Обитатель лесов

Глава XXVIII

Из долины и от подножия пирамиды слышался какой-то неопределенный шум. Розбуа тихонько вооружился своим карабином и пополз к краю площадки.

Глаза его подтвердили то, что сказало ухо, и он уже готов был вернуться на прежнее место, когда увидел, что Фабиан проснулся.

— Что случилось? — спросил юноша.

— Ничего особенного, — отвечал Розбуа, — несколько шакалов возятся около озера. Их привлек запах крови, и они теперь роются в земле.

— Да, правда, — произнес тоскливо Фабиан, — там была пролита кровь.

Оба уселись молча. Фабиан указал канадцу на лежавшего на голой земле Хозе, погруженного в глубокий сон, словно он лежал на самом мягком тюфяке.

— Бедняга знает, что я стерегу его сон, — сказал старик, — пусть себе спит спокойно до рассвета.

Фабиан хотел возразить Розбуа, но в этот миг послышался отдаленный шум, сначала весьма слабый, но скоро сделавшийся гораздо внятнее. Звуки, приносимые ветром, были не столь глухи, как подземный огонь Туманных гор. По временам этот отдаленный шум нарастал через неровные промежутки, походя на ружейную перестрелку. Поднявшись с земли, Хозе подошел ближе к Розбуа.

— Это точно такой же шум, — произнес он, — какой мы слышали в прошедшую ночь. Однако, послушай, эхо стрельбы слышно по всей равнине. Га, несчастные, вероятно, не успели отстоять своих укреплений и теперь вынуждены спасаться бегством. В таком случае каждый выстрел означает падшего человека, и апахи соберут теперь богатую жатву скальпов. Горе нам, если индейцы истребят их всех, потому что до сих пор близость авантюристов была для нас счастьем. Мы напрасно здесь остались на лишнюю ночь, Розбуа.

Друзья умолкли и стали прислушиваться.

Хозе сказал правду — внимание индейцев было поглощено экспедицией дона Эстевана, и только благодаря этому обстоятельству охотники смогли проникнуть так далеко в саванну.

Выстрелы, казалось, все приближались, и каждую минуту можно было ожидать, что какой-нибудь беглец привлечет за собой к пирамиде погоню индейцев.

— Если бы их было только двадцать человек, — сказал Розбуа, отвечая на высказанное опасение Хозе. — При нашем выгодном положении никто из этих негодяев не был бы в состоянии добраться до нас. В этом случае я должен тебе дать, Фабиан, добрый совет, которым ты, надеюсь, не побрезгуешь. Ты слишком пылок, дитя мое, и, когда видишь перед собой опасность, бываешь в каком-то чаду. От излишней отваги можно так же легко пропасть, как и от трусости, — заметь себе это. Молодой человек, чувствующий в своих руках заряженное ружье, редко может удержаться, чтобы не пустить его в ход. Но помни, каждый из нас должен стрелять по очереди и не торопясь, а третий, прежде чем стрелять, должен выждать, пока двое первых вновь зарядят свои ружья. В превосходстве этого маневра наш приятель Хозе имел случай убедиться. Таким образом каждый из нас может взять на свою долю шесть человек, если их всего не более восемнадцати. И только если число противников будет больше, дело может принять серьезный оборот, потому что после шести выстрелов ствол ружья нагревается, в дуле накопляется сажа, и пуля не имеет уже своего первоначального правильного полета. В подобных случаях со мною бывало, что я целился в правый или в левый глаз, а попадал, к великому моему удивлению, в бровь. Впрочем, тебе не следует быть столь щепетильным на сей счет, ты можешь целить прямо в грудь: это хоть и не так лестно для твоего самолюбия, но зато надежно.

Пока Розбуа давал эти благородные советы своему приемышу, ружейная перестрелка стала отдаляться. Вскоре она вовсе прекратилась.

— Свежеет, — заметил старик через некоторое время, — ветерок приносит запах зелени, шакалы перестали выть: это доказывает, что скоро начнет рассветать. Через полчаса нам надо будет собираться в дорогу, при дневном свете мы увидим, какой надо выбрать путь, чтобы не наткнуться на индейцев; мы увидим это по следам, а для их отыскания самое благоприятное время — первые часы после дневного рассвета, потому что земля, смоченная росой, легко их держит. Однако надо прежде поесть, чтобы немного подкрепить свои силы.

Не прошло и нескольких минут, как наши бесстрашные герои устроили на траве бивуак.

Пока трое друзей поглощали скромную трапезу, состоявшую из горсти пиноли, Фабиан почувствовал, что наконец наступило время открыть человеку, благодарность к которому заставляла почитать его как отца, свои планы на будущее.

— Розбуа, отец мой! — произнес Фабиан.

При этих словах старый охотник встрепенулся. Чувствуя, что его присутствие в эту минуту может быть помехой для говорящих, Хозе отвернулся и потихоньку отошел в сторону.

— Дорогой мой отец, — начал опять Фабиан, — это имя я всегда буду произносить с радостью, вы живали в больших городах Европы и в пустыне, а посему можете вполне оценить разницу между тем и другим.

— Да, — отвечал Розбуа, — в течение моей пятидесятилетней жизни я имел возможность сравнить блеск городов с великолепием саванны.

— Большие города, в которых десятки тысяч людей, должно быть, представляют чудесное зрелище. Как великолепны, я думаю, должны быть дворцы, гордо поднимающиеся один возле другого! Как приятно, наверное, жить там? Каждый день там случается что-то новое.

— Да, в самом деле, — отвечал старик с насмешкой, — вид больших улиц, где вечно торопящаяся толпа наделяет друг друга толчками, где неумолкаемый шум экипажей оглушает человека, — все это прелестно. Да, нечего сказать, очень великолепны те дома, где воздух и свет, разливаемый с такою роскошью в саванне, уделяются каждому по мерке, где бедняк умирает с голоду на отвратительном ложе, между тем как недалеко от него какой-нибудь развратный мот дает безумный обед…

Старик вдруг остановился, поняв, что сам заблуждается и готов подавить на устах Фабиана предложение жить с ним вместе.

Розбуа внезапно замолчал, прибавив перед тем:

— Впрочем, я не прочь бы там окончить мою жизнь.

При последних словах Хозе сильно закашлял.

Фабиан полагал, что плохо расслышал слова канадца.

— Так жизнь в саванне потеряла для вас ту прелесть, которой вы прежде восхищались? — произнес юноша.

— Гм! — возразил Розбуа. — Это действительно была бы чудесная жизнь, если бы человек не был вынужден каждую минуту быть готовым умереть от голода, жажды, не говоря уже об опасности лишиться под ножом индейца жизни и черепа.

Кашель Хозе, казалось, усилился.

— А прежде, мне помнится, вы отзывались об этом предмете иначе, — удивился Фабиан.

— Не верьте ему! — прервал его внезапно Хозе. — Не верьте, что человек, посвятивший себя охоте на выдру и бобров, когда-либо предпочтет пребывание в городах свободной жизни в саванне! Разве вы не видите, что бедняга Розбуа старается разыграть жалкую комедию ради вас? Разве вы не догадываетесь, что он воображает, будто для молодого барина, каким вы можете сделаться в Мадриде, было бы великой жертвой посвятить себя жизни в обществе такого старика, как он?

— Хозе! — загремел гигант, вскакивая, точно дуб, внезапно выросший из земли.

— Я буду продолжать наперекор тебе! — воскликнул испанец. И обернувшись к Фабиану, Хозе заговорил: — Розбуа удалится в какой-нибудь город! Розбуа запрется в каменную клетку, прозываемую домом! Да разве это возможно? Он хочет только обмануть вас, не будучи в состоянии обмануть себя! Знаете ли вы, что ему нужно? Ему надо иметь перед собой безграничное пространство, ему надо иметь возможность передвигаться во все стороны так же свободно, как птица. Ему необходим воздух пустыни, воздух, пропитанный дикими благоуханиями, иногда тревожимый криками индейцев. Нет, нет, — заключил он наконец, — старый лев не может умереть на соломе, как какой-нибудь лошак.

— Да, это правда, правда, — шептал про себя старый охотник, вздыхая, — но, по крайней мере, его рука закрывала бы мне глаза.

Измученный сердечной тоской, старик опустил свою голову на грудь.

— Да я-то что же?! — воскликнул Хозе, глубоко тронутый видом этой искренней тоски. — Разве я не с тобою? Я, который вот уже десять лет не перестает любить тебя, как брата, который в продолжение десяти лет сражается и терпит вместе с тобою все невзгоды.

И Хозе крепко сжал руку канадца, безжизненно болтавшуюся вдоль туловища.

Фабиан быстро вскочил.

— Слушайте вы оба, — заговорил он. — Знатный господин погиб здесь жалкой кончиной, алчный бандит нашел себе могилу подле таких богатств, которых добивался. Что же остается тому и другому?

При этих словах юноши Розбуа устремил на него взор, в котором выражение нежности смешалось с радостным удивлением. Не осмеливаясь еще надеяться, старик начал уже понимать мысль Фабиана.

— Продолжай! — едва слышно произнес он дрожащим голосом.

— Богатство, — продолжил юноша, — имеет цену только для того, кто его приобрел. Какая же цена этому сокровищу? Живя с вами, я научился ценить мудрость ваших наставлений. Это золото кажется мне проклятым, потому что тут пролита кровь, чтобы воспользоваться наследием мертвых. Я не хочу касаться этого золота. Мое детство, говорите вы, было окружено роскошью. Но я забыл о том и теперь помню только трудные, грустные дни моей юности. Я один остался в моем роду и могу распоряжаться собой, как хочу. И теперь, мой друг, отец мой, я требую от вас только милости остаться при вас в саванне, чтобы разделять с вами все опасности и вместе с вами вести независимый образ жизни, которого ничто не может мне заменить. Не так ли? Говорите, Розбуа, говорите, Хозе, не прав ли я?

— Правы ли вы? — отвечал Хозе тоном, который он, для того чтобы скрыть свое смущение, старался сделать грубоватым.

— А вы, мой отец, почему вы молчите? — тихо спросил юноша.

Старый охотник действительно был нем и неподвижен. Под влиянием одолевающей его радости он едва мог говорить.

— Сын мой, Фабиан! — с трудом произнес старик, простирая свои руки.

Гигант заключил его в свои объятия.

Новая жизнь открылась для Розбуа. Только теперь возвратилось к нему навеки любимое его дитя.

Медленно подняв на руках Фабиана, как новорожденного, старик воскликнул:

— Господи, прости, но у меня нет сил отсоветовать ему.

— Вы можете впоследствии раскаяться в вашем теперешнем решении, — заметил Хозе юноше, которого Розбуа, наконец, опять опустил наземь, — обдумайте хорошенько, пока еще есть время.

— Я уже принял решение, — отвечал Фабиан. — Что стану я делать в том мире, которого вовсе не знаю? Была минута, когда мне хотелось добиться богатств и почестей не для себя, а для того, чтобы разделить их с другим. Но теперь я отказываюсь и от этого.

Розбуа и Фабиан, углубленный в свои мысли, не заметили, как Хозе, усевшийся сначала за деревьями, растущими на площадке пирамиды, начал медленно спускаться вниз.

Месяц уже почти совсем закатился, его слабые лучи еще падали в долину, усыпанную кусками золота, когда Хозе начал тихонько пробираться через зеленый забор ив и хлопчатников.

В продолжение нескольких минут испанец с вниманием наблюдал блеск золотых крупинок, вид которых сделался для него источником столь ужасных мыслей. Он никак не мог представить себе, что так легко поддался этим мыслям, хотя, в сущности, скорее был вправе гордиться тем, что преодолел их.

— Сколько бы ни взял Фабиан с собою этих богатств, все же их останется здесь столько, что много душ, которые не так крепки, как он, могут пропасть.

Хотя я не в состоянии увезти отсюда эти сокровища и скрыть их от людских глаз, однако я постараюсь скрыть следы их от тех, которых случай может сюда завлечь. Отныне путник будет проходить мимо этого золота, не замечая его присутствия. Таким образом, может быть, удастся предотвратить много преступлений, спасти много душ от гибели.

С этими словами Хозе разбросал ногой кучу золота, собранную Кучильо на его плаще, и сровнял поверхность почвы. Затем он перекинул плащ бандита через засеку; после того, вынув нож, нарезал несколько пучков травы, лиан и прутьев и прикрыл всем этим обнаженную футов на шесть россыпь.

Таким образом ничто более не обнаруживало под этим зеленым покровом местонахождения золота, последний блеск металла исчез, и в ту минуту, когда Хозе покончил свои дела, месяц, как будто сожалея, что не может уже более освещать чудес природы, спрятался за холмом.

Вернувшись на площадку, Хозе молча уселся на свое прежнее место за деревьями.

Между тем Розбуа и Фабиан продолжали прежнюю беседу.

— Ты избрал хорошую участь, сын мой! Богатство иссушает сердце, а жизнь в городах ослабляет тело человека и делает его изнеженным. Ты тоже из породы львов, Фабиан, для которых создана саванна. Укрощать диких лошадей, ловить рыбу в бурных водопадах, гоняться за дикими зверями по лесам, равнинам, где нет ни границ, ни хозяев, бороться со своим неприятелем всевозможными способами и потом вечером мечтать при свете костра под небом, усеянным звездами, прислушиваться к голосу ветра, к шелесту листьев на деревьях, к журчанию вод — вот удел, предназначенный нам Богом. Неужели, сын мой, этот удел не достоин потомка графов Медиана?

— Вы слышите, Хозе, — воскликнул юноша, — вы не имеете ничего иного предложить мне?!

— Нет, по чести сказать, не имею! — откликнулся Хозе.

— Будь уверен, Фабиан, — продолжал канадец, — что первая шкура выдры, которую ты продашь, доставит тебе больше радости, нежели целые горы золота, которое ты можешь здесь набрать. Я из тебя сделаю, так же как и из Хозе, отличного стрелка, и тогда мы трое будем самыми богатыми людьми на свете. Теперь тебе недостает только хорошей кентуккийской винтовки; ну, да найдется же какая-нибудь добрая душа, которая нам поверит и даст ее в кредит, — прибавил старик с усмешкой.

— Так отчего же нам не поспешить отсюда прочь тотчас же? — спросил Фабиан с улыбкой.

— Я захватил столько золота, что нам хватит на покупку винтовки, — произнес Хозе, показывая Фабиану кусок золота величиной в орех, — единственный кусок, который дозволил себе взять из кучи несметных богатств, после того как разметал их ногами, чтобы скрыть от человеческих глаз.

В ту минуту, когда друзья только что собрались спуститься с высоты, намереваясь вернуться к месту, где они оставили бедного Гайфероса, в тишине ночной они услышали галоп лошади, приближающейся со стороны равнины.

— Это, вероятно, какой-нибудь беглец из лагеря мексиканцев спасается от погони, — проговорил канадец, сам не веря своим словам.

— Дай Бог, чтобы не было чего-либо похуже! — заметил Хозе. — Меня удивляет одно, как ночь могла пройти так тихо, тогда как недалеко отсюда бродят индейцы и белые, которые гораздо корыстолюбивее индейцев, а эти проклятые сокровища находятся так близко от нас.

— Ба! — воскликнул тихо Фабиан. — Я вижу всадника, но после заката месяца здесь сделалось так темно, что я не могу различить, друг ли это или неприятель. Видно только, что это белый.

Между тем всадник скакал своей дорогой. Казалось, он совсем намеревался оставить пирамиду в стороне, как вдруг поворотил лошадь и подъехал к пирамиде.

— Эй, приятель! Кто вы такой? — крикнул Розбуа по-испански.

— Приятель, как вы сами выразились, — отвечал всадник, в котором охотники тотчас узнали по голосу Педро Диаца. — Слушайте, вы, — воскликнул Диац, — и если можете, то постарайтесь извлечь пользу из вестей, которые я вам сообщу.

— Надо к вам сойти? — спросил Розбуа.

— Не стоит, у вас, может быть, не хватит времени, чтобы вернуться назад в вашу теперешнюю крепость. Почти все мои товарищи перебиты, и индейцы овладели позицией. Я сам спасся с большим трудом.

— Мы слышали ружейную стрельбу, — произнес Хозе.

— Не перебивайте меня, — возразил Диац, — дело не терпит проволочки. Случай дал мне возможность открыть одного негодяя, которого вам не следовало отпускать живым. Это Барайя. Он ведет сюда двух разбойников и несколько апахов, число которых я за неимением времени не успел сосчитать. Я упредил их всего несколькими минутами. Они следуют за мной по пятам. Прощайте! Вы меня пощадили, когда я был вашим пленником, пусть же сведения, которые я вам сейчас передал, послужат вашему спасенью. Если вам удастся бежать отсюда, то постарайтесь пробраться на Красную речку, к тому пункту, где она образует разветвление, там вы найдете храбрецов, которые…

В это мгновение стрела, пущенная невидимой рукой, просвистела мимо головы Диаца и не дала ему докончить фразы.

Дело, как можно было по этому заключить, было и впрямь нешуточное.

Диац с силой пришпорил свою лошадь и громко закричал, чтобы дать своим друзьям последнее предостережение, а преследующих врагов сбить немного с толку: «Караульный, слушай!»

Еще эхо последнего восклицания не замолкло, как уже Диац под защитой темноты успел исчезнуть в необозримой равнине.

В то же время с разных сторон послышался вой волков.

— Это индейцы, — объяснил Розбуа, — они заметили, что волки терзали вон там труп павшей лошади, и теперь подражают их голосу, чтобы подавать друг другу сигналы. Но старых охотников, как мы, никогда этим разбойникам не удастся провести.

Глава XXIX

Чтобы оценить опасность, вновь угрожавшую охотникам, нам надо на минуту вернуться к тому месту, где мы оставили Барайю и Ороче, повисшего над бездной.

Барайя действительно без малейшего сострадания разрезал все ремни лассо, так что охотники могли видеть, как тело Ороче, подобное черному облаку, упало в бездну.

Испугавшись того, что он сделал, — скорее не злодеяния, совершенного им, а потери золотого самородка, — Барайя в смущении глядел на пропасть. Но уже было поздно — то, что однажды поглощено яростной пучиной, уже не вернуть назад. Он ревел и бесновался, но тщетно. Первый раз в жизни Барайя после смерти Ороче начал сожалеть о своем полнейшем одиночестве, ибо с ним исчезла также надежда на равную борьбу с обладателями чародейной долины.

Бешенство овладело им. Он решил во что бы то ни стало вытеснить трех охотников с их позиции, так нахально объявивших себя единственными хозяевами долины, и медленно тронулся вперед, намереваясь сообщить свой план пяти или шести авантюристам и вместе с ними вернуться назад.

Но Барайя не подозревал, что на некотором расстоянии за ним ехал Педро Диац.

Вдруг он услышал отдаленную перестрелку. Барайя стал прислушиваться, между тем как холодный пот выступил у него на лбу.

Вскоре перестрелка усилилась.

В страшном испуге Барайя остановился. Ехать вперед или назад было одинаково опасно, однако же он решился поворотить назад. Не успел он привести это намерение в исполнение, как лошадиный топот раздался позади него. Вскоре голос, который в темноте нельзя было различить из-за равномерного топота лошади, дал о себе знать.

Этот голос принадлежал Педро Диацу, который подскакал ближе и над самым ухом Барайи крикнул:

— Это Ороче, если не ошибаюсь!

Для Барайи это был голос мертвого, призывающий его.

В смущении злодей не догадался, что Диац в темноте принял его за Ороче, и Барайя погнал свою лошадь опрометью. Тогда галоп скакавшей за ним лошади сделался быстрее, а голос стал грознее. Несмотря на учащенную перестрелку, Барайя продолжал погонять свою лошадь.

Наконец он обернулся назад.

— Трус, — крикнул ему Диац, преграждая дорогу, — во второй раз я не позволю тебе бежать в моем присутствии.

В эту минуту апахи окружили всадников со всех сторон, так что Барайя против воли вынужден был принять участие в смертельной борьбе, которой он надеялся избежать.

Это-то и были те два всадника, которые были замечены мексиканцами, оставшимися в лагере.

Диацу удалось вырвать из рук одного апаха томагавк, и он принялся с великой ловкостью рубить им врагов. Но поскольку число краснокожих, окружавших его, было слишком велико, он вынужден был искать спасения в бегстве, причем опять попал в долину, где успел предупредить охотников об угрожающей им опасности.

Барайя был взят в плен и привязан к дереву. Его собирались замучить до смерти.

Для убийцы Ороче готовился страшный суд. Несчастный видел, что попал в руки неприятеля, который был еще немилосерднее, чем он сам по отношению к гамбузино, и что он не должен надеяться на пощаду или сострадание.

При огне горевших повозок, свет от которых распространился по всей равнине, можно было видеть, как пленник в смертельном страхе озирался кругом, тщетно ища защиты; ослабевшее от душевных страданий тело его совершенно размякло, так что только веревки, которыми он был скручен, удерживали его ослабевшие ноги от падения.

В ожидании знака, которым Черная Птица должен был открыть празднество, воины, собрав железные цепи и обручи для обивки повозок, принялись выделывать из них разные орудия для пытки пленника, причем некоторые из индейцев заняты были накаливанием этих орудий над костром. Те, у которых таковых орудий не было, острили стрелы и точили свои ножи.

После полной победы, одержанной индейцами, мучительная смерть пленника должна была увенчать торжество дня.

Индеец с необыкновенно злобным лицом первый подошел к несчастному и начал говорить:

— Белые люди, когда их наберется вместе много, бывают болтливы, как попугаи, а когда они привязаны к позорному столбу, то они становятся немы, как рыба в водопадах. Достанет ли у белого духа, чтобы пропеть свою предсмертную песнь?

Барайя не понимал, чего хотелось дикарю, и потому глухое стенание было единственным ответом на слова индейца.

Другой апах подошел к несчастной жертве.

Огромный шрам, нанесенный ударом кинжала, проходил у него через всю грудь, от одного плеча до другого; кровь лилась из раны, несмотря на крепкую перевязку, сделанную из коры.

Обмакнув палец в свою кровь, апах нарисовал им линию от лба до подбородка и громко объявил:

— Вся эта сторона лица, половина лба, глаз и щек — это моя доля, и я наперед отмечаю их моей кровью; я один буду иметь право, пока белый жив, терзать эту часть…

Так как Барайя и эту угрозу не мог понять, то индеец пояснил ему смысл своих слов при помощи некоторых испанских выражений.

У несчастного кровь застыла в жилах.

Третий индеец, по примеру двух первых товарищей, выступил вперед из круга, окружающего пленника.

— Кожа с черепа белого принадлежит мне! — воскликнул он.

— В таком случае, — прибавил четвертый, — никто, кроме меня, не должен иметь право облить обнаженный череп пленника кипящим жиром.

После того на несколько минут пленник был оставлен в покое.

В продолжение этого кратковременного промежутка апахи, окружив пленника, принялись выделывать перед ним дикую пляску.

Но вскоре послышался рев, вовсе не похожий на те крики, которые обыкновенно сопровождают веселье или скорбь, потому что дикарь — самый злой из всех, которые обитают в саванне, — может в своей радости или скорби только реветь.

То был рев нетерпения, издаваемый этим тигром в человеческом облике.

Раненый предводитель, остававшийся до тех пор вместе с Антилопой на вершине холма, медленно поднялся с намерением объявить своим воинам, что наступило время подвергнуть их пленника предсмертным пыткам.

Но последний час Барайи еще не пробил.

Вдруг в зареве костра мелькнула фигура воина, костюм которого, хотя и индейский, не походил, однако, на одеяние апахов. Его появление не удивило никого, только восклицание «Метис!»[12] пробежало по толпе индейцев.

Новоприбывший важно приветствовал рукой собравшихся дикарей и подошел к пленнику.

Пламя хорошо освещало Барайю, и пришелец мог различить покрывавшую его лицо смертельную бледность.

В лице Метиса выражалось глубокое презрение без малейшей примеси сострадания. Обратившись к Барайе, Метис заговорил с ним сначала по-английски и, наконец, по-испански.

Барайя радостно воскликнул:

— О! — произнес он умоляющим тоном. — Если вы спасете мне жизнь, я дам вам столько золота, сколько вы в состоянии будете унести с собой!

В словах Барайи заключалось столько убедительной правды, что Метис, казалось, был невольно поражен. Его мрачное лицо загорелось выражением алчности.

— Ты говоришь правду? — спросил он, между тем как глаза его сверкали необычайным блеском.

— Это такая же правда, — продолжал Барайя, заламывая себе руки, — как и то, что мне придется умереть здесь страшной смертью, если ваше заступничество не спасет меня. Слушайте! Вы пойдете со мной. Возьмите с собой десять, двадцать, тридцать, сколько вы хотите воинов, и если к завтрашнему утру я вас не приведу к богатейшему золотому прииску на свете, вы можете меня подвергнуть несравненно более ужасным пыткам, нежели те, что ожидают меня здесь.

— Попытаюсь, — отвечал шепотом пришелец, — но не говорите ничего больше, индейцы не должны знать, что вы мне предлагаете, хотя они вовсе не ценят золота белых! Тс, нас слушают.

И в самом деле, круг дикарей, сгоравших нетерпением поскорее начать кровавый праздник, начал понемногу сужаться, уже слышался глухой ропот недовольства.

— Хорошо, — громко прибавил Метис по-индейски, — я доведу до слуха предводителя слова пленника с белой кожей.

Произнеся эти слова, Метис окинул окружавших его индейцев таким повелительным взглядом, перед которым даже наиболее раздраженные из них отступили назад, и направился к Черной Птице.

Поднявшись на вершину возвышенности, на которой сидел предводитель, Метис громко крикнул:

— Ни один апах не смеет тронуть пленника, пока два предводителя не кончат совет.

Луч надежды заблистал в глазах Барайи, между тем как его мучители со всех сторон бросали на него взоры, в которых выражалось кровожадное нетерпение. Несчастный почувствовал, как сердце в его груди то билось с надеждой, то замирало от страха.

Беседа обоих предводителей продолжалась довольно долго. Черную Птицу, казалось, трудно было убедить. Впрочем, ни одно слово из их разговора не достигло слуха индейцев, и значение их жестов трудно было растолковать.

Метис показывал движением правой руки на цепь Туманных гор, а левой описывал дугу, которая, без сомнения, должна была означать, что через эту цепь следует перебраться. Потом он согнул обе руки в виде круга, как будто намекал на какую-то обширную равнину, показав в то же время на убитых лошадей в лагере, и подражал галопу скачущих лошадей.

Несмотря на это, индейский вождь, по-видимому, все еще не склонялся на убеждения пришельца, но вдруг Барайя, пожиравший глазами обоих вождей, заметил, что заступник его внезапно принял печальное и задумчивое выражение и что-то шепнул на ухо Черной Птице. Несмотря на все свое спокойствие, индеец не мог удержаться, чтобы не вздрогнуть при этом, и глаза его засверкали бешенством, как раскаленные уголья.

Наконец Метис присовокупил так громко, что все могли слышать.

— Что может значить этот трусливый заяц, — при этом он указал на пленника, — против человека с сильным сердцем и стальными мускулами, которого я выдам вам в руки. Когда солнце совершит свой путь трижды, Красная Рука и Метис присоединятся к Черной Птице у Бизонового озера, там, где Гила соединяется с Красной рекой. Тут апахи найдут себе лошадей, которых наловят для них белые охотники. Апахи могут взять их взамен собственных лошадей. Там находится и тот, кого…

Черная Птица схватил за руку пришельца и прервал его объяснения.

Сделка была заключена.

Медленно спустившись с высоты, Метис окинул твердым и смелым взглядом индейцев, обманувшихся в ожиданиях, потом вынул нож и быстро разрезал веревки, которыми был скручен Барайя.

Не обращая внимания на безумные изъявления благодарности со стороны авантюриста, Метис отвел его в сторону и тоном, выражавшим надменную угрозу, объявил:

— Не надейтесь на мое легковерие! Там внизу меня ожидает товарищ, — при этом он указал на темные холмы, — и, кроме того, я возьму с собою одиннадцать апахских воинов.

— О, этого слишком мало! — воскликнул Барайя. — Сокровища охраняются тремя охотниками, из которых два в самом деле страшные люди. Их ружья никогда не дают промаха!

При этих словах Барайи по лицу Метиса пробежала улыбка презрительной гордости.

— Красная Рука и я никогда еще не целились напрасно в неприятеля, — произнес он самоуверенно, указывая на свою тяжелую винтовку. — Сокол слеп и неуклюж в сравнении с нами.

Спустя некоторое время пылающий лагерь мексиканских авантюристов был окончательно покинут индейцами. С главным отрядом Черная Птица направился к Бизоновому озеру, несмотря на мучившую его рану, между тем как оба его соратника двинулись другой дорогой.

Антилопа, взяв с собою десять воинов, направился к месту, где река представляла вилообразное разветвление, намереваясь идти по следам трех охотников.

А Метис и Барайя с одиннадцатью другими индейцами поскакали по дороге, ведшей в таинственную долину.

Глава XXX

Привезенное Диацем известие застало Розбуа врасплох в то время, когда он был погружен в размышления о будущем. Это было как бы предзнаменованием, что его планы никогда не исполнятся. Он умолк, сосредоточенно огладывая кряжи гор. Хозе, вероятно, не так беспечно принял бы известие о предстоящей опасности, если бы Диац успел им сказать, что в числе следовавших за ним неприятелей находятся два страшных врага, о которых только что шла речь.

Названные нами два разбойника, во власти которых находился теперь Барайя, уже успели спрятать свой легкий челнок в подземном канале, соединявшем озеро, лежащее в долине, с Туманными горами.

Эти два разбойника были отец и сын.

С последним мы уже познакомили читателя под именем Метиса — так называли его мексиканцы и апахи. Охотники же и звероловы французского происхождения, из канадцев или из долин Миссисипи называли его просто Ублюдком, намекая этим на его смешанное происхождение. Такова была известность этого человека, успевшего побывать во всех пустынях, посещаемых различными племенами.

Имя первого было Красная Роза, и его ужасная известность затмевалась иногда только известностью его сына. С сердцем, которому чувство сострадания было незнакомо, с неукротимой кровожадностью, с изумительной ловкостью и мужеством, которое не останавливалось ни перед чем, отец и сын соединяли еще то преимущество, что имели бегло объясняться по-английски, по-французски и по-испански, а также на большей части индейских диалектов, употребляемых на границе.

Впрочем, в течение этого повествования мы будем иметь случай поближе познакомиться с этими людьми, которые попеременно то в качестве друзей, то в качестве врагов представляли страшную угрозу одинаково и для индейцев, и для белых.

Прием, хотя довольно холодный, сделанный Метису со стороны Черной Птицы и его воинов, надменное обращение его с апахами и освобождение военнопленного могут уже дать нам небольшое понятие о таинственном и сильном влиянии этого человека на индейские племена.

— Ну, — произнес Хозе, переставая насвистывать, между тем как оба его товарища продолжали усердно работать над окончанием укреплений, которые они начали устраивать еще при наступлении ночи, — разве я не был прав, объявив вам, что опасно оставаться здесь лишнюю ночь? Теперь мы и попались в ловушку.

— Га! — отвечал Фабиан с выражением мужественной преданности судьбе. — Разве наша жизнь не должна быть непременным рядом битв и разве для нас не все равно, бьемся ли мы здесь или где в другом месте?

— Это было бы отрадно для меня и Хозе, — возразил печально канадец, — но ради тебя я бы желал, не отказываясь вовсе от жизни в саванне, оставить одинокое существование среди опасностей подобного рода. Мой план состоит в том, чтобы нам всем вместе присоединиться к кому-нибудь из моих земляков, занимающихся судоходством на верхней Миссури, или поступить в услужение к горным охотникам, промышляющим ловлей зверей в области Орегона. Там всегда найдутся товарищи. И хотя города в тех местах очень редки, однако там нечего опасаться, в особенности если служишь у бдительного охотника, которых в западных штатах немало.

— Я начинаю опасаться, — прибавил Хозе после краткого молчания, — что это место вовсе не так удобно для защиты, как я сначала думал. С этой вершины, откуда низвергается водяной поток, нас очень нетрудно будет обстрелять.

— Водопад окутывают облака тумана, и негодяи, которым вздумалось бы залечь там наверху, были бы для нас точно так же невидимы, как и мы для них. Посмотри-ка, мы здесь совершенно скрыты густым туманом, и если солнце даже рассеет его понемногу, то туман, покрывающий горы, никогда не рассеется.

— Ты прав, — отвечал Хозе на доводы канадца, — но зато как только туман рассеется хоть на несколько минут, в нас можно стрелять, как в цыплят в курятнике.

— Наша жизнь зависит от воли Всевышнего! — произнес Фабиан.

— Да, и от воли апахов или, что тоже самое, краснокожих чертей!

Охотники не могли не задуматься над тем, что их жизнь зависит от направления ветра, который мог разогнать на несколько минут клубы тумана, покрывающие вершины, но так как нападение предполагалось быть быстрым, то уже не оставалось времени приискать другого, более удобного места.

— Га! — вдруг воскликнул Хозе. — Мне кое-что пришло на ум. Я намерен… Тс, кажется, там наверху слышны чьи-то шаги.

В ту же самую минуту камень, отделившийся от склона, скатился в пропасть.

— Бездельники уже взобрались наверх, — объяснил канадец. — Надо быть начеку!

Лишь шум водопада был слышен из бездны, в которую упал камень, и ничто больше не обнаруживало присутствия краснокожих.

— Эти черти уже рыскают по гребню вершины так же рьяно, как и по равнине, но я все-таки намерен спуститься вниз, чтобы привести в исполнение мой план. Я буду держаться под прикрытием ваших выстрелов, а вы, смотрите, будьте начеку!

Розбуа привык доверяться мужеству и хитрости своего испытанного в охоте товарища так же, как Хозе привык вполне полагаться на канадца. Поэтому старик и не требовал никаких слов от своего товарища.

Фабиан и Розбуа опустились на одно колено и, приложившись к ружьям, замерли в готовности стрелять, между тем как Хозе, закинув ружье за спину, начал спускаться с крутого возвышения, держась на подошвах, и вскоре совсем исчез в темноте.

Неизвестность продолжалась всего несколько минут, вскоре Хозе очутился опять у подножия пирамиды и начал карабкаться вверх.

Он держал в руках толстую шерстяную зарапу, служившую Кучильо вместо плаща.

— Га, это счастливая мысль, — заметил Розбуа, мгновенно разгадавший намерение Хозе.

— Да, да, за этакой защитой, под которую можно еще подложить покрывало дона Фабиана, нас не достанет никакая пуля, по крайней мере, не думаю, чтобы свинец пробил войлочную подстежку.

Тотчас же верхние концы зарапы были связаны и прикреплены на высоте человеческого роста к деревьям, которые выступали над площадкой. Толстые неровные складки накидки представляли защиту, благодаря которой литая свинцовая ружейная пуля непременно должна была потерять свою силу.

— Таким образом, с одной стороны, нам нечего опасаться, — произнес Хозе, весело потирая руки, — а с другой — нас достаточно ограждают кучи камней. И я мог бы вам хоть сейчас обрисовать весь их план нападения! — прибавил с уверенностью испанец.

— Во-первых, Барайя, с которым следуют мексиканские авантюристы и индейцы, поведет их по той же дороге, по которой он бежал отсюда сам. Вот почему они взобрались на высоту. Однако этот негодяй, без сомнения, имеет иную причину, чтобы не идти прямо со стороны равнины. Если правда, что он сбросил своего близкого друга с этого утеса, чтобы самому захватить, побольше золота, то он, конечно, не захочет выдать его своим союзникам и побоится, что они могут открыть его сокровище, если он поведет их по равнине. В случае, если дело дойдет до перестрелки, — заключил Хозе, — мы первые должны угостить хорошим зарядом этого разбойника Барайю.

Но между охотниками находился один, который был очень далек от того, чтобы разделять спокойствие и самоуверенность испанца. То был Розбуа.

С той минуты, как ему открылась возможность провести закат своей жизни, как он желал, в лесах и обществе его возлюбленного сына, окружающие опасности в первый раз всерьез обеспокоили его.

На островке посреди Рио-Гила мужество не покидало его, хотя и тогда мысль об опасности, грозившей Фабиану, наводила грусть. Но теперь мужество его, казалось, было окончательно сокрушено.

Пока охотники совещались насчет образа действий ввиду предстоявшего нападения со стороны индейцев, волки все еще продолжали выть вокруг трупа лошади. Вдруг среди их воя послышались жалобные крики. Старый охотник тотчас понял этот знак.

