Оберон

Оберон

Старик откинулся на спинку кресла, провел кончиком языка по зубам и прикурил новую сигару. Левую руку старику заменял имплантированный в плечевые кости протез из титана и углепластика, но и живая правая выглядела жутковато: покрытая рубцами, изъеденная десятилетиями насилия и жестокости. Волосы обрамляли затылок пушистой белой бахромой, а тонкие усики старика казались шуткой, понятной лишь ему.

— Так. Значит, наш новый губернатор будет отвечать перед другим боссом, — сказал он. — Что ж, бывает. Все играют по правилам, а потом раз — и правила меняются напрочь. И пока люди не привыкнут к новым, все катится кувырком.

Его собеседницу все звали Агнетой, значит, настоящее имя было другим. Она не стала закатывать глаза. Привыкла, что у старика бывает поэтическое настроение, особенно когда он что-то обдумывает. Металлические пальцы непроизвольно сжимаются, запястье выворачивается, как в свое время сжималась и выворачивалась живая рука.

Офис не был в полном смысле офисом. Старик достиг такого уровня, что мог вести дела где угодно, а ему нравился маленький бар на Зильвер-Страат-плаза, в котором под потолком висел большой вентилятор и тянуло солью и серой с залива. Старик утверждал, что все здесь напоминает ему о тех дырах и углах Земли, в которых он когда-то рос. Бывало, к нему приходили люди. Порой он сам выходил наружу и встречался с людьми в других частях города. Иногда у кого-то есть власть, но нет возможности взять кредит на личные нужды. Другому нужна партия агрохимии или наркотиков, порнография или неофициальные секс-услуги, незарегистрированная вооруженная охрана или вирусные эксплойты. Рано или поздно и те, и другие приходили к старику.

— Но вот в чем дело, — продолжил он, — чтобы разобраться с новыми правилами, вам всем нужно время. Это смертельно опасно. Надо рассматривать ситуацию так, будто оказался в ней только что, тем более что так оно и бывает. Конечно, обстоятельства могут включать в себя тех же людей на тех же улицах. Но это еще не значит, что само место осталось тем же. Вы пытаетесь снова ухватиться за что-нибудь, что считаете абсолютно надежным, а…

— Разрешите?

Старик нахмурился, но кивнул.

— Босс, — сказала Агнета, — у нас не просто новый губернатор. Нас завоевали.

Старик раздраженно хмыкнул. Он не любил, когда его перебивали. Агнета кивнула на экран за барной стойкой. Показывали новости из Солнечной системы. Генеральный секретарь Земли, спикер марсианского парламента и президент Транспортного Союза — самые могущественные люди из всего огромного многомиллиардного человечества — униженные, поставленные на колени, словно какие-то бюргеры из полуразрушенного средневекового города. Разорванный в клочья объединенный флот. Станция «Паллада», превращенная в пыль и раскаленный газ. «Медина», сердце системы врат, захваченная вынырнувшими из системы Лакония наполовину живыми кораблями. Весь ортодоксальный уклад человечества перевернулся будто бы в один момент. Высокий Консул Уинстон Дуарте провозгласил себя правителем человеческой расы и убил столько людей, сколько понадобилось, чтобы убедить в этом оставшихся в живых. Галактический император.

— На этот раз все иначе, — сказала Агнета.

Старик затянулся и снова хмыкнул.

* * *

Сеть врат открыла человечеству путь к тринадцати сотням звездных систем, и почти в каждой одна-три планеты располагались в потенциально обитаемой зоне. Под каждым из сотен разных солнц эволюция импровизировала по-своему, находя разные ответы на самый главный вопрос: «Что есть жизнь?». Углерод, азот, водород, солнечный свет и время — набор возможностей безграничным не назовешь, но результаты потрясали. ДНК и асимметричная хиральность органической жизни на Земле и земных колониях Солнечной системы оказались уникальны в огромной изобретательной вселенной. Стоило один раз глянуть в микроскоп даже на сформированные тем же давлением естественного отбора, что и на Земле, и внешне схожие с земными организмы — травяные деревья Бара Гаона, горбатые голуби Новой Бразилии, кожистые рыбы Нового Эдема — чтобы понять, что у них с земными аналогами не больше общего, чем у быка с велосипедом.

Человек мог целый день объедаться в гигантском саду Сигурда, а в итоге умереть с голоду в окружении ярких фруктов, мягких овощей, рек, от берега до берега полных чем-то, что могло сойти за форель, и сгибающихся под весом жирной дичи деревьев.

В лесу эволюции росли совершенно разные, уникальные древа жизни, и между собой они не ладили. По крайней мере, большинство.

На первый взгляд система Оберон не казалась чем-то исключительным. Три газовых гиганта скромных размеров, каждый не больше Сатурна. Одна влажная планета-носительница жизни с большой, но обычной луной. Никаких артефактов чужих, как в Новом Доме или Корасон Саградо. Никаких странных пустых штолен, как на Илосе или Персефоне. Просто горстка планет, пара астероидных поясов и звезда, медленно бредущая к коллапсу долгим путем в миллиарды лет. Среди сотен унаследованных человечеством систем эта могла быть где угодно.

Но сейчас она стала важнейшей из населенных систем после Земли, Лаконии, да еще, может, Комплекса Бара Гаон. С основания колонии прошло всего несколько десятилетий, но она уже могла похвастать десятком городов, каждый из которых окружали сельскохозяйственные угодья, словно лепестки — сердцевину ромашки. На шести карликовых планетах процветали горнодобывающие и перерабатывающие производства, достаточно крупные, чтобы гражданское население вокруг них постоянно росло. Транспортная станция обеспечивала торговлю между системой и другими, не такими везучими колонистскими мирами. Второе по темпам развития поселение во вселенной всерьез собиралось расти еще многие века. И что же, кроме конкуренции за место под солнцем, обеспечило первым поселенцам победу в игре за титул царя горы? А то, что биосфера Оберона практически не взаимодействовала с земными растениями и животными.

Пользовалась популярностью картинка — земная яблоня и местное дерево растут вместе, и их сплетенные корни будто служат друг другу почвой. Это взаимное биохимическое игнорирование делало возможным выращивание сельскохозяйственных культур в открытом грунте Оберона. Негативное воздействие со стороны местных организмов означало, как правило, не более чем легкое газовое отравление. И поскольку по отношению к размеру Оберон был самой населенной из новых планет, его разрабатывали. Его разрабатывали, его значение росло. Его значение росло, он становился богаче. Ну а где богатство, там и коррупция.

И сейчас эта проблема вплотную занимала Бирьяра Риттенаура.

На экране его планшета возникло женское лицо. Выступающий подбородок, длинные белые волосы в жестких кудряшках и высокий лоб… Бирьяр постучал пальцем по колену. Он должен знать, кто это. Лицо как лопата. Хорошая лопата, дерьмо мешать. Удобрения мешать. Мешать-шевелить…

— Мишель Шеваль, — сказал он. — Президент Союза Работников Сельского Хозяйства и Пищевой Промышленности.

На экране показалось лицо молодого человека. Приятное, с нейтральным выражением и родинкой в углу рта, которая вызывала в Бирьяре ассоциации с мультяшным кроликом. Такой вот сложился образ — кролик из мультика и баскетбол. Бирьяр точно знал, что образ верный, но никак не мог понять, почему выбрал именно его.

— Черт. — Бирьяр вызвал профиль мужчины.

Августин Балечек. Заместитель министра по транспортной безопасности. Мона склонилась над креслом Бирьяра, положила подбородок ему на плечо.

— Кто это? — спросила она.

Бирьяр улавливал нотки миндаля в ее дыхании, чувствовал движение на плече — Мона что-то жевала. Их браку пошел третий год, и Бирьяр любил каждую минуту, в которую мог вдыхать запах жены или ощущать ее прикосновения к своей коже.

— Кролик-баскетболист, — ответил он. — Эта его родинка похожа на кроличий ус. «Балечек» звучит как «болельщик». Баскетбольный болельщик. В баскетболе есть термин «пробежка», означает перемещение с мячом, то есть с грузом. Парень заведует перемещениями в планетарном масштабе.

Мона вздохнула, значит, задумалась. Указала изящным тонким пальцем на родинку замминистра Балечека.

— Эта штука осталась после того, как он исполнил «глубокую глотку» парню с прилипшим к яйцам гудроном.

Кашель Бирьяра подозрительно напоминал смех.

— Этот Балечек тот еще баловничек, — продолжила жена. — А гудрон используют для строительства дорог, не забудешь.

— Боже правый. Часто вы несете такую похабщину, доктор Риттенаур? Я не смогу пожать ему руку, если при этом буду представлять, как он с кем-то трахается.

— Ну, если не нравится, так сотри из памяти эту картинку и вернись к прежней, с мультяшным кроликом.

— Не уверен, что смогу такое забыть.

Она щелкнула мужа в лоб и улыбнулась.

— Я вижу так. Получается лучше, когда сочиняешь историю. Особенно о процессе, в котором знаешь толк.

И чмокнула его в ухо.

Бирьяру требовалось уложить в памяти двести восемнадцать человек и пятьдесят три организации. Словно настоящий картограф, он составлял из них карту территорий, которые собирался объехать в качестве первого лаконианского наместника на Обероне.

Он не удивился, когда Дуарте выбрал его. Бирьяр начал служить империи, как только возраст позволил ему поступить на госслужбу, писал превосходные курсовые, хватался за все, что могло выделить его из толпы сверстников. Он защитил диссертацию на тему отношения ранних философских работ Высокого Консула Дуарте к изучению великой стратегии на протяжении всей истории человечества. Бирьяр не стремился именно к управлению Обероном, он стремился к службе, важной для империи. «Медина», Бара Гаон, Солнечная, должность в кабинете Высокого Консула или работа преподавателем в университете Лаконии — все эти места хорошо подходили для амбиций Риттенаура.

Он понимал, что именно Мона — причина, по которой ему пришлось ютиться в тесной военной каюте по пути к губернаторскому особняку. Благодаря своему маленькому круглому личику и большим черным глазам Мона казалась моложе своего возраста и чем-то напоминала эльфа, но на деле была лучшим почвоведом своего поколения. Пока Бирьяр писал академическое любовное письмо самому могущественному человеку империи, Мона искала пути, которые приведут к одному знаменателю тысячи разных биосфер и позволят построить везде то, к чему Оберон пришел случайно.

Еще не ступив ни шагу под солнцем Оберона, ни разу не вдохнув его воздуха, Мона уже понимала, какие богатства таит почва планеты, какой потенциал в ней заложен. Доктор Риттенаур собиралась занять пост в Сельскохозяйственном Концерне «Си-Тамьян» в столице Оберона Баррадане, где располагался и офис губернатора. Навыки и опыт Риттенауров идеально подходили для их должностей. Бирьяру оставалось лишь надеяться, что миллионы жителей Оберона увидят то же.

Он смахнул картинку, появилась следующая. Женщина с жестким лицом и темными карими глазами. Здесь никаких мнемонических механизмов не требовалось. Суйет Клингер представляла Оберон в Ассоциации Миров и с ней, в отличие от подавляющего большинства тех, кем Бирьяру предстояло править, он действительно встречался. Он занес палец над планшетом, но фото ушло само, а его место заняло уведомление планировщика. Бирьяр выдохнул сквозь зубы и поднялся с амортизатора. Мона, бросив в рот очередную миндалинку, смотрела, как муж шагает к двери каюты.

— Скоро вернусь, — сказал он.

Она молча кивнула.

Их корабль, «Нотус», шел уже на тормозной тяге, его пол давил в ноги с силой почти в половину g. После недолгой прогулки Бирьяр оказался в переговорной, где его ждал недавно назначенный с «Медины» начальник охраны — они подобрали его, проходя станцию. Облегчение, которое почувствовал Бирьяр, отложив зубрежку, ясно говорило о проблемах с самодисциплиной. Он мысленно поставил метку — вернуться к работе сразу после встречи. Не потому, что хотелось, а как раз наоборот. Ну и долг есть долг.

Майор Оверстрит был крепок и жилист, а его бледная кожа и прозрачные голубые глаза придавали ему жутковатое сходство с трупом. Совсем недавно он с исключительной честью служил под началом полковника Танаки, а потом — губернатора Сингха на станции «Медина». А когда «Медина» столкнулась с кризисом, как раз майор Оверстрит вмешался и остановил злодеяния, что прикрывали именем империи. Его героизм стоил почитания. Но Бирьяр сел напротив, и у него слегка зачесалась шея, словно над ней завис нож гильотины.

— Губернатор Риттенаур. — Оверстрит поднялся и взял под козырек. — Спасибо, что уделили время.

— А как иначе, майор? Спасибо, что делаете свою работу.

Обычный обмен любезностями. Оба не чувствовали друг к другу ни теплоты, ни неприязни. Просто два человека, придерживающихся сугубо официальных отношений. Два винтика большой машины на своих местах. Очень удобно.

— Я изучил отчет из Ассоциации Миров, — сказал Оверстрит. — Надо решить пару вопросов относительно вашего размещения, и мне хотелось бы понимать, насколько вы готовы к риску.

— Давайте глянем.

Оверстрит скинул отчет на экран на стене. Знакомый формат. Бирьяру не один год приходилось читать и анализировать секретные отчеты, причем обычно о местах, где сам он ни разу не бывал. Он окинул взглядом холмы Баррадана и изгибы разбегающихся во все стороны дорог. Помеченные лаконианским синим области означали участки, которые предлагали Бирьяру. Он ткнул в самый северный.

— Сюда подобраться труднее всего, — сказал Бирьяр. — Это что, забор?

— Декоративный, поверх стены в полметра. Укрепить несложно. Но это место дальше всех вот отсюда, от кампуса «Си-Тамьяна». — Оверстрит выделил на карте дальний край города. — А это означает самый продолжительный маршрут до доктора Риттенаур.

Бирьяр подался ближе и стал прикидывать, какой вариант выбрать для нового дома под новым солнцем.

— А этот?

— Открытое место, каких в Баррадане большинство, и возможность подступа с трех направлений. Но можно построить стену, сооружения здесь укреплены, а длительность ежедневных перемещений из этого места минимизируется.

События на «Медине» и в кучке колониальных миров показали, что сепаратистская угроза вполне реальна. Если у Лаконии и лично Высокого Консула нашлись враги там, найдутся и на Обероне. В Баррадане. Будут ходить с Бирьяром по одним улицам, а он и не узнает.

И Мона будет ходить там же, в таком же неведении.

— Вот этот, ближе к «Си-Тамьяну», вполне подойдёт, — сказал он, и тут сам понял, что не ошибся в выборе. — И обойдемся без всяких стен. Пусть работа новой администрации начнется не с того, что мы спрячемся в панцирь, как черепахи. А персонал и силы активной безопасности пусть проявляют больше открытости и чаще идут на контакт.

— Так точно, губернатор. — Оверстрит вежливо улыбнулся и свернул отчет.

