Обманщики

ЭНЕРГИЯ

Уинтер поднялся с японской кровати, бесшумно прошел в гостиную и уселся на диван, закинув ноги на кофейный столик. Он напряженно думал, стараясь разобраться в структуре событий.

Получасом позднее появилась Деми — вновь стройная, белокурая и чуть раскосая. Одернув на себе одну из рубашек хозяина дома, выполнявшую роль кургузого домашнего халата, девушка уселась по другую сторону кофейного столика прямо на пол и посмотрела на Роуга снизу вверх.

— Я тебя люблю, — прошептала она. — Я тебя люблю, я тебя люблю, я тебя люблю.

Некоторое время Уинтер молчал, затем судорожно вздохнул.

— Ты — титанианка. — Он не спрашивал, а констатировал факт.

Деми помолчала, примерно столько же, сколько и он, а затем кивнула.

— Разве это что-нибудь меняет?

— Не знаю. Я… Ты первая титанианка, с которой я встретился.

— В постели?

— Вообще, где угодно.

— Ты уверен?

— Н-нет. Пожалуй, я не могу быть уверен. Никто не может.

— Не может.

— А ты сама способна уверенно распознать своих?

— Ты имеешь в виду всякие там таинственные приметы вроде секретных масонских знаков? Нет, но…

— Но что?

— Но мы можем узнать друг друга, если начнем говорить на своем языке.

— А как звучит титанианский? Я его слышал когда-нибудь?

— Возможно. Тут не так все просто. Понимаешь, титанианцы общаются совсем иначе, чем остальные.

— Иначе?

— Не звуками и не жестами.

— А как же? Телепатия?

— Нет, мы говорим химически.

— Что?

— У нас химический язык — запахи, вкусовые ощущения, ощущения на поверхности кожи и в глубине тела.

— Что-то ты мне плетешь.

— Ни в коем случае. Это — очень исхищренный язык, где все выражается вариациями интенсивности и сочетаниями.

— Знаешь, я что-то даже не верю.

— Тебе это чуждо, вот и не веришь. Сейчас я буду говорить химически. Готов воспринимать?

— Давай.

— Так что? — спросила Деми после нескольких секунд полного молчания.

— Ничего.

— Чувствуешь какой-нибудь запах? вкус? Вообще что-нибудь?

— Ничего.

— Вообще никаких ощущений?

— Только растущее убеждение, что все это просто жульническая уловка, смысл которой… Нет. Подожди. Надо по-честному. На какой-то момент мне показалось, что я вижу нечто вроде солнечного диска, вроде этих моих шрамов,

— Ну вот! — широко улыбнулась Деми. — Ты все-таки слышал меня, однако все это настолько чуждо тебе и незнакомо, что мозгу приходится переводить принимаемый сигнал на язык привычных символов.

— Ты действительно сказала мне нечто, чему соответствует зрительный образ солнечного диска?

Деми кивнула.

— Так что ты там говорила на своем химическом?

— Что ты — психованный, в конец запутавшийся маорийский мужчина, и я люблю тебя, люблю всего, вплоть до этих самых шрамов.

— И ты все это сказала?

— Не только сказала, но так и думаю, особенно насчет шрамов. А ты, дурачок, чего-то стесняешься…

— Кончай сострадание, я ненавижу такие штуки, — прорычал Уинтер. — Так что же, — добавил он, — вы, титанианцы, так вот и вещаете все время на своем химическом языке?

— Нет.

— А много вас среди людей?

— Не знаю, да, собственно, и не очень интересуюсь. Я интересуюсь только тобой… и ты, Роуг, меня пугаешь.

— Не понимаю, чем.

— Стать таким холодным и аналитичным сразу же после… ну ты понимаешь, после чего.

— Прости, пожалуйста, — несколько принужденно улыбнулся Уинтер. — Я пытаюсь во всем этом разобраться.

— Зря я тебе сказала.

— А не надо было и говорить, ты показала. Необыкновенно и потрясающе, я никогда и подумать бы не мог… А как ты попала сюда, на Землю?

— Я и родилась здесь. Я — вроде как подкидыш, а уж если точнее — подменыш.

— Как это?

— Настоящая моя мать дружила с семейством Жеру, она была их врачом. Не хочется вдаваться в ее историю, проговоришь до вечера.

— Ладно.

— Мне был всего месяц, когда умер первый ребенок Жеру, примерно такого же возраста, как и я. Мать заменила мертвого младенца мной.