— Безрассудно думать, что равнина свободна, — начал он, — послушайте-ка, как воют волки над своей добычей, к которой не смеют приблизиться. Я узнаю это по тону их завываний, бьюсь об заклад, что несколько индейцев спрятались за этим трупом.

Услышав такое предположение канадца, Хозе вернулся назад на прежний наблюдательный пост.

— Ты прав, — заметил он канадцу, глянув вниз. — Действительно, я вижу, они лежат на животе.

Розбуа воображал, что Барайя, чей неожиданный союз с апахами он не мог себе объяснить в деталях, подстрекнул индейцев к нападению в надежде на богатую добычу, и, следовательно, их алчность была устремлена к обладанию сокровищами долины. Розбуа решил подождать, пока неприятелю заблагорассудится обнаружить свое присутствие иным способом, нежели диким ревом.

Между тем Барайя вел Метиса к пирамиде. Сначала он думал было просто показать Метису долину, где скрывались богатства, и передать их ему, но немного погодя алчность преодолела в нем опасения за жизнь, и тут ему пришло на ум обмануть Метиса относительно истинного положения дела и объяснить ему, что сокровища хранятся на вершине пирамиды, охраняемой охотниками.

Метис, не зная, что в таком объяснении Барайи скрывается хитрость, остался доволен его рассказом.

Еще не успел Барайя обдумать последствий этого вероломства, как отряд, бывший в распоряжении Метиса, усилился прибытием его отца — Красной Руки.

Пока последний совещался со своим сыном в кустарнике, Диац, чья лошадь была легко ранена, вынужден был остановиться на минуту около этого куста и таким образом имел возможность их подслушать. Из разговора отца с сыном Диац понял, что Метис замышлял похитить дочь Августина Пене, находившуюся вместе с ее отцом близ Бизонового озера, предварительно разделавшись с тремя охотниками в Золотоносной долине.

Это побудило Диаца тотчас спешить в долину, чтобы предупредить охотников, что ему удалось сделать, а оттуда ехать к Бизоновому озеру, чтобы предуведомить дона Августина об угрожающей ему опасности.

Так как ни отец, ни сын не подозревали о близости Педро Диаца, то они продолжали следовать путем, указанным им Барайей, без всякого опасения и вскоре обнаружили на траве следы трех охотников. Между тем как одни из индейцев пошли по направлению этих следов, другие рассеялись по равнине в надежде, что им удастся застигнуть охотников врасплох. Барайя и оба главных предводителя начали подниматься по узкой тропинке вдоль Туманных гор. Хотя они уже через несколько минут очутились против самой пирамиды, но за густым туманом еще нельзя было заметить неприятеля. Метис поднялся на свод, из-под которого низвергался водопад, между тем как его отец остался стеречь Барайю и в то же время принялся разводить на вершине костер, чтобы обмануть этим охотников.

Вдруг Хозе четко увидел сквозь поредевший туман, как у трупа лошади таятся два индейца. Чтобы удостовериться в этом, Хозе крикнул. Обе фигуры мгновенно вскочили и исчезли за скалами.

Розбуа выпрямился во весь рост и огласил окрестность воинственными криками. В ответ на это с равнины и близлежащих гор раздался страшный рев индейцев, так что даже волки разбежались и вся обширная степь опустела.

Глава XXXI

Осажденные заканчивали свои приготовления к битве. На полку ружей был засыпан свежий порох, а скудный запас съестного тщательно обревизован. Затем Розбуа распорядился, чтобы наполненные розыски с порохом, пули и все съестные припасы были отложены ближе к скале у водопада под защиту развешенных одеял; кроме того, все это, составлявшее предметы первой необходимости охотников, было прикрыто большими камнями от неприятельского огня.

Сделав эти приготовления, канадец и Фабиан с ружьями в руках засели за расставленными стоймя плитами, не упуская из виду находящегося напротив них утеса, между тем как Хозе сел в засаду позади сосен. Теперь уже оставалось недолго ждать нападения.

Метис убедился, что самым выгодным пунктом для нападения был утес, лежащий против пирамиды, и тотчас же утвердился на нем.

Барайя последовал за ним, зная, что с утеса должна тотчас же открыться долина со всеми ее сокровищами, но каково было его удивление, когда он увидел, что обнаженная золотая порода была засыпана неизвестной рукой.

Опять его сердце затрепетало от радости. Его хитрость удалась, и он уже соображал, каким образом устроить, чтобы часть сокровищ удовлетворила Метиса, не открывая ему при этом местонахождение всего клада.

Что же касаемо Красной Руки и его сына, то они с величайшим нетерпением следили за неспешными движениями индейцев. Пора было открывать огонь. Метис, взбешенный их проволочками, стукнул прикладом о землю и принялся бранить индейцев за медлительность. Потом, обернувшись к Барайе, Метис грозно крикнул:

— Какую роль станешь ты разыгрывать, мошенник, чтобы исполнить свое обещание?

Барайя струсил и не знал, что отвечать. Одно лишь видел он ясно, что принял на себя роль шакала, заключившего союз с тигром, чтобы охотиться сообща на львов.

Однако он силился сохранить присутствие духа, помня, что в глазах дикого американца и Метиса жизнь его имела значение до тех пор, пока он не заплатил своего выкупа.

— Ваша милость, — произнес он. — Вы должны принять в соображение, что я не стану легкомысленно играть своей жизнью.

— Так оставайся за этим утесом! — произнес Метис, презрительно поворачиваясь к Барайе спиною и начал говорить со своим отцом на диалекте, которого не понимал никто из окружающих. — Если мы дадим охотникам обещание сохранить им жизнь, то они непременно сдадутся, — сказал Метис.

— И мы сдержим обещание, выдав их живыми индейцам, — присовокупил отец с иронической улыбкой.

Затем отец и сын ползком добрались до отлогости и, не высовываясь из-за выступа, протянули руки над кустарниками.

— Внимание! — объявил Хозе, стоявший на коленях позади сосен. — Я вижу две руки, распростертые над верхушками утеса и подающие какие-то знаки. В руках этих не видать трубки мира… и одежда, покрывающая руки, тоже не похожа на одежду апахов… С кем же мы имеем дело?

— Кто из вас, — раздалось из-за отлогости, — тот, кого индейцы прозвали Орлом снежных гор? — спросили сверху.

— Что такое, — пробормотал пораженный Розбуа, — неужели кто-то из этих негодяев говорит по-английски?

Канадец не откликнулся на первый зов, прежний голос опять спросил:

— Может быть, Орел снежных гор понимает только язык, которым говорят в Канаде?

И голос повторил первый вопрос на французском языке.

Розбуа совершенно смутился.

— Дело выходит гораздо хуже, чем я воображал, — продолжал канадец, однако так, что Хозе мог его слышать, — тут находится человек нашей, расы.

— Негодяй, переменивший белый цвет на красный, — заметил Хозе, — это всегда самое худшее.

— Чего хотят от Орла снежных гор? — спросил по-французски Розбуа, припоминая название, данное ему Черной Птицей.

— Пусть он покажется или пусть слушает, если из страха не смеет показаться.

— А кто мне поручится, что мне не придется раскаиваться, если я покажусь?

— Мы ему покажем пример доверия, — отвечал голос.

— Что он говорит? — спросил Хозе.

— Я должен показаться, и тогда…

Вдруг на противоположном утесе показались две странные фигуры, при виде которых Розбуа онемел от удивления. В этих фигурах он узнал двух людей, которые не только были ему знакомы ужасной кровавой известностью, но с которыми он имел уже однажды роковое столкновение. Случай вторично свел их.

При виде этих людей старым охотником овладело бешенство. С ним был Фабиан, и в первый раз в жизни Розбуа ощутил подобие страха.

— Это Красная Рука и его сын! Узнаешь ли ты их? — сказал он, обращаясь к Хозе.

Хозе кивнул. Он тоже был сильно потрясен их появлением, как и Розбуа.

— Не показывайся, — крикнул он. — Встреча с этими людьми никому не обходилась даром.

— Однако же я все-таки должен показаться, — возразил Розбуа. — А то они вообразят, будто я их боюсь, но ты должен тщательно наблюдать за каждым листиком и не упустить из виду ни малейшего движения.

Говоря это, канадец поднялся во весь рост. Его ясный, спокойный взор обличал, что страх был для него такой гость, который недолго засиживается в его сердце.

Наружность Красной Руки была отталкивающая. То был высокий, сухощавый старик с головой красной, как кирпич, и пронзительными глазами, зрачки которых были неравной величины и как будто покрыты огненными пятнами; нос сидел косо на его угловатом лице, и все в нем обличало злодея.

Его длинные, седые волосы, когда-то бывшие огненно-красного цвета, сообразно обыкновению индейцев, были связаны на голове в пучок ремнем выдровой шкуры. Подобие рубашки, сделанной из оленьей шкуры и украшенной пестрыми нашивками, спускалось ниже колен, далее кожаные гамаши, украшенные множеством галунов и маленьких побрякушек.

Его ноги были одеты в мокасины оливкового цвета с разноцветным бисером. Через одно плечо было перекинуто желтое покрывало. Кожаный пояс стягивал его и без того узкие бока еще более, а на красной перевязи, перекинутой через плечо, висели томагавк, длинный нож без ножен и мешочек для индейской трубки.

Метис очень мало походил на своего отца, и хотя его глаза тоже выражали необыкновенное жестокосердие, однако индейский облик его лица не выражал столько дикости, сколько читалось в лице Красной Руки.

Метис был выше и крепче сложен, нежели его отец, и вполне наследовал страшную силу, которую лета не успели еще уменьшить у Красной Руки.

Одним словом, Метис имел что-то такое, что напоминало в нем тигра и льва, между тем как его отец представлялся скорее бенгальским тигром, заимствовавшим натуру американского шакала.

Густые и черные волосы Метиса, так же, как и у его отца, были связаны на голове в пучок, но не ремнем, а пурпурно-красными ленточками, подобно тем, которые иногда вплетаются в гривы лошадям. Его верхнее охотничье платье, того же покроя, что и у американца, было из красного сукна, прочая же одежда отличалась от костюма отца только большим числом украшений и побрякушек, употребляемых между молодыми индейцами.

На плече у него лежало ружье, ложе которого и приклад были усыпаны медными гвоздиками с блестящими, как золото, головками и вырезаны разными узорами.

Такова была наружность обоих степных разбойников.

— Чего же вам надо от Орла снежных гор, как вы меня называете? — спросил спокойно канадец.

— Хе, хе! — произнес разбойник с улыбкой. — Мне кажется, что где-то мы уже друг с другом встречались, и, если память мне не изменяет, канадский охотник спас скальп на своей голове только благодаря…

— Хорошему удару прикладом, который ваша отличная память должна сохранить в вашей башке, — вмешался в разговор Хозе.

— А, и вы тут тоже? — кивнул ему американец.

— Как видите! — отвечал испанец со спокойствием.

— Этот человек, которого мои индейские братья называют Насмешником, — заметил отцу Метис.

Раздражительный Хозе хотел было ответить на слова Метиса какой-нибудь колкостью, но Розбуа остановил его.

Старый охотник чувствовал, что терпение его подходит к концу.

— Я встал, чтобы выслушать слова примирения, а языки Красной Руки и Метиса уклоняются от этой цели, — произнес он важно.

— На объяснение нашего предложения не потребуется много времени, — отвечал американец. — Говори ты, Метис.

— Вы имеете у себя богатый клад, — объяснил Метис. — Вас только трое, а нас в пять раз больше, и мы должны завладеть этим кладом. Вот все, что мы хотим сказать.

«Коротко и обстоятельно, ясно и бесстыдно, — подумал про себя Хозе. — Поглядим, что на это скажет Розбуа».

— Гм, — возразил канадец, — и на каких условиях полагаете вы получить от нас клад?

— С условием, что вы трое тотчас убираетесь прочь.

— С оружием и припасами?

— С припасами, но без оружия, — отвечал Метис, знавший очень хорошо, что ему нетрудно будет потом выдать троих охотников краснокожим.

— Если бы эти разбойники не замышляли ничего против нас, то при своей многочисленности они легко могли бы оставить нам все оружие, — шепнул канадцу на ухо Хозе.

— Это понятно, но дай мне изобличить этих бездельников, — отвечал тихо Розбуа.

Обратившись к Метису, старик прибавил очень громко.

— Разве вам не довольно сокровищ, которые мы вам уступим? К чему вам три ружья, когда вас пятнадцать воинов?

— Мы таким образом отнимем у вас возможность вредить нам.

Розбуа пожал плечами.

— Это не ответ, — сказал он, — вы имеете дело с людьми, которые могут все слышать, которые не побоятся угроз и не поддадутся на удочку лживых обещаний. Нам надо знать положительно, к чему следует быть готовыми, — присовокупил он, обратившись к Хозе.

На этот раз заговорил отец Метиса.

— Ну, так я вам объясню! Обещая сохранить вам жизнь, Метис забывает одно небольшое условие.

— Какое?

— То, что вы должны сдаться нам, — ответил он.

— Пусти, я объяснюсь с этой змеиной породой с белым хвостом и индейской головой, — произнес Хозе, толкая локтем индейца.

— Хозе! — произнес старик торжественным тоном. — С тех пор, как мне предстоит заботиться о жизни сына, я вижу перед собой священную обязанность, и в случае, если нас постигнет какое-то несчастье, хочу предстать пред судом Всевышнего с чистой совестью. Мы не можем действовать очертя голову.

Потом он опять обратился к Метису.

— Ну, так объясняйтесь же прямо, как прилично бесстрашным воинам и христианам. Что вам надо? Как полагаете вы поступить с вашими пленниками?

Но Метису не хотелось раскрывать своих планов. Хотя он был почти уверен в победе, ему все же хотелось избежать пролития крови и, главное, потери времени на перестрелку. Он все еще льстил себя обманчивой надеждой, что три охотника предпочтут плен смерти, от которой их ничто не могло уже спасти.

— По чести, я не знаю, что мне с вами троими делать, — отвечал он. — Впрочем, может быть, вы знаете некоего Черную Птицу, воины которого меня сопровождают. Он во что бы то ни стало хочет захватить вас, и я обещал ему вас выдать.

При этих словах, произнесенных Метисом на испанско-индейском диалекте, охотники могли различить сквозь низкие ветки кустарника блеск глаз, сверкавших, как у тигра, выжидающего свою добычу; лицо, которому принадлежали эти глаза, было разрисовано такими отвратительными узорами и фигурами, что представлялось ужаснее морды тигра.

— Да, я так и думал! — откликнулся Розбуа. — А что станет с нами делать Черная Птица?

— Я вам сейчас объясню, — произнес Метис, обращаясь к своему союзнику. — Скажи, брат мой, что намерен сделать Черная Птица с Орлом, Насмешником и юным воином юга?

— Три вещи, — отвечал апах, — во-первых, я сделаю из них собак своей хижины, потом высушу у своего огня кожу с их черепов и, наконец, отдам их сердца на съедение своим воинам, потому что они храбрые люди и их мужество перейдет к тем, кто съест их сердца.

— Хорошо! — сказал Метис, внимательно выслушав слова индейца. — Метис в точности повторит слова своего брата. Великий индейский предводитель, — заговорил он, употребляя на этот раз с намерением английский язык, который был понятен обоим охотникам, — обещает своим пленникам дружбу, которую ему внушили три храбрых воина, обещает им лучшие местности для охоты за зверями и самых красивых своих жен.

— Перестань же, Розбуа, — крикнул Хозе, — это просто срам слушать злодея; разве ты не видишь, что он издевается над твоей честностью?

— Что говорит Насмешник? — дерзко спросил старый разбойник.

— Он говорит, — отвечал Хозе, — что не хочет уступить вам в великодушии и обещает вам три вещи: тебе — второй удар прикладом по башке, твоему сыну — удар ножом в самое сердце, а его бесстыдный язык обещает бросить воронам на съедение!

— Га! — крикнул Метис, скаля зубы и в то же время с быстротою молнии наводя ружье, курок которого уже был взведен заранее.

Бандит забыл о своем обещании выдать троих охотников живыми.

Хозе и канадец не могли нагнуться так скоро, и кому-нибудь из них пришлось бы поплатиться жизнью, ибо их ружья лежали далеко, но в эту минуту позади них раздался выстрел, и Метис повалился назад.

Выстрел этот принадлежал Фабиану.

К несчастью, карабин юноши далеко не бил, и пуля его, ударив в шерстяное одеяло, перекинутое через плечо Метиса, и кожаный мешок, потеряла силу.

Несмотря на то, Метис, пораженный пулей, зашатался, как дуб, который слишком крепок, чтобы повалиться от одного удара топора, и, вероятно, свалился бы в пропасть, если бы отец не поддержал сына.

Схватив своими сильными руками сына, Красная Рука поспешил снести его с отлогости.

Вместе с ним исчезли и индейцы, стоявшие перед тем за кустарниками, и вскоре все вдруг замолкло.

Глава XXXII

Положение, в котором находились три приятеля, было весьма незавидным. Бой, казавшийся неминуемым, угрожал сделаться упорным и горячим, между тем как охотники, далеко уступавшие числом своим противникам, кроме собственных сил, не могли рассчитывать ни на какую помощь. Притом они не могли быть слишком расточительны ни со своим огнестрельным запасом, ни со съестными припасами, которых оставалось немного.

Огонь, пылавший сквозь горный туман, привлек внимание канадца.

— Свет, который виднеется там наверху, мне не нравится, — заметил он. — Хотя с этой стороны у нас достаточно надежное прикрытие, однако все же неспокойно, когда знаешь, что сзади тебе угрожают пули. Индейцы, вероятно, не упустят случая воспользоваться этим обстоятельством, чтобы отвлечь наше внимание от главного пункта нападения. Туман, покрывающий вершины, не мешает им стрелять в нас наугад.

— Ты прав, — присовокупил Хозе. — Я думаю, что старый разбойник и его сын обязались Черной Птице выдать нас невредимыми, и они, вероятно, постараются, когда внимание наше будет отвлечено перестрелкой, раздробить нам плечо или руку или что-нибудь в этом роде…

— Смотри, Фабиан, — объяснял старый охотник юноше, — вот твой пост. Гляди постоянно на огонь и наводи туда свое ружье. Как только увидишь сквозь туман свет выстрела, спускай курок, целься прямо и смело в том направлении, откуда виднеется свет.

Взяв свой карабин в руки, Фабиан расположился за шерстяной оградой, стараясь в точности исполнять указания канадца.

Вдруг раздались два выстрела, следовавшие один за другим. Один выстрел был произведен со стороны гор, между тем как другой принадлежал Фабиану, напрасно стрелявшему по неприятелю, засевшему на высоте водопада.

Три раза повторялись эти двойные выстрелы. Целый дождь мелкой коры и сосновых шишек сыпался на охотников.

— Уступи-ка мне свое место, Фабиан, — произнес Розбуа, — а сам займи мое. Покажи-ка ему, как следует держать ствол ружья, чтобы не показывая его неприятелю, владеть им.

Поместившись на новом посту, Розбуа с обычной своей быстротой окинул взглядом не только вершины, но и равнину. Его поразил вид нескольких плоских камней, похожих на большие плиты, расставленные на небольшом расстоянии друг от друга по ту сторону озера.

Розбуа насчитал четыре плиты, расставленные стоймя; ему нетрудно было догадаться, что за этими камнями должны скрываться индейцы, преграждая охотникам путь к отступлению. Затем глаз канадца обратился к высотам, где огонь еще слабо просвечивал сквозь туман.

В этом положении он замер и принялся терпеливо, как индеец, ждать.

Между тем Хозе и Фабиан, лежа не земле и не двигаясь, потихоньку переговаривались между собой.

Хозе, рассказывавший что-то Фабиану, еще не докончил фразы, как вдруг ружье его выпалило.

Пронзительный крик последовал за выстрелом.

— Больше он уже не закричит, я вам ручаюсь. Я готов побиться об заклад, что пуля прошла через глазную впадину в черепе. Да, дон Фабиан, — продолжал испанец, вновь заряжая ружье, — эти степные разбойники ужасный народ. Я был свидетелем, как отец с сыном боролись не на жизнь, а на смерть! Я видел, как сын прижимал коленом отца, молившего о пощаде, как он выхватил нож, чтобы снять кожу с его черепа, и как индеец с опасностью для собственной жизни успел помешать этому преступлению. После этого что можно ожидать от подобных чудовищ? Эй, Розбуа, — прибавил Хозе, — у нас одним неприятелем меньше.

— Знаю, я слышал, как ты выстрелил, — отвечал старик, не поворачиваясь назад, чтобы не потерять из виду неприятеля.

— Эй, Розбуа! — воскликнул Хозе. — Что бы ты сказал о каком-нибудь скромном блюде?

— Ба! Хозе, разве нам не случалось по двадцать четыре часа оставаться без еды и питья, между тем как от одной зари до другой надо было сражаться? Если тебе хочется есть, попробуй поглодать одну из сосновых шишек, которые валяются подле тебя, и черт меня возьми, если ты после этого потеряешь дней на четырнадцать всякую охоту к еде.

— Спасибо, я предпочитаю лучше съесть кусок оленины или жареного буйвола, — отвечал Хозе. — Что, ничего не видать? Есть ли там кто-нибудь, кого ты мог бы достать из своего ружья?

— Конечно, есть, не менее четырех, но дело в том, что они прячутся в норах, за плоскими камнями, — отвечал канадец, бросая украдкой взгляд в направлении, где находились расставленные стоймя плиты, но последние уже были опять опущены наземь. — А, бездельники! — продолжал Розбуа. — Они опять прикрылись каменьями в своих норах. Это стоит заметить, потому что если к ночи эти кроты не выйдут из своих нор, мы можем спуститься и переловить их.

— Как видите, я не ошибся, сказав, что Барайя не открыл своим союзникам золотого прииска, — сказал Хозе, обращаясь к Фабиану, — иначе или Метис или кто-нибудь из его спутников сошли бы в долину, а это был бы отличный случай всадить им кусок свинца в башку. Я виню себя за то, что скрыл сокровища от глаз посторонних свидетелей. Однако что это они там делают? Они вовсе не трогаются с места? Очень бы желательно знать, что они задумали? — прибавил испанец с некоторым беспокойством.

— Может быть, они решили взять нашу позицию штурмом и теперь дожидаются наступления ночи, — сказал Фабиан.

— Желательно бы также знать, сколько их, — продолжал рассуждать Хозе.

Раздумья Хозе были прерваны: две огненные полосы прорезали пелену тумана, застилающего небо от глаз, и не успел еще двойной залп достигнуть слуха, как молния блеснула из ружья Розбуа.

Три выстрела почти слились в один.

Пробитые одновременно двумя пулями в том самом месте, где они были крепко привязаны к деревьям, шерстяные покрывала упали на площадку, между тем как пуля Розбуа в то же время попала в одного из стрелявших.

Подстреленный индеец, сорвавшись с верхушки горы, делал тщетные усилия удержаться за острый выступ утеса. Индеец брякнулся в самую глубину озера, разбросав во все стороны брызги.

— Всякий из нас может теперь сделать еще по одной метке на своих ружьях: двумя бездельниками меньше, — произнес Хозе. — Поистине это удачный выстрел!

Но старый охотник думал в то время о другом; его не интересовала возможность сделать на ложе своего ружья новую метку, для которой почти не оставалось места.

Когда раненый индеец падал, цепляясь за длинные пучки травы, торчавшие из расселины скалы, траву и густой тростник, растущий на склоне возле самого озера, за примятой травой и тростником открылось подземное отверстие, служившее, по-видимому, началом длинного канала. Действительно, то было устье подземного прохода, в котором Красная Рука и Метис еще накануне спрятали свою пирогу.

Хотя Розбуа не было известно о канале, но он тотчас сообразил, что это открытие могло послужить осажденным на пользу, если голод заставит искать спасения в бегстве.

Обдумывая все эти подробности, Розбуа не терял из виду неприятеля, будучи убежден, что товарищ подстреленного индейца, чтобы избежать грозившую ему опасность, должен непременно пробраться через узкую щель.

И канадец рассказал своим спутникам, как при падении индейца с утеса внезапно открылся подземный проход, служивший, по-видимому, сообщением между озером и пещерой внутри Туманных гор.

Этот путь мог послужить к их спасению. Но озеро было глубокое, и трудно достигнуть прохода, не промочив пороха.

Пока охотники совещались меж собой, неприятен оставался спокоен, решив, по-видимому, долго осаду.

Глава XXXIII

Осажденные прислушивались к глухим звукам близкого водопада, когда пятеро индейцев, без всяких знаков воинских украшений, украдкой пробрались к разбросанным на равнине плитам.

Напротив них возвышалась могила индейского вождя со своими странными аксессуарами.

С той и другой стороны незаметно было ни малейших признаков движения, даже не видно было блеска ружейных стволов. Печальные сосны чуть-чуть раскачивали ветви над головами охотников.

Несмотря на полнейшую тишину, царствовавшую вокруг, апахи хорошо понимали, что при малейшей неосторожности им грозит смерть. Оба степных разбойника сидели на корточках и курили трубки из красной глины. Подле них лежали их тяжелые ружья и копья. По временам разбойники пытливо посматривали на бледного и беспокойного Барайю, еще ничего не подозревая о его изменнической проделке. Впрочем, пустой случай мог легко обнаружить его вероломство, и тогда ему пришлось бы дорого поплатиться. Поэтому несчастный дрожал за свою жизнь, тем более что угрозы, которыми осыпали его бандиты, не могли разогнать его страха.

Красная Рука и его сын совещались между собой — как бы лучше и вернее устроить, чтобы исполнить обещание, данное Черной Птице и выдать ему охотников. Они обратились к одному индейцу по прозвищу Дикий Козел, который предложил принудить охотников к сдаче голодом, но этот путь показался разбойникам слишком долгим, они сгорали от жадности и хотели как можно скорее достигнуть цели.

Метис объявил, что может предложить верный способ захватить охотников живыми, но для выполнения его плана необходимо, чтобы три индейских воина, которых должен указать жребий, решились принести себя в жертву. Индейцы без малейших колебаний согласились на это условие, после чего Метис объяснил, в чем состоял его план, и индейцы немедленно приступили к избранию троих, которые должны были быть обречены на верную смерть.

Один индеец высыпал из охотничьей сумки кости. Было решено, что трое, которые выкинут меньшее число очков, должны пожертвовать собой. В продолжение этой игры индейцы оставались совершенно спокойны, ни одной мышцей лица не выдавая, что происходит в их груди.

Первым попытал счастье Дикий Козел. Встряхнув кости, он высыпал их на песок; его черные глаза бегло следили за ними. Ни один мускул на его лице не дернулся.

— Двадцать четыре! — сказал Метис, пересчитав очки, между тем как отец его, который был немного ученее своих диких товарищей, записал это число на песке.

Так как не было никакой возможности отозвать назад четверых воинов, которые стерегли равнину, не подвергая их верной смерти, то они, естественно, не удостоились бросания жребия.

Второй воин метнул за Диким Козлом.

Этот почти не удостоил себя труда перетряхнуть косточки на руке и тотчас бросил их на песок.

— Семь! — воскликнул Метис.

— Воины будут оплакивать смерть Каменного Сердца, — произнес индеец, затягивая свою предсмертную песнь. — Они скажут, что он был герой.

После индейца, от которого отвернулась судьба, не замедлили и прочие исполнить эту формальность.

Семь и двенадцать очков — самые меньшие числа, которые уже были выкинуты; оставался лишь один индеец, не бросавший жребия.

Не было никакой вероятности, чтобы он был столь же несчастлив, как Каменное Сердце; так как высшее число после двенадцати было семнадцать, и этот последний индеец мог надеяться получить больше очков.

Тем не менее апах, которому приходилось бросать жребий последнему, несмотря на величайшие усилия проявить волю, не мог не обнаружить дрожанием руки своего малодушия.

Стоявшие кругом воины заметили это. Американец нахмурил брови, между тем как его сын презрительно скалил зубы; среди индейцев пробежал глухой ропот.

Рука воина, уже готовая высыпать кости, опустилась, и молодой индеец, окинув прочих зрителей печальным и задумчивым взором, произнес как бы в оправдание своей слабости:

— В хижине Степного Вздоха остались молодая жена, которая находится там только девять месяцев, и сын воина, который только в третий раз видит солнце.

И молодой апах бросил кости.

— Одиннадцать! — крикнул почти с радостью старый разбойник, находя странным, что можно любить свою жену и дитя.

— Горе и холод сделаются обитателями хижины Степного Вздоха, — прибавил индеец тихим, музыкальным голосом, который оправдывал его прозвание.

Бедняк погрузился в думы о двух слабых существах, которые в скором времени должны лишиться любви и защиты воина. Он тихо уселся в стороне, между тем как прочие перестали обращать на него внимание.

Метис с торжественностью глядел на отца, на лице которого мелькнула жестокая усмешка.

Но так как по плану Метиса индейцам приходилось идти на смерть одному за другим, то решено было опять бросать жребий, в каком порядке следовать друг за другом.

При вторичном бросании костей Степному Вздоху выпало быть последним.

Глава XXXIV

Пока апахи совещались, солнце начало клониться к западу. Сухой, знойный ветер дул порывисто, гоня перед собой белые облака.

Черные коршуны поспешили укрыться между скал, предчувствуя близость бури.

— Как ты думаешь, сколько нас окружает индейцев? — спросил Розбуа испанца.

— Трудно сказать, — ответил Хозе. — Меня смущает мысль о том, какую дьявольскую шутку предложили индейцам этот хитрый Метис и его кровожадный папаша. Ты, верно, слышал их крик так же, как и я; они что-нибудь да придумали, ведь недаром эти краснокожие черти так торжествующе завыли у костров.

— С нашей стороны приняты все меры предосторожности, какие только можно придумать, — заметил Фабиан. — А когда человек исчерпал свои возможности, то ничего более не остается, как покориться судьбе.

— Ну так покоримся судьбе, — кивнул Хозе. — Но я чувствую жгучую жажду. Вы там ближе всех к водопаду, дон Фабиан, зачерпните, пожалуйста, воды в тыкву, которую я привязал на шомпол.

Фабиан подполз к водопаду, вытянул руку вперед и наполнил водой тыкву, которая пошла по кругу. Едва охотники утолили жажду, как Хозе вспомнил, что ничего не ел с самого утра, но Розбуа заметил, что припасы надо экономить.

Бойницы, устроенные охотниками, защищали от неприятельских пуль лишь тогда, когда они лежали на земле, но едва охотники немного приподнимались, их легко можно было видеть со стороны засады.

Прошло немало времени, и наступила минута, когда глаза охотника заметили движение на вершине утеса. Кустарник, покрывавший вершину скалы, на которой находились индейцы, заметно шевелился. Вскоре в ветвях мелькнул плащ буйволовой кожи.

— Ба! — воскликнул Розбуа. — Вот и начало новой военной хитрости; впрочем, может быть, это лишь уловка для отвлечения нашего внимания со стороны, где грозит более серьезная опасность.

— Опасность грозит именно с этой стороны; можешь быть уверен, — возразил Хозе. — Если прибавить к этой шкуре еще пять или шесть других шкур, то двое людей, стоя на коленях, могут очень легко поместиться позади такого укрепления, которое непроницаемо для наших пуль, как бы ни было мало расстояние, отделяющее нас друг от друга.

Пока Хозе рассуждал таким образом, вторая шкура, накинутая невидимой рукой на первую, как бы послужила доказательством правоты его слов.

— Что бы из этого ни вышло, — заметил канадец, — однако я внимательно наблюдаю за кустарником, и между листьями не может мелькнуть ни один глаз без того, чтобы я тотчас не увидел его.

Прошло немного времени, и к прежним двум буйволовым шкурам присоединилась третья, а вскоре за ней последовали еще пять других шкур, обращенных попеременно то кверху, то книзу шерстью.

— Эти шкуры, покрытые густым волосом, и впрямь непроницаемы для наших пуль, — сказал Фабиан.

— Нет сомнения, что это дело рук разбойника Метиса, — проворчал Хозе. — Наших глаз не хватит, чтобы уследить за всем, что будет твориться за броней из буйволовых шкур.

— Да! — сказал канадец. — Вон там шевелится кустарник, но так незаметно, что индеец, который там скрывается, верно, полагает, будто мы сочтем это колебание за дуновение ветра.

Место, на которое указывал Розбуа, находилось на крайнем конце утеса, напротив того выступа, где возвышался вал из буйволовых шкур. Выдавшийся там немного вперед огромный камень прикрывал небольшое отверстие, через которое один человек почти безопасно мог рискнуть высунуться вперед, чтобы посмотреть вниз.

— Ба, — заметил Хозе, — не заботься об этом бездельнике, а следи за Метисом и его гнусным отцом.

— Нет, говорю тебе, — возразил Розбуа. — Провидение отдает в наши руки человека, который виновен во всей этой дьявольской шутке. Видишь ты его?

Позади выдающегося вперед камня сидел, прижавшись на корточках, человек, которого с трудом можно было заметить за густым зеленым кустарником. Острый глаз старого охотника скорее угадывал цель, нежели замечал ее контур.

Человек оставался недвижим и не имел смелости отодвинуть ветку закрывающего его куста.

— Целься немного в сторону, Хозе, — крикнул канадец. — Вот так! Хорошо!!!

Выстрел из ружья испанца заглушил его слова.

Барайя, пораженный в голову, вытянулся, точно раненая змея. Ему не было никакой возможности удержаться, и он мгновенно покатился с утеса, оборвав кусок зеленого дерна, покрывавшего склон.

— Теперь бездельник торчит по горло в золоте, — сказал Хозе.

— Всевышний справедлив! — прибавил — старый охотник.

— Пусть теперь дьявольский Метис поищет сам сокровище, которое ему обещано, — хмыкнул испанец. — Как видно, я хорошо сделал, что прикрыл дерном обнаженную породу в долине.

Между тем небо заволокло тучами, эхо повторило первый глухой раскат отдаленного грома.

— Это будет страшная ночь, — сказал Розбуа. — Нам придется бороться не только с людьми, но и со стихией. Фабиан, глянь, хорошо ли закрыт наш порох, да осмотри равнину и удостоверься, где теперь четверо негодяев? Не у своих нор?

Между тем юноша, не говоря ни слова, пополз к краю площадки, где был скрыт порох, а старый охотник обратился к Хозе:

— Душа моя мрачна, как эти облака, скрывающие в недрах дождь и гром. Мое сердце сделалось так же мягко, как у женщины; печальные предчувствия, которые я стараюсь не выказывать перед Фабианом, сломили мое мужество, которым я прежде гордился. Не подскажешь ли ты, Хозе, что-нибудь одобряющее, чтобы в нужде и опасности утешить своего старого товарища?

— Ничего, мой бедный Розбуа, — отвечал испанец, — и избави Бог, чтобы тебя поразила пуля какого-нибудь из этих дьяволов.

— Я тревожусь не о себе, — перебил охотник. — Если я и дорожу жизнью, то отчасти ради тебя, но преимущественно ради Фабиана. Не сердись на меня за такую откровенность, должен тебе сказать, что я опасаюсь кое-чего другого, нежели потери жизни.

— Я понимаю тебя, — возразил Хозе, — ты опасаешься подвергнуться разлуке с Фабианом, оставаясь в живых, как было перед тем.

— Ты отгадал, Хозе, ты коснулся самой больной струны в моем сердце. Поэтому, если случится, что я попаду в руки этих индейцев, не теряй понапрасну времени и предоставь негодного старика его судьбе. Поезжай с Фабианом в Испанию и помоги ему возвратить потерянное. Но постарайся, чтобы он не забыл, что на свете жил человек, для которого он служил тенью дерева в пустыне или путеводною звездой, мерцавшей ему во мраке.

Между тем Фабиан тихо вернулся на свое прежнее место.

— Наши запасы хорошо защищены от непогоды, — сказал он. — Я ничего не заметил на равнине.

— Бездельники сидят в своих норах, намереваясь, подобно совам, выйти оттуда только ночью, — заметил Хозе. — Теперь они ожидают наступления темноты, а потом полезут так, что и не удержишь.

— Не думаю, — возразил канадец, — если ночь наступит прежде, чем они успеют привести в исполнение свой план, то мы постараемся, благодаря буре, сократить им дорогу наполовину. Мы можем вдвоем с тобою, Хозе, сделать вылазку, точно так, как было, помнишь, на берегах Арканзаса, когда мы распороли брюхо тем индейцам, которые спрятались в норах бобров и воображали, будто сидят там в совершенной безопасности.

