Облако возмездия

– А что, могут быть неприятности?

– Еще какие!

– Я вообще могила!

– Ловлю вас на слове.

Улыбнувшись в бороду, как он умел, неотразимо, Нетрой хотел было заняться заполнением карточки прямо здесь, не отходя от стойки, когда заметил, что справа от него, занимая весь угол помещения, выгорожен отдельный кабинет. Если вдуматься, кабинет был здесь всегда, но внимания на него он почему-то не обращал – как и на коридор. Очередная несуразность Мань-горы. Интересно, много будет еще таких неожиданностей? Дверь в кабинет располагалась тут же, рядом со стойкой, на табличке на ней значилось:

Директор

Нефертитюк

Нина Федоровна 7.00 – 19.00

Эвелина Висбальдовна 19.00 – 7.00

Нетрой снова кое-что вспомнил, поэтому указывая на дверь, сказал:

– Помнится, писано где-то, что были Мань-гора и Хиж-гора, две сестры пекли на них блины, и с горы на гору перекидывали…

– Вы все понимаете, – кивнула в ответ администратор. – А потом одна из них продала собаку…

Ни черта я не понимаю, подумал Нетрой раздраженно. Какой-то слом реальности происходил совсем рядом, а ему такое не нравилось. Он вообще-то любил, чтобы фантастика была отдельно, а жизнь и реальность тоже отдельно, и чтобы одно с другим никак не смешивалось. Он тут же хотел было изречь свое любимое «Вот не пойму!», и потребовать дополнительных разъяснений, но потянулись к стойке с оформленными карточками прибытия его спутники, поэтому ничего он не сказал, только подумал то самое: вот не пойму!

Алексей Загул заполнил сразу две карточки, в одной значился А. Загул, в другой же указывался некто Алексей З.

– Этих господ просьба разместить в одной комнате. Прошу прощения – в отдельной комнате, – сказал он, подавая бумаги администратору.

– Хм, – призадумалась женщина. – Видите ли, мы собирались всем вам предоставить отдельные номера. Исключение составляют супружеские пары, им может быть предоставлен двухкомнатный номер. Как я понимаю, супружеская чета только одна, и это господа Клер?

– И что?

– Я вам объясняю. Просто у нас сейчас нет дополнительных двухкомнатных номеров. Но есть возможность выйти из ситуации иначе.

– Например, как?

– Например, мы предоставим господам, – она заглянула в карточки, – Алексею З. и А. Загулу номер с большой двуспальной кроватью. Как вы думаете, этого будет достаточно?

– Думаю, да. Думаю, вполне достаточно, – согласился Алексей. И, совершенно неожиданно, густо покраснел.

– А ты, собственно, кто из них будешь, Алексей З. или А. Загул? – стоявший рядом и безмятежно наблюдавший за комбинированием младшего партнера по покеру, Нетрой включился в диалог. – Проясни ситуацию, Леша, будь добр, а то мы тут совсем запутались.

Столпившийся вокруг люд захохотал.

– Двуспальная кровать – это мечта! – протянул томный Кристиан Клодница. – Найти себе подружку, и можно не вылезать из нее, пока вагон на ремонте.

– Кого вы имеете в виду – из нее?

– Не надо пошлостей!

– Так Лешику и искать никого не нужно, он уже не один, – заметил Геннадий.

– Смотрите, Лешенька, осторожней! А то ведь, придет серенький волчок и укусит за бочок, – погрозил пальцем Фрэнк. – Волчок к слову, всегда приходит к самым хитрым.

– По этой причине ему никакой зверь не страшен. Можете за него не волноваться.

– Идите к черту, кретины, – заявил Алексей с каменным, хоть и алым лицом. Судя по всему, зубоскальство партнеров его нисколько не задевало.

– Пойдемте, господа, я покажу вам ваши номера, – предложила администратор.

– Обед в два часа, внизу, в ресторане «Витязь!» – объявила Агафья Борисовна. – Приходим самостоятельно.

– Так нас еще и кормить здесь будут? – притворно удивился Клодница.

– А куда деваться? – развел руками Борисфен Нифонтович. – За счет фирмы.

Комнату свою Нетрой, вопреки обыкновению, не осматривал придирчиво. Мельком, заглянул в ванную, сунул сумку в шкаф и успокоился. Впервые за долгие годы, его все устраивало. А верней, ему было все равно. Имелась такая мысль, поработать, и, кстати, давно уже хотелось. И нужно было. Правила «роман в три месяца» никто чай не отменял. Да и как его отменишь, иначе ведь не прожить. Привычка, выработанная годами. Где бы Феликс ни оказывался, в любой ситуации, он всегда использовал каждую свободную минуту, чтобы набрать в редакторе кусок текста. За исключением, естественно, тех отрезков времени, которые отводились на то, чтобы набраться впечатлений – без них ведь тоже не обойтись. Но когда текст печатался, он выстреливался точно из пулемета. И то ведь, чувства, эмоции, образы, слова и фразы должны подаваться бесперебойно, как патроны. Но, похоже, не в этот раз. Здравая мысль вяло шевельнула хвостом и уснула – до более удачных для себя времен. Когда они настанут. Если. Он подошел к окну и, глядя, как мимо по Магистрали проносятся поезда, под аккомпанемент их гудков и грохота, стал предаваться совсем другим размышлениям.

Он думал о том, что точно так же, как и эти поезда, проносится мимо жизнь. Причем, не важно, кем ты себя ощущаешь, сторонним наблюдателем или пассажиром шикарного экспресса. Картинка из окна вроде другая, а итог тот же. Не успеешь оглянуться, как окажешься на полустанке, тихом и заброшенном, затерянном среди туманов. И вот что тогда? Что будешь делать, чувствовать, о чем думать? Кто там тебя встретит? Кого встретишь ты? Такие вопросы он задавал себе в последнее время все чаще. То ли возраст брал свое, все-таки уже совсем не мальчик, то ли смущали душу некие предчувствия. Раньше он от предчувствий отмахивался, а теперь вот, прислушиваться к ним стал, понять желал, для чего ни и на что указывают. Да, знать хотелось, что там, впереди, а соответствующей картинки пока не было.

А еще он подумал, что жизнь устроена все-таки странно, кто бы что ни говорил. Скорей всего, тот, кто утверждает, что жизнь проще соленого огурца, на самом деле ничего не видел, не знает и не понимает. Потому что она, если не закрывать на нее глаза, а, наоборот, смотреть внимательно, всегда преподносит чудеса – не чудеса, но всякие сумасшедшие истории. Вот кто мог знать, что на втором этаже обычного с виду здания скрывается Мань-гора. Да и не то чтобы скрывается – существует. И разве мало, таких домов, по всей Руси раскидано? И не только домов – мест. Сел, городов. Да в любом какая-нибудь чертовщинка творится. Потому как Русь – сказочная, былинная страна. Была такой раньше, есть теперь, и будет всегда.

Он вздохнул от охватившего его чувства. В груди защемило, в глазу защипало. Что за черт? – удивился он собственной чувствительности. Нет, бывало, что и он умилялся всяким там котикам и бантикам, большие люди, как известно, склонны к сантиментам. Но чтобы вот так, по родной стороне затосковать, ощутить ее в себе, как феномен и смысл жизни, это что-то необычное.

Уловив какое-то постороннее движение за спиной, он резко обернулся.

В тесной прихожей, ища выхода, металось какое-то животное, небольшое, размером с кошку или маленькую собаку. Почуяв, что присутствие его раскрыто, а деваться некуда, существо забилось в угол и замерло.

– Ну-ка, ну-ка! – воодушевился Нетрой и, быстро приблизившись к двери, чтобы лучше видеть, включил свет. – Мать честная! – вскричал он, разглядев, кто перед ним. Но для порядка все же спросил: – Ты кто такой?

Прижавшись задом к стене, в прихожей сидела крыса огромных размеров. Ну, как для крысы. А если мерять по кошкам, то вполне себе средняя. Серая шерстка тускло поблескивала, аккуратные треугольные уши прижаты к затылку. Вытянутая морда зверка показалась Нетрою забавной, в целом она была похожа на лицо актера Мкртчяна, помните его нос, огромный, вислый, печальный? Плюс длинные, тоже висячие, усы. Глаза у крысы были абсолютно собачьи, большущие, карие на выкате, и неизбывно грустные. В них собралась, похоже, вся вселенская тоска, какая есть на свете. И еще они свидетельствовали неопровержимо, что крыса все понимает, но, как водится, сказать ничего не может. Неучтенная живность смотрела прямо в глаза Нетрою и мелко била голым хвостом по полу.

– Ты кто такая? – повторил вопрос, изменив на всякий случай указательное местоимение, хозяин, как он считал, номера. Крыса не ответила, но хвостом затарабанила заметно интенсивней. – Уйти хочешь? – спросил Феликс. – Пожалуйста! Он приоткрыл дверь и выжидательно посмотрел на зверя. Тот остался сидеть на месте. – Ладно, – согласился Нетрой, – как хочешь. Но, может быть, тогда ты есть хочешь? Извиняй, друг, в доме шаром покати. Но если ты согласна подождать, я притащу тебе что-нибудь с обеда. Идет?

Крыса в ответ только что не кивнула.

– Вот и хорошо. А мне, кстати, уже пора. В дверях он остановился и, обернувшись, наставил на крысу палец: – Смотри только, не погрызи мне что-нибудь ценное с голодухи. Это понятно?

Нетрой запер номер с крысой внутри и отправился на обед. «Зоошиза какая-то», – идя коридором, бормотал он под нос всплывшее в голове интересное и подходящее к случаю слово. А проходя через холл, увидел, как открылась дверь директорского кабинета в углу за стойкой, и из него вышла высокая, стройная, огненно-рыжая женщина, что называется, пред бальзаковского возраста. Ошеломительно кареглазая, с глазами, напоминавшими светящиеся куски янтаря, и с волосами, собранными на голове в высокую прическу. Красивая, отметил Феликс. Даже легкая россыпь веснушек-конопушек на скулах под глазами ее никак не портила, напротив, прибавляла особого шарма. Вот только что-то, какая-то деталь не то чтобы совсем портила, но как бы смазывала в целом благоприятное впечатление. Лишь оказавшись рядом с ней, наш сетератор уловил, в чем суть, причина этого кажущегося изъяна. Женщина выглядела неуверенной, будто вдруг обнаружила, что находится в незнакомом месте. Вот так, вышла за порог, а там неведомо что. Некая затаенность ощущалась во взоре. Взгляд в себя. Уловив эту уклончивость, постоянно и завороженно будешь следить за ней, поскольку ведь не знаешь, что может за ней последовать. Да, женщина явно переживала о чем-то, может, и сомневалась, а вот в себе только, или во всем на свете – это вопрос.

На ней была строгая, узкая юбка, обвивавшая стройные бедра, и нарядная блузка, а к груди она обеими руками прижимала книгу, как учительница прижимает к себе классный журнал. Но у женщины все же была книга, не журнал, а выражение лица, ее взгляд были такими ищущими, словно ей срочно понадобилось с кем-то поделиться прочитанным и, быть может, заручиться поддержкой. Чем таким она желала поделиться – вопрос еще более интересный, чтобы его выяснить, Нетрой и остановился с ней рядом. Впрочем, не только поэтому. Он вообще не имел такой привычки, проходить мимо красивой отдельно стоящей женщины без того, чтобы не попытаться познакомиться с ней, сблизиться или хотя бы не перекинуться парой слов.

– Мы знакомы? – неуверенно спросила она, когда Феликс притормозил, и ей стало ясно, что объектом его интереса она и есть.

– Еще нет! – довольно нагло заявил писатель. – Но мы быстро устраним это недоразумение. Меня зовут Нетрой, Феликс. А вы, как я понимаю, Эвелина…

– Нет-нет, – быстро поправила его женщина. – Я Нина Федоровна, директор гостиницы. Вы наш новый постоялец, я правильно понимаю?

– Совершенно верно, только-только заселились.

В этот момент из коридора вышел Леха Загул и, пройдя за спиной у Феликса, спустился вниз по лестнице. Тоже на обед отправился, отметил Нетрой про себя.

– Мне кажется, что мы с вами где-то уже встречались, – директор Нефертитюк смущенно улыбнулась и неожиданно поинтересовалась. – Вы здесь один, без супруги?

– Так я вообще-то не женат, – признался Нетрой.

– Ах, как мне вас жаль! – в неожиданном чувстве созналась Нина Федоровна. – И все-таки, где-то мы с вами встречались. Лицо мне ваше знакомо.

Тут Нетрой обратил, наконец, внимание на то, какую именно книгу прижимала к груди госпожа Нефертитюк. Это был недавно совсем изданный его «Целитель», в роскошной супер обложке, на обратной стороне которой красовался собственный его портрет. Тот самый, в три четверти, где он такой задумчивый и в любимом черном берете. Надо сказать, при вскрытии данного факта, екнуло от гордости в груди у Нетроя. Вот она, общенародная слава, подумал он скромно. Внутренне ликуя, но внешне очень сдержанно, он постучал согнутым пальцем по портрету.

– Может быть, отсюда? – спросил он.

– Что? – не поняла Нина Федоровна, и вдруг, встрепенувшись, развернул книгу к себе другой стороной. – Ах! Правда, же! Феликс Нетрой! Как я сразу не сообразила! Просто какое-то затмение нашло. Ах, простите, простите! Знаете, я так люблю ваши книги, я их прочитала все-все. Перечитываю периодически некоторые. И многие – да почти все! – наизусть знаю. «Целителя» только что прочла и, знаете, очень он мне понравился! Хожу под впечатлением. Сильно, сильно. У вас просто волшебный слог! А язык! Ах, какой у вас язык! Тут Нина Федоровна смутилась и совсем порозовела.

Что может быть приятней для писателя? Какую большую усладу можно придумать для его ушей, нежели восторженные отзывы почитательницы таланта? И не в столице, а в каком-нибудь богом забытом медвежьем углу вроде города Загубинска? Нетрой потек…

– Я… Мне…

– Ах, я так хочу поговорить с вами обо всем. Хочу услышать все-все-все…

Из коридора с отсутствующим видом вышел Леха Загул и, пройдя за спиной у Нетроя, спустился вниз по лестнице. Тут в голове у Феликса щелкнуло. Что, опять? Стоп! – сказал он себе. Этого не может быть.

– Простите, – не слишком учтиво прервал он излияния Нины Федоровны, – теперь я вынужден спешить. Как вы смотрите на то, чтобы нам встретиться сегодня вечером, часов, скажем в семь? И тогда я расскажу вам обо всем, а вы услышите все-все?

– Ах, да! Конечно! Обязательно приду. Куда?

– Да, куда… Приглашаю даму на рандеву, сам не знаю, куда, – он улыбнулся, развел руками. – В ресторане? В «Витязе»? Я там, правда, еще не был. Как вам кажется, там вполне цивильно?

