Обмануть себя

В один из весенних вечеров Марина задержалась после работы. Она не стала, как обычно, спешить домой, на улице уже темнело. Помахивая сумочкой, Маринка шла, вспоминая, как удачно сегодня сделала укладку одной клиентке: на курсах окончились практические занятия, и она попала в один из лучших парикмахерских салонов Горинска. Это было решено еще неделю тому назад, и хозяйка салона торопила ее с устройством на работу. Она видела, что у этой маленькой, худенькой девушки явный талант. Марина была на седьмом небе от счастья! Наверняка попала она туда потому, что выделялась на фоне остальных скучающих девчонок. Многие из них только окончили школу, поступать в институт не хотели и для успокоения «предков» подались на курсы. Они явно с облегчением вздыхали, когда занятия подходили к концу, а Марина словно впитывала приемы, маленькие хитрости, ловила движения рук мастеров, старалась ничего не пропустить. Для нее два месяца учебы промчались, пролетели.

Девушка внимательно прислушивалась и присматривалась ко всему. Единственное, что удивляло ее преподавателей, то, с каким рвением она защищалась от их желания изменить что-то в ее собственном облике. Все наперебой твердили, что рыжие волосы не украшают ее. Ей доказывали, что она сама должна выглядеть безукоризненно, чтобы пришедшие к ней клиенты были уверены в том, что попали к мастеру, обладающему вкусом.

— Мариночка, ну посмотри на себя. Такая красивая девушка. К чему этот кич? — но она только посмеивалась. — В конце концов, нужно хотя бы изменить их оттенок.

Что они могли знать о ее жизни? Однажды обретя желанный цвет при помощи обыкновенной хны, Марина отказывалась что-либо менять. Став обладательницей рыжих волос, она занималась самообманом. Просыпалась и выдела рассыпавшиеся по подушке пряди, закрывала глаза и представляла, что это Алиса спит рядом. Так часто бывало в детстве, когда Софья Львовна забирала Марину от буйства пьяной матери. Подруга любила спать на правом боку, тихонько посапывая. Ее лицо Марина могла рассматривать бесконечно, такой красивой, совершенной казалась Алиса девочке. Но чаще всего от ее пристального взгляда Лялька просыпалась, недовольно хмурила брови, но тут же расплывалась в улыбке. Начинался короткий диалог — до появления на пороге детской Софьи Львовны:

— Машка, опять ты сверлила меня взглядом!

— Извини, — Марина виновато опускалась на свою подушку, подкладывала руки под голову.

— О чем ты думаешь?

— Хочу, чтобы время остановилось.

— Зачем? — удивленно спрашивала Алиса. — Впереди столько интересного.

— Оно разъединит нас.

— Опять ты о своем. Почему ты все время боишься этого?

— Я уже говорила, потому что я умру без тебя…

Сколько раз она произносила это, будучи совершенно уверенной в правдивости своих слов. И Алиса снова и снова принималась убеждать ее в том, что нельзя так думать. Марине было приятно слушать ее голос, в котором явно звучало беспокойство. Наверняка Софья Львовна была в курсе настроений Маринки, потому что всячески старалась подчеркнуть, какой самостоятельной и умной девочкой она растет.

— Наша Мариша добьется в жизни всего, потому что иначе она не умеет! — Марина улыбалась, слушая эти внушения. Как это было давно…

Кажется, она начинает воплощать в действительность то, о чем не уставала говорить тетя Соня. Первый результат был получен. Марина вспоминала удивленно вытянувшееся лицо директора школы, когда она заявила ему об уходе. Он так смотрел на нее, как будто видел перед собою сумасшедшую. Марине было неприятно выслушивать его наставления о том, что в наше время не бросаются работой. Она слушала его монотонный голос, думая, что скоро уволится и из больницы. Ей давно опостылело таскать половые тряпки, разводить хлорку, выстирывать свой халат. Раньше она не задумывалась над этим потому, что рядом была Алиса. Ради нескольких дополнительных минут общения с нею Марина была готова на все, даже радовалась, что обстоятельства свели их в одной больнице. А теперь все это не имело никакого значения. Она делает крутой поворот в своей жизни, новой жизни, в которой Лялька за тридевять земель, и нужно набираться собственного опыта.

Так размышляя, Марина медленно добрела до дома. Не хотелось заходить в подъезд, снова оказаться одной в комнате с распахнутым окном. Запахи весны, блуждающие по улице, встречали Марину с порога — для этого и оставлялось открытым настежь окно. Подняв голову, девушка сразу нашла окна Зингеров — у них в гостиной горел свет. Наверное, Захар Борисович и Софья Львовна после ужина сидят в креслах, попивая горячий кофе, обсуждая прошедший день. Сколько раз в детстве Марина была свидетелем этой сцены, повторяющейся практически ежедневно. Глядя на них, девочка мечтала, что когда-нибудь и у нее будет семья, внимательный муж, много детей, которые повиснут на шее у отца, вернувшегося с работы. А она будет встречать его с ужином, держать полотенце, пока он моет руки, улыбаясь чуть устало.

Потом Марина перевела взгляд на свои окна — в них темнота, хозяйничает тишина и ожидание возвращения хозяйки. Вздохнув, Марина стала подниматься по ступеням подъезда. Она вдруг почувствовала горечь, что некому разделить ее радость обновления, первых шагов навстречу новой жизни. Зингеры, конечно, не останутся к этому равнодушными, но им было бы гораздо приятнее, если бы то, что происходило, было связано с их советами, помощью. А так еще подумают, что девчонка решила снова показать характер — мол, вот я какая, и без вас обошлась, радуйтесь! Марина остановилась перед их дверью, постояла с минуту и решительно направилась к себе, благо сделать нужно несколько шагов.

Дальше словно включался автомат. Сначала девушка закрыла окно, зябко повела плечами — майский вечер был достаточно прохладен. Запоздалая весна не баловала теплом. Потом зашла на кухню, поставила чайник на плиту. Переодевшись, включила телевизор. Смотреть на черно-белый экран было невыносимо, потому что в салоне, где она проводила достаточно много времени, был цветной телевизор с дистанционным управлением. После его ярких красок эта серо-белая картинка на экране не впечатляла. Запахнув недавно купленный халат, Марина запрокинула голову и сказала вслух:

— Все будет, надо немного подождать. Осталось совсем чуть-чуть!

После легкого ужина Марина поняла, кто сможет понять ее настроение. Она не злоупотребляла общением с этой женщиной, боясь навязывать свое общество. До сих пор Марине казалось чудом, что Валя смогла повлиять на нее, направить на совершенно иной путь.

Наверное, в этой удивительной молодой женщине есть невероятные внутренние силы. Именно они ненавязчиво, но упорно действовали и сделали свое дело.

Несколько раз они встречались. Каждый раз Валя выглядела немного усталой, но всегда улыбалась, с интересом слушала Марину. Она понимала, как это важно, когда есть кому тебя просто выслушать. Только в последний раз Белова была растерянной, но воодушевленной. Она была на подъеме: подходила к концу выставка, многочисленные хвалебные отзывы посетителей, критиков, приглашения в столицу — все это свалилось ей на голову. Организационную часть взял на себя Закревский. Валя была благодарна ему за то, что его внимание было неистощимым. И, встретившись с Мариной, она слушала ее рассказ об учебе, о ее успехах, по правде говоря, не очень внимательно. Валя была поглощена собственными переживаниями, и они были связаны не только с вопросами выставки. Марина тогда заметила, что, несмотря на все ее старания, собеседница витает где-то далеко. Это означало, что ей действительно не до разговоров. Марина вспомнила, как долго провожала Валю взглядом, разглядывая ее невысокую, чуть полноватую фигуру, не делавшую ее неповоротливой, тяжелой. Она несла свое тело легко, казалось, что вот-вот воспарит и понесется над землей, на удивление прохожим. Почему-то Марина подумала тогда, что такая походка может быть только у влюбленной женщины…

Желание поговорить с Валей нарастало. К тому же они давно не общались, а Марине есть чем похвастаться. Она взяла телефон на диван и набрала ставший знакомым номер.