Настоящая защита не в стенах, не в заборах. Она в демонстрации мощи. «Буря» в Солнечной системе — весомый сдерживающий фактор, пусть и очень далекий. «Нотус» меньше, зато ближе, и Оберону не хватит военной силы, чтобы от него отмахнуться.

— По прибытии мы устраиваем прием, — сказал Оверстрит. — Я согласую с местными властями.

— Если вы уверены в безопасности, действуйте, — согласился Бирьяр. — Я доверяю вашему мнению.

Бирьяру пришло в голову, что он только что выбрал дом, где вполне может провести остаток жизни, основываясь только на его абстрактных качествах, не зная ни цвета стен, ни формы окон. И вряд ли что-то изменилось бы, знай он все это.

«Нотус» мог летать в атмосфере, так что заходить на лунную станцию не пришлось. Точно на восток от города располагался посадочный комплекс, способный выдерживать давление основного привода, пока корабль не переключится на маневровые для посадки. Улеглась турбулентность входа в атмосферу, затих главный двигатель, стало слышно тихое пощелкивание остывающих пластин корпуса. Бирьяр отдался во власть своего амортизатора. Притяжение нового дома мягко вдавило губернатора в прохладный голубой гель.

Он тысячу раз представлял этот момент. Прибытие на новый пост, суровое, мужественное впечатление, которое Бирьяру так хотелось произвести на людей, поступающих под его начало. Очень важно, чтобы они увидели в нем близкий к платоновскому идеалу образ мудрого правителя. Мудрого, милосердного, непреклонного. И очень нужно, чтобы они осознали и приняли за образец, за пример для подражания его преданность Высокому Консулу и Лаконии.

И вот теперь, когда действительно пришло время проявить себя, мысли Бирьяра сводились в основном к тому, что ему очень нужно в гальюн.

Он услышал, как открылась дверь, и по полу каюты прошелестели мягкие шаги. Мона улыбнулась ему сверху вниз. Она собиралась одеваться, на ее руке висело вечернее платье. С высокой талией и воротником-стойкой, расшитое кружевами цвета «лаконианский синий». Сегодня Мона решила одеться для роли супруги губернатора, а роль ученого-почвоведа отложить. Только глаза выдавали едва уловимую тревогу и усталость. И то лишь для тех, кто знал эту женщину.

— Готов?

Готов управлять планетой? Готов командовать миллионами, чтобы перековать ценнейшую планету человечества в инструмент, что когда-то прокормит триллионы, живущие под тысячей солнц? Бирьяр убеждал себя, что трепет в животе — это воодушевление. Не страх. Никакого ужаса.

Была бы она кем угодно другим, он ответил бы: «Готов». Но с Моной истинные чувства скрывать было незачем.

— Не знаю.

Она поцеловала мужа, и мягкость и сила ее губ наполнили его покоем и надеждой. Он почувствовал, что тело начинает отвечать ей, и отстранился. Не стоит вступать в должность губернатора рассеянным и возбужденным. Мона еле заметно вскинула брови, поняв все, о чем он промолчал.

— Просто пойду к себе в каюту и переоденусь, — сказала она.

— Мудрое решение.

Она взяла его руку, пожала.

— Все у нас будет отлично.

Меньше чем через час он спустился по трапу и впервые ступил на планету. Свою планету.

От рассвета до заката на Обероне проходило чуть больше четырех часов, и цикл день-ночь от времени года почти не зависел. Местные договорились, что день — это два светлых времени и одно темное, а ночь — наоборот. И в полдень на Обероне всегда было темно, а в полночь светло. Время близилось к обеду, а выглядело как закатные сумерки. В вышине плыли бордовые облака, с громадных оседлых организмов, то ли деревьев, то ли гигантских грибов, взмывали красные ленты. Весь мир словно охватил пожар.

Выделенная для встречи губернатора небольшая группа определенно состояла из самых почетных граждан Оберона. И порядок, в котором их приветствовал Бирьяр, был очень важен. Официально он держался или нет, жал руки с улыбкой или без. Все имело огромное значение, ведь отныне Бирьяр Риттенаур становился для Оберона тем, чем стал для империи Высокий Консул Дуарте. Прямо с этого момента.

Улицы Баррадана с толпящимися вдоль тротуаров зданиями были уже просторных бульваров Лаконии. Строительным материалом для стен домов служил серо-зеленый кирпич из местной глины. Фонари сияли в полном солнечном спектре, словно говоря, что эта тьма кругом — на самом деле день. Ночью они светили тише и теплее. Вооруженная винтовками и одетая в защиту охрана расчищала губернатору путь сквозь лабиринт перекрестков. Если город хоть кто-нибудь проектировал, он явно вдохновлялся эстетикой земного гетто. Но скорее всего Баррадан расцветал, не имея никакого плана, кроме удовлетворения сиюминутных потребностей.

Бирьяр ехал в открытой машине, его волосы трепал ветер. Пахло чем-то мерзким. Будто канализацию прорвало. Мона тоже морщила нос.

— Индол, — сказала она.

Он ответил пустым взглядом.

— Техническое название — «2,3-бензопирол». Просто пара углеродных колец и немного азота. Местному биому очень нравится. Ничего опасного.

— Воняет, как…

— Дерьмо. Это точно, — сказала Мона. — Местные почвовики говорят, за пару дней привыкаешь.

— Ну ладно. Элементы есть элементы, из них, наверное, много чего можно сделать, — ответил Бирьяр. — В том числе и что-нибудь не такое вонючее.

Комплекс встретил их полуденными огнями. Дом изгибался в форме подковы, его штукатуренные стены через каждые несколько метров украшали светильники полированного металла. Местные аналоги насекомых роились вокруг света. Центральный двор устилала плитка из карбон-силикатного кружева, сплетенного так, что поверхность плитки переливалась темно-синим, как спинка жука. В глубине ее, казалось, плыли звезды, отражение диска галактики над головой. Столица планеты Бирьяра пока не производила столько света, чтобы залить небо заревом. Здесь лишь звезды напоминали ему о Лаконии.

Его личная прислуга стояла навытяжку по сторонам от широких центральных дверей дома. Лаконийская охрана и местные администраторы в форменной одежде, все ждали инспекции майора Оверстрита перед встречей с новым хозяином.

Ну, вот он и приехал домой. Хорошо ли, плохо ли, но теперь это его новое место во вселенной, и, может статься, до конца карьеры. Мона едва слышно вздохнула, и пока она не заговорила, Бирьяр думал, что то был вздох сожаления.

— Это прекрасный дом, — сказала она.

* * *

Прием начался через несколько часов. Шел второй световой цикл оберонского дня, солнце стояло прямо над головой, и Бирьяр невольно воспринимал это как полдень. Солнечное тепло и влажность воздуха впечатляли. Канализационная вонь то ли исчезла с восходом, то ли Бирьяр уже успел принюхаться.

Собралась почти сотня гостей. Многих он помнил из списка приглашенных, но были и другие: узколицая женщина с причудливо заплетенной косой, пожилой мужчина с усиками и протезом вместо руки, агендер в льняном костюме в тонкую полоску, излучающий профессиональный банкирский лоск. Сегодня Оберон впервые знакомился с Лаконианским правлением, и людей — город, планету, всю систему в целом, — наполняли неуверенность и страх. Долгом Бирьяра было продемонстрировать уверенность и силу нового режима, непоколебимость власти, но также и сердечность и доброжелательность по отношению к тем, кто доказал свою безраздельную преданность.

Сперва он намеревался пойти на прием в пиджаке, но отказался от этой идеи. И был рад, что гости тоже предпочли летние рубашки и легкие, воздушные блузы. Синее кружево Моны на их фоне выглядело несколько тяжеловесно, но носила она его с грациозностью. На вечере она держалась свободно и уверенно, словно они провели в этих залах годы, а не пару часов. Мужчина с искусственной рукой что-то сказал ей, она непринужденно рассмеялась, и Бирьяра кольнула ревность — смесь восхищения, любви и усталости.

Расхаживая в толпе гостей, он все время кружил вокруг нее. Касался руки, если проходил мимо, заявляя на нее свои права, так же как заявлял свои права на этот мир. Озорной блеск ее глаз, неразличимый другим, подсказывал, что она все видит и понимает, но прощает ему эту слабость. Или же наслаждается властью над ним. Что, по сути, одно и то же.

Первый признак беды был совсем пустяковый, Бирьяр даже не придал ему значения. Они были в саду, где из-под травяного газона пробивалась рыжеватая местная растительность. Над каменным резным столиком раскинуло ветви земное фиговое дерево. Созревшие фрукты уже лопались, добавляя сладости в зловонный воздух.

Напротив Моны сидела женщина лет на двадцать старше. Пряди ее седых волос выбились из пучка по-астерски убранных на макушке волос, щеки раскраснелись от выпитого. Заметив, что Мона нахмурилась, Бирьяр подошел ближе, готовый вызволять жену из неприятной ситуации. И понял, что ошибся.

— Мы уже близко, — говорила женщина. — Шесть месяцев, и мы взломаем. Клянусь, чтоб меня.

Мона сочувственно покачала головой. Старуха, досадуя на помеху, подняла взгляд на Бирьяра, но стоило его узнать, и раздражение в ее глазах сменилось замешательством.

Мона взяла его за руку:

— Дорогой, это доктор Кармайкл. Я рассказывала тебе о ее работах по расшифровке последовательностей аминокислот.

Бирьяр улыбнулся и кивнул, лихорадочно соображая. Кармайкл. Что еще за последовательности? Он ведь знал… Все, вспомнил.

— Пытаетесь заставить местную природу вырастить что-то, что прокормит нас.

Кармайкл закивала с преувеличенным энтузиазмом. Выбившийся из прически клок волос пушился веером позади, словно в невесомости. Когда она заговорила, голос звучал тонко и пронзительно, то ли гневно, то ли жалобно:

— Меня лишили финансирования. Обрубили и все. А поскольку я не даю взяток, они заявили, что со мной невозможно работать!

— Поистине огорчительно, — сочувственно заметил Бирьяр, однако фразу подобрал нейтральную.

— Именно, — кивнула Кармайкл. В глазах ее заблестели слезы. — Крайне огорчительно. Лучше не скажешь.

Бирьяр покивал вслед за ней.

— Я этим займусь, — сказала Мона.

— Спасибо, доктор Риттенаур, — продолжала кивать Кармайкл. — Мы почти у цели. Я покажу вам данные.

Бирьяр улыбнулся Моне:

— Надеюсь, это может подождать? Хочу познакомить тебя кое с кем, дорогая.

— Конечно. — Мона поднялась. Они распрощались с Кармайкл, и Бирьяр повел жену в дом, сам не зная, куда, лишь бы подальше от старухи.

— Тебе не кажется, что в местных спорах пока рано принимать чью-то сторону? — спросил он, пока они шли.

Мона обернулась к нему. Она тоже устала. Переволновалась и чувствовала себя не в своей тарелке, как и он. Ответила раздраженно:

— Ее работа — вот чем должен заниматься Оберон. Если ее затирают лишь потому, что она не платит взяток…

— Коррупция здесь повсюду. Мы знали об этой проблеме, и мы ею займемся. Возможно, Кармайкл как раз типичный пример, возможно, она все выдумала ради оправдания своих неудач. Как бы то ни было, пожалуйста, будь любезна, не раздавай никаких обещаний в первый же день. — Прозвучало жестче, чем он хотел. Хуже того, прозвучало покровительственно.

Мона ответила улыбкой теплой и неискренней, предназначенной другим, не ему. Потом слегка пожала ему руку, опустила голову и отошла. Его охватило отчаяние. Надо было отложить прием, пока они оба не отдохнут. Такие ссоры у них случались, только когда они были вымотаны или голодны. Ладно, они закончат спор после, если понадобится. Но понадобится вряд ли.

Однако до чего ж досадно.

Прием продолжался еще два часа светового цикла, до второго заката дня. Небо краснело, толпа гостей начала редеть. Бирьяр мысленно пробежался по списку тех, кто стоил внимания. Арран Глуст-Харт, бухгалтер-криминалист из Ассоциации Миров. Наяд Ли, директор планетарной логистики. Деви Ортис, министр образования. Еще дюжина. Ближе к концу вечера Бирьяра начал преследовать страх дважды представиться одному и тому же человеку. Он не выполнил всего, что запланировал, но зная себя, понимал: пик его эффективности пройден. Вспомнилось одно из высказываний Высокого консула: «Перестараться — все равно что не сделать». Лучше отправится спать с тем, что есть, чем добиваться совершенства и погубить то, что уже достигнуто.

Сегодня утром он проснулся на корабле под тягой. Спать ляжет на дне гравитационного колодца. Одной этой мысли было достаточно, чтобы руки и ноги отяжелели. Стакан виски, пожалуй. И вареное яйцо с перцем и солью. И спать.

Он сам не заметил, как очутился в маленькой гостиной, выходившей окнами во двор. Уютная комнатка с высоким узким окном и креслами из обтянутого шелком толстого волокнистого дерева. Пол выложен серо-зелеными кирпичами, вроде тех, что он видел по пути сюда. Посередине комнаты лежал плетеный ковер. Пожилой мужчина с протезом вместо руки стоял возле окна и глядел на восток, где небо в преддверии ночного рассвета, ожидаемого примерно к десяти часам, как раз начинало светлеть от черного к темно-серому.

В списке важных персон старика не было, Бирьяр это точно знал. Такую руку — сплав титана и живой плоти — не забудешь. Но и без руки его лицо притягивало взгляд. Кожа бледная, пергаментная, но не старческая. Скорее, с печатью жизненного опыта. Гладкая лысина, обрамленная от уха до уха пушистым венчиком седых волос. Тонкие белые усики. Узкие черные брюки и белая рубашка с открытым воротом. В зубах незажженная сигара. Однорукий обернулся и кивнул Бирьяру, словно ждал его.

— Вонючая планетка, — сказал он. — И все же это дом. Помню, как я впервые спустился сюда. Чуть не проблевался от вони. — Он поднял зажатую в пальцах сигару. — Вот тогда-то я пристрастился. Хотел перебить запах. Но сейчас мне нравится курить.

— С нетерпением жду, когда планета станет и моим домом, — ответил Бирьяр. — Кажется, мы не представлены.

— И мне невольно вспоминается эпоха британского правления в Индии, — продолжал, словно не слыша, однорукий. — Диковинные дела там творились, верно? Жалкая сотня тысяч британцев всерьез вознамерилась придавить сапогами три сотни миллионов шей? Пусть у вас лучшее на свете оружие, шансы ваши невелики. Нет, я вам не завидую. Нисколько.

Улыбка Бирьяра затвердела. Что-то тут не так.

— Мне кажется, ваше понимание истории оставляет желать лучшего.

Старик обернулся, вскинул седые брови. Пожал настоящим плечом.

— В чем-то — возможно. Но кое-что из истории я знаю лучше вашего. Слышали выражение «серебро или свинец»?

Бирьяр отрицательно покачал головой:

— Не думаю. Как ваше имя? Кто вы такой?