— Почему? Зачем?

— Ей нравилась эта семья, и она знала, что утрата первого ребенка сломит их. Я не была у нее первой… ведь из нас дети сыплются легко и быстро, как горошины из стручка.

— А твой отец — земной человек?

— Нет, мы можем рожать только от титанианцев. Нашим яйцеклеткам чем-то не нравятся ваши сперматозоиды, а может — наоборот. Как бы там ни было, мать решила, что мне будет полезно вырасти земной девочкой из хорошей семьи. И ей ничто не мешает за мной приглядывать. Вот, собственно, и все.

— Так значит, вы способны любить?

— Мог бы и сам понять, Роуг.

— А вот я не понимаю, — беспомощно развел руками Уинтер. — Например, эти разговорчики насчет краски для волос и стреляния глазками и прочем — ведь все это просто камуфляж, титанианские фокусы, верно?

— Да. Я чувствую твои желания и стараюсь к ним приспособиться, но моя любовь — не камуфляж.

— И ты можешь изменяться, как хочешь?

— Да.

— А какая ты в действительности?

— Как ты сам думаешь — на что похож титанианец в действительности?

— Не знаю, хоть убей. — Он смотрел на Деми озабоченно и даже боязливо. — Ну, какой-нибудь там ослепительный сгусток энергии, или бесформенная амеба, а может, вспышка молнии?

— Неудивительно, что ты места себе не находишь, — расхохоталась девушка. — Поцелуй с напряжением в тысячу вольт — кто же не испугается! Но ты скажи, на что похож в действительности ты сам?

— Ты же видишь и — в отличие от меня — можешь вполне доверять своим глазам.

— Au contraire, m'sier.[16] Я не увижу, каков ты в действительности, до самой твоей смерти.

— Но это же чушь, какая-то нелепица.

— Да не совсем, — посерьезнела Деми. — Что такое настоящий ты, ты, которого я люблю? Твой гений по части структур? Твои блестящие способности журналиста — синэргика? Твой юмор? Твое обаяние? Твой изощренный, аналитический ум? Нет. Настоящий ты в том, какое ты находишь употребление всем этим великолепным качествам, что ты создаешь, что оставляешь после себя — а кто же может определить это с уверенностью, пока ты жив?

— Пожалуй верно, — неохотно согласился Уинтер.

— То же самое относится и к нам. Да, я способна изменяться, приспосабливаться к ситуации или человеку — но совсем не к любой ситуации и не клюбому человеку. Настоящая я — это то, что я делаю по собственной своей воле. А после смерти я приму ту форму, которую всегда предпочитало мое глубинное, внутреннее «я». Вот это и буду настоящая я.

— А не заносит ли тебя в мистику?

— Ни в коем случае. — Жестом школьной учительницы, привлекающей внимание класса к наглядному пособию, Деми постучала по кофейному столику. Столик у Роуга был редкостный — из поперечного среза тюльпанного дерева с Сатурна-шестого. — Посмотри на эти кольца. Каждое из них свидетельствует об изменении, об адаптации, согласен?

Уинтер послушно кивнул.

— Однако при всех этих изменениях тюльпанное дерево оставалось тюльпанным деревом?

— Да.

— Оно начиналось нежным, бессильным бутоном, из которого могло вырасти что угодно, но Космический Дух сказал: «Ты — тюльпанное дерево. Расти и меняйся, как тебе вздумается, но и в жизни, и в смерти ты останешься тюльпанным деревом». То же самое и с нами: мы меняемся, мы адаптируемся — в пределах внутреннего своего естества.

Уинтер потряс головой, на его лице читалось удивление, смешанное с недоверием.

— Да, мы полиморфны, — продолжала девушка, — но мы живем, адаптируемся, боремся за существование, влюбляемся…

— И разыгрываете с нами такие вот веселенькие любовные игры, — прервал ее Уинтер.

— А что тут такого, — обожгла его взглядом Деми. — Разве любовь — не веселье? Да ты, Уинтер, часом не сдурел? Никак ты считаешь, что любовь должна быть мрачной, глухой, отчаянной, безнадежной, вроде как в старинных русских пьесах? Вот уж не подозревала в тебе такой инфантильности.

Несколько секунд Роуг ошарашенно молчал, а потом затрясся от смеха.

— Ну, Деми, черти бы тебя драли! Ведь ты снова изменилась, только каким местом сумела ты понять, что мне нужен строгий учитель?

