдены телесные Существа Натуры; наделяют их такою ж деятельностью, такою ж силою и таким же правом сохранять себя, а следственно и отражать равным образом нападения и воевать противу врагов.

Вот чем оправдывают они брань между Народами, и множественность Законов, учрежденных ради безопасности Государств, как внешней, так и внутренней.

Но Законодатели сами не могут утаить слабости и недостаточества средств, употребляемых ими для удержания сих прав и для охранения политических Тел; видят они ясно, что ежели бы Начало действующее, которое предполагают в своем Творении, было живое, оно бы одушевляло без насилия и охраняло бы без разорения, подобно действующему Началу натуральных Тел.

Об истинных врагах Человека

Но как скоро совсем противное сему бывает, как скоро какие-нибудь Законы Правлений не имеют иной силы, как токмо уничтожать, а не сотворяют ничего; то начальник не находит уже истинного могущества в употребляемом им орудии, и не может не признаться внутренно, чтоб Начало, которое побудило сделать Закон свой, не обмануло его.

А посему спрашиваю: какое же может быть сие заблуждение, как не то, что он сам себя обманул, касательно того рода сражения, которое предлежало ему; что имел слабость вздумать, будто враги его были человеки и составляли политические Тела; что следственно противу сих Тел должно было ему обратить все свои силы и всю неутомимость? А как сия идея есть пагубнейшее следствие тьмы, в которой человек погружен, то не удивительно, что и права, по ее побуждению учрежденные, равномерно ложны, и что потому не могут ничего произвести.

Да не покажется кому странным, что я объявляю, что человек не может иметь истинными своими врагами человеков же, И что по силе Закона естества его воистину нечего ему от них опасаться; ибо в самом деле, поелику признано уже, что люди сами собою не могут учиниться Высшими друг над другом, и все находятся в той же немощи и в том же лишении: то без сомнения, в таковом будучи состоянии, не имеют никакого существенного преимущества над подобными себе; а если и покусятся употребить противу него телесные, какие в них есть, преимущества, как то, проворство, увертливость, или силу; то тот, на кого они нападут, конечно не упустит предохранить себя, когда предастся руководству Закона первого и всеобщего, которого я каждую минуту представлял в сем Сочинении, яко путеводителя, необходимо нужного человеку.

Но ежели напротив, по силе способностей сего же самого Закона и по силе власти Начала, предписавшего оный, нашел бы человек действительно Высших; то как имеющие сие могущество не употребили бы оного иначе, как для его собственного блага и истинного счастия; явствует, что нечего ему бояться их, и не справедливо было бы с его стороны почитать их за врагов своих.

О трех недостатках правлений

И так человек бывает боязливым с подобными себе от немощи и невежества; от того, что худо понял цель происхождения своего и конец звания своего на Земле; и когда есть, как уже нами и замечено, между разными Правлениями ревнивость и любостяжетальное враждование, то мы должны думать, что также сего заблужедния не иной какой источник и не иное Начало; и что следственно свет, начальствовавший при зачатии их общежительства, не имеет всех прав, какие должен бы иметь на нашу к нему доверенность, если бы был таков чист, каков бы должен быть.

Кроме недостатков правоправления, о которых будем после говорить, заметим здесь в Правительствах, рассматривая их самих в себе и во взаимных их отношениях, три существенные недостатка, а именно: колебимость, разнообразие и ненависть, которые в них ясно видимы: по сему единому имел бы я право уверить, что сии общежительства составлены человеческою рукою, и без помощи высшего Закона, долженствовавшего дать им постановительное утверждение; а как сие утверждение пренебреженно, то Правления, которые все им только и могут держаться, ниспали от первого своего состояния.

Но как я поставил себе Закон не решить ни о котором Правлении, то и здесь удержусь еще давать мое мнение, а паче для того, что всякое из сих Правлений может сыскать доводы, дабы защититься от обвинения. Ежели прешедшие державы были ложны, то существующие могут быть не таковы; хотя также и между сими последними усмотрел я во всем почти разность, из чего и заключил, что неотменно есть между ними и худые; однако не одобрил, да и то вообще, токмо Правление многих. И так правление единой особы не подлежит к сему моему мнению.

Наконец, ежели между Правлениями единоначальными нашел я весьма приметную ненависть, или, благопристойнее сказать, соперничество во сем; то каждое из них может противуответствовать, что оно хранит те существенные права, которые должны начальствовать во всяком обществе, и потому за долг почитает остерегаться прочих Государств.

Все сии купно причины всегда будут удерживать меня от того, чтобы дать мое мнение о каком-либо из нынешних Политических Тел; но как при том имею я намерение дать им способ судить самих себя, то представляю им другие примечания, которые помогут им рассуждать о том, что они суть и что должны бы быть.

Теперь обращу мой взор на их правоправление; ибо чтоб державствование было сообразно истинному Началу, то надлежит правоправлению быть предводиму Законами верными, предписанными истинным Правосудием; если же оно неправедно и лживо, то державы, употеребляющие его, должны выводить свои заключения, законное ли было Начало и побудительная причина, которым одолжены они своим рождением.

О праве народном

Правоправлению политических Тел подлежит распоряжать две главные вещи: во-первых, права государственные и каждого из членов, что и составляет Право народное и гражданское Правосудие; во-вторых, его дело печься о безопасности общества как вообще, так и частно; сюда принадлежит Война, Полиция и Уголовный Суд. И как каждая из сих ветвей имеет свои Законы, то, дабы удостовериться нам о их правдивости, надлежит рассмотреть, проистекают ли сии Законы прямо от истинного Начала, или они учреждены человеком только одним и притом лишенным своего путеводца. Начнем с народного Права.

Я рассмотрю одну только статью из него; понеже она одна довольно покажет, в каком мраке еще погружена сия часть Правоправления, а именно, о чинимых часто Государями променах разных частей Государств своих по их сходствам.

Об изменениях и узурпациях

Спрашиваю здесь: когда подданный присягнул, или почитается присягнувшим в верности Государю; то Государь имеет ли право освободить его от присяги, какие бы ни произошли из того выгоды для Государства? Обычай Государей не требовать согласия жителей меняемых стран не доказывает ли, что прежняя присяга не была свободная, и что и новая такова же будет? Сей поступок может ли быть когда-нибудь сходствен с теми понятиями, которые хотят нам дать сами Законодатели о Правлении законном?

В том Правлении, которого Истину и нерушимое существование я возвестил, сии промены также в употреблении; в принятых Правлениях чинимые суть токмо изображение оных; потому что человек не может ничего изобретать: но производства оных суть отменны, и происходят от таких побудительных причин, которые учиняют праведными все о том приговоры, то есть, что промен здесь свободной и добровольной с обеих сторон, люди не почитаются привязанными к земле и как бы составляющими часть Владения; словом, сущность их не смешивается с сущностию временных владений.