– Очень даже. По нашим меркам, просто люкс.

– Вот и отлично! Жду вас вечером.

– Только…

– Да?

– Будьте готовы к небольшому сюрпризу.

– Сюрпризу? Хм. Люблю сюрпризы.

Сговорившись с директором Нефертитюк о встрече, лелея надежду, что встреча перерастет в свидание, Нетрой поспешил в ресторан.

Собственно, люксовский ресторан «Витязь» его не удивил. Но, что гораздо важней, и не разочаровал. То есть, заведение оказалось вполне себе в духе и на уровне времени, только с местной, так сказать, спецификой, которая заключалась, прежде всего, в меню. Нетрой заказал себе жаркое из косули и, пока готовился заказ, осмотрелся. Большой светлый зал ему понравился, в нем плескался свежий воздух, и приятно пахло едой. Что важно, но не всегда бывает. Чтоб ни с кем не разговаривать, он сразу сел за отдельный столик, и теперь наслаждался покоем. Все его спутники, между тем, уже были здесь. В том числе и Леха Загул, что характерно, в единственном экземпляре. Глядя на него практически в открытую, не таясь, Феликс никак не мог сообразить, что же произошло? И произошло ли что-то? А, может, он просто все насочинял? Как-никак, это все же его амплуа – сочинять. Или, может быть, все-таки показалось? Хорошо, если так. Ему, честно говоря, было бы легче и проще считать себя фантазером, чем принять и понять очередной фортель Мань-горы.

А что, как появление Алексея З. и, следом, А. Загула, не странный Лешкин выбрык, не какая-то его никому не понятная комбинация, а вполне себе закономерность? Как, например, существование Нины Федоровны и Эвелины Висбальдовны Нефертитюк? То есть, лишние сущности не плодятся, нет, но то, что двойственно по сути и имеет склонность к раздвоению и обособлению, то получает такую возможность? Раздвоение парных субъектов происходит естественно и незаметно – как и обратное их слияние, стоит только выйти за пределы особой зоны М. Вот, например, Леха, их же было два, он может поклясться в том, своими глазами видел, а теперь сидит, единый и единственный, как ни в чем не бывало щи хлебает.

Загул, действительно, расположился за столом и с гордым видом жевал какой-то хрящик. Розовенький, как часто в последнее время, но вполне себе обыкновенный. Обратив, наконец, внимание на повышенный к себе интерес со стороны Нетроя, он сделал ему глаза. Феликс в ответ махнул рукой и отвернулся.

У окна за одним столиком сидели Лаура и Мария Хо. Лаура, неотрывно глядя на улицу, курила коричневого с золотым позументом Капитана Блэка. Сигарета, зажатая между пальцами правой руки, поставленной на локоть вертикально, испускала к потолку тонкую струйку дыма. Эта рука, ее длинные пальцы, сигарета в них и, далее, сизая полоска дыма составляли вертикальную доминанту интерьера. По залу разливался тонкий, дурманящий аромат кофе, смешанный с резким, хлестки запахом табака. Нетрой почувствовал укол от того, что Лаура не смотрела в его сторону. Зато Мария улыбнулась и махнула ему. Ну, хоть что-то, подумал он.

Поев с неожиданным удовольствием принесенное вскоре жаркое, правда, чертовски вкусное, он попросил принести хлеба и сыра. А что еще? Откуда ему знать, чем питаются крысы?

Глава 5. Солнце и Луна

Вернувшись в номер, Нетрой не обнаружил в нем крысу. Проверил по всем углам, заглянул под мебель – нет нигде. Убежала, сцуко, подумалось. На мгновение он ощутил нечто, похожее на разочарование, но потом пожал плечами и постарался выкинуть из головы. Нет, значит, нет. Значит, и не нужно было. Пройдя к столу, он положил на него принесенный сверток с едой. Хлеб с сыром, к слову, вполне свежий и ароматный, так что, возможно, он еще и сам все съест. Да не возможно, а именно так и будет. Вот поработает, устанет, как следует, проголодается и подзакусит. И выдумывать больше ничего не надо. Разве что, чаю еще где раздобыть.

Да, сегодня он собирался еще поработать. А чем прикажете заняться? В этой, гм, дыре? Скукотища! Даром, что Мань-гора. Но, как известно, лучшее лекарство от скуки – работа. Кстати, про Мань-гору у него, похоже, кое-какая история складывается, кое-какой сюжетец завязывается. И надо бы его зафиксировать, чтобы не забыть, не потерять. А то ведь, как оно бывает? Мысль приходит, воодушевляет, а потом так же без предупреждения исчезает, не оставляя после себя ничего, кроме разочарования и обиды. И злости на себя, за то, что не удосужился сделать зарубку. Поэтому, пока мысль еще теплая, самое главное вовремя ее что? Зафиксировать, как и было сказано.

Собираясь с мыслями, он отошел к окну. Там по Магистрали как раз пролетал очередной состав, а когда, отгрохотав, он затих вдали, Феликсу вдруг почудилось, что в комнате он, похоже, все-таки не один. Прислушавшись, он уловил, что откуда-то доносится явное, хоть и тихое, хрум-хрум. И тут его осенило, что и где это может быть. Шкаф! В шкафу же он не посмотрел!

Он быстро пересек комнату и резко распахнул дверцу. Есть!

В пустом объеме, на единственной занятой его сумкой полке сидела, вытаращив глаза, застигнутая врасплох крыса. Судя по обгрызенному боку, кофр ей вполне пришелся по вкусу.

– Ах, ты ж, сцуко! Тварь! – вскричал обуянный гневом Нетрой, и схватив, точно кошку, крысу за загривок, вытащил ее наружу. Потряс этот тяжеленький мешок с нагулянным жирком и костями.

Что интересно, крыса не сопротивлялась, не выкручивалась, не брыкалась и даже не пыталась укусить за руку предержащую. Вообще, не то, что не выглядела опасной, но и никак не протестовала против своего подвешенного арестантского положения. Безвольно свесив лапы, хвост и усы, она снизу вверх смотрел на Нетроя своими печальными, совершенно собачьими, глазами и как бы говорила: делайте со мной что хотите, я вся ваша. То есть, по факту, вину свою в содеянном признавала безоговорочно.

И тут под напором безудержной печали этих глаз вновь что-то щелкнуло в душе у Феликса, и вся злость его растаяла без следа. Он, блин, уже начинал привыкать к этим щелчкам.

– Ну, что же ты, дура? – пробасил он почти ласково. – Ведь я тебя просил по-человечески. А ты? Иди-ка сюда.

Он перенес крысу в другой конец комнаты и водрузил прямиком на стол, на котором она тут же распласталась жирной аморфной лепешкой. Развернул перед ней бутерброд. Не понимая, что происходит, а, может, просто не веря своему счастью, крыса глядела на Феликса вопросительно. Что, это все мне? – как бы говорила она. Но сквозила в ее взгляде и надежда, которую человек немедленно оправдал, придвинув еду ей под нос.

– Ешь, дура, ешь!

Сначала несмело, а дальше все более воодушевляясь, крыса принялась за трапезу.

– Эх, животина, – вздохнул Нетрой. – Ишь, тоже проголодалась, тварюга. Неожиданно для себя самого, он протянул руку и погладил зверя по спине. Мех был густым и мягким, хотя все же жестче кошачьего. От прикосновения крыса вздрогнула, скосила глаза, но есть не прекратила. – Ешь, – повторил наказ Нетрой.

Он вернулся к шкафу и, вытащив сумку на свет, оценил ущерб. В принципе, ничего страшного. Возникнет желание, можно починить. С заплатой будет выглядеть даже прикольней. А, с другой стороны, он же все равно хотел сумку менять, – вот, теперь точно есть повод. Вынув из сумки ноутбук, он закинул ее обратно на полку, а сам присел на кровать, перед тем сложив подушки у стены так, чтобы было удобно откинуться спиной.

Ну, можно начинать.

Лэптоп на коленях – он всегда так работал.

Открыл папку с набросками сюжетов, завел новый документ, обозвав его «Мань-гора». Закрыв глаза, скомпоновал в голове материал в нужной последовательности и, следуя ей, принялся излагать, то есть фиксировать, события последних дней и мысли, которые в связи с ними его посещали. Про гостиницу «Люкс», про директора ее Нину Федоровну. И про обоих Загулов – Загула А и Алексея З. Увлекся, расширил допуски, добавил вспыхнувшие по свежим впечатлениям эпитеты и метафоры. Увлекся еще. Сквозь обморок работы уловил, как с тяжелым шлепком спрыгнула со стола крыса, сначала на стул, потом непосредственно на пол. Шлепок и еще шлепок. Потом почувствовал, как кто-то трется о его ногу, не переставая печатать, глянул мимо клавиатуры – она! Крыса! Как собака, чтоб я сдох!

Потом увидел, как она, царапая лапами, тяжело забралась на кровать и осторожно, дискретными движениями, прижалась к его боку. А потом… Господи! Она положила голову ему на бедро! Горячая. Он ощутил пульсацию ее теплоты. Кому рассказать, не поверит. Да, собственно, он и сам не верит. Насочинял, ага. Волшебная сила искусства.

Нетрой как раз описывал чету Клер в интерьерах и обстоятельствах «Мань-горы», когда в дверь постучали.

– Войдите! – крикнул он, не переставая набирать текст. – Не заперто!

Дверь сию секунду отворилась, и в комнату, сияя свежевыбритым лицом, располагая и пленяя благородной его открытостью, вошел Борисфен Нифонтович. Материализовался.

– Ну, конечно! – констатировал он. – Чем еще писатель может заниматься? Он пишет!

– И с этим не поспоришь! – откликнулся Нетрой. – Летчик летает, банкир делает деньги, а писатель пишет. Даже если он сетератор. Каждый исполняет свое предназначение.

– Золотые слова!

Господин Клер утвердился в центре комнаты. Как всегда, элегантен – свежая сорочка, костюм, источает запах дорогого одеколона. Руки, откинув полы пиджака, сунул в карманы, за щекой традиционный леденец- барбариска.

Крыса, боясь чужого, прижалась к Нетрою, тот, в свою очередь, помогая ей с маскировкой, растопырил руки, прикрыл ее локтем. Получилось удачно, Борисфен Нифонтович ничего не заметил.

– Я чего пришел, – объяснился он. – Может, этсамое, на экскурсию смотаемся?

– Куда еще? Здесь есть, на что посмотреть?

– Конечно, есть. Конкретно сейчас предлагаю съездить на речку Загубинку. Вот на нее действительно стоит посмотреть. Тем более, если прежде не видел.

– Что, большая река?

– Река небольшая, но это, ужасно извилистая. Загубинка же! Хотя, я ее назвал бы Завитушка, или, к примеру, Завитинка. Ну, сам увидишь.

– А кто нас туда отвезет?

– Знакомые. Друзья даже.

– У тебя есть здесь знакомые?

– Да где их у меня только нет! – рассмеялся господин Клер. – В любом городке, на любой станции на Магистрали мне, этсамое, достаточно пробыть час, и там, будь уверен, найдутся мои друзья. Или знакомые.

– Та-а-ак. Издержки профессии?

– Можно и так сказать. Ну, что, едешь? В машине как раз одно место свободное, для тебя.

– А Агафья Борисовна.

– Да ну ее! Для Агаши нужно отдельную машину заказывать. Давай, решайся. Только быстро, а то время уже к вечеру…

Эх, заманчивое предложение. Но у Нетроя было правило: работа прежде и превыше всего. Кроме того, что-то его останавливало. Ах, да, сегодня же у него свидание с директрисой. А эти поездки он знает, никогда из них вовремя не вернешься. И, кстати, крыс отчего-то сжался в комок, задрожал. С чего бы это?

– Слушай, – предложил он альтернативу, – давай завтра? Можем прямо с утра, после завтрака.

Борисфен Нифонтович цыкнул.

– Не-а, – сказал. – Завтра машины не будет. Машина есть сегодня. Сейчас.

– Значит, не повезло, – вздохнул Феликс. – Нет, правда, прости, но мне нужно работать. Я если сел за рукопись, то не встану из-за компьютера, пока последнее слово не запишу.

– А, ну смотри. Мое дела предложить, твое, этсамое, отказаться.

– Вот именно.

– Ладно, тогда завтра придумаем что-то еще.

Господин Клер ушел, и, едва захлопнулась за ним дверь, крыса сразу расслабилась. Нетрой погладил ее по теплому боку.

– Ну, ничего, ничего, – сказал. – Успокойся.

Закончив через некоторое время с фиксацией сказочного сеттинга «Мань-горы», Феликс обратился к тексту своего нового романа. Перечитав три последних абзаца, он легко включился в работу и продолжал ее до самого ужина. Прервался лишь, когда в комнате совсем сгустились сумерки. Тогда он закрыл лэптоп, пошутив попутно в сторону пригревшегося у него под боком и разоспавшегося крыса: ноутбук закрыл, рабочее место убрано. Тот один еще не слышал эту бородатую шутку. Да, несведущий слушатель самый благодарный.

Осторожно сняв голову крысы с собственного бедра способом выскальзывания из под нее, Феликс встал и зажег в номере свет. Спрятав компьютер в сумку, он принял душ, после с удовольствием облачился в свежую рубашку. Перед уходом придирчиво рассмотрел себя в зеркало, разгладил и умастил бороду туалетной водой и только после этого отправился в ресторан.

Конечно, проходя через холл, он зацепился взглядом за закрытую дверь директорского кабинета и мгновение раздумывал над тем, а не зайти ли за ней прямо сейчас, но быстро понял, что не стоит торопить события, и что пусть все идет, как идет. Надо оставить за дамой право самой решать, когда и куда приходить. Да, и приходить ли вообще.

В ресторане по случаю субботнего вечера было полно народа, шумно, звучала музыка. Ярко горели люстры, свет их, дробясь в хрустале на сегменты и гранулы, здесь и там вспыхивал неожиданными радостными феноменами. Стоя на пороге и оглядывая копошащийся зал, Нетрой вдруг забеспокоился, что в выходной здесь может просто не оказаться вакантных мест. И так оно, собственно, и выглядело, но откуда-то из переливчатого сумрака вынырнул метрдотель и, пригласив следовать за собой, провел его к удобному и, главное, свободному столику на двоих.

– Пожалуйте! Здесь вам будет удобно? Все хорошо? Хорошо…

Мэтр принес меню и с полупоклоном растворился в череде мгновений.