— Не знаю, милый. — Теперь она тоже смеялась. — Возможно — левым глазом. Обычно я только смутно ощущаю, что именно сейчас нужно. В конце концов я только наполовину человек, а влюбилась и вообще впервые, так что нельзя с меня много спрашивать.

— Никогда, никогда не меняйся, — улыбнулся Роуг. — Только что это за хрень я несу?

— Ты хотел сказать, что я должна изменяться только для тебя. — Деми взяла его за руку. — Пошли, суперлюбовник.

На этот раз они вернулись из спальни вместе. На этот раз не он, а она уселась на диван, закинув ноги на столик. На этот раз Деми не стала связываться с импровизированным халатиком и походила в результате на школьницу-спортсменку. «Капитан женской сборной по хоккею с мячом», — подумал Уинтер. Он сидел по другую сторону столика в позе лотоса и любовался Деми, не скрывая своего восхищения.

— Иди сюда, милый. — Девушка похлопала по соседней подушке дивана.

— Пока не буду. Этот диван слишком много треплется.

— Треплется?

Уинтер кивнул.

— Ты же это не серьезно.

— Еще как серьезно. Со мною говорят все и вся, а сейчас я хочу слушать только тебя.

— Все и вся?

— Ага. Мебель, картины, машины, деревья, цветы — да все что угодно. Я слышу их, если хоть немного прислушаюсь.

— Ну и на что похож голос дивана?

— Похож… Ну, это вроде как если бы говорил замедленно показываемый в кино морж, да еще с пастью, полной ваты. Блу-у-фу-у-ду-у-му-у-ну-у… Нужно иметь терпение и вслушиваться подольше.

— А цветы?

— На первый взгляд они должны бы боязливо хихикать, словно застенчивые девчонки… Ничего подобного! Они полны знойной зрелости, как рекламные ролики духов, именуемых c'est la Seductrice.

— Ты накоротке знаком со всей Вселенной, — рассмеялась Деми. — Вот это, наверное, меня и привлекло. — Она внимательно посмотрела ему в глаза.

— А говорит кто-нибудь из них: «Я тебя люблю»?

— Такое вне системы их понятий. Они — эгоманьяки, все до единого.

— А вот я говорю. Я люблю. Тебя.

— Я могу ответить даже большим. — Роуг смотрел на Деми так же внимательно, как и она на него. — Я тебе доверяю.

— А почему это больше?

— Потому, что теперь я могу облегчить свою душу. Мне хочется обдумать вместе с тобой одну вещь.

— Ты всегда что-то обдумываешь.

— Единственный мой порок. Слушай, я тут попал в историю… в нехорошую историю.

— Сегодня?

— На Венуччи. Только ты никому и ни при каких обстоятельствах! Я знаю, что могу тебе верить, но ведь ты — всего лишь малолетняя девчонка из Виргинии, хотя и титанианка, вдруг кто-нибудь вытащит из тебя эти сведения обманом.

— Я не выдам ничего и никогда.

Неожиданно хоккейная капитанша сделалась очень похожей на фею Моргану.

— Изыди, сатана! — отшатнулся Уинтер, скрестив руки перед лицом.

— Попалась с поличным. — Колдунья усмехнулась и вдруг стала яростной Сьеррой О'Нолан.

— Только не это! — взмолился Уинтер, мгновенно припомнив ссоры и склоки. — Бога ради, Деми… Так значит, и у вас, титанианцев, бывают накладки? — ворчливо добавил он, когда Деми стала прежней Деми.

— Конечно, бывают, у кого их нет? — Она хладнокровно пожала плечами.

— И перестань, пожалуйста, говорить «вы, титанианцы». Не «вы», а «мы». Все мы — части одной вселенской шутки.

— Конечно, лапушка, — кивнул Роуг, — но ты все-таки пойми, насколько это трудно — иметь дело со столь непостоянной возлюбленной.

— Ты так думаешь? Слушай, Роуг, доводилось ли тебе в твоей — назовем это помягче — несколько рассеянной личной жизни иметь дело с кем-нибудь из актрис?

— Увы, да.

— И сколько ролей играла эта актриса, на сцене и вне ее?

— Мильен и триста тысяч, а может, и больше.

— Ну так с нами все тоже самое.

— Однако ты меняешься и физически.

— А разве грим — не то же самое?