О законе гражданском

Не смею говорить о тех славных насильственных завладениях, по которым разные Правления думают приобретать право собственности на Народов миролюбивых и неизвестных, или и на соседственные и беззащитные страны, единственно потому, что являют противу них свою силу и свое любостяжание. Правда, что как все деется во вселенной чрез противудействие, то Правосудие часто попускало Народам вооружася для назания Народов виновных; однако служа взаимно исполнителями его мщения, они тем усугубляли свои собственные вины и свою нечистоту; и сии ужасные опутсошения, которых столь многие страшные примеры мы имеем перед глазами, может быть менее были пагубны тем, которые были их жертвами, нежели виновникам оных. Приступим к рассмотрению гражданского Закона.

Я предполагаю, что все права собственности уже утверждены; предполагаю, что раздел земли между людьми законным образом сделан так, как в начале мог быть сделан чрез те средства, которые невежество почло бы ныне мечтательными. В таком положении, когда любостяжание, неверность и самая сомнительность произведут споры, кто может решить их? Кто может охранить права, угрожаемые неправдою, и восстановить потерянные? Кто может исследовать течение поколенных наследств и перемен от начального раздела даже до времени происшедшего спора? Но как же отвратить толикие затруднения, не имея очевидного познания о законности сих прав, и не будучи в состоянии безошибочно назначить подлинного владельца? Как судить без сей достоверности, и как дерзнуть на решение без твердого удостоверения, что приговор не хищению благоприятствует?

О предписании срока

Никто не может отрицать, что сия неизвестность есть как бы всеобщая; из чего смело можем заключить, что гражданское Правосудие бывает часто неблагоразумно в своих решениях.

Но есть случай, где оно еще виновнее бывает и явно показывает свою дерзость, то есть, когда в крайнем недоумении, в которое часто впадает, Как распознать происхождение разных прав и разных собственностей, определяет предел своим исследованиям, назнача время, по истечении которого всякое бесспорное владение учиняется законным; что и называет оно предписанным сроком; ибо спрашиваю я: в случае, когда владение неправедно приобретено, может ли какое время загладить несправедливость?

Из сего явствует, что гражданский Закон в сем случае сам собою действует; явствует, что он сам сотворяет Правосудие, когда должно бы ему быть токмо исполнителем его, и что чрез то повторяет всеобщее заблуждение, чрез которое человек всегда смешивает вещи с Началом их.

Может быть, довольно бы было и сего одного примера в рассуждении гражданского Правосудия, хотя могло бы оно представить мне многие другие, которые разным образом свидетельствовали бы противу его, как то: сии разнствия, сии противоречия, которым оно подвержено при всяком шаге, и которые принуждают его в премногих случаях отрекаться от себя.

О прелюбодеянии

Прибавлю к сему еще то, что есть один случай, где оно совсем открывает свое неразумие и ослепление, и где начальное основание Правосудия, которому надлежало бы всегда направлять течение его, нарушается гораздо более, нежели в опрометчивых его приговорах о простых владениях. Сей случай есть: когда оно ради иных причин, а не ради прелюбодеяния, определяет развод особам, сочетанным браком. В самой вещи, прелюбодеяние есть единственная причина, по которой могут быть законно разведены супруги; ибо оно прямо противоположно союзу, и сим единственно союз уже и есть разорван: ибо на сем соединении безучастном он и был основан. И так когда гражданский Закон последует другим рассуждениям, тогда несомнительно возвещает, что он не имеет первой идеи сего обязательства.

И так не могу не признаться, что течение гражданского Закона весьма недостаточно, как в том, что касается до особы членов общества, так и в том, что касается до всех их прав собственности: и сие удерживает меня почитать сей Закон сообразным тому Началу, которое долженствовало бы управлять заведением общежительства и принуждает меня признать руку человека вместо той высшей и просвещенной руки, которая бы долженствовала вместо оной все делать.

Сего довольно о первой части Правоправления политических Тел; но прежде, нежели приступлю ко второй, за приличное нахожу сказать здесь одно слово о Прелюбодеянии, которое мы признали единою законною причиною к разрушению брачных Союзов.

Прелюбодеяние есть преступление первого человека, хотя прежде, нежели он учинил его, не было жен. С тех пор, как они есть, камень претыкания, приведший человека к беззаконию, всегда существует, и сверх того люди подвержены стали Прелюбодеянию плоти так что сие последнее Прелюбодеяние не имеет места, когда не предшествует ему первое.

Предлагаемое мною ощутительное будет, когда представим себе, что первое прелюбодеяние произошло от того, что человек отступил от предписанного ему Закона, и последовал совсем противному: Прелюбодеяние же телесное совершенно то же самое повторяет; понеже, как супружество может быть управляемо чистым законом, то оно не долженствует быть дело рук человека, Равно как прочие его дела; понеже как человек сей не должен сам собою заключать союза, то не имеет права разорвать оный; понеже наконец, Предаваться Прелюбодеянию, Есть самовластно отвергать волю Причины всеобщей временной, которая почитается заключившею обязательство, и послушаться такой воли, которой она не одобрила. И так, поелику воля человека всегда предшествует деяниям его, то не может он забыть себя в телесных делах своих без того, чтоб не забыть себя прежде в своем хотении; почему, вдаваясь ныне Прелюбодеянию плотскому, он соделывает вместо одного два беззакония.

Ежели читающий сие одарен разумением, легко может распознать в плотском Прелюбодеянии некоторые яснейшие знаки Прелюбодеяния, содеянного человеком прежде его покорения Закону Стихий. Но сколько желаю, чтобы всяк достиг сего разумения, столько обязанности мои запрещают мне давать малейшее о сем объяснение; сверх того, для моего собственного блага желаю лучше стыдиться беззакония человеческого, нежели говорить об оном.

Скажу только то, что ежели есть люди, которым прелюбодеяние кажется быть ни добро, ни зло, то конечно тем, кои дошли до ослепления Материалистов. Ибо в самой вещи, когда бы человек имел одни чувства, то не было бы для него прелюбодеяния; поелику Закон чувств не есть непреложный, но относительный; то для них должно быть все равно. А как сверх чувств есть в нем способность, долженствующая размерять и деяния чувств; способность, которая является даже в выборе и вкусе, которыми он подслащивает свои развратные утехи: то явствует, может ли человек по доброй совести уверять себя, будто таковые дела ни худы, ни добры.

И так не только не приму я сего развратного мнения, но все мои силы буду напрягать к опровержению его. Возвещу явственно, что первое Прелюбодеяние было причиною лишения и невежества, в которых человек еще погружен; и что сим-то состояние света и сияния пременилось в состояние тьмы и бесчестия.

Второе Прелюбодеяние, сверх того, что усугубляет суровость первого приговора, подвергает временно человека несказанным неустройствам, жесточайшим мукам и злосчастиям, которых главного источника часто не ведает он и ни мало не опдозревает, что оный столь близок к нему; при всем том однако могут они быть от множества и других причин.

В оном же телесном Прелюбодеянии человек легко может сделать себе понятие о тех несчастиях, которые уготовляет он плоду своих беззаконий, когда рассудит, что сия временная всеобщая Причина, или сия вышняя вол, не присутствует в составлениях, не одобренных ею, а еще менее в тех, которые осуждены от нее; что ежели присутствие ее необходимо нужно всякому бытию, существующему во времени, чувственному ли, разумному ли; то человек лишает потомство свое ее подпоры, когда рождает по незаконному изволению; и что следственно подвергает он сие потомство неизреченным страданиям и ужасному погублению всех способностей Существа его.