Нетрой, окруженный световыми пятнами, остался дрейфовать по вечерней реке совместно с зыбким островком стабильности, коим, как ни странно, являлся этот утлый, укрытый белоснежной скатертью, челн. Стол – челн. Ему показался забавным этот возникший из ниоткуда образ. Спорный, возможно, но вместе с тем достаточно верный. Ведь стоило стол снести неожиданному шквалу, что, к слову, очень легко устроить, очень, просто дунуть на него сильней, и все, – как строй вещей тут же нарушится, полетит к чертям, в тар-тарары. И прощай равновесие. А пока он здесь, сказочный остров, и никуда не пропал – можно наслаждаться. Помимо всего прочего, местом у эстрады. Которой, кстати, при дневном посещении заведения он, почему-то, не заметил. Видимо, Мань-гора творила свои незаметные фокусы и на первом этаже тоже.

Удивительно, но здесь играл живой оркестр, составленный, похоже, из музыкантов ссыльно-поселенцев, – или как это называется. Мелькнула такая мысль, и, ухватившись за нее, он подумал, что она верна, что так, скорей всего, и есть. Ведь в окружавших городок лесах, насколько он знал, располагалось несколько арестантских зон, сидельцы в которых работали на рудниках и лесоповалах. Эти городки с жизнеутверждающими названиями: Вольный, Веселый, Радостный… Свободный! Ха! Он стал смотреть на окружающее под другим углом. И, надо сказать, окружающее от этого только выиграло. Образ серой скучной обыденности растворился, и сквозь приоткрытую дверцу в реальную жизнь повеяло романтикой, опасностью, приключениями. И страстями, конечно.

Да, насколько он мог судить, музыканты в ансамбле собрались преотличные. Старый сухонький пианист – птичий профиль в больших очках, – не обращая на зал внимания, перебирал аккорды, каждый из которых отзывался в душе сладкой болью. Невероятно! Как ему это удается? Потом, сложенная из уцепившихся друг за друга нот, потекла мелодия, ее подхватили – подключились другие музыканты. Тогда из-за столика встала хрупкая женщина с нервным лицом, поднялась на эстраду и, поймав микрофон рукой, запела. И все, душа Нетроя, как привязанный к самобеглой коляске воздушный шар, унеслась за этим чуть хрипловатым и таким на удивление сильным голосом. Он слушал, едва различая слова, и думал о чем-то своем, вспоминал, что было или не было в его судьбе, а, может, просто размечтался, поэтому не сразу заметил и осознал, что больше не один.

Женщина смотрела на него вопросительно. Феликс едва узнал ее, но, сказалась выучка, повинуясь инстинкту, вскочил, предложил даме стул, помог сесть.

– Кто вы, незнакомка? – нисколько не покривив душой, спросил он, устроившись напротив. – Я вас знаю?

Женщина усмехнулась. Перекинув ногу на ногу, она спокойно смотрела на явно сбитого с толку мужчину. Это было забавно, он такой большой, уверенный в себе, и вдруг засуетился. Но было, черт возьми, от чего. Да, Феликс смотрел на нее изумленно и, как говорится, узнавал и не узнавал. Еще бы, ведь на каждую деталь ее облика имелось свое возражение. Взять хотя бы гордую посадку головы, и эту длинную шею, как у египетской царицы, той самой, да. Откуда это? Лицо, кажется, то же, да, но почему тогда глаза такие темные и смотрят так уверенно и властно? Прическа узнаваема, вроде бы, но откуда этот локон у виска? Завлекалочка, а? Ведь он не случаен. И, кстати, почему волосы теперь цвета воронова крыла? А руки? Эти цепкие пальцы с ярким маникюром? Нет, маникюр, конечно, можно сделать за полчаса, но это все равно другие руки и другие пальцы. Хороши также грудь и улыбка.

– Нина Федоровна, я вас не узнаю, – выразился, наконец, Нетрой со всей куртуазной определенностью.

– Начнем с того, что я не Нина Федоровна, – прояснила статус кво женщина. Голос ее также звучал иначе, более глухо и завораживающе. Сексуально.

– Ах, да, вы, значит, Эвелина Висбальдовна! – сообразил Феликс. – Как интересно.

– Не знаю еще, интересно ли. Не уверена. Хочу, чтобы вы сразу поняли, я не Нина, я ваших книг не читала, мне, условно говоря, на них плевать. Меня по жизни интересуют другие вещи.

Нетрой несколько ощелемленно смотрел на Эвелину Висбальдовну, не в силах объяснить этой трансформации.

– Зачем же вы пришли? – спросил он.

– Потому что мое время, – отрезала директриса. – К тому же, не каждый день в наш город приезжает известный писатель.

– Нет ли здесь противоречия с тем, как вы выразились про книги этого писателя?

– Никакого. Книги книгами, но… Скажу так, человек, написавший столько книг, пользующихся популярностью, не может быть не интересен. Меня привлекает именно интересный человек. Надеюсь, я не разочаруюсь. И давайте уже начнем. Ведь мы за этим здесь, я правильно понимаю? Начать и кончить.

– Вне всяких сомнений, Эвелина Висбальдовна. Но что Нина Федоровна? Хотелось бы, все же, узнать, что с ней?

– С ней все в порядке, не волнуйтесь.

Глядя в упор, она чуть качнула головой, и тут он узнал этот взгляд, этот голос, и, собственно, эти слова. Они никогда не менялись, кто бы их ни воспроизводил, каким голосом бы не произносил.

– Стерва, – сказал он ласково, с улыбкой, похожей на оскал. – Стерва.

– Ну, наконец-то! – хохотнула Эвелина, запрокинув голову. – Признал! И махнула рукой, подзывая пробегавшего мимо официанта. – Человек!

– Что будем пить? – поинтересовался Феликс, когда они заказали еду.

– Ты пей, что хочешь, а мне чего-нибудь сладенького. Я же девочка, как-никак.

– Как-никак, – согласился кавалер. – Тогда что, десертное вино?

– Нет! Никакого вина. А вот у них есть сладенький виски, Jim Beam Red Stag, очень он мне по нраву пришелся. Прямо на душу ложится, как лоскут шелка. Предпочитаю его.

– Хм… Надо же, какие тут у вас деликатесы встречаются.

– И не только такие. К сожалению, не могу от них добиться, чтобы лед подавали к вискарю. Зимой еще как-то получается, зимой со льдом проще, а летом – хоть тресни!

– Ну, летом! Летом и в Москве льда не найти. И в Сальви!

– Ладно, мы не в Москве, и не в Сальви-Крусе. Мы здесь и сейчас, и наслаждаемся жизнью.

– Выпьем!

– За знакомство!

– И за проникновение в суть.

– Гм, так сразу за проникновение?

– В суть!

– Это что, такой писательский тост?

– Именно.

– Ладно, не возражаю. В суть так в суть.

Они выпили.

– Ух, ты! Отличная вещь, слушай! – похвалил Нетрой виски. – На что уж я не люблю сладкого пойла, а это просто-таки годное. Не столько сладкое…

– Я же тебе говорю! Эвелина Висбальдовна плохого не посоветует.

– Слушай, хочу тебя спросить… Мне просто интересно. Ты всегда так легко сходишься с мужиками? Ну, в смысле, мы ведь с тобой совершенно не знакомы.

– Нет, не всегда. Но сегодня случай особый.

– Чем же он особый? Ведь, как говорится, мужики есть мужики… Им, то есть, нам на сантименты чаще всего наплевать. Нам одного подавай.

– Это верно. С этим даже и спорить не стану. Нам ведь тоже одного подавай. Или не одного. Но дело в другом.

– Да, в чем?

– В обычные дни здесь и выбрать не из кого. Либо военные, либо уголовники. Первые всегда заняты, вторые свободны, пока на свободе. Скукота.

– Так почему бы не уехать отсюда?

– Я же сестру не брошу.

– Вместе с ней.

– Вот в этом-то и проблема. Я не могу с ней, я не могу без нее…

– Странно, мы разговариваем, как будто давно знакомы.

– Я тебя знаю. Ты Феликс Нетрой.

– Я не об этом.

– А о чем тогда? Кстати, можешь звать меня Эвой.

– Эвой? Ты – Эва? Не могу о себе сказать того же. В смысле, я не Адам.

– Нет, ты не Адам…

Так, мирно беседуя, перекидываясь словами, полными, как им казалось, сокровенного смысла, они постепенно, но неумолимо, накачивались виски. Собственно, они оба были довольно крепки по части выпивки, поэтому не об опьянении речь, оно, если имелось, так незначительное. Речь о переходе в иное состояние сознания, которое сродни просветлению, когда смыслы приближаются, становятся выпуклыми, почти осязаемыми, когда кажется, что еще одно усилие, и все тайны раскроются, станут доступны и понятны. Пространство вертелось вокруг них блистающим коконом. Порой Нетрою казалось, что они находятся внутри елочной игрушки, огромного зеркального шара с блестками, за тонкими стенками которого взлетали салюты и вспыхивали прожектора. И, что удивительно, ощущение приближения праздника, главного события ночи, нарастало. Казалось, еще немного, и что-то прекрасное, сказочное неминуемо произойдет. В эти волшебные мгновения они ощущали почти мистическое единение, будто кружились, взявшись за руки, глядя глаза в глаза. Это был их отдельный мир, в пределы которого кроме них никто не мог проникнуть.

Пока один все же не смог.

Откуда ни возьмись, появился в своей железнодорожной тужурке Елистрат Дролов. На взводе. Зол. Воспаленный глаз жжет, порождая дымы и всполохи.

– Изменяешь! – без предисловий и прелюдий начал он прямо с обвинений.

– Извини, Елистратушка, сегодня не твой день, – откликнулась Эвелина Висбальдовна.

– И ночь не моя?

– И ночь не твоя.

– Вот увидишь, тебе не понравится.

– Не попробуешь, не узнаешь.

– Лучше меня не найдешь!

– Мне известны твои достоинства.

– Но тебе подавай большего, да?

– Другого подавай. Иногда ведь и головой работать нужно, Елистрат. Ради разнообразия.

– Ты…

– Не говори того, о чем завтра пожалеешь.

– Я…

– Довольно, Елистрат, уходи!

– Сука!

В этот момент Нетрой стал тяжело подниматься из-за стола, но Эвелина властным мановением руки его остановила. За спиной у сраженного презрением Дролова возник метрдотель и положил руку ему на плечо. Елистрат резким движением ее сбросил. Выставил показавшийся невероятно длинным указательный палец в сторону неверной своей любовницы и, покачивая им, повторил веско:

– Сука.

После чего повернулся и, раскачиваясь и оступаясь на негнущихся ногах, ни на кого не глядя, никого не замечая по пути, удалился.

– Ты чего полез-то, гусар? – спросила Феликса Эвелина, когда сверкающая сфера вновь замкнулась вокруг них и понемногу начала раскручиваться.

– Так он же это, сукой тебя обозвал!

– Но ведь это правда, – улыбнувшись, она накрыла горячей ладонью его нервически подрагивавший кулак. – Я и не скрываю.

– Только не при мне, – заявил он ультимативно.

– Я не давала тебе такого права, лезть за меня в драку.

– Ну, это право у меня от рождения. В драку мне ничьего разрешения не надобно.

Эвелина внимательно посмотрела ему в лицо. Похлопывая его по руке, с внезапным облегчением почувствовала, как, расслабляясь, распускается кулак в ладонь.

– Скажи, – спросил он медленно, – зачем тебе это?

– Что именно?

– Этот Дролов. Я понимаю, он горд тем, что покорил такую женщину. Богиню! Но тебе-то что? Ведь ты выше его на голову.

– Если ты не понял, когда Елистрат намекал на собственные достоинства, он не рост имел в виду. Ну, что, пошли к тебе? А то что-то здесь уже не то…

Прихватив по пути приготовленный мэтром пакет с провизией, они по пустынной, освещенной голубыми и оранжевыми фонарями площади перешли в гостиницу.

В номере, увидев вытаращившую на нее глаза крысу, Эвелина Висбальдовна ни капли не удивилась, и уж тем более не испугалась.

– Я смотрю, вы уже познакомились, – только и сказала она.

– Забавная зверушка, – поделился наблюдением Нетрой. – То есть, я так понимаю, что она для тебя не новость?

– Нет, конечно. Я ведь директор, ночной, должна быть в курсе всего. Но, боюсь, ей пока придется посидеть в шкафу.

– Только не в шкафу!

– О, я вижу, знакомство состоялось даже более близкое, чем можно пожелать. Что ж, в таком случае, пусть побудет в коридоре. И, приоткрыв дверь, она выпустила крысу, которая безропотно, понурив голову, вышла наружу. – Смотри тут в оба! Если что – скребись, – наказала Эвелина вновь назначенному часовому. – Внешний пост нам не помешает, – закрыв дверь, сказала она Нетрою.

– Мы чего-то боимся? – полюбопытствовал тот.

– Кто его знает! – воскликнула Эвелина Висбальдовна. – Береженного, как говорится, и крыса охраняет.

– Не слишком ли ты к ней сурова?

– Ничего, ей не повредит. И эти глаза ее! Не выношу, когда она так на меня смотрит. Не расслабишься.

– Сюр какой-то! А почему вы тогда их не выведете? Всех, как класс? Как ни крути, а крысы в гостинице… Грызуны, разносчики и все такое?

– Во-первых, у нас отель, а не гостиница.

– О!

– Да. А, во-вторых, это же Мянь-гора! И крысы здесь как бы не вполне крысы. Ну, что говорить, ты ее сам видел! К тому же, никто пока не жаловался. Вот у тебя жалобы есть?

– Нет. Жалоб нет. Какое-то воспоминание, что-то недавнее всколыхнулось в его памяти, но он не успел ухватить его за хвост, упустил. И махнул рукой: теперь не важно.

– Нет, значит, нет, значит, и реагировать не на что, – продолжила Эвелина. – Вообще-то говоря, жалоба – это универсальный двигатель гостиничного бизнеса. Но пока их нет, лучше ни во что не вмешиваться. Логика перемен, если она есть, сама себя проявит. И вот тогда – не зевай! Ладно, не будем терять времени. Ночь, как и жизнь, коротка. И она махнула рукой по-кавалерийски: – Наливай!

Они выпили сладкого ароматного виски, а потом выпили еще, и после, стараясь не растерять, не дать рассеяться этому ощущению хмельной сладости, в предвкушении наслаждения еще большего, позволили подхватить себя всегда неожиданному, вечно новому танцу любви. Они кружились, сливаясь телами, и их одежды, подхваченные этим безумным вихрем, разлетались по комнате, словно лепестки цветка, или чешуи ставшей тесной обертки. Они соединились еще до того, как оказались в постели, ну а уж там удержу им не было никакого, как не было предала и их фантазии.

После, лежа опустошенный, выпитый до последней капли, то погружаясь в волны забытья, сладостного и тягуче-обволакивающего, будто восточная халуа, то выныривая на поверхность умиротворенного сознания, Феликс понимал, что фантазии, им осуществленные, были не совсем и его. И это было странно, странно… И так же прекрасно. Прекрасно! Он думал, что быть инструментом не так уж плохо, когда воля и желания твои совпадают с волей и желаниями того, кто в качестве инструмента тебя выбрал и взял в руки. Не буквально, конечно. Хотя и буквально – тоже.