— Ладно, ладно, убедила, — сдался Уинтер. — Никогда мне, наверное, не узнать, кто же такая мне попалась, кого же это я полюбил. Или надо «кто же такой мне попался?» Я ведь, — признался он — завалил грамматику в Hohere Schule.[17] По причине излишеств в употреблении прилагательных.

— Ты гений, — улыбнулась Деми. — Я буду у тебя учиться.

— Боюсь, я превращаюсь для тебя в нечто вроде отца-попечителя.

— Тогда мы занимаемся кровосмешением.

— Ладно, я нарушал уже почти все Десять Заповедей, так что большая разница — одной больше. Коньяк?

— Чуть попозже, если ты не против.

Уинтер достал бутылку и два кларетных фужера, поставил фужеры на кофейный столик, затем откупорил бутылку и сделал большой глоток прямо из горлышка.

— Вот недавно я и нарушил одну из них.

— Какую?

— Твой Мэримонт — это ведь католический колледж?

— Более-менее.

— A les Jeroux,[18] они воспитывали своего кукушонка в католической вере?

— Более-менее.

— Тогда это может тебя шокировать. Шестую.

— Не у… Не может быть!

— Может.

— Придумал историю и пробуешь ее на доверчивой слушательнице?

— Увы, — покачал головой Уинтер. — В куполе Болонья, перед самым возвращением на Землю.

— Но… Но… — Деми вскочила на ноги и мгновенно стала похожа на фурию мщения: Уинтеру показалось даже, что он различает вплетенных в ее волосы змей. — Послушай, Роуг Уинтер, если ты вешаешь мне лапшу на уши, я…

— Нет, нет, нет, — прервал этот поток Роуг. — Неужели я способен шутить на такую тему?

— Еще как способен. Ты прожженный лгун.

— Сядь, лапа, успокойся. — Уинтер похлопал по дивану. — Это и вправду целая история, только я ее не придумывал Она произошла, и мне нужно обсудить все с кем-нибудь, кому можно верить.

— Да? — Деми недоверчиво присела. — Ну рассказывай.

— В Болонье я вышел на след весьма необычной структуры, завязанной на мета-мафию. Как тебе известно, джинки с Тритона — полные монополисты по части мета, и ребята они крутые, как яйцо. Устанавливают цены и квоты по своему разумению и разговаривают с внутренними варварами очень просто: если ты им чем-нибудь вдруг не понравишься — сразу урезают квоту. Мало удивительного, что возникла мета-мафия, занимающаяся контрабандой с Тритона. Цены они ломят зверские, но товар доставляют, совершенно при этом не интересуясь, кто ты такой или что ты такое. Этакие честные жулики. Пока все ясно?

— Кроме мета, — призналась, помедлив, Деми. — Я знаю, что это — сокращение от «метастазис» и как-то там связано с получением энергии, но только как?

— Тут все довольно сложно.

— Постараюсь понять.

— Ну хорошо, начнем с атомов и заряженных частиц. Мета может переводить их из основного состояния в возбужденное. При этом они забирают у мета энергию и сваливаются обратно в основное состояние, выделяя эту самую энергию, — вот и весь процесс метастазиса. Сечешь?

— Нет. Слишком уж научно, а я совсем не похожа на Мари Кюри.

— И слава Богу, она красотой не отличалась. Хорошо. Ты говорила со мной химически — я попробую поговорить с тобой структурально. Представь себе лазерный пучок, способный проделать дырку в стальной плите или передать сигнал на большое расстояние…

—--------------------------

— Понимаешь?

— Пока тут нет никаких структур. Одна прямая линия.

— Да, но откуда взялась эта линия? Подумай об облаке частиц, находящихся в своем основном, спокойном состоянии. Нечто вроде большой толпы нулей…

о о

о о о

о о о о о

о о о о

о о о о о о о

о о о о о о

о о о о о

о о о

— Теперь приведем эту толпу в возбужденное состояние, накачав в нее энергию. Все нули превратятся, так сказать, в плюс-частицы…

+ +

+ + +

+ + + + +

+ + + +

+ + + + + + +

+ + + + + +

+ + + + +

+ + +

— Но мы получили в результате не естественное стабильное состояние, а нечто вроде массовой атомной истерии, так что частицам быстро это надоедает, и они начнут возвращаться в нулевое состояние — ну вроде как в привычное, удобное кресло. Понимаешь схему?