О безобразных поколениях людей

Також в первоначальных различных Прелюбодеяниях люди жадные к познаниям обретут изъяснение о всех выродках Народов, о всех Племенах, которых род столь странного сложения; равно как и о всех уродливых порождениях и неприятного цвету, Коими населена Земля, и которым тщетно Примечатели стараются сыскать место в чине правильных творений Натуры.

Да не представляют мне сих выдуманных красот, которые суть плод привычки, чтимых в разных странах; их судии суть чувства, а чувства могут привыкнуть ко всему. Есть, без всякого сомнения, определенные для человеческого племени правильность, неподвижная и независящая от условия и выдумки народов; ибо тело человеческое устроено по числу. Есть также Закон и цвету его, и сей закон довольно ясно нам показан чрез расположение порядок Стихий в составе всех тел, где соль всегда усматривается на поверхности. И для сего-то разности, от климатов и от образа жизни происходящие, как в виде, так и во цвете тела, не опровергают утвержденного нами начального положения; ибо правильность всего стана человеческого не состоит во взаимной равности величины людей, но в правильном размере частей их.

О стыдливости

Равномерно, хотя и есть оттенки в истинном цвете их, однако есть уставленная степень, коея прейти никогда не могут; ибо Стихии не могут переменять места своего без какого-нибудь действия, противного природному их действию.

И так смело припишем распутству Предков народных все сии телесные знаки, которые суть явные показатели первородного осквернения; отнесем к тому же источнику и загрубелость, в которой целые Народы так заматерели, что потеряли все чувствование стыдливости и срама, и что не токмо прелюбодейство не почитается у них запрещенным, но даже столь мало срамляются они наготы тела, что между некоторыми из них дело Зарождения телесного учинилося всенародным и к религии принадлежащим обрядом. Основывающие на сих примечаниях свое заключение, что будто чувствование стыда не есть природное людям, не приметили того, что примеры их взяты от Народов уродливых; не усмотрел иронии, что чем менее в котором народе видно знаков стыдливости и целомудрия, тем более он предан чувственному житию, и тем менее знает наслаждаться и действовать своими разумными способностями, так что почти не разнствует от скотов, разве некоторыми остатками Законов, дошедших до него преданием, которые наблюдает только по навыку и подражанию.

Когда же Примечатели напротив того вздумали взять свои примеры от благоучрежденных обществ, в которых уважение брачного союза и стыдливость суть почти плоды воспитания, то еще обманулись в своих рассуждениях: ибо сии общества не научают человека правам истинной природы его, а дополняют сей недостаток наставлениями и чувствованиями подделанными, которые по времени, месту и образу жизни изменяются; почему, ежели у сих благоучрежденных обществ отнять принятую наружность благопристойности, или привязанность, больше, или меньше твердую к правилам воспитания, то и в них может быть найдется в самой вещи не более стыдливости, как и в самых грубых Народах: однако сим никогда ничего не докажется противу истинного Закона человека; понеже в обоих примерах упоминаемые народы равно от оного удалились, одни по недостатку научения, а другие по развратности, так что ни тот, ни другой не находится в своем естественном состоянии.

О двух естественных законах

И так, для разрешения сей трудности надлежало бы обратить взор к сему естественному состоянию человека; тогда видно было бы, что образ тела, будучи весьма несходствен с разумным человеком, представляет ему весьма уничитежительное зрелище; и что если бы человек знал Начало сего образа, не мог бы взирать на него без стыда, хотя однако не все члены тела, из которых каждый имеет свою цель и свое употребление, удобны вселить в него одинакий ужас. Видимо было бы тогда, говорю, что сей человек при едином помышлении о прелюбодействе вострепетал бы; потому что сим возбудилось бы страшное и горестное воспоминание о том первом прелюбодеянии, от которого проистекли все его несчастия. Но как примечателям рассматривать человека в его Начале? Они не знают, какое приписать ему: какую же доверенность можем иметь к их мнениям?

И так не забудем никогда, что все безобразия и все пороки, которые видим у разных Народов как в теле, так и в мыслящем существе их, происходят от того, что предки их не следовали своему естественному Закону, или что сами оные народы удалились от оного; да не возомнят материалисты, услав, что я говорю здесь о естественном Законе человека, будто я согласен с ними: согласен я с ними в том, чтоб он следовал своему естественному Закону; но мы разнствуем в том, что они хотят, чтоб он следовал естественному Закону скота; а я хочу, чтоб он следовал тому, который отличает его от скота, то есть тому, который освещает и подкрепляет все стопы его; словом, тому Закону, который проистекает от света самой Истины.

О двух прелюбодеяниях

Не забудем, повторяю, что второе преступление человека, или телесное прелюбодеяние, ведет свое начало от первого прелюбодеяния, или от прелюбодеяния воли, коею он в деле своем последовал поврежденному Закону, вместо того Закона чистого, который на него возложен был. Ибо, когда человек может ныне соделать прелюбодеяние с женою, тем паче может еще, как и в начале, учинить оное без жены, то есть прелюбодеяние умственное; потому что воля человеческая, после первой Причины временной, сильнее всего во времени, и потому что она и тогда, когда нечиста и беззаконна, имеет могущества подобно Началу, учинившемуся злым.

Пусть же всяк рассмотрит после сего, должно ли человеку, который находит себя виновником всех вышеупомянутых устройств, быть когда в благополучии и тишине; и может ли он утаить сам от себя, что он обязан Правосудию вящею еще данию, нежели несчастное его потомство?

Те, которые мнят все сие зло исправить, поставляя ни во что следствия своих беззаконий, никак не могут чистосердечно утверждать сие развратное мнение; напротив, нельзя им сомневаться, что чрез сие обращают они всю казнь на себя, когда могло бы оную разделять с ними потомство их. Сверх того они тем распространяют меру сей казни; понеже чрез сие беззаконное дейние, соединенное притом с телесным и умственным прелюбодеянием, из всех Законов, составляющих сущность человека, ни один не останется ненарушенным.

Не могу я, не нарушая скромности, говорить о сем более; глубокие Истины не всякому зрению сходны: но хотя и не объявляю людям первой Причины всех Законов Премудрости, тем не менее они обязаны исполнить их, понеже они чувственные; а человек все чувственное может познавать. Сверх сего, хотя Рождение и приемлется между людьми за таинство, но тем не менее истинно то, что в человеке есть Закон и порядок оного, неизвестный скоты, и что права, соединенные с оным, суть наилучшие свидетели великости его, равно как и суть источник осуждения его и бедствия.

О правлении уголовном

Оставим читателей наших размышлять о сем, и приступим ко второй части Правоправления гражданского, то есть, которая бдит над внешнею и внутреннею безопасностию государства.

Мы видели уже, что сия вторая часть имеет два рода дел, и потому два же рода и Законов: первые, касающиеся до внешней безопасности, составляют Законы войны и политические права народов. НО как показал я, что самое основание жития народов и привычка их почитать друг друга врагами, суть лживы; то не могу я положиться и на Законы их, которые они на сей конец себе составили.