— Слушаю вас.

Мужской голос она почему-то не ожидала услышать. Внутри что-то предательски сжалось, все слова вылетели из головы. Марина недовольно поджала губы и собралась положить трубку. Разговаривать с Валиным мужем она не хотела. Но в последний момент решила, что это будет нехорошо — Белов наверняка в курсе того, что Валя помогает ей. Почему же она так себя ведет?

— Добрый вечер, извините, Валентина Сергеевна дома?

— Нет, но она скоро придет.

— Понятно, — Марина представила себе, как Вадим держит трубку и смотрит своими пронзительно голубыми глазами. Она давно, очень давно не видела Белова, но его взгляд, брошенный однажды не нее мимоходом как на неодушевленный предмет, она не забывала никогда. Этот мужчина, не желая того сам, показал, насколько она его не привлекает. Еще бы! В его полном распоряжении находились две такие удивительные женщины. При чем же тут серая мышка? Не мешала бы под ногами. Тогда это Марину очень задело. Ей не хотелось становиться еще одной жертвой этого красавчика, но элементарного пренебрежения она забыть не могла. Впрочем, сейчас это было давно ушедшее в небытие воспоминание, такое же далекое, как и дружба с Лялькой. Ничего нельзя вернуть, никогда больше не будет, как прежде.

— Можете перезвонить или я могу что-то передать. — Вадим был зол, как черт. Придя домой, он обнаружил у зеркала в прихожей записку: «Ушла на встречу с Закревским. Димка у твоих». Белов был вне себя. Он не мог дождаться возвращения жены, чтобы прямо сказать ей о том, как его раздражают эти участившиеся деловые встречи с Андреем. Выставка давно позади, какие теперь вопросы они могут вместе обсуждать? Он боялся, что звонившая женщина попросит уточнить, когда именно она может перезвонить, и тут он мог не совладать с собой. Это было бы идеально — сорваться на незнакомку, не имеющую к его проблемам никакого отношения. Белов взял себя в руки и насколько мог любезно переспросил, воспользовавшись замешательством на том конце провода. — Принимаю даже самую секретную информацию, как лицо приближенное.

— Спасибо, не нужно ничего передавать, — Марина поняла, что со своими воспоминаниями сделала слишком длинную паузу. Она не смогла оценить напряженный юмор Белова. — Я, пожалуй, перезвоню в другой раз. До свидания.

— Всего доброго.

Марина была недовольна собой. Она ведь могла говорить по-другому. Теоретически могла, а практически — никак. В конце концов, это на его деньги происходят такие колоссальные перемены в ее жизни. Почему ей так редко удается вовремя, к месту показать свою благодарность? В этом ведь нет ничего предосудительного. Вот Софья Львовна, наверное, обижается, зачем же умножать обиды. Марина покачала головой, резко поставила телефон на место. Настроившись на разговор с Валей, она теперь почувствовала пустоту. Ни родителей, ни подруг, ни любимого — одна.

Она давно привыкла к этому: одинокие праздники, дни рождения. Для двадцати пяти лет она несла слишком тяжелый груз нереализованных чувств, неиспытанной любви, недополученной ласки, чтобы мечтать о чем-то другом. Марина ощущала груз еще непрожитых лет, надеясь, что в них будет чуть меньше проблем и боли. Она не надеялась, что когда-нибудь все это несметное богатство, с которым многие обращаются так расточительно, достанется ей. Она однажды смогла только прикоснуться к нему. Это было словно в другой жизни.

В этой ей была нужна хорошая работа, деньги, относительное материальное благополучие, чтобы самой себя побаловать за все прожитые годы. Марина верила, что она на пути к исполнению своих желаний. Кому-то любовь, семья, дети, а ей… Каждому свое.

Андрей знал, что поступает неправильно. Знал потому, что с детства мать учила его: не укради. А он замахнулся, но не на чужой кошелек или драгоценности, на более важное, незыблемое. Это наверняка карается строже — он понял, что не может больше скрывать свои чувства к Вале. Решение признаться ей в этом пришло совсем недавно, хотя все относительно: Закревский созревал больше месяца. Сначала он просто носил чувство в себе, не собираясь ни единым словом даже обмолвиться об этом. Одна-единственная фраза, оброненная сгоряча матери, и только. Какие у него могут быть шансы? Зачем думать о том, что безраздельно принадлежит Белову, красавцу, везунчику Белову. Но в какой-то момент Андрей понял, что стоит попытать счастья. Чем больше он общался с Валей, приглядывался к ней, тем больше чувствовал ее душевную пустоту. Хотя она всячески сводила их общение к деловым разговорам, не любила говорить о себе.

— В моей жизни нет ничего интересного, поверь. Рядовая судьба девушки из провинции, которая, быть может, занимает не свое место. В этом легче признаться, чем что-то реально изменить, — эта фраза, оброненная в самом начале их знакомства, заставила Андрея по-другому смотреть на жену своего товарища. Сама того не желая, она призналась в том, что перемены возможны, только нужно явственно увидеть их неизбежность. С тех пор Андрей разрешил себе не только мечтать, но и надеяться.

На выставке она была одновременно счастливой и несчастной, такой незащищенной, вопросительно заглядывавшей в глаза Вадиму. Тогда-то Андрей снова убедился, что у них не все в порядке. Зная взрывную, не вписывающуюся ни в какие правила натуру Белова, можно было догадаться, что женщине, идущей с ним рядом, было несладко. Она так молода и, кажется, не осознает, насколько прекрасна. Он откроет ей саму себя, настоящую, потерянную в той жизни, которая убивает в ней все лучшее.

Андрей мечтал именно о такой женщине. Он влюбился в нее с первого взгляда. И пусть не говорят, что такого не может быть. С ним вот случилось — какие еще нужны доказательства? И какая это адская мука, грезить о той, которая каждое утро просыпается в постели твоего друга, дарит ему свою любовь. А ведь Вадим наверняка не знает, что с этим богатством делать. Он — баловень, воспринимающий заботу, внимание как нечто само собою разумеющееся. Оно должно быть и все, несмотря на то, что он не прикладывает к этому никаких усилий. Ведь не прикладывает — Андрей был уверен, что не ошибается. Слишком часто грустны ее глаза, натянута дежурная улыбка. Она сияет, но зачастую этот теплый, искрящийся свет едва теплится, едва заметен. Он едва выживает, задавленный холодом, равнодушием любимого человека. Это ведь пытка, самая настоящая! Андрей не мог позволить, чтобы эта женщина незаслуженно страдала. Она не получает и сотой доли того, на что вполне обоснованно может рассчитывать. Он должен дать ей понять, что она заслуживает гораздо большего.

Закревский придумал повод для встречи: якобы необходимо обсудить детали предстоящей поездки в столицу и кое-какие мелочи. «Мелочи» содержали в себе его признание в любви, признание, которое обжигало, рвалось изнутри. Конечно, Валя согласилась встретиться сразу. Все, что было связано с ее картинами, притягивало женщину магнитом. Хотя, слушая неуверенный голос Андрея по телефону, она чувствовала, что дело не только в ее работах. Она догадывалась, что в разговоре будет как бы официальная и неофициальная часть.