— Да, — ответил Хозе, — если нас когда-нибудь индейцы привяжут к столбу и заставят пропеть предсмертную песнь, мы расскажем им длинную сказку.

Несмотря на предположение канадца, нападающие не торопились. Из-за гряды утесов поднимался все более ширящийся столб дыма.

Сначала охотники не могли объяснить, зачем осаждающие развели огонь, но потом ветром донесло запах жареного мяса.

— Посмотрите-ка, — сказал Хозе, — эти собаки добыли себе хороший кусок дичи и теперь собираются полакомиться. Это доказывает, что они намерены блокировать нас и голодом добиться того, чего не смогли добиться силой. Га! Я был лучшего мнения о Метисе и его отце. Хотя они и гнусные разбойники, но у них не было недостатка в мужестве.

Мало-помалу дым перестал подниматься над утесом, и вдруг послышалось радостное завывание индейцев. Надо было иметь сильные нервы, чтобы не содрогнуться от ужаса. Этот рев слился с постепенно приближавшимися раскатами грома.

— Ответим-ка и мы им со своей стороны? — спросил Хозе.

— Нет, на этот раз пусть отвечают им наши винтовки, — ответил Розбуа. — Надо наблюдать за каждой веткой и каждым стебельком, будто возле нас целое стадо гремучих змей. Эти гадины, кажется, полагают покончить с нами прежде, нежели наступит ночь.

— Дай Бог, чтобы ты не ошибся, потому что следующий день принесет нам новые опасности.

— Бездельник, которого мы только что уложили на его золотую постель, привел сюда этих хищных животных, Метиса и его отца, с тем, чтобы завладеть сокровищами, не зная, что последние охраняются тремя воинами с островка реки Гилы. Но теперь Черная Птица, вероятно, уже узнал про следы тех, кто у него перебил так много людей. Без сомнения, завтра индейцы опять соберутся против нас.

— Куча буйволовых шкур только что зашевелилась, — произнес вдруг Фабиан. — Позади этих шкур виднеются красные ленты, украшающие голову Метиса.

Начиная от утеса, нависшего над склоном Туманных гор, где Красная Рука и сын его скрывались под защитой наваленных шкур, до того самого места, где возвышенности сливались с равниной, ни одна веточка не ускользнула от внимания старого охотника. Но для того, чтобы попасть во врага, находящегося на этом утесе, ружья охотников должны быть направлены отвесно, кроме того, стреляющий должен приподнять дуло своего ружья над верхним краем бойницы, не выставляя туловища вперед.

— Посмотри-ка! — произнес тихо Хозе. — Вон индеец, которому, ей-Богу, надоела жизнь, или, может быть, он намерен произвести рекогносцировку долины? — Хозе кивнул в ту сторону, откуда показалась рука индейца, старавшегося осторожно отодвинуть кустарник в расщелине скал.

— Подвинься-ка немного в сторону, Фабиан, — заметил тихонько канадец, — а то Хозе не совсем удобно целиться.

Фабиан быстро отодвинулся назад, почти к самому краю площадки у водопада, так что Розбуа получил возможность двигаться свободно.

— Индеец, кажется, с ума сошел, — прибавил канадец, — посмотри-ка, он старается вызвать нас на выстрел и намеренно дает знать о своем присутствии.

В самом деле, неприятель, чья рука продолжала шевелить ветки кустов, вовсе не скрывал своих движений.

— Быть может, это только ловушка, чтобы привлечь наше внимание в ту сторону, — произнес Хозе. — Но будь спокоен, мои глаза все видят.

— Ловушка здесь, ловушка там, — возразил канадец, — а пока этот малый торчит перед самым моим носом, я легко раздроблю ему кисть руки. Подвинься-ка, Фабиан, если можно, еще немного, мне нужно повернуть ружье еще левее, потому что если рука там, то туловище должно быть еще дальше. Хорошо, теперь мне удобно.

Едва канадец выговорил эти слова, как вдруг раздавшийся сверху резкий голос хищной птицы поразил слух охотников. Индеец тотчас отпустил ветки. Рука его исчезла.

Хищные птицы, кружившие под самыми облаками, понемногу начали опускаться.

Ни Хозе, ни Розбуа не могли объяснить значения этого крика и разгадать: служил ли он сигналом или то был клич одного из коршунов, паривших над головами.

В эту минуту страшный удар грома потряс окрестности.

Все, что было поблизости живого, бросилось искать защиту, страшась приближения бури, готовой разразиться каждую минуту. Казалось, сама земля старалась скрыть свой лик перед гневом облаков.

Одни только люди не унимались, продолжая подстерегать случай, чтобы поудобнее было убивать друг друга.

— Краснокожий черт, наверное, скоро вернется, — сказал канадец, — потому что в засаде никто даже не шевелится. Они могут добраться до нас только со стороны равнины, но не утеса.

Розбуа все еще продолжал держать свою винтовку направленной на куст, который теперь не шевелил даже ветер.

— Га, — произнес канадец, — бездельник возвращается, безнаказанность сделала его дерзким, но клянусь всеми чертями, мне еще ни разу не приходилось видеть подобного поведения индейца. Это, должно быть, какой-нибудь отчаянный бедолага, поклявшийся раздробить себе череп при первом удобном случае.

В самом деле, все действия индейца, казалось, оправдывали такое предположение.

Краснокожий воин, стоявший на утесе, вдруг одним прыжком очутился позади изгороди, образуемой хлопковыми и ивовыми деревьями; в этом положении он хотя и был скрыт изгородью, но все же голова его торчала над ветвями. Глаза на отвратительно разрисованном лице сверкали таким мстительным огнем, что, казалось, его нисколько не смущала мысль о грозившей смерти. Глаза эти были гипнотически устремлены на ружье Розбуа, которое медленно выдвигалось из-за широкой плиты, индеец собирался будто околдовать стрелявшего.

— Ну, этот молодец, кажется, сам напрашивается! — сказал Розбуа, высовывая чуть вперед дуло своей винтовки, так как положение, занимаемое индейцем, вынуждало его стрелять сверху вниз. Действительно, ружье высунулось на полфута из-за утеса. Почти одновременно раздались три залпа и два возгласа. Первый залп принадлежал винтовке старого охотника, а первый крик индейцу, который, несмотря на смертельную рану, продолжал издавать воинственные кличи. Другие два выстрела, раздавшиеся почти одновременно, были сделаны из винтовок Красной Руки и Метиса. Второй крик вырвался из груди Розбуа. Две пули одновременно ударили в ствол и ложе его ружья, которое с силой вылетело из рук и, ударившись о камень, покатилось к умирающему индейцу. Индеец еще имел силы схватить его и бросить ослабевшей рукой к подошве пирамиды.

Дикий торжествующий вой последовал за этой сценой. Обезоруженный канадец грустно смотрел то на Хозе, то на Фабиана.

Между тем смеркалось, небо становилось все более и более пасмурным.

Глава XXXV

В пустынях отдаленного запада Америки необходимо обладать следующими тремя качествами: во-первых, надо иметь твердое сердце, недоступное страху, во-вторых, быструю и сильную лошадь и, наконец, надежное ружье. Мужество, каким обладали три охотника, часто компенсирует недостаток лошадей, но зато без ружья и волевой человек может стать жертвой хищных зверей и бродячих индейцев.

При виде ружья, верного спутника во многих опасностях, которое валялось в долине на золотом песке, старый охотник не мог удержаться от горя, словно утратил бесценного друга. С потерей ружья старик терял не только свою собственную силу, но и подвергал риску жизнь своего детища. Седой скиталец степей чувствовал, как на его глаза наворачиваются слезы, он горевал, как араб, оплакивающий в пустыне своего верного коня.

— Теперь вы остались на этой пирамиде только вдвоем, старик Розбуа более не идет в счет, — сказал он, стараясь скрыть свою печаль от глаз спутников. — Я теперь ребенок, с которым неприятель может делать что ему вздумается. Фабиан, сын мой, у тебя теперь нет больше отца, который мог бы тебя защищать!..

— Я понимаю тебя, Розбуа, — воскликнул Хозе, ловя взгляд старика, устремленный в бездну, куда низвергался водопад, — но пока, слава Богу, мы не совсем беззащитны; ты стреляешь лучше меня, и моя винтовка в твоих руках будет действовать лучше, чем в моих. — Хозе протянул руку, чтобы пододвинуть свое ружье канадцу.

— Пока у нас троих есть хоть одно ружье, оно должно принадлежать вам, Розбуа, — сказал Фабиан. — Я вполне разделяю мысль Хозе; чьим другим более благородным и честным рукам могли бы мы доверить наше оружие.

— Нет, благодарю тебя, мой сын, благодарю тебя, старый друг. Я не могу принять ваше предложение, не улыбается мне счастье. — И Розбуа оттолкнул от себя винтовку, которую Хозе мягко подвинул к его ногам. — Но слава Богу, — добавил Розбуа, чье мучительное уныние мало-помалу уступило место львиному гневу, иногда овладевавшему гигантом. — У меня еще есть нож и руки, которые достаточно сильны для того, чтобы передушить краснокожих или размозжить их головы о камни.

Между тем Хозе не торопился брать свое ружье.

— Ну, так что же ты, собачий Метис, выродок, и все вы индейские бродяги, что же вы не выходите из вашей норы и не взбираетесь сюда? — кричал канадец, давая волю яростной вспышке, овладевшей им. — Нас теперь только двое, готовых встретить вас. Что значит воин без ружья?

Величественный раскат грома заглушил голос канадца, но его вызов был услышан. Второй индеец, прошедший почти той же самой дорогой, как и тот, который только что пал, зашевелился за зеленой изгородью. Он скрывался с такой тщательностью, что ничего нельзя было видеть, кроме глаз, верхушки головы и красных лент, украшавших его волосы.

— Га! Это он, это сам собака Метис! — воскликнул Хозе, не теряя из виду красных ленточек, отличавших сына Красной Руки, и ища рукою винтовку, лежавшую подле него. Но Розбуа опередил его. Ослепленный чувством мести к Метису, вне себя от бешенства от потери винтовки, канадец быстро схватил ружье Хозе и в минуту, когда злость, бушевавшая в его груди, лишила его всякого хладнокровия, прицелился в Метиса. Но так как последний занимал то же самое положение, что прежде первый индеец, то канадец, чтобы попасть в него, вынужден был опять выдвинуться вперед.

Индеец, смертельно пораженный в грудь, грохнулся ничком, не испустив крика. Но в то же время два залпа слились с выстрелом канадца, раздробив ружье, находившееся в его руках.

— Черт возьми! — заревел старик громовым голосом, почти поднимаясь во весь рост, и с силой швырнул в труп убитого им индейца бесполезное ложе, оставшееся в руках. При этом он с такой силой схватил ружье, что дуло отделилось от ложа и осталось в его судорожно сжатых пальцах. — Черт тебя побери, проклятый Метис! — продолжал Розбуа, грозя кулаком неподвижно лежавшему трупу.

Громкий хохот со стороны утеса служил ответом на эту угрозу канадца. Из-за кучи наваленных буйволовых кож быстро промелькнула во весь рост фигура Метиса с распущенными, развевающими волосами на голове и с дьявольской усмешкой на лице. Потом явление это точно так же быстро исчезло, как и показалось. Индеец, роль которого уже кончилась, очень искусно заимствовал у Метиса его головное украшение, чтобы тем вернее раздражить своих неприятелей и таким образом слишком хорошо достичь своей цели.

— Орел снежных гор сделался совой, ничего не различающей при дневном свете! Его глаза при ясном солнце не могут распознать лица предводителя от лица простого воина! — крикнул Метис охотникам.

— А, Хозе, этот человек приносит нам несчастье, отныне между ним и нами должна быть война не на жизнь, а на смерть, — воскликнул Розбуа и, отодвинувшись на прежнее место, пробормотал сквозь зубы: — Горе тому, говорит Господь, горе тому, кто в моих руках сделается бичом моего гнева и жезлом моей правды! Хозе, Господь, употребивший нас орудием своего гнева, сломил орудие, служившее для его целей. Он сломил силу в наших руках.

— Я сам начинаю так думать, — отвечал Хозе, — однако клянусь памятью моей матери, если Господь сохранит меня на этом свете, я еще послужу орудием Его гнева и воткну кинжал по самую рукоятку в сердце этого полукрасного-полубелого дьявола!

Внезапная темнота покрыла всю окрестность; молния, похожая на огненный поток, прорезала горизонт с одного конца до другого, и гром загрохотал, словно целая батарея морских орудий. Горы и равнина со стоном повторили отголосок страшной бури, между тем как бледное сверкание молнии осветило группу охотников странным пасмурным блеском.

Глаза старого охотника и Хозе блистали диким светом, подобно глазам двух львов, попавших в ловушку.

Ужасное несчастье, поразившее друзей не сокрушило их мужества, а только на время ввергло в мрачное уныние. Ясно было, что эти два человека склонились перед судьбой лишь на минуту, подобно двум дубам, которые ветер расшатал до самых корней.

В душе канадца вместо неукротимой ярости пробуждалось чувство унижения, ощущаемое обыкновенно старым солдатом, когда его обвел вокруг пальца какой-нибудь новичок.

Понемногу стало возвращаться и к Хозе прежнее мужество, склонное к задирательству и насмешкам.

— Фабиан, — произнес печально Розбуа, — я до сих пор слишком рассчитывал на свои силу и опытность. Чем помогли мне сила и опытность, которыми я так гордился? Моя опрометчивость обернется вам в пагубу. Фабиан, Хозе, простите ли вы меня?

— Об этом после, — отвечал Хозе, — твое ружье разбилось в твоих руках точно так же, как оно было бы разбито в моих, — следовательно об этом толковать нечего. Не думаешь ли ты, что нам не остается ничего лучше, как ожидать смерти, подобий раненым буйволам?

— Что я в состоянии возразить тебе, если даже олень может безопасно бодать меня? — ответил канадец с унынием.

— Теперь ясно, что до ночи мы не в состоянии бежать отсюда; следовательно, нам надо предпринять вылазку против осаждающих. Фабиан с этого возвышенного пункта будет прикрывать нас своим карабином. По моему мнению, это одна из тех безумных попыток, которые порой удаются. Там, внизу, под теми плитами, лежат четверо бездельников, и мы должны задать им карачуна. К тому же теперь, нас будет двое против четверых, этого довольно.

И, обернувшись к Фабиану, который одобрил смелый план Хозе, испанец продолжал:

— Что касается вас, то вы должны, не теряя из виду разбойников, находящихся на утесе, наблюдать преимущественно за теми, которые стерегут равнину. Если кто-нибудь заметит нас или просто зашевелится, вы должны стрелять, а если нет… Но остальное уже будет наше дело. Розбуа, надеюсь, ты придерживаешься того же мнения? Итак, за дело! Если наша попытка удастся, я возвращаюсь за вами, дон Фабиан, и мы постараемся улизнуть.

Канадец согласился на предложение, которое уже самою отчаянной смелостью приходилось ему по вкусу и при наступившей темноте казалось вполне реальным. К тому же его подталкивало чувство мести.

Взгляд, брошенный на равнину рядом с утесом, показал, что вокруг ничего не переменилось.

Оба охотника с ножами в зубах так быстро спустились с вершины пирамиды, что Фабиан еще воображал их где-то невдалеке от себя, в то время как они, нагнувшись, уже пробирались вдоль камыша, окаймляющего озеро.

Фабиан притаил дыхание и зорко следил за их движениями.

Охотники остановились и, казалось, о чем-то посоветовались между собой. Через несколько минут они осторожно вошли в камыш и вскоре исчезли из виду.

Сильный ветер порывисто колыхал тростник, и движения охотников не могли броситься в глаза индейцам.

Избавившись от обязанности наблюдать за своими друзьями, которые были достаточно защищены темнотой и густым тростником, Фабиан тотчас поспешил занять свой прежний пост на противоположном краю площадки.

Между тем охотники остановились опять. Хотя глаза их не могли проникнуть сквозь чащу водяных растений, но они знали, что Фабиан с пирамиды мог видеть гораздо дальше.

В окружавшей темноте казалось, что берега озера пусты.

— Если мы, — сказал Розбуа, — не услышим через минуту выстрела Фабиана, то это знак, что индейцы не видели, как мы спустились с высоты; в таком случае нам надо броситься разом с обеих сторон на спрятавшихся индейцев. Ты коли последнего, между тем как я постараюсь задавить первого под его камнем; с прочими же двумя, я надеюсь, мы расправимся скоро, так как они будут растеряны.

— Карамба! — заключил Хозе. — Я надеюсь, это нам удастся.

Предложенный канадцем план действий был коварен своей простотой. Несколько мгновений охотники не двигались с места, ожидая каждую минуту услышать выстрел из карабина Фабиана. Но вдруг загремел гром, а вслед за ним и молния; промелькнув огненным змием по равнине, она осветила чашу камыша.

Нетерпение сжигало нервы обоих охотников; но у Розбуа ко всему еще присоединилось беспокойство за его любезного Фабиана, оставленного в опасности. Розбуа все еще продолжал видеть в нем ребенка с длинными вьющимися локонами. Он трепетал каждую минуту при мысли, что услышит призывный крик Фабиана о помощи. Действительно, на равнине слышался какой-то странный шум. Ветер жалобно завывал.

— Теперь пора, — сказал Розбуа, — а то Фабиан остается один. Вперед, Хозе!

Точно два бенгальских тигра, ловко и тихо бросившихся на добычу, выскочили два охотника на равнину. С удивительным проворством, свойственным зверям, каждый из бойцов бросился на избранного врага: Розбуа на первого, а Хозе — на последнего. В эту минуту послышался выстрел Фабианова карабина. Розбуа вздрогнул, но уже не мог остановиться. Фабиан выстрелил еще раз. Надо было во что бы то ни стало быстро справиться с неприятелем. И канадец неестественным напряжением рук придавил индейца в ту самую минуту, когда тот, слишком поздно заметив грозившую ему опасность, пытался было выскочить в узкое боковое отверстие. В мгновение ока схватив плиту, канадец опустил ее на индейца и бросился к другому апаху.

Хозе одолел своего противника другим способом: он бросился на индейца и прижал его корпусом к земле. В течение секунды рука его, вооруженная кинжалом, колола придавленного им врага. Затем, быстро вскочив на ноги, Хозе присоединился к Розбуа.

Двое индейцев пали, но двое других отскочили в сторону, не зная, бежать ли им или сражаться.

— Раздави змею, прежде чем она зашипит! — крикнул Розбуа в ту минуту, когда один из индейцев отскочил назад и схватил лук, а другой с угрожающим ревом бросился на Хозе. Охотники стремительно кинулись на индейцев, но не с равным успехом. Хозе ринулся на своего неприятеля с быстротой молнии, и в одно мгновение апаха не стало. Между тем Розбуа нагнулся, чтобы уклониться от стрелы, пролетевшей над его головой в нескольких дюймах.

Когда канадец выпрямился опять, индейца уже не было на месте; но змея успела прошипеть. Клич индейца огласил всю равнину.

— Скорее, скорее, Хозе, на пирамиду! — крикнул Розбуа.

И оба с поспешностью бросились назад, к тому месту, где Фабиан оставался один эти короткие десять минут.

В тот миг, когда они цеплялись руками за кустарник и, почти не переводя духа, взбирались на крутой утес, их поразила зловещая тишина, господствовавшая на пирамиде.

— Фабиан, Фабиан! — звал старик. — Фабиан, жив ли ты?

Ответа на зов не было. Только буря с еще большей силой бушевала и завывала в ветвях сосен, возвышающихся на площадке.

Глава XXXVI

В то время, как Фабиан внимательным взором следил за малейшими движениями своих товарищей, индеец, который должен был служить для привлечения огня осажденных, очень осторожно шмыгнул вдоль изгороди Золотоносной долины.

То был Степной Вздох.

Наставления, полученные им от Метиса, были весьма щекотливого свойства. Так как можно было ожидать, что охотники уже возымели подозрение по поводу хитрости, которая перед тем так хорошо удалась индейцам, Степной Вздох получил приказание делать вид, будто он удваивает осторожность в стремлении добраться до подножия пирамиды. Тем не менее индейцу было запрещено переходить известную черту дороги, где он мог оставаться под защитой деревьев; ему предписано было остановиться в том месте, где карабин третьего охотника мог его достать только в том случае, если бы он высунул из бойницы руку или голову.

Метис уже с некоторым беспокойством пересчитывал своих убитых.

Не считая Барайи и еще трех индейцев, которых охотники закололи в их ямах, из числа одиннадцати воинов, пришедших с Метисом, последний лишился шести человек. Он надеялся, что по крайней мере Степной Вздох будет последним и его смерть будет дорого стоить врагу. Между тем Метис нимало не подозревал, что только один из осажденных остался на вершине холма, зная очень хорошо, что никто не будет столь неблагоразумен, чтобы подвергаться огню своих врагов.

Степной Вздох был вне себя от удивления, что столько времени оставался цел и невредим на том месте, где двое его предшественников обрели смерть. Он дошел до указанной ему черты и остановился.

Мрачные тучи на небе затемняли свет, однако постоянно внимательные глаза индейца различали даже самые мелкие трещины скал совершенно ясно, и ему нетрудно было разглядеть, что его движения не караулило ничье ружье, как это было накануне. Причина тому была весьма проста: Фабиан, отвлеченный заботой о друзьях, нимало не подозревал о присутствии Степного Вздоха. Индеец же приписывал царившую тишину и бездействие врага какой-нибудь хитрости, которую не мог еще разгадать. Тем не менее он каждую минуту ожидал смерти и подвоха. Таким образом несчастному индейцу пришлось провести мучительных полчаса.

Вверху над ним все еще было по-прежнему тихо, хотя он успел уже достигнуть подножия пирамиды. Ободренный такой неожиданной удачей, индеец вообразил, что ему удастся вырвать из рук неприятелей последнее оружие, не поплатившись за это жизнью. Он уже заранее распрощался с жизнью и успокаивал себя мыслью, что его участь ни в коем случае не может быть хуже той, какая ему предназначена. Он знал, что глаза обоих предводителей следили за всеми его движениями, и потому, остановясь на одно мгновение, подал знак обоим бандитам, скрывавшимся за наваленными буйволовыми кожами, а вслед затем начал медленно взбираться на скалу, удивленный бездеятельностью врага, как и оба его предводителя.

Степной Вздох поднялся с такой осторожностью и легкостью, что ни один упавший камешек не выдал его приближения. Взобравшись на высоту, откуда он мог прыжком достигнуть головной площадки, индеец остановился и прислушался. Ни слова, ни шороха не доходило до его слуха. Тогда он подтянулся и бросил взгляд через один из камней, защищавших осажденных. То было мгновение, когда Фабиан., лежа на пирамиде, следил за всеми движениями обоих спутников в камышах.

Прежде чем Фабиан мог заметить ползшего к нему индейца, последний успел бы раздробить ему голову, но, к счастью юноши, Черная Птица велел захватить охотников живыми, Поэтому апах и не пытался убить Фабиана, а пополз к нему с намерением лишь обезоружить, В эту минут Фабиан обернулся. Преодолев готовый было вырваться из груди невольный крик, чтобы не выдать отсутствия товарищей и не отрезать им путь к отступлению, он молча обхватил руками индейца. Завязалась ожесточенная борьба. Два раза тесно сцепившиеся противники перекатывались с одного края площадки на другой; в пылу схватки курок карабина сорвался от сильного толчка, и раздался выстрел, не причинивший вреда никому из боровшихся. То был выстрел, слышанный обоими охотниками в то время, как они должны были выдержать, бой с индейцами на равнине. Наконец Фабиану, который был сильнее индейца, удалось взять верх и придавить врага, Выхватив длинный нож, юноша всадил его в грудь индейца по самую рукоятку, К несчастью, во время борьбы противники скатились к краю площадки. Под ними бушевала бездна, сырая пыль водопада, низвергавшегося вниз, смешивалась с их дыханием.

Последние усилия умиравшего индейца были направлены к тому, чтобы увлечь Фабиана с собой в пропасть, и последний напрасно; старался освободиться из объятий краснокожего воина. Были минуты, когда юноша чувствовал, как его ослабевшие мускулы отказывались повиноваться, но жажда жизни пробудила его силы. Фабиан, индеец и карабин все вместе покатились почти по отвесному склону пирамиды. Оба врага, не выпуская друг друга из объятий, упали на дно ущелья. Фабиан чувствовал, как рука индейца, обессиленная смертью, безжизненно соскользнула с его горла. Но его голова ударилась об угол одного из камней, и он лишился сознания.

Прошло несколько долгих, весьма долгих минут. Розбуа, не получив на свои отчаянные клики другого ответа, кроме завывания ветра в ветвях сосен, наконец добрался до верхушки пирамиды. Страх исказил лицо старого охотника. Когда его фигура появилась на площадке, когда его глаза заметили еще на свежей могиле дона Антонио глубокие следы ожесточенной борьбы, когда он увидел, что каменная ограда разрушена, из груди его вырвался ужасный крик. Фабиана не было на площадке.

В это время буря со страшной силой разразилась. Оглушительные раскаты грома следовали один за другим. Заполошно и часто сверкали ослепительные молнии. Черные тучи скоро разразились таким ливнем, что казалось, будто все небесные шлюзы раскрылись разом.

Розбуа продолжал звать громким голосом и обшаривать выступы площадки.

— Нагнись, нагнись, Розбуа! — кричал ему Хозе, успевший взобраться на пирамиду.

Канадец не слушал его, несмотря на то что напротив них на утесе появилась, точно какой-то злой дух, отвратительная фигура Метиса.

— Да нагнись ради самого неба! — продолжал повторять Хозе. — Разве тебе надоело жить?

Не подозревая присутствия Метиса, ружье которого было направлено против него, канадец продолжал, согнувшись, искать глазами Фабиана у подошвы пирамиды. Но там не было даже и трупа убитого юношей индейца.

Подняв наконец свою голову, Розбуа в первый раз заметил Метиса. При виде человека, которого он считал виновником всех своих несчастий, старик почувствовал, как в сердце его закипела злоба. Но вместе с тем Розбуа понимал, что судьба Фабиана была в руках Метиса, и потому сдержал свое бешенство.

— Метис! — воскликнул он умоляющим голосом. — Ты видишь, я унижаюсь до просьбы к тебе: если в твоем сердце есть хоть искра сострадания, отдай мне сына, которого ты отнял.

Говоря это, старик продолжал стоять прямо против направленного на него дула карабина разбойника, между тем как Хозе, спрятавшись за деревом, напрасно советовал ему поостеречься.

Дикий хохот был ответом степного разбойника.

— Чудовище, — крикнул Хозе, бросаясь вперед с непокрытою головою и вне себя от бешенства за унижение и страдание своего старого товарища перед Метисом, — будешь ли ты отвечать, когда белый удостаивает тебя чести говорить с тобою?

— Замолчи, умоляю тебя об этом, Хозе! — перебил его Розбуа. — Не раздражай человека, в руках которого находится жизнь моего Фабиана. Не слушай его, Метис! Товарищ мой от боли не знает сам, что говорит.

— На колени, — крикнул разбойник, — тогда я, может быть, тебя и послушаю!

При этих наглых словах краска стыда еще сильней выступила на лице канадца.

— Лев никогда не преклонится перед шакалом, — крикнул Хозе, обращаясь к канадцу, — а то шакал посмеется над пресмыкающимся львом.

— Какое мне до этого дело? — ответил Розбуа с выражением глубокой скорби.

Гордость воина, который не согласился бы поднять свою руку, чтобы спасти собственную жизнь, была побеждена отцовской болью.

Старый охотник опустился на колени.

— Га! Это уже слишком! — ревел Хозе, лицо которого совершенного побагровело, между тем как глаза его потускнели от навертывающихся слез при виде Розбуа, преклонившегося перед разбойником. — Это слишком много: унижаться перед разбойником без веры и совести. Пойдем, Розбуа, постараемся утолить свою печаль.

При этих словах неукротимый испанец, увлекаемый любовью к Фабиану, но еще более искреннею привязанностью к старому своему товарищу, прыгнул, точно серна, на склон пирамиды.

— А! Вы так хотите поступить? — крикнул Метис и спустил курок карабина, нацеленного в канадца, продолжавшего умолять его пощадить Фабиана.

Но дождь лил не переставая, и курок тщетно щелкал о затравку. Два раза ружье давало осечку.

Возмущенный этой вероломной попыткой погубить безоружного и умоляющего врага и не надеясь на сострадание Метиса, Розбуа последовал за Хозе, не думая о числе врагов, которые могли скрываться в горах.

Канадец еще спускался с высоты, когда Хозе с кинжалом в руке уже огибал загородь Золотоносной долины.

— Иди же сюда, Розбуа! — кричал испанец, успевший скрыться за камнями. Негодяи обратились в бегство.

В самом деле это было так, и в эту минуту даже Метис, оставшийся последним, тоже готовился отступать к Туманным горам.

— Стой, если ты не столь же труслив, как кровожаден! — кричал ему старый охотник в бешенстве, видя, что человек, отнявший у него Фабиана, пытается удрать.

— Метис вовсе не трус, — отвечал разбойник, стараясь подражать манере индейцев. — Орел снежных гор и Насмешник встретятся с ним в третий раз, и тогда с ними будет то же самое, что и с молодым воином юга, вокруг которого теперь пляшут индейцы и мясо которого будет брошено на съедение собакам, рыскающим по равнинам.

Розбуа бежал, не обращая внимания ни на какие препятствия, вскоре Хозе нагнал его. Сквозь частый дождь можно было еще различить Метиса. Но вскоре он успел перевалить через вершину скалы и исчез в густом тумане.

— Га! Я не имею ни какого оружия! — кричал Хозе, бешено топая ногою по мокрой земле.

Охотники принялись взбираться на утес, чтобы отыскать следы своих врагов, но проливной дождь успел уже смыть все следы. Начало смеркаться, темнота усилилась, и на утесе нельзя уже было различить никаких следов. Испанец и Розбуа вскоре сами исчезли под сводом туманного покрова, которым были одеты горы. Под ними бушевала на равнине страшная буря. Гром и молния попеременно заставляли содрогаться охотников. Внезапный блеск молнии осветил их, печально сидящих на гребне скалы. Напрасно Хозе старался утешить своего товарища.

Едва буря немного стихла, как оба охотника кинулись на розыски в горы, не находя, однако, своего юного и отважного спутника. Без оружия и без всяких съестных запасов вынуждены были они опять пуститься в странствия по саванне, где охотник, лишенный способов к борьбе против голода, не в состоянии защищаться ни против кровожадных индейцев, ни против хищных животных.

Теперь мы должны покинуть наших охотников и возвратиться на гациенду дель-Венадо, с которою расстались при внезапном отъезде оттуда дона Эстевана и его спутников.

На следующее утро после отъезда гостей гациенда продолжала жить обычной жизнью. Стада по обыкновению паслись на лугах, где уже второй раз в этому году показалась свежая трава, Работники, собравшиеся из селения, готовились приступить к ежедневной работе, во дворе усадьбы стояли оседланные лошади и навьюченные разными пожитками мулы, свидетельствуя о предстоящем отъезде.

Действительно, после отъезда своих гостей гациендер предполагал отправиться со своей дочерью к ближайшему источнику, где представлялась возможность позабавиться охотой на диких лошадей, живущих табунами в степных лугах. Однако оказалось, что это намерение не могло быть осуществлено.

Только гациендер собрался отправиться в путь, как вдруг один из его вакеро прискакал с известием, что источник, куда они направлялись, высох и необходимо искать другой, куда дикие лошади имеют обыкновение собираться. Такая поездка требовала времени и была сопряжена с большими неудобствами, поэтому охота была несколько отсрочена, и только через восемь дней дон Августин с дочерью вновь собрались в поездку к новому источнику, который находился в четырех днях пути от поместья. В окрестностях уже давно не было слышно об индейцах, и гациендер нисколько не боялся ни за дочь, ни за себя.

В течение пути путешественники не встречали ничего, что могло бы подать повод к беспокойству. Только к вечеру, когда они уже почти добрались до места, назначенного для ночлега, встретились им двое всадников, обративших на себя внимание странной и подозрительной наружностью.

Один из них был уже старик, а другой еще юноша. У обоих волосы были перевязаны на затылке сыромятным ремнем, на головах надеты узенькие вышитые шапочки, украшенные пучками перьев. На плечи их были накинуты шерстяные одеяла, так что их одежда походила на одеяния индейского племени папагосов, лишь с тем различием, что вместо луков и стрел они были вооружены тяжелыми ружьями, с ложами и прикладами, обитыми медными гвоздочками.

Оба всадника не обнаружили никаких враждебных действий, однако младший, проезжая мимо дочери гациендера, бросил на нее такой злобный взгляд, что испуганная дочь гациендера долго не могла забыть этого испепеляющего взора.

Глава XXXVII

Река Гила, пробив цепь Туманных гор, соединяется одним рукавом с Красной рекой, которая, прорезав Техас и полосу земли, где обитают индейские племена каньясов и команчей, впадает в Мексиканский залив.

На расстоянии шестидесяти миль от гациенды дель-Венадо и одного дня пути от места слияния рек, носящего название Красных Вил, простираются необозримый кедровый лес и заросли пробкового дуба, сумаха и других лесных пород. Начиная от окраины этого леса до Красных Вил тянется равнина, покрытая травой в человеческий рост.

Здесь, на окраине леса, находится Бизоновое озеро, на берегу которого расположились бивуаком путники. Некоторые из них сидели, прислонившись спиной к стволам вековых дубов, а другие лежали навзничь в высокой траве. Против самой площадки, на которой они отдыхали, в лесной чаще виднелся узкий проход, совершенно исчезавший под зеленым сводом деревьев.

Было утро, восходящее солнце осветило первыми лучами озеро, поверхность которого была покрыта широколиственными водяными растениями.

Люди, которые с такой беззаботностью отдыхали на берегу озера, были вакеро дона Августина, высланные им заблаговременно вперед; они нашли следы табуна диких лошадей и теперь расположились отдохнуть в ожидании прибытия господина. С одной стороны озера они очистили от деревьев довольно обширное пространство из срубленных стволов и образовали вокруг него довольно плотную изгородь. Бревна были врыты довольно глубоко в землю и соединены между собою ремнями из буйволовой кожи, так что могли выдержать даже самый сильный натиск. Изгородь представляла вид продолговатого круга и имела только один узкий проход со стороны берега, плетень же был прикрыт срубленными ветвями для того, чтобы лошади не перепугались при виде непривычного зрелища.

Между означенными двенадцатью слугами находились четверо, которые не принадлежали к людям дона Августина и уже своей одеждой, схожей с одеянием дикарей, а еще более своими загорелыми лицами отличались от вакеро. Эти четверо были охотники с индейской границы, промышлявшие ловлей бизонов. Они тоже отдыхали на берегу озера, куда бизоны, как указывало название озера, имели обыкновение приходить огромными стадами. Совершенно свежие шкуры буйволов, развешанные на изгороди для просушки, свидетельствовали, что эти животные и теперь еще не совсем покинули эту местность. Рядом с загонщиками в густой траве лежал огромный бульдог, который временами приподнимал голову и издавал жалобное завывание. Владелец этой собаки, человек высокого роста и необыкновенно сильного телосложения, стоял на коленях перед небольшим образом Мадонны, прислоненным к подножию суковатого дуба, и совершал утреннюю молитву. Товарищи называли его Энцинасом. Отвлеченный от молитвы воем собаки, Энцинас повернулся и, подойдя к бульдогу, принялся его ласкать.

— Озо, вероятно, чует какого-то индейского бродягу, — заметил младший из загонщиков.

— Нет, любезный, это он на свой лад выражает тоску. Если бы тут поблизости бродил какой-нибудь индеец, то вы увидали бы, как у пса шерсть поднялась дыбом, а глаза покраснели, как раскаленные уголья. Он не был бы тогда так спокоен и недвижен, как теперь. Поверьте, вам не следует беспокоиться.

С этими словами Энцинас улегся спать, его примеру последовали и прочие спутники, предоставив Озо караулить стоянку. Но вскоре усилившийся лай бульдога возвестил, что кто-то приближается. Вакеро поднялись и увидели слуг дона Августина, которые предупредили их о скором прибытии гациендера и его свиты. Пока они занимались разгрузкой вьючных лошадей и возведением палаток в тенистых уголках дубовой рощицы, прискакал всадник с известием о прибытии господина.