— Continuez. Continuez lentement.[19]

— С другой стороны, они ведь не живоглоты какие, а ребята честные, поэтому частица возвращает полученную ранее энергию, а тем самым заодно подает добрый пример паре своих дружков, и те тоже возвращаются в основное состояние, отдавая свои порции энергии, после чего за ними следуют еще четверо, затем — восемь, шестнадцать, тридцать две, шестьдесят четыре, процесс идет по нарастающей и в результате вся энергия излучается в виде пучка.

о +

о о + +

+ + + +

+ о + +

о о + о + + + +

+ + + + + + + + + + + + + +

+ о + + + +

+ + + +

+ +

— И все это — за наносекунды, и все — в фазе, чем и объясняется мощь лазера. Теперь сечешь?

— Да, только при чем тут мета?

— Плохо одно — чтобы перевести атомы и частицы в возбужденное состояние, нужно затратить огромное количество энергии, большее, чем они потом отдают, так что если подсчитать доходы и расходы, всегда оказываешься в убытке. А вот если использовать для их возбуждения мета, получается доход. Тратишь единицу, а зарабатываешь сотню.

— Как? Почему?

— Потому, что этот бредовый катализатор — настоящая энергостанция, работающая на запасенной энергии. Запасенная энергия, Деми, имеется буквально во всем, и для ее высвобождения нужна лишь электронная система передачи. Представь спичку. У нее есть головка из серы, фосфора, селитры и всякой прочей химической дряни, головка эта полна энергии, только и ждущей, чтобы ее высвободили — к примеру, трением. Но когда энергия выделяется из мета — это уже не спичка, это скорее ящик динамита. Нечто вроде шахматной легенды, воплощенной в жизнь.

— Я не знаю такой легенды.

— Рассказывают, что некий философ изобрел шахматы для развлечения индийского раджи. Раджа пришел в полный восторг и обещал ученому любую награду, какую тот только пожелает. Ученый попросил положить одно зернышко риса на первую клетку шахматной доски, два — на вторую, четыре — на третью и так далее до шестьдесят четвертой.

— Что-то он поскромничал.

— То же самое сказал и раджа, думавший расплатиться золотом или самоцветами — ценными, в общем, вещами. Просьба ученого казалась ему очень скромной — пока не выяснилось, что на последнюю клетку доски не хватит всего риса Индии и Китая. Вот что такое возрастание в геометрической прогрессии, а именно это и происходит с энергией под действием мета.

— Как же это получается?

— Не знаю. Мне всегда хотелось изучить процесс во всех подробностях, но джинки с Тритона темнят. Обращение энтропии — это единственное, что могут сказать наши, местные физики. Ну и Бог с ними, пускай разбираются дальше.

— Энтропия? Никогда не слыхала такого слова.

— Не понимаю, в этом вашем богоугодном заведении вообще чему-нибудь учили?

— На факультете иностранных языков никаких энтропий не проходят.

— Да, это не язык, а стопроцентный упадок. Энтропия — это распад. Если физическую систему не трогать, ее энтропия увеличивается, то есть система дряхлеет, слабеет, энергия, пригодная для выполнения какой-либо работы, иссякает. Мощь, сконцентрированная в мета, разворачивает этот процесс, да еще со страшной силой.

— Ты посмотри! Действительно хитрые штуки.

— Да уж, не простые.

— А как выглядит мета?

— Я никогда не видел. Инженеры трясутся над своими кристаллами, как евнухи, защищающие гарем. Никаких посетителей. Никаких праздных зевак. Объясняют, что это очень опасно… Прекрати сейчас же, Деми!.. И трудно их в чем-нибудь винить. В прошлом происходило очень много самых дурацких несчастных случаев.

— Ну а теперь вернемся к Шестой Заповеди, — сказала Деми, оставив попытку превратиться в обнаженную одалиску.

— Что, прямо сейчас?

— Пожалуйста.

— Но мне хочется поговорить о нас с тобой, это гораздо приятнее.

— Потом.

— А вдруг потом будет уже поздно? «У любви, как у пташки крылья, — жалостливо запел он. — Ее нельзя никак поймать».

— Не голос, а услада уха! Половина нот уходят на полтона вниз; наверное, это можно назвать энтропическим пением. Так что же там насчет Шестой Заповеди? Прошу тебя, Роуг, нельзя, чтобы это нас отдаляло.

— А что, отдаляет?

— Да, — кивнула Деми. — Я все время чувствую… ну, словно над тобой висит крохотная, но мрачная туча.