Позже, успокоившись и утихомирив сердце до того, что его биение в груди слышалось ему, как стук в пустой ночной комнате, гулко, редко и неузнаваемо, он лежал, прижавшись к теплому боку Евы, и наблюдал, как, подхватив, несет их полноводная река жизни. Уносит неведомо куда. Тайна собственного предназначения завораживала, но не пугала ничуть, поскольку, знал, пока он в этом потоке, ничего плохого с ним не случиться. Было так сладостно, отдаться течению на волю и ждать, гадать, предвкушая, куда же оно его вынесет.

Спать не хотелось, ибо то состояние, в котором он пребывал, было лучше, выше и круче любого сна. Ведь если он плыл по течению, то плотом, его поддерживавшим на потоке, было, как ни крути, прекрасное тело Эвелины Висбальдовны. Эва лежала на спине, закрыв глаза, распущенные волосы разметались по подушке. Она глубоко дышала, грудь размеренно вздымалась, следуя велению колебаний увлекших их волн и струй. Феликс прижался к ней боком, прильнул к плечу щекой. Он обнял ее, и в оправе ладони его распахнутой упокоилась жемчужина – ее правая грудь. Ускользающая нежная тяжесть. Он чувствовал пальцем основание ее соска, большого и маслянистого, как финик, и старался не шелохнуться, чтобы неосторожным движением не нарушить его едва устоявшегося покоя. Потому что не хотел нарушить и своего покоя тоже. Потому что, стоило ему только представить, как он взбирается, чертя подушечками, немея кожей, на плоскую в пупырышках вершину, как кружится по ней в задумчивости, как соскальзывает вниз, зажимает сосок между пальцами и слегка теребит, замечая, как тот поддается в ответ, наливается и твердеет, тут же и сам начинал возбуждаться. А возбуждаться ему пока еще не хотелось. А хотелось вот так, плыть по течению, погружаться в нежность и ждать наступления момента, когда чье-нибудь желание не пробудит ответное желание, и все вновь станет возможно.

Еще он подумал, что происшедшее между ним и Эвелиной, обычная, в общем, история. Такие истории ежедневно и еженощно происходят тысячами в гостиницах по всему миру, между одинокими по жизни или оказавшимися в одиночестве временно и почувствовавшими себя покинутыми мужчинами и женщинами. И все же, все же, случившееся не было совсем уж обыденным, поскольку, он чувствовал, будет иметь продолжение. Каким оно будет, неизвестно, но он явно видел тонкие нити, протянувшиеся из сейчас – в потом, в туманную даль будущего.

Словно почувствовав его сладостное томление, его, быть может, смятение и неуверенность, Эвелина, повернув голову, поцеловала в висок и сказала тихо, в самое ухо:

– Ты был прекрасен.

– Но?..

– Без всяких но.

– Хорошо. Ты тоже. Прекрасна и восхитительна. Он хотел поспрашивать ее про Дролова, удалось ли ему затмить его в качестве любовника, но почувствовал, что это будет и мелко, и пошло, и просто лишне. Вместо этого попросил: – Расскажи мне про сестру, про Нину. Нет, не так: расскажи про вас, двух сестер.

– Что ты хочешь узнать?

– Я хочу услышать вашу историю. Ведь Мянь-гора – это вы, без вас ее нет, я правильно понимаю?

– Наверное, так и есть.

– И про собаку. Я ничего не знаю про собаку.

– Хм, про собаку… То есть, ты хочешь знать абсолютно все.

– Ну, так, по ходу.

– А напомни, на каком рубеже истории ты остановился.

– На дальних подступах. Знаю только, что на поросшей хвойным лесом Мянь-горе укрывается нечистая сила. Ну и это вот, знаменитое: чтоб тебе Мянь-гора приснилась!

– Так все и есть. Я, правда, на той горе, настоящей, что на берегу Повенецкого залива, никогда не бывала, поэтому и рассказать о ней ничего не могу. Наша гостиница лишь какое-то, достаточно кривое и слабое, ее отражение. Отблеск, отсвет – как угодно. Отзвук. Эхо. Возможно, не единственное. Такие же отражения имеют и другие волшебные, сказочные места. Но у всех у них есть одна особенность: если ты не склонен к восприятию необычного, ничего и не увидишь. А ты, оказалось, склонен.

– Я же писатель, фантаст! Я эту необычность повсюду выискиваю. Считаешь, это параллельные реальности?

– Не параллельные. И вообще, здесь нечто другое. Потому что не реальность. Не наша реальность.

– А нечистая сила? Она тоже не реальность? Все выдумано? Не более чем красивое предание?

– Она как раз реальность. Но совсем другая.

– А что же? А как же вот это вот все? Я уже запутался: то реальность, то не реальность…

– Что тебе сказать? Ты в своих романах тоже сочиняешь, творишь некую реальность – и после она где-то существует. Мир безграничен, в нем для всего находится место. Может, кто-то однажды попадет в твою реальность и будет дивиться: этого не может быть! Не может. Но вот же, есть! Так и Мянь-гора наша, не может быть, но есть. А с нечистой силой у нас договор, мы к ним не суемся, они к нам. И никаких проблем. Нет, какие-то пересечения случаются, но они не более опасны, чем, скажем, сны. Просто наш местный колорит. Вот так. Так и живем.

– Нормально живете. Весело.

– Спасибо. Но на самом деле, конечно, не совсем нормально.

– Знаешь, после этой ночи с тобой я всегда буду желать, чтобы Мянь-гора мне снова приснилась.

– О! Какой ты, оказывается, милый. Завидую тебе. К сожалению, мне сны не снятся.

– Правда? Отчего же?

– Такова данность.

– Это нельзя исправить? Или вылечить?

– Не знаю. Боюсь, что нет. Я ведь одна из сестер.

– Что же в этом криминального?

– Сестры, если ты помнишь, живя на стоящих рядом двух горах, пекли блины и бросали их друг другу.

– Да.

– Ничего тебе не напоминает?

– В смысле?

– Бросали по воздуху, по небу? Господи! Это же образы солнца и луны!

– А, да-да! Точно! Как я…

– Одна из нас солнечная, другая лунная. День и ночь. Поэтому, мы не можем быть вместе, рядом. На уровне хронометрии.

– Ай-яй-яй! Как же это вас угораздило?

– Об этом лучше спросить у родителей.

– Кто у нас родители?

– Про родителей как-нибудь в другой раз. А лучше и вовсе их не поминать просто так, всуе.

– Пф! Как скажешь. Где же в этой истории собака зарылась?

– Рядом с тобой.

– Не понял?

– Как меня в ресторане Елистрат назвал, помнишь? Вот, это я и есть. И всегда ей была. Всегда имела характер стервический. Ну, уродилась такой, пес его знает, почему, плюс, тяжелые условия жизнедеятельности. Ночные, как ты помнишь. Ночь на все и на всех накладывает свой отпечаток, ночью не до нежностей и сантиментов.

– Мне кажется, наоборот. Ночь нежна!

– Тем не менее, без сестры я скучала, как и она по мне, нам хотелось быть вместе. Вот она мне однажды и сказала: продай собаку свою, и приходи за расчетом на Мянь-гору. Не этими словами, конечно, но, по сути – так. Слова после молва подобрала. То есть, это значит: оставь свой сучий характер там, где ты есть, и приходи домой. Ведь Мянь-гора наш общий дом.

– Что же ты?

– Так и сделала. И честно пыталась быть хорошей, любить сестру, и все такое. Но быть хорошей это не про меня. К сожалению, или к счастью, не знаю. Короче говоря, вскоре натура моя вновь взяла верх, и я принялась за старое. Однажды я увела у Мины жениха.

– У Нины?

– Мы зовем ее Миной.

– Так. И что дальше?

– Конечно, она мне этого не простила. Тем более что с моей стороны не было никакого чувства, а была лишь прихоть. После этого мы вновь разошлись, не пространственно, а во времени. Поделили сутки пополам и перестали общаться. Стараемся, во всяком случае, избегать друг друга. Она директор с семи утра до семи вечера, я – с семи вечера до семи утра. При таком разделении, как ты понимаешь, она все больше чахнет в кабинете, не имея возможности устроить личную жизнь, я, напротив, захлебываюсь в ее бурлении. И ей, и мне нужны перемены, но мы обе, похоже, в тупике, причем давно, и не можем из него выбраться. Получается замкнутый круг, ловушка: чем дольше мы не разговариваем, тем трудней начать разговор. тем невозможней сделать шаг навстречу.

– Что тут скажешь… Печально.

– Да, невероятно. И, знаешь, тебя я тоже увела у нее. Ведь она на тебя запала, со всеми книгами твоими. Она могла встретиться с тобой, если бы я разрешила. Но я ей не позволила. Просто потому, что наступило мое время, а ты показался мне интересным и достойным кандидатом. Да и из вредности, из-за своего собачьего характера.

– Звучит обидно.

– Говорю, как есть.

– То-то я не понял, откуда ты взялась. Ну, там, в ресторане.

– А ты что, заметил подмену?

– Конечно. Солнце и луна, вообще-то, разные.

– И тебе было все равно?

– Если так ставить вопрос, немедленно начинаешь чувствовать себя подлецом. Не, было не все равно. Но я был не против. Потому что ты прекрасна так же, как твоя сестра. А она хороша не менее чем ты. И вообще, я думаю, что вам часто нужно меняться местами. Тебе – влюбиться днем, ей – провести бурную ночь с объектом своей – или твоей – дневной страсти. И не одну ночь. И все тогда у вас наладится.

– Думаешь?

– Конечно!

– Разве это возможно?

– Почему нет? Луна часто видна на дневном небосклоне. Уверен, и солнце может воссиять, если не на ночном, так на искусственном небе. Жизнь разнообразна и полна сюрпризов. Да ладно, ты и сама это знаешь. В Мянь-горе возможно все! Просто кто-то должен сделать первый шаг.

Эвелина порывисто обняла Феликса, прижалась к его лбу губами, получился долгий тропически жаркий и влажный поцелуй.

– Спасибо тебе, – сказала охрипшим голосом. – За твой позитивный настрой и общее… расположение. Теперь я полностью уверена, что твое появление не случайно.

– О чем ты? Я как раз думаю, что все очень и очень случайно. И то, что я оказался в Загубинске вашем, и что мы встретились.

– Нет-нет, никто в Мянь-горе просто так не оказывается. Исключено. Думаю, ты здесь, чтобы примирить нас с сестрой.

– Каким образом? Скорей, наоборот. И мне, кстати, очень жаль, что я мог нарушить существующее равновесие.

– Вот его как раз и нужно было нарушить. Ты, может, сам не понял, не заметил, но ты сказал очень для меня важные вещи… Она задумалась, потом повторила размеренно: – Очень важные. И, вздрогнув, будто очнувшись, добавила: – А, может, и не только для этого, может, есть и другая причина. Знаешь, мне что-то тревожно за тебя стало…

– Да ладно, не выдумывай! Я всего лишь писатель, и еще игрок в покер – кому с меня какой прок?

– Не знаю. Но слушай, я хочу сказать тебе одну вещь. Которую говорить не должна. Но скажу, потому что хочу тебя отблагодарить. Молчи, молчи… В общем, в Мянь-гору можно попасть, уйти в нее, причем из любого места. Но есть тонкость. Это возможно не всегда, а лишь в момент наивысшей опасности, когда окажется, что жить тебе осталось, быть может, мгновение. Ну, знаешь, когда кажется, что все… Вот в это мгновение нужно успеть произнести всем известное и совсем не секретное одно русское слово. Она приникла к его уху и прошептала, что именно нужно сказать.

У Нетроя глаза округлились от удивления.

– Правда что ли? Это пароль? Хм, я всегда его говорю, – он засомневался, но ненадолго. – А, впрочем, да, может быть. Все логично.

– Верь мне, – продолжала Эвелина Висбальдовна. – Но запомни, сказать слово надо с полным чувством и проникновением, как молитву.

– И что тогда?

– Некая сила, не хочу говорить, волшебная, потому что не знаю ее природы, тут же перенесет тебя в Мянь-гору. Только не в эту, а в настоящую. Это может быть жутковато, и даже страшно, но ты, всяко разно, не погибнешь. Как только это случится, я сразу узнаю, и сделаю все, чтобы тебя оттуда вызволить. Поверь, для этого у меня есть кое-какие связи и влияние.

На последние слова Эвелины Нетрой не смог ничего ответить, хоть и открыл было рот, чтобы по своему обыкновению поерничать. Не успел.

В этот миг, вдруг, посреди ночного оцепенения и всеобщей онемелости, раздался раздражающе резкий, скрежещущий звук. Феликса пронзило внезапным ужасом, точно кипятка плеснули за шиворот – так его, оказывается, возбудили ночные разговоры, – но тут он, кстати, вспомнил про крысу, дежурившую в коридоре, и решил, что это она царапается снаружи в дверь. Чего это она, едва успел он подумать, как следом послышалось и другое.

– Эва! Эва! Эва! – заунывно воззвал к судьбе и милосердию кто-то неведомый. Нетрой не сразу сообразил, что это покинутый и сраженный горем Дролов разыскивает в ночи свою неверную возлюбленную. И следом: Бум! Бум! Бум! Точно палкой по прутьям железной ограды. И снова: – Эва! Эва! И опять: Бум! Бум!

Дролов, со своим горем и своей палкой, определенно и неминуемо, приближался к их двери.

– Дьявол! – выругалась Эвелина Висбальдовна. – Надо его увести, пока не переполошил тут всех. Подожди, я быстро!

Выскользнув из постели, она накинула на голое тело первое попавшееся под руки, это оказалась рубашка Феликса, и, как была босой, бросилась из комнаты. Уже держась за ручку, оглянулась и сказала ему нервно:

– Только прошу тебя, не вмешивайся. Я сама все улажу.

Нетрой, как говорится, и опомниться не успел. Лишь потом, вдогон, подумал, что не очень-то и хотелось ему во все это вмешиваться. Не большим он, если честно, был любителем всяких таких разборок. Нет, постоять за себя, за даму – святое дело, тем более что фактура вполне позволяла. Но если можно было уладить дело мирно, вот это лучше всего. Тем более, вылезать из теплой постели – нет, не хотелось. Почему-то он был уверен к тому же, что, и с палкой в руках, Елистрат перед своей Эвой безоружен.

И точно, зов в коридоре мгновенно стих. Все стихло. Потом что-то мокрое ткнулось в пальцы его свесившейся с кровати руки. Он узнал проскользнувшую обратно в комнату крысу и легонько потрепал ее за холку. Потекли глухие, вязкие минуты. Прошло, наверное, не менее получаса, и он уже стал проваливаться в мерцающую, перемежаемую вспышками сознания, дрему, окунаясь в нее все глубже и на все более долгий срок, когда, наконец, она вернулась.