«Пусть так, я могу позволить себе посидеть в кафе или в ресторане с хорошим человеком. Конечно могу!» — Валя не долго уговаривала себя. Встречу Андрей назначил в небольшом ресторанчике в центре Горинска. Она ни разу не была там. Она вообще не любила всех этих посиделок, но на этот раз перспектива провести время именно в уютном полумраке небольшого ресторана радовала Валю. Она не узнавала себя, когда так спокойно готовилась к встрече, которую свободно можно было назвать свиданием. Ей было немного смешно, когда она дотошно рассматривала себя в зеркале перед выходом. Димка многозначительно поднял вверх большой палец.

— Ну, если тебе понравилось, значит, все в полном порядке! — улыбнулась Валя, потрепав мальчика за волосы. Она собиралась отвезти сына к родителям Вадима. Галина Матвеевна всегда была рада видеть внука, а Петр Петрович предвкушал шумный, веселый вечер с этим непоседой.

Вадиму Валя решила оставить записку, хотя могла позвонить на работу и сама обо всем сказать. Ей не хотелось услышать недовольный голос мужа. Это наверняка будет потом, так пусть «счастливые» минуты подобия ревности отодвинутся подальше, как раз к моменту ее прихода. От сознания того, что она впервые поступает с Беловым не как с идолом, Валентина почувствовала необыкновенный прилив энергии, настроения. С лица сошла постоянная задумчивость — молодая женщина шла навстречу забытой романтике. Она постаралась на эти несколько часов выбросить из головы домашние заботы, ворчание Вадима, удивленные глаза Галины Матвеевны, увидевшей невестку при полном параде, просьбы Димки не задерживаться и забрать его не поздно. Все это оставалось там, за порогом маленького ресторанчика, куда Валя забежала, взволнованно поглядывая на часы. Немного не рассчитав с транспортом, она опоздала к назначенному часу. В вестибюле она бросила последний взгляд на свое отражение в огромном овальном зеркале, обворожительно улыбнулась швейцару. Она так не любила опаздывать.

Пятнадцать минут, которые Андрей ждал ее, сидя за маленьким столиком у окна, показались ему вечностью. Ждать и догонять — два самых изматывающих занятия, когда от тебя мало что зависит. Закревский собирался нервно прикурить очередную сигарету, когда на пороге появилась Валя. После приветственных слов официант тут же показал ей столик. Андрей поднялся, облегченно выдохнув.

— Здравствуй. Я боялся, что ты передумала, — улыбаясь, сказал он.

— Извини, терпеть не могу опаздывать, — Валя села на предложенный стул. Быстрым движением провела рукой по гладко уложенным волосам, расстегнула пиджак. — Отвыкла от выходов из дома.

— Отвыкла от свиданий? — хитро сощурился Андрей.

— Деловых встреч?

— Можно и так. Я не стал делать заказ без тебя. Я не знаю, что ты любишь, — Андрей протянул ей меню и увидел, как грустная улыбка скользнула по лицу женщины. — Я сказал что-то не то?

— Нет, просто меня никто не спрашивал, что я люблю. У меня нет определенных пристрастий ни в еде, ни в одежде. Я разочаровываю тебя?

— Отнюдь.

— Тогда давай полагаться на твой вкус.

— Хорошо. Сегодня пятница. День не рыбный, но я предлагаю дары моря. Идет?

— Согласна, — Валя нетерпеливо заерзала на стуле. — По правде говоря, я сегодня так заработалась, что с самого утра кроме чашки кофе у меня во рту ничего не было.

— Вот это мне нравится!

Когда официант поставил на их столик все заказанное, Валя развела руками.

— Какая красота. Эти омары — что-то невероятное. А что вот это?

— Фирменное блюдо: перепелиные яйца, фаршированные красной и черной икрой. Называется «Гнездо». Посмотри, вот зелень, вот и оно из картофеля-фри, сплетенное так мастерски.

— Красиво, даже жалко есть.

— Рад, что тебе понравилось. А есть мы все это будем. По Павлову — не только вкусно, но и красиво. Помнишь, в школе проходили?

— Помню, — Валя смотрела на Закревского, чувствуя, что нет никакой скованности. Она словно очень давно знала этого человека. Он тоже вел себя свободнее обычного и от этого выглядел намного привлекательнее.

— Приступим, — Андрей разлил по бокалам белое вино. — Как у тебя со временем?

— Почему ты спрашиваешь?

— Хочу продлить удовольствие: сначала просто вкусить еду, а потом — деловые разговоры.

— Мы сможем все это сочетать.

— Легко, — подняв бокал, Андрей пристально посмотрел Вале в глаза. — За тебя, за твой успех. За удачу! За «Вечность», в которой хотелось летать, парить вместе с твоими облаками.

— Спасибо.

— Кстати, почему ты назвала эти работы именно так?

— Небо — оно будет всегда, — улыбнувшись, ответила Валя.

Они едва притронулись к вину. Отдавая должное отменной кухне, поддерживали непринужденный разговор. Андрей не хотел ни о деле говорить, ни о своих чувствах. Он боялся спугнуть ту удивительную атмосферу, которая царила за столом.

— И все-таки давай сочетать приятное с необходимым. Хотя разговор о столице, кажется, не сможет испортить нам аппетит, — заметила Валя.

— Хорошо. Ты не возражаешь, если я закурю?

— Кури.

— Я знаю, ты не любишь запаха табака.

— Да, когда он — единственное, что делает мужчину мужчиной, — отводя взгляд, ответила Валя. Быстро осмотрелась по сторонам. — Хотя, наверное, я не права. Вон сколько женщин с сигаретой. Одним словом, кури, пожалуйста.

— Ты так интересно говоришь. — Закревский покрутил сигарету в пальцах, разминая ее, но положил обратно в пачку. Валя подняла брови, а он молча поджал губы. Мол, вот так-то будет лучше.

Нескольких минут хватило на то, чтобы Андрей посвятил Валю в возможные перспективы. Он говорил о выставке в столице, о том, что нашел меценатов. Предлагал немного отодвинуть сроки открытия, чтобы подготовить серию новых работ, объединенных общей темой. Наконец Закревский рассказал, что несколько ее работ хотели купить еще в первый день выставки. Теперь настала Валина очередь реагировать на происходящее.

— Продать картины? — Она была искренно удивлена. — Я не ожидала, честное пионерское.

— Представь себе. Ты радоваться должна, а у тебя на лице недоумение переходит в испуг. Чего боишься?

— Не знаю. Это у меня радость так необычно вырисовалась.

— Хорошо. Поговорим чуть позднее конкретно о каждой картине и цене.

— Согласна. Только без твоей консультации мне не обойтись, — Валя отпила из бокала, но ставить его на столик не стала. Глядя на сверкающий хрусталь, она вращала в руках хрупкое творение человеческих рук. Янтарная жидкость равномерно покачивалась, стекая по прозрачным стенкам. Вале не хотелось отрывать взгляд от этой картины. Она словно увидела что-то сильно ее впечатлившее. Андрей молча наблюдал за Валентиной, боясь разрушить то состояние, в котором она сейчас находилась. Это примерно так же, когда человек глубоко задумается и уставится в одну точку. Только резкое движение может вернуть его обратно. Наконец Валя едва заметно вздрогнула и поставила бокал на стол. Заметив, что Закревский смотрит на нее, виновато улыбнулась. — Извини, размечталась.

— Не могу себе представить, о чем может мечтать такая женщина.

— Какая?

— В богатом русском языке нет слов, чтобы передать твою красоту и очарование, Валюша.

— Перестань. Не нужно преувеличивать. Я каждый день вижу свое отражение в зеркале.

— Ты привыкла к себе, только и всего, — тихо сказал Андрей. — Или просто не хочешь замечать очевидных вещей.

— Да, ты прав, — Валя не отвела глаза в ответ на прямой взгляд Закревского. — Не хочу!

— На выставке ты сказала, что знаешь, о чем я хотел бы говорить с тобой, — после небольшой паузы продолжил Андрей. Он осторожно подбирал слова, понимая, что от них все зависит. — Ты уверена, что не ошибаешься?