— Для друзей я Эрих, — оскалился однорукий, показав зубы цвета старой слоновой кости. — Так вот, то шутка из прежних времен. Раньше существовали огромные наркокартели. Незаконные, конечно. И когда в городе объявлялась очередная шишка, или избиралась, или еще как, вопрос вставал так: серебро или свинец? Plata o plomo. Что выберет новый городской шериф: взятку или пулю? Тот еще слоган. Простой, понимаете? Предельно конкретный. Вам должен понравиться.

Усталость Бирьяра как рукой сняло. Сердце грохотало в ребра, но страха он не чувствовал. Мыслил холодно и ясно, собрался, как натянутая струна.

— Вы мне угрожаете?

— Что? Боже упаси. Мы же просто травим исторические байки. — Старик вытащил что-то из кармана. Сперва Бирьяр решил, что это зажигалка для сигары, но старик со стуком положил на подоконник маленький прибор. И чуть отошел. Миниатюрное черное устройство, слегка изогнутое с одного бока.

Бирьяр вопросительно кивнул на устройство.

— Электронный ключ к местной сети, — пояснил однорукий. — Привязан к частному анонимному счету, на котором лежат пятнадцать тысяч новых франков. Достаточно, чтобы даже такому как вы купить немного приватности.

— Зачем?

Старик развел руками:

— Да мало ли. Не мне судить.

Бирьяр подошел к окну, осторожно взял приборчик. Полимер походил на дымное стекло. Обсидиан. Старик улыбался до тех пор, пока Бирьяр не бросил прибор на пол и не придавил каблуком, кроша о кирпич. Глаза однорукого сощурились. Маска доброжелательности исчезла, перед Бирьяром стоял хищник.

— Вот как, значит? — спросил старик.

— Не вынуждайте меня повышать голос. Это мой дом. Вокруг полно вооруженной охраны.

Старик улыбнулся.

— Ну да. И кое-кто из вашей охраны наверно даже верен вам. А кое-кто, возможно, не очень. Так вы игрок?

За окном стремительно разгорался единственный ночной рассвет. По синему небу мчались высокие облака. Три долгих вдоха они стояли друг напротив друга, как каменные, потом старик развернулся и вышел. В груди Бирьяра клокотал крик. Но он задушил его.

Его трясло. Крупной дрожью. Он поднял устройство. Полимер пошел трещинами, но сломан ли механизм внутри — оставалось неясным. Он сказал себе, что не выйдет из комнаты, пока не возьмет себя в руки. Нельзя в панике выскакивать к гостям. Но тут припомнилось, как на вечере однорукий что-то настойчиво втирал Моне, и выжидать дольше Бирьяр не смог.

Однорукий исчез. Мона сидела на просторном диване с джин-тоником в руке. Увидев его, сразу отставила стакан. Хотелось надеяться, что только прожитые вместе годы брака помогли ей разглядеть его тревогу. Когда она подошла, он поцеловал ее в ухо и прошептал:

— Отыщи охранников. С «Нотуса», не местных. Оставайся с ними.

Улыбка застыла на ее губах. Мона слегка отклонилась, спросила, почти не шевеля губами:

— Мы в опасности?

— Пока не знаю, — ответил он. — Но выясню.

Теперь, когда Мона предупреждена, можно действовать. Он вызвал в свой личный кабинет майора Оверстрита. Сидел — впервые — за широким деревянным столом с ощущением, будто угодил в мышеловку.

Вошел Оверстрит, встал по стойке смирно. Лишь легкая синева под глазами подсказывала, что и он устал.

— Сэр?

Рассказывая, Бирьяр держался спокойно. Насколько мог. Когда дошло до угроз старика, неподвижность Оверстрита стала зловещей. По окончании рассказа Бирьяр положил на стол устройство. Оверстрит взял его, внимательно осмотрел и положил обратно. Бирьяр пока не сказал ничего такого, о чем старик и сам не знал, присутствуй он здесь. Но скоро это изменится.

— Вы уверены, что вести разговор в этих стенах безопасно? — спросил Бирьяр.

Оверстрит задумался. Потом сказал:

— Еще час назад я был уверен, что да, сэр.

— А теперь?

— Теперь я уже не так уверен.

Повисло тяжелое молчание.

— Было бы досадно покидать комплекс так скоро после прибытия. Утром я отправлюсь на «Нотус», закончить оформление дипломатических документов. Там и поговорим.

— Я распоряжусь, чтобы вас охраняли лаконианские телохранители.

— И доктора Риттенаур.

— Да, сэр. А я немедленно начинаю расследование, чтобы выяснить, кто этот человек и с чьей помощью он проник в дом.

— Спасибо, — сказал Бирьяр. — Отныне это наша главная задача.

— Согласен, сэр. К вашему прибытию на «Нотус» я подготовлю предварительный отчет. И… — Оверстрит сжал губы и опустил взгляд.

— Вас что-то беспокоит, майор?

— Либо это чудовищная некомпетентность местных служб правопорядка, либо явное нарушение протоколов безопасности. В любом случае, последуют взыскания. Прежде чем начинать расследование, я должен понимать, насколько далеко вы готовы зайти. При необходимости.

Само то, что мысль об этом даже не пришла Бирьяру в голову, говорило о масштабе случившегося с ним потрясения. За провал подобного уровня Лакония карала казнью или, как бывало чаще, отправляла виновного в Загон в качестве подопытного кролика. Но Лакония таких провалов и не допускала. Если первым решением Бирьяра на новом посту будет смертный приговор, это может настроить против него планету, которой ему предстояло руководить. Достаточно вспомнить, что случилось с губернатором Сингхом на «Медине».

— Мы оба понимаем опасность излишне жестких мер, — осторожно, словно боясь порезаться словами, начал Бирьяр. — Если виновники окажутся оберонцами, арестуйте их и передайте местным властям. Над следствием держите строжайший контроль. Пока местные законы не противоречат нашей безопасности, будем их уважать. Не хочу обострять, сперва посмотрим, как проявит себя правоохранительная система Оберона.

— А если виновники из наших?

Бирьяр улыбнулся. Тут все просто.

— Если это лаконианцы нарушили протоколы безопасности и подвергли администрацию непосредственному или потенциальному риску, они будут публично казнены. Стандарты Лаконии непоколебимы.

— Вас понял, сэр, — кивнул Оверстрит, словно услышал что-то новое, а не обычную декламацию лаконианской политики, дотянувшуюся сюда сквозь тысячи световых лет прямо c рабочего стола Высокого Консула Уинстона Дуарте. Оверстрит немного помедлил, затем сказал:

— Еще одно, сэр. Пока идет расследование, мне было бы спокойнее, если бы вы носили при себе пистолет.

Бирьяр отрицательно помотал головой.

— Это воспримут как признак слабости. Уверен, при такой службе безопасности, как ваша, оружие мне ни к чему.

— За доверие благодарю, но прошу как следует подумать, — настаивал Оверстрит. — Тот человек проник в ваш дом.

Бирьяр вздохнул и кивнул, соглашаясь. Оверстрит ушел.

Когда он наконец вырвался к Моне, то нашел ее сидящей на краю постели. С тревожными морщинками у губ. У него, наверно, такие же.

— Что случилось? — спросила она. — Какие-то проблемы?

— Наш приезд разворошил преступное гнездо Оберона. Как и ожидалось, — сказал он. — Мне угрожали. Мы этим занимаемся.

Она подтянула колени к груди и обняла их, отвернулась к окну. Она выглядела такой маленькой и потерянной. Пожалуй, страх ее не беспричинный. У них всего один корабль верных людей для управления звездной системой с миллионами населения.

От жары и вони здешней полночи, наполненной сиянием слишком быстрого солнца, защищали толстые ставни. Сквозь вертикальную щель, там, где они смыкались, пробивался солнечный луч. Бирьяр присел возле жены. В голове роилось множество фраз. «Это наш долг» или «Реакция последует» или «Мы их уничтожим».

Он поцеловал ее в плечо.

— Я не дам нас в обиду.

* * *

Агнета потирала подбородок, изображая раздумья, хотя на самом деле просто пыталась восстановить самообладание. Старик в старом халате серого оттенка, в который со временем превращается любой цвет, восседал за барной стойкой, а его искусственная рука мелко дрожала и подергивалась в режиме диагностической перезагрузки. Хотя в инструкции эта процедура называлась ежемесячной, старикан повторял ее изо дня в день. Хищные конвульсии конечности напоминали движения насекомого.

Совладав с собой настолько, чтобы ненароком не нахамить, Агнета подытожила:

— Такие выпады, босс... Вот даже не знаю, насколько разумно...

— Обычный риск, — отозвался старик с пренебрежением.

Обычный или нет, а из бара на Зильвер-Страат-плаза он убрался, и факт изменения места встречи говорил о вполне серьезном отношении. Агнета не могла разобраться, что испытывает: то ли тревогу перед новым уровнем угрозы, то ли облегчение от того, что старикан трезво оценивает силы, чего бы он там ни заявлял.

Кто бы мог подумать, что схроном окажется квартирка над старой лапшичной, но у старика по городу и планете разбросано множество тайных укрытий, и Агнете были известны далеко не все. Косые лучи послеполуденного рассвета били сквозь потолочные арки, и при должном терпении она могла бы проследить, как сползает граница тени по дальней стене. Терпения явно не хватало.

Ухватив бутылку здоровой рукой, старикан плескал узо на на кубики льда, наблюдая как пойло становится мутным и маслянистым, добираясь до дна стакана.

— Этот губернатор нас теперь затрахает, разве нет? — не выдержала Агнета.

Старик ответил не сразу. Сначала механической рукой поднял стакан и, оценив результат диагностики — не дрожит, не дергается, — сделал глоток:

— Ну, он точно будет пытаться. У него работа такая. Хотя мы все еще играем на своем поле.

— И как сильно он будет пытаться?

Ее раздражение угасало, разум переключался на анализ следующих шагов. На боевое планирование. Ответ старика, к удивлению, оказался не таким уж и мрачным.

— Я не знаю. Этот из упертых, как и все лаконианцы. Впрочем, не удивительно. Десятки лет взаимного скрещивания кучки марсианских фанатиков развитию большой гибкости ума не способствуют. У меня есть пара ушей в его вотчине, последим за реакцией.

— Уши электронные?

Старикан погладил ободок стакана металлическим пальцем, и его губы сложились в блеклое подобие улыбки:

— Нет. Обычные люди, любители выпить и посплетничать. Они справятся. Этот парень... Он жаждет чего-то. Я просто пока не знаю, чего.

— А какая нам разница?

Одним движением старик опрокинул в себя остатки узо:

— Большая. Именно страждущие оплачивают наши счета.

— Нет, я про другое. Зачем заботиться о его нуждах, если мы всё равно собираемся его убить? Он, конечно, может и передумать, если мы подгоним ему гору волшебной пыльцы и бутылку виски, но какая с этого польза после его смерти.

Старик медленно помотал головой:

— А я его не убью. Пока, во всяком случае. Что даст нам убийство губернатора? Краткую передышку до прибытия следующего, который будет еще тупоголовей? Лучше уже копаться в том, который есть.

— Разрешите?

Он крутнул металлической клешней, приглашая высказаться.

— Вы сделали ему предложение. Бери взятку, и ты наш, отказывайся, и ты труп. Он отказался. Всё, мы обязаны его убить. Правила именно такие.

Старик поскреб седую волосатую грудь. Снаружи на подоконник спикировал местный голубь – шесть фасеточных глаз и крылья летучей мыши в бахроме пушистых ресничек. Походил, поворковал и сорвался восвояси. Старик улыбнулся, словно неожиданное вторжение смешало ход его мыслей. Но когда он заговорил, Агнета поняла что это не так. И что обсуждать больше нечего.

— Правила... — заявил он, — будут такими, как я скажу.

* * *

Офис Моны Риттернаур расположился на верхнем этаже северо-западного угла «Си-Тамьяна». Места вдвое больше, чем в каютах «Нотуса», от пола до потолка тянутся «умные стекла», не только поддерживая постоянную яркость света с учетом положения оберонского солнца, но и изменяя спектр для имитации более стабильного освещения. Как пояснили на инструктаже, иллюзия помогала привыкнуть к новому дневному циклу, но через пару дней обман Моне надоел. Пусть уж окружающий мир видится таким как есть.

— Доктор Риттенаур, — долетел от дверного проема женский голос, сопровождаемый запоздалым мягким стуком. — Вызывали?

Вошла Вероника Дитц, ее координатор по связям с рабочими группами. Мона появилась в офисе всего неделю назад и сразу же воплотила в себе все чаяния Сельскохозяйственного Концерна «Си-Тамьян» на доверительные отношения с правительством Лаконии. Однако ее роль в исследованиях пока была немного туманной.

И Мона собиралась решительно развеять этот туман.

— Да. Я много слышала об исследованиях в области расшифровки последовательностей аминокислот. Подумала, неплохо бы ознакомиться с записями.

— По-моему, их рабочая группа загнулась, — ответила Вероника. — Пару лет назад проводились какие-то предварительные изыскания, но исследования по совместимости микрофлоры оказались перспективнее.

— Не беда, — улыбнулась Мона. — Просто передайте мне всё, что есть по расшифровке последовательностей. Пусть даже черновики.

— Сделаем. Еще что-нибудь?

— Больше пока ничего, — ответила Мона, и Вероника скрылась за дверью.

Жалобы подвыпившей дамы — доктора Кармайкл — преследовали Мону со дня приема. Бирьяр сфокусировался на инциденте, хотя какие бы эпитеты ни использовали они с Оверстритом, это была угроза: криминалитет и террористы разглядели в Лаконии нечто, с чем можно или нужно бороться. Угрозы прямо в день прибытия «Нотуса» конечно пугали, но с ними она ничего не могла поделать. А с проектом Кармайкл могла.

Через несколько минут пришли запрошенные записи и пометка от Вероники с предложением принести из комнаты отдыха чаю и яблочную тарталетку. В ответ Мона написала, что благодарит, но предложение вежливо отклоняет. Заботливость и дружелюбие требовались от Вероники по должности, но она и вправду казалась милой.

Рабочие заметки доктора Кармайкл действительно были черновыми, и даже не такими впечатляющими, как ей расписывали. Но это была хорошая, добротная работа и, ведись она в Лаконии, Кармайкл получила бы дополнительные ресурсы для экспериментов. И получит, если Мона убедит ее переехать. Желание наброситься и немедленно спасти эту застоявшуюся карьеру просто потому, что она может, походило на зуд от щекотки.

Рабочую группу по совместимости микрофлоры не столько возглавлял, сколько финансировал широколицый и кареглазый мужчина с тонкими, словно пух, волосами. В свое время доктор Гровер Балакришнан прибыл с Ганимеда, с одного из старейших и наиболее уважаемых сельскохозяйственных центров Солнечной системы, и план его, по сути, сводился к проектированию почвы, способной совместить два эволюционных древа: Солнечной системы и Оберона. Начать с нескольких сотен образцов смешанных микробов, вычленить самые успешные, повторить процесс несколько десятков раз и позволить селекции сделать всю работу.