Щелкнул замок, дверь открылась и закрылась.

Вздернув веки, он увидел в сумраке комнаты женский силуэт рядом с кроватью. Отведя руки назад, как крылья перед полетом, женщина встрепенулась, сбросила одежду на пол и, нагая, скользнула к нему в постель. Тело ее было хрустко прохладным, она вся дрожала, от холода или от нервного возбуждения, не разобрать, и пахла отчего-то по-другому, не так, как до выхода в коридор. Нетрой, потянув носом воздух, узнал, или вспомнил, что так пахнет поле подсолнечника летним днем. Однажды, в детстве, он заблудился на таком, поэтому на всю жизнь запомнил этот горько-сладкий смолистый дух. Что, подумал он, откуда, какой подсолнечник? Он притянул, прижал к себе женщину, обнял ее, вбирая прохладу ее кожи, а, заодно, впитывая и гася ее дрожь, и вдруг почувствовал, как его захлестнул, накрыл с головой целый океан жидкого огня.

– Ты где пропадала так долго? – прошептал он перед тем, как превратиться в факел.

Глава 6. Вдоль по Мухинской

Утром Нетрою приснилась лисица. Она мелькнула, ускользая, махнула огненно-рыжим хвостом и куда-то пропала, но он и во сне, и сквозь сон знал, что это за лисица. Он хотел ее удержать, но руки, скованные вязкой дремой лишь вздрогнули слегка – вот и все, на что они оказались способны. Самым удивительным было то, что хвост остался. Рдяный клок застрял в пространстве, торчал вызывающе, играл с ним, дразнил, мельтеша и подрагивая. Феликс улыбался от приливного ощущения полноты бытия, – он давно уже не испытывал такой радости, такого счастья. Что, учитывая его довольно уже долгую жизнь, странно. И в еще большей степени – печально. Он не совсем понимал, чем вызвано это новое для него состояние, да и не хотел разбираться: есть и есть. Незнание никак не могло его счастье омрачить, а вот знание… Кто ведает.

Кстати, и прошедшую ночь он помнил не вполне. Особенно, что касалось ее заключительного отрезка, с момента появления господина Дролова в коридоре и до момента, собственно, засыпания. Были здесь не совсем ясные и понятные ему нюансы… Ну, были и были. Что в том плохого? Это в знании печаль, в незнании же радость. Он подумал, что рано или поздно все тайное раскроется, даже не стоит по этому поводу беспокоиться. Вообще не стоит беспокоиться. Что плохое может произойти в этом замечательном, наполненном светом и теплом мире?

Он улыбнулся, ухмыльнулся даже чему-то своему, и открыл глаза. И тотчас в них, играючи и забавляясь, запрыгнул большой кусок солнца. Пришлось зажмуриться, отсекая излишки. Чуть пообвыкнув к свечению, он открылся вновь. Ах, вот это что!

Луч, пробиваясь сквозь щель между занавесками, косо падал на стену. Дробясь и отражаясь во все стороны, он наполнял светом, золотом и радостью весь номер. Край занавески слегка раскачивался, колеблемый ветерком из открытой форточки, и, откликаясь на это теребление, солнечный зайчик на стене тоже дрожал весь и струился. Вот и лисий хвост, вспомнил про сон Феликс. Как странно, что солнечный зайчик навевал мысли про лису. Лиса и заяц, что у них общего? Где одна, и где другой? И все же связь существует. Может, он просто не понимал, в чем ее суть? Может, было что-то еще?

Впрочем, оставим, решил он. Прекрати! – скомандовал он себе. Все копания, суть издержки писательской натуры. Человек, родившийся с лопатой в голове, не может не копать. Бросай лопату, бери себя в охапку и вставай.

На полу перед входной дверью сидела крыса и смотрела на него собачьими глазами. Она и была похожа на собаку, находящуюся на посту. Увидев, что Нетрой проснулся, крыса, забавно переваливаясь и семеня, перебежала к кровати. Там встала на задние лапы и потянулась к нему мордочкой. При этом она усиленно нюхала воздух, и ее нос и усы так смешно подергивались, что Феликс не удержался, рассмеялся. Протянув полную тепла ладонь, он погладил доверчивого зверька по голове. Вот чего никогда нельзя делать, зачем-то напомнил себе, так это обманывать чье-то доверие. Особенно того, кто заведомо слабей. Хорошая мысль, надо ее запомнить.

Глянув на часы, не сразу поверил, что уже десять утра. «Ничего себе, – удивился он, – не слабо придавил!»

Быстро, по-военному, как он умел, встав, – кровать протестующе заскрипела под его большим весом – он принял душ и спустился в ресторан. Удивительно, но, несмотря на вчерашние очевидные излишества чревоугодия и множественные невоздержания, он чувствовал себя совершенно отдохнувшим. У него ничуть не болела голова и, самое поразительное, он испытывал просто зверский аппетит. Обычно же по утрам после хорошей гулянки он ограничивался чашкой кофе, да и ту не всегда допивал до конца, теперь же ощущал, что вполне способен съесть быка. Ну, быка не быка, а цыпленка он себе вытребовал. Да, пусть будет вчерашний, только как следует разогреть.

Ресторан «Витязь» в утренние часы полностью посвящал себя обслуживанию постояльцев гостиницы, поэтому его обеденный зал, как и днем ранее, был практически пуст. Только пассажиры злосчастного вагона-люкс населяли его. Как приметил Нетрой, все сидели на тех же местах. Он тоже не стал оригинальничать, занял тот же отдельный столик. Несмотря на хорошее настроение, – а, может, именно из-за него – общаться ему ни с кем не хотелось. Тем не менее, первой завершив трапезу, проходя мимо к выходу, рядом остановилась Агафья Борисовна.

– Доброе утро!

– Воистину! – согласился с определением Феликс. Он не прекратил жевать, только отнес крылышко цыпленка в сторону, элегантно держа его двумя пальцами и распустив веером остальные.

– Как выспались? Настроение?

– Все превосходно!

– И кушаете, я смотрю, с аппетитом…

– Обожаю слово кушать! – с воодушевлением откликнулся Нетрой. – Оно такое уютное, домашнее! Русское, между прочим!

– Согласна с вами. Здесь русский дух, здесь Русью пахнет! И все такое прочее.

– Между прочим, зря вы насмешничаете. Нигде более, как в такой глубинке, да еще у такой быстрой и длинной речки, как Магистраль, не раскрывается народный характер. Здесь же всего, всего, всего намешано и навалено в кучу. Я это чувствую и приветствую. Да я в восторге просто!

– Я не смеюсь, и в этом вопросе полностью с вами солидарна. Но сейчас хочу вас предупредить, и извиниться перед вами.

– За что еще?

– Я слышала, Борисфен обещал вам сегодня экскурсию по окрестностям Загубинска организовать, так вот, она, скорей всего, не состоится. Дело в том, что он как вчера уехал, так до сей поры еще не вернулся.

– У него все в порядке?

– Да, на этот счет я не волнуюсь. Просто, по обыкновению, увлеклись немного.

– Ну, это дело такое. Понятное. Может, с техникой что? Не звонил?

– Там связи нет. В общем, остается только ждать.

– Вы не волнуйтесь, все будет хорошо.

– Мне перед вами неудобно.

– За меня тоже не переживайте. Я как-нибудь сам себя развлеку. Вот, например, докушаю и пойду погуляю. Город посмотрю.

– Да тут, говорят, и смотреть-то особо нечего. Одноэтажная Россия.

Едва госпожа Клер ушла, к столику спланировал старый, седой как лунь, Фрол Кассепа.

– Ну, ты что? – спросил он слету.

– Кушаю вот, – продемонстрировал ему обгрызенное крыло Феликс.

– Я не об этом.

– Помилуй, Фрэнки, а о чем ты тогда?

– О том. Наши собираются сегодня турнирчик устроить. Будем играть, пока не останется кто-то один. Ну, как обычно, ты же знаешь. Ты как? Присоединишься?

– Это ты по своей инициативе спрашиваешь? В смысле, приглашаешь? Или…

– Это общее мнение. Меня попросили с тобой переговорить. Сказать, что было бы очень неплохо, да просто здорово нам всем с тобой, за одним столом… В общем, да, просим.

– Слушай, Фрол, я в принципе не против. Но есть одно обстоятельство. Я, как ты знаешь, хайроллер, и мне негоже принижать свой статус, играя по низким ставкам. Не то, что мне самому это в падлу, но пойдет слух, а он, будь уверен, пойдет, я даже знаю, от кого, и меня перестанут приглашать на приличные турниры да за приличные столы. А этого лишиться мне не хотелось бы.

– На этот счет не волнуйся, мы понимаем. Ребята согласны играть на высоких ставках, может, и не на таких, как ты привык, но все же. По твоему минимуму, вот так. На турнир, на остров, мы, судя по всему, уже не попадем, поэтому жаться не имеет смысла, да никто и не будет. Плюс, господин Клер обещал помочь. Да он нам просто должен помочь! Выдать всем банкроллы, как командировочные. Или командировочные, как банкроллы.

– На Борисфена я бы особенно не рассчитывал. Во всяком случае, сегодня. Он где-то в тайге застрял, и к вечеру может не вернуться.

– Ну, когда-то же вернется!

– Когда-то, да.

– Так что ребятам сказать?

– Предварительно, я не против. Согласен. Но все будет зависеть от Борисфена Нифонтовича и его участия.

– Не передумаешь?

– Можете забросать меня тапками.

– Хорошо, так и передам.

– Где, кстати, вы играть собираетесь?

– Да здесь же! В ресторане. Представляешь, у них и отдельная комната есть, и стол в ней. Я видел, все по высшему разряду! Да у них, мне показалось, целое казино…

Даже и не удивлен, что здесь может быть казино, подумал, глядя вослед удалявшемуся Кассепе, Феликс. Ясно, что Мянь-гора и на первом этаже тоже процветает. Если поискать, думаю, у них и целый ипподром с лошадками найдется. И собачьи бега. И гонки на ступах с метлами.

Как и днем ранее, Лимбо, отрешенно глядя в окно, курила тонкую коричневую с золотым фильтром сигарету. Всем своим видом она показывала, что ей ни до чего нет дела и, в общем-то, на все плевать. Зато Маша Хо явно шла на контакт. Она снова мило улыбнулась ему и послала сигнал, потеребив пальчиками воздух. Феликс улыбнулся и махнул в ответ. Тут же помимо воли всплыла перед глазами картинка: Мария в обтягивающих джинсах. Крутейшие, други мои, бедра. Нет, такие вещи Нетрой никогда не забывал. И как писатель, и как, черт побери, мужик, грубое волосатое животное.

Он тщательным образом вытер салфеткой бороду, чтобы ничего в ней не застряло непотребного. Кстати, и сам не любил, когда у кого-то борода выглядела неряшливо, а до этого легко было опуститься. Но, с другой стороны, борода придавала его облику требуемой импозантности, и он сознательно терпел ей причиняемые неудобства. В конце концов, во всем есть свои плюсы и минусы. В общем, утеревшись и расчесавшись, он вышел из-за стола.

В номер решил не возвращаться, а устроить себе прогулку и экскурсию по городу прямо сейчас. Тем более что, как он помнил, провизия у крысы должна была еще быть.

– Где ту у вас погулять можно? – озадачил он вопросом метрдотеля. – На что посмотреть посоветуете.

Метр на самом деле выглядел озадаченным. Даже пожал плечами.

– Да что тут у нас смотреть? Ничего особенного. А прогуляться – идите вдоль по Мухинской.

– Что за Мухинская?

– Улица. Главная наша. Она вот здесь за площадью начинается, и весь город по кругу охватывает.

– Других что, нет?

– Есть, как же. Но они короче и перпендикулярней. А на Мухинской все, что в городе есть заметного, расположено.

– Что ж, пойду, погляжу на вашу Мухинскую. В честь кого, кстати, назвали? В честь мух ваших городских, что ли?

– Точно! Их почета для! – ухмыльнулся метр. – Мухи наше все! Без них тут, как есть говорю, и жизни бы не было.

– Вот это точно…

Нетрой вышел на крыльцо. Никуда не торопясь, постоял минут пять, поглазел по сторонам, глянул на небо, вдохнул полной грудью. Увиденное, услышанное и почуянное удовлетворило его вполне. Площадь жила обычной жизнью, ничто ее не возбуждало, не смущало, не ломало ее демократического строя. По небу плыли невысокие белые облака, их было немного и они не мешали никак солнцу насыщать землю светом и теплом. Легкий северный ветерок тащил с Магистрали острый запах креозота, которым пропитывают деревянные шпалы. Надо же, подумал Феликс, шпалы уже давно бетонные, а запах никак не выветрится. Хотя, это, может, на главном ходу бетонные, а там, дальше, на вспомогательных путях наверняка еще деревянные остались. Несмотря на его резкость, Феликс любил этот запах – как, кстати, и запах угольной пыли, и даже гари. Все эти экстремально пахучие снадобья возбуждали в его душе жажду и предвкушение путешествий. Томление особой жилки, настроенной на брожение по свету. Железная дорога – это путешествия, ветер странствий, семь футов под килем, а путешествовать Нетрой любил. И не только умозрительно.

В общем, ничуть не поколебавшись в своем решении, наш сетератор спустился с крыльца и, повернув налево, зашагал по площади к тому месту, где из нее вытекает улица Мухинская. Единственный, как мы помним, исток.

Улица как улица, обычная вполне. Асфальтовая лента, зажатая с боков двумя рядами пятиэтажек. Показалось только странным, что дорожное полотно было явно приподнято над уровнем земной поверхности, и между ним и тротуарами с двух сторон имелись довольно глубокие кюветы. Они хоть и поросли яркой зеленой травой, все же для города элемент представляли собой диковатый. Тем более что и какого-то большого количества машин вокруг тоже не наблюдалось. Хотя, какая связь между числом машин и глубиной кюветов? Ерунда какая-то.

Так, переваривая в котле смыслового детектора первые впечатления, Нетрой, следуя прямо по дороге, дошел до перекрестка. Перекресток тут был Т-образный. Налево забирала асфальтированная дорога, и вела она, судя по всему, к центру. А вот прямо шла уже дорога с щебеночным покрытием, и куда она шла – черт ее знает. Куда-то на окраину. Что заинтересовало нашего путешественника – здесь по обеим сторонам улицы тротуары были проложены уже деревянные. Феликс даже предположить не мог, что где-то еще сохранилась такая экзотика. Надо же, деревянные тротуары всего в сутках пути от Сальви-Круса! От высокой цивилизации!