— Нельзя быть стопроцентно уверенным в чем-то. Это удел недалеких, слаборазвитых людей — уверенность в себе, близких, завтрашнем дне, — как-то неожиданно зло произнесла Валя. Потом спохватилась и сказала мягче. — Единственное, в чем я не ошибаюсь, — вижу твое невероятное внимание ко мне и, надеюсь, ты — мою ответную благодарность.

— Давай поднимем бокалы за внимание и благодарность, которые перерастут в более серьезные чувства! — набравшись смелости, выпалил Андрей. Не дождавшись Валиной реакции, он быстро добавил вина в оба бокала, поднял свой и вопросительно посмотрел на свою собеседницу.

— Мне не нравится такая формулировка. Что-то очень размытое. Словно не хватило красок и дорисовали чем пришлось, — дуэль взглядов продолжалась. Валя чувствовала, что сейчас за столиком сидит совершенно другая женщина, которая говорит эти слова. Она внешне — ее копия, а в душе что-то происходит. И эти изменения приятным теплом растекаются по телу, делая его легким, послушным, любимым.

— Ты хочешь, чтобы я сказал прямо?

— Да.

— Ты права, сто раз права. Не стоит тратить время на недомолвки, — Закревский заметил, как дрожит его рука, с силой сжимающая тонкую ножку бокала. — Я люблю тебя, Валя Белова. Люблю с самой первой нашей встречи. Сначала я влюбился в твои облака, а потом — в тебя. Я помню тот вечер, когда я впервые пришел к вам в гости. Помню все, до самых мелочей: каждое слово, жест, взгляд. Я просто погиб и воскрес в тот вечер. Такое чувство, будто придавило так, что дышать нечем, и тут же — окрылило, хоть летай! Я счастлив, что жизнь подарила мне встречу с тобой. Я все понимаю, всю нелепость ситуации. Эти чертовы любовные треугольники — никогда не хотел быть их героем. Надеюсь, что не буду. Обманы не для тебя и не для меня.

Закревский проглотил мешающий говорить комок, опустил глаза, чувствуя, что они влажнеют. Он ненавидел себя за то, что делал. Он понимал, что прямо или косвенно он способствует разрушению того, что дало трещину. Он наносит удары, от которых нельзя укрыться. И здесь нужно было быть честным до конца.

— Я бы не решился на этот разговор, если бы не чувствовал, что ты несчастна. Милая, милая моя, ты каждый день видишь в зеркале свои грустные глаза. Ты так привыкла к этому, что даже радость выражается у тебя через страх. Это несправедливо. Я предлагаю тебе другую жизнь.

— Другую?

— В ней не будет места обманам, недоверию. Мы будем дорожить временем, не растрачивая его на пустые разговоры, огорчения, недовольства. У нас много общего. Мы сможем быть счастливы. Только любовь, слышишь! — Андрей чувствовал, что щеки его горят, во рту пересохло. — Теперь мы можем выпить за это?

— За мечту, за то, к чему все стремятся, но не у всех получается, — тихо произнесла Валя, осторожно коснулась бокала Андрея и быстро выпила до дна.

Закревский последовал ее примеру. Оба молчали, не глядя друг на друга. Андрей мысленно ругал себя, что сказал больше, чем намеревался. Он хотел просто дать Валентине понять, что чувствует. Получается, он открыто предлагает разрушить семью. Да еще неплохо бы выглядеть при этом благодетелем! Андрей снова взялся за сигарету и на этот раз быстро прикурил, нервно щелкая зажигалкой.

Валя понимала, что должна ответить. Такими словами не бросаются. Ей было приятно видеть и слышать, как Андрей искренне волнуется, вкладывает всего себя в свой монолог. Он снова напомнил ей, что она может безумно нравиться, способна вскружить голову и получить от жизни то, что необходимо каждой женщине — любовь и преданность. Эти понятия нельзя измерить, нельзя объяснить, откуда они возникают в сердце и куда потом исчезают, оставляя незаживающие раны в душе. Сердце, душа, любовь — Валя с детства впитала глубину этих понятий и бережно хранила их внутри себя. Там, куда может попасть только твой самый близкий человек. Валя думала, что таким человеком станет Вадим. Ее первое, сильное чувство должно было вызвать такой же светлый отклик в душе Белова. Она искренне верила в это, но с каждым прожитым годом убеждалась в обратном. Она позволяла ему стать близким, исключительным, но он не стремился к этому. Белову нужно другое…

Валя потерла озябшие руки. Она так нервничала, что кончики пальцев стали совсем холодными. Андрей следил за ее движениями, не в силах думать о том, что она ему ответит. А Валя, глядя на Закревского, испытывала противоречивое ощущение: она прониклась к нему симпатией, благодарностью, уважением, но не было ничего похожего на сердечный трепет. Напротив сидел чужой мужчина, который сегодня выглядит лучше обычного. Любовь окрыляет, делает сильнее, выше, красивее. Наверняка что-то подобное произошло и с Андреем. Он сам ощущал эти перемены. Но даже того обаяния, которое он излучал, не было для Вали достаточно. Она понимала, что пауза затянулась. Пора что-то ответить и так, чтобы не обидеть, не обнадежить, не ранить.

— Спасибо, Андрюша, — протягивая руку, наконец сказала Валя. Андрей мгновенно отреагировал, взяв ее ладонь в свои. — Я так благодарна тебе, даже слов не подберешь. Но пока мне больше нечем тебе ответить, прости.

— За что ты просишь прощения? Это я — глупец, разве можно вот так обрушивать свои чувства. — Андрей выпустил длинную, плотную струю дыма в сторону.

— Ты такой замечательный…

— Не надо, прошу тебя. Я чувствую себя обреченным больным, которому внушают, что он поправится, — Андрей почувствовал, как тонкие пальчики зашевелились в его ладонях, и отпустил их. Валя положила руки на колени и села неестественно прямо, вытянувшись, как струна. — Оставь мне чуточку надежды, если можешь.

— Я ни с кем не обсуждаю свою личную жизнь, но ты правильно заметил, что у нас с Вадимом есть проблемы. Они так давно, неотступно идут с нами по жизни, что иногда мне кажется, я свыклась с их существованием и перестаю их замечать. Иногда — весь мир теряет краски, становится черно-белым, мрачным. Тогда мне не хочется открывать утром глаза, но кроме моих желаний и эмоций существуют потребности еще одного, очень дорогого человечка. Порой только они придают мне силы. Я смотрю в его глаза и воскресаю, понимаешь?

— Ты говоришь о сыне?

— О Димке. Ему будет пять лет. Практически мы с ним не расстаемся. Только когда я усиленно готовилась к выставке, я часто отвозила его к родителям Вадима, бабушке. Ему это не нравилось, но самое главное, что я спокойно относилась к разлуке. Раньше полдня без него казались пыткой, а тут… — Валя повела плечами. — Извини, я говорю совсем не то, что ты хочешь слышать.

— Ты говоришь от души, я все понимаю.

— Андрюша, я хочу, чтобы ты знал: мое присутствие здесь, сейчас уже означает мое неравнодушное отношение к тебе. Признаюсь, я шла не на деловую встречу — на свидание. Я давно забыла эти ощущения и хотела снова побыть в роли настоящей женщины. Ты подарил мне удивительный вечер, — Валя немного расслабилась. Ее поза уже не была такой напряженной, как несколько минут назад. — Я бы не хотела, чтобы наши отношения дали трещину.

— Кто-то говорил о расплывчатых формулировках, — усмехнулся Закревский.

— Не забывай, что я — замужняя женщина. Мне простительно.

— Я ни на минуту не забывал, что ты — жена моего друга.