Не слишком изобретательно. По оценке Моны, вероятность получить воспроизводимые результаты у доктора Кармайкл была выше. Конечно, неудачный выбор еще не доказывал заговора по аннулированию проекта расшифровки последовательностей, так что она обратилась к финансовым отчетам. Потребовалось все утро и большая часть полудня, чтобы откопать зацепку.

Из недр соглашений о патентных выплатах за любые результаты исследований по совместимости микрофлоры всплыло новое имя. Ну, не такое уж и новое.

В. Дитц.

Вероника.

Мона прошерстила все активные рабочие группы, то здесь, то там натыкаясь на те же торчащие уши. Какие бы открытия ни совершал «Си-Тамьян» на своих объектах в Обероне, Вероника Дитц имела с них законную долю. Маленькую в каждом отдельном случае, но вкупе с другими достаточную, чтобы сделать ее фантастически богатой. Людей убивали за куда меньшие деньги, чем месячный доход ее координатора. И это не считая зарплаты.

Мона повторила поиск, на этот раз обращая внимание на обоснования платежей. Некоторые услуги, которые Вероника оказывала исследователям, действительно подразумевали выплаты, но неизбежный вывод напрашивался сам собой: если кто-то собирается сделать что угодно, Вероника Дитц обязательно получит с этого свой кусок пирога.

Она вздрогнула от звонка терминала. Из динамиков полился голос Вероники, наполненным обычным дружелюбием и непосредственностью, но напряжение, с которым слушала Мона, превратило эти чувства в фальшивку вроде карнавальной маски.

— Как вы там, доктор Риттенаур? Я как раз направляюсь в столовую. Хотите, захвачу вам что-нибудь?

Мона поразилась сама себе. Она ждала, что ее выдадут эмоции: удивление, или страх, или гнев. Но перед тем, как сбросить соединение, она спокойно произнесла:

— Спасибо, я сыта.

* * *

Бирьяру довелось присутствовать всего на двух казнях. Первый раз еще ребенком, когда Лакония была больше дикой, чем цивилизованной. Один из прибывших с первым флотом солдат проявил халатность за рулем. Или вовсе сел за него пьяным, точно уже и не вспомнишь. Мальчик из семьи ученых первой экспедиции попал под колеса и погиб. Дуарте лично наблюдал за исполнением приговора, и смотреть на казнь согнали всех в обязательном порядке.

Прежде чем парня убили, Дуарте объяснил, что дисциплина для всех имеет решающее значение. Что их — лишь горстка в одной-единственной системе, и никакие иммигранты не придут, чтобы влить свежей крови. На тот момент это казалось странным аргументом. Если людей так мало и они так драгоценны, убивать одного из них — явное расточительство.

Позже Бирьяр понял, что именно ценность жертвы придавала ей столь глубокий смысл. Солдат умер быстро, и пусть его смерть не отменила преступления, она показала всему составу гражданской научной экспедиции, что Дуарте и его сторонники высоко ценят их жизни и жизни их детей. Останься водитель в живых, объединить две группы в один народ стало бы очень трудно, если не невозможно.

Вторым разом стала казнь молодой работницы со столичной стройки, чьими стараниями в фундамент одного из зданий залили бетонную смесь с неверными пропорциями. Никто не погиб, но если бы здание построили и конструкция сложилась, ошибка могла унести сотни жизней. Дуарте провел церемонию — опять обязательную для всех — чтобы каждый осознал серьезность проблемы и то горе, с которым девушку отправляли в Загон. Бирьяр не видел ее смерть, но до сих пор помнил заплаканное лицо, с которым она просила прощения у общества.

Лакония всегда относилась к тем немногим, что оставались чисты в сравнении с развращенным большинством. Лаконианцы взяли свое имя у воинов Спарты, и в их коллективе царил тот же суровый уклад, что одновременно ковал железную дисциплину и демонстрировал всем искренность и прямоту убеждений.

Тяжело, но необходимо.

И теперь лаконианцы стояли навытяжку во дворе, являя собой саму империю и ее бескомпромиссную решимость. Бирьяр занял почетное место во главе собрания.

— Я прошу прощения, — сказал подсудимый, — за тот позор, что я навлек на моих товарищей. И за зло, что причинил своему командиру и Высокому Консулу.

Солнце резало Бирьяру глаза, рубашка прилипла к взмокшей спине. Пистолет казался очень тяжелым, а кобура похлопывала по бедру, как будто кто-то настойчиво требовал внимания губернатора. Местных собралось неожиданно много. Кого-то прислали из здешней службы новостей, но большинство, как какие-то туристы, пришло поглазеть на жестокое зрелище, словно на спортивный матч.

Подсудимый, лейтенант службы логистики и обеспечения, отдал местным уголовникам фармацевтический принтер и две коробки медицинских компонентов для подпольного производства дури. Местную покупательницу посадили в тюрьму Оберона, и ей грозило два года заключения, если дойдет до суда. Здесь правосудие, похоже, не торопилось. Участник сделки с лаконианской стороны умрет еще до обеда.

Подсудимый поник. Охранник провел его по ступенькам на небольшой помост. Поставил на колени. Нос Бирьяра уже почти не чувствовал канализационной вони Оберона, но тут ветерок принес особенно мощный заряд. Будто высказался. Сама по себе традиция предполагала, что приказ мог отдать любой старший по званию, но Бирьяр понимал, что для придания действию символичного смысла это должен сделать он. Командир подсудимого, женщина, которую Бирьяр знал, хоть и не близко, почти десять лет, стояла на помосте с пистолетом наизготовку.

Под сухой стук барабана Бирьяр шагнул вперед, встретился с ней взглядом и кивнул. Он ожидал увидеть в ее глазах слезы, но увидел только пустоту. Через миг женщина кивнула в ответ, повернулась и выстрелила подсудимому в затылок. Звук показался странно плоским. Барабан смолк, медик пошел констатировать смерть.

И все. Бирьяр повернулся к камерам местных новостей, старательно подставляя свой более выгодный профиль. Толпа казалась шокированной. Хорошо. Казенная жестокость и должна шокировать. Лаконианцы поступили так, чтобы доказать свою позицию, и будет очень жаль, если жертва не приведет к должному эффекту. Бирьяр подождал, пока не убедился, что в новостях будет смотреться как надо, и повернулся к лаконианцам. Хотелось уйти в офис, смешать холодный джин-тоник и сидеть с закрытыми глазами, пока не утихнет головная боль.

Большинство тех, кто носил лаконианский синий, пришло с «Нотуса», но Суйет Клингер, местный представитель в Ассоциации Миров, вместе со своими людьми тоже выбрала одежду, перекликающуюся с униформой лаконианцев. Почти того же оттенка синего и очень похожего кроя. Не совсем лаконианская форма, но что-то в том же духе. Суйет встретила Бирьяра печальным взглядом.

— Сочувствую, сэр, — сказала она. — Уверена, принять такое решение было нелегко.

Он знал, какого она ждет ответа. «Дисциплина — основа политики Высокого Консула». Ничего сложного, но все, что приходило Бирьяру в голову: «С чего это вы так уверены?»

Клингер знала о нем не больше того, что ей рассказали лаконианцы. Она проявляла бы такое же участие к любому, кто мог занять его пост. В свою очередь, любой на ее месте отнесся бы к Бирьяру так же, как она. Они друг для друга не люди. Роли, и только. Все согласно этикету. Неискренность этой картины просто угнетала.

Он кивнул.

— Дисциплина — основа политики Высокого Консула.

Она с уважением отвела взгляд. Формальности были соблюдены.

Бирьяр двигался сквозь угрюмую толпу, приветствуя каждого и получая приветствия. Формальности. Они всего-навсего придерживались формальностей. Солнце стремительно неслось к горизонту, тени вокруг двигались, и Бирьяру стало казаться, что он торчит здесь уже несколько часов, но оставалось еще столько кивков, которыми приходилось обмениваться, столько слов, которые приходилось говорить. Мертвеца отнесли к рециркуляторам, и медики удалились.

Ощущалась какая-то странность и где-то даже несправедливость в том, что местный ворюга останется в живых, а то и выйдет на свободу. Носить звание лаконианца значило придерживаться высшего стандарта, и предательство этого стандарта требовало ответных мер того же уровня, но эта мысль все равно терзала Бирьяра. По крайней мере сейчас. Отдохнуть бы да плотно перекусить, глядишь, и отпустило бы. Лица людей начали сливаться. Один, другой, третий, и так пока Бирьяра не перестало заботить, с кем он говорит.

Он подошел к человеку, с которым никогда не встречался лично. Каштановые волосы, серьезное выражение лица и похожая на крошку гудрона родинка на щеке. Бирьяр едва не отшатнулся, пораженный всплывшей вдруг в подсознании и объясняющей этот гудрон картинкой, но тут понял, что это забавно, и даже почувствовал некое странное удовольствие.

— Заместитель Балечек, — сказал Бирьяр. — Рад наконец с вами познакомиться.

Глаза Балечека распахнулись чуть шире. Он тут же расплылся в улыбке от удивления, что его узнали, а Бирьяр пожал ему руку и удалился. Теперь заместитель будет помнить приятный момент, который показал, что он важен новому губернатору. А функционально их встреча могла служить примером организации хороших отношений с местной властью, что послужат надежным цементом для лаконианского управления Обероном. Ну и поводом для грязных шуток между Бирьяром и его женой, но этот факт он обнародовать не собирался. Это только для них с Моной. «Работает лучше, когда знаешь толк в процессе», — сказала она тогда. Бирьяр хотел знать толк в процессе правления Обероном, даже в тех областях, что казались очень сложными. Особенно в них.

Готовая отвезти губернатора в офис машина ожидала у границы двора. Он нырнул внутрь, майор Оверстрит забрался следом и сел напротив. Его бледное бритое лицо блестело от пота.

— Как вы, сэр?

— Прекрасно, — ответил Бирьяр. — голова побаливает.

— Затыка, — сказал Оверстрит.

— Что?

Машина тронулась, прохладный воздух, свежий, словно прямиком из рециркуляторов «Нотуса», овеял лицо Бирьяра и наполнил ноздри. Он обратил внимание на отсутствие здесь оберонской вони, и ужаснулся мысли, что в конце поездки придется в нее возвращаться. Все же разумнее будет не избегать вонючего воздуха. Эти перерывы только отсрочат ассимиляцию.

— Они называют это затыкой, сэр. Обычное явление для приезжих. Здешние четырехчасовые циклы плохо сочетаются с нормальным суточным ритмом. Раздражительность, головная боль. У некоторых примерно через месяц появляется головокружение и спустя несколько дней проходит. Наш мозг таким образом просто приспосабливается к новой среде.

— Буду знать, — сказал Бирьяр. — Вас она тоже беспокоит?

— Беспокоит, сэр, — ответил Оверстрит. — Жду не дождусь, когда кончится.

На улицах сгущались на этот раз настоящие сумерки. Кончался день, наступал вечер. Бирьяр надеялся сделать все как надо и успеть заснуть до ночного рассвета. Если выйдет проспать всю ночь и заставить организм воспринять ее как полные двенадцать часов темноты… Такое страстное желание отдохнуть застало Бирьяра врасплох. Может, он устал больше, чем ему казалось.

— Насколько продвинулось другое ваше расследование? — спросил Бирьяр.

— Человек с металлической рукой.

Оверстрит словно обозначил заголовок отчета. Не спрашивал, не утверждал, просто поставил метку, с которой собирался раскрывать содержание.

— Он заметная фигура в местном криминальном мире. Пользуется несколькими именами, но ни одно не упоминается записях правоохранительной системы. Не имеет аккаунтов в валютной системе, хотя ключ, которым он пытался вас подкупить, однозначно говорит о свободном доступе к фонду неотслеживаемых средств.

— Откуда он взялся?

— В базах никаких данных о его прибытии.

— Он, значит, из-под земли выскочил? — спросил Бирьяр несколько резче, чем хотел.

Оверстрит пожал плечами.

— Я работаю с учетом предположения, что местные базы данных неточны и скорее всего страдают от постоянных взломов.

Бирьяр откинулся на сиденье. Группа молодежи играла в футбол прямо на улице, а охрана кричала, чтобы они разошлись и пропустили машины. Бирьяр наблюдал. Длинноногие, долговязые молодые люди. Может, астеры. Может, просто подростки. Кто-то из них мог оказаться сепаратистом-террористом. Да все могли. На миг само пребывание на поверхности планеты показалось безумием. Тут не было безопасных мест. Не могло быть.

— Он не какой-нибудь преступный гений, — сказал Оверстрит. Машина поехала дальше. — Просто у него есть фора. Мы его выследим.

— Не отдавайте его местной полиции. Он погостит у нас, пока мы не выясним, как он обошел наши протоколы безопасности.

— Понял, — ответил Оверстрит. — Значит, никакого официального ареста?

— Как только этот человек поможет нам с анализом системы безопасности, мы вернемся к вопросу об аресте, — сказал Бирьяр. Помолчал и добавил: — Он разговаривал с моей женой.

— Есть, сэр. Вас понял.

Имение теперь хорошо охраняли. Лаконианские десантники в силовой броне несли стражу на подъездах и крышах. Из-за них Бирьяр многое терял. Он должен неколебимо и уверенно нести людям волю Дуарте. Но с постоянной охраной губернатор выглядел встревоженным, а тревога делала его слабым в глазах людей, и при этом он никак не мог заставить себя отозвать охрану или отправить ее на другую службу.

Он вошел в личные покои и расстегнул воротник. За проведенное здесь время Бирьяр кое-что поменял в губернаторском особняке. Он привез не много вещей из старого дома на Лаконии, но то, что привез, занимало почетное место. Снимок с получающей лаконианскую награду за безупречную службу Моной висел на самой освещенной стене. Керамическая скульптура, свадебный подарок Моны. Каллиграфическая гравюра с тисненой золотом цитатой Высокого Консула Дуарте: «Трудись над дисциплиной, твори добро без труда».

Все остальное в комнате было чужим. Гофрированные настенные светильники с разными спектрами для дневной и ночной темноты. Волокнистые панели под дерево, сделанные из оберонских древоподобных организмов, похожих на деревья Земли. Здесь ничего не напоминало дом. Комната будто говорила Бирьяру, что он тут не к месту. Словно отталкивала прочь. Он не сомневался, что со временем это чувство пройдет.

Бирьяр потянулся. Узел меж лопаток стал его постоянным спутником, как и ощущение песка под веками. Дверь за спиной Бирьяра со щелчком отворилась, и послышались шаги Моны, такие же знакомые и легко узнаваемые, как ее голос. Он обернулся, и сердце ухнуло в живот.

— Что с тобой? — спросил он.

Она упала в плетеное кресло и помотала головой. Он видел раньше этот едва заметный, напряженный, бессознательный жест. Она злится. Ну ладно хоть не боится. Он подошел и сел рядом, но касаться ее не стал. Ее гнев плохо поддавался физическому утешению

— Здесь все прогнило насквозь, — сказала Мона. — В «Си-Тамьяне» процветает мошенничество, которое годами на корню рубит исследовательские приоритеты. Годами. Может, вообще с самого начала.