Сгорая от желания немедленно испытать невидаль собственными ногами, Нетрой быстро спустился с асфальтового полотна, легко преодолел кювет и выскочил на деревянный тротуар. Потопал по нему, убеждаясь в надежности, и зашагал в направлении окраины. Он мало смотрел по сторонам, а больше под ноги, дивясь настилу и изучая его конструкцию. Конструкция, в общем, немудреная. На землю, скорей всего, на протоптанную здесь прежде тропу, побросали поперечные короткие брусья, лаги, а уже на них настелили и к ним пришили гвоздями попарно обычные трехметровые плахи. Скорей всего, лиственница, доска-пятидесятка. Лиственница – материал стойкий, но, судя по состоянию настила, здесь ему износ причинили основательный. Значит, не лиственница. Или давно уже сработано, или бревна были с изъяном, да так и постелили, не слишком заботясь, как гладко будет по этим дорогам ходить. Не иначе, зеки тротуары мастерили, соображал Нетрой. А что? Им-то как раз по барабану, кто на этих засеках ногу сломает.

Настил и в самом деле носил следы изрядного ущерба. Доски разболтались, кое-где и вовсе не были прибиты. А где-то и отсутствовали совсем, либо лежал какой-то доски остаток, то половина, а то и треть. И, преодолевая прогалины, приходилось либо ступать по земле, либо, где было возможно, переходить на другую линию настила. А как зимой, когда обледенело, думал Нетрой? Убиться же можно!

Впереди, осторожно обходя известные ей изъяны дороги, шла женщина. Шагая широко и споро, Нетрой ее неумолимо настигал. Из гостиницы он прихватил с собой легкую куртку, и давно уже надел ее, почувствовав, что хоть и лето, и тепло, но тепло как-то относительно. В общем, шел он, перепрыгивая с доски на доску и сунув руки в карманы, и вскоре приблизился к женщине настолько, что стал прикидывать, как и где удобней будет ее обогнать. В этот момент женщина вильнула, куда-то прыгнула и опустилась на край незакрепленной доски. Другой конец доски, как на качелях-балансире, тут же поднялся. Феликс как раз прицелился на ту доску наступить, но вместо этого запнулся о ее край выкинутой вперед ногой, а поскольку плечи его тоже ушли вперед, то по инерции, по ходу движения он и упал.

Он свалился, как куль, беспомощный и спеленатый – даже не смог выдернуть руки из карманов. Единственное, что успел, так это развернуться во время падения и выставить вперед плечо. Еще голову втянул и зажмурился. Так и врубился плечом в ставшую с грохотом на место плаху. Не сразу почувствовал, что шляпка наполовину вылезшего из доски гвоздя оцарапала ему лоб. А когда почувствовал и осознал, похолодел. Потому что, по всем меркам, со смертью он только что разошелся не более чем в двух-трех сантиметрах. Да, блин, вот так, со всего маху, да виском на железку! Или, другой вариант, глазом – тоже приятного мало.

Он полежал так, ничком, еще какое-то время, пока не удалось освободить руки из карманов, для чего ему даже пришлось перекатиться на спину, в другую от гвоздя сторону. Лишь поднявшись на ноги, он почувствовал резкий выброс адреналина. Его тут же бросило в пот и немного в дрожь. Вот так вот и не знаешь, где тебя конец поджидает, подумал он. Идешь себе спокойно, ни о чем таком не думаешь, и вдруг – бац! – а мозги твои уже на гвоздь насажены. Он оглянулся по сторонам. Вокруг не было видно ни души, – понятно, почему никто не бросился ему на помощь. А тетка так и шла впереди, не оглядываясь, уже довольно далеко. Она, видимо, даже не заметила, что с ним произошло. А, может, здесь так принято? Упал – твои проблемы! Выбирайся и поднимайся сам. Закон джунглей. Или этой, как ее, тайги. «Твари!» – ни к кому конкретно не обращаясь, вылил свое негодование в окружающий мир Нетрой. Повернувшись, он быстро вернулся обратно, на перекресток. Там вновь поднялся на асфальт и повернул к центру. Настроение уже было не то. Это дикое происшествие с падением совершенно выбило его из себя, ему требовалось время, чтобы успокоиться. Ладно, сказал он себе, не мандражируй! Теперь – только по асфальту!

Лоб саднил, Феликс достал платок и осторожно промокнул рану. Царапина оказалась хоть и не глубокой, зато длинной, перечеркивала весь его широкий, как у быка, лоб. Твою мать, ругался он. Негодовал вообще, по поводу негодного миропорядка, но и себе, любимому, спуска не давал. «Никакой координации! Даже сгруппироваться не успел!» – укорял он себя. Позор! А тут еще заметил, что при падении на те дрова зацепился коленом и выдрал клок из штанов. Немного там, может, пару ниток, но, блин, вот оно ему было надо? Потянулся вправлять задир, почувствовал, как протяжной болью отозвалось ушибленное плечо. Конечно, чай, не юноша, не молочный поросенок, но муж, сто килограммов чистого веса. Больше. И дуб на землю упадет, расколется, а он… Не дуб он, не в том смысле, но, зараза, как же больно! Не хватало еще сломать себе что-то.

В общем, пока мысли Нетроя были заняты личными переживаниями, за внешними обстоятельствами он следил постольку-поскольку. То есть, невнимательно. Потому достаточно неожиданно для себя оказался на следующем перекрестке. О, здесь уже было заметно, что это если не самый центр, то один из городских центров точно.

На пересечении двух заасфальтированных улиц располагалось несколько магазинов, все одноэтажные и деревянные, выкрашенные по местным обычаям частично уже облупившейся и выгоревшей на солнце масляной краской, голубой, зеленой и еще какой-то. На каждом здании в качестве основного использовались разные цвета, а вот детали и архитектурные излишества окрашивались уже, как Бог на душу положит. Получалось стильно. Феликс сразу окрестил этот стиль «среднерусский рандомный». Не сходя с места, только поворачиваясь кругом, он опознал магазин «Продукты», магазин «Хозяйственный» и еще какую-то «Зарю». Народу и машин, к слову сказать, наблюдалось довольно много. И те, и другие двигались неторопливо и как-то отрешенно, по формулировке опять же Нетроя – «как мухи в дихлофосе».

Противоположный угол перекрестка занимал кинотеатр. «Кино-Мир-театр», – разобрал Нетрой в хитросплетении тонких линий название. Это здание, в отличие от магазинов, было каменным, основательным, хотя и тоже одноэтажным, выкрашенным бодренькой желтой краской, и с крытой шифером односкатной крышей. В общем, сельский клуб, только с претензией. Такое впечатление усиливалось пристроенной к дальнему боку дома кочегаркой, что в свою очередь определялось по высокой, в два раза выше здания, квадратной кирпичной трубе. Конечно, зимы в этой местности суровые, а в холодный зал никого не заманишь. А так можно хоть зайти погреться. Все логично.

Перед кинотеатром была устроена, то есть, заасфальтирована, небольшая площадка, на которую выходила касса, надо полагать, летний вариант, а на самом углу перекрестка обосновался газетный киоск. И в кассу, и в киоск выстроились небольшие, в два-три человека очереди. Искусство – в массы, продекламировал Феликс мысленно. Важнейшее из искусств для нас – кино, актуализировал он известный лозунг.

И тут неожиданно он оказался свидетелем события, которое полностью воскресило его упавшее было настроение и с лихвой компенсировало понесенный при падении моральный ущерб.

Оказавшись рядом с киоском, он, сдерживая болезненные ощущения в ушибленном плече, принялся вертеть шеей, рассматривая выставленную на торги печатную продукцию. Как оказалось, всю предложенную к изучению периодику он уже видел раньше, дома, все было месячной, в лучшем случае – недельной свежести. Он как раз придумал метафору, что, мол, жизнь проносится мимо городка Загубинска, как те поезда по Магистрали, а сюда долетают лишь отголоски, да заносятся попутным ветром разные обрывки и ошметки, которые кружат по округе, кружат, да и оседают, покрывая все неравномерно, как пыль, как печная копоть, как… Метафора оказалась такой долгой, что он не успел ее сформулировать до конца, потому что в этот момент, выскочив из-за киоска, наискосок по площади понесся некий невысокого роста мужичонка. Нетрой сразу забыл все досужие размышления и принялся за бегуном следить.

Что-либо сказать о нем сразу, навскидку, было невозможно. Рабочая роба, в которую тот был облачен, оказалась чрезмерно объемной и совершенно бесформенной, поэтому даже предположить возможную затруднительно, оказалось затруднительно. Плюс кепчонка на глаза, плюс тяжелые грохочущие ботинки. Плюс – события развивались слишком стремительно, а забег выдался коротким.

Грохочущих ботинок оказалось аж три пары, поскольку за первым мужичком гнались еще два, по виду такие же. Тот, что был ближе к убегавшему, в какой-то момент сумел зацепить его ногу, и беглец со всего маху растянулся прямо под стеной кинотеатра. Преследователь немедленно уселся тому прямо на голову и плотно прижал ее к асфальту. Поверженный пытался как-то сопротивляться, но ничего у него не получалось, оседлавший его был явно сильней. Тут подоспел и третий. Он, не раздумывая, схватил лежавшего на животе бедолагу за ноги и, упираясь изо всех сил, потянул и протащил того по асфальту метра полтора, а то и два. После чего бросил чужие ноги парой ненужных жердей, и, как ни в чем не бывало, отошел в сторону. К нему немедленно присоединился второй, тот, который сидел сверху. Они демонстративно закурили по папироске, и, надвинув на глаза кепки, спокойно пошли восвояси.

Подвергнутый экзекуции мужичонка какое-то время оставался лежать там, где его бросили, вывернув носки ботинок внутрь, почти в одну линию. При этом, никто из очевидцев экзекуции, к нему не подходил, только, замерев в отдалении, молча смотрели. Жив ли, мелькнула мысль у Феликса? Или нет? Жив, жив!

Вот человек зашевелился и медленно, очень неуверенно поднялся. Ой, лица на нем не было от слова совсем. То есть, на месте лица сочилось сплошное кровавое месиво. Такого же качества след оставался и на сером асфальте. Судя по всему, особенно пострадал нос, что не удивительно. Даже Нетроя при виде такого жесткого и внезапного увечья, замутило. Мужик подобрал свалившуюся на землю при падении кепку и прикрылся ей – лишь глаза затравленно смотрели поверх. Глаза, видимо, уцелели. Вот он с трудом, шатаясь, поднялся на ноги. Постоял, привыкая к вертикальности, и побрел, запинаясь и едва не падая, куда глаза глядят. Как ни странно, в сторону, противоположную той, куда удалились его мучители.

– В больницу пошел, болезный, – уверенно определила направление высунувшаяся из окошка и тоже внимательно наблюдавшая за инцидентом киоскерша – благообразная, сердобольная женщина предпенсионного возраста. Очередь, кстати, при начале происшествия немедленно рассосалась, и изучать обстановку ей никто не мешал.

– Забавные мальцы, – завязывая разговор, поделился первым впечатлением Феликс.

– Это не мальцы, это зеки, – поправила его женщина из киоска.

– Да? И что они не поделили?

– Должно быть, в карты проигрался. Это у них быстро.

– Не умеешь, не садись, – самонадеянно изрек чемпион по покеру.

– Да как же, у них не сядешь! – вспыхнула женщина. – Попробуй только откажись, сразу это… Ну, вы понимаете.

– Да ну!

– Вот те ну! Попал в среду – все, считай, засосала.

– А мальцы?

– Что, мальцы?

– Они какие? И кто?

– Ты, я смотрю, приезжий? Все вопросы спрашиваешь.

– Точно! Потому и спрашиваю. Не хочется впросак попасть, а хочется в курсе быть.

– Эва, мальцы, – вздохнула киоскерша. – В двух словах так и не расскажешь.

– А я не тороплюсь, готов слушать хоть до вечера. И очереди, к тому же, нет никакой.

– Да тут ее, почитай, никогда и не бывает, – махнула рукой женщина. – Ладно, слушай про мальцев.

Она запрокинула глаза, причмокнула и открыла рот, да еще и палец на щеку положила, и тут же превратилась в сказительницу бабу Марфу, которую Феликс помнил по виденным в детстве фильмам – только цветастой косынки на голове недоставало.

– Так вот, – начала сказывать киоскерша, – было это давно.

– Погодите, – перебил ее сетератор, – может не стоит так глубоко копать? А то…

– Всякая история имеет свой зачин. Могу и вовсе не рассказывать, если лень слушать.

– Нет-нет, сказывайте вашу историю. Это я так, по глупости и торопливости ума…

– Вот я и говорю, было это давно. Еще до того, как та нечисть в лесах завелась, с которой потом воевать пришлось. В те годы там, за старым аэродромом, среди сопок, военная часть стояла. Секретная. Служил в той части старшиной один военный на тот момент человек по фамилии Малецкий. Смекаешь?

– Смекаю. Что тут смекать-то?

– Нет, вижу, пока не смекаешь. Ладно, слушай дальше. Сказывают, что был тот Малецкий человеком жестким, а порядок и дисциплину среди солдат наводил железной рукой и методами недозволенными. В общем, неуставными методами, сказывают. Кто не подчинялся и не делал, что требуется, того могли втихую даже и отдубасить. Ну, вы понимаете. Его даже Ночным комбатом величали. В общем, в страхе держал подчиненных. А что? И начальство довольно, и ему какая-то выгода, видать, была.

– Наверное. И что?

– А то! Одного разу они перестарались, или не на того нарвались, в общем, парень, солдатик, побоев и унижений терпеть не стал, а взял автомат и пострелял обидчиков. И других, невиновных, тоже случайно пострелял. Много тогда, сказывают, людей полегло. Ну и сам, конечно, тоже голову сложил. Такая трагедия была, скажу я вам! Тут весь город горевал, потому что многие местные в той части служили, так что были здесь и гробы, и похороны.

– А Малецкий?

– О, с ним все интересно. Он вроде тоже свою пулю получил, видели даже как упал. Но когда общая суматоха улеглась, его-то и не обнаружилось. Пропал! Куда – никто не ведает. Только кровь на земле, на том месте, где тело лежало. Тело так и не нашли. И никто его с того времени не видывал.

– Во как! Интересно. А вы откуда все знаете?

– Так про это все знают! Городская легенда, что ты! К тому же все событие, почитай, на моих глазах происходило. Я тогда девкой в самом соку была, только замуж вышла… Помню!

– И что же из этого всего следует?

– Через годы, когда про ту историю забыли, объявилась в наших местах банда.

– Банда?

– Именно. Крепкие ребята. Поначалу браконьерством промышляли, егерей гоняли да охотников строили. После контрабандой увлеклись. У нас же тут граница недалече, так что занятие прибыльное, если с умом подойти да тропы знать. Вот они как раз с умом все делали, и тропы, стало быть, знали. Да и поныне продолжают это делать, но не только. Окромя контрабанды, и другими вещами занялись. Предпринимателей под контроль взяли, не знаю, как это по-мудреному называется.