— Твои слова и ранят, и врачуют. Мне хочется вскочить и убежать. Я не делаю этого, чтобы не выглядеть глупо и чтобы не разорвать ту нить, которая связывает нас. Давай не будем пока торопиться. Просто я буду знать, что у меня есть друг, человек, на которого я могу положиться.

— Как скажешь. Разве можно настаивать, — Андрей снова наполнил бокалы. Он чувствовал себя совершенно разбитым. Ему тоже хотелось выбежать из полумрака маленького зала, оставив за спиной недоуменный взгляд Вали, ее недосказанные слова, фактический отказ. — Самое время перевести разговор на другую тему.

— Не мешало бы, — согласилась Валя.

— Тогда еще один вопрос о твоих картинах, — Закревский налил вино в бокалы. — Почему ты рисуешь небо?

— Между нами только небо, — задумчиво ответила Валя. — Между мной и мамой, между мной и родителями. Они смотрит на меня оттуда, а я стараюсь приблизиться, ощутить их присутствие. Так я соединила нас троих, чего не случилось, пока они были живы. Мне их очень не хватает.

— Не думал, что ты ответишь так.

— Опять разочаровала? Все просто, просто и сложно. Важно, чтобы картины трогали сердца, касались самого сокровенного. Я рисовала их для себя, поверишь? Теперь я знаю, что их увидит огромное число людей, и испытываю боязнь: достучусь ли? — Валя подняла бокал. — Давай еще по чуть-чуть. За что на этот раз?

— За тебя, за твое счастье, за исполнение желаний. Они снова коснулись бокалов друг друга, медленно, смакуя, выпили искрящееся вино. Легкий хмель расслабил Валю. Она чувствовала необъяснимую грусть, хотя на душе было легко. Она не хотела смотреть на часы. В который раз за последнее время она делала что-то для себя, только для себя. Она была удивлена, что не испытывала угрызений совести на этот счет. Она ничего не отнимала ни у мужа, ни у сына. Ей был нужен этот вечер, глаза Андрея, его слова. Она не могла до конца понять, что происходит. Наверняка все идет так, как должно. Она не делает ничего плохого, Андрей — тоже. Просто встретились два одиноких человека. Ведь и в кругу многочисленного семейства можно чувствовать себя одинокой. Каждодневная суета не оставляет времени на размышления, но стоит остановиться, как разоблачающие мысли лезут в голову. Отбрасывая любовь и привязанность к сыну, Валя не стала снова обманываться — она одинока. Материнская любовь — это одно, непонимание любимым человеком — другое. Поэтому она здесь. Поэтому она не станет спешить домой. Эти несколько часов свободны от всех обязательств.

Валя улыбнулась, заметив, как пристально наблюдает за нею Андрей. Ей хотелось, чтобы у него не осталось неприятного осадка после этого вечера. Он столько души вложил в свое нелегкое признание. Она должна как-то выразить ему свою благодарность. Словно отвечая ее мыслям, Закревский снова взял ее руку в свои.

— Спасибо тебе. Теперь у меня столько воспоминаний останется. Не думал, что я еще не совсем очерствел, — Андрей оживился. — Нам предстоят великие дела, Валя Белова. Я всегда буду рядом. Я больше не стану говорить о своей любви. Только ты, пожалуйста, не забывай, что мое сердце открыто для тебя, для тебя и Димки. Мой дом — твой дом. Не забудешь?

— Обещаю, — тихо ответила Валя.

— А теперь пойдем танцевать?

— С удовольствием. Сто лет не танцевала.

— Прекрасно. Я — тоже, — Андрей поднялся, не выпуская руку Вали. Улыбаясь, она следовала за ним на середину танцевальной площадки.

Медленная музыка, плавные движения, взгляды, когда не нужно ничего говорить. Его руки нежно касались Вали, она обняла его за шею, закрыла глаза. В какой-то момент она почувствовала, что заплачет. Стало так больно, что такие счастливые минуты дарит ей не Вадим. Неужели в их жизни этому нет больше места? Валя открыла глаза, мгновенно встретив вопросительный взгляд Андрея. Вале показалось, что его зеленые глаза излучают какой-то только ей видимый свет. От него стало так тепло, уютно. Она почувствовала себя защищенной, воздушной, сказочно богатой. Улыбнувшись, Валя чуть крепче обняла Андрея.

— Мне так уютно, так хорошо, — прошептала она ему на ухо.

Белов не хотел идти домой. Он не был уверен, что там его ждут. Такое положение сложилось за последние месяцы. Можно было прийти и снова обнаружить записку вместо домашних. Димка слишком часто за последнее время остается у родителей не только на день, но и ночевать, а он и Валя ложатся спать, стараясь не касаться друг друга. Четко разложенное одеяло, пограничная линия между двумя телами, чтобы даже тепла не ощущать. Самое трудное — делать вид, что уже спишь. Он чувствует, что Валя подолгу смотрит на него, потом все-таки осторожно опускается на подушку и засыпает. Спальня превратилась в самое тихое, бесстрастное место в квартире. В гостиной, на кухне хотя бы изредка происходит выяснение отношений, в детской шумит Димка, а здесь — тяжелая тишина, едва улавливаемый ритм дыхания.

Последняя ссора произошла пару недель назад. Деловая встреча Вали с Закревским разъярила Белова. Едва Валя переступила порог квартиры, он обрушился на нее, полный негодования. Правда, Вадим сразу пожалел том, что был так безосновательно груб. Валя недоуменно смотрела на него, слушала обвинения, но в конце концов пожала плечами и гордо отправилась спать в детскую на Димкин диван. Она не стала оправдываться, что-то доказывать, просто жестом прервала его безумный словесный поток. Говорить вслед, в спину он не мог и только раздосадованно кусал губы, оставшись в одиночестве с невероятным желанием закурить.

Белов решил, что все дело в звонке Галины Матвеевны. Она, что называется, подлила масла в огонь.

— Вадюша, я не пойму, что у вас там происходит? — Вадим как раз нервно поглядывал на часы, отмечая, что жене пора бы и вернуться с деловой встречи.

— Ты о чем, мама?

— Раньше Валя, отдавая нам Димку на выходной, сто раз звонила, беспокоилась. Да и получить внука в полное распоряжение было непросто. Что случилось теперь? Мне кажется, мальчик стал вам мешать.

— Оставь, мам, просто вы так хорошо справлялись со своими обязанностями, что Валя перестала беспокоиться, — едва сдерживая раздражение, ответил Вадим. — Вы ведь так долго этого добивались.

Вспоминая, что говорила еще Галина Матвеевна, он испытал неприятное, переворачивающее все внутри чувство ревности. Он не мог представить, что в Валиной жизни может появиться другой мужчина. Ведь именно к этому вела мама.

— Я знаю — у нее больше не осталось сил. Это очень щекотливый момент, когда дома нет взаимопонимания, и неожиданно появляется человек, который думает, говорит, чувствует так же, как ты. Происходит внутренняя переоценка. Ты можешь все потерять, сын. Пойми, я сомневаюсь, что снова смогу понять тебя.

— Да о чем ты говоришь? — Вадим перешел на повышенные тона.

— Не кричи, пожалуйста. Разберись в том, что происходит в твоем доме. Прошу тебя, милый. Подумай не только о себе.

— Договорились, я буду думать обо всем человечестве.

— Твои комментарии ни к месту.

Он анализировал этот разговор. И на душе становилось все паршивее. Барахтаясь в собственных противоречиях, он терял то, что, казалось, принадлежит ему пожизненно, без вариантов. Мама наивно полагает, что открывает для него истину. Он давно перестал быть откровенным с кем-либо, даже с родителями, всё знающей мамой. Так что советы со стороны казались ему ненужной информацией. Кто может знать, что творится в его душе? Кто лучше него разберется с собой?