Легко со мною согласится, кто рассмотрит непрестанные сомнительства, в которых блуждают Политики, желающие обрести между человеческими вещами твердое основание своим Установлениям. Поелику не ведают они иного начала Правлений, кроме силы, или условия; поелику к тому только и стремятся, чтобы обойтись без единственной их подпоры; поелику желают они отверсть, а упрямо однако отметают употребление единственного ключа, который может доставить им желаемое: то изыскания их и остаются совершенно бесплодны. И сего ради не распространюсь о сем далее того, как что сказано уже мною.

О праве наказания

И так на Законы второго роду, или на те, которые занимаются внутреннею безопасностию государства, обращаю мои примечания, то есть на часть Правоправления, относящуюся ко Благочинию и к уголовным Законам. Оба отделения с соединяю во едино; потому что, не смотря на различность их видов, оба они имеют целию удержание благоустройства и наказание законопреступлений; почему как то, так и другое одинакое имеют происхождение, и равно проистекают от права наказания.

Но в рассматривании сем расположение мое будет то же, какое было и во всем сочинении: везде я буду искать, сходны ли вещи с их Началом, дабы всяк из того выводил следствия, и научался бы паче сам собою, нежели бы следовал моим рассуждениям.

И так, во-первых, рассмотрю, в чьих руках преимущественно долженствует быть право наказания; и потом, Как обладающий сим правом законным образом употреблять его должен; ибо без всех сих объяснений принимать в руку меч была бы наглость; потому что мог бы он пасть на неповинного, Равно как и на виноватого: да хотя бы и не было опасения со стороны сего неудобства, и хотя бы возможно то было, чтоб удары его отяготели токмо на преступников; то всегда бы оставалось то в неизвестности, имеет ли он право делать таковые удары.

Когда есть Начало высшее, единственное и всегда и везде благое, как то я всеми силами и старался доселе доказывать; когда есть Начало злое, которого бытие также я доказал, которое силится непрестанно противляться действию доброго Начала: то сие уже как бы неизбежно, чтобы в сем умственном отделении вещей не быть преступлениям.

А как Правосудие есть существенная принадлежность сего доброго Начала, то преступления не могут ни единый минуты сносить присутствия его, и наказание следует за ними столь же скоро, как и непременно; что и доказывает совершенную необходимость наказания в сем добром Начале.

Человек в первобытном своем происхождении физически испытал сию Истину, и был торжественно оболчен властию наказывать; в чем и состояло его подобие с Началом его: и по силе сего же подобия Правосудие его было верно и безошибочно; права его были существенны и ясно видимы, и никогда бы не изменились, если бы захотел он соблюдать их: тогда-то, говорю, имел он воистину право на жизнь и смерть злодеев Области его.

Но вспомним, что власть сию мог он простирать не на подобных себе, ради того, что в Стране, тогда им обитаемой, нельзя было быть Подданным между подобными существами.

О праве жизни и смерти

Когда же, совлеченный сего славного состояния, повержен был в состояние натуры, от которого произошло состояние общежительства, и скоро потом и состояние повреждения; тогда стал он быть в новом союзе вещей, где угрожали ему, и он должен был наказывать новые преступления. Но как и в теперешнем состоянии никакой человек не может праведно присвоить власть над подобными себе, когда собственными силами не возвратил себе потерянных способностей: так равным образом, какая бы ни была сия власть, не может она открыть ему в нем самом права наказывать телесно подобных ему; ибо сего права живота и смерти телесной не имел он над Подданными, покоренными Владычеству его и во время славы своей.

Ежели бы сие могло быть, то надлежало бы падением его расшириться державе его, а ему приобресть новых Подданных. Но не токмо не умножил он числа их, напротив видим, что потерял власть свою и над древними; видим также, что сей единый вид превосходства над подобными себе может он приобрести, что может возвращать на путь, когда они заблуждают удерживать, когда вдаются беззаконию, или паче поддерживать их, приближая их своим примером и добродетелями к тому состоянию, которым они более не наслаждаются; но не может сам собою принять над ними господствования, которое природа их отвергает.

Источник права наказания

И так тщетно было бы искать ныне в нем принадлежностей Законодателя и Судии. Однако по Законам Истины ничто не должно оставаться без наказания, и сие уже неизбежно, чтобы Правосудие везде разливалось с наиточнейшею строгостию как в чувственном, так и в умственном состоянии. Когда же человек падением своим не только не приобрел новых прав, но и те, которые имел, утратил: то неотменно надлежит искать инде тех прав, которые нужны для поведения его в общежительном состоянии, к коему он ныне привязан.

Но где лучше можем их обрести, как не в сей самой Причине временной и физической, которая заступила место человека по повелению первого Начала? Не она ли в самом деле вступила в тот сан, которого лишился человек своею виною? Не ее ли звание и дело есть не допускать врага оставаться владыкою той Державы, из которой изгнан человек? Словом, не она ли поставлена во светило человеку, да освещает все стопы его?

И так чрез нее единую долженствует ныне производиться и то дело, которое древле имел человек, и то, которое сам на себя возложил, когда пришел населять место, не для него созданное.

Вот что единственно может объяснить и оправдать все течение человеческих уголовных Законов. От общежительства, в котором он по необходимости живет, и к которому он определен, рождаются беззакония; не имеет он в себе ни права, ни силы истреблять оные; и так надлежит необходимо вместо его другой какой причине исправлять сие, ибо права Правосудия непреложны.

Однако, как сия Причина есть выше чувственных вещей, хотя ими правит и начальствует над ними; а наказания человека в обществе должны быть чувственные, каковы суть и самые беззакония: то потребны ей средства чувственные же для возвещения ее приговоров, равно как и для исполнения судов ее.

К сему делу употребляет она глас человека, когда однако учинится он того достойным; ему поручает она возвещать Правду подобным ему, и принуждать их хранить оную. И так не токмо человек по сущности его не есть Владетель меча, мстителя беззаконий; но самое звание его показывает, что сие право наказания находится в иной деснице, коея должен он быть токмо орудием.

Здесь видно, сколь великие преимущества приобрел бы Судия, который бы удостоился быть воистину органом сей Причины разумной, Временной, всеобщей; в ней нашел бы он неложный свет, при помощи которого различал бы неошибочно невинного с виноватым, а чрез то мог бы избыть несправедливостей; надежен был бы его размер наказания с преступлениями, и не падал бы сам он в преступление, стараясь истреблять оное в других людях.

Сие бесценное преимущество хотя и не известно людям вообще, не представляет однако в себе ничего странного, или превосходного пред всеми прочими преимуществами, которых удобопричастным быть человека доселе я показывал; все они происходят от способностей сей Причины действующей и разумной, определенной установить порядок во вселенной между всеми Существами двух натур; и ежели человек посредством ее может удостовериться в необходимости и истине своей Религии и богопочитания; ежели может приобрести неоспоримые права, возвещающие его и законно поставляющие выше подобных ему: то, без сомнения, может он надеяться таких же вспоможений и в безошибочном отправлении правосудия гражданского, или уголовного, в обществе, врученном его попечению.

