Облава

Зима в занятом гитлеровцами Крыму была удивительно холодной и невероятно снежной и долгой. Местным старожилам казалось, что неведомые силы перенесли полуостров заметно ближе к Полярному кругу.

Жители Крыма, не успевшие или не хотевшие эвакуироваться, по-разному приняли приход захватчиков. Одни с радостью и надеждой, что оккупанты здесь надолго, другие надеялись, что враг скоро будет изгнан и разбит. Многие из крымчан боролись против жестокого и безжалостного неприятеля, уходили в партизаны, работали в подпольных организациях сопротивления, но хватало и тех, кто с радостью встал на сторону захватчика, — они собирались в батальоны, клялись в верности Гитлеру, предавали партизан и подпольщиков и, нацепивши форму немецких холуев, лихо отплясывали национальные танцы. Ни те, ни другие не знали, что Гитлер планировал полностью очистить полуостров от местных жителей и заселить его только немцами.

Однако большинство населения, как всегда и бывает, затаившись, испуганно ждало перемен и терпеливо надеялось на лучшее. Для них главное было — дожить до конца войны…

Нина сунула ноги в валенки, надела телогрейку, накинула вязаный платок, взяла ведро с помоями и вышла за дверь. Утоптанный скользкий снег покрывал три дощатые ступеньки во двор. Было пасмурно и сумеречно. Снеговые тучи висели низко и временами осыпались редкими снежинками. Озябшие галки хохлились на черных ветках высокой старой акации посреди двора и на заиндевевших проводах. В обледеневшем дворе никого не было, окна не светились — соблюдали светомаскировку. Собачья будка пустовала — собаку немцы пристрелили в первый же день, — она посмела обгавкать оккупанта.

Дворик был маленький. Из четырех убогих квартир-конурок в двух жили одинокие старушки, а в одной семья инвалида-сапожника. В четвертой ютилась Нина с двумя детьми.

Нина осторожно спустилась по ступенькам, пересекла двор, хрустя снежком, и в конце двора выплеснула ведро в обледенелую помойную яму рядом с дощатым сортиром. Из ямы тотчас повалил вонючий пар.

Нина поспешно вернулась в дом, разделась и спрятала замерзшие пальцы подмышки. Дома было темно и тихо, только размеренно щелкали ходики в такт маятнику. Оба окошка — в ледяных разводах. На подоконнике стояла керосиновая лампа. Керосина и спичек было мало, поэтому Нина зажигала ее, занавесив окна, только по самой большой необходимости.

На кровати, закутавшись в одеяло и покрывала, спали мальчик и девочка — дети Нины от первого и второго мужей. Девочке было пять, мальчику три года.

Миниатюрная, русоволосая, голубоглазая, с задорным носиком и отчаянным, задиристым характером, Нина не была красавицей, но почему-то мужчин очень тянуло к ней.

Первый муж Нины, сотрудник НКВД, умер в психбольнице, куда угодил вскоре после того, как отказался расстрелять своего друга, телохранителем которого был несколько лет. Так случается: сначала был просто телохранителем, но со временем ответработник и телохранитель сдружились… Собственно, он не просто отказался, а увидев, кого надо расстрелять, упал в обморок.

Второй муж был военным. Нина любила первого мужа и с радостью родила ему дочь, а второго не любила, но вышла замуж, потому что он ее любил — давно и безнадежно, а она не хотела искать работу и вообще ломать привычный ленивый уклад жизни мужниной жены. Она молча презирала второго мужа за его влюбленную покорность, но терпеливо исполняла все супружеские обязанности — за безделье, комфорт и достаток надо платить. В результате появился второй ребенок.

Когда началась война, и муж пришел домой в последний раз — чтобы попрощаться перед отправкой на фронт, она холодно поцеловала его в щеку.

— Пиши почаще, — попросил он.

— Ты же знаешь, я не люблю писать письма, — сказала она равнодушно.

Обычно в таких случаях женщины напутствуют своих мужчин: «Береги себя». Нина сказала:

— Запомни… Или грудь в крестах, или голова в кустах. Чтобы мне за тебя не было стыдно перед подругами.

Он опустил голову. Помолчав, попросил глухо:

— Помолись за меня.

От неожиданности она рассмеялась.

— И об этом просит член партии?! Красный командир!

Он молча надел фуражку, повернулся, скрипнув портупеей, и вышел. Возможно, в эти минуты он пожалел, что женился на любимой женщине.

Через полтора месяца Нине пришла похоронка. Нина не заплакала, но долго, неподвижно сидела за столом, зажав бумажку в кулаке. По-своему переживала новость — не знала, то ли радоваться, то ли горевать.

