Глава 13. История несчастного мужчины, по которой можно оценить, справедливо ли считать его несчастливцем

Складывалось впечатление, что женой несчастного человека была одной из тех необыкновенно порочных особ, которые искушают метафизического любовника мужского рода усомниться, является ли человеческий облик убедительным доказательством человечности, невостребованным и бездушным сосудом, или же, дабы окончательно прояснить изречение Тразеи[61] (необъяснимое, с учетом того, что он был достойнейшим человеком) что «тот, кто ненавидит грех, ненавидит людей», нельзя ради самозащиты придерживаться практичной сентенции, что людьми можно считать только добрых и сострадательных существ.

Гонерилья[62] была молодой, грациозной и прямодушной, – слишком прямодушной для женщины, – с естественным розоватым оттенком лица, который можно было бы назвать чарующим, если бы не определенная жесткость и неподвижность, подобно глянцевой расцветке керамических сосудов. Ее волосы были глубокого, насыщенного каштанового оттенка, но она носила их короткими кудрями вокруг головы. Ее фигура индианки несколько ухудшалась размером бюста, в то время как рот можно было бы назвать миловидным, если бы не след от усов над верхней губой. В целом, при помощи туалетных принадлежностей, ее облик был таким, что некоторые посчитали ба ее довольно красивой, хотя это был необычный вид красоты, наводивший на мысли о кактусе.

Гонерилье повезло, что ее самые необычные особенности были связаны с ее предпочтениями и темпераментом, а не с ее внешностью. Трудно было бы узнать, что, испытывая врожденную неприязнь к таким кушаньям, как куриная грудка, заварной крем, персики или виноград, Гонерилья в уединении довольствовалась завтраком из черствых крекеров с солониной. Она любила лимоны, а единственными конфетами, которые она предпочитала, были сухие палочки голубой глины, которые она тайно носила в кармане. Тем не менее, она была крепкой и здоровой, как индейская скво, с такой же решимостью и твердостью духа. Некоторые другие моменты сходным образом указывали на дикарский образ ее жизни. Несмотря на свою подвижность, она любила праздно лежать без движения, но при необходимости была выносливой, как стоик. К тому же, она была немногословной. С раннего утра до трех часов дня она редко произносила хотя бы одно слово; судя по всему, требовалось время, чтобы растопить ее душу для общения с ближними. В это время она почти ничего не делала; только смотрела на мир большими выпуклыми глазами с металлическим отливом, из-за которых недруги называли ее «каракатицей», но она сама считала их «газельими». Те, кто думал, что лучше всего знает ее, часто гадали, какое счастье подобное существо может обрести в жизни, кроме той радости, которую некоторые особы находят в простейших способах причинять боль окружающим. Те, кто страдал от необычного темперамента Гонерильи, описывали ее с преувеличенной обидчивостью и назвали ее «подколодной жабой», но даже худшие клеветники, по правде говоря, не могли бы обвинить ее в подхалимстве.[63] В широком смысле, она обладала таким достоинством, как независимое мышление. Гонерилья считала самообольщением любые намеки на похвалу, заслуженную или незаслуженную; она находила искреннее удовольствие в том, чтобы швырять людям в лицо их недостатки. Это считалось злонамеренностью, но определенно не было страстью. Страсть человечна. Подобно ледяному кинжалу, Гонерилья одновременно пронзала и замораживала (по крайней мере, так о ней говорили), а когда она видела, как искренность и простодушие превращаются в грустную нервозность под ее тираническим натиском, то мысленно жевала голубую глину и посмеивалась над окружающими. Эти особенности ее характера были странными и неприятными, но ей приписывали и другое, действительно непостижимое свойство. В обществе она имела странную привычку как бы случайно прикасаться к плечу или руке привлекательных молодых мужчин, словно получая тайное удовольствие от этого, но было ли это человеческим удовлетворением от соблазна или чем-то еще, – не менее поразительным, но столь же прискорбным, – оставалось тайной.

Не стоит и говорит, какое расстройство испытывал ее несчастный муж, когда, беседуя со своими знакомыми, он вдруг замечал, как его Гонерилья раздает свои загадочные прикосновения, особенно в тех случаях, когда внезапность этого жеста изумляла отмеченного человека, но благовоспитанность удерживала его от разъяснений и обсуждения случившегося со своими спутниками. В таких случаях несчастный мужчина потом не мог даже смотреть на отмеченного юношу, страшась обнаружить в его взгляде или облике более-менее понимающее и сочувственное выражение. После этого он с дрожью сторонился таких людей. Таким образом, для ее мужа прикосновение Гонерильи оказывало магическое действие языческого табу.