Впрочем все, что я доказывал, изображено и показано в обыкновенном судопроизводстве уголовных дел. Судья не почитается ли как бы забывшим себя, чтоб быть токмо простым делателем и органом Закона? Сей Закон, хотя и человеческий, не есть ли священ для него? Не употребляет ли он всех известных ему средств к тому, чтоб поведение и Приговоры его были беспорочны и чисты, и чтоб, елико Закон позволяет, соразмерять наказание с преступлением; или лучше сказать, не Закон ли самый чаще бывает мерилом оного: и когда Судия соблюдает его, не уверяет ли себя тогда, что он поступил по Правосудию?

О свидетелях

И так сам человек уверил бы нас в точном существовании сего Начала, когда бы мы и не имели другого твердейшего о сем удостоверения.

Но притом еще явственнее видим, что Правосудие уголовное, употребляемое между Народами, в самой вещи есть образ Правосудия, принадлежащего тому Началу, о котором говорим; и что когда оно не на сем Начале утверждается, тогда шествует во мраке равно со всеми прочими установлениями человеческими; от чего последует цепь ужасных несправедливостей и точных смертоубийств.

В самом деле сия обязанность, возлагаемая на Судию, забыть себя самого и собственное свидетельство, а слушать только гласа свидетелей, возвещает поистине, что существуют свидетели, которые не лгут, и что по их-то свидетельствам должен он учреждать свой суд. Но как сии свидетели также должны быть таковы, чтобы нельзя было их подкупить; то очевидно уже, что Закон неправедно ищет их между людьми, которых невежества и неправды не может не опасаться; потому что в сем случае явно подвергает опасности принять ложь за довод, и сделаться совсем виноватым; ибо Судия ради надежного и правдивого токмо свидетеля должен забыть себя и преобразиться в простое орудие; понеже наконец закон лживый, на котором чаял он утвердиться, никогда не снимет на себя заблуждений его и преступлений.

О власти человеческой

Чего ради и сам Судия важнейшею себе должностию поставляет стараться разыскивать правду в Свидетельстве: но как же может иметь в том успех без помощи сего света, которого ему, яко человеку, назначаю быть единственным предводителем и неразулчным спутником?

И так не будет ли то великой недостаток в уголовных Законах, когда не сей светильник предводительствует ими; и сей недостаток не приводит ли Судию к величайшим злоупотреблениям? Но рассмотрим те, которые происходят от самой власти, которую Закон человеческий себе присвояет.

Когда человеки сказали, что Закон политический принимает на себя отмщать за частных людей, которым тогда запрещает самим собою чинить взыскание: то без всякого сомнения чрез сие дали ему такие преимущества, которые никогда не могут ему принадлежать, доколе будет он оставлен самому себе.

Согласен я однако в том, что сей Закон политический, который некоторым образом может размерять свои удары, содержит в себе некоторое преимущество в том, что мщение его не всегда будет неограниченное, каковым быть может мщение нераздельных.

Но во-первых, может он обмануться в виноватых, а человек не так легко обманывается в собственном своем противнике.

Во-вторых, ежели сие личное мщение, хотя и позволительное в таком случае, когда бы человек одарен был токмо чувственною природою, есть совсем чуждо разумной его природе; ежели сия разумная природа не токмо никогда не имела права телесно наказывать, но еще и совсем ныне лишена всякой власти и никоим образом не может отправлять Правосудия, доколе не возвратит первобытного своего состояния: то без сомнения тот Закон политический, который не будет предводительствуем иным каким светом, будет делать те же несправедливости, под другим только именем.

Ибо, когда человек вредит мне, чем бы то ни было, он виноват по Законам всякого правосудия: когда я сам собою ударю его, пролью кровь, или убью его, я преступаю равно с ним Законы истинной моей природы и Законы Причины разумной и физической, которая долженствовала быть моею путеводительницею. Когда же Закон политический единый заступит мое место для наказания врага моего, то он заступит место человека, повинного в крови.

Тщетно будет возражение, что каждый гражданин по силе общественного договора подвергнул себя, в случае законопреступления, наказаниям, присуждаемым разными Законами уголовными; ибо ежели люди не могли законно учредить политических Тел на едином своем условии, как то выше доказано; то гражданин не может вручить согражданам своим права наказывать себя, понеже истинная природа не дала ему оного, и понеже договор, мнимо учиненный с ними, не может распространить сущности, составляющей человека.

Скажу, может быть, что сие действие мщения политического не почитается произведенным от человека, но от Законы: я ответствую, что сей политический Закон, лишенный своего светильника, есть не иное что, как простая воля человеческая, которой и самое единодушное согласие не прибавляет власти. А посему, когда действовать насилием и по собственной воле есть беззаконие для человека; когда проливать кровь есть беззаконие же для него: то единогласное изволение всех людей, живущих на земле, никогда не может оного загладить.

Чтобы избегнуть сего камня претыкания, Политики чаяли обрести наилучший способ, представив виновного яко изменника, а посему и яко врага всего общественного Тела: тако поставя его в военное состояние, мнят, что смерть его есть законная; понеже как политические Тела, по их мнению, составлены по образу человека, то подобно ему они должны печься о своем сохранении. И так, по силе сих правил, верховная власть имеет право обращать все свои силы противу злодеев государства, умышляющих зло на него, или на его членов.

Но во-первых, нетрудно приметить недостаток такового сравнения. Когда разобрать, что в сражении человека с человеком действительно человек сражается: напротив того о войне между народами нельзя сказать, что Правления сражаются, поколику они суть нравственные существа, коих действие Физическое есть воображательное.

Во-вторых, кроме того, что война между Народами, как я уже показал, не занимается истинным свои делом, самая цель ее не есть истреблять людей, но только не допускать их вредить: никогда не должно на войне убивать неприятеля, как токмо в случае невозможности покорить его; и между Воинами всегда славнее победить Народ, нежели истребить.

Но превосходство силы целого Государства противу одного виноватого столь очевидно, что и право и слава умертвить его почти в ничто обращаются.

Сверх того, сие мнимое право не сходно ни в чем с правом войны; потому что в сей каждый солдат в опасности и смерть каждого неприятеля сомнительна; напротив того, казнь сопровождается весьма неравным с обеих сторон ополчением. Сто человек вооружаются, собираются вместе и равнодушно идут на истребление одного из подобных себе, которому даже не позволяют употребления сил его; да и при всем том хотеть, чтоб простая власть человеческая была законною, та власть, которая ежедневно может быть обманута, та, которая столь часто делает неправедные приговоры, та, которую наконец развратная воля может превратить в орудие злодейского убийства.

Нет! без сомнения есть в человеке иные правила: ежели некогда бывает он органом высшего Закона, дабы провозглашать вещания его и дабы располагать жизнию человеков, то сие чинит он по праву почтенному для того, и которое может купно научить его шествовать по правде и справедливости.

Желает ли кто еще лучше судить о его нынешней непричастности помянутого права, то пусть помыслит токмо о древних правах его. Во время славы его имел он полное право на жизнь и смерть бестелесную; понеже, наслаждаясь тогда самою жизнию, мог он по изволению сообщать ее своим подданным, или отнимать ее у них, когда благоразумие его находило сие нужным; и как они присутствием его токмо и могли жить, то имел он силу, единственно отлучась от них, умертвить их.