Через несколько минут к озеру приблизилась вереница всадников. Гациендер помог своей дочери слезть с лошади, осмотрел сделанные его людьми приготовления и совершенно довольный направился к палатке, чтобы немного отдохнуть. За ним последовала и донна Розарита, которая, заметив дикую наружность Энцинаса и трех его спутников, сначала испугалась, но потом, узнав, что они не индейцы, а мирные охотники, скоро успокоилась. Вскоре она показалась опять, опираясь на руку своего отца. Охотники на буйволов готовились уже седлать своих лошадей, чтобы избрать подальше от озера какое-нибудь местечко на берегу реки.

— Ну, что с тобой, Озо? — произнес Энцинас, обращаясь к своей собаке, которая опять принялась лаять. — Ты чуешь какого-нибудь индейца вблизи?

— Индейца! — испуганно воскликнула стоявшая подле Розарита. — Разве они заходят сюда?

— Нет, сударыня, — ответил Энцинас, — по соседству нет следов их присутствия, разве только они не перепрыгивают с дерева на дерево, как какие-нибудь белки или дикие кошки, но эта собака…

И Энцинас стал следить за движениями Озо, глаза которого налились кровью, шерсть поднялась дыбом. Сделав несколько бешеных скачков вперед, он вдруг вернулся назад и, ворча, спрятался в траве.

— Этот бульдог, — объяснил Энцинас, — приручен сражаться с дикими индейцами, он чует их издалека, но теперь он успокоился. Это доказательство, что инстинкт на минуту обманул его. Нам останется только проститься с вашей милостью и пожелать вам счастливой охоты.

Пожав руку молодому вакеро, Энцинас подтянул подпругу своей лошади и уже собирался вспрыгнуть в седло, но в это время Розарита что-то шепнула отцу на ухо. Последний сначала пожал было плечами, но потом, бросив на дочь взгляд, исполненный нежности, обратился к отъезжавшему охотнику с вопросом:

— Скажите-ка, приятель, вам, вероятно, частенько приходилось иметь столкновения с индейцами? Вам знакомы их военные хитрости?

— Да! Всего дней пять тому назад, — ответил Энцинас, — мне пришлось выдержать бой не на жизнь, а на смерть с этими неумолимыми дикарями!

— Ты видишь, любезный батюшка! — сказала Розарита.

— А где это случилось? — спросил дон Августин.

— Недалеко от президио Тубак.

— Это не более двадцати часов езды отсюда! — воскликнула в испуге молодая девушка.

— Моя дочь, — сказал гациендер, указывая на донну Розариту, — восемь дней тому назад повстречала в лесу двух индейцев из племени папагосов…

— Батюшка, — перебила его дочь, — никогда еще двое папагосов не имели такого зловещего выражения; они, вероятно, были переодеты… то были, как говорит дон Виценте, волки в овечьей шкуре.

— У дона Виценте от страха глаза велики, ему недолго и присочинить! — заметил гациендер, улыбаясь.

И он обратился к Энцинасу:

— Сколько вы зарабатываете в день, занимаясь вашим опасным промыслом?

— Смотря по тому, как работаем, — отвечал охотник, — иногда мы зарабатываем много, а случается несколько дней кряду, что мы не добудем ничего.

— Так что?..

— Можно положить, что средним числом мы зарабатываем в день по два пиастра, если считать шкуру доброго буйвола в пять пиастров.

— Ну, а если я вам и вашим товарищам дам по три пиастра в день, останетесь ли вы с нами до окончания нашей охоты?

Друзья Энцинаса приняли это предложение дона Августина с большой радостью.

— Кроме того, каждый из вас, — продолжал гациендер, — может выбрать по хорошей лошади из числа тех, которые нам удастся поймать.

— По чести, — воскликнул Энцинас, — это просто наслаждение служить такому щедрому господину, как вы!

— Надо надеяться, — заметил дон Августин, обращаясь к дочери, — что с двадцатью восемью вакеро и четырьмя такими бесстрашными охотниками, как эти молодцы, страх не будет отравлять твоих радостей, дитя мое?

Вместо ответа Розарита нежно поцеловала отца.

Когда дело было улажено к всеобщему удовольствию, солнце уже начинало заходить за вершины гор. Вакеро принялись делать необходимые приготовления к охоте, которые пока были довольно несложны. На первый раз ограничились тем, что Энцинас и его спутники расседлали своих лошадей, которые вместе с прочими лошадьми были загнаны в кораль[13], после чего на берегу озера не было оставлено ничего, за исключением двух палаток, чтобы не пугать диких лошадей.

Приближалось время, когда эти животные, которых уже давно старались не подпускать к их обычному водопою и к реке, начали немного подходить к озеру. Дон Августин осведомился у своих загонщиков, не подходило ли стадо к водопою в течение последних дней, с тех пор, как забор был околочен.

— Нет, сударь, — отвечал один из них. — Хименес с тремя другими людьми уже три дня хлопочет на берегу реки, чтобы не допускать туда лошадей.

— В таком случае, — возразил гациендер, — вероятно, некоторые лошади еще сегодня подойдут сюда.

Вскоре немного высохшие шкуры буйволов были сняты со столбов и вместе с седлами, уздами и кухонною посудою свалены в отдаленный угол. Затем нарубили свежих ветвей, чтобы свежей зеленью прикрыть старые шкуры, которые солнце уже присушило. Седла были оставлены только на двух самых быстрых лошадях, предназначенных для загонщиков, которые более других славились своим искусством забрасывать лассо. После этих распоряжений дон Августин вместе с дочерью уселся у входа в палатку, спустя предварительно занавес, служивший вместо двери, но так, чтобы они были скрыты от беспокойных взглядов диких животных, имея сами полную возможность глядеть на озеро.

Все загонщики и спутники Энцинаса расположились на берегу озера, противоположном той стороне, где оставленные этими животными следы обозначали дорогу, которой они обыкновенно шли к водопою. Остальные же два вакеро, или загонщика, с их лошадьми держались в корале, недалеко от оставленного свободным прохода, который в случае нужды мог был быть заперт длинными шестами. Таким образом, если не считать палаток путешественников, озеро и его окрестности представлялись совершенно пустынными.

Уже приближался вечер, когда донесшийся в отдалении топот копыт наконец затих. Дикий табун, без сомнения, заметил некоторые странности и притоптанную людьми траву, отчего опасливо остановился. Чистое и пронзительное, как звук кларнета, ржание достигло слуха людей в засаде. Но вскоре ветви затрещали снова, и несколько лошадей посмелее выставили из-за деревьев морды с глазами, налитыми кровью, и раздутыми ноздрями. Однако через мгновение эти морды исчезли опять, и только одна из лошадей осталась на опушке, дрожа всем телом и протягивая шею по направлению к воде. Лошадь эта была бела, как снег; шея у нее была, точно как у лебедя и с таким же блеском, грудь широкая, а круп необыкновенно крутой. Нависший на лоб клок белых волос болтался между бегающими глазами, между тем как густой хвост непрерывно ударял по крутым бедрам. Вся ее поза, грациозная и гордая, выражала что-то дико величественное.

— Господи, помилуй меня, — шепнул Энцинас стоявшему подле него молодому вакеро, — да это Белый Скакун степей.

— Белый Скакун степей? — спросил с удивлением молодой вакеро. — Кто это?

— Белая лошадь, подобная этой, — отвечал Энцинас, — которую весьма редко удается видеть и которую никогда не удается поймать.

— Ба! Вы хотите только подтрунить надо мной!

— Тс! Не испугайте ее, лучше посмотрите на нее хорошенько. Вы никогда не увидите другой лошади, похожей на эту.

В самом деле, трудно было найти другой, более замечательный экземпляр дикой лошади, которые столь часто встречаются в Мексике. Сила и легкость соединялись в ней с такой удивительной гармонией, что невозможно было удержаться от желания обладать этой лошадью. В несколько прыжков она очутилась на самом берегу озера, прыжки были так легки и грациозны, что животное, казалось, промелькнуло в траве, как гепард. Вторым прыжком Белый Скакун очутился возле самой воды. Дрожа всем телом, он остановился, и кристальная поверхность озера отразила очертание гордой и красивой конской головы с маленькими заостренными ушами.

Животное осторожно ступило в воду; движение было столь легко, что ни облачко грязи не замутило прозрачной воды.

— Сеньор Энцинас, — сказал шепотом молодой вакеро. — Надо накинуть лассо. Или теперь или никогда!

— Сомневаюсь, весьма сомневаюсь, — ответил охотник. — С теми, кто пытался поймать Скакуна степей всегда случались какие-нибудь несчастья.

Белый конь с лебединой шеей, забежав в озеро, неожиданно бросился на колени и, громко фыркнув несколько раз, начал пить, по временам поднимая голову и озираясь по сторонам. Вдруг из-за плетня показалась фигура загонщика. Он осторожно перелез через бревна и ловко сел в седло. Еще один вакеро последовал его примеру. Услышав легкий шум, животное в испуге отпрыгнуло в сторону. Брызги полетели во все стороны, и в одно мгновение Белый Скакун оказался на берегу. В ту же минуту один из загонщиков, размахивая в воздухе кожаным лассо, бросился преследовать Белого Скакуна. Ремень просвистел в воздухе, и лассо упало на шею дикого коня, но из-за слишком быстрого разбега, лошадь вакеро поскользнулась на крутом откосе, и конь с всадником покатились в озеро.

— Я ведь вам говорил! — воскликнул Энцинас, которого эта непредвиденная случайность еще более укрепила в его суеверии. — Посмотрите, как это неуловимый скакун ускользает от петли.

В самом деле, высвободившись из накинутого на шею лассо, животное понеслось, точно ветер, гордо потрясая красивой головой и развевающейся гривой. Мгновение — и конь выскочил на другой берег озера. Второй вакеро погнался за чудесным скакуном. Несколько минут зрители этой сцены могли видеть удивительную борьбу, происходившую между диким животным и преследовавшим его неукротимым наездником. Трудно было решить, кто из них обладал большей ловкостью и быстротой.

Ничто, казалось, не могло удержать всадника — ни деревья, о которые он ежеминутно мог изувечить себе руки и ноги; ни сучья, грозившие на каждом шагу разбить ему череп. То он совсем ложился в седле, то висел на боку своей лошади, то почти подвертывался под брюхо, потом, опираясь на длинные шпоры, опять вскакивал в седло. Вскоре Белый Скакун и преследовавший его всадник исчезли из глаз. Все охотники, радостно крича, повыскакивали из засады.

Между тем Энцинас подошел к вакеро, который первым пытался догнать белого коня. Тот, мокрый и грязный, с трудом выбрался из озера.

— Вы должны благодарить судьбу, что отделались столь дешево, — заметил охотник. — Те, которые решаются преследовать Скакуна степей, случается, никогда не возвращаются назад.

Глава XXXVIII

Когда первоначальное замешательство улеглось, дон Августин разослал нарочных с поручением передать четырем отдельным разъездам, рыскавшим по равнине и в соседнем лесу, приказание, чтобы они на следующую ночь постарались стеснить круг около водопоя.

Не оставалось уже никакого сомнения, что лошадиный табун, который попытались захватить, находится поблизости, и потому к поимке его хотели приступить уже на следующий день.

Отправив рассыльных, дон Августин отдал приказание оставшимся при нем слугам рубить хворост, которого немало требовалось для костров, необходимых для приготовления ужина и на ночь для освещения лагеря.

Поверхность озера начала темнеть, отражая красные блики заходящего солнца. Наступила пора, когда поднимающиеся из озера пары сгущаются в туман, а птицы поют последнее «прости» отходящему дню. Розарита беспечно беседовала с Энцинасом, как вдруг странное явление привлекло к себе внимание девушки. Из-под чащи ветвей, составлявшей свод над темным каналом, в котором исчезали воды озера, осторожно приближалось какое-то странное существо. Его головной убор, разрисованное лицо и татуированная кожа обличали индейца.

При виде этого пришельца сам Энцинас не мог удержаться от невольного восклицания, испуг овладел и прочими зрителями, но через Минуту Энцинас обратился с успокоительными словами к дону Августину, который бросился было к оружию, развешанному у входа в кораль.

— Это ничего, — сказал он, — это друг, хоть с виду немного и внушающий страх. Это тот человек, которому я, как имел честь рассказывать, сударыня, столь многим обязан.

Чтобы вполне успокоить зрителей насчет индейца, охотник встал и пошел прямо к краснокожему. Последний, увидев людей, сидевших на берегу озера, закинул свое ружье на спину и направил шаги вокруг пруда, идя навстречу охотнику. То был молодой воин с необыкновенно гибким и мускулистым телом, в его легкой походке выражалось гордое сознание силы. Его широкие плечи и могучая грудь были совершенно обнажены, а вокруг узкого стана обвивался тонкий плащ, поражавший разнообразием и яркостью красок. Ноги были одеты в суконные, пурпурного цвета гамаши, придерживаемые над лодыжками вышитыми подвязками из волос животных, с необыкновенно странными застежками из щетины. Сверх гамаш еще были надеты полусапожки, отличавшиеся такой же замечательной работой, как и подвязки. Голова его, гладко выбритая, за исключением небольшого пучка волос, образовавшего на темени род шлема, привлекала внимание странностью своего убора. Убор этот представлял род узкого тюрбана, состоящего из двух платков, повязанных через лоб. Из-за складок тюрбана виднелась высушенная, блестящая кожа огромной гремучей змеи, хвост которой, снабженный погремушками, висел с одной стороны, между тем как голова, вооруженная острыми зубами, торчала с другой. Лицо его было замечательно красиво. Беспечно и спокойно приближался молодой воин, стараясь не замечать смущения, вызванного его видом. Впрочем, он с любопытством устремил свой взор на лицо Розариты, которая была так же бледна, как белая кисея ее платья.

Боязливый голубь, спасающийся при виде преследующей его хищной птицы под острыми колючками нопала, не дрожит и не трепещет так сильно, как затряслась Розарита, в ужасе прижавшись к Энцинасу.

— Не выпал ли сегодня утром снег по берегу озера, водяные лилии не начали расти теперь на лесной почве? — произнес индеец, выступая вперед и обращая с особой благосклонностью взоры на Розариту.

Трудно решить, показался ли молодой воин и после этих слов таким же страшным девушке, как сначала, но только она перестала прижиматься к старому охотнику на буйволов.

Впрочем, последний был не так спокоен, как казался.

— В чем дело? — спросил Энцинас по-испански. — Не принес ли команч дурной вести, не думает ли он, что находится на неприятельской земле, так как шел сюда с карабином в руках, будто преследуя апахов?

Энцинас задал этот вопрос индейцу собственно с той целью, чтобы вызвать его на объяснения и успокоить таким образом боязливую дочь дона Августина относительно намерений индейца и в особенности насчет странного его появления. Он хотел заставить молодого воина высказаться.

Молодой воин, носивший кличку Палящий Луч, презрительно усмехнулся.

— Апахов, — сказал он, — воин племени команчей преследует только с бичом в руках. Нет! Команч заметил недалеко отсюда след буйволов и надеялся застать их пьющими воду из этого озера.

Но Энцинас не забыл, что молодой воин обещал ему свою помощь для отыскания следов обоих степных разбойников, с которыми еще незадолго перед тем ему пришлось выдержать упорную борьбу, а Палящий Луч был не такой человек, чтобы отказаться от однажды принятого решения.

— А больше ты ничего не видел? — спросил охотник на буйволов.

— Между следами белых людей я заметил следы Красной Руки и Метиса и пришел сюда предупредить друзей, чтобы они были осторожны.

— Как, — воскликнул охотник беспокойно, — эти бездельники здесь?

— Что он говорит? — спросил гациендер.

— Ничего особенного, сеньор Пене, — отвечал Энцинас. — Не известно ли тебе, — спросил он команча, — с каким намерением Красная Рука и сын его идут сюда?

Молодой воин молча окинул взором всю группу людей, столпившихся вокруг озера, причем его глаза с особой благосклонностью остановились на донне Розарите, опиравшейся на руку своего отца.

— Цель их замыслов — Морской Цветок, который так же бел, как первый снег, — сказал он.

— Действительно ли ты так думаешь? — спросил Энцинас.

— Если бы глаза Палящего Луча, — возразил дикарь, — не были затуманены образом жены, которая стережет его палатку, их ослепил бы блеск той, которая обитает в палатке под открытым небом. Этот дом достоин ее, и Метис хочет овладеть Морским Цветком для себя.

Этот поэтический намек на красоту Розариты и на лазоревый цвет ее палатки был произнесен с благородной легкостью и непринужденностью придворного, так что Розарита невольно покраснела под пытливым взором дикого сына лесов..

— С тобой должны быть еще два других воина? — спросил Энцинас.

— Оба возвратились назад к своему народу. Палящий Луч остался один, он поклялся отомстить за смерть тех, которые доверились его слову, и охранять Морской Цветок. Но теперь, предупредив своих друзей, Палящий Луч будет продолжать идти по следам, которые он оставил было на одну минуту.

С этими словами юный команч подал руку охотнику на буйволов и удалился так же молча, как и появился, не выразив ни малейшей озабоченности по поводу того, что ему приходится одному отыскивать следы двух степных разбойников.

Когда молодой воин исчез в чаще деревьев на берегу озера, дон Августин сказал Энцинасу:

— Что хотел этот краснокожий выразить своими невнятными цветистыми фразами?

— Ваша милость, — ответил охотник на буйволов, — извольте узнать, что индейцы имеют обыкновение выражаться цветисто, однако он совершенно справедливо предупредил нас о присутствии двух негодяев, которые действительно могут быть опасны для немногочисленных путников; но отряду в тридцать человек они, конечно, не опасны.

И он рассказал гациендеру немногое, что узнал о намерениях степных разбойников. Дон Августин был человек, чья юность прошла в беспрерывных стычках с индейцами, воинственный дух его нисколько не ослаб, несмотря на преклонность лет.

— Даже если бы их было десятеро, — воскликнул он, — то нам стыдно трусить перед этими негодяями и прерывать из-за них наши развлечения, впрочем, как вы правильно заметили, нас слишком много, чтобы опасаться их.

— Теперь я могу себе объяснить и тревожное поведение Озо, — ответил охотник, на буйволов, — он чуял приближение друзей и врагов. Видите, он не тронулся с места при приближении этого молодого воина. Можете вполне положиться на его инстинкт и умение различать друзей и врагов.

Несмотря на все предосторожности, перед наступлением ночи Энцинас взял свое ружье и, кликнув верного и надежного пса, пошел осматривать окрестность Бизонового озера. Дон Августин велел перенести палатку своей дочери и свою собственную на середину площадки, к тому месту, где пылали разведенные костры.

Энцинас вернулся к тому времени, когда товарищи его кончали ужин. Он не заметил ничего особенного, что могло бы дать повод к беспокойству, и вскоре ему удалось успокоить не только господ, но и слуг.

После слуг и господа принялись за свой ужин, состоявший из холодных блюд, которые были привезены вместе с прочими запасами. В некотором отдалении от них уселись вокруг пылающего костра прочие охотники, занятые разговорами о происшествиях дня. Силач Энцинас тоже присоединился к ним, разведенные костры бросали яркий свет, отражавшийся в озере.

— Я для вас кое-что припрятал, чтобы и вам хватило на ужин, — сказал молодой вакеро Энцинасу. — Надо, чтобы каждый получил то, что ему следует; в особенности грешно забывать вас, ибо вы рассказали нам такие чудесные истории.

Поблагодарив молодого человека за его заботливость, Энцинас принялся молодецки уплетать прибереженные для него куски жаркого, но молчание, которое он хранил при этом, не пришлось по вкусу молодому вакеро, который сгорал от нетерпения услышать что-нибудь волнующее.

— Так вы не заметили ничего особенного в окрестности? — спросил он, стараясь завязать непринужденный разговор.

Охотник отрицательно покачал головой.

— А ведь Франциско, пустившийся в погоню за Белым Скакуном степей еще не возвращался.

— За Белым Скакуном степей? — спросил другой загонщик. — Что это за зверь?

— Дивный зверь, — ответил молодой вакеро, — но, сказать по совести, я об этом ничего толком не знаю. Сеньор Энцинас может нам кое-что рассказать.

— Вы ведь его видели! — сказал охотник на буйволов. — И тоже хотели преследовать и чуть было не сломали себе шею. Ведь я вам говорил, что беда случается всякий раз, когда хотят преследовать Белого Скакуна.

— Если бы моя лошадь не была так горяча, она не поскользнулась бы, а если она и поскользнулась…

— То вы не сорвались бы, но ваша лошадь поскользнулась, а потому и делу конец.

— Ба, да это могло случиться со всяким. Дело в том, что заговорщики тоже частенько сваливаются с обрыва вместе со своими лошадьми.

— Это справедливо, но если бы вам приходилось, как мне, таскаться по необозримым степям запада, — возразил Энцинас, — то вы бы знали, что иногда удается встретить белого коня, такого красивого, что другого, подобного ему, не бывало, да еще такого быстрого, что он рысью уйдет дальше, чем другая лошадь полным галопом. И скажите на милость, видели ли вы когда-нибудь другую, более великолепную и легкую лошадь, чем тот белый конь, которого нам случилось узреть сегодня ночью?

— Сознаюсь, мне никогда не попадалась такая лошадь.

— Ну, так я полагаю, что эта лошадь и есть та самая, которую называют Белым Скакуном лугов?

— Что до меня, то я верю! — воскликнул молодой вакеро тоном, в котором послышалось твердое убеждение.

— А что же особенного в этом Белом Скакуне? — спросил другой вакеро.

— Во-первых, его несравненная красота, во-вторых, его беспримерная быстрота, а в-третьих… Ну, сколько, по вашему мнению, будет ему лет?

— Да у него недавно только сошла забелина! — воскликнули прочие охотники.

— Вы сильно ошибаетесь, — серьезно ответил Энцинас, — этому белому коню около пятисот лет.

Со всех сторон послышались недоверчивые восклицания.

— И все же это так! — сказал он таким уверенным тоном, что почти убедил своих слушателей.

— Однако говорят, — возразил один из загонщиков, — что прошло не более трехсот лет с тех пор, как испанцы привезли лошадей в Америку.

— Ба! — перебил молодой вакеро. — Двести лет больше или меньше — немного значит.

— Я могу вам сказать одно, — продолжал охотник на буйволов, — прошло уже бессчетное количество лет, как все загонщики лошадей в Техасе напрасно пытаются догнать этого коня. У него копыта тверже булыжника. Когда его преследуешь, он с необыкновенною быстротой исчезает из виду, а когда удастся подъехать к нему ближе, он внезапно исчезает вовсе, ровно как и тот, кто его преследует. Я мог бы об этом рассказать много чего занятного, но не на ночь глядя.

— Неужели вам случалось преследовать его?! — воскликнул молодой вакеро.

— Нет, я не рискнул, а один техасский охотник решился и потом пересказал мне подробности…

— Так вы должны рассказать нам все, как было, — упрашивал вакеро, потирая руки. — Эй, Санчец, дай-ка сеньору Энцинасу глоточек вина: ничто так не освежает память, как божья роса наших виноградников.

— У этого молодого человека порой мелькают превосходные мысли, — воскликнул охотник. — Ну, так я вам расскажу, что сам узнал. Один англичанин, довольно забавный господин, путешествовал со своим дядюшкой, который был не менее оригинален, чем его питомец. Англичанин, слышавший про Белого Скакуна степей предложил техасскому охотнику тысячу пиастров, если он поймает это диво. Товарищи техасца отсоветовали ему приниматься за такое дело, но парень не послушался и решил добыть себе этого самого быстрого и сильного коня из всех известных ему коней. Добыв снасти, он начал разведывать пути к тем местам, где Белый Скакун любил пить воду. Следует заметить, что этот скакун, вопреки обыкновениям прочих лошадей, которые живут и умирают на одном любимом месте, имеет несколько таких мест для водопоя. Охотник собрался в путь и после нескольких дней поисков увидел коня, которого искал. Надо вам заметить, что этот скакун до того быстроногий, что если его сегодня видели здесь, то завтра он будет за двести миль. Под техасцем была необыкновенно быстрая лошадь, и он, как я вам сказал, нисколько не верил тем страшным историям, которые слышал о Белом Скакуне. Ему хотелось во что бы то ни стало получить обещанное ‘ему вознаграждение. Увидев скакуна, охотник погнался за ним, держа наготове лассо и перепрыгивая через рвы и утесы. Его лошадь летела с такой быстротой, что он каждую минуту приближался к Белому Скакуну. Впрочем, это происходило не от того, как меня уверял техасец, что силы скакуна ослабели, а от того, что тот время от времени оборачивал назад голову, чтобы посмотреть на своего преследователя, и таким образом терял время. Техасец пользовался этим моментом, чтобы приблизиться к удивительному коню. Напротив, силы преследуемого животного, казалось, удваивались. Обыкновенно когда лошадь устает, глаза ее все более тускнеют, но глаза этого коня злобно сверкали из-под нависшего на лоб клока волос и белой гривы, с каждой минутой становясь все огненнее. Тем не менее расстояние уменьшалось, а зрачки Белого Скакуна начали все сильнее и сильнее метать искры. Впрочем, то было не единственное обстоятельство, поразившее техасца, хотя подобных чудес охотник замечал много, и лишь соблазнительная сумма в тысячу пиастров могла придать ему немного мужества. Уже наступила ночь, а техасцу никак не удавалось приблизиться к коню со своим лассо. Кроме того, охотник очень удивился тому, что копыта лошади, не имевшие подков, высекали искры из каменистой почвы, так что только благодаря этому посверкиванию техасец мог различать Белого Скакуна. Хотя охотник и не в состоянии был объяснить себе, каким образом роговые копыта могли производить искры, а глаза лошади сверкать так странно…

Вдруг сильный лай бульдога прервал рассказ охотника на буйволов.

Впрочем, через несколько минут Озо опять улегся к огню. Казалось, он с вниманием прислушивается к рассказу охотника, как и вакеро. Не было особого повода предполагать, что лай бульдога предвещал приближение индейца. Энцинас продолжал свой рассказ:

— Итак, наш техасец решительно не понимал, как объяснить себе причину этих искр и огня, сверкавшего в глазах скакуна. Но так как плата, предложенная ему за поимку, была слишком значительна, чтобы питать страх, он с еще большим рвением пустился в преследование. Вскоре он мог с удовольствием заметить, что прыть скакуна стала уменьшаться. Но вдруг он увидел, что скакун остановился, повернул назад, заржал и вытянул шею по направлению к горизонту. Техасец дал своей лошади шпоры, ибо она тоже начала утомляться, и, держа лассо в руках, кинулся на скакуна. Вдруг петля распустилась в воздухе. Техасец взмахнул над головой скакуна одной развернутой веревкой, которой нельзя было ничего захватить. Несмотря на то, что лошадь его была в таком разбеге, что он почти наткнулся на скакуна и мог даже достать рукою. Техасец начал ругаться, как безбожник, видя, что не может употребить в дело свое лассо, но вскоре его недовольству был положен конец. Белый Скакун вскинул задние ноги и ударил копытами прямо в грудь лошади всадника, притом так сильно, что конь и седок покатились друг через друга, точно так, как вы теперь свалились в озеро, — прибавил Энцинас, обращаясь к вакеро, сушившему свое платье. — Когда техасец поднялся на ноги, скакуна и след простыл, лошадь же охотника не была уже в состоянии встать. Железные копыта внезапно исчезнувшего Белого Скакуна пробили ей грудь, но это было к счастью техасца, потому что, сделай он лишний шаг, он неминуемо свалился бы в бездонную пропасть, на краю которой скакун остановился. Я повстречался с техасцем, — заключил рассказчик, — когда он возвращался назад, и он рассказал мне то, что вы теперь слышали.

Этот рассказ, в котором, бесспорно, была тень достоверности, не подвергся ни малейшей критике со стороны полудиких слушателей, окружавших Энцинаса. На несколько минут водворилось глубокое молчание, в продолжение которого царствовавшая в лесу тишина нарушилась только треском пылавшего костра.

— Следовательно, вы можете заключить из этого, — сказал упомянутый нами вакеро, — что нашему бедному Франциско это преследование Белого Скакуна, который, несмотря на свои пятьсот лет, все еще кажется таким молодым, не пройдет даром.

— Я этого опасаюсь, — сказал охотник на буйволов, качая головой. — Разве только я ошибся, и великолепный конь, которого мы все видели, не Белый Скакун.

— Да нет, верно, то был в самом деле Белый Скакун, — отвечали все загонщики вместе, восхищаясь мыслью, что они тоже в своей жизни видели чудесное животное.

Видя, что господа их уже давно удалились в палатки, загонщики стали по примеру Энцинаса укладываться на траве вокруг огня, как вдруг опять залаяла собака.

— Вероятно, это какой-нибудь путешественник, — небрежно заметил Энцинас, опираясь на локоть и глядя вокруг хладнокровным взором, стараясь показать, что он вполне уверен в своих словах.

Действительно, несколько минут спустя на окраине круга, освещенного пламенем костра, показались два всадника. Они выехали на просеку из чащи леса.

Первый из всадников сдержал свою лошадь и с любопытством стал оглядывать живописную картину: расстилавшееся перед ним серебристое озеро, на берегу которого были раскинуты палатки, свет огня, дрожавший над черной поверхностью воды, и полудиких загонщиков, сидевших вокруг костра. Одни едва выдавались из тени, а другие застыли в отблесках яркого пламени.

Второй всадник был вооружен длинной винтовкой и держал в руке уздечку лошади, навьюченной разными легковесными атрибутами путешествия, заключавшимися в двух кожаных чемоданах, перекинутых через ее спину.

Пока первый всадник был погружен в созерцание живописной сцены, внезапно открывшейся его глазам, второй, казалось, внимательно рассматривал людей и всю обстановку.

— Исполните вашу обязанность, — сказал первый по-английски, обращаясь ко второму.

— Моя обязанность уже исполнена, — ответил последний, — ваша милость будет находиться здесь в полной безопасности.

При этих словах он с закинутым за спину ружьем направился, к группе лежавших загонщиков и на довольно плохом испанском языке обратился к ним, согласно обычаю, господствовавшему в саванне, с просьбой дозволить присесть подле костра. Дозволение на эту просьбу было дано с вежливостью, свойственной мексиканцам всех сословий.

Пока он слезал с седла и снимал вещи с вьючной лошади, приблизился к костру и первый всадник, остававшийся до того времени в стороне. Он слегка поклонился загонщикам и охотникам, пристально разглядывавшим его, и тоже слез с лошади, но не вымолвил ни слова. За исключением его благородной наружности, в его личности не заключалось ничего примечательного. Его одежда была чисто мексиканская, лицо же за темнотой было трудно разглядеть. Только когда он снял свою шляпу, чтобы обмахивать ею себя в виде веера, можно было рассмотреть, что лицо его представляло вполне английский тип. Что же касается одежды его спутника, то она нисколько не походила на его костюм и состояла из охотничьей куртки оливкового цвета, сработанной из довольно плохо выделанной оленьей шкуры, и длинных кожаных гамаш бледно-желтого цвета. Путешественник этот был среднего роста, по наружности ему можно было дать лет пятьдесят; по крайней мере предположение это подтверждали огромная плешь на голове и несколько седых прядей, рассыпавшихся по воротнику его рубашки. Несмотря на седины, тело его, казалось, обладало железной силой. Большой охотничий нож, засунутый в особый мешочек, рог с порохом и широкая шляпа с несколькими странными вырезками дополняли его одеяние, которое, за исключением охотников на буйволов, прочие загонщики видели первый раз в жизни. Хотя американец этот, очевидно, состоял в услужении своего спутника, однако ни мало не обращал внимания на лошадь последнего, который сам принялся расседлывать и разнуздывать коня.

Покончив с этим делом, англичанин нагнулся, чтобы поднять с земли валявшийся возле его чемодана предмет. Показывая его прочим загонщикам, англичанин спросил:

— Не принадлежит ли эта шляпа кому-нибудь из вас, господа?

— Да, — ответил один из загонщиков удивленным тоном, — эту шляпу несколько часов назад я видел на Франциско.

Шляпа начала переходить из рук в руки, причем все узнавали в ней собственность того вакеро, возвращения которого все ждали с нетерпением.

— Что я вам говорил! — воскликнул Энцинас, — человек, который пускается в погоню за Белым Скакуном, всегда делается жертвой какого-нибудь колдовства.

Этот последний случай уже сам по себе пробудил бы во всех слушателях несомненную веру в истину его рассказа, если бы к тому не присоединились еще подтверждение со стороны англичанина, который при последних словах воскликнул:

— Этого самого Скакуна степей я преследую от границ Техаса. Приходилось ли вам его видеть?

— Он сегодня пил воду из озера, которое вы видите перед собой. Не вы ли предлагали одному техасскому охотнику тысячу пиастров за то, чтобы он вам поймал этого коня? — спросил Энцинас.

— Да, я. И теперь предложу эту сумму всякому, кто поймает мне Белого Скакуна. Я поклялся не возвращаться в мое отечество без этого животного. Нет ли меж вас смельчака, кто согласился бы заслужить вознаграждение?

Загонщики только покачали головами, ни один не возвысил своего голоса и не вызвался на предложение.

— Известно, во что может обойтись человеку попытка изловить коня, чьи неподкованные копыта выбивают искры из булыжника, — заметил молодой вакеро.

Англичанин только пожал плечами, но ничего не отвечал.

— Господин иностранец! — сказал Энцинас. — Между нами нет человека, который не готов был бы каждый день из-за нескольких пиастров рисковать жизнью за дело, доступное человеческим усилиям. Но смелость и хитрость разбиваются в прах о сверхъестественную силу этого коня.

— Хорошо! — отвечал хладнокровно англичанин. — Завтра утром вы укажете мне следы Белого Скакуна, и я один стану его преследовать.

— Не лучше ли отказаться от преследования? Опасности всякого рода будут встречать вас на каждом шагу!

— Опасности? — хмыкнул англичанин с легкой улыбкой. — Я плачу деньги кентуккийскому охотнику за то, чтобы он оградил меня от них. Это его обязанность иметь дело с опасностями, о которых вы говорите.

— Да, — прибавил флегматично кентуккиец, — я принял на свою ответственность все опасности, какие могут случиться с этим путешественником.

— И вы не боитесь ничего, пока имеете его при себе?

— Хе! А зачем же я заплатил ему деньги, как не для того, чтобы ничего не опасаться?

Тут разговор прекратился, оба товарища улеглись на траве, не думая устраивать себе палатки.

Прочие охотники, потревоженные, приезд ом путешественников, поулеглись опять, и вскоре во всем лесу и на берегах озера водворилась глубочайшая тишина.

Глава XXXIX

Только на следующий день поздно вечером к Бизоновому озеру примчался всадник с обнаженной головой, с лицом, израненным колючками, в изорванной кожаной одежде. Это был вакеро Франциско, которого уже отчаялись увидеть когда-нибудь. Все стали расспрашивать его о погоне за Белым Скакуном степей. Но рассказ отважного вакеро не отличался ничем необыкновенным. Чудесный скакун завлек его в такую даль, что он вынужден был провести ночь под открытым небом и дать своей лошади немного передохнуть, после отдыха он присоединился к своим товарищам и стал загонять бродивших по соседству лошадей ближе к озеру.

Приготовления к охоте продолжались, палатки были сложены, а лошади удалены от кораля и озера.

Загонщики разделились на партии и скрылись за толстыми стволами деревьев. Четверо охотников на буйволов поместились за плетнем близ прохода, готовые в случае надобности запереть ворота. На их долю приходилась вся опасность, ибо в случае, если бы испуганные лошади стали биться и топтать их копытами, укрытия не оставалось.

Через ручей, вытекающий из Бизонового озера, было перекинуто нечто вроде грубого мостика, и под зеленым сводом переплетшихся между собой ветвей гациендер и его дочь могли оставаться в полной безопасности, нисколько не теряя из виду чудесного зрелища саванны и табуна диких лошадей.

Каждый занял свое место, все тихо и неподвижно ожидали появления диких лошадей. Вдруг среди глубокой тишины раздался пронзительный свист, это был знак, что загонщики тронулись и стали загонять лошадей к условленному месту. Вскоре со всех сторон поднялись дикое гиканье и свист. Лесная чаща огласилась отдаленным ржанием, то приближался табун диких лошадей. Ржание слышалось со стороны Красной реки, вблизи того места, где гациендер и его дочь стояли на летучем мостике и смотрели на охоту.