— Боже ж ты мой, — прошептал Уинтер скорее самому себе. — Чистая фантастика… Ощутить такое… да еще в тот момент, когда ты буквально меня пожирала.

— Прошу тебя, Роуг, напрягись и попробуй быть серьезным.

— Да я просто пытаюсь переключить скорость, — неуверенно пошутил Уинтер. — Подожди секунду, дай мне собраться.

Деми погрузилась в сочувственное молчание. Вглядываясь в прошлое, Роуг негромко барабанил пальцами. «А ты сейчас отстань», — прервал он неслышный монолог какого-то там стола или стула, мешавшего ему думать. И в конце концов поднял на Деми глаза.

— Ты же знаешь, что на Венуччи живут не одни итальянцы. Там скорее все Средиземноморье — греки, португальцы, алжирцы, албанцы и так далее. Каждый из этих народцев цепляется за свои традиции, свой стиль жизни, да и итальянские купола придерживаются местных региональных культур — сицилийцы, неаполитанцы, венецианцы, есть даже нью-йоркская Малая Италия. Там говорят на трущобной итало-английской тарабарщине, а посмотрела бы ты, что творится в Тутовом куполе, когда там отмечают дни святых!

Деми молча кивнула, все еще не понимая, к чему он ведет.

Внимательный взгляд Роуга заметил выражение ее лица.

— Подожди, — улыбнулся он. — Потерпи немного. Помню, однажды компания «Суп-За-Секунду» обратилась ко мне с недоуменным вопросом: почему изо всех итальянских куполов их продукция идет только в Болонье? Мне пришлось объяснить, что итальянские жены — убежденные домашние хозяйки, гордящиеся супами собственного своего приготовления. За одним исключением — эмансипированные болонки, да будет позволено назвать их этим собачьим словом, предпочитают служебную карьеру — ну, знаешь, долой Kinder, Kirche, Kuche und Kleider — вот они и прибегают домой, язык на плечо, и стряпают, что попало, из пакетов и банок.

— Полностью их одобряю.

— Да и я ничего против не имею. Болонья — главный центр венуччианского феминизма. В полиции там по большей части женщины — крутые, высоченные итальянские лесбиянки, к которым и подойти-то боязно. Но имелась среди них, в порядке весьма примечательного исключения, одна маленькая хрупкая девушка. Более того, она была — вот тут-то все и начинается — из джинков.

— Как? На Венуччи?

— А конкретно в куполе Болонья, что дало мне повод для весьма напряженного синэргизирования. К тому же у нее явно водились большие деньги — форма от дорогого портного, роскошные рестораны, транспорт по высшему классу, да и вообще на что ни посмотришь — сплошной люкс. Так что ты легко поймешь, до чего я там досинэргизировался.

— Представительница мафии.

— И — вполне возможно — ниточка, ведущая к их операциям на Тритоне, а я давно прямо-таки мечтал вскрыть эту схему. Мне и в голову не шло, что если это и ниточка, то совсем не та. Я мобилизовал все свое неотразимое очарование и сумел в конце концов договориться о рандеву. В центральном парке купола, когда у нее закончится смена. Это был мой последний вечер на Венуччи.

— И ты ее убил? — ужаснулась Деми.

— Я пришел пораньше, чтобы провести рекогносцировочку — место там глухое, опасное, всюду рыщут красотки из женского движения, кобелей себе подыскивают. Да и вообще — туман, темно. И вот, стою я на том самом месте, куда должна явиться моя прелестная блюстительница порядка, а тут из кустов вываливает здоровый такой гориллоид и — на меня.

— Матерь Божья! И…

— И я нарушил Шестую.

— Но… каким образом?

— Понимаешь, Деми, первое, чему маори учат будущего своего вождя, это умение защищать себя и убивать противника в рукопашном бою. А описывать эту неаппетитную сцену в подробностях не хочется.

— И кто это был такой? Я хочу сказать — а может, он напал на тебя по ошибке?

— Никаких там не было ошибок, потому-то мне и снятся теперь страшные сны… Дело в том. Что у него был Потрошильный Нож — это такой нож, которым маори вырезают сердце отважного врага. Ведь если съесть сердце, к тебе переходит вся храбрость прежнего его обладателя…

— Бр-р!

— Да, а к тому же в его документах значилось: Кеа Ора, Ганимед. Такой вот маори-террорист.

— Господи помилуй! А эта мафиозная девица, она потом пришла?