– Рэкет, что ли?

– Он. Короче, держат под собой всю округу. Все по-умному, жестко, но без излишней жестокости. Как говорится, живут сами, и другим дают. А что, все довольны. Потому как порядок при них. Вот эти зеки только между собой и дерутся, никого другого не трогают. А то ведь не продохнуть от их безобразий было! Они же это, отморозки, удержу не знают. Ну, ты сам видел. Так вот, эти, из банды, они и есть самые мальцы. Как увидишь крепких ребят на джипах, знай: они. Мальцы.

– Понял я, понял. Не понял только, зачем так долго рассказывали.

– А я и гляжу, что ничего ты не понял. Сказывают, что тот Малецкий, про которого я говорила вначале, жив, и что он-то всей этой организацией и управляет. Сам создал ее, и теперь сам руководит. Хотя его вживую по-прежнему никто не видел. Мальцы – это хлопцы Малецкого. Понял теперь?

– Теперь понял. Спасибо за уточнение. Что-то я несообразительный сегодня, аж стыдно. Совсем плохой стал.

– Да нет, нормальный. Просто ты чужой, пришлый, а это все наши местные заморочки.

Женщина умолкла и стала с отрешенным видом перекладывать перед собой какие-то журналы, бесцельно, с места на место. Было заметно, что она о чем-то продолжает неотвязно думать, словно некая мысль ее терзает и рвется наружу, а она сомневается, стоит ли ей свободу давать. В общем, вне всякого сомнения, хотелось женщине разговор продолжить. Нетрой не покинул ее в трудную минуту принятия решения, изобразил на лице готовность выслушать.

– Ну, хорошо, – подвела она черту под своими колебаниями, – я вижу, что ты человек интересующийся, и слушать умеешь. Так я тебе и еще кое-что расскажу. Про город наш. Может, тебе мой рассказ на что и сгодится.

Она только раз быстро подняла глаза и коротко взглянула на Феликса, убедившись же, что он весь внимание, глаза опустила, и все остальное время рассказа смотрела вниз, на прилавок, на блюдце с мелочью и пальцы свои, которые эту мелочь по блюдцу гоняют.

– Ты не знаешь, не заметил, да и когда тебе было, что город наш стоит в неправильном месте. Есть такие места, нехорошие, где, скажем, нельзя строить дом, потому что ни счастья, ни здоровья хозяевам в нем не будет. Вот, в таком гиблом месте построили целый город Загубинск. Здесь никогда раньше люди не селились, а когда тянули Магистраль, просто по карте выбрали подходящую точку на маршруте. Никто даже не приехал сюда предварительно, не посмотрел, не поговорил, не посоветовался со знающими. Нет, сразу строителей привезли, и те давай копать. Ну, в те годы, да и позже, часто так делали. А зря, надо было подумать, вникнуть, прежде, чем что-то затевать. Вот оно и получилось, как получилось. Город, по сути, задыхается. Здесь даже из растений ничто не растет, ничто не приживается, окромя черемухи. Да и та, скорей всего, местная. Табак еще, самосад вот. Ни яблоки, ни что. Слива, прости Господи, растет, так ее бабки, когда урожай случается, стаканами, как смородину продают. Картошка тоже не крупней той сливы родится. Словом, мраки.

Да здесь земля, что в нее ни вкопай, ни воткни, все из себя исторгает, выдавливает. Фундаменты домов, столбы, заборы. А что не может вытолкать, то, наоборот, проглатывает. Иногда целые дома вдруг в землю уходят. Хорошо, хоть постепенно, не сразу. Все земля отвергает! Даже дорогу эту, видишь, как ее выпучило? Мы тут спим ночами под шелест земли, да под собачий вой. И никакие здесь производства не приживаются, не налаживаются. Что ни пытались, – никак. Даже военные, танкисты, свой городок бросили и укатили отсюда куда подальше. Там домов, пятиэтажек, три десятка, наверное, осталось – все пустое стоит, никому не нужно. Ну, местные, конечно, растащили, что для хозяйства надоть, и все. Клуб ихний, дом офицеров, громадина, как Титаник на берегу, стоит пустой, без окон, без дверей, эх… Библиотеку даже оставили, как есть, вместе с картотекой, так те книги теперь только ветер читает-перелистывает. Мужики еще бумагу на самокрутки употребляют, да по нужде.

– Это почему же? – не выдержал Нетрой заданной в рассказе степени трагизма. Особенно его задело непотребство с книгами. – Дома-то?

– А кто их отапливать-обслуживать будет? Содержать? Дороге без надобности, а других организаций здесь нет.

– Где же люди работают?

– На Магистрали работают. Дорога многих кормит, да. Еще какая-то часть шоферит. Грузы да лес возят. Тоже дело. Остальные в городском хозяйстве, торговля да коммуналка. И еще много народа занято на устранении того, что земля наворотила. То есть, что она из себя исторгает, то специально обученные люди в нее обратно закапывают. Такая жизнь.

– Невесело, как я погляжу.

– Да, не до танцев. Хотя, тоже свои праздники случаются. Это когда на станцию цистерна, а то и две вина приходит.

– Что значит, приходит? Не сами собой? Кто-то же их пригоняет?

– Ну, известно, эти пригоняют, лица закавказской национальности. Портвейн Агдам, две цистерны. Обратно цистерну денег увозят. Местные народ не жадный. К сожалению. То вино прямо из бочки ведрами продают. О, весь город гудит, покуда источник не иссякнет. Мужики понапиваются, а потом начинают баб и девок по бурьянам да под заборами портить.

– Да ну? И что? Власти что?

– А что, власти? Власти начеку. Бабы многие наоборот рады, что и до них очередь дошла. Они этого праздника иногда по полгода ждуть. А девки, те не понимают, что их портят, думают, так надо.

– Как это не знают?

– Не ведают, считают за благо. Думают, так и должно быть. Они ведь другой жизни не знают, мало кому довелось в других местах побывать.

– Прямо замкнутый круг какой-то!

– Он и есть. Что ни делай, никак из этого круга не вырваться. В городе после таких праздников беби-бум случается.

– Так это же хорошо? Почему столько грусти в голосе?

– Хорошо. Только от вымирания город все одно не спасает. Потому и грусть. Кроме того, появилась в городе новая беда-печаль.

– Что еще за напасть?

– Не знаю, как и рассказать. Не поверишь же. Ну, ладно. Иногда, и, наверное, лет уже десять последних, обычно в конце лета, приходят с севера люди. Странные люди, темные. У меня даже сомнения есть на этот счет, люди ли. Как придут, так и начинается в городе пьянство. У нас все всегда через пьянство случается. Неделю! Мужики бросают лопаты свои, и, значит, гудуть, как те пчелы. За эту неделю все, что у земли отвоевали, она назад забирает. Бабам в эти дни ничего не перепадает, не обламывается, абсолютно, ни одной. Как отрезало! А потом те темные уходят, и вместе с ними наши мужики тянутся. Не все, но многие. Остаются те, кто идти не может. Через полгода, год – опять такое, и опять. В общем. мужиков все меньше становится. Настоящий исход. Город, как ни верти, вымирает.

– Ничего себе! И что же, никто не знает, куда они уходят?

– Не-а! Пропадают в северных лесах, и никто их больше не видел.

– Да-а-а…

Что еще сказать, как женщину утешить, Нетрой не знал. Ему вдруг подумалось, что и ее муж, или, может, сын ушел с теми, неизвестными, и не вернулся. Женщина и сама понимала, что ничем он помочь ей не в силах, потому к разговору интерес утратила, замолкла, задумалась.

Феликс старую, читанную ранее Литературку и, повернувшись спиной к киоску, продолжил свой поход вдоль по Мухинской. Через десяток шагов он заметил торчавший из земли, сбоку от тротуара, дюймовый металлический стержень. Он потрогал его острым носком модельной туфли, заметив, что арматура шатается, схватился за нее рукой, поднатужился и выдернул наружу. Прут оказался увесистым и не слишком длинным, сантиметров в тридцать пять – самое то, что нужно. Отмахнуться в случае чего, если кто слова доброго не понял. Он закатал прут в газетку, сунул сверток подмышку и, чего уж, почувствовал себя значительно уверенней.

После разговора с киоскершей, настроение Нетроя снова изменилось, второй раз за прогулку. Шел он теперь не только любознательно, но и куда как критичней глядя по сторонам, и то тут, то там видел следы медленно вызревавшего местного апокалипсиса, про который рассказала женщина. Видел он и покосившиеся столбы, и завалившиеся заборы – где они еще были. В большинстве же своем домохозяйства стояли неогороженными. Дома виделись сплошь одноэтажные, все – деревянные, бревенчатые либо обшитые вагонкой. А иные, словно крыши сараев, полностью укутаны рубероидом под тонкую планку. Ну, что? Зимы здесь долгие, ветра сильные, значит, такая защита от них спасает.

Роль декоративных насаждений повсеместно играл кудрявый, раскидистый бурьян в стадии созревания. В одном месте он встретил дом, который стоял, как полузатопленная баржа, один его край ушел глубоко, по окна, в землю, другой, наоборот, задрался кверху, – корма кормой. А напротив него, на другой стороне улицы нависла над тротуаром бревенчатая темно-серая двухэтажная почта, про которое ее предназначение свидетельствовала большая вывеска в традиционных цветах. Почту, уперевшись одним концом в кювет, а другим в карниз под самой крышей, поддерживали в устойчивости бревенчатые контрфорсы. Привыкшая к обстановке публика заходила внутрь, не замечая этой обстановки всецелой ненормальности.

Кстати, в проходах между домами, в глубине застройки, Феликс разглядел добротные кирпичные двухэтажные дома, и довольно много, – видимо, до центральной улицы, до ее реконструкции, просто почему-то не доходили руки. Экзотику соблюдают, решил Нетрой. Дома частные, за каждый индивидуальный хозяин в ответе.

Машины, проезжая по немощеным улицам, поднимали облака пыли, и те клубы долго висели над палисадниками, постоянно висели, лишь ветер потихоньку сносил их то в одну, то в другую сторону. Из-за той пыли все вокруг казалось присыпанным светло-бежевой пудрой, ее запах даже перебивал порой вонь железной дороги. Люди, выходившие из проулков, были похожи на мельников – все в белой посыпке. Многие были в респираторах или закрывали лица платками. Нетрой почувствовал, что мотив неизбывной, не рассеиваемой тоски, который он улавливал всю дорогу, начинал его утомлять. Однако, будь что, решил пройти Мухинскую до самого конца. До «упрись» хоть во что-то. Ведь должен же быть и у нее край? Должен. Ему страстно хотелось заглянуть за него и узнать, неужели и там все то же?

На деревянном сарае, по виду – времен триумфального шествия советской власти, красовалась вывеска

«МАГАЗИН»

И под ней дополнительно небольшая табличка информативного характера:

«Вас обслужат с… до…»

Без цифр, без намека на них – даже следов не осталось. По факту, дополнение казалось лишним.

Дверь в сарай, однако, оказалась открыта, и перед ней врастала в почву толпа ожидающих мужиков. За их спинами, Нетрой видел в проеме двери, две продавщицы, лязгая зубами, отмахивались от мух. Глаза их, неутоленные, светились в полумраке мстительными огнями.

Мужики желали, чтобы их обслужили от и до, но встречного желания и интереса не понимали.

– Чего ждем? – проходя, поинтересовался Феликс у крайнего мужичка.

– Пива, чего ж еще ждать-то? – удивился мужичек.

– А чего его ждать? – удивился встречно Нетрой. – Пиво, оно и есть пиво!

– А у нас – так! Ждать приходится! Мужичек обернулся к Феликсу и с удивлением на него воззрился, мол, что это за непонятный и непонятливый прохожий? Кепочка на сторону, папироска в углу рта – типаж, определил сетератор. – К трем часам только и привозят. Подтверждая слова, завсегдатай магазина взмахнул левой рукой, тогда стало заметно, что на ней не хватает трех пальцев, от мизинца до среднего, отчего рука была похожа на плохо выкованные клещи.

– Руку ты что, под паровоз сунул? – автоматически полюбопытствовал Нетрой.

Мужичек, запрокинув голову, как-то странно захихикал, открывая рот и растягивая губы накриво, поскольку в одном его углу продолжал удерживать папиросу. В разверзшейся воронке мелькнули всего два желтых зуба, один вверху, и один внизу.

– Аха, аха, и-и-и! – выдал мужик индюшиную трель. И закашлялся, надсадно, с посвистами.

Тут Феликс понял, что зря он этого, коцнутого, зацепил, не стоило. Товарищи двузубого и двупалого тоже обратили внимание на его странные смешки и, повернувшись, стали исподволь обходить писателя с боков, обхватывать. Вдобавок, он увидел, как высокий рыжий парень, явный предводитель местной пивной торсиды, тоже внимательно и хмуро на него поглядывал. Главное что – продолжительно, явно концентрируясь мыслями. Феликс подумал, что в такой ситуации и железный прут ему не очень поможет, его просто уронят и затопчут всей толпой.

– Ну, ты это, прости, – сказал он мужичку и умиротворяюще похлопал того по плечу. – Я спросил не подумавши… Прости! И, повернувшись, избегая окружения, быстро зашагал прочь. Еще долго он ощущал спиной враждебные взгляды. Но никто не кричал вслед, не пытался догнать – и то хорошо. Что за народ такой, думал он, злобный? Не пошути уже! Для обретения былой уверенности и регуляции расположения духа, он вытащил стержень из подмышки, похлопал им по ладони и положил на плечо, как дубину. Так-то лучше, подумал, расправляя плечи, как крылья.

Улица тянулась и тянулась, кружила по городу, казалось, без всякой цели и надежды добраться до конца и там отдохнуть. Пейзажи, которые вдоль нее открывались, честно говоря, глаза Нетрою давно уже не радовали. Не любил он запустения, вот хоть тресни. Если жить, так уж жить, на полную, думал он. Вкладываться так, чтобы душа радовалась, и от процесса, и от результата. А если по-другому, считать, что лишь на время, пересидеть пока, переждать, что и так сойдет, – нет. Не мое. Стоять у сарая и ждать, пока пиво подвезут? А что потом? Выпить пиво, поссать и снова ждать? И это жизнь? Бред какой-то!

Неожиданно улица выплеснулась за город, на поросший тем же бурьяном, только пониже и запутанней, пустырь. Здесь городской тракт сам собой преобразовывался в загородное шоссе и, делая на воле плавный поворот, метров через триста упирался в железную дорогу. Феликс представил в воображении условную карту Заглубинска, и по ней оказывалось, что Мухинская начиналась в одном месте у Магистрали и, сделав по городу широкий полукруг, заключив город в объятия, у Магистрали и заканчивалась, только значительно восточней. Переезд был закрыт, шлагбаум опущен, в ожидании поезда возле него выстроились штук пять машин. Водители выбрались из кабин и курили рядом.