Вадим ни минуты не сомневался в Вале, но то, как она постепенно, шаг за шагом, планомерно отдаляется, не заметить было трудно. Она становилась все менее беззащитной, зависимой, неуверенной. На место наивного, хрупкого создания, обидеть которое можно не просто поступком, словом — взглядом, пришла совершенно другая, уверенная в себе женщина. Она уже не настолько нуждалась в нем, как в первое время их семейной жизни. Незаметно ушла ее восторженность, всепрощение, открытость. И Вадим не был уверен, что эти изменения его радуют. Гораздо проще, спокойнее было общаться раньше, когда каждый твой жест важен, каждое произнесенное слово становится изречением. Так было, только Вадим никак не хотел понимать, что было очень давно. Все изменилось. Постоянно уделяя время только собственным переживаниям, он упустил момент превращения юного, зависимого создания в нуждающуюся в настоящих чувствах женщину.

Он никогда не анализировал ее поступки, не пытался понять, что она чувствует. У него не было на это ни времени, ни желания. Все эти годы он пользовался ее нерешительностью, боязнью потерять его расположение, ее деликатностью. Он удивлялся ее умению держать все под контролем в самых критических ситуациях. Белов был уверен, что Валя всегда чувствовала, когда он начинает отдаляться. Всегда знала, какая причина этому: работа, стрессы, другая женщина. Ему было приятно видеть, как она старается быть деликатной, давая ему возможность разобраться в себе, своих желаниях. Но он не подумал о том, что любому терпению приходит конец. И самая великая любовь может разбиться о стену равнодушия, непонимания, истощиться от редких подачек, подтачивающих душу.

Кажется, Валентина вспомнила о том, что и сама может чего-то хотеть? Сын уже достаточно вырос для того, чтобы его мать могла заниматься чем-то для себя. Муж в очередной раз испытывает на прочность ее чувства, находясь в состоянии физического присутствия, исключающего нормальное общение. Осталось рисование и Закревский. Эти новые возможности заполнения душевной пустоты появились недавно, но сразу потеснили привычные, сложившиеся ориентиры. Вадим чувствовал, что его место в жизни Вали постепенно теряет ту прочность, основательность, незыблемость. Его все больше оттесняли ее сокровенные желания. Белов был вне себя: она позволила себе быть к нему менее внимательной, менее влюбленной, не нуждающейся в нем каждодневно, ежеминутно!

Весна за окном благоухала сиренью, жасмином, свежей зеленью листьев и трав. Ожило все — только в душе у Белова было невыносимо холодно и грустно. Его состояние настолько не вязалось с окружающим великолепием, что Белову хотелось вывернуться наизнанку. Он подставлял лицо солнечным лучам, надеясь, что они помогут растопить ту ледяную глыбу, которая обжигала все внутри. Вадим не находил себе места. Он не мог долго находиться без привычного, стопроцентного внимания. А как же насчет сердца, которое он держит в своих руках? Кажется, ладони ничего не ощущают, никакого груза.

Он чувствовал себя чужим в собственном доме. Этого ощущения не было даже тогда, когда он возвращался сюда после очередного свидания с Алисой. Продолжая чувствовать вкус губ рыжеволосой красавицы, прямо смотрел в глаза жене. Она ни о чем не спрашивала. Ее улыбка и задорный смех Димки, его возглас: «Папа!» — все это казалось незыблемым. Белов не думал тогда о том, как это важно: возвращаться туда, где тебя ждут.

Сейчас настали тяжелые времена. Вадим спрашивал себя: «Не напридумывал ли я все эти проблемы? В самом деле, жена просто нашла отдушину, которая помогает ей чувствовать себя особенной. Это так важно для женщины, почему не принять эти перемены всем сердцем?» Нет, он понимал, что дело не только в выставке, которая с успехом прошла в Горинске, не только в будущей поездке с новой серией работ в столицу. Главное, что раздражало Вадима, — с марта имя Андрея звучало из уст Вали слишком часто. Это происходило каждый день, изматывая Белова, хотя внешне он оставался спокойным.

Костя тоже заметил, что с компаньоном что-то происходит. Проскурин привык к резкой смене настроения товарища, но это стало сказываться на работе: Вадим мог опоздать на совещание, проигнорировать деловую встречу, молча отсиживаться, когда речь шла о новых подходах в расширении их бизнеса. Он находился где-то далеко от задач их бизнеса.

— Послушай, Петрович, тебе еще интересно получать хорошие деньги? Прости, что напоминаю, но кроме витания в облаках ты должен работать! — однажды Проскурин не выдержал и выпалил это в глаза Вадиму. Тон, которым все было сказано, не оставлял надежд на то, что Костя будет и дальше закрывать глаза на провалы в деловой активности своего компаньона. — Дружба дружбой, а служба службой. Соберись, прошу тебя. И не жди, что я отправлю тебя в очередной отпуск. Его нужно заработать!

Вадим перенес этот выпад легко, что называется, пропустил мимо ушей. Только отметил про себя, что все сговорились добить его: мама, Валя, теперь Костик. Он как всегда отшутился, чем не успокоил Проскурина, а привел в еще большее недоумение, и в этот же день отпросился с работы пораньше.

— Я завтра отработаю сверхурочные часы, — уже в дверях с улыбкой заверил он Проскурина.

— Завтра выходной день, Вадим, — иронично заметил Костя. — Иди без всяких отговорок. Все равно ты только сидишь и сверлишь меня невидящим взглядом. Что с тобой, черт возьми?

— Весна, весна…

— Ты невыносим, иди с глаз моих, — нарочито сердито сказал Проскурин.

— Ухожу. До встречи, — Белов медленно закрыл за собой дверь. Длинный коридор показался ему бесконечным лабиринтом. Наконец, попрощавшись на выходе с охранником, он выдохнул с облегчением.

Сев в машину, он понял, что на самом деле ему некуда спешить: на кафедре началась очередная пора экзаменов — занятия сменились консультациями в первой половине дня. Скоро ему предстояло выслушивать зазубренные ответы студентов, ловить кокетливые взгляды юных длинноногих красавиц, почувствовать себя на время вершителем судеб. Белов не представлял, что в таком состоянии способен нормально что-либо воспринимать. Последнее время ему казалось, что кафедра мешает плодотворной работе на фирме, а фирма — нормальной работе на кафедре. Ему перестала доставлять удовольствие способность четко планировать время и успевать все. Какая-то внутренняя лень, апатия пожирали его изнутри.

Белов остановил машину, откинувшись на сидение, закрыл глаза. До дома оставалось несколько минут езды. Вадим понял, что не вынесет, если, позвонив в дверь, снова не услышит в ответ ни звука. Такое могло быть — последнее время Валя не обременяла себя звонками на его работу, чтобы предупредить о своих планах. И будто не делала она ничего плохого, и Андрей по-прежнему свободно, открыто смотрел ему в глаза, но что-то саднило в душе. Белов прочно связал цепь: картины — Андрей — Валя — успех. Ему здесь не было места. Он понял, что привык всегда быть на первом месте, только не ценил того, когда к нему именно так и относились, возводили на пьедестал. Он почувствовал себя обманутым, брошенным.

Вадим открыл глаза. Где он? Белов выглянул в окно автомобиля и обомлел: он остановился у центрального гастронома. За ним большой, старый двор с до боли знакомым домом, подъездом, окнами. Желание снова оказаться там было сильнее доводов рассудка, умолявшего не делать этого. Быстро выйдя из машины, Белов решительно направился к дому, где раньше жила Алиса, где в квартире ее лучшей подруги они были так беззаботны и счастливы. С каждым шагом его походка становилось менее легкой, пружинистой, ноги словно прилипали к асфальту. Отступать Вадим не хотел. Совсем недавно он уже проявил непростительную трусость, когда передумал встречаться с Алисой. Белов поморщился, вспоминая, как за нею закрылась дверь магазина. Закрылась, навсегда лишая его надежды, вырывая из сердца последние ее ростки…

Стоя перед знакомой дверью, обитой все тем же дерматином, Вадим неестественно выпрямился. Он снова закрыл глаза, вспоминая, как она открывалась и на пороге стояла улыбающаяся Лиска. Воспоминания были опасными: от них дышать стало трудно, сердце застучало очень быстро. Вадим прижал руку к груди, чувствуя каждый удар. Казалось, грудная клетка вздымается, едва выдерживая натиск.