— Рассказывай.

Она рассказала. Не только о том, как ее координатор вносила себя в патентные соглашения, но и о том, что муж координатора — фининспектор профсоюза; что она получила место в офисе Моны через головы нескольких более квалифицированных кандидатов; что декларируемый ею доход и близко не похож на реальные суммы в ее кармане. Голос Моны с каждой фразой становился все жестче, гнев с каждой мыслью разгорался все ярче. Бирьяр слушал, сцепив руки и глядя прямо на жену. Деталь за деталью на плечи ложился новый груз. Коррупция на коррупции и коррупцией погоняет. Тут, кажется, пациент скорее мертв, чем жив.

— И вот еще что, — голос Моны перешел в крещендо. — Либо в руководстве и профсоюзе ничего не знают, то есть там сидят бездарные дилетанты, либо знают все, и тогда они в доле.

Бирьяр опустил голову, пытаясь уложить полученную информацию. Мона смотрела в никуда и качала головой. Пара миллиметров, туда-сюда. Словно неслышно ругала кого-то. Да наверное, и ругала.

Послышался вежливый стук. Горничная. Пришла подмести или сменить постельное белье. Бирьяр попросил зайти попозже и услышал в ответ невнятные извинения. Мона даже не заметила. Он рискнул взять ее за руку.

— Обидно, — сказал он.

— Мы должны все исправить, — ответила она. — Так не может продолжаться. Это воровство стоило многих лет труда. Веронику нужно арестовать и выслать. В профсоюзе начать расследования и чистки. Неизвестно, насколько глубоко проникла эта зараза.

— Я доведу до сведения местного суда, — сказал Бирьяр. — Мы разберемся.

— Суда? Ну нет, надо пойти и арестовать ее. Самим. Она разрушает важнейший из колониальных миров, а ты губернатор.

— Я понимаю. Правда. Но раз она нарушает законы Оберона, это дело местного суда. Если я собираюсь вмешаться, придется действовать с большой осторожностью.

Мона отдернула руку. У Бирьяра внутри все оборвалось, заныл узел в спине. Он поджал губы и продолжил:

— Мне приходится строить из страха и надежды. Страха прихода «Бури» и «Тайфуна» и надежды, что они не придут. Наша лучшая политика — казаться всемогущими, но милосердными. Даже терпимыми. Когда построим больше кораблей, накопим опыта, обеспечим верность местной полиции и армии, вот тогда сможем навязывать здесь свой путь. Мы пока в самом начале. Я должен быть осторожен, чтобы не перегнуть палку.

От досады глаза Моны выглядели чужими, а губы дрожали. Бирьяр чувствовал, как наружу просятся извинения, но они прозвучали бы так, будто он очень хочет дать ей то, что ей нужно, и очень сожалеет, что не может.

— А если платежи на самом деле идут не ей?.. — сказала Мона. — Что, если в ее декларации все правда? Может, она часть преступного синдиката. Тот человек, он кто? Который с рукой. Может она работать на него?

— Я скажу нашим людям проверить. В случае подтверждения примем меры.

— Мы примем меры в любом случае, — ответила Мона. — Я — глаза Лаконии в крупнейшем в мире комплексе сельскохозяйственных исследований. Ты — губернатор планеты. Если мы не сделаем ничего, тогда зачем мы вообще здесь?

— Давай потише, пожалуйста.

— Вот только не надо меня опекать, Бирьяр. Это действительно важный вопрос.

— Мы пока живы, Мона, — рявкнул он. — Ведем борьбу, выявляем самые очевидные угрозы, устраняем их и всеми силами стараемся поддерживать впечатление, что можем куда угодно принести и обрушить всю нашу сокрушительную мощь, просто пока не хотим.

— Потому что на самом деле это неправда, — сказала Мона.

— Пока что. Со временем мы окрепнем. Мы можем подавить любую систему, но не все сразу. Так и управляем. Присутствуем, оказываем влияние, по необходимости применяем силу и любезно позволяем самоуправление, пока других вариантов нет.

— Самоуправление? — Об голос Моны можно было порезаться. — Дуарте отправил нас сюда, чтобы мы своими глазами оценили ситуацию. И реагировали. Что нам с тобой еще остается, кроме самоуправления?

— Их самоуправление, — ответил Бирьяр. — Не наше.

* * *

Старик оседлал железный барный стул на задворках склада. Пылинки танцевали в лучах, бивших сквозь дыры в обшивке под самой крышей, где местные крысоголуби — по сути, и не крысы, и не голуби — прогрызли норы в поисках укрытий. Агнета, перетаптываясь, ждала рядом с пистолетом в руках. Старик раз за разом прокручивал ролик правительственных новостей: бедный коленопреклоненный ублюдок на платформе бормочет несколько слов. Cловно древнеримский император, дарующий жизнь или смерть взмахом большого пальца, губернатор кивает, и палач вышибает заключенному мозги. На моменте выстрела старик каждый раз начинал смеяться. Не весело, а издевательски.

— Умора... — снова сказал он сквозь смех, постукивая пальцем по застывшему на экране изображению губернатора Риттенаура. — Этот мужик... просто, мать его, нечто...

— Он шлепнул одного из своих только чтобы сделать заявление, — заметила Агнета.

— Прикинь? А знаешь, кто страдает таким дерьмом? Актеришки. Позеры.

Заметив выражение ее лица, старик спрятал терминал в карман.

— Невелика доблесть казнить своих. Проще всего убить тех, кто тебе подчиняется. Все эти «мы придерживаемся строгих стандартов» я уже видал. Эффектно, да, ведь вспомни, кто страдает этим дерьмом. Но очень дешево.

— Ну не знаю, босс. Меня впечатлило, — возразила Агнета.

Издалека донесся визг электромотора, и грохот отъезжающей железной ограды. Услышав это, старик поднялся с места.

— Вот, а не должно бы, — заметил он, направляясь к погрузочной платформе. — Что там у нас? Уверена, что они и правда ругались? Он и его жена.

Агнета пожала плечами. Она не любила, когда босс начинал рассуждать о двух разных вещах одновременно. Ей казалось, что он перестаёт держать руку на пульсе, когда начинает распыляться.

— Орали друг на друга, — ответила она. — Ваш человек в местной обслуге разобрал только часть.

— Занятно. Парнишка не жадный, денег не захотел. Но если не ладит со своей возлюбленной, может, зудит у него в другом месте, и мы можем расчесать там.

— Соблазнение?

— Классику недаром называют классикой.

— Я займусь, — сказал Агнета, — Как только закончим здесь.

Секунду дверь погрузочной платформы гудела, разогревая приводы, потом с лязгом поехала в сторону, подняв в воздух клубы пыли и полупрозрачных частичек, засверкавших на свету. Взору открылся старый проржавевший грузовик, на боку которого все еще можно было разглядеть полустершийся логотип компании по перевозке зерна, обанкротившейся четыре года назад. Задний шлюз открылся, и оттуда выступили четверо мужчин. Вооруженных.

Старик фыркнул, откашлялся, чихнул.

— Мир вам, — провозгласил один из четверки. Главарь.

— Спасибо на добром слове, — ответил старик. Прибывшие застыли. Агнета сжала рукоять пистолета, но пока спешила его поднимать. Пару секунд все пялились друг на друга.

— Если это доставка, — прервал молчание старик, — может вам уже доставить? А то...

Мир Вам мотнул головой:

— Это доставка. Только цена подросла.

— Как огорчительно, — в голосе старика появилась теплота, почти дружелюбие. — И сильно подросла?

— Вдвое.

— Не. Ты столько не проглотишь. Попробуй снова.

Мир Вам вскинул пистолет, и титановая рука старика метнулась вперед с почти неуловимой для глаз скоростью. За оглушительным хлопком было почти не слышно, как лязгнул металл, столкнувшийся с металлом. Бандиты застыли, словно ошеломленные собственной наглостью.

— Босс? — подала голос Агнета.

Он прижал настоящую руку к груди, морщась от боли. Тем временем механическая рука вытянулась вперед. Раскрылся кулак и пуля резко звякнула о складской пол.

— Вы, ребятки... — медленно протянул старик, четко выговаривая каждое слово, — охерительно обосрались всеми возможными способами.

— Эрих, послушай... — со страхом в голосе начал Мир Вам. Если он и хотел извиниться, закончить не успел.

Высоко на стропилах под крышей автоматическая турель уловила кодовую фразу, и склад озарился отсветами дульных вспышек. Четверо мужчин рухнули одновременно, а дробный рык пулемета эхом прокатился по складскому пространству и погас, оставив на память Агнете лишь звон в ушах.

— Все в порядке, босс? — спросила она. Собственный голос казался слабым и далеким. Чтобы избавиться от звона, она несколько раз резко открыла и закрыла рот.

— Да, да, — отозвался старик. — Терпеть не могу, когда рука такое вытворяет. Каждый раз кажется, что чертова клешня вот-вот оторвется.

— Времена такие, что, может, и оторвётся, — она подошла к месту, где среди помета и пыли корчились люди. Кровь сочилась из ярко-красных рваных ран, оставленных флешеттами — пулями-дротиками. Озоновый запах шоковых зарядов смешивался со смрадом обугленной кожи, напоминавшим запах жареной свинины.

Вот он, стариканский метод. Все видят Агнету, видят ее пистолет, думают, что мускулы — это она. И становятся слишком самоуверенными.

— Видишь ли, в чем разница, — старик обращался к Агнете, игнорируя лежащего бандита, — Торговля слегка не задалась, и мне придется намекнуть, что это не дело. Я мог бы поступить по-лакониански, да? Убить тебя, а не их. А этих мудаков отправить домой. Был бы в этом смысл?

— Думаю, нет.

— Показуха... — Он наклонился, и пальцы механической руки сомкнулись на горле бандита, — Незрелые понты, больше ничего.

Мир Вам пытался что-то сказать. Но прежде чем ему удалось, старик превратил его в свое послание.

* * *

Их самоуправление. Не наше.

Мона достаточно разбиралась в психологии, чтобы понимать, какие чувства ее обуревают. Вероника сидела за столом напротив, листала по дисплею отчеты, составляла по базам данных краткие и удобоваримые резюме о состоянии лабораторий и проходящих в них экспериментов, и не было в ее голосе ничего особо противного, умом Мона это понимала. Привычка Вероники перебивать саму себя и не возвращаться к тому, с чего сама же начинала, не так уж редка. И вовсе не из-за прически кажется, будто она напялила на себя костюм «респектабельной чиновницы». Все это игры разума самой Моны.

Но от понимания не становилось легче.

— К концу недели ждем из Северного Поля данных по исследованиям фотосинтеза, — сказала Вероника. — Предварительные результаты, сами видите, довольно неплохи.

Знает, подумала Мона. Быть не может, чтобы эта натянутость и неприязнь прошли мимо Вероники. Улыбка такая же, как всегда, обходительные манеры, готовит дела и отчеты. Она должна была догадаться, что Мона ее ненавидит, но по ее виду того никак не скажешь. Так что одно из двух: либо Мона блестяще скрывает свои чувства, либо Вероника.

— А исследования по совместимости микрофлоры? — спросила Мона.

Вероника замотала головой:

— Они не в Северном Поле. Вся группа Балакришнана размещается в старом здании. Хотя что здесь по-настоящему старое? Мы на планете-то пару десятилетий всего.

Меняешь тему, подумала Мона. Доставлять неудобство Веронике Дитц стало одним из немногих ее удовольствий в последние дни.

— Когда ожидаются результаты по работе Балакришнана? — спросила она.

— Следующий тест начнется где-то через месяц, если я правильно помню, — сказала Вероника. — Я выясню, если хотите.

И скажешь мне то, что будет удобно тебе, подумала Мона. Если исследование Балакришнана должно провалиться, чтобы Вероника и дальше могла незаметно снимать сливки, будьте уверены, оно провалится. Так же, как загадочным образом перестала быть перспективной работа Кармайкл по расшифровке аминокислот, когда эта женщина — эта змея, эта пиявка, — не смогла урвать от нее ни куска.

— Узнайте это для меня, — сказала Мона, вставая. — Обсудим все минут через… пять?

— Хорошо, — согласилась Вероника, словно это самое обычное распоряжение. Подготовить отчет за время, за которое едва успеешь чашку чая заварить. Мона дождалась, пока Вероника выйдет — не хотела оставлять ее в кабинете одну — заперла дверь и по бледно-зеленому коридору пошагала — прямо и направо — в столовую.

Она налила себе чашку зеленого чая, взяла с десертного столика сахарное печенье и села одна за столик у окна. Над горизонтом поднимались высокие облака, багрово-золотые в солнечных лучах. Мона хмуро глядела на них. Кто-то приоткрыл окно, впустил внутрь свежий ветер. Она уже настолько тут освоилась, что перестала замечать фекальный запах планеты.

Ситуация с Вероникой становилась проблемой, и не только из-за Вероники. Пора отчитываться перед Лаконией. Ее экспертного мнения по «Си-Тамьяну» и Оберону ждет целая команда почвоведов и агробиологов. Были запросы даже от Кортазара, а это, считай, от самого Дуарте. Надо готовить предварительный отчет о состоянии дел не только здесь, но во всех колониальных мирах, с которыми сотрудничал Оберон. А вместо отчета получается докладная о преступном сговоре и формальном распоряжении Бирьяра оставить это дело на откуп местным властям, которые, собственно, сговор и допустили. От злости у нее аж спина зудела. Это мешало сосредоточиться на работе. Надо как-то взять себя в руки.

Но не получалось.

Ей все вспоминалась Кармайкл на приеме в тот первый оберонский вечер. Как волнительно было услышать о расшифровке аминокислотных цепей, о возможностях, которые откроются после полного картирования генов не только здесь — во всех колониальных звездных системах. И как не верилось, что кто-то может намеренно саботировать исследование с таким потенциалом. То было совсем недавно, но какой же наивной была она тогда. Оберон изменил ее, но к лучшему ли?

Она доела печенье, глотком допила остатки чая и направилась обратно в кабинет. Не то чтобы ей туда хотелось. Но столовая раздражала, как и все вокруг. Она все еще злилась и ни в чем не находила успокоения.

Вероники с отчетом пока не было. Мона уселась за стол, кисло уставилась в окно. Мир тот же, вид другой. Справа простирался Баррадан: улицы, дома, купола. Слева дикие пустоши — экзотические, неприрученные, с таким изобилием невообразимых диковинок, что уму непостижимо. Все, о чем только можно мечтать. Все кусочки там. «Их самоуправление, — припомнились слова мужа. — Не наше». Но…

Что-то шевельнулось в мозгу. Мысль, уже готовая и полностью обдуманная, будто только и ждавшая нужного момента, чтобы всплыть из глубины сознания.