Гонерилья не выносила упреков. Поэтому в благоприятные моменты он крайне осторожно и деликатно касался этой сомнительной склонности в личных беседах. Она предугадывала это. Но, в своей холодной и отрешенной манере, говорила ему, что глупо потакать собственным неуместным фантазиям. Однако, если ее несчастному мужу нравится услаждать душу подобными химерами, то они не доставят ему супружеских радостей. Все это было печально и трогательно, но возможно, еще терпимо для несчастного мужчины, добросовестно исполнявшего супружеские обеты, который, – к лучшему или к худшему, – продолжал любить и лелеять свою дорогую Гонерилью, ниспосланную благосклонными небесами. Но потом в нее вселился бес зависти, – хладнокровный, навязчивый, глинистый бес, ибо никакой другой не смог бы овладеть ей, – и объектом этой невменяемой зависти стал ее собственный ребенок, маленькая семилетняя девочка, утешение и любимица своего отца. Когда он увидел, как Гонерилья искусно мучает невинное создание, а потом разыгрывает перед ней материнское лицемерие, то его многострадальное терпение дало трещину. Зная о том, что Гонерилья не признается в содеянном и не постарается загладить вину, а возможно, начнет вести себя еще хуже, чем раньше, он посчитал своей отцовской обязанностью забрать у нее ребенка. Но, поскольку он любил свою дочь, то не мог этого сделать, не отправившись в супружеское изгнание. Как ему было ни тяжело, он это сделал. Тем временем, местное женское сообщество, до тех пор не испытывавшее восхищения Гонерильей, разразилось возмущением против ее мужа, который, не предъявив обвинений, умышленно покинул свою верную жену и причинил ей дополнительную боль, лишив радости общения с ее единственным ребенком. Чувство самоуважения вкупе с христианским милосердием к Гонерилье, долго удерживали несчастного мужчину от аргументов в свое оправдание. И лучше бы он продолжал это делать, поскольку однажды, доведенный до отчаяния, он намекнул на правду, но ни одна живая душа не поверила ему. Между тем, Гонерилья объявила его слова клеветническими измышлениями. Вскоре после этого, по совету активистки борьбы за права женщин оскорбленная жена подала судебный иск; благодаря умелому адвокату и свидетельским показаниям в ее пользу, она не только восстановила опеку над ребенком, но и получила жилье с денежной компенсацией при разводе, оставив несчастного мужчину без единого пенни в кармане (по его утверждению). Кроме того, заручившись поддержкой и сочувствием во время судебного процесса, она хладнокровно уничтожила его личную репутацию. Что еще более прискорбно, наш несчастный мужчина, уверенный в том, что на суде его самой разумной и христианской позицией будет чистая правда, подал заявление о психическом расстройстве Гонерильи, которое, как он надеялся, с меньшей обидой для него и позором для нее, разоблачит ее странные причуды, которые привели к его отходу от супружеских радостей. В итоге ему с немалым трудом избежать того, чтобы обвинение в психическом расстройстве не обернулось против него самого, – особенно после того, как он присовокупил к другим аргументам ее предполагаемую связь с мистическими учениями. Его адвокат тщетно пытался установить факт помешательства, когда на самом деле утверждать противоположное, – настаивать на здравомыслии Гонерильи, – в логическом смысле было бы клеветой на весь женский род. В итоге несчастный мужчина впоследствии услышал о намерении Гонерильи навсегда упрятать его в сумасшедший дом. После этого он бежал и теперь был невинным изгоем, одиноко скитавшимся по широкой долине Миссисипи с траурным крепом на шляпе из-за утраты Гонерильи, поскольку недавно он узнал из газет о ее смерти и решил, что ему подобает соблюдать предписанный траур по такому случаю. В прошлые несколько дней он пытался раздобыть достаточно денег, чтобы вернуться к своему ребенку, а теперь отправился в путь почти без средств для достижения своей цели.


Все это, с самого начала, наш добрый торговец считал тяжким испытанием для этого бедняги.

Загрузка...