Сверху кто-то стал спускаться по лестнице. Белов понял, что может оказаться в глупом положении. Он не подумал, что случится, если он нажмет кнопку звонка. Рука сама потянулась к маленькой коричневой точке — раздался звонок. Вадим придал своему лицу спокойное выражение, мысленно желая, чтобы в квартире никого не оказалось. Но чуда не произошло. Дверь открылась, и у Вадима перехватило дыхание. В первый момент он едва поверил своим глазам. Напряжение и нарастающее волнение было тому виной — рыжие волосы Марины привели Вадима в замешательство. Он не видел ничего, кроме этого рыжего пятна, разрастающегося и размывающего все остальное. Ничто больше не имело значения. Вадим пришел в себя и заметил огромные округлившиеся зеленые глаза Марины. Она смотрела на него, борясь с желанием юркнуть за дверь и запереться на замок. Она не могла понять — что этот мужчина делает здесь? Именно об этом Марина и спросила.

— Что вам нужно?

— Вместо приветствия звучит здорово. Приятно, что вы меня сразу узнали, — прячась за привычный ироничный тон, ответил Вадим. Правда, сразу спохватился, ведь дверь могла снова закрыться. Поскольку Вадим ничего не планировал, он соображал на ходу, как вести себя дальше. — Извините, пожалуйста. Боюсь, моя просьба покажется странной, но не отказывайте сразу, хорошо?

— Что вам нужно? — Марина повторила свой вопрос другим тоном. Ушел страх, остались усталость и нетерпение.

— Можно мне зайти?

— Зачем?

— Для меня это очень важно…

— Чепуха, — Марина нервно провела рукой по волосам. Она собралась было закрыть дверь, но что-то такое промелькнуло во взгляде Белова, после чего она молча показала, что он может войти.

— Спасибо, — тихо сказал Белов и шагнул внутрь.

— Проходите в комнату, — Марина пропустила нежданного гостя вперед. Он вошел, осторожно ступая, словно боясь разбудить спящего звуками скрипучего пола.

В комнате ничего не изменилось. Вадим удивился, до чего точно он помнил обстановку, каждую мелочь. Тот же плед, стол, черно-белый телевизор, обои, пожалуй, немного выгорели, даже запах. Вадим был уверен, что улавливает тонкий, едва уловимый аромат духов, когда-то подаренных им Алисе. Он настолько четко почувствовал его, что покачал головой — наваждение.

Открытый балкон выходил во двор. Вадим подошел и поправил гардину. Теперь только эта прозрачная ткань отгораживала их от внешнего мира. Мира, которого словно и не существовало. Все казалось призрачным, нелепым, нереальным: его приход, ее разрешение войти. Оглянувшись, Белов увидел, что Марина внимательно наблюдает за ним, сложив руки под грудью. Такие худенькие руки, и она сама такая стройная, даже слишком. Бледное лицо с огромными глазами, пристально смотревшими на него. Он почувствовал себя настолько неловко от этого взгляда, что не смог его выдержать. Тяжело опустился на единственный стул, забыв о правилах хорошего тона. Ему было не до этикета.

Марина удивленно подняла брови. Происходящее больше напоминало нелепый сон, в котором у нее есть возможность высказать обидчику своей подруги все. Сколько раз она делала это, просыпаясь в слезах. Хотя что это могло изменить? Алиса избегает общения, сторонится всего, что напоминает ей о прошлом. Ей нет дела до чьих-либо страданий, потому что своих хватает с головой. Марина чувствовала, что Алиса утопает в них и некому протянуть ей руку помощи. Разве можно что-то исправить? О чем говорить, какие вопросы задавать? На что повлияют ее эмоциональные обвинения? Неожиданная встреча. Теперь он так близко, прячет глаза и с трудом подбирает слова, чтобы объяснить свой приход сюда.

Белову действительно было не по себе. Он ругал себя за то, что поддался минутному порыву и вернулся в прошлое. Здесь время словно остановилось. Еще мгновение — откроется дверь и на пороге появится Алиса… Но вместо нее на диван присела невысокая хрупкая женщина с невероятно яркими рыжими волосами, рассыпавшимися тонкими прядями по плечам. Что она могла думать о нем? Наверняка все зависело от того, насколько Алиса посвятила ее в подробности их романа. Кажется, Марину Лиска считала самой преданной подругой, готовой ради нее на все. Значит, его приход для нее — приход наглого подлеца, обманщика, предателя. Это черным по белому написано на ее лице, презрительно сжатых губах. Белов несмело взглянул на хозяйку, сразу же пожалев об этом: казалось, она хочет испепелить его.

— Долго мы так будем сидеть? — спросила она, закинув ногу за ногу. Обтянутые ярко-зелеными лосинами, они показались Вадиму неестественно худыми.

— Мне нужен хотя бы ее телефон, — неожиданно для себя произнес Вадим. Вообще говорил не он, кто-то другой, сидящий глубоко внутри, заставлял произносить какие-то звуки.

— Интересно, — растягивая слово, Марина закусила губу. — Мне кажется, при желании за год она могла его вам дать. Если этого не произошло — простите, ничем не могу помочь.

— Вы не понимаете, о чем говорите! — устало откинувшись на спинку дивана, сказал Вадим. — Вереница ошибок должна закончиться. У меня никогда не было девушки на один день, ночь. Все было очень страстно, от всего сердца. Полюбил — женись, строгое правило, которое срабатывало три раза. На Алисе я сломался. Я никогда не чувствовал ничего подобного, но больше не хотел перемен. Она просто должна была быть в моей жизни — без обязательств, уз брака, самых невинных обещаний. Я и сейчас не знаю, к чему бы мы пришли… Я остался ни с чем. Везде разлад. Жизнь одна, а мы размениваемся на ненужные доказательства собственной значимости. Кому и зачем это нужно?

— Действительно, зачем? — Марина покачала головой. Она внимательно слушала его откровения, боясь оборвать эту полную нескрываемой горечи речь. — Как странно, что вы вообще решили зайти ко мне. От такой внутренней боли не помогают никакие средства. Дайте времени вылечить вас. А здесь вам делать нечего — бессмысленная трата времени. Да и нервы свои же пощадите, если прошлое вам так дорого, как вы пытаетесь мне внушить.

— Не обвиняйте меня ни в чем. Не надо. Я сам делаю это более изощренно, — Белов закрыл глаза, провел ладонью по мягкому ворсу пледа. Ощущения вернули его в те дни, когда этот старый скрипучий диван был для него с Лиской самым райским местом на земле. Сколько нежных, страстных слов слышали эти стены, сколько стонов утонуло, приглушенных мягким движением ладони… — Я хочу говорить о ней. Я не делал этого с того самого дня, как мы поссорились. Я не мог найти слова, чтобы выразить тот трепет, который охватывал меня при одной мысли о ней. Так было, поверьте. Три месяца между небом и землей. Дома — реальность, семья, молчаливый упрек жены, а с Лиской… Скажите, откуда она узнала, что я женат?

— Вы думаете, я должна знать?

— Да, ведь вас она считала самой близкой подругой.

— Все в прошлом, Вадим.

— Не для меня.