— Я не стал дожидаться и выяснять. Прихватил нож, засунул труп в кусты и — ноги в руки. Так что ты теперь понимаешь, какие у меня заморочки, отчего я малость не в себе. Вот подумай — в чем тут дело? Может, я сделал какую-нибудь глупость и показал косоглазой красотке, зачем она мне понадобилась? А ее шефы поручили меня заботам одного из своих киллеров? Но почему именно маори, человек моего народа, да и вообще — какого хрена понадобилась ему на Венуччи? И что будет теперь? Появится ли у тамошней полиции подозрения, а если да — начнут ли они за мной гоняться? И как мафия — она все еще намерена меня прикончить? Oi veh! Shiog'n kop in vant![20]

— А этот — как его — Потрошительный Нож, он так у тебя и остался? — прервала Уинтера Деми, поняв, что битье головой о стенку грозит затянуться.

— Ну да, в дорожной сумке.

— Ты не мог бы его показать?

Внимательно и немного боязливо, девушка изучила принесенный Роугом нож. Заточен необычно, щечки лезвия не выпуклые, не плоские, а вогнутые, одним слово — нечто вроде опасной бритвы, только с острым концом. Блестящий и смертельно опасный. Без крестовины. Рукоятка — натуральный орех, сильно потертая, испещренная бурыми пятнами.

— Вот этой штукой я его и убил. Пришлось взять с собой — отпечатки.

— Так значит это правда — то, что ты мне рассказывал.

Деми осторожно положила нож на столик.

— До последнего слова.

— А вот теперь твоя бутылка будет очень к месту.

Пили они не спеша, в долгом, молчаливом раздумий. Затем коньяк немного восстановил самообладание Уинтера.

— Выше нос, лапа, — ухмыльнулся он. — Я выкарабкаюсь из этой заварушки в самом лучшем виде. Вот посмотришь.

— Только говори не «я», а «мы», — серьезно и решительно поправила его Деми. — Я бы хотела тоже тебе помогать.

— Премного благодарен. Такая вот мгновенно вспыхнувшая патологическая лояльность. Ты — просто титаническая душка.

— Иди к черту, Уинтер, — засмеялась Деми. — Ты и в гробу, наверное, не бросишь свои шуточки. С тобой происходят странные, фантастические вещи… Очень хотелось бы знать — почему?

Роуг снова наполнил фужеры.

— Может, я и напрашиваюсь на них, но только не по своей воле. Вот, скажем, ты. Ведь ты — самое фантастическое событие всей моей жизни, а я могу поклясться на чем угодно, что и в мыслях ничего подобного не имел.

— Я обязана сделать признание, — объявила Деми, допив коньяк и поставив рюмку на столик. В ней появилось что-то от Жанны д'Арк. — Это не было случайностью. Осознав, что хочу тебя, я все спланировала и организовала. Я просмотрела все доступные документы, касающиеся тебя, побеседовала с людьми, тебя знающими, потратила уйму времени на чтение всего, что ты когда-либо написал. У тебя не оставалось никаких шансов на спасение. Ты только на меня не злись.

— Вот и нимб вокруг головы прорисовывается, — пробормотал Уинтер.

Деми взяла свою рюмку и плеснула в нее коньяку.

— А чего это ты вдруг заявил, что нуждаешься в девушке? — вопросила она. — Да у тебя их сотни.

— Нет.

— А сколько?

— Интересные ты задаешь вопросики. Кстати, что такое «Деми»? Уменьшительное от Демон?

— Нет, нет, нет, НЕТ. Пятая поправка.[21]

— Ну, Деми.

— Ни-ко-гда.

— Один звонок в канцелярию, и ты обречена.

— Ты не посмеешь!

— Ты в моей власти.

— А ты не будешь дразниться?

— Вторая поправка.

— А что это такое?

— Право носить оружие.

— Ну… Я же говорила, что выросла на юге. В типичной виргинской семье, так что я — типичная приличная виргинская девушка… — она слегка запнулась. — С т-типичным приличным виргинским именем.

— А именно?

— Демюр,[22] - обреченно прошептала Деми.

— Как?! — Плечи Уинтера начали сотрясаться от беззвучного хохота.

— Да будет вам известно, сэр, — высокомерно вскинулась Деми, — что полное мое имя Демюр Рекамье Жеру, и в гробу я вас всех видала.

— А Рекамье, — обессиленно спросил Уинтер, — Рекамье-то почему?

— Мадам Рекамье — кумир моей мамы.