Слева, притиснутый пустырем к дороге, возвышался высокий холм, Магистраль у его подножия сверкала рельсами, как река водой. Что-то потянуло Нетроя в ту сторону, захотелось ему забраться на верхотуру и оттуда обозреть, так сказать, пространство. А что? Почему нет? Хозяин-барин. В смысле, своих ног хозяин им же и барин.

Напрямую, продираясь сквозь бурьян, жесткий и спутанный, как спираль Бруно, он вскоре достался до холма, и не остановился, пока не взошел на его вершину. И, да, там Нетрой понял, что не ошибся в своих ожиданиях – вид с макушки открывался обширный, и на Магистраль в оба конца, и на равнину за ней, туманную, окаймленную сиреневыми сопками, округлыми, будто вырезанными из бархатной бумаги маникюрными ножницами. Здесь вовсю резвился ветер, а на самом краю обрыва, вытянув ноги в стоптанных кирзачах в сторону железной дороги, сидел еще один ценитель изысканных пейзажей и захватывающих перспектив. Как легко угадать по удобной обувке – мужчина старшего житейского возраста. По внешнему виду – десятке на седьмом очного по жизни плавания.

Нетрой молча пристроился рядом. Лишь свесив, как и старик, ноги с обрыва, поздоровался с ним:

– Здрав будь, командир!

Тот глянул на Феликса из-под мохнатых седых бровей.

– Доброго здоровьица! – пожелал в ответ, с поклоном.

Помолчали, выравниваясь настроением и ритмом дыхания. Проникаясь моментом, Нетрой обозревал пространство.

За городом, непосредственно за Магистралью, раскрывалась большая и глубокая даже не падь – долина, укрытая обманной накидкой, туманами и пылью, в которой терялась широкая бетонная дорога. Как раз, ходом на запад, прошумел состав, открылся переезд, и по дороге той во главе с полосатым автобусом потянулась колонна машин. Автобус недолго был в лидерах, машины по одной шли на обгон и, отрываясь, тонули в тумане. Скоро и автобус, как губка каплю воды, всосала в себя эта явно живая субстанция.

За долиной, на одной длинной сопке, Феликс обнаружил с пяток белых и розовых пятиэтажек, и столько же домов пониже. Оседлав горбатую гору, они плыли над туманами, как большой корабль по морю. Долина та по прикидке, была километров десять во все стороны, может, и больше.

Над домами, ясно видимые при свете солнца, кружили самолеты.

– Кто там живет? – кивнул на дома Нетрой.

– Сейчас может и никто, – был ответ.

– А раньше кто жил?

– Знамо дело, военные.

– А как же они там жили?

Старик пожал плечами.

– Знамо дело, жили как-то.

– А зачем они там жили?

– Знамо дело, зачем… Стойко переносили все тяготы и лишения.

– Складно вы толкуете.

– Это не я: устав так толкует.

– Служили?

– Довелось, знамо дело. Почетную обязанность отбыл, не уклонившись, в полном объеме. Вот там и отбыл. И он, как перед тем Феликс, мотнул косматой головой в сторону домов.

– Ваше право…

– Будь мое право, я бы… Знамо дело!

– Что?

– А ничего! Знамо дело!

– А что, туман здесь всегда такой густой?

– Частенько, знамо дело. Там Пионерка, в тумане. А за ней Загубинка.

– Что такое Пионерка?

– Вроде деревни.

– Пригород, значит. А самолеты?

– Про самолеты ничего не знаю.

– Как так?

– А вот так. И никто не знает. Уже давно попадать должны были, но нет, летают себе и летают.

– Почему же они попадать должны?

– Ну, ты настырный! Да потому, что экипажей в них нет! Летчики давно, уже много лет назад, все попрыгали, а эти все летают. Хоть и керосин закончился. И никто не знает, что их в воздухе держит. Загадка, знамо дело!

Странные байки отец сказывает, подумал Нетрой. Уж больно удивительной казалась ему история про самолеты, которые, точно газом накачанные, летали сами по себе. Но виду он не подал, не желая обидеть рассказчика – все-таки хотелось узнать еще подробностей.

Старик достал из кармана книгу небольшого формата и, открыв переплет, оторвал от нее пол страницы. Потом из другого кармана вытащил кисет, насыпал на бумагу самосад и, путаясь огрубевшими пальцами, свернул самокрутку. Подумав немного, протянул припасы Нетрою.

– Из Дома офицеров? – полюбопытствовал Феликс, указывая на книгу.

– Знамо дело! – подтвердил догадку старик.

– А, давай! Вспомню, как это делается! Доводилось мне в свое время, в разведочной партии, «козьи ножки» крутить.

– Геолог, что ли?

– Знамо дело! В прошлом.

Глава 7. Кто кого

Обратный путь в город Нетрой проделал в глубокой задумчивости, так что даже не заметил, как проходил мимо магазина, на площадке перед которым, разбившись на группы, мужики пили пиво. А то бы он за них порадовался, ведь всегда очень важно в жизни дождаться и получить, наконец, то, ради чего так долго страдал. Он проплыл мимо, как льдина отмороженная по весенней реке, и только мужик беспалый протянул в его сторону широким щедрым жестом бутылку с пивом, и промычал что-то призывное – да зря, впустую, Феликс не обратил на него внимания.

Они перед тем долго разговаривали со стариком на вершине холма, и успели выкурить по нескольку самокруток. Самосад у деда был едреный, такой, что слезы из глаз, но обладал попутно не меньшей силы ароматом. Хитрость заключалась в том, чтобы научиться тот табачок курить, и аромат улавливать. А для этого следовало проявить известную настойчивость и умение слушать советы наставника. Да, собственно, как и во всем в жизни, успех всецело зависит от личных качеств и улыбки судьбы. Нетрою в этом плане и тут повезло, и последнюю козью ножку он выкуривал уже, откровенно наслаждаясь ее смолистым духом. Смаковал, будто кальян какой. На прощание он развернул стержень, который лежал все время рядом на земле, сложил газетку компактно и протянул ее старику:

– Держи, дед! Вот это самая правильная бумага, чтобы самокрутки вертеть. Попробуй, тебе понравится. Главное, надолго хватит. Потом взял железку, покачал ее на ладони, прощаясь, и тоже протянул новому знакомцу. – И металл забирай! В хозяйстве сгодится!

Старик на газету посмотрел с сомнением, но принял, тут же сунул ее под обложку похудевшей книги. А при виде прутка просиял:

– А вот за это спасибо! – сказал. – Знамо дело, сгодится! Я как раз такой шкворень искал. Мне к воротам новый дзынь приварить надоть, а то прежний лопнул от перекоса.

Так что, шел назад Нетрой налегке, ничем не отягощенный, если, конечно, не считать мыслей, которых в голове его образовалось непредвиденное и весьма сомнительное множество. Он и представить себе не мог, что такой пустопорожний по виду городишка, как Загубинск, может до такой степени быть переполнен фольклором и сказочным духом. Да и каким! Тут тебе и Мянь-гора, и мальцы, и непостижимое противостояние с землей-матушкой, и странные пришельцы с севера. Самолеты еще эти, вечно летающие. Самое удивительное то, что кое-что из списка чудес и непонятностей он сам, своими глазами видел. Те же самолеты, например. С этим что делать? Или крыса? Ее, кстати, уже кормить пора. Это все на проделки фантазии да на всплески воображения не спишешь. Если, конечно, собственным глазам доверяешь.

Он доверял. И все же не сразу поверил им, когда, вдруг вынырнув из мутных вод своих сомнений, увидал на площади перед кинотеатром Мир, на самом краю тротуара девицу Лауру ака Лимбо. Она была в своем веселом, активно рекламировавшем всю прелесть ее попки, комбинезоне. Плюшевый рюкзачок, неотъемлемый ее атрибут – за спиной. Рядом с ней, в двух шагах в восточном направлении, стоял парень. Стоял как дерево, как неожиданное и несуразное в этом месте природное образование. Он глядел куда-то поверх ее плеча, жевал мундштук папиросы и щурился. Еще он был гладко выбрит, кепочку нес на голове восьмиклинку, надвинув ее по самые брови, а руки, запустив их под полы пиджака, сунул в карманы брюк, глубоко. Хоть и смотрел он мимо девушки, но сразу было видно, что имеет к ней прямой и непосредственный интерес. В общем, Феликс сразу признал в нем одного из тех двух зеков, которые на его глазах взымали кровавую плату за карточный долг.

Лаура, напротив, смотрела зеку прямо в лицо. Спокойно смотрела, с презрением. Ручки при этом блогерша так же прятала в карманах комбинезона, и сквозь тонкую ткань было хорошо заметно, что они сжаты в кулаки. Нетрой еще издали, по положению и напряженности тел, уловил, какое между этими двумя возникло приливное натяжение, поэтому подошел и стал между ними волнорезом, ближе к девушке.

– Тебе чего? – спросил незнакомец, не поворотив, как водится, головы чугун.

– А тебе? – пробасил встречно Феликс.

– Телку хочу. Вот эту.

– Это моя телка.

– Отвали, в пролете. Я первый наскочил.

– А мордой об асфальт? – предложил альтернативу Феликс.

Мужик в пиджаке пришел в движение. Медленно повернул голову и смерил неизвестного громилу взглядом, с ног до головы. И, видимо, сделал для себя выводы, потому что плюнул струйкой сквозь передние зубы и цокнул языком.

– Ну-ну, – сказал со странной смесью согласия и угрозы в интонации, отвернулся и, не меняя положения рук, плеч и головы, дымя папироской, пошел восвояси, и вскоре скрылся за углом кинотеатра.

– Пошли отсюда, – предложил алгоритм ближайших действий Нетрой. – Ты чего здесь делала? – спросил он, когда кинотеатр Мир скрылся из виду.

– Гуляла, – сказала Лаура с вызовом.

– Нашла где гулять.

– Ну, вы же тоже тут прогуливались.

– У меня, по крайней мере, попа не такая аппетитная.

– Это, смотря для кого.

Нетрой досадливо крякнул.

– Короче, будешь мне должна, – произнес он, подводя черту под прениями. Но не тут-то было.

– Еще чего! – возмутилась Лимбо. – Я бы и сама справилась.

– Так, может, я помешал ухаживанию? Может, и не следовало?

– Может! – отрезала девушка.

– Так, может, вернешься? – не унимался сетератор.

– Да идите уже, не разговаривайте!

– Нет, но я могу…

– Господи! С виду вроде нормальный человек. Солидный. А дурак, как и все!

Оставшуюся часть пути до самой гостиницы они проделали в полном молчании. О чем думала в то время Лаура, нам неизвестно, а вот Нетрой дулся, злился и всячески себя накручивал.

«Да кто она такая? – кипел пенными и шипящими, исполненными негодования, мыслями он. – Ведет себя так, словно я за ней бегаю и усиленно себя предлагаю. Нет, кто она такая?! Популярная блогерша, подумать только! Это что, профессия? Талант? Пена! Это сейчас тебя на поверхность вынесло, а завтра обосрут всем миром, и утонешь нахрен, и что от тебя останется? Твой убогий бложек, набитый своими фотками и чужими мыслями? Ничего не останется, только круги на воде. Или дерьмо на воде. Глазки потускнеют, кожа одрябнет, попка превратится в хрящик – и будет комбинезон на тебе болтаться, как на флагштоке стяг при полном безветрии. И все, никаких отличительных особенностей не останется. Пигалица! Ни кожи, ни рожи… Ну, мордаха, положим, даже ничего. Но что это меняет? При таком характере это скорей отягчающее обстоятельство. То ли дело я! Не красавец, но вполне симпатичен. Нормальный мужик и не должен быть красавцем. Не урод – и ладно. Главное, выглядеть мужественно и внушать уважение. Вот что-что, а внушить уважение я могу любому. Как всякий нормальный мужчина с нормальным весом в сто десять килограмм… И, если уж на то пошло, после меня сотня книг останется. Больше, я же еще столько напишу. Завидное наследство, между прочим, ради него стоит, я думаю, и потерпеть мои некоторые, гхм, сумасбродства. Легкие вольности и милые шалости. Что я, права не имею?»

С какой это стати Феликс Нетрой заговорил о правах, он сам так и не понял. Видимо потому, что не успел поставить правильный вопрос. Они как раз подошли к гостинице, писатель пропустил блогершу вперед и стал подниматься за ней следом на второй этаж, в холл. Поднимаясь, он потому ни о чем другом не думал, что видел перед глазами исключительно то, о чем читатель и сам догадался. При том, что девушка старалась идти по лестнице боком, отводя сокровище анфас к стене, это нежное, мягкое, пухлое обжимало, оглаживало само себя, взаимодействовало, словно две смачные оливки, так что воображение мужчины в самом расцвете сил немедленно распалилось. Еще бы! Мышцы ее были так расслаблены, источали такую наполненность и истому, что он сразу заподозрил: а ведь у нее этой ночью наверняка был секс! Такая расслабленность – первый признак. И тут же одернул себя – с кем? Откуда? Да оттуда же, откуда и у тебя. И тут он почувствовал себя обделенным и обойденным. Кто, блин, успел залезть в эту воронку? Он, грубо говоря, испытал неожиданный и мучительный приступ вожделения, замешанный на неприятной ревности, так что сразу поторопился отвести глаза в сторону. Этот маневр помог лишь отчасти, волнение отпустило, и то не сразу и лишь наверху, в холле. Девушка, не поблагодарив спасителя, и не оглядываясь, сразу направилась в свою комнату.

– Лаура! – окликнул ее Нетрой. – Прошу тебя, не выходи одна из гостиницы! Эта шпана тебя подловит!

Она остановилась на красной ковровой дорожке и быстро оглянулась с таким выражением на лице, будто проглотила мокрицу.

– Ненавижу это имя! – процедила презрительно – и скрылась в коридоре.

Феликс остался стоять, где стоял, оторопело глядя ей вслед.

– Вот и спасай их после этого, – проговорил он, разводя руками. «Их», это он, конечно, напрасно обобщил. Встречаются, и не редко, женщины, не стесняющиеся выразить благодарность, особенно когда есть за что ее выразить. Но есть и вот такие, штучки… Да…

Он не заметил, как с гостиничного дивана поднялся Борисфен Нифонтович и, подойдя, остановился у него за спиной.

– Кого мы на этот раз спасали? – спросил он.

– А, господин Клер! – повернувшись, Феликс пожал протянутую ему руку. – Да вот! Некоторые всегда находят себе на пятую точку приключения.

– А что случилось?

– В городе же полно уголовников!

– Это я знаю.

– И один из них запал на нашу Лауру. Хочу, говорит, эту телку трахнуть!