Если бы дикий табун бросился к этому мостику, то можно было опасаться какого-нибудь несчастья, ибо молодые деревья были не в состоянии сдержать напора животных, которые опустошают леса, как ураган. Дон Августин, предвидя подобную опасность, кликнул нескольких загонщиков, и они тотчас покинули свои места, чтобы присоединиться к нему.

— Как вы думаете, — спросил он одного из них, — не может ли табун броситься в нашу сторону?

— Очень возможно, — отвечал вакеро, — я сам думал об этом, и, если не принять надлежащих мер предосторожности, вы можете подвергнуться еще большей опасности. Если вы позволите, я возьму еще двух товарищей, и мы станем позади вас вдоль этого канала.

— Чем подвергать вас бесполезной опасности, — возразил гациендер, — я думаю, было бы лучше покинуть это место.

Но загонщики принадлежали к разряду людей, привыкших не обращать внимания на опасности, сопряженные с их ремеслом, и, желая угодить своему господину, осторожно прошли вперед и остановились в сотне шагов от реки, представляя передовые посты на пути табуна.

Это было последнее приготовление, которое они успели сделать. Приближалась минута, долженствовавшая решить судьбу благородных животных, которых гнали к роковому коралю. Здесь их ожидали рабство и плен. Шум, слышанный до сих пор, еще более усилился. Теперь в лесу раздавались только пронзительное гиканье и резкий свист загонщиков, перекликавшихся между собой. В редкие и кратковременные промежутки, когда наступало недолгое молчание, раздавались ржание испуганных лошадей и их тяжелый храп.

Стаи птиц с криком поднялись с верхушек деревьев; неуклюжие совы, ослепленные дневным светом, от страха забились в глубину чащи, а олени от необычного шума бросились прочь из лесу на просторы саванны.

Вскоре затрещал лес, молодые деревца стонали под напором табуна. Громкое ржание лошадей смешалось с нарастающими криками охотников и грохотом копыт испуганных скакунов.

Лавина, внезапно скатившаяся с гор, не может произвести более ужасного шума, чем тот, что раздавался в лесу, когда зеленая завеса, окружавшая просеку, разом прорвалась. И показались конские головы с глазами, налившимися кровью от страха, с раздувшимися ноздрями и гривами, развиваемыми ветром. Вся эта масса голов словно слилась вместе, образовав некое подвижное разноцветное море, над которым, точно волны, разбивающиеся с пеною, колыхались то туда, то сюда гривы и хвосты бешеных животных. Через несколько минут у двери, пробитой лошадьми, появились отважные загонщики. Со свистом и гиканьем они, носившиеся из стороны в сторону, размахивали в воздухе своими лассо.

Наконец наступила минута, когда табун разделился, не зная, где спастись от внезапных преследователей.

Двенадцать всадников, размахивая шляпами, с диким ревом помчались навстречу лошадям, не обращая внимания на грозившую им опасность быть растоптанными вдрызг сотнями копыт. Теснимые спереди и сзади, лошади на минуту остановились как вкопанные; на мгновение земля перестала дрожать, вода в Бизоновом озере остановилась. То была минута гнетущей неизвестности. Выбери табун направление вправо или влево — не только пешие, но и конные загонщики были бы неминуемо раздавлены и измяты, как хлебные колосья на жатвенной машине.

— Не уступай, ребята! — кричал дон Августин, увлекаясь охотничьим пылом. Прыгнув со своего мостика на берег озера, он начал громовым голосом подстегивать рвение своих подчиненных. Бешеный рев пастухов был ответом на его призыв. Наконец бывшая во главе табуна лошадь, глаза которой светились безумием и уже некоторое время были устремлены на забор, покрытый зелеными ветками, стремительно бросилась в брешь, оставленную посреди этого забора. Тотчас весь табун последовал за ней и метнулся вперед, словно поток, прорвавший плотину. Со всех сторон поднялись радостные вопли. В ту же минуту Энцинас со своими товарищами, на мгновение скрывшиеся за этой шумной лавиной, ловко и быстро проскользнули из корали в бреши из плотно скрепленных бревен.

Прошло несколько мгновений, пока эти гордые дети лесов поняли, что попали в плен. Когда они в первый раз в жизни увидели себя окруженными забором из брусьев, из тысячи глоток поднялось жалобное ржание, смешанное с яростью. Как великолепно было это стадо бешеных животных, они ржали, храпели и фыркали с шумом, двигаясь в испуге то туда, то сюда, с глазами, метавшими искры, с мордами, брызгавшими клубами пены, сталкиваясь друг с другом и поднимаясь на дыбы.

Крик торжества, раздавшийся среди загонщиков, служил ответом этому фырканью лошадей.

— А! Он тут, он тут! — кричал Энцинас.

— Кто тут? — заревело двадцать голосов.

— Белый Скакун степей!

В самом деле, самый красивый и благородный из всех этих вольных обитателей степей, самое дикое из этих животных, самое злое и поворотливое из всех, — конь безукоризненной белизны, такой белизны, как снежные розы, попался наконец в кораль. Это был тот самый конь — накануне его тщетно старался догнать загонщик Франциско. Чудное животное с глазами, метавшими искры, бросалось с одного конца на другой и в ярости сшибало с ног всех разделявших его несчастье товарищей, которые не могли выдержать удара его груди. Таким образом вокруг него образовалось широкое пространство, в котором конь бешено метался с развевающейся по воздуху гривой и издавал жалобное ржание.

— Туда, туда! — закричал вдруг Энцинас, бросаясь к месту, где Белый Скакун поднялся на дыбы, готовясь перепрыгнуть через забор. Но было уже поздно. Свободный круг, образовавшийся около животного, позволил ему разбежаться, и загонщики увидели только белую стрелу, разрезавшую воздух, а затем видение исчезло. Могучим прыжком конь перескочил через забор кораля и в одно мгновение скрылся в зеленой чаще. Крики ярости и, удивления раздались вслед; впрочем, обманутые в своем ожидании охотники скоро утешились в потере лучшего из захваченных скакунов. В их руках осталось не менее двухсот коней, из которых было что выбрать.

— Ну, верите ли вы теперь, что этот скакун сверхъестественное животное? — спросил Энцинас.

Ответа не последовало: все были убеждены в истине такого предположения.

Образовавшееся посреди табуна пустое пространство через минуту пополнилось опять, и попавшиеся в западню лошади своими прыжками и скачками вредили только самим себе; волнующаяся масса живых голов поминутно перекатывалась с одной стороны кораля на другую. Табун было бросился разом в забор, пытаясь свалить его, но крепкие столбы только затрещали, не поддались.

Облака пыли поднялись над коралем. Некоторые из лошадей в бешенстве принялись грызть палисады, которые не удавалось сдвинуть с места, другие в ярости били о землю копытами, некоторые падали наземь, будто пораженные молнией, и уже больше не вставали. Наконец, вся эта кавалькада, точно остывающее море лавы, мало-помалу стала утихать, сознавая бесполезность борьбы, и перестала биться о забор. Ярость уступила место унынию. Мрачная неподвижность сменила бешеные прыжки. Дикие обитатели лесов покорились своей участи.

Ночь распростерла свой мрачный покров над саванной. То была праздничная ночь торжествующих загонщиков, успевших совершить один из тех удалых подвигов, о которых охотники в саваннах имеют обыкновение еще долго рассказывать многие подробности. Дон Августин сделал распоряжение выдать загонщикам по хорошей порции каталонской водки, и охотники, усевшись вокруг огромного костра, еще долго пересказывали происшествия дня, между тем как звезды уже давно завели свой полночный хоровод.

Теперь и нам пора припомнить, что еще много других лиц, играющих роль в настоящем рассказе, имеют право на наше внимание, что Диац еще остался в пустыне, что команч пустился преследовать обоих бандитов и что старик Розбуа продолжает оплакивать похищенного сына. Впрочем, прежде чем последовать за тем, кто должен нам помочь отыскать прочих участников рассказа, бросим взгляд на Бизоновое озеро. Еще долго оглашался лес веселым смехом охотников, с которым смешалось жалобное ржание диких лошадей в корале. Но когда бутылки с водкой были опустошены и от изжаренного на ужин оленя остались одни кости, которые принялся обгладывать громадный бульдог Энцинаса, беседа начала мало-помалу становиться односложнее, пока совсем не затихла. Наконец, подбросив еще немного веток в пылающий костер, загонщики закутались в свои шерстяные зарапы и растянулись на траве.

Вскоре охотники предались заслуженному сну, нимало не помышляя о том, что в лесу были замечены подозрительные следы.

Посреди ночной тишины, изредка нарушаемой ржанием лошадей, которые осуждены были в скором времени подчиниться унизительному игу бича и шпор, бледный свет месяца падал на спокойную поверхность озера и смешивался с красноватым оттенком лагерного костра. Этот смешанный свет освещал не только палатки господ и слуг, отдыхавших на траве.

Глава XL

На второй вечер после описанных в предыдущей главе сцен ловли лошадей пять человек следовали по берегам Красной реки, направляясь вверх по течению.

Местность, где эти пятеро пробирались порознь, стараясь не попадаться никому на глаза, находилась в одном дне пути от Золотоносной долины и в трех днях пути от Бизонового озера.

В то время, когда происходили описанные события, а именно за три дня до геройской битвы трех друзей с индейцами на пирамиде, в тех краях появились два человека, они плыли в легком челноке из березовой коры вверх по течению Рио-Гила. Челнок был нагружен разными предметами, седлами, покрывалами, оружием и тюками с другим товаром. Борта его находились почти в уровень с водой; что же касается гребцов, то это были уже знакомые нашим читателям два степных разбойника: отец с сыном, которым весь находившийся в их лодке товар незадолго перед тем достался от купца, ограбленного ими и убитого. Так как это злодейское дело всполошило всех окрестных жителей, то разбойники вынуждены были поспешно спасаться со своей добычей и, чтобы не быть узнанными, надели одежду индейцев из племени папагосов. В этом-то костюме и повстречали их гациендер и его дочь на пути к Бизоновому озеру.

При виде Розариты у Метиса тотчас мелькнула мысль овладеть ей, но он один не мог решиться на это дело, а обстоятельства их встречи не казались ему особо удачными для исполнения его плана, посему он решил с помощью отца отвезти в безопасное место награбленный товар, а уж потом, соединившись с апахами, взяться за осуществление своего замысла.

Надеюсь, теперь читателю понятно уже описанное нами появление Метиса среди апахов и совокупное с индейцами нападение на трех охотников. Метис условился с Черной Птицей и насчет того, чтобы сойтись вместе при Красных Вилах. Отсюда он надеялся привести в исполнение свой дьявольской замысел и похитить дочь гациендера.

Обоюдные усилия его и его отца были направлены единственно к тому, чтобы поскорее подняться вверх по течению с лодкой, тяжело нагруженной товаром. Хотя течение реки, обрамленной здесь зелеными лугами, и было довольно сильно, однако, благодаря искусству гребцов, лодка подвигалась быстро вперед. Вскоре вдали показался небольшой островок посреди реки, при виде которого гребцы удвоили свои усилия. То был так называемый Буйволовый остров.

Разбойники, считавшие себя скрытыми от посторонних глаз, не подозревали, сидя спокойно, в лодке, что за их движениями внимательно наблюдал молодой команч, осторожно пробирающийся вдоль берега. Прежде нежели лодка достигла последнего поворота реки, молодой воин сбросил с себя всю одежду и, завязав ее в узел, бросился в воду, стараясь переправиться через реку. Спустя несколько минут он уже был на противоположном берегу и тотчас спрятался в густой чаще деревьев, откуда мог легко наблюдать за всем, что происходило на острове, не будучи сам видим.

Разбойники пристали к берегу и, чтобы не оставить никаких следов на тропинке, по которой им предстояло идти, тщательно уложили ее шкурами буйволов; потом, выбрав малозаметное местечко, осторожно подрезали дерн, покрывающий это место, и, сняв его прочь, сложили на одеяло. Достав привезенную с собой лопату, разбойники вырыли на очищенном таким образом месте землю и, сгребая ее в кучу, свалили в мешок. Таким образом образовалась яма для вмещения всех атрибутов и всего оружия, находящегося в лодке. Сложив в эту яму кладь, разбойники тщательно прикрыли место дерном и таким образом скрыли все следы, могущие выдать их богатство.

С теми же предосторожностями, как и прежде, они вернулись к пустой лодке и, усевшись в нее, принялись грести по направлению к. Туманным горам. Их появление спустя три дня и было замечено канадским охотником и Барайей, которого Метису удалось спасти от угрожавшей ему мучительной смерти под ножами кровожадных апахов.

По удалении лодки с обоими разбойниками молодой команч тоже вышел из своего убежища и, догадываясь, в чем было дело, тихо произнес:

— Их душа погребена здесь, они скоро вернутся сюда назад.

После этого он Опять повернул в лес и один пустился по тропинке, на которой мы с вами встретили его.

Объяснив пробелы в нашем прошедшем рассказе, возвратимся назад к нашему охотнику и Хозе, которых мы покинули после исчезновения Фабиана в роковой долине.

Буря и ужасная гроза, разразившаяся в горных ущельях в тот вечер, едва стихли к утру следующего дня. Вскоре небо прояснилось окончательно и все следы недавнего урагана исчезли. Но изрытая земля сохранила следы минувшего опустошения. Потоки дождя изрыли ее и источили во всех направлениях, зато следы человеческого присутствия были смыты окончательно, а горные ущелья огласились шумным журчанием, которого еще накануне не было слышно. Голоса эти принадлежали вновь образовавшимся горячим водопадам и бурливым потокам, которые изо всех ущелий низвергались в долину, неся с собою сорванные с горных вершин кустарники, траву и булыжник.

Одинокий странник с печально поникшей головой сидел на одном из больших камней, разбросанных возле подножия пирамиды, на которой была воздвигнута могила индейского вождя. Скорбь омрачила мужественное чело Розбуа. Ветер свободно развевал его волосы, но недавний загорелый цвет лица совсем поблек. Розбуа вовсе не обращал внимания на жестокие лучи солнца, падавшие на его обнаженную голову. Сила духа канадского охотника, потрясенного последними событиями, казалось, совсем сокрушилась от последнего удара судьбы. Старик сидел без движения, с потухшим взором, отчаяние сделало его немым. Долго он оставался в таком положении, выражавшем безнадежность, но наконец медленно поднял голову, как человек, который поражен смертельным ударом, но в котором единственная сохранившаяся искра жизни начинает мало-помалу пробуждаться, а кровь вновь струится, вдыхая в тело новую жизнь. Рука охотника невольно поднялась вверх, будто он искал оружие, но пальцы его встретили только пустое пространство.

Вдруг Розбуа вспомнил о чем-то, и его безоружные руки простерлись к небу. В эту минуту его единственный, верный товарищ показался из-за выступа скалы. Когда Розбуа увидел его, он задрожал и его лицо озарила едва заметная ухмылка. Но лицо обыкновенно беспечного испанского охотника было омрачено выражением тревоги; быстрый взгляд, брошенный на него старым товарищем, поднявшимся ему навстречу, успокоил его. Выражение лица Хозе прояснилось; он почувствовал, что дуб пустил слишком глубокие корни в землю, чтобы сломиться так скоро, и он был рад видеть его опять выпрямившимся.

— Ну что, ничего? — спросил его старик разбитым голосом.

— Ничего! — твердо ответил пограничный стражник, заметив, что его прежний товарищ душевно немного оправился. Однако он не нашел нужным его утешать.

— Я говорил себе, что мы найдем его, и, следовательно, надо приняться за поиски, — сказал Розбуа.

Имя Фабиана не было произнесено, но их сердца были полны воспоминаний о нем. Хозе, пристально взглянув на старика, произнес:

— Жив ли он, убит ли — в обоих случаях мы отыщем его.

— Верно! — ответил Розбуа. — Если мы отыщем его мертвым, я тоже скоро умру, если же мы найдем его живым, то я еще могу дышать.

— Ладно, не грусти, — отозвался Хозе, рассчитывая на благодетельное влияние времени. — В таком случае нам надо, не теряя времени, опять приняться за преследование этого разбойника Метиса. Кто-нибудь из нас должен всадить ему нож. Я только и думаю о том, как бы ловчее отправить его на тот свет.

— Нет, прежде надо попытаться отыскать какие-нибудь следы, которые могут служить нам указанием, каким образом Фабиан попался в руки индейцев, — возразил Розбуа. — Погляди-ка сюда, Хозе, ты, вероятно, узнаешь, как и я, в этом плоском камне один из тех самых камней, которые нам служили наверху для обороны против апахов; следовательно, он свалился вследствие рукопашной борьбы, а вместе с ним, надо полагать, скатились вниз и сами бойцы.

— Это, наверно, так и было. Я намерен сейчас же подняться на площадку, чтобы посмотреть, возможно ли проверить наше предложение и как происходила борьба. Ты понимаешь, что это очень важно. Если они свалились головами вниз, что неминуемо в том случае, когда стоишь прямо и нога не встречает опоры, то Фабиан должен был разбить себе череп; если же он свалился лежа, обхвативши своего противника, то он, надо полагать, отделался только несколькими увечьями.

Хозе хотел было тотчас взобраться на пирамиду, но Розбуа его удержал.

— Тише, тише! — сказал старик. — Поднимемся вместе, и по возможности стараясь не хвататься за кустарник, — я имею на то причины. Нам необходимо тщательно осматривать все ветки и стебельки.

Таким образом охотники начали взбираться по склону, внимательно оглядывая все малейшие детали. Но им вовсе не надо было подниматься слишком высоко. Расчет канадца оправдался тотчас. Внимательный осмотр кустов показал им, что они хотели узнать.

— Посмотри-ка, — воскликнул канадец, обращаясь к своему приятелю и показывая на два куста, росшие на расстоянии трех футов один от другого, — эти маленькие, пригнутые книзу ветки служат доказательством, что они были разделены каким-то упавшим сверху телом, которое должно было иметь по крайней мере изрядную длину. Не подлежит сомнению, что борцы катились поперек склона. Стой! Да вот и яма, в которой двадцать четыре часа тому назад лежал камень. Верхушка камня, по всей вероятности, торчала из ямы, и борцы, вероятно, сдвинули его с места. Я готов побиться об заклад, что мы найдем этот камень где-нибудь поблизости.

— В этом нет надобности, — возразил Хозе, — Фабиан жив.

— Да, но он в плену, и у каких неприятелей! — воскликнул Розбуа. — Они непременно подвергнут его пыткам!

— Ты находился однажды в таком же положении, Розбуа, и…

— И ты меня спас. Понимаю, что хочешь этим сказать: мы его тоже спасем.

— Главное, что он еще жив.

Тут Хозе внезапно был прерван канадцем. Розбуа с силой схватил его за руку.

— Это предположение подлежит сомнению! — сказал старик. — Где трупы индейцев, которых мы убили? Без сомнения, в пропасти! А кто тебе сказал, что там нет и Фабиана?

— А с каких пор эти индейские собаки, и в особенности проклятый Метис, взяли за обыкновение заботиться о трупах своих неприятелей? Без сомнения, негодяи убрали только трупы своих, чтобы избавить от осквернения врагом, — это их обыкновение. Нет, нет, если бы дона Фабиана не было в живых, мы непременно нашли бы здесь его труп в обезображенном состоянии. Поверь, Метис недаром внезапно прекратил осаду. Он знает, что дону Фабиану известно место, где находятся так удачно скрытые мной богатства, и жизнь его будет для бандита священна до тех пор, пока он не откроет местонахождение клада.

Предположения, высказанные Хозе, были убедительны, и Розбуа несколько воспрянул духом. Тем не менее одна деталь вызвала смущение: Розбуа подошел к пропасти, в которую низвергался водопад, и стал напрасно искать на краю человеческие следы. Но вдруг один предмет привлек его внимание. Старик быстро наклонился и с мрачным выражением лица указал на него своему товарищу. То был нож Фабиана. Дождь не успел окончательно смыть с головок медных гвоздиков, украшавших роговую оправу ножа, несколько капель запекшейся крови.

— Каким образом нож Фабиана оказался на краю пропасти?

Но на этот вопрос Хозе не дал ответа. Его изобретательный ум тщетно искал естественное объяснение, и его мучила ужасная неизвестность.

Впрочем, Хозе не терял присутствия духа и прямо направился к тому месту, где охотники заметили следы борьбы на помятых ветках кустарника.

— Нож вывалился из рук дона Фабиана, вне сомнения, в минуты его падения и, вероятно, откатился туда, где ты его нашел. Предположи теперь, что во время борьбы, которая продолжалась и у подножия пирамиды, двое или трое негодяев поспешили на помощь своему товарищу. Таким образом дон Фабиан мог быть окружен в одно мгновение и, прежде чем успел поднять свое оружие, схвачен индейцами.

Приятели оставили поле своих изысканий и поднялись на вершину утеса.

— Слушай, Розбуа, я все же придерживаюсь своего прежнего мнения, — сказал Хозе. — Дон Фабиан непременно в плену разбойника Метиса. Он будет стараться склонить его на свою сторону страхом, разными обещаниями, а так как мужественный юноша, без сомнения, не поддастся ни тому, ни другому, мы еще успеем спасти его жизнь.

— Га! — воскликнул с горечью старый охотник. — Такой старый, ученый лис, как я, позволил себя так обезоружить!!! Позор на мою седую голову.

— У нас есть еще оружие, которого никто не в состоянии вырвать: добрый нож.

При этих словах охотники подошли к тому месту, где накануне были в засаде индейцы.

Стоя на выступе, составляющем границу горной отлогости, Розбуа не мог удержаться, чтобы не бросить мрачного взгляда на площадку с противоположной стороны пирамиды, где трое охотников, сильные своим единодушием и мужеством, защищались накануне с таким успехом. Теперь связь, соединяющая их троих, была прервана, а сила их сокрушена.

—. Эге! — воскликнул канадец. — Мое сердце в первый раз после вчерашнего радостно бьется.

— В чем дело? — спросил Хозе.

— Посмотри сюда! — И старик указал испанцу на кусок ситцевой куртки Фабиана, который был занесен в кусты ветром.

— Он был здесь, — сказал канадец печальным тоном, — и этот кусок, вероятно, был вырван во время рукопашной схватки.

— Да, куртка бедного юноши теперь не в лучшем состоянии, несмотря на то, что он мог бы сделаться богачом, — отвечал, смеясь Хозе, — впрочем, это доказывает, что я не ошибся, утверждая, что он цел и жив. Неужели ты думаешь, что индейцы заботятся и хоронят белых?

— Ты прав, — отвечал Розбуа.

Печальное зрелище убедительно подтверждало истину последних предположений Хозе; то было тело Барайи, валявшееся в том самом месте, где предатель упал на обнаженную золотую породу, пораженный пулей канадца.

— Если бы эта собака Метис заботился о мертвых, как ты думаешь, — заметил испанец, — он был бы блистательно награжден за свои труды обладанием этих богатств. Га! Дон Фабиан обязан спасением своей жизни советам Господа Бога — прикрыть долину ветвями; ибо золото осталось скрытым от жадных взоров. Не взять ли нам, Розбуа, немного золота с собой, ведь у нас нет никакого оружия?

— Но к чему нам послужит золото в пустыне? Разве при виде его дикие звери побегут от нас? Разве мы можем его обменять на буйволов и диких коз, пасущихся в степях? Оставим лучше эти богатства. Клочок войлочной выбойки пыжа для меня драгоценнее всех этих бесполезных сокровищ.

Охотники сошли с утеса и направились к Туманным горам, чей дымчатый покров скрывал объяснения многих тайн.

— Остановимся здесь на минуту! — произнес Хозе, когда охотники не без труда взобрались по крутым тропинкам, по которым проходили перед ними Красная Рука и Метис. Голод уже давно давал себя знать.

Приятели опустились на землю и принялись делить между собой немногие оставшиеся у них съестные припасы. То была их первая и единственная закуска после трапезы в обществе Фабиана.

Из соседних ущелий продолжали подниматься испарения, и оба приятеля были окружены таким густым туманом, что не могли ясно видеть друг друга.

Хозе решил подозвать канадца, чтобы посоветоваться с ним по поводу чьих-то следов, но он напрасно ожидал ответа. Когда он кликнул вторично, то услышал в ответ человеческий голос, но это был кто-то другой, а не канадский охотник.

В первую минуту Хозе не мог прийти в себя от удивления. Испанец решился опять повторить свой зов.

— Кого ты зовешь? — вдруг раздался голос Розбуа из тумана. Но в то же время послышался еще один возглас.

— Сеньор Розбуа, сеньор Хозе, где вы?

— Здесь, — ответил Хозе, узнав голос Гайфероса.

— Слава Богу! Наконец-то я дождался вас, а то я думал, что мне придется умереть здесь голодной смертью, — сказал раненый гамбузино, показываясь из тумана, скрывавшего его до сих пор. «Хе-хе! — подумал Хозе. — Вот еще нахлебник, которому придется питаться с нами корнями».

— Вам, любезный товарищ, решительно не везет, — сказал он громко. — Мы теперь охотники без ружей!

— А дон Фабиан?! — воскликнул быстро Гайферос, не забыв, что обязан жизнью юноше.

— Он захвачен в плен индейцами. Мы сами без съестных припасов, без снарядов и предоставлены в жертву животным, индейцам и, что еще хуже, голодной смерти. Впрочем, прежде нежели я стану рассказывать вам о несчастий, постигшем нас, мне надо кое о чем спросить Розбуа.

И испанец указал старому охотнику у подножия густого куста высокой полыни след человеческой ноги, который дождь не успел размыть.

— Вот здесь след индейских мокасин, а здесь следы подошв башмаков белого, если я не ошибаюсь, — заметил он.

Розбуа сразу распознал след, на который ему указал Хозе.

— Это следы Фабиана, — заключил старый охотник. — Помнишь ли ты те следы, которые мы встретили несколько дней тому назад, когда гнались за дикой козой? Я уповаю на Всевышнего, но до сих пор еще ничто не доказывает, что Фабиан жив.

— Вы еще сомневаетесь в том? — спросил Гайферос с участием.

При этих словах канадец бросил на него благосклонный взгляд. Он был поражен переменой, происшедшей в наружности этого человека с повязкой на голове, который недавно был совершенно беспомощен.

— Сомневаемся ли мы в том?! — воскликнул Хозе. — Еще бы! Мы покинули его только на минуту, но по возвращении не нашли. Но что вы рассказывали про беду, которой опасались?

— Вчера вечером, — начал Гайферос, — прождав вас напрасно, несмотря на данное вами обещание, и истребив немногие съестные припасы, оставленные вами, я решился позаботиться о себе самом. Оставаться беспомощным в ожидании смерти ужасно! Какое-то время я шел по вашим следам, но скоро потерял их из виду. Ночь стала приближаться, я блуждал наугад, как вдруг увидел большую реку и заметил соломенную шляпу, плавающую на поверхности реки; шляпу эту я тотчас признал за собственность дона Фабиана.

— Где же она? — спросил канадец, испуская крик радости. — Хозе, дружище, мы напали на след разбойников. Лодка, которую я заметил, без сомнения принадлежит этим людям… Ведите нас к берегу реки!

Радость опять возвратилась к старому охотнику, и пока они шли вслед за Гайферосом, старик начал расспрашивать, что с ним случилось во время их отсутствия.

— Со мной ничего особенного, — отвечал скальпированный гамбузино, — Всевышнему не было угодно, чтобы я был лишен лечебной травы, которая у нас на родине известна под названием травы апахов. Ее сок почти мгновенно затягивает рану. Я набрал этой травы поблизости и, растерши меж двух камней, приложил к голове. Через несколько часов я почувствовал такое облегчение, что мне захотелось есть. Я немедленно принялся за съестные припасы, которые вы мне оставили.

— А шляпа Фабиана попалась вам, когда вы шли навстречу нам?! — воскликнул Хозе.

— Да, и это открытие заставило меня опасаться несчастья, которое действительно случилось.

Хозе в кратких словах рассказал своему новому спутнику, посланному им судьбой, об осаде, которой они подверглись, и о печальном исходе этого дела.

— А кто же эти ловкачи, оказавшиеся изобретательнее, мужественнее и искуснее вас? — спросил Гайферос с выражением удивления, свидетельствовавшим, как высоко ценил он силу и бесстрашие своих освободителей.

— Негодяи, не боящиеся ни Бога, ни черта! — отвечал Хозе, называя имена обоих противников, с которыми судьба столкнула их вторично. — Мы еще встретимся с ними когда-нибудь, — прибавил испанский охотник.

Охотники приблизились к тому месту, где перед тем оставили раненого. Это был тот самый поворот, где Барайя видел лодку с обоими разбойниками, исчезнувшую в подземном канале.

Глава XLI

Добравшись до берега реки, трое спутников заметили, что на небольшом расстоянии от места, где они находились, была протоптана тропа, спускавшаяся с вершины утеса к воде.

— Без сомнения, этим путем негодяи отправились со своим пленником, — объявил Хозе, — и у начала этой тропинки мы должны искать их следы.

— Я только одному удивляюсь, — возразил Розбуа, осмотрев внимательно все кругом, — как Фабиан при его пылком характере так спокойно и без сопротивления спускался с этой тропинки. Этот кустарник и эти ветки полыни не обличают никакого сопротивления с его стороны.

— Разве тебе было бы приятнее, свались он с утеса вместе с теми, кто его окружал?

— Конечно, нет, — отвечал Розбуа, — но ведь ты видел, как он с риском для жизни бросился в Сальто-де-Агуа; в его покорности заключается что-то такое, что меня беспокоит. Без сомнения, дитя ранено.

— Я не стану тебе возражать, — прервал его Хозе и обратился к Гайферосу: — Вы не заметили, были ли кровавые пятна на шляпе, которую вы видели на воде?

— Нет, — отвечал гамбузино, — я стоял слишком далеко, а утес, на котором я находился, слишком высоко.

— Несомненно, дон Фабиан не имел возможности защищаться. Но это служит доказательством того, что разбойники рассчитывают на получение за него богатого выкупа! Иначе разве стали бы они хлопотать о том, чтобы снести его в лодку?

В самом деле, разбойники воспользовались продолжительною бесчувственностью дона Фабиана, ударившегося при падении об угол плоского камня, и успели беспрепятственно снести его в лодку. Один из апахов, овладевший шляпой дона Фабиана, увидел ее жалкое состояние и с презрением бросил в воду.

Итак, до сих пор оба приятеля не обманулись ни в одном из своих предположений.

Они направились не вверх по течению реки, а к пещере справа от них. В этом месте глубина была не более двух футов, и дно реки почти всюду поросло камышом.

Вдруг канадцу что-то пришло на ум; он бросился к узкому каналу и исчез под темными сводами.

Между тем Хозе и Гайферос продолжали исследовать берег, кустарники и даже поверхность воды, но никаких следов больше не было.

Наконец из подземного канала послышался громовой голос канадца. Они поспешили в ту сторону. Розбуа не напрасно огласил окрестность радостными восклицаниями. Глазам трех спутников представились глубокие, хорошо сохранившиеся в вязкой почве отпечатки ног, из коих одни были наполовину залиты просочившейся из земли водой, другие же были ясно и как будто преднамеренно оттиснуты в сыром грунте. В этом месте Красная Рука и сын его привязывали свою лодку.

— Га! — вскричал Розбуа. — Теперь мы уже не будем блуждать в потемках. Господи помилуй! Но что я вижу в этих камышах? Кажется, это кусок кожи? Посмотрите-ка сюда, Хозе, а то я от радости плохо различаю.

Ступив несколько шагов в воду, Хозе поднял какой-то предмет, который передал старому охотнику.

— Это кусок ремня, которым лодка была привязана к камню. Негодяи его разрезали, вместо того чтобы развязать, — объяснил испанец. — Кстати, не мешает пройти под этими сводами немного дальше, ибо мне кажется, что вон там виднеется на поверхности реки сероватый луч света.

Хозе осторожно сделал несколько шагов вперед в низкой воде до того места, где в конце подземного канала виднелся брезжущий свет. И каково же было его удивление, когда, раздвинув камыш, он увидел перед собой хорошо знакомое ему озеро. Это действительно был канал, который, проходя в скалах, соединялся с озером.

Хозе поспешил назад к своему спутнику, чтобы сообщить об открытии.

— Теперь пойдем пешком вдоль берега, — сказал Хозе, — и таким образом рано или поздно нападем на следы проклятого Метиса.

— Будь так! Надо спешить, пока голод не отнял силы и не ослабил наше зрение. Мы успеем до солнечного заката пройти немало.

С этими словами Розбуа пустился в погоню. За ним следовали оба его спутника. Путь их был необыкновенно труден, им приходилось следовать по очень крутым берегам, которые сжимали поток с обеих сторон, и надо было пробираться через утесы, висевшие над самыми головами.

Начало перехода было ознаменовано только одним открытием. Это была соломенная шляпа бедного Фабиана, которую бурей отнесло далеко в сторону и которая застряла в кустах.

Канадец прикрепил шляпу на пояс, стараясь ее сохранить.

— Это хороший знак, — сказал Хозе, — мы нашли его кинжал и шляпу. Господь поможет нам отыскать и его самого!

Хотя солнце было еще довольно далеко от края горизонта, за которым должно было скрыться, но дневной свет начал слабеть. Путники приблизились к тому месту, где вода образовала водоворот.

Идти дальше в темноте было опасно. Охотники молча улеглись на траву. Но напрасно они старались заснуть.

Было еще совершенно темно, когда Розбуа потихоньку поднялся со своего жесткого ложа. Несмотря на сильный голод, гигант чувствовал себя полным сил. Печальным взглядом окинул он мрачную окрестность, окружавшую эти голые горы.

— Розбуа, — спросил Хозе, открывая глаза, — можешь ли ты предложить мне что-нибудь поесть взамен сна? Я видел во сне отбивную…

— Когда делаешь такое важное дело, как теперь, время слишком дорого, чтобы проводить его во сне, — ответил Розбуа. — Но мы не имеем права нарушать покой этого человека, — прибавил он, указывая на Гайфероса, — ему не надо спасать своего сына, мы же должны идти день и ночь.

— Правда, но в какую сторону мы направимся?

— Пусть каждый идет своей дорогой. Ты иди по берегу одного рукава, а я стану исследовать берега другого потока, чтобы отыскать хоть какие-нибудь признаки, а к рассвету сойдемся опять здесь.

— Что за пустыня вокруг нас! — произнес тихо Хозе. — Нет ли у тебя каких-либо подозрений? — спросил он быстро.

— Да, когда я первый раз увидел лодку с двумя разбойниками, которую принял за плывший ствол дерева, лодка плыла в северо-западном направлении, огибая вершины гор. Вероятно, они поплывут и теперь в этом направлении. Если бы я мог в этом тумане сориентироваться, я без малейших затруднений мог бы выбраться на нужную дорогу, но даже северная звезда не видна на небе. Если ты не увидишь перед собой равнины, то иди назад, я к тому времени отыщу ее.

Охотники разошлись в разные стороны, вскоре потеряв друг друга из виду. На месте, служившем путникам ночлегом, остался только раненый гамбузино, все еще продолжавший спать. Проснувшись, он со страхом увидел себя в одиночестве, однако его тревожное удивление было непродолжительно, потому что вскоре вернулся Хозе. Первые лучи дневного светила озарили равнину.

Через полчаса вернулся и Розбуа.

— Подымайтесь! — закричал он. — Я напал на след, единственный верный след.

— Да благословен будет Господь! — ответил Хозе.

День уже наступил, когда трое путников достигли равнины. Впереди шагал канадец, за ним на некотором расстоянии сначала Хозе, насвистывающий военный марш, а в двадцати шагах позади гамбузино.

Розбуа, продолжавший идти вперед, вдруг окликнул Хозе. Старик остановился под тенью объемистых деревьев посреди высокой сухой травы, достигавшей охотникам до плеч.

— Иди же сюда! — кричал канадец, — можно подумать, что ты устал.

Розбуа нагнулся и исчез в скрывшей его траве. Когда Хозе настиг старика, он увидел, что тот, стоя на коленях, внимательно разглядывает многочисленные следы, разбросанные возле еще не совсем потухшего костра.

— Посмотри-ка на эти ступни, следы которых высохли от солнца, не принадлежат ли они Красной Руке, Метису и их индейцам? — спросил канадец.

— Ей-Богу, у иллинойского разбойника такие воловьи ступни, что их можно распознать между сотен других; но я не вижу следов бедного Фабиана.

— Тем не менее я благодарю небо, что оно привело нас сюда. Мы нигде не встречали ни ужасного столба, к которому индейцы привязывают своих пленных, подвергаемых пыткам, ни других следов пролитой крови. Неужели ты думаешь, что разбойники, увлекшие Фабиана, посовестились бы продержать еще одну ночь, проведенную ими здесь, связанными на дне лодки? Вот отчего не видать следов бедного малого.