Потом была неудачная эвакуация, возвращение. У родителей собрались все четыре сестры с детьми. Жить в таком столпотворении Нина не могла. На ее счастье, родственница отца уехала с заводом куда-то в Сибирь, а ключ от каморки оставила на хранение. В ее комнатенку Нина и перебралась…

За окнами быстро темнело. Дотянуть бы до ночи и вычеркнуть из памяти еще один страшный и ненужный день в своей молодой жизни, думала Нина, сидя на корточках перед остывающей буржуйкой, с горячим еще чайником на ней. Потом посмотрела на детей и подумала: будить их или нет. Оставалось несколько мороженых картофелин и вялых морковок, да гора картофельных очисток. Мать научила ее готовить из очисток суп, драники и морковные котлетки. Но дров почти не осталось — на одну растопку. Надо было где-то их насобирать или сходить к родителям и попросить у них.

Пусть дети спят, решила Нина, сама их будить не стану. Если проснутся — напою морковным чаем. А пока сама попью. Она встала, чтобы взять чашку, и услышала, как по улице под окнами проехала легковая машина и остановилась неподалеку. Это могли быть только немцы. Под окнами кто-то быстро прошел от машины. Лязгнула щеколда на калитке. Нина обмерла. Кто-то легко поднялся по ее ступенькам. В дверь негромко постучали. Мальчик заворочался на кровати. Нина прижала руки к груди, ощутила, как колотится сердце. Она подошла к двери и глухо спросила:

— Кто там?

— Нина, открой, — послышался придушенный женский голос.

Нина не узнала голос, но — нечего делать — дверь отперла.

В крохотную прихожую, скорее тамбур, протиснулась молодая женщина в черной эсэсовской форме. Нина отступила от двери и растерянно опустила руки.

— Не узнаешь? — сказала женщина.

— Тише, дети… — отозвалась Нина.

Женщина включила электрический фонарик и направила луч на лицо. Теперь Нина узнала. Это была Наталья, знакомая по далекому уже времени первого мужа. Они бывали в общей компании, но Нина так и не поинтересовалась тогда, то ли Наталья сотрудница НКВД, то ли просто гуляет с кем-то из офицеров.

— Так ты теперь… — вымолвила Нина.

— Переводчица в гестапо… — она замялась и добавила: — Так надо.

— И что я… И как… Зачем я?..

— Ты нужна. Твой муж был в НКВД, — проговорила Наталья. — Значит, ты наш человек.

— Ваш?

— Подполья.

— Какое подполье? — испугалась Нина. — У меня двое малышей.

— Нина, я знаю, ты нас не выдашь. У нас безвыходное положение. Надо спрятать человека. Всего на одну ночь. Человек оттуда.

— Откуда?

— С Большой земли… Его сбросили вчера с самолета… — торопливо и взволнованно говорила Наталья. — Его ищут.

Из сбивчивого рассказа подпольщицы Нина наконец поняла, что из Москвы прислали резидента, но парашют отнесло ветром далеко в сторону. Местный житель увидел парашют в небе, надел барашковую круглую шапку, пригладил бороду и пошел доносить.

Резидент двое суток скрывался от облавы, промерз и заболел. Когда его нашли свои, он уже был в жару и почти ничего не понимал. На явки его не повезли, потому что половина явок провалена, а пользоваться остальными пока опасно — предателя еще не вычислили, но завтра резидента переправят к партизанам. Однако до завтра человека надо где-то спрятать.

— Ну, кто на тебя подумает! — сказала Наталья.

— А соседи?

— Во всяком случае, в вашем дворе предателей нет. А резидент — в немецкой форме.

Отказать? Зато потом, если понадобится помощь самой Нине — она сможет к этой Наталье обратиться. Была не была! Отчаянный характер победил, и Нина согласилась.

Когда стемнело, к калитке снова подъехала машина, и Наталья привела резидента. Тонкая офицерская шинелька с погонами обер-лейтенанта была мокрой и грязной и в двух местах порвана. Он едва шел, обхватив Наталью за шею. Нина слышала, как у него от озноба стучат зубы.

Нина захлопнула дверь. Вдвоем они усадили разведчика на диван, на котором спала Нина. Разули, раздели, уложили. Нина навалила на него одежды из шкафа, чтобы согреть. Наталья поставила на стол бутылку шнапса, три банки консервов и коробку с таблетками.

Дети сидели на кровати — с круглыми от испуга глазами. Младший собирался реветь.

— Тсс. Тихо! — сказала им Наталья и приложила палец к губам. — Никого тут, кроме вашей мамки, нет и не было. — И бросила на кровать шоколадку.

Дети тихо взвизгнули и принялись делить шоколад.