— Ясненько. Теперь послушай, феечка моя нализавшаяся. У тебя детские, извращенные представления, будто я какой-то там Казанова, что стоит мне пальцем пошевелить, как целая женская армия сломя голову бросится исполнять любую мою прихоть. Такого просто не бывает. Все и всегда в руках женщин, именно они принимают все решения.

— То есть, это я тебя соблазнила. Я же знала, что ты разозлишься.

— Конечно, соблазнила. Ну ладно, покорила ты меня своей титанианской воле, а теперь что?

— Мне все-таки хочется узнать, чего это ради ты сказал, что нуждаешься в девушке — тогда, в комнате для совещаний.

Несколько секунд он молчал.

— А что, разве и так не ясно? Я что — какой-нибудь там герой, веселый и беспечный даже под обстрелом? «Хрен с ними, с торпедами, полный вперед!» Бывают, видишь ли, моменты, когда я теряю все свое хладнокровие, когда я расстроен и не понимаю происходящего, когда я боюсь, например — сейчас. А тогда инстинкты гонят меня к женщине, искать утешение и поддержку.

— Ц-ц-ц.

— Ну чего цыкаешь?

— Значит, я для тебя — материнский образ, — с восторгом выпалила Деми. — Двойной инцест.

— И чего это все вы, южане, так обожаете гнильцу и декаданс? Или это у тебя титанианское?

— К вашему, сэр, сведению, я хранила полную чистоту и непорочность, пока не была depravee[23] излишествами в употреблении маори.

— Как смела ты спереть коронный мой рефрен?

— А сколько сейчас времени? — Деми решительно опустила свой фужер на столик.

— Часа четыре.

— Мне надо одеваться.

— С чего это такая спешка? И куда ты пойдешь?

— Домой, дурачок. — Она поднялась с дивана. — Нужно переодеться, чтобы не давать лишнего повода для сплетен. И без того будут чесать языки. К тому же я обязана покормить кошку.

— Кошка! — искренне удивился Уинтер. — Утонченная виргинская девушка растрачивает себя на какую-то там кошку?

— Она не какая-то, она особенная. Когда у меня появляются перед глазами пятна, она за ними гоняется. Она пси-кошка, и я ее очень люблю.

— Ну, тут уж и слов нет Придется проводить тебя до дома.

— Благодарю вас. Так что же мы собираемся делать с этой твоей проблемой?

— Отложим ее на время, пусть малость остынет Подождем, что будет дальше.

— А тебе ничто не грозит? — спросила Деми.

— Думаю, нет. — В глазах Уинтера светилась любовь. Он притянул девушку к себе и погладил ее живот.

— Нечестно, — хихикнула она. — Ты щекочешься Вставай, супердоходяга. Оденемся.

— Обидеть хочешь?

— Да, я использовала все твои мужские способности до предела и теперь отбрасываю тебя, как ненужный хлам. Мы, титанианцы, всегда так делаем.

— У меня даже ноги скрючило, — весело пожаловалась Деми из ванной. — Ты что, всегда такой страстный?

— Только в первый раз. Выпендриваюсь. Все так делают.

— Придется постараться, чтобы для нас с тобой каждый раз был первым.

— Она приоткрыла дверь и высунула голову. — А почему я устала, а ты нет?

— Не знаю. Возможно потому, что я похитил твою титанианскую сущность. Меня же так все и называют — Роуг-вампир.

— А чего это ты так моргаешь?

— Нагоняю себе пятна перед глазами, чтобы твоей якобы пси-киске было за чем гоняться. — Уинтер погладил упомянутое — и очень ласковое — животное, странную, выведенную на Сатурне помесь сиамской кошки и коала. — И вправду красавица. А за своими пятнами она гоняется?

— Ты что, конечно! Все кошки так делают. Ну, я переоделась. Пора идти.

— Я провожу тебя в нашу контору.

— Умоляю, не дальше, чем до угла. Если нас увидят входящими вместе, утром… Ладно. Так кто кому позволит, я или ты?

— Позвони ты и говори. Бога ради, нормальным своим виргинским голосочком. Не строй из себя Мату Хари.

— C'est magnifique, — ответила Деми знойным, дрожащим от напряжения голосом, приличествующим шпионке, — mais се n'est pas la guerre.[24] Пошли, суператлет.

— Я выдам тебе все тайные планы вторжения, — жалобно проскулил Уинтер, — только выпусти меня из своего тайного застенка.