Ныне имеет он токмо искры сей первой жизни; да и не в пользу древних своих подданных, но только в пользу подобных себе может употреблять их.

Что касается до сего права живота и смерти телесной, о котором теперь говори, то можем удостоверить, что оно еще менее принадлежит человеку, когда рассмотреть его в самом себе и в теперешнем его состоянии. Ибо может ли он назваться обладателем и распологателем сей телесной жизни, которая дана ему, и в которой он участвует обще со всем своим родом? Имеют ли нужду подобные его в его помощи для дыхания и провождения жизни телесной? Воля его и даже все силы его имеют ли столько мощи, чтобы сохранить их бытие, и не всеминутно ли видит он, как Закон природы свирепствует над ними, бессилен будучи остановить его течение?

Також, имеет ли он власть и силу, в нем пребывающие, которые бы могли вообще отнимать у них жизнь ко его воле? Когда развратная воля и побуждает его мыслить о сем, то как велико расстояние между сим помышлением и самым беззаконием, долженствующим исполнить оное! Сколько препятствий, сколько трепета между намерением и исполнением! Не видим ли, что приуготовление его к нападениям никогда почти не ответствует в полности намерению его?

О праве исполнения казни

И так праведно скажем, что по простым Законам телесного существа своего человек должен везде находить сопротивление; чем и доказывается, что сие телесное существо не дает ему никакого права.

В самом деле, не довольно ли ясно видели мы, что телесное существо имеет жизнь вторичную, зависящую от другого Начала; следственно, не явствует ли, что всякое существо, которое не имеет ничего более, есть также зависимо, и следственно столь же бессильно?

И так не в телесном человеке, повторяю, взятом в точном смысле, можем признать оное существенное право жизни и смерти, на котором основывается истинная власть; и сим подтверждается то, что сказано о источнике, в котором человек должен ныне почерпать таковое право.

Еще менее в человеке найдем право исполнения казни; ибо если бы не употреблял он насилия и не вспомоществуем был чужими силами, то редко удавалось бы ему погублять злодея, разве прибегнул бы к обману и хитрости; но сии средства никак не показывают истинной власти в человеке.

При всем том исполнение Законов уголовных необходимо нужно, чтоб Правосудию не быть бесполезным; и еще скажу, что оно и неизбежно. И так, понеже право сие не может нам принадлежать, то должно вручить его, равно как и право судить, деснице, долженствующей нами предводительствовать. Она-то дарует истинную силу естественному оружию человека, и она приведет его в состояние исполнять приговоры Правосудия, не подвергая чрез то самого себя осуждениям.

По крайней мере таковые средства употреблены были истинными Законодателями, хотя оные показаны нам в Символах и Аллегориях. Может быть употребляли они и руку подобных себе к произведению видимого наказания преступников, дабы чувственными изображениями поразить взор управляемых ими грубых народов, и дабы наложить покров на тайные пружины, которые управляли исполнением казни.

Я говорю сие тем с большею надежностию, что известно, что сии Законодатели употребляли тот же покров и в простом изложении своих гражданских и общественных Законов. Хотя оные были творение руки надежной и высшей; однако более говорили чувствам, дабы не осквернить своей Науки.

Но в Законах уголовных они представили чувственную картину с крайнею строгостию, дабы покоренные им Народы восчувствовали, колико строго истинное Правосудие, и уразумели бы, что малейшее деяние, противное Закону, не может остаться без наказания. В сем-то намерении некоторые из них определили наказания даже и скотам.

Об отношении казней к преступлениям

Все сии примечания уверяют нас паки, что человек в себе не может найти ни права осуждать подобного себе, ни права произвести в действо осуждение.

Но когда бы право сие и действительно сродно было тем людям, которые правят, или которые обязаны судить уголовные дела в Правлениях, так как все в том уверены; то остается еще решить труднейший вопрос, то есть, какое найдут они необманчивое правило, дабы производить суды и налагать наказания праведные, размеряя их точно с пространством и свойством преступления? Во всех сих вещах уголовное Правосудие слепо, сомнительно и всегда почти руководствуется или господствующим предрассудком, обываем, или волею Законодателя.

Есть Правления, которые, почувствовав глубокое свое невежество, чистосердечно в оном признались и требовали советов от людей, просвещенных в сем деле. Похвально их усердие, что отважились на сие, но смело уверяю их, что тщетно будут ожидать удовлетворительных познаний, доколе будут искать оных во мнении и разумении человека, и не возымеют столько отважности, или решимости, чтобы идти самим почерпнуть их в истинном источнике.

Ибо славнейшие Политики и Законоискусники не объяснили еще сего затруднения; они приняли Правления такими, каковы они есть, согласились с общенародным мнением, что основание их действительно и что наука и право наказания находится в человеке; потом истощили все силы свои в изысканиях, как бы соорудить твердое Здание на сем основании; но как нельзя сомневаться, что они строят на произвольном только предположении, то явствует, что Правления, желающие научиться, должны прибегнуть к иным Учителям.

Не решу я, какие наказания соответствуют каждому преступлению; напротив, по моему мнению, невозможно отнюдь человеку в сем случае положить что-либо твердое; ибо как нет ни двух преступлений, равных между собою, то и определить им одинакое наказание есть без сомнения несправедливость.

О уложениях на уголовные дела

Но простой смысл человека должен по малой мере научить искать преступнику наказания в самой той вещи и в том чине вещей, которые им повреждены; а не брать их из иного отделения вещей, которое, не имея никакого отношения с подлежащим преступлением, будет также повреждено, а преступление от того не загладится.

Вот почему Правосудие человеческое столь слабо и столь много недостаточно; ибо иногда власть его ничтожна, как то в самоубийстве и в преступлениях, скрытых от него; иногда она действует с нарушением соразмерности, которую должно бы везде наблюдать, как то бывает во всех телесных наказаниях, определяемых им за беззакония, устремленные не на лица, но токмо на владения.

Когда же оно кажется будто и наблюдает сию соразмерность и показывает с сей стороны некоторое просвещение, и тогда еще бывает весьма недостаточно в том, что весьма малое число имеет наказаний во всяком чине вещей, а преступления во всех их бесчисленны и всегда различны.

Вот для чего также уголовные Законы писанные суть величайший недостаток государств; потому что сии Законы мертвы и остаются всегда одинаковы, а преступление возрастает и обновляется ежеминутно. Равновесное воздаяние совсем почти из них исключено, да и действительно никогда почти не могут они выполнить по-человечески всех условий оного, и потому, что не ведают всех обстоятельств преступлений, или и потому, что хотя и знают их, но недовольно обильны сами в себе, чтобы производить всегда истинное врачевание столь многих и разных зол.

Что ж такое уголовные Уложения, ежели не находим в них сего равновесного воздаяния, которое есть единый правдивый Закон наказания, единый, который надежно может учреждать стопы человека, и который следовательно, поелику не мог произойти от человека, Есть необходимо творение руки мощной, коея разум знает размерять наказания, и распространять, или стеснять, смотря по надобности?