Первое: либо администрация «Си-Тамьяна» прекрасно знает о махинациях Вероники, либо слепа как крот и не видит дальше своего носа. Второе: как супруга губернатора, Мона для «Си-Тамьяна» ресурс куда более ценный, чем любая Вероника. Третье: если одному можно, почему другому нельзя?

Она снова повернулась к столу, хмурясь так сильно, что даже лоб заболел. Подняла финансовые отчеты, попыталась перераспределить средства, просто чтобы убедиться, что ничего не выйдет. Что ж, ладно. Дыхание сбивалось, но голос, когда она делала запрос на соединение, был тверд.

— Доктор Риттенаур? — с экрана отозвался мужчина в годах. Редкие седые волосы, короткая бородка, не скрывающая двойного подбородка. — Чем могу помочь?

— У меня проблемы со счетами. Хочу выделить средства на лаконианский госпроект, но выскакивает ошибка кода доступа.

Толстомордый растерялся:

— Я не... Я не уверен, что…

— Под спецпроекты для лаконианского научного директората наверняка создавали код? Какой?

— Не уверен, что он вообще имеется, мэм.

— Тогда придется подыскать что-то временное. Есть ведь что-то такое для совместных правительственные программ, верно? Вот им и воспользуемся.

— А… э… ну да.

— Не лучший вариант, но… — Она пожала плечами и рассмеялась. — Если вы решите проблему доступа, дальше я со всем управлюсь.

Она терпеливо улыбнулась. Она не делала ничего непозволительного. Пока. Если он заартачится, все можно будет объяснить. Но она лицо Лаконии во «Си-Тамьяне». А Лакония только что уничтожила самый могущественный флот в истории и завоевала человечество. Мона не прерывала молчания. Лицо мужчины побагровело, пока он решал: отказать или нет.

Он что-то отстучал у себя на консоли.

— Все готово, мэм. Будут еще проблемы, дайте знать.

Улыбка Мона стала на пару миллиметров шире.

— Благодарю. — И она разорвала соединение.

Дальше было просто. Она скопировала старую схему финансирования Кармайкл и вставила в новую ветку, выделенную под правительственные проекты, а потом обновила контактную информацию, чтобы все вопросы отправлялись напрямую к ней. Вопреки ожиданиям, указывать, откуда переводить средства, не понадобилось, просто открылось пустое текстовое поле. Вбивай любую цифру, и деньги возникнут из ничего. Она подставила сумму, которую в свое время самовольно отклонила Вероника. Потом удвоила ее и закрыла файл.

Вот так. Она профинансировала проект на месяцы вперед. Надо выждать пару дней. Посмотреть, не выскочат ли красные флажки, и можно будет обрадовать Кармайкл, пусть начинает подыскивать лабораторные помещения и оборудование.

Она откинулась на спинку стула, сложила руки на груди и довольно выдохнула. В груди затеплилось приятное чувство, разлилось по телу, как от глотка джина. Спина расслабилась, на сердце впервые полегчало. Удовольствие и риск. Поддавшись порыву, Мона скинула туфли и босиком пробежалась по ковру, ощущая ступнями его плотную текстуру.

Раздался мягкий стук, и в кабинет вошла Вероника.

— Извините, пришлось провозиться дольше, чем ожидалось. Все время отвлекали. Сами знаете, как это бывает.

— О да, — сказала Мона.

* * *

Мона менялась, и Бирьяр радовался за нее, хоть и не сумел бы внятно описать перемены. Он просто отмечал детали: сон ее стал глубже и для пробуждения ее уже не приходилось расталкивать. Она с удовольствием ела и проявляла больше интереса к местным блюдам, например к рыбе с луком под острым красным соусом, который местные прозвали «сракодёром». Бирьяр его тоже пробовал, но не оценил легкого металлического послевкусия. Мона чаще смеялась, да и в целом вела себя более раскованно.

Не последнюю роль сыграла работа на «Си-Тамьян». Мона отправляла в Лаконию отчеты и получала из дома восторженные и ободряющие отзывы. Она затеяла переговоры о прямой передаче данных имперским исследователям, а некоторых высокопоставленных специалистов из своего окружения даже пропихнула в лаконианский штат. Такова была долгосрочная стратегия Дуарте — приглашать достойных работать в метрополию в качестве награды. Привилегии. Мягкая сила культуры и статусности укрепляла ключевые позиции Лаконии в великом человеческом проекте куда эффективнее любых военных армад. И здорово, что должность Моны позволяла ей продвигаться на этом поприще.

Дела Бирьяра шли не так гладко.

Он так и не привык к оберонским ночам. Просыпался на полночном закате и половину темного времени суток мучился без сна в их постели. Может, стоило обратиться к врачу, и если ничего не изменится, наверное, скоро придется. Не устраивала его и местная еда. Он до сих пор придерживался диеты с «Нотуса»: ел грибы с карри и дрожжевой сыр. Но и те не приносили былого удовлетворения. Его угнетала вездесущая вонь этой планеты, пусть он почти перестал ее замечать. И никакие отчеты Оверстрита по безопасности не могли рассеять всепроникающего беспокойства, столь же невнятного, сколь и глубокого.

За прошедшие недели официального имперского правления Оверстрит раскопал дюжину случаев растраты, воровства, вымогательств и финансовых махинаций, и это только в чиновничьем аппарате, что Бирьяр унаследовал от предшественника. Лишь двое лаконицанцев оказались вовлечены: одного казнили на площади, другой покончил с собой, когда за ним пришла военная полиция. Остальных передали местным властям, но Оверстрит считал, что здешняя судебная система несовершенна так же, как исполнительная власть. Поскольку аудит расширили на Транспортный Союз, «Си-Тамьян», «Остерлинг Биотикс» и десяток других организаций, Бирьяр ожидал, что на свет выплывет еще больше гнили.

Оверстрит мог предложить лишь одну утешительную новость: однорукий исчез. Не светился ни в подконтрольных общественных местах, ни в финансовых сканах. Если бы не кадры с приема, его вообще можно было счесть неприятным сновидением. По мнению майора, преступник попытался показать силу, но оказался слишком самонадеян и просто сбежал, когда понял масштаб просчета.

Из других систем сообщали о высокой активности сепаратистов. Губернатор Новой Каталонии, с которым Бирьяр проходил стажировку, погиб в очень похожей на саботаж аварии челнока. Губернатор Сонг на «Медине» обнаружила очередной не указанный в планах станции служебный туннель, переоборудованный террористами в штаб-квартиру планирования миссий. В полудюжине систем были замечены факелы двигателей, но неизвестные корабли не удалось отследить.

Призраки волнений витали повсюду. Сепаратисты не могли выстоять против Лаконии в открытой борьбе, но их точечные операции все равно означали неизбежные потери. Бирьяр не грузил Мону своими заботами. Пусть хоть один из них спит спокойно. Да, скрывать что-то от жены было немного странно, но, по крайней мере, он руководствовался благородной причиной. И все же временами ему хотелось излить ей душу. Ведь больше у него не было никого.

В такие моменты он пытался сосредоточиться на своих обязанностях: быть серым кардиналом местной политики, покуда власть Лаконии не укрепится настолько авторитетно и неоспоримо, что позволит ему стать королем. Словно в пьесе, он отыгрывал роль губернатора Риттенаура, и когда собственные суждения отличались от суждений этого персонажа, хоронил их в угоду требованиям должности. Профессионально подражал самому себе. А это включало тесное сотрудничество с местными новостными каналами.

— Как я понимаю, «Нотус» покидает Оберон? — спросила Лара Кастен, ведущая одного из популярных публичных новостных каналов. Не репортер, но теплый, располагающий к себе интервьюер. Ее сильной стороной было умение внимательно слушать.

— Он уже ускоряется к вратам, — подтвердил Бирьяр — До выхода из системы еще недели, но да. Он уже в пути.

— Вам, должно быть, немного не по себе?

Их пятое интервью проходило в оформленном по-здешнему кабинете Бирьяра, где они заняли простенькие кресла у окна с видом на сад с земной растительностью. Местные жители должны были узнать губернатора, привыкнуть к его постоянному присутствию. И подход Лары к построению бесед отлично годился для этой цели.

— Я бы так не сказал, — ответил Бирьяр, задумчиво наблюдая за красным закатом этого позднего утра.

Облака на восточном горизонте уже серели, теряя золотые оттенки.

— «Нотус» ценный ресурс, его всегда где-то ждут. У нас здесь полно работы, но Оберону не нужен военный корабль. Мы безопасная система. Ситуация стабильна и, надеюсь, при должном старании и содействии всех органов власти, такой и останется.

Лара улыбнулась и потянулась за стаканом ледяного чая. Она предпочитала пить его с сахаром, это Бирьяр помнил с прошлой беседы. Помнил он и ее светлую блузку с высоким воротом, которую сегодня сменило голубое — лаконианского оттенка — вечернее платье с открытыми плечами. Вместо того, чтобы вернуть стакан на столик, она умостила его на коленях и слегка склонилась вперед. Бирьяру пришлось постараться, чтобы не выдать внимания, невольно обращенного на покачнувшиеся холмики ее груди.

— Но ведь это ваша связь с домом? — проникновенно спросила она. — Пусть вы и не собирались ею воспользоваться, но вы родились и жили в Лаконии?

— Да. Но отныне мой дом — Оберон.

— И каково вам теперь? — Бирьяр вдруг уловил в этом вопросе настоящее любопытство. На мгновение он увидел себя ее глазами, пресловутого «своего среди чужих», наделенного властью и ответственностью, от которого ждут сильных решений на благо нации и подданных.

— Я счастлив быть здесь. Именно так. Оберон — прекрасная планета и важная часть империи.

Он покивал, молчаливо одобряя свой ответ. Правильные слова, правильно сказанные: вопрос, обращенный к вопрошающим. «Я», превращенное в «мы». Замечательно, пусть местные жители увидят в нем отражение самих себя.

Он ждал следующего вопроса, но Лара затихла. Проступили первые звезды, и в совсем потемневшем небе замерцала яркая видимая половинка маленькой луны. Она наклонила голову и прядь ровных волос медового цвета соскользнула на лицо, прикрыв один глаз, а на ее губах заиграла загадочная улыбка. Бирьяр почувствовал, что невольно улыбается в ответ, и с усмешкой спросил сам:

— Что?

— Вы счастливы быть здесь? И всего-то? Вы? Самый важный человек в системе, под прицелом буквально миллионов глаз. На планете, куда не ступала ваша нога, пока она не стала вам принадлежать. Должно быть, это... трудно? Или опьяняюще? Что это для вас на самом деле, Бирьяр?

Он качнул головой. Теплое дуновение из приоткрытого окна ласково коснулось его щеки. Лара пристально смотрела ему в глаза. И он понял, что хочет рассказать ей. Про то, что быть губернатором Риттенауром в системе Оберон оказалось совсем не так, как он ожидал, несмотря на специальную подготовку. Про отрыв от всего привычного. Про то, как горько понимать, что люди его ненавидят — и не за человеческую природу, а за принципы, которые он отстаивает.

Но это было совершенно не то, чего требовал долг.

— Мне сложно представить, что кого-то так уж заинтересует этот аспект, — сказал он, замечая, что голос звучит почти уныло даже в его собственных ушах. Странный ответ. Он абстрагировался от самого себя и повторил: — Я действительно очень счастлив здесь находиться.

Улыбка Лары погасла. Последний бордовый отсвет заката высветил плавный изгиб ее шеи, и вдруг Бирьяра кольнул нестерпимый порыв немедленно включить в офисе свет. И такой же сильный порыв оставить все как есть. Он не двинулся с места. Улыбка не была загадочной. На третьем интервью она рассказала ему о смерти своего брата. И теперь он вспомнил и печаль, и надрыв в ее голосе. Из всех людей в этом вонючем мире Лара оказалась ближе, чем любой, пришедший не с «Нотуса». Она правда его знала.

Она снова склонилась вперед, на этот раз потянувшись не за чаем, а за своим наладонником. Подняла, чтобы он увидел. Запись секунда за секундой продолжала фиксировать тишину. Лара нажала на «стоп» и положила компьютер обратно.

— Так как же тебе на самом деле? — спросила она.

Секунду он молчал, не уверенный, что вообще ответит. Как бы ему ни хотелось.

— Иногда… — Бирьяр с удивлением обнаружил в своем голосе хриплые нотки. — Временами... Очень нелегко.

Она кивнула, одним движением выражая и понимание, и согласие, и поддержку. Бирьяр подался навстречу, уперев локти в колени, сложив руки.

— Меня готовили к этой должности настолько тщательно, насколько вообще возможно. Но симуляция... и реальные переживания... совсем не одно и то же.

— И еще одиночество.

— Да, в каком-то смысле. Не для протокола, конечно.

Теперь ее улыбку скрывала тень, но Бирьяр все равно мог ее разобрать.

— Здесь только мы. Я обещаю, услышит только... — прошептала она и провела пальцами по своей груди, очерчивая крестик, — мое сердце...

Он почувствовал, как узел, засевший где-то глубоко в кишках, стронулся и распустился. Все равно что разжать кулак, стиснутый до одури, до боли. Он судорожно вздохнул, задержал дыхание, и, выдохнув наконец, позволил себе нырнуть в темные воды:

— Иногда почти нестерпимо тяжело. Не постоянно, но бывает. Я как инородное тело, осколок, и Оберон гноится вокруг меня. Отторгает. Пытается выпихнуть.

Ее голос был мягок, но без тени жалости. Он не вынес бы ее жалости.

— Это ужасно, Бирьяр.

— Да. И я не представляю, что с этим делать.

Мгновение единственными звуками были едва слышное потрескивание остывающих стен и невнятный гул полуденного движения на дальних улицах. Лара завозилась в темноте и он вдруг обнаружил, что прекрасно осознает ее близкое присутствие. Телесное и очень реальное. Словно спасительная веревка, брошенная утопающему, ее рука коснулась его руки. Она придвинулась еще ближе, и у него сложилось странное впечатление, что она тянется к пистолету на его боку, а завладев им, продемонстрирует какую-то более глобальную точку зрения на все текущие проблемы. И только когда он почувствовал вкус ее губ на своих, в его мозгу взвыли все тревожные сигналы разом.

Он вскочил и в панике отступил в темноту комнаты:

— Мне жаль. Нет, нет. Мне очень жаль. Я не... Это не...

Он нащупал крышку стола, контрольную панель, включил светильники. Офис залил яркий свет дневного сине-желтого спектра. Лара удивленно смотрела на него, стоя на коленях в промежутке между двумя креслами. Бирьяр судорожно вытер о пиджак вспотевшие ладони. Язык еле ворочался во рту, словно у инсультника.

— Мы…— Бирьяр затряс головой. — Нам... Мы должны закончить интервью. Это было очень мило. Я очень рад вашей дружбе. Да. Нам... надо закончить интервью.

Он с силой сжал губы, чтобы заткнуться уже, прервать поток этого идиотского лепета. Лара поднялась на ноги; она смутилась далеко не так сильно, как он сам.

— Бирьяр, простите, — сказала она. — Я просто...