— Твоя правда, Розбуа, мне кажется, голод совершенно перепутал мысли в моей голове! А мошенники! А разбойники! — кричал Хозе в припадке бешенства.

Произнося эти проклятия, Хозе с презрением, смешанным с завистью, оттолкнул ногой кости, на которых еще виднелись куски мяса. В эту минуту подошел гамбузино и, не столь разборчивый, как его спутники, с жадностью набросился на остатки.

— Он, в сущности, не достоин презрения, — заметил канадец, — ибо наша брезгливость не имеет смысла.

— Возможно, но я скорее соглашусь умереть голодной смертью, чем питаться объедками, оставленными здесь этими гадинами.

Оба охотника принялись собирать коренья, чтобы заглушить муки голода.

Следы присутствия буйволов были заметны повсюду; целые стаи дроздов и диких гусей, направляющихся к более прохладным озерам севера, пересекали равнину. Небо, земля и вода раскрывали перед голодающими путниками все свое богатство, словно для того, чтобы заставить их еще острее почувствовать утрату огнестрельного оружия.

Истомленные голодом, канадец и его товарищи успели совершить за день продолжительный, утомительный переход. Уже под вечер они остановились на берегу Красной реки.

Последняя закуска канадца и его товарища состояла в пригоршне маисовой муки. Что касается Гайфероса, то, подкрепившись костями, найденными возле кострища, гамбузино не утратил мужества, равно как и канадец, но силы Хозе иссякли. Видя, что муки испанца дошли до предела, Розбуа дал ему часовой отдых и убеждал идти дальше. Но все убеждения были тщетными. Голод почти ослепил зрение Хозе, которым он, еще накануне хвастал, что мог бы потягаться зоркостью с соколом.

— Ноги отказываются идти, — возразил испанец. — .Мне кажется, все вокруг меня вертится. Я вижу повсюду рыб, которые со смехом прыгают из воды, и оленей, которые садятся передо мною и глядят на меня. Впрочем, чего же ты хочешь от охотников без ружей, — прибавил он хрипя. — Разве мы не служим посмешищем буйволам и оленям?

Хозе растянулся на песке, как заяц, преследуемый борзыми, в ожидании смертельного выстрела. Канадец взглянул на него и подавил вздох.

— Увы! — произнес он с горестью про себя. — Что значит самый сильный человек, если его преследует голод!

— В доказательство того, — продолжал испанец, — что я вижу в степи вещи, невидимые вам, я могу сообщить, что вдали вижу приближающегося к нам буйвола.

Канадец продолжал с грустью глядеть на того, чей рассудок начал ослабевать от голода. Наконец он заметил, что глаза Хозе с неподвижностью устремились вперед.

— Ты его не видишь, не правда ли? — спросил Хозе глухим голосом.

Старик не удостоил его ответом.

— Но я его вижу, раненого буйвола; я вижу, как он, истекая кровью, прямо идет на меня; кровь его темно-красного цвета, красивее, нежели самый красивый пурпурный цвет солнечного заката, точно Господь послал его, чтобы не допустить мою смерть, — продолжал Хозе. Его глаза внезапно засверкали особенным хищным блеском.

Вдруг испанец испустил дикий рев и, внезапно вскочив, с быстротою стрелы бросился в саванну. Хозе вскочил с такой быстротой, что канадец не успел предупредить его бегства. Вне себя от горя при мысли, что испанец рехнулся, старик глядел ему вслед. Какое-то странное животное больших размеров и более красивое нежели домашний вол, делало бессвязные скачки, размахивая огромной черной гривой, из-под которой глядели два пламенных глаза, точно два огненных кружка. Бык ударял себя по бокам мускулистым хвостом, обагряя землю целыми потоками крови. То был раненый буйвол, за которым Хозе гнался, точно голодный зверь.

Глава XLII

Решившись воспользоваться неожиданной милостью, ниспосланной провидением, Розбуа бросился вслед за своим товарищем. К обоим охотникам присоединился Гайферос, понимавший столь же хорошо, что жизнь их зависит от удачного исхода этой погони. Между тем охотникам, у которых все оружие состояло лишь из ножей, предстояло ловить животное, которое было так проворно, что все их усилия поймать его казались смешными, и которое, с другой стороны, было столь свирепо, что к нему нельзя было приблизиться безнаказанно. Увидя приближающихся врагов, бизон остановился и начал рыть землю ногами, издавая глухой рев и яростно размахивая длинной развевающейся гривой.

— Хозе, обходи его с тыла! — кричал канадец угрожающим голосом. — А вы, Гайферос, идите по правую сторону — нам его надо окружить.

Хозе удалось опередить своих товарищей, и благодаря ему, охотникам удалось окружить бизона.

— Теперь вперед все разом! — закричал испанец, бросаясь с ножом в руке на буйвола.

— Не так скоро, ради Бога! — уговаривал канадец, опасаясь стремительности, с которой испанец бросился вперед. — Дай нам всем разом навалиться с ножами.

Но Хозе, стиснув зубы и сверкая глазами, но обращал внимания на слова Розбуа. Опасности для него будто и не существовало, он видел перед собой только добычу, которая могла насытить его. Он уже почти касался буйвола, как вдруг животное, испугавшись, отскочило назад и обратилось в бегство.

Хозе, уже замахнувшись для нанесения удара, не попал в цель, потерял равновесие и упал наземь.

Когда он, не помня себя от бешенства, вскочил на ноги, бизон уже был далеко, но канадец с Гайферосом успели его опередить.

— Да прегради же ему дорогу к реке, Розбуа! — кричал испанец, видя, что бизон устремился к реке. — Ради Фабиана мы не должны упустить его из наших рук!

К счастью охотников, Розбуа не имел надобности в увещеваниях Хозе, он внимательно следил за прыжками буйвола. Видя, что последняя надежда ускользает вместе с бизоном, старик в отчаянии кинулся, точно охотничья собака, к берегу реки и, поравнявшись с раненым животным, бросился на него со страшным ревом. Это заставило буйвола переменить направление, но, встретив с этой стороны Гайфероса, беглец обратился прямо туда, где стоял Хозе.

Как опытные охотники, канадец и гамбузино, продолжая свое преследование, старались кричать как можно громче, между тем как Хозе, напротив, оставался совершенно неподвижен и, едва переведя дух, ожидал бизона. Вскоре бизон стал заметно ослабевать от потери крови, которая так и струилась из широкой раны, нанесенной ему между лопатками. Движения его теряли прежнюю силу, потоки кровавой пены выходили из широких, черных ноздрей, а хриплый, отрывистый рев говорил о ранении и в легкие. Перед глазами стлалась какая-то пелена, поэтому он не заметил в той стороне, в какую мчался, Хозе, присевшего на корточки. Бизон бежал прямо на него, и, когда животное поравнялось с ним, Хозе вскочил и, схватившись левой рукой за один из рогов, с быстротою молнии вонзил правою рукою свой нож по самую рукоять в его грудь.

Животное грохнулось на колени, но потом опять вскочило и потащило за собой испанца.

Розбуа и Гайферос, поспешившие на помощь к товарищу, могли в течение нескольких минут видеть, как Хозе, обхватив свою добычу, то поднимал руку, чтобы нанести новый удар, то наклонялся, стараясь уберечься от удара рогов. Голод совершенно превратил этого человека в хищного зверя. Хозе уже вовсе не обращал внимания на то, куда тащил его буйвол, он только продолжал пить теплую кровь, возвращавшую ему жизнь. Он ревел, наносил новые удары и не выпускал из рук своей жертвы.

— Проклятие! — кричал канадец, запыхавшись и изнемогая от мучений голода, который так долго преодолевала его несокрушимая сила. — Доконай же его окончательно, Хозе! Неужели ты хочешь, чтобы он бросился в реку и ушел от нас?

Между тем испанец все еще продолжал реветь и наносить удары, несмотря на то что буйвол бежал прямо к реке, стараясь освободиться от неприятеля, вцепившегося в его бока, как клещ. В ту минуту, когда Розбуа испустил крик ярости, раненое животное собрало последние силы и, подобно оленю, попавшему в западню, отчаянным прыжком ринулось в воду. Бизон пал и растянулся бездыханным. Хозе успел уже оправиться и вскочить на ноги, когда канадец и Гайферос подбежали к нему.

— Неуклюжий мясник! — кричал канадец, обращаясь к Хозе, — разве видано, чтобы так убивали и обдирали благородное животное!

— Ба! — воскликнул Хозе. — Без меня вам не видать бы этого благородного животного, а теперь бизон ваш, разводите костер.

Хозе с дикой радостью прыгал вокруг бизона, валявшегося на берегу реки. Соединенными усилиями три охотника едва вытащили на берег чудовищную тушу.

— Здесь будет съестного на целую роту, — повторял Хозе, — мы дадим пир на весь мир, а потом будет отдых под тенью этих прекрасных деревьев, — говорил он, указывая на чащу деревьев, возвышавшихся на противоположном берегу.

— Закуси на ходу, как солдат в походе, часок сосни, а потом опять в погоню за индейцами! — отвечал канадец.

— Не сердись, Розбуа, только я уже чересчур долго страдал от голода.

Вдруг послышалось жалобное завывание.

— Посмотри-ка, — произнес Хозе, указывая на противоположный берег острова, где появились два волка, с жадностью глядевшие на охотников и издававшие вой, — вон там еще два голодных бедняка, которым тоже хочется иметь долю в этом буйволе, и они, ей-Богу, должны получить ее от нас.

С этими словами Хозе схватил одну из передних ног буйвола и, сильно размахнувшись над головой, кинул на берег.

Для большей безопасности охотники решили перейти реку вброд и перебраться на островок, где они рассчитывали под защитой деревьев развести огонь и приступить к обеду. Не успели еще охотники перебраться через реку, как волки перестали рыть землю, а один из них с воем бросился прочь, поспешно унося с собой кусок, брошенный испанцем. Другой волк тоже последовал его примеру. Выйдя на берег островка, охотники тотчас заметили в середине маленькой просеки яму в несколько дюймов глубины, вырытую волками.

— Без сомнения, там погребен какой-то труп, — объявил Хозе, который обыкновенно не так легко отказывался от своего мнения, — а между тем, этот дерн, покрывающий здесь землю, по-видимому, говорит о том, что труп был зарыт недавно.

Между тем одна вещь поразила испанца, пока он рассматривал яму, а именно то, что в пространстве, которое обнажено было когтями волков от дерна, было одно местечко, казавшееся выкопанным садовым орудием. Но в это время раздался голос канадца, приглашавшего его пособить ему, и это отвлекло его от исследований. Хозе решил вернуться к этому месту позже.

Хотя в ту роковую ночь, когда был пленен Фабиан, дождь подмочил порох охотников, однако он все еще был достаточно сух для того, чтобы добыть огонь, необходимый для костра. В хворосте не было недостатка на острове, и вскоре голодные охотники услаждались сочной бизониной, изжарившейся на угольях.

Розбуа и Гайферос улеглись спать, между тем как Хозе опять направился к тому месту, которое вызвало его интерес. Он стал тщательно осматривать его и скоро убедился, что когти зверей не могли оставить подобных следов на глинистой почве.

После продолжительного осмотра Хозе заметил, наконец, некоторые неровности, будто надрезанные ножом. Испанец тотчас выхватил и свой нож. Опустив лезвие ножа в надрез, которого он не сумел себе объяснить, Хозе начал нажимать вниз. Вскоре нож скользнул с легкостью по надрезу, так что Хозе мог описать большой круг. Охотник чувствовал, как сердце у него забилось сильнее; у него тотчас возникло подозрение, что это место могло служить потаенным складом для хранения мехов, снарядов и оружия, что так часто встречается в тех пустынях. Мы уже знаем, что эти предположения вовсе не были безосновательны. С помощью ногтей и ножа Хозе принялся с судорожной поспешностью разрывать землю. Его мучило любопытство узнать поскорее, что там хранилось: товары ли, которые не могли послужить ему в пользу, или оружие, необходимое, как жизнь.

Волнуемый подобными чувствами, он остановился на минуту, но потом опять принялся за свою работу с усиленным рвением. Вскоре под рыхлой землей он почувствовал мягкую кожу, в которую были завернуты скрывающиеся там предметы. Он быстро сбросил эту кожу, и глазам его представилось огнестрельное оружие разных калибров, пороховницы, прикрепленные к ружьям, и все необходимые принадлежности.

В первый раз после долгого времени опустился Хозе на колени, произнося пламенную молитву, и, точно помешанный, бросился к своим товарищам.

— В чем дело, Хозе?! — воскликнул с удивлением Розбуа, пробужденный шумом шагов своего приятеля.

— Поди сюда, Розбуа, — отвечал Хозе, — пойдемте и вы, Гайферос, — продолжал он, толкая ногой спящего гамбузино.

Хозе бросился к открытому им складу.

— Оружие! Оружие! — кричал он. — Глядите, глядите!

При этих словах Хозе опустил в вырытое им отверстие руку и вытащил оттуда ружье.

— Возблагодарим Всевышнего! — воскликнул старик, придя в себя. — Он посылает нам силу, которую отнял было из наших рук.

Каждый из трех охотников выбрал себе по ружью, какое ему понравилось. Кроме того, Розбуа взял еще четвертое ружье для Фабиана, так как эта неожиданная находка укрепила в его сердце надежду спасти Фабиана.

— Все прочее надо положить обратно в яму, — заметил канадец, — не надо лишать владельца этих товаров и оружия, это было бы неблагодарностью к всеблагому провидению. — Теперь в путь! — продолжал канадец. — Теперь нам надо идти день и ночь!

— Да, теперь мы снова воины, преследующие разбойников во всеоружии.

Хозе не докончил фразы. Розбуа и Гайферос одновременно заметили причину его внезапного молчания. На противоположном берегу показался индейский воин, тщательно татуированный для битвы. Индеец этот, казалось, был занят внимательным рассматриванием убитого бизона, и хотя он не мог не заметить трех белых, находившихся на острове, однако он делал вид, будто вовсе не замечает их.

— Га! — воскликнул Хозе. — Надо попробовать на нем доброту нового ружья.

— Ради Бога не делай этого, Хозе! Как бы ни храбр этот индеец, однако его спокойствие и самоуверенность доказывают, что он не один, потому что он хоть и видит нас, но намеренно не удостаивает нас своим вниманием.

В самом деле, индеец продолжал свои исследования с таким хладнокровием, которое свидетельствовало о несокрушимом характере. Ружье, висевшее у него за спиною на перевязи, казалось, служило скорее украшением, нежели оружием для нападения.

— Да это команч, — продолжал Розбуа, — это видно по головному убору и украшениям на его буйволовом плаще. Команч — самый непримиримый враг апахов, и этот молодец занят преследованием. Я позову его, а то нам слишком дорога каждая минута, чтобы расточать время на разные хитрости. Надо идти к цели прямо и твердо!

Канадец поспешил привести в исполнение свое намерение. Он твердыми шагами направился к берегу, держась в готовности, если бы случай послал врага, или заключить с индейцем союз, если бы нашел в воине Друга.

— Да позови же его по-испански, Розбуа! — сказал Хозе. — Этак мы скорее узнаем, как нам с ним держаться.

Канадец приподнял ружье прикладом вверх, между тем как индеец все еще продолжал рассматривать остов буйвола и следы ног возле него.

— Трое воинов умирали от голода, когда Великий дух послал им раненого бизона, — крикнул Розбуа. — Мой сын хочет исследовать, тот ли это буйвол, в которого он попал своим копьем. Не хочет ли он взять часть, которую мы отложили для него? Таким образом он докажет трем белым охотникам, что он их друг.

Индеец поднял голову вверх.

— Команч, — ответил он, — может быть другом не всякого белого, которого он встретит. Прежде чем сесть у очага, он должен знать, откуда они пришли, куда идут и как их звать.

— Карамба, — произнес вполголоса Хозе, — молодец горд, точно какой-нибудь начальник племени.

— Мой сын говорит с самоуверенностью предводителя, — возразил Розбуа индейцу, повторяя вежливо слова испанца. — Без сомнения, он обладает мужеством предводителя; но он еще слишком молод, чтобы вести воинов в поход. Впрочем, я ему отвечу так же, как ответил бы предводителю племени. Мы прошли всю страну апахов и теперь идем по следам разбойников, по направлению к Вилам Красной реки. Этот вот — Хозе, тот — золотоискатель, которому индейцы содрали кожу с черепа, а я — лесной житель из Нижней Канады.

Индеец внимательно выслушал объяснения канадского охотника.

— Отец мой, — ответил он, — обладает мудростью предводителя, но не в его власти сделать глаза воина из племени команчей слепыми, а уши глухими. В числе трех воинов с белой кожей находятся двое, коих имена сохранила моя память, но имена эти не те, которые я сейчас слышал.

— Ба, ба! — воскликнул живо Розбуа. — Это значит вежливым образом сказать, что я лжец, но язык мой ни из страха, ни из дружбы еще ни разу до сих пор не произносил неправды.

И канадец с некоторою раздражительностью продолжал:

— Кто Розбуа называет лжецом, тот его враг. Поэтому назад, команч, и не показывайся мне более на глаза! Эта пустыня впредь будет слишком тесна для нас обоих.

Произнося эти слова, охотник стал взводить курок своего ружья, однако индеец не тронулся с места и только сделал знак рукою.

— Палящий Луч, — воскликнул он, ударяя себя с гордостью в грудь, — искал у Красной реки Орла снежных гор и Насмешника. Он полагал, что они станут отыскивать сына, которого у них увели собаки-апахи.

— Орла! Насмешника! — крикнул Розбуа с удивлением. — Да, это правда, я совсем забыл… Однако скажи мне, любезный, скажи мне, — говорил с живостью старый охотник, — не видел ли ты моего Фабиана, моего сына, которого я отыскиваю?

И быстрым движением откинув в сторону свое ружье, канадец бросился в воду, чтобы перейти реку вброд.

— Да, да! Орел и Насмешник — это мы оба; это действительно те самые прозвания, которые нам даны апахами, но я вовсе их забыл, — продолжал говорить старик, шагая с такой быстротой, что брызги летели во все стороны. — Подожди, Палящий Луч, подожди, — я стану для тебя тем же, чем железо для стрелы, клинок для рукояти… другом… на жизнь и смерть…

Между тем молодой индеец улыбался, поджидая канадца, который вскоре поднялся на берег.

Выйдя на берег, старик протянул индейскому воину могучую и честную руку, в которой рука индейца исчезла точно в пустом дупле дерева.

— Разве ты, — воскликнул Розбуа, — враг Красной Руки, Метиса и всех тех?.. Но кто сообщил наши имена предводителю, друзья которого прозвали его Палящим Лучом, ибо сын мой кажется страшным, как огненные языки, исходящие из облаков.

— От президио Тубак до Бизонового озера, в водах которого отражается образ Морского Цветка, — отвечал индеец, намекая на донну Розариту, — а от Бизонового озера до Туманных гор и от Туманных гор до потаенного места, устроенного ими здесь, Палящий Луч преследует тех, кто лишил его чести.

— А, так это те дьяволы… Впрочем, продолжай, Палящий Луч, продолжай дальше!

— Разбойники, — продолжал индеец, — не имели от него никаких тайн, и по их рассказам команч узнал обоих белых воинов, находившихся на Буйволовом острове. Так ли храбры два белых воина, как рассказывают? — спросил индеец, вперив свой взор в горизонт.

— Для чего этот вопрос? — сказал Розбуа со спокойной улыбкой.

— Я спрашиваю потому, — отвечал спокойно индеец, — что отсюда я вижу на востоке дым огней Черной Птицы и его тридцати воинов, на западе дым огней двух степных разбойников, а на севере дым огней десяти апахов. Команч и три бледнолицых находятся в середине между трех неприятельских глаз.

— Ей-Богу. Это совершенная правда: индейцы видят решительно лучше, нежели мы, — воскликнул канадец, бросая взгляд на команча и заметив в отдалении легкое облако дыма, свидетельствовавшее о близости индейского лагеря.

Глава XLIII

Молодой команч понял значение взгляда канадца.

— Опасность еще далека, — сказал он, указывая на восток, где прозрачными столбами поднимался дым над лагерем индейцев. — Команч последует за своими друзьями на Буйволовый остров, где они разведут костер и выкурят трубки, чтобы решить, как им поступить ловчее!

Розбуа спустился с индейцем в реку, чтобы прежним путем вброд возвратиться на остров к Хозе и Гайферосу, которые с нетерпением ожидали окончания этих переговоров и не могли слышать ни одного слова.

Индеец с важностью дотронулся до рук белых, и все четверо направились к огню, где три путника готовили закуску.

Молодой индеец закусил куском буйволового мяса, объяснив что животное было ранено воином из шайки Метиса. Розбуа рассказал обоим своим товарищам о том, что недавно узнал сам.

— Дело весьма трудное и запутанное, — сказал канадец. — Преследовать врага, когда тебя самого преследуют, весьма трудная задача.

— Однако нам легче теперь, когда мы вооружены, — заметил испанец, — достигнуть своей цели, нежели тогда, когда мы, окруженные апахами, гнались за доном Антонио Медиана.

Канадский охотник, подобно испанцу, обладал той несокрушимой самоуверенностью, которая дает возможность людям порой совершать чудеса. Три охотника решили, что предстоящие им трудности не превосходят их сил.

— Как бы там ни было, — воскликнул мстительный Хозе, — а я намерен все же вышвырнуть вон из тайника все добро проклятого разбойника Метиса, которое мы с таким усилием закопали опять. Пойдемте-ка, Гайферос! Пока Розбуа будет совещаться с этим воином, мы успеем побросать в воду добычу этой ехидны, а для себя оставим только оружие.

И взбешенный испанец бросился вновь разрывать открытое им хранилище Метиса. За ним последовал гамбузино.

Между тем канадец, увидев, что команч закусил и утолил жажду, обратился к нему с вопросом, который его интересовал:

— Может ли сын мой объяснить мне, что он делает один в таком отдалении от своего племени, в пределах, где охотятся апахи?

На это команч рассказал старику о событиях, которые уже известны нашим читателям; появление обоих странных разбойников поблизости Бизонового озера и свои собственные, полные разных приключений странствования к Буйволовому острову, куда он следовал по пятам разбойников.

В эту минуту Гайферос и Хозе вернулись назад, бросив в реку все за исключением нескольких ружей, которые они притащили с собой.

— Хорошо, — сказал команч, — эти ружья могут служить тем воинам моего племени, у которых теперь все оружие состоит из луков и стрел. Таким образом они тоже получат возможность убивать громом белых людей.

После этого Палящий Луч принялся за рассказ, который трое охотников слушали затаив дыхание. Команч покинул Буйволовый остров в надежде возвратиться туда и напасть на обоих степных разбойников при их вторичном посещении, так как они, по его мнению, непременно должны были вернуться к тому месту, где, по выражению индейца, была погребена душа разбойника. Однако пока он возвращался к своему отдаленному стану, Метис и его отец, обманув его предположения, быстро покинули стоянку.

Возвратившись во главе десяти воинов назад к берегам Красной реки, молодой команч расставил своих разведчиков по разным местам. Караульные вскоре возвестили, что разбойники уже покинули Буйволовый остров, где он надеялся их захватить, и, бросив лодку, в которой прежде плыли вверх по реке, продолжают свой путь к Бизоновому озеру сухим путем. Таким образом, Палящий Луч и его десять воинов, которым предстояло преодолеть в своей лодке довольно быстрое течение, не могли поспеть вовремя и окружить обоих разбойников.

То было счастьем для молодого предводителя, так как шайка бандитов дорогой подобрала несколько индейских бродяг с ружьями. Эти подробности, сообщенные команчу одним из его караульных, были дополнены и некоторыми другими, о которых он узнал от одного из своих воинов. Последний прокрался было слишком близко к лагерю Метиса, но был пойман. Он оставался у Метиса полдня, и в ту минуту, когда он воображал, что настал его последний час, Метис отпустил его со словами мира и дружбы к юному начальнику, приказав сказать, что Палящий Луч будет принят в стране Метиса добром. Уверениям этим команч, конечно, не поверил. Через этого отпущенного пленного Палящий Луч узнал имена обоих белых охотников и описания их личности, потому и догадался, что это они, когда увидел их нынче на островке.

— Палящий Луч, — прибавил индеец в заключение своего рассказа, — хочет добыть кровь обоих своих врагов, чтобы смыть пятно со своей чести. Я хочу добыть кожу с их черепов, чтобы украсить ей свою хижину. Кроме того, я смертельный враг апахов, хотя прежде они были моими братьями.

— Мы будем помогать вам, — сказал Хозе, заметив в сверкавших глазах команча выражение непримиримой ненависти к племени апахов, — но мой брат, — прибавил он вопросительно, — кажется, не природный команч?

— Палящий Луч, — возразил индеец, — теперь уже не помнит, что он когда-то был природным апахом. С тех пор как Черная Птица оскорбил его и смертельно опозорил.

— Далеко отсюда ваши воины? — спросил Розбуа.

— Один из них стережет мою лодку близ вершины Буйволового острова, а прочие рассыпались по левому берегу Красной реки, между тем как на противоположном берегу реки находятся Красная Рука и Метис. На расстоянии двух ружейных выстрелов от того пути, по которому вы шли, можно заметить их следы.

Хозе и Гайферос навьючили на себя съестные припасы, и все трое последовали за молодым команчем, который повел их к вершине острова, где был спрятан воин, оставленный для охраны лодки.

Эта лодка принадлежала к разряду тех судов, которые в этой части Америки в широком употреблении у индейцев. Лодка состояла из легкого дубового каркаса, обтянутого двумя плотно сшитыми шкурами буйвола, довольно грубо обработанными; а для того чтобы лодка не пропускала воду, швы кожи обмазаны были твердеющим составом из сала и золы. Эта посудина имела всего около десяти футов в длину и полфута в ширину. Передние и задние части были заострены, между тем как середина имела закругленную форму.

В подобную лодку уселись наши путники. Команч оттолкнулся веслом от берега, и вскоре легкое судно быстро понеслось по течению. Гребцы старались как можно ближе держаться к левому берегу, где они под защитой деревьев, простиравших тень над рекой, надеялись остаться незамеченными.

— Как далеко, по вашему мнению, находимся мы от Красных Вил? — спросил погодя канадец, которому казалось, что они подвигаются слишком медленно, несмотря на то, что лодка неслась с необыкновенной быстротой.

— Если мы не остановимся на ночь, то завтра к вечеру, когда солнце на горизонте будет стоять на том же месте, где теперь мы достигнем цели нашего плавания, — ответил команч.

Путникам предстояло в самом благоприятном случае плыть день и ночь.

Пока Розбуа вместе со своими товарищами внимательно оглядывал берега реки, на которых подозревалось присутствие Метиса и его шайки, он еще раз тщательно припомнил все подробности, сообщенные ему команчем, чтобы надлежащим образом взвесить возможность догнать Метиса.

В этом рассказе кое-что представлялось старику не совсем ясным, и судьба, ожидавшая Фабиана, была для него предметом мучительного беспокойства.

— Кто из ваших воинов был в лагере Красной Руки? — спросил канадец.

Индеец указал кивком головы на гребшего воина.

— А! — вскрикнул старик. — Отчего же не сказал мне этого прежде, Палящий Луи? — И, обращаясь к гребцу, добавил: — Вы видели юного воина из полуденных стран, как они зовут моего бедного Фабиана? Не видели ли вы его? Не говорили ли вы с ним? Что делал он? Был ли он спокоен? Говорите, команч, рассказывайте подробности; уши отца готовы выслушать все о его любезном сыне!

Несмотря на поток вопросов, дикий воин не отвечал ничего, ибо не понимал ни слова по-испански, между тем как Розбуа был вовсе незнаком с языком команчей.

Поэтому Палящий Луч решился перевести команчу на его диалект вопрос канадца, а затем передал и ответ последнего.

— Юный Воин полуденных стран, — произнес он, — был спокоен и грустен, как вечерние сумерки в горах, когда ночная птица начинает петь.

— Слышишь ли ты, Хозе?! — воскликнул канадец, на глазах которого выступили слезы.

— Его лицо, — продолжал Палящий Луч, буквально передавая слова своего воина, — было бледно, как лунный отблеск на воде, но его глаза сверкали блеском светящегося жука в тенистой траве лугов.

— Да, да, — заметил канадец, — если хочешь знать, храбр ли человек, то смотри не на его щеки, а на его глаза.

— Однако, — продолжал переводчик, — что означает бледность щек Юного Воина полуденных стран и огонь его глаз? Это означает, что его плоть страдала от голода, но терзания его чрева не потревожили его духа! Дух воина никогда не ослабевает от страданий тела.

Старый охотник жил слишком долго среди индейцев, чтобы не ставить выше всего непоколебимость мужества. Радость заблистала в его глазах, когда он услышал, как индеец воспевал хвалу его Фабиану.

— Юный Воин полуденных стран, — начал снова индеец, приписывая Фабиану придуманное им выражение, — не старался распознать на небе полет орлов, своих друзей; он погрузился в самого себя, и предсмертный крик неприятелей, которых он перебил, приятно звучал в его ушах. Он ожидает смерть с улыбкой.

— Будьте покойны, молодой воин не сказал, о чем он думал. Он хорошо знает, что старый Розбуа… Но, — заговорил опять канадец голосом, которому тщетно силился придать твердость, — слышал ли команч, в какое время назначено подвергнуть казни юного воина полудня?

— В тот час, когда великий начальник Черная Птица соединится близ Вил Красной реки и Метисом.

— Вы оба уже устали, дайте теперь нам с Хозе грести, — сказал канадец, — орел напал теперь на след коршунов.

Благодаря усилиям двух свежих гребцов, лодка заскользила быстрее по поверхности воды.

Наконец-то у канадца скатилась с плеч огромная тяжесть: он знал, что Фабиан еще жив и казнь отсрочена до той минуты, когда Черная Птица соединится с Метисом, отряд которого находился позади и должен прибыть позже к Красной реке.

Впрочем, могло случиться, что Метис переменит место пребывания, что помешает канадцу выждать удобный случай, чтобы напасть на него в надежде на успех.

— Далеко отстоят Вилы Красной реки от того места, которое вы называете Буйволовым островом? — спросил канадец.

— Около получаса пути, — ответил Палящий Луч.

— А что намеревается Метис предпринять у Бизонового озера, где вы видели его следы?

— Он замышляет похитить Морской Цветок, который обитает в хижине небесно-лазоревого цвета, — произнес индеец, сверкая глазами.

— Я не понимаю вас, Палящий Луч.

— Морской Цветок, — пояснил команч, стараясь скрыть от окружающих блеск своих зрачков, — дочь белых; она бела и прекрасна, как цветок магнолии, который утром раскрывается только вполовину, а вполне виден бывает лишь днем. Она прелестнее, нежели вечерняя звезда, которая… в глазах воина прекраснее всех индейских девиц.

— Что делает теперь эта девушка вдали от своих жилищ? — расспрашивал канадский охотник.

— Морской Цветок находится в сопровождении своего отца и тридцати двух загонщиков лошадей.

— Тридцать два загонщика лошадей! Га! — радостно воскликнул Розбуа. — Об этом упоминал нам Педро Диац.

— Мы, без сомнения, найдем его там опять.

— В таком случае будет хорошая схватка: шестьдесят индейцев с одной стороны, а против них сорок индейцев и белых! — продолжал охотник, лицо которого оживились. — У Красных Вил прольется много крови. В свалке мы постараемся освободить Фабиана, а потом захватим обоих степных разбойников.

— Мы пригвоздим их на кресте, Розбуа, — воскликнул Хозе, в котором кипела ненависть к Красной Руке и Метису. — Эти лютые тигры не заслуживают лучшей участи.

Канадец с еще большим жаром налег на весла.

Цвет воды в реке стал темнеть, между тем как берега сужались, образуя в ста шагах за горами узкий канал, над которым сплетались кроны густых деревьев. Последний пурпуровый луч заходящего солнца отражался на поверхности реки.

Перед тем как повернуть в узкий канал, Палящий Луч подал знак сидевшему возле него воину, и оба опять взялись за весла, а охотники взяли на изготовку свои ружья. Через минуту лодка проскользнула под сводом деревьев. Последний луч солнца, казалось, потух в реке, и с кормы лодки трудно было разглядеть, что делалось около ее носа.

— Если бы темнота не обманывала иногда зрения самым странным образом, — заметил Розбуа, — то я готов был бы поклясться, что там внизу вижу человека, сидящего на ветке клена, повисшей над водой.

С этими словами старик приложился к ружью, но команч удержал его руку.

— Орел и Насмешник не все поведали друг другу, — произнес он, — воины из племени команчей расставлены здесь далеко по берегу реки, чтобы охранить этот путь.

При этих словах Палящий Луч дал знак индейцу, чтобы он на минуту перестал грести и осторожно направил лодку к тому дереву, на которое указывал канадский охотник.

Не успели еще Хозе и Розбуа разобрать, в чем дело, как с дерева ловко соскользнул индеец. Утлая ладья качнулась, и краснокожий занял место в лодке подле своего предводителя. Пришелец начал вкратце излагать свой отчет, содержание которого белые охотники не понимали. Лодка продолжала скользить в темноте.

Спустя час новый индеец вскочил в лодку. Последний обратился к Палящему Лучу с несколькими словами на наречии команчей. На этот раз оба индейца, вместо того чтобы продолжать грести, вынули свои весла из воды и пустили лодку по течению. Послышалось отдаленное журчание, отголосок которого явственно отражали своды, нависшие над рекой. Вскоре шум усилился; казалось, поток воды лился через какую-то отмель, но темнота мешала видеть, что происходило за лодкой. Утлый челн стал медленно вращаться; несмотря на то, индейцы, сидевшие у весел, не прилагали ни малейшего старания управлять лодкой, и она плыла вперед почти поперек течения. Наконец лодку опять подхватило усилившимся течением, скорость плавания увеличилась до того, что лодка неслась по воде, точно стрела. В этом месте реки находился порог, через который команчи пустили лодку на авось, не имея возможности управлять ей в темноте. Вода кипела и пенилась под хрупким судном, которое, казалось, летело по облаку пены.

Вдруг лодка получила страшный удар, но потом разом остановилась. Переправа через опасную быстрину совершилась благополучно, Палящий Луч со своим товарищем опять взялись за весла.

Миновав пороги, путники скоро увидели конец узкого прохода. Выйдя на открытое место, они решились пристать к берегу и немного подправить судно, в котором оказалась течь.

Перед путниками расстилалась голая равнина с несколькими хлопковыми деревьями.

— Орел и Насмешник на берегу могут отдохнуть, а я с моими тремя воинами разведу огонь, чтобы починить нашу лодку, которая немного течет, — объявил Палящий Луч.

— С вашего дозволения, почтенный друг, — возразил Хозе, — прежде надо покушать, а потом уж спать, если хватит времени.

Команчи развели огонь и уселись вокруг вместе с тремя охотниками. Остатки убитого накануне бизона зажарили на углях.

— Не слышите ли вы подозрительного шума? — спросил Хозе индейца.

— Палящий Луч прислушивается к вою волков, предвещающих будущее, — был ответ.

— У вас, почтеннейший мой, превосходный слух, и вы можете им похвастать. Что же предвещает завывание двух ничтожных волчат, которых мучает голод?

— Когда индейцы отправляются на охоту, — отвечал команч, — степные волки следуют за ними в молчании и предчувствии, что получат свою долю добычи; переярки же подают голос, словно требуя и себе долю. Я слышал голос волков на севере; отряд Черной Птицы находится на востоке. Поэтому на севере должна быть другая партия, которую наши вестники не видали. Буйволы бегут от нее: мой отец может их слышать.

И в самом деле, в отдалении слышен был неопределенный, глухой шум.

Взяв в руки горящую еще головню, команч стал осматривать поверхность земли вблизи от того места, где был разведен костер. Широкая полоса саванны, утоптанная, точно дорога для бега, шла от равнины к реке.

— Мы находимся возле тропы буйволов; это опасное место, от которого надо скорее удалиться, и едва ли у нас на это останется время. Скоро здесь промчится стадо.