О пытках

Не остановлюсь я над сим варварским обычаем, по которому Народы не довольно что обвиняют человека слепо, но делают над ним пытки, чтобы вымучить из него Истину. Сие более всего возвещает немощь и слепоту Законодателя; ибо если бы пользовался он истинными своими правами, не имел бы нужды в сих ложных и жестоких средствах к учреждению судов своих; понеже тот же свет, который вручил бы ему власть судить подобного себе и исполнять свои приговоры и отрыл бы ему свойство должных наказаний, не допустил бы его заблуждать и в рассуждении рода преступлений и в рассуждении имен преступников и сообщников.

Слепота законодателей

Но еще явственнее оказывается бессилие и слепота Законодателей в том, что определяют они смертные казни преступлениям, падающим токмо на чувственное и временное; а вокруг их содеваются иные беззакония, касающиеся вещей гораздо гораздо важнейших, и всегда закрыты остаются от их взора. Я говорю здесь о тех юродливых мнениях творящих человека существом материи; о тех развратных и пагубных учениях, которые отнимают у него даже чувствование стройности и блаженства; словом, о тех заразительных Системах, которые, распространяя гнилость свою даже в его собственное семя, умерщвляют оное, или делают совершенною заразою, и по мнению которых Государь царствует над подлыми машинами, или над разбойниками.

О ложных приговорах

Довольно сего о недостаточестве Правоправления; заключим сие, напомянув повелителям и судиям, сколь многим подвергаются они неправдам, когда действуют по неизвестному и не удостоверяясь о законности своих поступков.

Первое из сих неудобств есть то, что они подвергаются опасности осудить невинного. Зло, из сего проистекающее, не может никак оценено было от человека; понеже оно большею частию зависит от вреда, больше, или меньше важного, терпимого осужденным, относительно к тем плодам, которые бы мог он получить от разумных своих способностей, когда бы оставался долее на земле; и относительного к тому унылому чувствованию, которое должна в нем произвести казнь поносная, жестокая и неожидаемая. Как может судия оценить все пространство всех сих зол, ежели не будет иметь некогда горького чувствования своей безрассудности и заблуждения? И как же может удовлетворить Правосудию, ежели не подвергнется строгому его наказанию?

Второе неудобство состоит в том, что определяется преступнику не то наказание, какое принадлежит его преступлению. В сем случае смотри, какую цепь зол уготовляет безрассудный судия и своей жертве, и себе самому:

Во-первых, определяемая оная казнь ни мало не освобождает виноватого от той казни, которую назначило истинное Правосудие. Но то еще злее, через сие она учиняется паче неизбежною; ибо без сего скоропостижного осуждения может быть истинное Правосудие оставило бы виноватому время на очищение своей погрешности раскаянием; и сколь оно ни строго, может быть все наказание свое положило бы в едином раскаянии.

Во-вторых, когда легкомысленный и слепой Приговор человека отнимает у преступника время раскаяния; то жестокость казни отнимает у него силы и доводит его к тому, что он в отчаянии теряет драгоценную жизнь, коея употреблением правильным и пожертвованием благовременным могли бы загладиться все его преступления: тако возлагается на него вместо одного два наказания, из коих первое не токмо не загладит ничего, но может, напротив, привести его к умножению неправд и учинить второе неизбежным.

И так ежели Судия захочет рассмотреть прилежнее самого себя, то не может не вменить себе в неправду первого наказания, которое от насильственного убийства разнствует только наружным видом; потом должен он принять также на себя и все пагубные следствия, происшедшие от его дерзости и несправедливости, как мы сие показали. Да помыслит же он теперь о себе и да рассмотрит, можно ли ему быть мирну с самим собою.

Права истинных Государей

Оставим сии ужасные позорища, и потщимся паче всеми силами привести Владык земных и Судей к познанию истинного их Закона и ко упованию на тот свет, который определен быть путеводительным светилом человека; удостоверим их, что если они чисты, то гораздо лучше наведут трепет на злодеев своим присутствием и своим именем, нежели виселицами и эшафотами; удостоверим их, что сие есть единственный способ разгнать всю сию мглу, В которой, как мы видели, сокрыты происхождение Владычества их, причины рождения Общежительств политических и Законы Правления гражданского и уголовного их держав; побудим их взирать непрестанно на то Начало, которое представлено им, яко единственный Путеводитель их поступок и единственное мерило власти их.

О лечении болезней

Дабы увеличить понятие, какое о нем Государи должны иметь, Покажем им теперь, что сие же самое Начало, от коего долженствуют они ожидать толиких вспоможений, может такожде сообщить им тот могущественный дар, который вместил я в число преимуществ их, сие есть исцелять болезни.

Когда сия Причина всеобщая временна, поставленная управлять человеком и всеми Существами, живущими во времени, есть действующая купно и разумная; то нет сомнений, что она все части наук и познания объемлет; а сие довольно уже показывает, чего должен надеяться от нее тот, кто управляем ею.

И так не впадаем в заблуждение, когда скажем, что Государь, ежели будет предводительствуем сим светом, познает истинные Начала Тел, или три главные Стихии, о которых рассуждали мы в Начале сей книги; что будет уметь различать меру действия их, оказывающегося в разных Телах по возрасту, полу, климату и по другим естественным отношениям; что будет понимать особенное каждой Стихии свойство, равно как и долженствующее всегда царствовать между ими взаимное отношение; и что, когда оное расстроено, или истреблено будет, когда стихийные Начала устремятся преодолевать друг друга, или разделяться между собою; то тотчас и без ошибки увидит средство к восстановлению порядка.

И сего ради врачебная наука заключаться должна в сем простом, единственном, а следовательно и всеобщем правиле: собирать, что разделено, и разделять, что собрано. Но коликим беспорядкам и коликим осквернениям сие почерпнутое в самой природе вещей правило подверглось, преходя чрез руки людей! Ибо малейшая степень разнствия в употребляемых ими средствах и в действии лекарств производит следствия совсем противные, нежели каких они ожидают; потому что смешение сих главных Начал, которые числом суть только три, изменяется и разнствует столь многообразно, что не возможно никак обыкновенным глазам следовать за всеми их переменами, и потому, что в таковых составах одно Начало часто получает отменные свойства, соответственно роду устремляющегося на него отражательного действия.

Три Стихии, три болезни

Ибо хотя известно, что огонь везде разлиян, как и прочие две Стихии; однако и то ведаем, что внутренний огонь творит, вышний дает плодоносие, а нижний пожирает. То же можем сказать и о солях: внутренняя возбуждает закисание, вышняя сохраняет, а нижняя съедает. Самый Меркурий, хотя всеобщее свойство его есть занимать среднее место между обоими упомянутыми сражающимися Началами и их примирять, однако самый Меркурий, говорю, в премногих случаях, собрав их вкупе и заключа во едином круге, учиняется виновником величайших неустройств стихийных, и купно представляет образ всеобщего неустройства.