— Нет. Не нужно. Все в порядке. Все хорошо. Ничего не случилось.

Лара откинулась на спинку кресла, одернула платье. Бирьяр подошел ближе, но садиться не спешил. В его крови все еще клокотало электричество. Что если их кто-нибудь видел? И что он скажет Моне, потому что он должен будет что-то сказать Моне. Не сказать будет предательством. Он сглотнул.

— Я не хотела вас так испугать... — сказала Лара.

— Я не испуган, — ответил он, собираясь объяснить что женат, однако выдал нечто совсем иное. — Я лаконианец.

Лара скривилась в улыбке, как ему показалось, слегка виноватой. Подняла наладонник: палец завис над кнопкой старта, а глаза безмолвно вопрошали, уверен ли он. Но он уже снова был собой. Нет, не так. Он снова был губернатором Риттенауром. Так лучше. Она нажала кнопку и замершие на экране секунды побежали вновь. Бирьяр положил руки на спинку стула и вцепился в нее, словно докладчик в подиум. Вспомнил, на чем прервался разговор:

— Я действительно счастлив здесь находиться. Оберон — потрясающая планета с великим будущим. И я надеюсь своим служением помочь ему занять достойное место в ряду ярчайших центров науки и культуры человечества. И я знаю — у Высокого Консула те же амбиции насчет этого мира.

Он резко кивнул, больше себе, чем ей. Правильный ответ. Слова, которые следовало сказать. От человека, которым он должен быть.

Лара вскинула голову.

— Не хотите все же присесть?

* * *

Эта маленькая яхта старику не очень нравилась. Насколько знала Агнета, за все время, что она с ним работала, он пользовался судном раза три-четыре. Он вырос в приморском городе, но у нее не складывалось впечатления, чтобы яхты были там в большом ходу. Фактически старик находился здесь лишь затем, чтобы гарантированно уйти из поля зрения местной службы безопасности.

Он сидел, раскинув руки. К тонким усикам прибавилась двухдневная щетина. Солнце стояло над головой, свет отражался от воды и искусственной руки старика. Он курил сигару толщиной с большой палец, а длиной — с указательный. Город миражом вставал над горизонтом.

Женщина напротив них когда-то при первом знакомстве назвалась КарКарой. Теперь ее звали Лара, что подходило гораздо лучше.

— Богом клянусь, он был у меня в руках.

— Не стоило тебя торопить, — сказал старик.

— Я и не торопилась. Я его зацепила. У нас наладилось взаимопонимание. Он на меня запал.

— И в итоге?

Лара развела руками.

— В итоге в самый интересный момент он включил заднюю. Они с женой, видимо, решили жить в моногамных отношениях, и он относится к этому вполне серьезно. Похоже, у них на Лаконии так заведено.

— Это он так сказал?

— Нет, но догадаться нетрудно, — сказала Лара. — В конце он что-то мямлил в этом смысле. Куча слов, и все ни о чем.

— А ты о нем что скажешь?

Она задумалась. По тому, как она сложила руки, Агнета видела, что говорить о губернаторе ей почти приятно. Да уж, стоит человеку всего-то сказать «нет», и вот он уже из головы не идет.

— Этому человеку что-то нужно, — сказала наконец Лара. — И нужно позарез. Но не то, что предлагала я.

Старик выпустил облако белого дыма, посмотрел, как его разносит ветер.

— Вот и я так думаю. Может, ему мальчики нравятся?

— Не в том дело, — ответила Лара. — Из моих знакомых на двадцать кричащих о своей моногамии человек найдется дай бог один действительно моногамный. Думаю, этот парень правда любит жену.

Старик пробормотал что-то нецензурное.

— Не понимаю. Он не ищет денег. Не ищет интрижек на стороне. Да что с ним такое?

— Мне кажется, он ищет выход, — сказала Лара.

— Откуда?

— Из собственной шкуры.

— Знаешь, я очень стараюсь понять твои слова фигурально, но этот придурок просто не дает.

Старик смотрел на воду. В глубине проплыла большая бледная тень, но на поверхность не поднялась. Старик вздохнул.

— Может, нам стоит просто его убить.

— Из-за чего они ругались? — спросила Агнета.

Он повернул голову и поднял на нее глаза. Агнета без смущения встретила его взгляд.

— Они с женой о чем-то ругались. Потом перестали. Может, здесь что-то есть?

Старик затянулся сигарой и взвесил эту мысль. Поднял глаза к небу, ни на что конкретно не глядя. Не глядя вообще ни на что.

— Друзья у него есть?

Лара качнула головой.

— Разговор о них не заходил ни разу. Он не заводит отношений. Только в пределах служебных обязанностей.

— Значит, как ты поняла, только жена. Секс и дружба. Такой узел раскрутить непросто.

— Думаю, он действительно ее любит, — сказала Лара.

И снова в ее тоне мелькнуло сожаление. Впредь придется использовать ее с большей осторожностью. Так она себя уговорит влюбиться в Риттенаура, если за ней не приглядеть.

Старик что-то тихо промычал про себя. Что-то довольное. Яхта качалась на волнах.

— Слушайте, а я и забыл. Совершенно из головы вылетело.

— Что, босс?

— Что люди такие сложные. Что есть столько сортов голода, с которыми мы работаем.

— Не улавливаю.

Старик пожал плечами. Искусственная рука почти точно повторила движение настоящей. Разве что с небольшой асимметрией. Поэтому жест вышел какой-то разбитной.

— Я знал одного парня в Солнечной системе, так он говорил, что деньги — как секс. Думаешь, что они решат все проблемы, пока не окажется, что у тебя их реально много. Вот к чему мы все стремимся. Мы все чего-то хотим, чего-то жаждем, на всех нас что-то давит, и чтобы стало полегче, мы можем накуриться, разбогатеть или потрахаться. Только если бы это действительно помогало, люди в итоге получали бы достаточно денег, секса или дури, чтобы им хватало для счастья.

— А мы остались бы без работы. — сказала Агнета.

— Но Риттенаур… — продолжил старик, не обратив на нее внимания. — Этот парень всю жизнь прожил в культуре, которая во главу угла ставит…

— Долг, — сказала Лара.

— Выходит, — сказала Агнета, — когда нормальный человек в попытке выбраться из ямы тычет иглами в вены, трахает какое-нибудь красивое тело или пашет по сто часов в неделю, наш парень старается оставаться хорошим человеком.

Она говорила медленно, чтобы самой понять, насколько правдиво это прозвучит.

— Причем ему это помогает не больше, чем остальным — их любимое дерьмо, — ответил старик. И добавил: — Следите за женой. Если он так ее любит, как считает Лара, то она и есть слабое место.

— На что обращать внимание? — спросила Агнета.

— На все. Каждый наркоман рано или поздно достигает дна, — ответил старик. — Глядишь, губернатору мы с этим подсобим.

— Посмотрю, что можно сделать, — сказала Агнета.

— Я понимаю, что сработало так себе, но… — замялась Лара. — Мы как?

Она спрашивала о долге, который должна была покрыть попытка соблазнения.

— Сколько ты нам должна? — спросил старик.

— Ты сам прекрасно знаешь, сколько, — ответила Лара.

— Да, да. Ладно, списали. Только держись подальше от наших казино. В покер играешь отвратительно.

Закончив дело, они смотрели, как солнце плывет по небу и ныряет за горизонт. Когда повернули к берегу, вода уже окрасилась золотом. Старик приготовил всем стейки на маленькой жаровне, взяв свежайшее мясо из инкубатора.

Вернувшись к цивилизации, Агнета переключила все внимание на жену губернатора и концерн «Си-Тамьян», где та работала. Агнета не искала ничего определенного. Интрижки, наркотики, тайную жизнь. Все.

Чтобы найти, пришлось потратить несколько дней.

* * *

Бирьяр и сам не знал, какой реакции ждет от Моны в ответ на признание. Может быть, гнева. Обвинений в предательстве. Разрыва отношений или даже отчуждения. Он выложил все, как на духу: про серию интервью, про возникшую во время них связь, с замиранием сердца рассказал про поцелуй. Мона, сидя напротив за обеденным столом, внимательно выслушивала подробности. Только в конце, когда он в общих чертах принялся расписывать меры предосторожности, которые принял для предотвращения подобных случаев, ее лоб прорезала складочка легкой обеспокоенности.

— Значит, она тебя только поцеловала? — спросила Мона. — И все?

— Да. Но ведь это я... сам... я позволил себе поддаться близости, без которой ничего бы не произошло, — признался Бирьяр, чувствуя как холодеют и сжимаются его яйца. — Я сам виноват. Этого никогда больше не повторится.

Мона взяла его за руку и заговорила так торжественно, что только преувеличенная и осторожная серьезность ее интонаций выдавала тщательно скрытое за словами веселье:

— Я очень ценю уважение, с которым ты ко мне относишься. Честно. Я ни капельки на тебя не сержусь, и не убивайся ты так за случившееся. Договорились?

Бирьяр поцеловал ее пальцы, и они навсегда закрыли тему. Он вернулся к своим обязанностям с облегчением счастливца, чудом разминувшегося с пулей. Во избежание неприятностей ему придется жестко отслеживать каждый свой шаг. Человеку Бирьяру больше нельзя доверять. Губернатор Риттенаур усилил контроль и отринул все, кроме долга и приличий. Остался только он.

Он встречался с Суйет Клингер из Ассоциации Миров, одобрял торговые соглашения с Транспортным Союзом. Присутствовал при казни лаконианского охранника, пойманного Оверстритом на сексуальных домогательствах к местным. Отправлял отчеты лаконианскому комиссару и получал наставления, исходящие от самого Уинстона Дуарте.

Невозможность нормально спать, странная на вкус и вызывающая расстройства желудка еда, солнечный свет, который теперь провоцировал дикие головные боли и жуткое гнетущее чувство, будто он тонет на дне воздушного океана — все это лишь затянувшаяся акклиматизация. Пара недель, и он, безо всяких сомнений, придет в норму.

Он вполне успешно поддерживал иллюзию самоконтроля вплоть до того дня, когда снова возник однорукий.

Конференция проходила в Карлайле, третьем по величине городе на планете, где, включая окрестности, проживало меньше миллиона человек. Климатический пояс выше, чем в Баррадане, да еще и в северном полушарии, где сезонные сдвиги вымораживали воздух, а дневные периоды слегка укорачивались. Почти барраданские деревья в холодную погоду скрючивались и обмякали, склоняя темные стволы к каменистой земле. Прием, где должен был выступать Бирьяр, планировался во внутреннем дворе в центре комплекса, занимаемого местной мэрией. Но когда губернаторский транспорт покинул Баррадан, циклон изменил направление, и место назначения встретило его ледяным дождем из низких угрюмых туч. Перебегая за адьютантом от транспорта ко входу в комплекс мэрии, Бирьяр втягивал воздух, пытаясь уловить хоть намек на мятный аромат влажной лаконианской земли. Но воздух Оберона пах ничем. Или пах открытой канализацией, других сравнений на ум не приходило. Или так, или эдак.

Адьютант с извинениями вел его широким блеклым коридором. Погода изменилась стремительно, и до последнего никто не предполагал, что потребуется запасная площадка — общественный театр напротив комплекса мэрии. Им требуется некоторое время, чтобы все подготовить, и аудиенция для представителей бизнеса и местных чиновников пройдет уже там. Бирьяр проглотил раздражение и напустил на себя столько любезности, сколько по его мнению в такой ситуации позволил бы себе Дуарте.

Зона ожидания, собственность мэрии, относилась к ее жилым апартаментам. Если бы только он мог вдруг перенестись домой, в настоящий комфорт...

И все же зал ожидания оказался достаточно приятным местом. Из широкого стеклянного окна открывался вид на дикий простор. Суровые горы, похожие на зубы великана, высились над городом, наполовину скрытые серой мглой. Дождевые капли бились в окно и замерзали на стекле, чтобы мгновением позже растаять и стечь вниз. Когда облака окончательно рассеются, этот пейзаж покроется льдом. Словно второй кожей. Или саваном.

Свою речь о важности поддержания устойчивой торговли с другими системами и лаконианской приверженности к укреплению экономики Оберона Бирьяр знал наизусть, и штудировать ее снова не было никакого смысла. Он примостился на маленьком диванчике и уставился на непогоду. Где-то позади открылась дверь, и в зал вошел мужчина в опрятном белом пиджаке и таких же перчатках, неся на подносе кофейный термос, две чашки и тарелку печенья.

— Поставьте на стол, — распорядился Бирьяр, — Дальше я сам.

— Знаете, губернатор, — сказал вошедший, выставляя термос и чашки на стол рядом с Бирьяром, — отдаю должное вашей охране. Сколько уже пытаюсь с вами увидеться, они торчат за вашей спиной крепче, чем жало в заднице шершня.

Старик улыбнулся. Эти тонкие усы Бирьяр узнал еще до того, как разглядел блеск металла между манжетой и перчаткой. Пришел, чтобы убить! Мысль отозвалась в Бирьяре пронзительным трепетом. Он чувствовал бедром вес своего оружия, смутно понимая, что пистолет вряд ли поможет. Он знал достаточно убийц, и точно не относился к их числу. В отличие от стоящего перед ним человека. Бирьяр с достоинством кивнул.

— И меня интересовало, увидимся ли мы снова. Вас тоже нелегко разыскать.

Однорукий уселся напротив и заговорил, снимая перчатки:

— Что ж, а я переживал за наш с вами неудачный старт. Моя ошибка. Я иногда бываю... излишне напорист. Будете кофе?

— Со сливками, пожалуйста, — сказал Бирьяр. Сердце колотилось о ребра, словно отчаянно привлекая к себе внимание. Он позволил руке расслабленно двинуться к бедру.

В голосе однорукого появилась сталь:

— Если вы достанете пистолет, наш разговор пойдет по самому худшему сценарию. Искренне советую до такого не доводить. Вы добавляете сахар?

— Нет.

Руку Бирьяр опустил на диван, совсем рядом с кобурой, где она лежала неподвижно. Предпринимать дальнейшие шаги было очень опасно, но он не собирался сдаваться. Он прикидывал. Как быстро он сможет вытащить пистолет? Успеет ли выстрелить? Не станет ли выстрел последним в жизни?

— Только сливки.

— Неплохой выбор. Самому мне нравится черный. И чем старше я становлюсь, тем более горькое дерьмо меня удовлетворяет. Чувствовали когда-нибудь подобное?

— Бывало.

Старик протянул блюдце с кофейной чашкой. Бирьяр кивнул на стол. Не станет он ничего брать из этой металлической клешни. Интересно, насколько быстр ее механизм? Какое оружие в ней скрыто? Он словно пристально следил за змеей и, зная, что та ядовита, пытался понять, сколько времени пройдет с момента укуса до остановки сердца.

— Так что вы от меня хотите? — Бирьяр отчаянно пытался заставить себя говорить непринужденно. Словно мог это контролировать. — Или вы здесь, чтобы исполнить угрозу?