Палящий Луч сказал несколько слов своим подчиненным, которые тотчас разбросали костер и поспешно затушили огонь, кроме одной головни, оставшейся в руках предводителя. Затем с помощью охотников индейцы подняли лодку и понесли вслед за юным своим предводителем, который на этот раз выбрал для остановки вершину одного из тех низеньких холмов, которыми пестрела саванна. Снова был разведен костер, и три красных воина принялись опять конопатить лодку. Едва приступили они к работе, как на противоположном берегу против того места, которое они покинули, показалось стадо быстро мчащихся буйволов. От неудержимого напора обитателей степей с треском рухнули хлопковые деревья. Оглушающий рев смешался с шумным храпом дикого стада, ринувшегося в реку на переправу.

Глава XLIV

— Итак, мой сын верит снам и предвещаниям? — спросил Розбуа, когда вдали затих грохот копыт бизоньего стада.

— Голос предвещающего волка никогда не обманывает, — ответил Палящий Луч тоном, в котором заключалось столько уверенности, что канадец не мог удержаться от улыбки. — Сновидения, посылаемые Великим духом спящему воину, тоже никогда его не обманывают. Не думал ли Орел снежных гор, что буйволы лишают себя сна в этот час ночи для того, чтобы совершить переход, пользуясь ночной прохладой?

— Это не совсем верно: Господь посылает ночью сон им и людям. Буйволы не волки и не тигры, рыскающие в темноте, а день проводящие во сне. Я полагаю, индейцы согнали стадо, которое только что пробежало мимо нас.

— Сновидения служат для моего духа тем же, чем является вой предвещающего волка для моего слуха, а бегство буйволов в ночную пору для моих глаз, — это знак, что опасность окружает нас.

— Если ваше мнение верно, — отвечал Розбуа, — то для нас благоразумнее тотчас пуститься в путь.

— Лодка уже готова, но надо прежде принять некоторые меры предосторожности. Мы разведем за этими холмами шесть костров на некотором расстоянии один от другого. С того места, где расположился Черная Птица, апахи увидят наши огни, но не будут в состоянии различить, стерегут ли их воины. И пока апахи будут терять время, приискивая средство, чтобы приблизиться К ним незаметно, Палящий Луч, Орел и Насмешник успеют опередить врагов.

Розбуа и испанец не могли не согласиться, что совет был весьма благоразумен.

Путники тотчас стали разводить костры, скрывая их за зарослями кустарника и небольшими возвышениями, так, чтобы вместо самих огней можно было видеть только их отблеск. Лодка была вновь спущена в реку, и путники опять взялись за весла.

Вполне полагаясь на четверых индейцев, которые попеременно гребли и отдыхали, трое белых охотников решили немного соснуть.

Юный команч не переставал оглядывать пытливым взглядом саванну, по которой они проезжали. Палящий Луч пренебрегал сном и оставался неподвижен. Лицо его было исполнено мужества. Несмотря на его кажущуюся апатию, ни малейший шум вблизи или отдалении не ускользал от его внимания. Вскоре легкий всплеск посреди реки возбудил его подозрение. Палящий Луч тотчас дал знак обоим индейцам перестать грести и слегка коснулся плеча спящего канадца, который, почувствовав его руку, открыл глаза и посмотрел вокруг. Увидев, что индейцы сидят неподвижно с веслами в руках, старик догадался, что какая-то опасность вызвала их тревогу. Река в этом месте сужалась высокими берегами.

— Не надо ли разбудить Хозе? — спросил охотник.

— Пусть спит, — ответил команч, — разбудим, когда понадобится. Я слышал, что пуля Орла снежных гор никогда не облетает цели.

— Да, любезнейший, это так. У меня было старое доброе ружье, которое по моей вине я позволил раздробить в щепу, а с этим ружьем я не могу твердо поручиться за первый выстрел. Для чего разбудили вы меня?

Сопение медведя, похожее на пыхтение огромного кузнечного меха, служило ему ответом.

— Ну, теперь я понимаю, — заметил канадец. — Впрочем, что ж тут опасного? Надо поскорее миновать это место, и если вы еще не устали грести, дайте мне немного соснуть.

— Если он захочет помешать нам, то нельзя будет миновать это место. За этим изгибом река очень узка, и зверь занимает островок, лежащий посреди самой реки. Что Палящий Луч раз видел, того он не забывает. Ему знаком малейший изгиб реки.

Между тем лодка продолжала продвигаться вперед, беспрестанно описывая круги. Но так как прежде, чем проплыть опасным проходом, на который указывал молодой индеец, надлежало хорошенько обдумать план действия, то Розбуа схватил весла и повернул лодку назад вверх по течению.

— Нам ни в коем случае не следует, — заговорил он, останавливая лодку, которую уже успел оттолкнуть на несколько сажен назад, — разряжать наши ружья в пустыне, где недалеко от нас могут скрываться неприятели, если мы не хотим привлечь их выстрелами. Достаточно одного выстрела, чтобы они пустились за нами в погоню. Итак, команч, мое мнение такое — мы без околичностей, отложив всякое самолюбие в сторону, должны тотчас выйти на берег и постараться перетащить лодку на спине, чтобы только не иметь дела с этим чертовым зверем. Дальше можно будет опять сесть в лодку.

— У трех индейцев есть острые топоры и сильные руки, а у белых охотников есть отточенные ножи, которые быстро вонзаются, — ответил Палящий Луч.

— Гордость молодого воина не хочет ничего слышать об отступлении, я это понимаю. Но разве вы предпочитаете, чтобы наша лодка наткнулась на мель, в чем, впрочем, может быть, еще нет очень большой беды? Или вы хотите разбить ее, как какую-нибудь тыквенную бутыль?.. В таком случае это было бы несчастье, которое трудно поправить. Послушайте, Палящий Луч! Пожертвуйте небольшою славою из любви к отцу, ищущему своего сына, минуты которого сочтены. Вас, юношу, просит старик, волосы которого поседели, а сердце полно печали.

— Морской Цветок, — возразил индеец, не будучи в состоянии скрыть волнение, — затрепетал бы и содрогнулся при виде шкуры страшного зверя, он приветствовал бы улыбкою молодого воина, принесшего ему шкуру. И сердце Палящего Луча возрадовалось бы.

Разбудили Хозе и Гайфероса, чтобы объявить им о близости серого мишки, расположившегося настороже возле узкого прохода, через который нельзя было пробраться, не потревожив косолапого, и объяснить им, что путникам надо вместе с лодкой и грузом предпринять обход этого места берегом и избегнуть битвы со зверем.

Известие о том, что медведь заграждает проход, привело Хозе в очень дурное расположение духа.

— Чтоб сатана свернул ему шею! — проронил он, зевая, — Мне так хорошо спалось!

Между тем канадец уже успел подтолкнуть челнок к берегу. Прежде чем всем покинуть лодку, старик решил еще раз окинуть внимательным взглядом расстилавшуюся перед глазами равнину. Розбуа стал медленно взбираться на обрывистый берег, вершина которого была покрыта высокой травой, скрывавшей от глаз даль. Держа карабин в руках, канадец стал осторожно пробираться сквозь траву и на минуту исчез из глаз своих спутников.

— Прочь! Прочь отсюда! — произнес он вполголоса, возвращаясь через минуту к своим товарищам, — Около дюжины конных индейцев рыскают по равнине.

— Волки-вещуны никогда не обманывают меня, — ответил команч. — В каком направлении апахи идут по равнине?

— Справа и слева. Впрочем, они появились с той стороны, где мы оставили разведенные костры. Вперед, Палящий Луч! Теперь уже нечего делать: приходится, не теряя времени, приниматься за топоры и ножи, чтобы одолеть медведя.

— Что бы ни случилось, нам нельзя оставаться здесь ни одной минуты, ибо кто-то из всадников может подъехать к реке.

Ради большей безопасности и чтобы не дать команчу броситься на зверя, канадец убедил Палящего Луча взять одно из весел и в то же время сам вооружился другим веслом. Затем, не помышляя об опасности, которой подвергался сам, старик направил лодку к правому берегу, так что при проходе через узкий канал он ближе всех находился к медведю.

Вскоре челнок, увлекаемый быстрым течением, опять очутился на прежнем месте. На носу лодки стояли трое индейцев с топорами в руках, готовые нанести удар; за ними расположились Хозе и гамбузино, вооруженные ножами. Маленькая лодка скользила по воде, между тем как с середины реки, с островка, раздавалось громкое сопение, точно какое-нибудь водяное чудовище застряло на мели.

— Господи Иисусе! — произнес едва слышно гамбузино, испугавшись при виде неприятеля исполинских размеров.

— Положитесь лучше на ваш нож, нежели на молитвы! — заметил Хозе.

Лодка продолжала медленно подвигаться вперед. При виде сидевших в ней людей медведь испустил свирепый рев. Проведя по земле одной лапой, медведь пустил в реку целую лавину песку и стал медленно подниматься на задние лапы. В эту минуту лодка вошла в узкий проход; гребцы держались наготове.

— Ну, Палящий Луч! Еще несколько добрых ударов веслами! — сказал Розбуа и еще сильнее налег на весло, стараясь провести лодку как можно скорее и дальше от зверя, который медлил нападать. Индеец энергически помогал старику и выхватил свое весло из воды в ту минуту, когда судно с быстротой стрелы пронеслось не более как в сажени от исполинского зверя.

Животное, казалось, было в нерешительности: броситься ли ему на лодку или остаться на месте? Розбуа уже надеялся, что удастся благополучно миновать опасное место, как вдруг один из индейцев, откинув в сторону свой топор, схватил лук и с поспешностью пустил стрелу, вонзившуюся глубоко в брюхо медведя. Розбуа не мог удержаться от гневного восклицания, между тем как раненое животное испустило яростное рычание. Медведь кинулся в воду.

Канадец и команч не потеряли присутствия духа, могучий удар веслами заставил лодку еще быстрее нестись вперед. Медведь попал в водоворот, и его передние лапы ударились по воде.

— Ура! — кричал Хозе, захлебываясь от брызг, которые бросало ему в лицо. — Не унывай, Розбуа! Не унывай, команч! Вы правите лодкой, как настоящие моряки. А вы там держите наготове ваши топоры, если не хотите, чтобы эта тварь столкнула нас в воду.

Три индейца проскользнули между гребцами с передней в заднюю часть лодки в ту минуту, когда разъяренное животное, пыхтя и фыркая, уже было в метре от борта.

— Да бейте же! — ревел Хозе.

Три топора обрушились на голову колосса, точно три молотка на наковальню.

— Еще разок, еще! — кричал, разгорячившись Хозе.

— Потише, ради Бога, тише! — увещевал Розбуа.

— Индейцы не…

Молния внезапно осветила своим широким блеском красную от крови реку и раненого медведя.

Яростный рев животного слился с громом выстрела, поразившего слух индейцев и охотников.

— Демонио! — воскликнул испанец при виде тела, скатившегося с берега и упавшего в воду возле животного. — Что это такое? — воскликнул он.

— Что значит апах, свалившийся в воду? Голодная собака, которая захлебнулась, — отвечал индеец.

Вскоре равнина и высокий берег реки огласились страшным ревом апахов. Команч не замедлил ответить со своей стороны. Образовался страшный концерт, в котором странно звучащие человеческие голоса сливались с ревом медведя.

— Не робеть, Розбуа, не робеть! — крикнул Хозе, стоя на коленях в задней части лодки и вместе с прочими индейцами внимательно наблюдая за всеми движениями животного, которое ежеминутно поднимало одну из своих лап вверх, пытаясь опрокинуть хрупкое судно. — Ей-Богу, мы с великим трудом ушли от него, — сказал он в ту минуту, когда пенящаяся волна вновь ударила его в лицо. — Наляг еще немножко, Палящий Луч, тогда мы будем вне опасности, Розбуа, это ты выстрелил?

— Да, — объявил канадец, — и ружье вовсе не плохо и бьет резко. Выстрели-ка и ты в дьявольского медведя, да только цель в морду.

В самом деле, уже не было никакой надобности остерегаться. Индейцам было открыто присутствие беглецов, и уже давно пора было покончить с преследовавшим лодку медведем, чтобы приготовиться к нападению других врагов со стороны равнины.

— Ну, Гайферос, готовы ли вы? Вы слышали, что сказал Розбуа? Надо целить в морду медведя.

— Да, — отвечал гамбузино.

И оба берега реки в одно время огласились двумя выстрелами, но лодка делала такие сильные прыжки на бурной поверхности реки, что пули не попадали в медведя.

— Проклятое животное! — воскликнул со злостью Хозе. — Гребите сильнее! Чудовище начинает мало-помалу отставать. — Гребцы удвоили усилия. — Не переставайте, не переставайте! — продолжал командовать Хозе. — Нельзя ли на минуту остановиться, я должен хорошо прицелиться в этого бешеного черта и попасть ему прямо в черную морду.

Лодка неслась к берегу, и в ту минуту, когда медведь вылез из воды, юный команч, держа карабин в руке, спрыгнул на берег.

— Прочь от берега, пусть Орел не мешает бесстрашному воину.

Индеец и медведь выскочили на берег в двадцати шагах друг от друга. Медведь бежал скорой рысью.

Ружье команча следовало за движениями медведя едва заметно, и в ту минуту, когда дуло уже почти коснулось головы животного, раздался выстрел и исполин рухнул.

Индеец окинул гордым взглядом своего врага.

— Палящий Луч храбр, как военачальник, — произнес Розбуа, пожимая команчу руку. — Орел и Насмешник могут гордиться своим другом. Сердце его может радоваться, потому что Морской Цветок улыбнется, увидев доказательство его мужества.

Глаза юного индейца засверкали. Испустив порывистое восклицание, индеец опять принялся грести. Скакавшие галопом по равнине апахи, казалось, имели намерение отрезать охотникам дальнейший путь.

Глава XLV

Пункт, к которому направлялись индейцы, чтобы встретить приближающуюся лодку, представлял собой поросший частым ивняком и тополями холм, под защитой которого можно было без труда произвести нападение на сидящих в лодке, поэтому охотникам надо было употребить все усилия, чтобы достигнуть этого места прежде апахов.

Двое команчей сменили своего вождя и канадца, которые присоединились к Гайферосу и Хозе, стоявшим наготове с ружьями в руках.

— Если я тебе скажу, что апахи несутся по равнине на крыльях ветра, чтобы отрезать им путь, то мне кажется, я буду не совсем прав, — сказал Хозе.

— Если я не ошибаюсь, — отвечал канадец, — это те апахи, с которыми мы уже имели случай познакомиться. Взгляни на того серого в яблоках коня, который скачет без всадника. Не сдается ли тебе, что ты видел его вблизи Гилы?

— Воспоминания не из приятных. Они заставляют меня верить в правоту твоих слов, — сказал Гайферос. — Индеец, который накинул на меня тогда лассо и сорвал с седла, сидел на лошади, точь-в-точь похожей на этого серого коня.

— И притом, — заметил Хозе, — судя по гриве бизона, украшающей голову наглеца, можно побожиться, что это тот самый индеец, который стоял часовым на берегу реки, когда наш островок тихонько плыл мимо. Это те же, которые осаждали нас. Они открыли наши следы в том месте, где мы вышли на берег, прежде чем направиться сюда, к Золотоносной долине.

— Возможно, ты прав, — кивнул Розбуа.

Лодка успела благополучно миновать прибрежные заросли и теперь находилась уже недалеко от индейцев. Если бы новые ружья трех белых охотников били достаточно далеко, можно было надеяться свалить с коней некоторых индейских всадников, скакавших по берегу.

Лодка скользила по воде спокойно и прямо, хороший стрелок мог целить сидя на дне, не боясь промахнуться от неожиданных толчков.

Канадец одновременно с испанцем дали залп, и два индейца упали.

— Эти двое не будут отыскивать ничьих следов, — произнес Хозе. — Я убежден, что даже их тени не станут глумиться над нами.

— Может статься, они только ранены, — заметил Гайферос.

— Не думаю, — возразил Розбуа.

— Во всяком случае они не в состоянии нам навредить. И тем не менее, — прибавил он со злостью, — мы все же можем помешать остальным занять рощу прежде нас.

— Довольно! Довольно! — крикнул команч, давая рукой знак, чтобы гребцы остановились.

Всадники апахов уже почти исчезли в чаще, но команч внезапным выстрелом из карабина успел свалить еще одного с лошади.

Не прошло и нескольких минут, как лодку осыпал целый град пуль. К счастью, нападение индейцев не имело губительных последствий, лишь один их гребцов был слегка ранен в руку, но кость была не повреждена.

Едва путники стали осторожно вытаскивать лодку на берег, как внезапный яркий огонь осветил реку и берега. В ту же минуту несколько пуль просвистело в камыше вблизи лодки. То был, без сомнения, сигнал, условленный между стрелявшими апахами и другими отрядами индейцев.

Пук сухой зажженной травы, собранной на равнине, распространял бледный, неверный свет. При красном отражении огня можно было различить гигантскую фигуру канадца и испанского охотника.

Раздался крик: «Орел снежных гор! Насмешник! Окровавленный череп!» Три прозвища, которыми индейцы окрестили канадца, испанца и скальпированного гамбузино, подтвердили, что путники узнаны.

— Для чего высокий охотник с белым лицом называет себя Орлом?! — воскликнул насмешливый голос. — Ведь он не сумел скрыть своих следов от Туманных гор и берегов Гилы до берегов Красной реки.

— Не отвечай им, Хозе! — сказал канадец. — Упражняться можно тогда, когда есть лишнее время. Ну, Палящий Луч, не отыщет ли твоя индейская изобретательность какой-нибудь хитрости, которая поможет нам выбраться отсюда?

— Для чего нам придумывать разные хитрости? — возразил команч. — Не лучше ли и не проще ли поднять лодку и пронести ее на плечах на расстояние всего двух ружейных выстрелов!

Трое команчей, подняв легкую ладью на плечи, направились вдоль левого берега реки к равнине. Вдруг один из них испустил восклицание.

Хотя луна еще не показывалась, однако звезды и яркий блеск Млечного Пути давали столько света, что путники были в состоянии различить друг друга. Вблизи себя они вдруг увидели около двадцати индейцев. Трое или четверо из них были на лошадях, а прочие шли пешком вслед за конными товарищами. Медлить было нельзя.

— Карабин Палящего Луча не так надежен в его руках, как в моих или Хозе, — воскликнул Розбуа. — Пусть юный предводитель и Гайферос помогают нести лодку со скоростью, какую им дозволяют ноги; я же с моим товарищем будем стараться прикрывать всех.

— Хорошо, — ответил команч, — воин всегда может оказать пользу, даже когда он не сражается.

— Если бы мне удалось различить хоть глаз одного из этих бездельников! — заметил Хозе, державшийся между рекой и носильщиками.

— Лучше наблюдай за теми апахами, которые у тебя с левой стороны, — сказал канадец. — А! И эти, наконец, заметили нас. Слышишь, и они подняли рев. Однако, ей-Богу, не советую никому из них приближаться ко мне на ружейный выстрел. Видишь ли, Хозе, что там ни говори, а пехота и в битве с дикарями, так же, как и в войнах образованных народов, всегда предпочтительнее конницы. Прежде нежели один из этих всадников, если он только не хочет выстрелить куда попало, успеет как следует утвердиться на лошади, чтобы прицелиться надлежащим образом, я могу…

При этих словах Розбуа остановился точно вкопанный.

— Да, понимаем, что он хочет сказать, — бормотал Хозе, продолжая шагать рядом с индейцами, тащившими лодку. — Я могу остановиться… успею прицелиться… и …

Выстрел, сделанный из карабина старого охотника, прервал разговор испанца с самим собой.

— И, — продолжал он опять, — индеец свалится с лошади, точно куль с мукой. Вот, Розбуа, посмотрите, разве я был не прав — один краснокожий уже свалился с седла.

— Вы видите, Палящий Луч, что в руках хорошего стрелка даже обыкновенное ружье может бить так же далеко, как всякое другое, несмотря на то что пули моей прежней винтовки малы для теперешней.

Беглецы достигли места, где берег реки становился ровен и плосок. Это было самое опасное место, которое предстояло миновать, и, несмотря на всю бдительность канадца и испанца, они были встречены на своем пути сильным ружейным огнем. Один из команчей, несший каноэ, свалился раненый. Двое его товарищей поспешили ему на помощь. — Отступай к лодке, Розбуа, а я постараюсь подстрелить одного из этих молодцов и тотчас последую за вами, — крикнул Хозе.

Раздался выстрел. Испанец охнул и с проклятиями упал наземь. Крик отчаяния замер на губах старого охотника, но в это самое мгновение, точно из-под земли, сверкнула огненная вспышка. Гром, последовавший за вспышкой, еще не затих, как один индейский всадник покатился с лошади прямо в реку, и в эту минуту из-за травы показалась голова Хозе.

— Поди-ка сюда, Розбуа! — крикнул Хозе. — Постарайся и ты спрятаться в яме, в которую я попал, благодаря благому провидению.

В два прыжка канадец очутился возле Хозе. Вместе со своим товарищем он тотчас скрылся в одном из тех естественных рвов, прикрытых травой, которые часто встречаются в степях.

— Ну, Розбуа, — сказал испанец, — теперь нам можно опять в лодку, она спущена на воду и ожидает нас.

— Потише, потише, Хозе! — воскликнул канадец. — Чем больше мы подстрелим этих бездельников, тем меньше нам останется хлопот. Постараемся прежде подстрелить конных — это будет вернее, — добавил он. — И будем стрелять оба разом, потому что мы, наверное, не успеем зарядить ружей для второго залпа. Ты готов?

— Готов! Цель вправо, а левую сторону предоставь мне.

Две молнии сверкнули из травы, за которыми тотчас последовали два раската выстрелов, почти слившись в один. Два всадника свалились с лошадей. Розбуа и его товарищ едва успели присесть за насыпь возле рытвины. Град пуль и стрелы зажужжали вокруг них.

— Поскорее, — сказал испанец, — теперь пора.

С этими словами он вслед за Розбуа выскочил из ямы.

Несколько мгновений апахи были в нерешительности, но скоро, выхватив нож и томагавки, бросились преследовать охотников.

Гайферос, Палящий Луч и оба команча, которые сидели скорчившись за лодкой, продолжали вести огонь.

Беспрерывный рев команчей, частая стрельба, заставлявшая предполагать более сильно неприятеля, беспокоили апахов, находившихся на равнине.

Эта минута нерешительности в действиях апахов послужила беглецам на пользу. Находясь под защитою ружей Палящего Луча и его подчиненных, они успели перебежать открытое пространство и благополучно достигнуть берега. Через минуту все были в лодке.

— Дай сюда твою руку! — воскликнул Розбуа с живостью, усаживаясь с Хозе на носу лодки, которая быстро скользила по реке. — Проклятье! Какого страха нагнал ты на меня, когда упал. Я считал тебя мертвым. Благодарение Всевышнему, что Он спас тебя.

Впрочем, положение беглецов было не совсем безопасно. Пока челн их плыл меж низких песчаных берегов, где местами виднелись одинокие деревья и рос редкий кустарник, ничто не мешало просматривать глубь равнины, но когда опять пошли крутые берега, поросшие лесом, под тенью которого могли удобно укрыться враги, оба охотника стали подозрительно вглядываться в лесную чащу, обрамлявшую реку.

Хозе не ошибся в своем предположении, утверждая, что находившиеся в засаде за ивовыми деревьями индейцы, к которым присоединилась часть отряда Черной Птицы, были те же самые, которые осаждали их на островке реки Гила.

То был небольшой отряд, который, как помнит читатель, был отправлен из лагеря мексиканских авантюристов для отыскания следов Розбуа и Хозе, избегнувших их мщения.

После тщательных розысков, на которые понадобилось не менее двух суток, Антилопа добрался, начиная от разветвления реки Гилы, до Золотоносной долины, потом к берегу Красной реки и, наконец, к тому месту, где Розбуа, Хозе и Гайферос сели в лодку молодого команча. Следовательно, можно было предполагать, что неудача вряд ли удержит Антилопу от дальнейших попыток разгромить охотников, тем более если ему удастся соединиться с многочисленным отрядом Черной Птицы.

Наконец на горизонте показалась луна. Река все еще была погружена во мрак из-за густых и прибрежных деревьев.

Розбуа и Хозе разговаривали между собой очень тихо, пристально вглядываясь в берега.

— Если бездельники, которым мы сейчас задали кровавый урок, — произнес Хозе, с беспокойством покачивая головою, — понимают дело, они могли бы тут, где проклятая река совершенно запружена деревьями, отомстить нам. По чести из всех рек, на которых мне доводилось бывать, эта может быть сравнена с Арканзасом.

После непродолжительного совещания гребцы направили лодку к берегу. Вырыв кусок дерна, индеец уложил его на переднюю часть лодки и, накидав сверху сучьев красного кедра, зажег эту массу.

Глава XLVI

Ничто не нарушало мрачной тишины ночи, только со дна лодки раздавался стон раненого команча, душа которого готовилась покинуть бренное тело.

Тихим голосом затянул он предсмертную песню под аккомпанемент равномерных ударов весел и испустил дух на руках юного вождя.

Лодка еще несколько минут продолжала свой бег, потом гребцы направили ее к берегу, наполнили плащ умершего тяжелыми камнями и опять отчалили прочь. Труп привязали к плащу и вместе с грузом опустили в глубину.

— Великий дух принял к себе душу героя, — сказал Палящий Луч. — Теперь вперед!

Гребцы поспешно схватились за свои весла, и легкий челн понесся вперед. Продолжая освещать горящим пнем поверхность воды, Розбуа, к своему удивлению, приметил плывущие сучья и стволы. Старик тотчас догадался, что тут должна скрываться какая-нибудь хитрость неприятеля, и немедленно приступил со своими товарищами к приготовлениям для избежания засады.

С этой целью решено было временно бросить лодку и предпринять обход леса, чтобы избегнуть нападения со стороны апахов, которое было неминуемо, продолжи они плавание по Красной реке.

Вытащив кожаный челн на берег, они тщательно спрятали его под ветвями деревьев.

Вскоре путники могли убедиться, сколь необходима была эта предосторожность. Едва прошел час с тех пор, как они ступили в лес, непроницаемые кусты и лианы которого затрудняли им путь, как на них повеяло прохладой, обличавшей близость воды. Вскоре они могли убедиться, что находятся недалеко от того места, где река сжимается крутыми берегами со сводом густых лиан и протекает узким каналом, который, по всей вероятности, был блокирован неприятелем.

Палящий Луч, шедший впереди, приказал спутникам остановиться, а сам взяв двух команчей, удалился.

Вскоре охотники услышали отдаленный грустный крик совы, на который вскоре последовал такой же отклик. Розбуа, которому были хорошо знакомы все выдумки индейцев, заподозрил хитрость, в чем вскоре мог убедиться, услышав неподалеку ружейный выстрел. Охотники тотчас пустились бежать по направлению звука странного выстрела.

Не успели они сделать и нескольких шагов, как послышались новые выстрелы. Не оставалось сомнения — рядом шел жаркий бой.

Розбуа первый прибежал к берегу реки. Кликнув обоих своих товарищей, он бросился туда, где раздавался воинский крик команчей.

В ту самую минуту, как он подал условный знак Гайферосу и Хозе, две сильные руки внезапно схватили его за горло. Рядом вынырнула черная фигура, и перед его глазами зловещим блеском сверкнул нож.

К счастью, Розбуа не потерял присутствия духа, хотя подобная неожиданность и смутила его. Первым его движением было сделать прыжок назад и увлечь за собою индейца, пытавшегося задушить его. Отвести левой рукой дальше от себя ружье, а правой сдавить горло своему противнику было для исполина делом одной минуты. Он перевел дух и позвал на помощь своих товарищей. Второй индеец, поднявшийся с земли, был сшиблен сильным ударом ружейного приклада; кустарник раздвинулся возле канадца, и из-за него показался испанец.

В двух словах Розбуа описал схватку, после чего они обратили в бегство третьего индейца. Охотники пустились было за ним в погоню, но тот кинулся в воду и исчез под ветвями деревьев, плывших по реке.

В это время все громче и громче стали раздаваться воинские клики команчей. Охотники, ответив им, поспешили на помощь.

На противоположных берегах реки толпились воины, грозя томагавками. Команч уже почти готов был первый ринуться в бой, как вдруг услышал голос канадца, Розбуа просил его остановиться, пока успеет зарядить ружье. В это время с противоположного выступа соскочил его противник и с криком «Антилопа может далеко прыгнуть» обхватил руками юного вождя команчей. Канадцу очень хотелось выстрелить, но ему и его спутникам пришлось стать зрителями. Борцы старались сбросить друг друга с кручи. И оба действительно полетели через несколько минут туда, прежде чем кто-то из окружавших успел прицелиться.

Вода еще не перестала пениться после падения двух тел, как вдруг в нескольких местах другие индейцы почти одновременно нырнули в воду. Пораженные охотники замерли. Вскоре они увидели обоих пловцов, вынырнувших из-под деревьев и сцепившихся друг с другом. Но в эту минуту появление нового лица еще более усилило удивление охотников. То был Педро Диац, внезапно выскочивший из засады, в которой он скрывался.

Не решаясь дать волю радости из-за появления этого отважного авантюриста, охотники не переставали следить за происходившей борьбой. Через несколько мгновений они могли увидеть, как еще трое пловцов приблизились к противникам и с остервенением бросились на одного из них с ножами. Последний опустил руки и тотчас пошел ко дну, между тем как другой без признаков жизни был вытащен на берег.

То был молодой команч, который, совершенно обессилев от борьбы, с трудом пришел в себя, противник не успел нанести ему значительных ран. Только теперь представилась возможность приветствовать друг друга и спокойно провести час на берегу.

Апахи, несмотря на неудачу, еще не оставили надежду повторить нападение. Что же касается наших героев, то они, достигнув места, где спрятали лодку, тотчас спустили ее на воду. Двое команчей в качестве дозорных пошли вперед по берегам реки, а прочие, сидя в лодке, быстро скользили по воде.

Палящий Луч рассказал охотникам, как ему удалось обмануть апахов и соединиться со своими воинами.

Команч увидел впереди лодки столб дыма и тотчас подал знак канадцу и его приятелю, чтобы они престали грести.

Прежде чем выйти на берег, сидевшие в лодке могли расслышать, как кто-то громко кричал на берегу.

— Вы, кажется, воображаете, что для вас теперь наступило время отдыха? Разве вы не слышите? Лодка плывет, я ее заметил уже около часа тому назад.

То был англичанин и его телохранитель, спокойно отдыхавшие возле огня, на котором жарилась ляжка дикой козы. В некотором расстоянии от них паслись три лошади, из которых одна с блестящею белою шерстью и спутанными ногами была привязана к дереву, тщетно силясь возвратить себе свободу. Конь этот был тот самый удивительный Скакун степей, сделавшийся-таки добычею англичанина и его телохранителя.

Глава XLVII

Охотники смело подошли к ним и после некоторых объяснений узнали из их рассказов, что накануне в этом месте прошла лодка, в которой сидели десять индейцев и два степных разбойника. Находился ли в ней Фабиан или нет, англичанин не мог подтвердить. Но узнав, в чем дело, он согласился присоединиться к Розбуа и Хозе, чтобы в случае надобности оказать им свою помощь.

Лошади обоих путников были немедленно оседланы и навьючены, а Белый Скакун, которому продели в ноздри веревку, привязан к хвосту лошади Вильсона, после чего все поспешно пустились в дорогу вниз по течению реки: индейцы пешком, оба всадника по берегу, а прочие в лодке.

Возвратимся, однако, к новому герою, судьба которого не должна оставлять равнодушным читателя.

Мы покинули Фабиана де Медиана в ту минуту, когда он, обхватив руками индейца, покатился вместе с ним в пропасть. Нет сомнения, что оба свалились бы в бездну, если бы апахи, осаждавшие трех охотников, не бросились на них и не захватили Фабиана вместе с бездыханным индейцем.

Три павших в предшествовавшей перестрелке индейца были сброшены в водопад, а Фабиан тотчас связан. Но пока краснокожие воины занимались Фабианом, прибежал оставшийся в живых апах из числа четырех, застигнутых врасплох канадцем и испанцем, и известил о смерти троих своих товарищей.

Связанного Фабиана снесли в лодку, которая была привязана в подземном канале, и судно немедленно пустилось в путь. Только спустя некоторое время пленник пришел в сознание и немало удивился, увидев себя связанным в лодке в обществе бандитов. Первый его вопрос был о его спутниках. Не получив на него ответа, он закрыл глаза, чтобы не видеть лиц бандитов, которые вели меж собой оживленный разговор на английском языке, которого он не понимал.

Фабиан лежал распростертый на дне лодки, между тем как дождь омывал его лицо.

Только к утру небо прояснилось и бандиты остановились у берега, где среди густой травы поднималась череда высоких деревьев. Метис отправился на охоту, а его отец развел огонь, стараясь обсушить измокшую одежду. Фабиану не довелось вкусить этого благополучия, он оставался связанным в лодке. Спустя время Метис вернулся с ляжкой застреленного изюбря. Отрезав порядочный кусок, он тотчас принялся жарить его. Только опасение, что пленник может умереть с голоду, побудило степных разбойников дать Фабиану несколько ломтиков жаркого. Достигнув Буйволового острова, они остановились на мгновение, чтобы удостовериться: не трогал ли кто закрытого ими за три дня перед тем оружия. Успокоившись на этот счет, Метис переплыл на противоположный берег и спрятал в камыше свою лодку.

Дальнейший путь бандиты продолжали пешком и дорогой соединились с союзниками апахов, десятью липанезами, на которых натолкнулись случайно. Последним удалось захватить одного из воинов команчей, которого они, однако, скоро отпустили на свободу, желая выказать молодому предводителю свое особое великодушие. Бандиты поручили освобожденному пригласить команча к огню и предложили разделить с ними пищу, но молодой предводитель был осторожен и не поддался на уловку.

К вечеру уселись в лодку липанезов. Она была так объемиста, что могла вместить и вдвое большее число воинов. Фабиан все еще оставался под надзором и был связан, однако судьба его не казалась ему столь безнадежной, как прежде, ибо команч видел обоих бандитов и через него весть могла дойти до Розбуа и Хозе. Действительно, он не обманулся в своей надежде: охотники получили достоверные известия о нем и вместе с тем нашли в предводителе команчей союзника.

Так как пирога липанезов была очень тяжела на ходу, а индейцы хлебнули слишком много огненной воды, судно прибыло к Красным Вилам только на рассвете следующего дня.

Эта долина была условным пунктом, где степные разбойники должны были встретиться с Черной Птицей. Место было столь уединенно, что живые существа редко показывались здесь. С обеих сторон стояли высокие цепи гор, вершины которых были покрыты снегом. Пространство, омываемое четырьмя протоками, было болотисто и покрыто густым кустарником. Только по берегу одного из рукавов реки росла высокая трава вплоть до опушки леса, посреди которого находилось Бизоновое озеро.

Лодка с пленником была отведена к противоположному берегу. Вместе с одним из индейцев Красная Рука остался стеречь Фабиана, а прочие воины соединились с Метисом и тщательно припрятали пирогу в высокой траве. Шельмец имел особый план. Поставив двух индейцев для караула на берегу реки почти напротив места, где под надзором его отца находился Фабиан, он распределил прочих по равнине в известном расстоянии друг от друга и приказал ожидать приближения Черной Птицы. После того Метис отвязал красные ленточки, которыми были украшены его волосы, и, смыв с лица краски, переоделся в платье белого. Затем он повесил через плечо ружье и направился к Бизоновому озеру.

Достигнув опушки леса, он услышал ржание лошадей и чьи-то голоса. На лице Метиса промелькнула улыбка. Закинув ружье за спину, он перестал таиться и пошел вперед твердым шагом к тому месту, откуда был слышен шум.

Не будучи никем замечен, он дошел до просеки, где увидел оседланных лошадей, богатая сбруя которых указывала на скорый отъезд гациендера и его дочери. Палатки донны Розариты и ее отца не были убраны; вьючные мулы и лошади спокойно паслись на лугу, а седла валялись нетронутыми. Из всего этого Метис заключил, что гациендер намеревался предпринять с дочерью небольшую прогулку по окрестности. В самом деле, вскоре молодая девушка появилась вместе с отцом, который был уже совершенно готов к отъезду. При появлении милой девушки глаза Метиса засверкали под густо нависшими бровями, и сатанинская радость изобразилась на его лице. Он тихонько отошел прочь и небрежно растянулся на траве, наблюдая за тем, что происходило вокруг.