Коликое тщание, коликая предосторожность потребна к распознанию свойства и действий сих разных начал, которые своею смесью еще более облекаются в разные виды, нежели по природным своим свойствам? Но не взирая на сие бесконечное множество разностей, примечаемых в преобращениях Существ телесных, просвещенный взор, каковый должен быть Государя, не потеряет никогда из виду своего правила; разности оные будет он приводить всегда к трем родам, следуя тройному числу главных Начал, из которых они проистекают, и следственно признает он три только болезни; и также узнает, что сии три болезни должны иметь знаки столь же приметные и столь же ясные, сколько приметны и ясны три главные Начала, когда они в своем действии и в первобытном свойстве находятся.

Сии три рода болезней относятся к главным Веществам, составляющим животное тело, то есть к крови, кости и к плоти, которые все три части относительны каждая к одной из Стихий, от которой происходит. И так сими же Стихиями могут они врачеваны быть, как то: плоть исцелится солью, кровь серою, а кости Меркурием, при наблюдении потребных к тому приуготовлений и умерений.

Болезни кожи

На примере известно, что болезни плоти и кожи происходят от сгущения и порчи соляных отседков в волокнистых сосудах, где они могут сделаться недвижным от быстрого и внезапного действия воздуха, равно как и от весьма слабого действия крови. И так весьма естественно употреблять противу сих застоявшихся и испорченных жидкостей такую соль, которая бы их разделяла, не вгоняя опять туда; съедала бы их на том же месте, не возвращая в состав крови, которой могли бы они сообщить свою гнилость. Но хотя сия соль есть самая обыкновенная между производимыми натурою, однако должно признаться, что она еще, так сказать, неизвестна человеческой врачебной науке, и для того-то сия так мало и успела в излечении упомянутого рода болезней.

Болезни костей и крови

Во-вторых, в болезнях кости Меркурий должен быть употребляем с великою умеренностию; потому что он сильно связывает и стесняет прочие два Начала, подкрепляющие жизнь всех тел, и потому что он, связывая преимущественно серу, бывает разрушителем всякого возрастания как земного, так и животного. И так благоразумие часто требует давать токмо свободу врожденному в теле человеческом Меркурию действовать; ибо действие сего Меркурий, согласуясь с действием крови, не возрастает больше оного, но связывает кровь столько, чтоб не допустить ее ослабеть и разлететься парами, а не утушает ее. Почему Натура в сем случае ясное и силою и без всякой помощи чуждого Меркурия.

Что ж принадлежит до болезней крови, то в них сера гораздо с большею осторожностию должна быть употребляема; ибо, поелику тела больше летучи, нежели недвижны, умножать в них серное и огненное действие есть делать их более летучими. Человек, истинно знающий, никогда не употребит сего лекарства иначе, как с величайшею осторожностию, тем паче, что ему известно, что когда коренная влага повреждена, то одна грубая влага никак не может ее поправить; и для того присоединит он к ней самую коренную влагу, Почерпнув оную в источнике, который не весь находится в мозжечке костей.

О Фармацевтике

Кстати при сем скажем, что сия есть причина часто усматриваемого недостаточества и опасности Фармацевтики, Которая, изыскивая с толиким тщанием летучие Начала врачебных тел, излишне пренебрегает употребление твердых Начал, которых надобность столь велика, что если бы человек был благоразумен, то оно могло бы быть исключительно единое. Да и кому неизвестно, что сия Фармацевтика больше разрушает, нежели сохраняет, движет или жжет, а не оживляет, и напротив когда намереваетя утолять, то не умеет произвести сего иным средством, как через лекарства пожирающие и чрез отравы?

И так видно из сего, Какова была бы врачебная наука в руках человека, возвратившего права своего происхождения; он дал бы сам собою спасительную действительность всем лекарствам, и учинил бы чрез то исцеление необманчивым, лишь бы Причина действующая, коея был бы он органом, не имела полевения расположить сие иначе.

Весьма остерегался бы он в сей важной и полезной Науке употреблять вычисления материальные человеческой Математики, которые, действуя всегда на произведения, ничего не помогают, или еще и вредны во врачевании, коего цель есть действовать над самыми Началами, действующими в телах.

О преимуществах Государей

Для сей же причины не привязался бы он ко врачебным предписаниям, которые во врачебном искусстве суть то, что уголовные уложения в Правоправлении; понеже из всех болезней нет ни двух, которые б имели одинакие знаки, то не возможно, чтоб одно лекарство не вредило той, или другой болезни.

Но поелику сей человек, яко Государь, знал бы силы телесных Существ, то ведал бы также и расстроение их; а потому не мог бы ошибиться в назначении им лекарства; при сем да не будет забвенно то, что для достижения к сему не должно принимать Вещество за Начало Вещества; ибо видели мы, что сия есть главная причина невежества его.

Також да не мнит кто, чтоб сие неоцененное могущество было невместно человеку; напротив, оно входит в число Законов, данных ему относительно к возложенному на него званию в сем земном его прохождении; ибо ежели чрез телесную его оболочку устремляются на него нападения, то надобно, чтоб не совсем лишен он был средств ощущать и отражать оные нападения; и так, ежели употребление сего преимущества может общепринадлежать всем людям, тем паче долженствует оно в особенности принадлежать Государям, которых истинное звание есть предохранять своих Подаднных, сколько можно, от всех зол, и защищать их как в чувственном, так и в умственном.

И так ежели сие преимущество не более известно им, как и все прочие их права, то сие есть новое побуждение для них восчувствовать, от того ли Начала поставлены они над людьми, которого показал я им могущество, и которое необходимо нужно к учреждению их поведения. Чрез сие представляю им новый способ судить самих себя.

И так да присоединят они учиненные мною примечания о врачебном искусстве ко всем тем, которые сделал я о Правоправлении политическом, гражданском и уголовном, о недостатках самых Правлений, чрез которые открылись недостатки и зачатия сообществ, равно как и о источнике, в котором властители должны почерпать различные свои права; потом да решат сами, находят ли в себе следы того света, от которого почитаются они быть поставленными, и который ни на единое мгновение ока не оставляет их; ибо чрез сие токмо могут они удостовериться о законности своей власти и о правильности установлений, под их начальством учреждаемых.

При всем том повторим и сие не обинуясь и чистосердечно, что Подданный, который, приметивши все оные недостатки государства и видя и самих Государей ниже того, чем должно бы им быть, почтет себя разрешенным от своих к ним обязанностей и от покорности к их велениям, тот ощутительно отступает от своего Закона, и прямо нарушает все начальные положения, утверждаемые нами.

Напротив, каждый человек да удостоверит себя, что Правосудие не вменит ему, как токмо собственные его погрешности; что Подданный умножит только беспорядок, думая оному противиться и истреблять его; ибо сие было бы следовать воле человека, а воля человеческая всегда ведет к преступлениям.

И так я надеюсь, что Государи, какие бы заключения ни выводили из представленного им от меня начертания, не должны однако никак почитать мои начальные положения противными власти их, когда я ничего более не желаю, как уверить их, что они могут приобрести власть непобедимую и неколебимую.

Для соблюдения связи в наших примечаниях, прейдем к рассмотрению погрешностей, учиненных в вышних Науках; ибо как начальные основания сих Наук принадлежат к тому же источнику, к которому и Политические и Богослужения Законы; то познание их долженствует быть также в числе прав человека.