— Эээ, это давно позади. Я здесь, так сказать, по делу, — успокоил мужчина, опуская чашку на стол. — У меня для вас есть что-то вроде мирового соглашения.

— А я и не предполагал, что между нами возможен мир. Я-то надеялся, вы предстанете перед судом, вас осудят и казнят.

Старик пригладил усы. Бирьяр понимал, что не стоило этого говорить, но его страх трансформировался. Во что-то вроде бравады. Или гнева. Или безумия — темной, безрассудной надежды, которую Бирьяр даже не до конца сознавал.

— Я понимаю. Но позвольте задать вам вопрос. Представьте, что в вашей организации есть некие люди. Из Лаконии, не местные. Допустим, они прикрываются вашим именем, чтобы продвигать фальшивые проекты, подменяя рабочие задания. Так сказать, пилят бюджет. Для вас это проблема, ведь так?

— Вы сами знаете ответ.

— Знаю. Но мне хотелось бы услышать от вас. Если не трудно.

Однорукий, казалось, увлекся беседой. Всего несколько сантиметров отделяли руку Бирьяра от пистолета. Доставать его было бы неудобно, и он слегка подвинулся. Старик укоризненно покачал головой, словно читая его мысли.

— Незаконное присвоение средств Лаконии в лучшем случае воровство, в худшем измена, — произнес Бирьяр. — Первое карается тюрьмой. Второе смертью.

— А как насчет губернаторского помилования? Разве не в вашей власти отменить приговор?

— Ни один лаконианец не может стать превыше закона, — ответил Бирьяр. — В этом суть нашей дисциплины.

— Я так и думал. — Не спуская с Бирьяра глаз, старик вытащил из кармана наладонник. — И если это имеет хоть какое-то значение, знайте — мне жаль.

Он протянул компьютер. Бирьяр скользнул по экрану взглядом, но тут же вскинул глаза, готовый отразить атаку. А через пару секунд до него дошел смысл увиденного мельком имени. Мона Риттенаур. Почти против воли его взгляд вернулся к тексту. Старик продолжал держать наладонник, и на этот раз Бирьяр взял его.

Финансовые записи с логотипом «Си-Тамьяна», в таблице имя Моны. Денежные суммы. Уровни бюджета и оттоки. Рядом другие имена и одно знакомое. Кармайкл. Женщина, чьи исследования несправедливо отменены. Та, за кого они боролись. Однорукий старик был забыт, Бирьяр листал файлы. Имя Моны подсвечивалось, как и названия совместных правительственных программ. Существуй такие программы, Бирьяр знал бы о них. Должен был одобрить. Но он впервые их видел.

Шторм усилился, бешеные порывы ветра затрясли само здание, заставили содрогаться стены. Но звуки не стали громче. И бежевая поверхность кофе осталась гладкой и неподвижной. Дело было в чем-то другом. Бирьяр опустил наладонник.

— Что вы хотите от меня?

— Ничего, — ответил старик. — Я лишь сообщаю вам, что один из ваших немного сбился с пути.

— Это шантаж?

— Для шантажа должен быть интерес. А мне от вас ничего не нужно. У меня есть информация и я передаю ее вам. Вот и все. Я здесь на стороне добра.

Теперь Бирьяру придется довести полученную информацию до майора Оверстрита, а тот обязан будет арестовать Мону. У Бирьяря не будет права вмешаться, а жену отправят в Лаконию на суд. Его Мону. Женщину, чьи пальцы он целовал по утрам. Он попытался представить ее в Загоне. С тем же успехом он мог попытаться представить себя мертвым.

Или он может скрыть информацию, заставить Мону зачистить каждый байт. Может отменить проекты, уничтожить финансовый след, который ведет к его жене. А когда Оверстрит все равно докопается до истины, они умрут оба. Грудь саднило, будто его лягнули. В легких была пустота. Он едва мог дышать.

Безупречная комбинация. Даже если Бирьяр вытащит пистолет и застрелит однорукого, ему самому не уйти от пули. Хуже того, еще одна уготована Моне, и нет способа это предотвратить. Нельзя даже умереть вместо нее. Он не мог пошевелиться, словно был слеплен из глины. И в глазах старика он видел сочувствие.

— Правда в том, что «Си-Тамьян», узнав обо всем, вероятно похвалит ее за инициативу или даже повысит. Так ведут дела эти парни. Но она из ваших, так что...

— Дисциплина... — выдохнул Бирьяр. Выхода не было. Наступал конец мира. И ему оставалось встретиться с ним лицом к лицу.

Следующее движение вышло неосознанным, автоматическим. Естественным, как вода, текущая сверху вниз. Инстинктивным. Бирьяр вытащил пистолет, поднес к виску и нажал на курок. Зрачки старика едва успели расшириться.

Но у искусственной руки был собственный разум, и она реагировала куда быстрее любого из двух людей. Прежде, чем спусковой крючок стронулся хоть на миллиметр, оружие было вырвано из руки Бирьяра, а старик вскрикнул, прижимая настоящую руку к груди. Металлическая клешня застыла в воздухе, сжимая пистолет за заметно погнутый ствол.

— Божья срака, как я ненавижу такие моменты — всхлипнул старик, и заорал на Бирьяра — Что за херню ты творишь, сынок?!

Бирьяр не отвечал. Пялился отсутствующим взглядом. Губернатор Риттенаур, эмиссар Уинстона Дуарте в этом колониальном мире, больше не имел значения, а без него Бирьяр стал виноградной лозой, подпорка которой рухнула. Ни формы. Ни структуры. Ни даже возможности умереть.

Однорукий положил изуродованный пистолет на стол, подхватил бирьярову чашку с кофе и отхлебнул.

— Годится. Приберу.

— Я не могу ее потерять, — простонал Бирьяр. — Я не могу остаться с ней, и не могу потерять. Что же еще делать?

— Да, добротно они промывают вам мозги, а? Послушай сюда. Я не потерял руку в бою или какой другой херне. Я без нее родился. Что-то там с недостаточностью кровотока. Задержка развития. Неважно. Тощая младенческая лапка, которую я просто сворачивал на груди и забывал о ней. Жить можно. Подумаешь, большое дело. И мне всегда было интересно, как это: отрезать культю, вырастить в геле полноценную руку. Но время шло, а я не сподобился. Понимаешь? Уже и другие мне намекали, а я только смеялся, мол, ага, отличная мысль! Но ничего не делал. А потом... лет пятнадцать назад...

Старик поднял металлическую ладонь, покрутил ею на свету.

— Это... — продолжил он, — невероятно крутая хрень. В основе — манипулятор с виртуальным интеллектом и технологией сопоставления образцов. К сети не подключена, взломать невозможно. Сильная как бык. Гнет сталь. Останавливает пули. И знаешь что еще? Играет на пианино. Не вру. Я не умею, но умеет она.

— Мило, — промямлил Бирьяр.

— Ты молодой еще. А я уже нет. В определенном возрасте всегда наступает момент выбора. У каждого. Каким ты будешь — идеальным или настоящим. Кто тебе ближе: тот, кем ты должен быть, или кто ты на самом деле. Понимаешь, о чем я толкую?

Бирьяр кивнул. Он плакал.

— Да, — протянул старик. — Уж ты-то, думаю, понимаешь. Открою тебе секрет. Никогда никому об этом не говорил — ни подругам, ни соратникам. Никому. Слушаешь?

Бирьяр снова кивнул.

— Я скучаю по чертовой культе. Мне больше нравилось, когда я был собой.

Бирьяр зашелся в рыданиях, больше похожих на кашель.

— Я ничего не хочу от вас, губернатор. Но я переадресую вопрос. Учитывая ваше положение и выбор, который вам предстоит. Вы — что-нибудь хотите от меня?

Порыв ветра с воем бросил в окно горсть снежной крупы. Бирьяр даже не заметил.

— Вам не удастся замести следы, — сказал он, — Оверстрит их все равно раскопает. Рано или поздно, а он найдет.

— Найдет, — подтвердил старик. — Только всегда имеется «если»...

Повисла тишина. Бирьяр чувствовал, как в нем зарождается что-то. Неузнаваемое и вместе с тем привычное, как звук собственного голоса.

— Вы можете просто с этим покончить? Можете убить меня?

— Легко, — ответил старик. — Десятком разных способов. Но для меня это риск. Я не смогу выбрать того, кто вас заменит, губернатор. А этот ваш Оверстрит... Он чужак в незнакомой обстановке, и если с ним что-то случится, может, с обеспечением безопасности лучше справятся местные? Те, кто знает, как все устроено. Как здесь ведутся дела.

— Если случится?

— Именно. Если, — старик помолчал и добавил: — Хотите такого?

Бирьяр еле слышно выдохнул «да».

Однорукий старик расслабился и поднялся. Медленно натянул перчатки и уставился в окно на мокрый снег и дождь с ледяной крупой. На затянутые туманом горы.

— И еще. Дело не в тебе.

— Что?

— Не терзайся, дело не в тебе, — повторил старик, пожимая одним здоровым плечом. — Есть... сколько там, пара сотен? Пара сотен приличных миров, и во всех — свежий и незапятнанный лаконианский губернатор. И с каждым из них случится, или уже случилось то же, что и с тобой. Фундаментальная проблема любой религии, — будь то Иисус, Вишну или Бог-Император, — в том, что идеологической чистоте никогда не пережить столкновения с реальным врагом.

— Я не...

— О, ты да, и еще как, — оборвал его однорукий и вышел, закрыв за собой дверь.

Бирьяр посидел еще немного, ожидая, что нахлынут вина и ужас, и совесть сокрушит его. За пол-планеты отсюда, вероятно, сейчас только просыпался майор Оверстрит. И еще оставалось время позвонить и предупредить. Но там же, в своей постели просыпалась и Мона. Бирьяр глубоко вдохнул и выпустил воздух сквозь зубы. В нем родилось что-то новое, глубинное и основательное, но безымянное. Слишком всеобъемлющее, чтобы описать.

Вошел адъютант, и Бирьяр сунул наладонник в карман. Глаза служащего удивленно расширились при виде пистолета, но Бирьяр притворился, что никакого оружия на столе просто не существует. Они перешли крытым мостом в театр, к ожидающей губернатора публике.

* * *

У Моны волосы зашевелились на затылке, когда, вернувшись домой, она застала в гостиной Веронику Дитц. День был тяжелый, да еще и после бессонной ночи. Бирьяр отправился в Карлайл, а без него на другой половинке кровати Моне всегда спалось плохо. Больше всего на свете хотелось прийти домой, скинуть туфли, выпить вина и отдохнуть. Обнаружить дома в засаде Веронику — все равно что наткнуться на змею под подушкой.

— Вероника, — с фальшивой приветливостью поздоровалась она.

— Да, мэм, — отозвалась Вероника и замолчала. Будто ждала чего-то от Моны. Молчание затягивалось.

— Не ожидала увидеть вас здесь, — осторожно произнесла Мона.

Вероника растеряно заморгала.

— О. Меня вызвали из офиса губернатора. Я решила… мне казалось, это вы…

— Прошу простить, — в гостиную вошел Бирьяр. — Это был я. — Он взял руку Моны, нежно прижал к губам. — Соскучился.

— Я рада, что ты вернулся, — сказала Мона. Что-то было не так. Что-то определенно изменилось. Она не понимала, что происходит, но Бирьяр повел их к креслам и жестом пригласил сесть. — Как там в Карлайле?

— Прекрасно. Все прекрасно. Было время подумать, вот почему я пригласил вас обеих.

Мону охватил страх, но она все же села. Вероника тоже опустилась в кресло.

— Что случилось, дорогой? — спросила Мона.

— Очень важно, чтобы Оберон и Лакония действовали в полном согласии. В науке, — начал Бирьяр. Говорил он как-то странно. Выглядел рассеянным. Притихшим. Каким-то меланхоличным. Это пугало даже сильнее, чем присутствие Вероники. — Поэтому я взял на себя смелось затребовать перевод директора по науке в столицу. И рекомендовал на эту должность мисс Дитц. О транспорте мы позаботимся. Проживать будете на территории университетского городка, в окружении лучших умов империи. «Си-Тамьян» я уже поставил в известность.

Вероника побледнела и раскрыла рот. У Моны поплыло в голове, как на карусели. Она не понимала, что задумал Бирьяр. А потом до нее дошло.

— Ее расходы?.. — спросила Мона.

— Контролирует Лакония, — кивнул Бирьяр. — Все будет контролировать Лакония.

— Я не могу, — глухо сказала Вероника. — Вы очень любезны, но меня слишком многое связывает с Обероном, и я не могу…

Бирьяр поднял руку, его голос был тих. Тих, но тверд:

— Мисс Дитц, для успешного развития этой колонии крайне важно, чтобы вы осознали, что такое лаконианская культура и дисциплина, а мы, в свою очередь, будем учиться быть оберонцами. Вы примете и это назначение, и оказанную вам честь со всей серьезностью. Отныне мы будем обращаться с вами, как с одной из нас.

Кажется, Веронике перестало хватать воздуха. Сердце Моны охватило радостно-мстительное чувство. На губах Бирьяра, когда он взглянул на нее, промелькнула улыбка, но такая мимолетная, что Мона даже засомневалась, не привиделось ли ей. Звякнул его наладонник, Бирьяр взглянул на экран, помрачнел и сбросил соединение. Он поднялся, Вероника встала вслед за ним.

— Это назначение изменит вашу жизнь, — сказал он.

— Не знаю, что и сказать, — ответила она.

— Был рад помочь, — Бирьяр проводил ее к дверям. — Пожалуйста, пока не распространяйтесь об этом. Надеюсь, вы не считаете, что я излишне суров…

— Нет, — сказала она. — Ну что вы.

— Вот и хорошо, — он закрыл за ней дверь. Когда они остались одни, он как-то обмяк всем телом, обвис. Повернулся к ней и робко улыбнулся. Мона покачала головой.

— Все нормально?

— Да. Нет. Не знаю. Но теперь я, похоже, улыбаюсь чаще. — Бирьяр подошел и сел возле нее. Положил голову ей на плечо, как любил делать в самом начале их романа. Из-за этого он выглядел моложе. — В следующий раз согласуй со мной. Так будет безопаснее.

Она хотела спросить: «Согласуй что?», но это было бы ложью. Он знал, и она знала, что он знал. И потому она сказала:

— Ладно.

Снова звякнул наладонник. Краем глаза она видела, как он отклонил запрос. Красная полоса засекреченного вызова. Чрезвычайная ситуация. Он взял ее за руку, переплел с ней пальцы.

— Кто там? — спросила она.

— Из конторы Оверстрита, — ответил Бирьяр. — Свяжусь с ними потом. Ничего не случится, если подождут пару минут.

Она придвинулась, заглянуть ему в глаза. Он был безмятежен. Он был печален. Он был самим собой, каким она не видела его уже много месяцев.

— Что произошло? — прошептала она.

Кажется, он пожал плечами. Посмотрел на нее.

— Понял толк в процессе, — сказал он.

Наладонник снова звякнул.