Гациендер и его дочь сели на лошадей и в сопровождении старика Энцинаса и трех слуг отправились к реке. Здесь Энцинас расстался с ними, показав брод и тропинку, ведущую к пруду, населенному бобрами, где молодой девушке хотелось посмотреть на замечательные сооружения этих животных. Один из слуг обратил внимание дона Августина на траву, которая волнообразно колыхалась. Но это не показалось подозрительным гациендеру, он отнес сие явление на счет изюбря, которого они могли только что спугнуть. Поезд дона Августина двигался медленно и наконец достиг указанного Энцинасом брода. Увидев широкое русло реки, гациендер решил, что в этом месте должно быть глубоко, и подумал, что Энцинас ошибся в своих предположениях.

— Я вижу там внизу белого человека. Может быть, он подскажет, где брод. Поди, Франциско, позови его.

Служитель повиновался и скоро вернулся с белым человеком, который был не кто иной, как Метис.

— Прошу извинения, сеньор, — сказал шельмец, приближаясь к дону Августину лениво и небрежно. — Одинокий траппер должен знать, к кому он обращается.

Вы изволите осведомляться насчет брода через Красную реку?

— Да, любезный, — ответил гациендер, с подозрительностью оглядывая незнакомца.

— Вам угодно пробраться к бобровому пруду?

— Именно так, — ответил дон Августин, — моя дочь желает посмотреть этих животных.

— Эх! — пробормотал незнакомец. — А я было устроил там западню. Западни для охотника — это богатство, впрочем, я готов провести, только с условием.

Дон Августин продолжал внимательно осматривать траппера, лицо которого показалось ему знакомым.

— Я готов провести вас к бобровому пруду, — сказал Метис, — если вы обещаете не пугать бобров и не стрелять в них. Брод здесь налево.

— Налево? — покачал головой дон Августин. — А нам указали в противоположную сторону!

— Враки, — хмыкнул Метис, — вас обманули.

С этими словами он равнодушно отвернулся и зашагал прочь. Дон Августин окликнул его и нерешительно тронулся за ним. Всадники, следуя его указанию, повернули в ту же сторону. Дорогой у дона Августина возникло неопределенное подозрение: ему казалось, что он где-то видел траппера, но никак не мог припомнить, где это было.

— Ба! — произнес проводник, заметив, что всадники теряют терпение. — Бобры очень изобретательны, я часто имел случай наблюдать их нравы. Шум, производимый ударами их хвостов, напоминает мне звуки ударов холстами прачек на берегах Иллинойса.

— Неужели ваша родина лежит так далеко? — спросила Розарита.

— Да, я из Иллинойса, — ответил незнакомец, продолжая идти вперед. — Вот, вы их теперь слышите? — произнес он через несколько минут. — Слышите вы стук, производимый бобрами?

Путники стали прислушиваться и действительно различили отдаленный шум, похожий на удары скалок по мокрому белью.

— Однако, — сказал незнакомец, прислушиваясь, — если они будут так работать, то вовсе не подумают идти в мою западню. Придется их распугать.

Сказав это, охотник издал резкий крик, заставивший невольно вздрогнуть путников. Можно было подумать, что это крик американского льва. При этих звуках шум вдали замолк. Охотник засмеялся, заметив удивление всадников.

Между тем поезд достиг мыса, образуемого слиянием двух рукавов реки. Слева росла высокая трава, а справа на берегу виднелся ракитник.

— Мне кажется, река здесь очень глубока, — сказал дон Августин.

— Вовсе нет, — отвечал незнакомец. — Позвольте мне сесть на лошадь к одному из ваших слуг и ехать вперед, — прибавил он, с неловкостью поднимаясь на лошадь к Франциско. Однако лошадь стала упираться, и ее только тогда можно было заставить идти в воду, когда рядом с ней была поставлена другая лошадь.

Вдруг позади всадников из травы раздался такой же рев, какой за несколько минут перед тем издал траппер. Смущение, овладевшее всадниками, перешло в ужас. Вторя этому дикому реву, Метис глубоко вонзил свой нож в затылок несчастного Франциско и, приподняв его рукой из седла, сбросил в воду.

Усевшись покрепче в седле, Метис быстро развернул своего скакуна и, схватив за узду шедшую с ним рядом лошадь, столкнул соседнего всадника.

Что касается прочих путников, то не успели они опомниться, как из травы выскочили индейцы, которые в одно мгновение стащили их с лошадей и тотчас скрылись со своими пленниками в тростнике. Никто не успел спастись; даже последний служитель, лошадь которого ринулась с седоком в реку, был сражен пулей Метиса.

Когда Розарита увидела себя в руках Метиса, она испустила раздирающий сердце вопль и без чувств закрыла глаза.

Глава XLVIII

Едва индейцы успели спрятать пленников, как один из них указал на облако пыли в стороне реки. Развевающиеся на концах копий человеческие волосы и плащи из буйволовых шкур, а также доносившееся ржание лошадей — все возвещало о приближении Черной Птицы и его отряда. С громкими криками мчались всадники, слышались восклицания: «Черная Птица! Метис! Красная Рука!»

Приблизившись к месту, где происходила описанная выше сцена, апахи спрыгнули со своих лошадей. Метис не успел сбросить с себя европейского платья и стоял неподвижно в ожидании приближения Черной Птицы, который, несмотря на раны, сидел прямо и крепко на лошади. Индейский вождь тотчас узнал Метиса и приблизился к нему. Он протянул руку с выражением гордого достоинства.

— Индеец, сын белого, давно ожидает своих союзников, — сказал Метис.

— Разве не сегодня третье солнце? — заметил Черная Птица. — Я вижу, Метис не терял даром времени, — указал он на пленных.

— Там есть еще один белый — сын Орла снежных гор, — добавил Метис.

— А Орел и Насмешник, что сталось с ними? Я вверил моему брату одиннадцать воинов, где они? — спросил Черная Птица.

— Девять из них отправились в царство теней, — ответил Метис. — Отчего хмурится предводитель апахов? В течение целого дня и целой ночи индейцы осаждали трех белых на острове Рио-Гилы, а чего добились? Их поглотили рыбы в реке, а рука Черной Птицы надолго изувечена. Я захватил в плен юного воина юга и обезоружил Орла и Насмешника. Дикие звери могут теперь над ними потешаться.

— Орел и Насмешник гонятся по нашим следам, у них уже новое оружие, и они успели усеять путь свой новыми трупами апахов.

Черная Птица сообщил Метису подробности, которых тот еще не знал. Появились еще шестеро воинов из отряда Антилопы, оставшихся в живых после поражения в ущелье. Рассказ их еще более распалил ярость индейцев против бедного Фабиана, и они решили тотчас подвергнуть его пыткам. Черная Птица сообщил Метису, что команч преследует их. Метис решил, прежде чем дело дойдет до битвы, удалиться со своей добычей, чтобы спрятать ее в безопасном месте, но Черная Птица напомнил о его обещании передать ему команча и обоих охотников, и бандит вынужден был волей-неволей остаться.

Отряд Черной Птицы, несмотря на потери, еще насчитывал около сорока всадников. Кроме того, бандиты привели с собой еще шестнадцать человек, чтобы с успехом напасть на вакеро, не подозревавших о западне.

По единогласному решению апахов было решено для всеобщего удовольствия немедленно подвергнуть мучениям бедного Фабиана. Пока происходили эти приготовления Розарита очнулась от обморока, но, увидев сверкающий взор Метиса, устремленный на нее, тотчас закрыла глаза.

Красная Рука едва снял с рук пленника веревки, чтобы дать ему возможность подняться на ноги, как вдруг с берега раздался крик совы. Фабиан тут же ответил на него. Следом почти без паузы послышался крик, вылетевший из могучей груди канадца.

— Собака! — крикнул Красная Рука и занес нож над пленником, но Фабиан успел увернуться и схватил разбойника за руку. По всей вероятности, Фабиан не устоял бы против своего противника, обладавшего страшной силой, но внезапно к крикам канадца и его товарищей примешался рев дикарей. В этом гаме можно было различить и лай бульдога.

Стараясь отклонить занесенную над ним руку с ножом, молодой человек оступился и упал. Падение помогло несчастному, ибо усилившееся смятение умерило ярость Красной Руки. Бандиту пришло на ум, что жизнь пленника принадлежит теперь Черной Птице, и он повернулся, чтобы разглядеть неприятелей, появившихся так внезапно. Но окружавшие деревья мешали видеть, что происходит вокруг. Он заметил нескольких индейцев, спешивших вскочить на лошадей, да колыхание травы, из-за которой виднелись испуганные лица всадников. Можно было думать, что это колебание травы происходило от движения стада буйволов. Позади апахов с разных сторон прозвучало несколько перекрестных выстрелов, и пять всадников, успевших было вскочить на лошадей, попадали с седел.

Это произвело удручающее действие на апахов, весь их отряд обратился в бегство, несмотря на то что Метис и его отец употребляли всевозможные усилия, пытаясь остановить беглецов. Не слушая ничего, апахи бросились к реке. Позади них над степью расстилался густой дым, длинные языки пламени уже охватывали высокую траву.

— Трусы с бабьим сердцем! — яростно ревел Метис, тщетно пытаясь остановить отступающих индейцев.

Пока Красная Рука отыскивал стрелков, Метис схватил на руки Розариту и, вскочив на лошадь, бросился к реке. Все это произошло так скоро, что никто из нападавших не успел ему помешать.

— Сюда, Розбуа! — загремел вдруг громовой голос Хозе. — Я слышу рев этой собаки Метиса.

— Помогите! Ради самого Бога, помогите! — раздался вдруг голос дона Августина, который связанным валялся на траве. Нельзя было медлить ни минуты, — пламя, полыхавшее над зарослями, уже бросало красноватые отблески на лицо стонавшего гациендера. Англичанин со своим спутником, ближе других находившиеся к тому месту, бросились на помощь.

Едва они успели разрезать веревки, как гациендер стремглав бросился к берегу, где глазам его предстала масса лошадей и всадников, старавшихся преодолеть быстрое течение реки и мешавших друг другу. Вдруг он увидел Метиса с его дочерью, разбойник тотчас скрылся за хлопковыми деревьями. Несчастный отец застыл неподвижно на месте, пораженный горем, как вдруг сильный удар в плечо повалил его наземь, через мгновение пуля просвистела над ним.

— Вы должны благодарить Бога, что так удачно отделались от беды! — спокойно произнес Вильсон. Он подполз к дону Августину в ту минуту, когда Красная Рука целил прямо в гациендера, и успел столкнуть его наземь.

— Посмотрите-ка, — прибавил американец, — негодяй обратился в бегство от стыда, что дал промах! Эх, если бы я только успел вовремя зарядить ружье! Хорошо, слава Богу, что мы не дали вам заживо сгореть в траве.

Последний индейский всадник уже успел достигнуть берега, а за ним переправился и Красная Рука вместе с Фабианом, которого тащили двое индейцев.

— Уповайте на Бога! — сказал сэр Фредерик, успевший тоже приблизиться к берегу, где огонь, встретив сырую и голую почву, потух. — Мы окружили этих собак со всех сторон, — глядите, вон там вакеро, а здесь у нас верные и храбрые союзники.

При этих словах англичанин указал на загонщиков, расставленных по берегу, а также на Хозе и Диаца, вместе переправлявшихся через реку верхом; кроме того, еще пятеро людей сидели в лодке, спускавшейся по течению. Дон Августин тотчас узнал в этих людях охотников на буйволов, но кто был пятый — этого он не знал.

— Это Розбуа, — объяснил ему сэр Фредерик, — житель лесов из Канады, у которого так же, как и у вас, дон Августин, апахи увели сына. Там, ниже, со стороны бобрового пруда, находится еще молодой и храбрый воин из племени команчей, их союзник.

Канадский охотник и испанец, несмотря на разделявшее их расстояние, хорошо видели друг друга.

— Тот из вас, — воскликнул гациендер, желая подстегнуть их мужество, — кто спасет мою дочь, будет богат всю жизнь!

Когда дон Августин опять повторил обещание, охотники перекинулись условными знаками. Хозе пришпорил лошадь, и та ринулась к берегу, а Розбуа шибче погнал лодку. Гациендер вообразил, что на них подействовала его клятва, но он ошибся. Послышалась ружейная перестрелка со стороны бобрового пруда — знак, что Палящий Луч и Гайферос тоже не остались без дела. Голос молодого предводителя был слышен даже на берегу, Вильсон, сэр Фредерик вместе с Диацем, Хозе и Розбуа подняли крик, чтобы дать ему понять, что спешат к нему на помощь. Вскоре дон Августин увидел, как они поднялись на берег и устремились в чащу, где пытались укрепиться индейцы. Лай бульдога свидетельствовал, что храбрые авантюристы продолжают преследование индейцев.

Глава XLIX

Здесь мы считаем необходимым объяснить читателям, как случилось, что охотники столкнулись у Красных Вил с партией Палящего Луча и загонщиками Дона Августина. Три отряда; Черной Птицы, Палящего Луча и Антилопы следовали друг за другом на коротком расстоянии один от другого; чтобы опередить своих неприятелей, Палящий Луч упросил сэра Фредерика одолжить ему свою лошадь и во всю прыть поскакал к Бизоновому озеру. Для большей безопасности ему пришлось сделать объезд, и он прибыл туда час спустя после того, как Энцинас, указав дону Августину дорогу к пруду, оставил его. Ему не трудно было убедить загонщиков в крайней опасности, угрожавшей им всем и господину, и побудить сесть на лошадей, чтобы упредить неприятеля. Палящий Луч тотчас вернулся к условному пункту, где должен был ожидать своих союзников. Последние не заставили себя ждать. Условившись насчет плана действий, Гайферос и шестеро команчей направились по узкому рукаву реки, между тем как Хозе, Розбуа и прочие вышли на берег у слияния обеих рек, где остановился Черная Птица. Здесь они должны были ожидать знака к нападению. Наконец раздался крик команчей, и все ринулись вперед.

Диац и Хозе успели выбраться на берег в ту минуту, когда Розбуа и Энцинас выскочили из своей лодки. К ним присоединился сэр Фредерик, решивший принять в предстоящей битве деятельное участие. Англичанин успел уговорить своего провожатого следовать его примеру. Что касается дона Августина, то хотя он и намеревался присоединиться к охотникам, но должен был отказаться от этого плана вследствие настояний сэра Фредерика, ибо его присутствие было необходимо в рядах вакеро, не привыкших к борьбе с индейцами.

Между тем Хозе и Диац уже успели соединиться с канадцем и охотниками на буйволов.

— Он еще жив, Розбуа, — сказал Хозе, — спроси Диаца, мы сейчас видели следы Фабиана, они ведут туда, — и Хозе указал на один из огромных хлопковых кустов, которыми была усеяна болотистая равнина. Диац подтвердил его слова.

— Бездельники намерены укрепиться в густом кустарнике, который растет вдоль плотины у почти высохшего рукава Красной реки. Слышите вы их? — спросил Хозе.

Вдали послышался стук топоров.

— Если бы я не боялся за жизнь моего драгоценного сына, то благодарил бы небо за то, что оно предает вам этих варваров в их западне, — сказал Розбуа, — но мне ужасно подумать, что жизнь его зависит от прихоти какого-нибудь индейца.

— Они теперь вряд ли дерзнут убить, — ответил Хозе. — Не пройдет и дня, как они запросят пощады.

Энцинас с трудом удержал своего бульдога, рвавшегося в сторону индейцев. Розбуа вдруг пришло на ум попробовать, не поможет ли ему собака отыскать Фабиана. Старик взял изорванную шляпу Фабиана и подал ее Энцинасу со словами:

— Дайте-ка понюхать вашей собаке эту шляпу. Она принадлежит тому, кого я разыскиваю. Мне приходилось быть свидетелем, как собаки отыскивают людей, следы которых, казалось, навсегда потеряны.

Энцинас взял шляпу и дал собаке обнюхать. Животное тотчас бросилось в направлении, которое Хозе указал прежде, заметив следы Фабиана. Вскоре за высоким кустом послышался лай бульдога.

— Теперь вперед! — скомандовал решительно Розбуа. — Где бы ни был Фабиан, живой или мертвый, мы найдем его.

В эту минуту к ним присоединился сэр Фредерик, они уже тронулись вперед, но тут прибежал посланный Палящим Лучом индеец с поручением привести подкрепление. Гонец объяснил, что напротив почти непроходимой чащи, где засели апахи, находится глубокое ущелье, им надо овладеть и вытеснить оттуда неприятеля. Вместе с тем индейцу было поручено уговорить загонщиков перейти реку и еще более стеснить апахов в их засаде. Пока этот план приводился в исполнение, нападавшие под предводительством Розбуа отыскали тропинку, которая давала возможность, не подвергая себя неприятельским пулям, обойти темную рощу, в которой индейцы продолжали строить свои баррикады. Стук топоров не прекращался ни на минуту.

— Непонятно, — сказал Розбуа, обращаясь к Хозе, когда они остановились около небольшой группы деревьев, — как эти индейцы на лошадях успели так скоро проложить себе дорогу через этот густой лес?

— Я только что подумал об этом, — ответил испанец. — Кажется даже пешему трудно пробраться меж этих деревьев, разве что с топором в руке, а эти бездельники проскочили здесь в одну минуту, да еще на лошадях. Тут должен быть какой-нибудь тайный ход, и нам надо отыскать, иначе это место для нас недоступно. Мы должны будем отступить.

— Мы могли бы зажечь лес, — заметил Розбуа, — но, к несчастью, между этими индейцами есть люди, жизнь которых для нас драгоценна.

— Морской Цветок находится там, — добавил Палящий Луч. — И недалеко от нее сын Орла.

— Энцинас, — сказал канадец, обращаясь к охотнику на буйволов, — если бы вы на минуту выпустили и второго вашего бульдога, он мог бы нам оказать большую услугу и помочь спасти жизнь, хотя бы одного христианина.

— Бедный Озо, я им очень дорожу, — сказал Энцинас, — пустить его в эту чащу, значит, предать на верную гибель. Однако я рискну!

С этими словами охотник на буйволов отвязал ремень, которым был привязан бульдог.

— Ищи, Озо, ищи, мой верный пес! — крикнул охотник, и смелая собака шмыгнула в чащу.

Однако Озо вскоре потерял след. Некоторое время бульдог безуспешно обнюхивал траву, выставляя морду по ветру. Вдруг охотники увидали издали, как он, сделав круг, выскочил из лесу.

— Как ты думаешь, понял ли он, чего от него ожидают? — спросил канадец товарища.

— Без сомнения. Фабиан с другой стороны заходил с индейцами в лес, и потому собака снова пустилась отыскивать след, по которому гналась сначала.

Напав на след, бульдог вновь бросился к берегу реки. Вскоре в конце тропы вновь послышался его лай. В том месте трава становилась реже. Трое охотников, спешивших за собакой, остановились разом по зову канадца.

— Не трогаться дальше! — сказал он. — Собака открыла тайный проход, но дальше продвигаться бесполезно. Мы станем прекрасными мишенями для спрятавшихся в засаде индейцев.

Пока Энцинас опять привязывал вернувшегося бульдога, Хозе прокрался к Розбуа.

— Через этот проход бездельники проскочили на своих лошадях, как через ворота, — заметил Хозе.

— Нечего понапрасну терять время, — возразил канадец. — Нам надо прокрасться и постараться посмотреть, где находится Фабиан и чем занят неприятель. А вы, Энцинас, уймите вашу собаку и бегите уведомить Палящего Луча и дона Августина, что мы отыскали проход. Затем спешите сюда с несколькими смельчаками.

Канадец продолжал двигаться вперед, пока, наконец, лес не стал редеть и можно было расслышать шум людей и ржание лошадей.

Канадец не мог видеть ни Фабиана, ни Розариты и никого из предводителей. Розбуа заключил из этого, что они оставались между прудом и бобровыми домиками. Хозе тоже ничего не видел. Оба они стали тревожно прислушиваться в надежде услышать голос Фабиана или Розариты.

Вдруг со стороны плотины, где находился предводитель команчей, грянул выстрел, а за ним последовал рев индейцев. Раздались несколько выстрелов, и вскоре глазам канадца открылось зрелище, при виде которого кровь застыла в его жилах.

Глава L

Метис, стоя над пленным Фабианом, воскликнул:

— Пусть воин, которого апахи называют «Темное Облако», а команчи «Палящий Луч», откроет свои уши!

— Палящий Луч никогда не слышал такого имени «Темное Облако»! — отвечал молодой воин. — Чего хотят от него и кто призывает его?

— Это я — Метис! — отвечал сын Красной Руки. — Я желаю пожать руку друга.

— Если Метис желает только этого, пусть он лучше молчит, голос его мне ненавистен, как и шипенье гремучей змеи, — возразил Палящий Луч.

— Это не все! Метис держит в своей власти сына Орла и Белую Голубку Озера, которых он предлагает отпустить.

— На каких условиях хочет Метис их отпустить?

— Он объявит их свободными тогда, когда одна его рука пожмет руку Орла снежных гор, а другая руку Палящего Луча. Предводители не привыкли вести между собой переговоры, не видя друг друга в глаза.

— Орла здесь нет, а Палящий Луч никогда не пожмет руку Метиса, разве только для того, чтобы раздробить ее.

— Хорошо же! — возразил Метис. Его сверкавших ненавистью глаз команч не мог видеть. — Разве нет еще кого-то из вождей позади бобровой плотины?

— С вашего согласия я готов вести переговоры, — объявил Педро Диац, обращаясь к команчу. — Эй, Метис! Здесь находится предводитель мексиканских золотоискателей, я заменю вождя.

— Мы будем вести переговоры между собой, — объявил Метис. — Могу ли я, полагаясь на слово, подойти один без оружия и только с одним вооруженным спутником? Согласны ли вы со своей стороны сделать то же самое?

— Да, — ответил честный авантюрист, — я ручаюсь вам моей честью и первый подам пример.

Метис кивнул своему отцу, и они обменялись многозначительными кивками.

— Не зевать! — тихо произнес Метис.

— Мой брат слишком доверчив, — заметил команч, — ядовитая змея бывает гораздо опаснее тогда, когда поет жаворонком.

— Вильсон! Вы стреляете, как Вильгельм Тель, — сказал англичанин, — сопровождайте этого молодого человека и охраняйте его.

Послышался треск кустарника. Оба степных разбойника появились на опушке леса в ту минуту, когда Диац и Вильсон, тоже одни, ступили на плотину. Метис подвинулся вперед от опушки шагов на шесть, между тем как Диац отошел вдвое дальше; американец остановился на плотине, опершись на свое ружье, почти в том же положении остановился Красная Рука у лесной опушки.

Твердым шагом приблизился Диац к Метису и пожал протянутую ему руку.

— Стреляй! — крикнул вдруг громко Метис, хватая другой рукой плечо авантюриста.

Ружье Красной Руки поднялось, раздался выстрел, пуля, просвистев мимо Метиса, поразила Диаца в грудь. Несчастный готов был упасть, но сильная рука Метиса удержала его, и разбойник, прикрываясь им, как щитом, стал отступать, пристально следя за ружьем Вильсона, который безуспешно старался прицелиться. Метис уже почти достиг опушки, когда Диац сделав последнее усилие, вытащил свой кинжал и воткнул его в плечо Метису. Раненый разбойник отскочил назад и, бросив бездыханное тело наземь, воскликнул:

— Вот вам труп предводителя!

Он исчез в лесной чаще, а пуля Вильсона лишь зря полетела ему вслед.

Смущение, овладевшее зрителями этой сцены при виде такого вероломства, еще не миновало, когда оба степных разбойника были уже далеко. Слышен был лишь голос Метиса, кричавшего:

— Кто из вас посмеет приблизиться, чтобы вырвать из рук Метиса дочь белого и сына Орла?

— Клянусь именем генерала Джаксона, я не побоюсь разбойника! — воскликнул Вильсон и бросился вслед.

Молодой команч с быстротой молнии успел опередить его и кинулся в чащу. За ним последовали его воины, держа в руках ружья и ножи.

Метис, знавший местность лучше их, успел добежать до просеки задолго до них.

Кровь лила струей из его плеча, но его необыкновенная сила, казалось, не слабела. Когда он достиг берега, апахи уже сидели на лошадях в ожидании сигнала для вылазки.

Красная Рука по приказанию своего сына схватил почти бесчувственную Розариту и стал приготовлять для нее лошадь, чтобы отвезти в безопасное место. Метис приблизился к Черной Птице и указал на свое окровавленное плечо.

— Теперь сын Орла снежных гор должен умереть! — сказал он. — Черная Птица не должен долее откладывать свое мщение, а то оно ускользнет от него, моя кровь требует мщения, а Метис не может поручиться за победу.

— Черная Птица прежде снимет череп с белого, — возразил вождь.

Двое индейцев слышали этот краткий разговор. Не дожидаясь дальнейших приказаний, они бросились к хижине, в которой лежал Фабиан, и в мгновение ока вытащили его за ноги. Розбуа увидел, как Черная Птица, покинув укрепления, приблизился к Фабиану. Дважды канадец прикладывался, целя в индейца, но оба раза его глаза заволакивало густое облако. Черная Птица медленно наклонился; в его левой руке сверкал нож. В эту последнюю минуту рука канадца обрела былую твердость, но вдруг внезапно выстрел заставил его вздрогнуть. Черная Птица с раздробленным черепом грохнулся наземь, прикрыв Фабиана своим телом.

— Вот тебе, красная собака, мое последнее слово!

Голос этот принадлежал Хозе. В то же время второй выстрел положил на месте другого индейца. Выстрел сделал канадец. Апахи ринулись через ущелье. Просека и берега пруда почти опустели, Хозе и Розбуа с замирающими от страха сердцами вовсе не замечали, что в это время Красная Рука и Метис исчезли с Розаритой в лесной чаще.

Охотники не обращали на них внимания, глядя только на Фабиана. Старый канадец обнимал Фабиана и не мог от радости произнести ни слова. Хозе, опершись на ружье, молча смотрел на него, боясь обнаружить слезы, катившиеся по его загорелым щекам.

В это время загонщики дона Августина под его предводительством захватили врасплох апахов, столпившихся в ущелье, и отбросили их к укреплениям. При виде этой новой опасности Розбуа схватил за руку Фабиана и вместе с Хозе отскочил за укрепления. Зарядив поспешно ружья, они ждали нападения.

Вслед за отступающими индейцами раздавались ружейные выстрелы, около полдюжины индейских всадников полетели наземь.

— Не робей, Хозе! — воскликнул канадец. — Наши молодцы напирают на индейцев с тыла. А ты, Фабиан, если можешь держаться на ногах, укройся за деревьями, нам придется выдержать страшную сечу.

Ряды апахов стали редеть, они рассеялись по всей просеке. Наконец загонщикам удалось прорваться вперед и развернуться. Только некоторые из них были на лошадях, прочие сражались пешими.

— Стреляй, Розбуа, стреляй, нас целая сотня! — воскликнул испанец.

На этот раз канадец без колебания последовал совету своего товарища, ружья охотников грянули, и двое всадников скатились наземь. Охотники стремительно ринулись вперед. Фабиан был вооружен ножом, который сунул ему канадец, между тем как Розбуа схватил топор, выпавший из рук убитого апаха, что касается Хозе, то он не изменил своему ружью.

Розбуа похож был на корсара, торопящегося покончить свою дневную работу, или на дровосека, расчищающего своим топором молодой лесок. Он поражал неприятелей насмерть. Канадец принялся пролагать себе дорогу к дону Августину, который был окружен со всех сторон неприятелями и не переставал наносить им своей длинной шпагой удар за ударом. Он уже успел пробиться к канадцу, как вдруг позади него послышался страшный крик.

То был Палящий Луч, весь облитый кровью и без оружия. Он держал на руках бесчувственную Розариту. Бросив дочь в объятия отца, он упал под ноги лошадей.

Розбуа употреблял все усилия, чтобы защитить благородного юношу, а гациендер уложил на седло дочь, пришпорил лошадь и, отмахиваясь шпагой, ускакал в саванну.

Вдруг со стороны бобрового пруда появились новые бойцы. То были Красная Рука и Метис, которые обратились было в бегство, но были отброшены назад Вильсоном, Гайферосом и сэром Фредериком. Вынужденные обратиться вспять, разбойники в несколько прыжков очутились перед канадцем и испанцем. Несмотря на всю свою отвагу, воины команчей, равно как и англичанин вместе с своими провожатыми, не знали на что решиться. По счастью, перед ними стоял человек, которого не мог испугать никакой неприятель. То был Хозе, первым заметивший появление разбойников.

— Повернись, Розбуа! — крикнул испанец.

Канадец тотчас обернулся и увидел лицом к лицу двух своих смертельных врагов. Поле битвы стало уже редеть. Ужас, поразивший апахов при виде падения их предводителя, а также яростные удары канадца и его спутников разогнали индейцев. Неожиданное появление обоих степных разбойников пришло слишком поздно.

Двадцать семь трупов, и между ними восемнадцать индейцев, покрывали просеку; лишь несколько разъяренных смельчаков бились еще меж собой, когда канадец и Хозе наткнулись на степных разбойников грудь в грудь. Замахнувшись топором, Розбуа бросился к Метису.

Хотя канадец был очень силен, Метис был ловчее. Увернувшись от удара, он хотел было броситься вперед и обхватить канадца мускулистыми руками, как вдруг увидел Вильсона, заряжавшего ружье. Метис переменил намерение и побежал к дальнему концу просеки. Там лежало полузасохшее дерево, подточенное бобрами; сухие сучья представляли прекрасную защиту. Метис спрятался за дерево.

Хозе, следуя в точности своему обещанию, с быстротой молнии замахнулся прикладом и нацелился в голову Красной Руки, но тот вовремя предупредил его удар и отбил топором; ружье рассыпалось в руках испанца. Увидев Фабиана, побежавшего на помощь Хозе, разбойник бросился к дереву, за которым таился Метис. Шельмец не спускал глаз со своих врагов и уже успел зарядить длинную винтовку.

— Беги сюда скорее, Розбуа! — крикнул Хозе.

Канадец поспешно последовал примеру Хозе, и в минуту, когда он прижался к стволу, Метис, зарядив ружье, хотел стрелять, но уже никого из врагов не было видно; Фабиан вместе с Вильсоном спрятались за бобровым домиком. Разбойники открыли губительный огонь против вакеро.

— Ей-Богу, этих разбойников нельзя оставить в живых, — решил Хозе, обращаясь к Розбуа.

— Нет, ни в коем случае, если бы даже мне пришлось лишиться жизни! Я намерен расквитаться за тот мучительный страх, который вынужден был вытерпеть из-за них.

Канадец опустил ружье, ненужное против врагов, которых не могли достать пули. Его глаза беспрерывно и с тревогою бегали от дерева, служившего защитой для обоих пиратов, к Фабиану.

— Дьяволы! Надо во что бы то ни стало разделаться с ними, — крикнул канадец, сверкая глазами. — У нас есть простое средство, чтобы приблизиться к разбойникам.

Произнеся это, Розбуа уперся руками в бревно, за которым лежали охотники, и оно покатилось вперед.

— Ура-а-а! — крикнул канадец. — Вильсон, сэр Фредерик! Если разбойники, пока мы будем к ним приближаться, сделают хоть малейшее движение, стреляйте без милосердия.

Лежа на животе, охотники продолжали катить перед собой бревно.

— Не робеть! — воскликнул Вильсон, желая подбодрить нападающих. — Вы уже почти рядом с деревом, за которым сидят разбойники. Клянусь генералом Джаксоном, я желаю быть на вашем месте. Противники, находились уже так близко друг от друга, что могли явственно слышать дыхание.

Наконец Метис яростно заревел.

— Стреляй вверх, Красная Рука!

Старый разбойник взглянул наверх и увидел двух команчей, влезших на дерево.

— Невозможно! Ты видишь, Метис, к чему привела твоя ненасытная алчность!

Внезапно раздавшийся с верхушки дерева выстрел прервал старого разбойника, ему в лоб попала щепка, оторванная пулей команча.

В то же время Метис, рискуя подвергнуться выстрелам индейцев с дерева, перевернулся на спину и выпалил. Несмотря на то что положение его было весьма неловкое, один из команчей с раздробленной ногой покатился вниз.

— Сюда, сюда! — крикнул Красная Рука в испуге. — Разве ты не видишь, что дерево, которое эти двое злодеев катят перед собой, через минуту раздавит нас.

Метис не успел зарядить своего ружья, но и Хозе лишился своего оружия, так что силы противников были равны. Зато Розбуа и Красная Рука держали в руках заряженные ружья. Первый, кто захотел бы подняться, должен был получить заряд неприятельского свинца.

Едва Розбуа достиг укрытия бандитов, он отбросил ружье в сторону, мгновенно вскочил на ноги и обхватил Красную Руку. Канадец напряг все свои силы, чтобы разом раздавить врага. Было слышно, как у разбойника затрещали кости, потом великан навалился на противника всей своей тяжестью — и Красная Рука грохнулся бездыханный.

Что касается Хозе, то он дал Метису время вскочить и изо всех сил метнул в него топор. Еще не успел Метис опомниться, как Хозе ринулся на него и обхватил руками горло. Метис не сопротивлялся. Отец и сын лежали мертвые друг против друга.

Между мертвых находились двое охотников на буйволов и шестеро команчей. Их вождь был тяжело ранен. Розбуа и Хозе, знавшие по опыту, как следует обращаться с разнообразными ранами, немедленно оказали молодому воину надлежащую помощь.

Фабиан встал, и подошел к тому месту, где находились дон Августин с дочерью. Фабиан был обязан Розарите спасением жизни, но он не успел поблагодарить девушку, так как дон Августин и его дочь успели покинуть просеку. Загонщики последовали за своим господином. Сокрушаясь, Фабиан поспешил вслед за гациендером и его дочерью, но его вскоре догнал канадец, очень беспокоившийся за своего приемного сына.

Перейдя Красную реку вброд, они повернули на тропинку, которая выходила на равнину близ Бизонового озера.

Пожар на правой стороне реки был потушен, но ветер поворотил пламя к левому берегу. Изредка путников обдавали черные клубы дыма.

Путники ускорили шаг. Погодя они услышали лай Озо, возвестивший о близости Бизонового озера.

— Слышишь, Фабиан?! — воскликнул Розбуа. — Это голос твоего спасителя, потому что без помощи этой благородной собаки мы опоздали бы.

— Кто там? — послышался грубый голос Энцинаса.

— Друг, — отвечал Розбуа.

Забор кораля был разбит, и дикие лошади вырвались на волю.

С сожалением услышал Розбуа и Фабиан об отъезде дона Августина и его дочери. Господа вместе со слугами поспешно покинули то место, где испытали так много горя. Охотникам не оставалось ничего другого, как вернуться к Палящему Лучу и Хозе, который находился возле него в качестве сиделки. Энцинас изъявил желание идти вместе с ними, чтобы проститься с бесстрашным молодым воином, лежавшим в предсмертных муках.

Наступила ночь, когда путешественники, наконец, добрались до бобрового пруда. За время их отсутствия молодому команчу, по-видимому, сделалось гораздо лучше. Он узнал Энцинаса, пожал ему руку, потом тихо заснул. Чтобы оберечь его от ночной прохлады и сырости, англичанин велел раскинуть над ним свою походную палатку, вокруг которой улеглись и его друзья. Белый Скакун, которого американец с большим трудом вывел из лесной чащи вместе с вещами сэра Фредерика, тревожил их сон беспокойным ржанием и резкими прыжками. Красавец конь не мог вынести неволи и, несмотря на крепость ремня, которым он был привязан к могучему дереву, к утру успел распутаться. Вильсон, проснувшийся от топота копыт, бросился за ним в погоню, но было поздно — дикое животное успело скрыться в лесу.

С зарей англичанин и американец снова пустились в путь и, попрощавшись с нашими героями, скоро исчезли в зарослях.

Состояние вождя команчей еще более улучшилось — утром он попросил поесть. Сняв повязку, канадец убедился, что жизнь храброго индейца совершенно в безопасности. Однако только на следующий день Розбуа решился сделать попытку перевезти его водою в поселение команчей, расположенное на берегу реки в штате Техас. Трое воинов Палящего Луча были отправлены на поиски лодки, которая была оставлена ими у Красных Вил. К общей радости, недалеко от этого места, в зарослях камыша, разведчики нашли тяжелую индейскую пирогу.

С первыми лучами солнца три друга вместе с индейцами отправились в путь. Энцинас простился с ними на берегу реки и долго следил глазами за челноком, быстро скользившим по воде. Через несколько минут туман совершенно скрыл от его взоров пирогу, индейцев и трех искателей приключений, которые вновь бестрепетно пустились в путешествия по свету.