— Как его хоть зовут? — спросила Нина, растирая ледяные ноги гостя скипидаром.

— Никак, — отрезала Наталья.

За разведчиком должны были приехать завтра вечером. Наталья сказала пароль и отзыв. Когда она ушла, Нина дала гостю две таблетки из коробки. Гость долго ворочался, кашляя и бормоча что-то невразумительное — бредил, и наконец забылся.

Нина села на стул у буржуйки, растопила книгой, начала подкидывать щепки. Когда от печки пошел жар, она вскрыла одну из банок, подогрела и накормила детей немецкой тушенкой.

Надо было дожить до завтрашнего вечера. И хотелось, чтобы и гость дожил. Уж больно он был плох. Тут без медиков не обойтись. Похоже, у него воспаление легких. Довезут ли его до партизан?.. Лишь бы дети потом никому не проговорились…

Ближе к полуночи по улице прошли три грузовика. Нина услышала, как из кузова выпрыгивают солдаты, раздавались команды на лающем чужом языке, топот сапог.

Облава, сообразила Нина. Сердце сжалось и словно оторвалось и упало вниз, а в груди сразу похолодело. Нина посмотрела на детей, потом на диван, заваленный одеждой. Пропали ни за грош. Ах, как глупо!.. И зачем согласилась? Смертный приговор себе — и детям. Какая же я дура! И сделать-то ничего нельзя. Она в отчаянии заметалась по комнате, потом услышала, как лязгнула калитка и замерла, застыла в проеме двери между комнаткой и прихожей.

Забарабанили в дверь в дальнем конце двора, значит, к ней придут в последнюю очередь. И что им сказать? Кто это? Ничего не шло в голову.

И вдруг Нина вспомнила о Боге. Она выросла в советской стране, где молитвам не учили. Родители были людьми набожными, но сама Нина ни в детстве — хоть и крестилась со всей семьей на престольные праздники за столом, ни тем более став женой сотрудника НКВД, никогда не испытывала никакой тяги к Богу и считала религию пережитком, как ей и объясняли в школе. Впрочем, родителям она своих соображений не высказывала, чтобы не оскорбить, да и ремня не получить.

И вот теперь, прижавшись всей спиной к притолоке, она лихорадочно пыталась вспомнить хоть одну молитву из тех, что наизусть читал отец, но ничего не вспоминалось. И тогда она начала страстно шептать то, что приходило ей на ум: «Господи, Матерь Божья, услышьте меня, защитите меня и моих детей, не дайте нас в обиду, обороните от страшной напасти, от смерти и мучений…» И при этом слышала, как грохотали в очередную дверь — все ближе и ближе. И чем ближе были шаги и стук, тем жарче и быстрее она шептала мольбы о спасении, о помощи, тем неистовее просила о чуде.

Когда сапоги затопали по ее ступеням и стало слышно, как лязгают нагрудные бляхи полевой жандармерии о пуговицы на шинели, она обессилено опустилась на колени, но все шептала и шептала не останавливаясь и крестилась, крестилась — то мелко, то размашисто…

И вдруг за дверью немец пролаял какую-то фразу. Нина услышала, как переводчик сказал кому-то по-русски:

— Офицер спрашивает, кто здесь живет?

И голос соседки, старухи, с которой Нина не так давно поскандалила:

— Да здесь вдова-солдатка с двумя детками живет…

Послышался немецкий перевод. Пауза. Скрипнул снег под подошвами. Нина вдруг ясно представила, как гестаповец, в своей черной форме, в кожаном пальто, в фуражке с задранной тульей, стоит перед дверью.

И — голос офицера резко выплюнул:

— А!.. Scheiße!.. — И сапоги застучали по ступенькам прочь от двери.

Нина не поверила своим ушам. Шайзе! Дерьмо! Ах, ты, мой дорогой, морда ты фашистская! Пусть шайзе! Пусть трижды шайзе! Главное — что ты так и не постучал!!! Нина осела на пятки, не чувствуя ледяного пола, и торопливо зашептала слова благодарности своим спасителям — Богу и Божьей Матери… Она шептала, и слезы ручейками текли по ее щекам, но она не вытирала их и даже не чувствовала…

На следующую ночь за разведчиком приехала машина. Наталья назвала пароль, Нина ответила и впустила гостей. С Натальей теперь были двое незнакомых мужчин. Партизаны, как догадалась Нина. Один из них поблагодарил Нину, пожал ей руку, потом обнял. И выругал Наталью, когда услышал от Нины о ночной облаве. Спасенного Ниной резидента тепло одели и осторожно увели в машину. Он все еще плохо соображал и от слабости еле двигался.

И Нина никогда больше ничего о нем не слышала.