— Хорошо, я отвечу, — зеленые глаза Марины сверкнули вызывающе. — Она бы еще долго доверчиво поглощала все новые порции лжи, но на то я и преданная подруга, чтобы раскрыть глаза. Надо отметить, что я дала вам достаточно времени, чтобы самому расставить все на свои места.

— Значит, это сделали вы… — обреченно произнес Вадим, стараясь понять, что он теперь чувствует к этой женщине. На удивление, ничего, похожего на ненависть, не ощутил. Напротив, ему показалось, что теперь он понял, почему она это сделала. Наверняка из ревности. Она пыталась получить в свое полное распоряжение любимую подругу, конечно, именно так.

— Да, и телефон Алисы я не дам.

— И не нужно, — улыбнулся Вадим. На удивленный взгляд Марины добавил: — Он мне не нужен. Звонка от меня она не ждет. Я с ней не так давно виделся. Случайная встреча показала, что меня в ее жизни больше нет. Мое место занял идеальный муж с кошельком, вес которого наверняка превышает его собственный. Вообще обстоятельства для Алисы Захаровны сложились более чем удачно. Она родилась, чтобы сверкать! Я при всем желании никогда не смог бы так скоро обеспечить ей райскую жизнь. Я рад, что она оказалась в раю уже при жизни.

Удивление Марины росло. Теперь она совершенно не понимала, зачем Белов оказался в ее доме. К чему эти воспоминания? Если с Алисой он окончательно выяснил отношения, то его появление можно объяснить только тоской по утраченной любви, бессилию что-либо изменить. Но чем она-то может помочь?

— Ладно, психолог, — Марина поднялась и подошла к Вадиму. — Посидел, повспоминал и довольно. У меня на субботний вечер были другие планы.

— Да нет у тебя никаких планов, — резко перейдя на «ты», заметил Белов. Он взмахнул руками, имитируя движение крыльев. — Находишься в свободном полете, так что не будем врать. Я и так уже собирался уходить.

Он медленно встал и вдруг снова явственно почувствовал запах духов Алисы. Он был совсем рядом. Белов подался в сторону, оглядывая комнату безумным взглядом.

— Что случилось? — оставив без внимания последние слова Вадима, спросила Марина.

— Я, кажется, схожу с ума, — прошептал Белов, глядя ей прямо в глаза.

В один миг произошло что-то необъяснимое: перед ним стояла не Марина. Зеленые глаза стали темными, почти черными, рыжие волосы поглотили окружающее пространство, тонкий холодный запах, казалось, окутал их невидимым облаком. Оно сделало размытым очертания комнаты, и Вадим видел только расширенные зрачки, которые становились все ближе, ближе. В какой-то миг они тоже исчезли, а губы встретили горячую, податливую влагу поцелуя. Марина попыталась выскользнуть из неожиданных объятий, но тщетно…

Все произошло очень быстро. В какой-то момент Белов понял, что произошло непоправимое. Он уже не мог ничего изменить, отмотать назад. На него смотрели испуганные, полные слез глаза цвета яркой травы, омытой дождем. Смотрели не мигая, прожигая его насквозь. Он не мог отвести взгляд, но и выдерживать его скоро не стало сил. Вадим пытался что-то сказать, но слова не шли с языка. Он открыл рот и, глотая воздух, пытался издать хоть звук — тщетно. Он подумал, что нелепо смотрится со стороны, и почувствовал, как лицо заливает румянец. Лицо Марины было, напротив, бледным, словно ушла жизнь из этого маленького, хрупкого тела. Ушла вместе с отчаянным криком, который разрезал гнетущую тишину нелепого, скорого обладания.

Этот крик не остановил Вадима. Он молча, поддавшись ритму собственных ощущений, бесстыдно брал эту женщину. Он ничего не испытал, ничего, подобного наслаждению, приходящему всякий раз в конце любовной игры. Не открывая глаз, он давил, мял, разворачивал уже податливое тело, чередуя нежность с грубостью. Попытки сопротивления были сломлены в первые мгновения. Это было сделать легко — неравные силы, предопределенный исход. Первый опыт насилия оказался не таким уж страшным. Вадим чувствовал знакомый холодный запах и, закрыв глаза, пытался поймать ускользающие ощущения. Ни единого слова, ни ласкового, ни бранного. Без имен, нежных прозвищ или неподдающихся контролю возгласов. Тяжелое дыхание мужчины и страшный скрип старого, оцепеневшего от происходящего дивана. Казалось, стены подались вперед, делая крохотную комнату еще меньше, теснее. Будто у них появились глаза, и так не терпелось увидеть поближе: неужели это происходит с их хозяйкой? Не может быть!

Наконец безумие кончилось. Марина оттолкнула Вадима, высвобождаясь из-под него. Вадим приподнялся на локте, посмотрел ей вслед: она мигом выскочила из комнаты, а вскоре из ванны раздался размеренный шум душа. Вадим откинулся на спину, с силой прижал ладони к лицу. Он словно только сейчас пришел в себя. В его тело снова вернулся тот Белов, который не мог так поступить с женщиной. Он взял ее силой. Оглядевшись, не понимая до конца, как такое могло произойти, Вадим старался найти оправдание своему поступку. На полу валялась разорванная футболка Марины, под головой оказались ее ярко-зеленые лосины. Белов посмотрел на свою измятую рубашку, спущенные до колен брюки и, застонав, снова закрыл глаза. Предстояло самое страшное — встретиться с ней взглядом, услышать ее слова. Пусть они будут невероятно грубыми, матерными, пусть она выгонит его прочь, обозвав самыми последними словами. Он примет их как должное, он будет только благодарен!

Шум воды стих. Вадим вскочил, застегнул брюки. Он хотел пригладить волосы, но рука не повиновалась, оставшись безжизненно висеть, словно плеть. В проеме двери показалась Марина. Она надела длинный махровый халат, поясок которого яростно перебирали ее тонкие пальцы.

— Ванна в твоем распоряжении, — тихо сказала она и вышла из комнаты. Он даже не успел рассмотреть выражение ее лица.

Белов опешил. Тяжесть от гадливости к себе заставила его снова сесть на диван. Он опустил голову и почувствовал быструю, сильную пульсацию крови в висках. Казалось, что тонкая кожа может не выдержать такого давления. Белов почувствовал головокружение, сухость во рту. Поборов дурноту, он поднялся и медленно побрел в ванную. В коридоре он почувствовал запах табака — Марина курила, стоя лицом к окну. Он видел белый столбик сигареты, дрожавший в длинных пальцах, серые клубы дыма, окутавшие беззащитное тело. Вадим быстро отвел взгляд, боясь, что женщина сейчас повернется, и ему придется встретиться с нею взглядом. Все равно ведь этот момент неотвратим. Белов хотел отодвинуть его хотя бы еще на несколько минут и юркнул в ванную.

Когда он осторожно открыл дверь, то уловил в воздухе, кроме сигаретного запаха, аромат свежесваренного кофе. Нужно было выйти и что-то говорить в свое оправдание. Марина услышала звук открываемой двери и выглянула из кухни. Вадим остановился и оперся о стену в коридоре.

— Я хочу курить, — преодолевая спазм, произнес он. В этот момент он понял, что если не почувствует вкус табака — просто умрет. Его сердце остановится, не выдержав того накала самобичевания и презрения, которое он обрушил на себя.

— Сигареты в кухне на столе, — ответила Марина. Она чуть посторонилась, когда Вадим прошел мимо. Внимательно наблюдала, как он достал сигарету, потом взглядом нашел спички, прикурил и глубоко затянулся, прикрывая глаза. — Это, конечно, не «БТ», но…

Марина подошла к столу, присела на стул. Вадим не оборачиваясь стоял у окна. Высокий, красивый мужчина, ее первый мужчина, к которому она не испытывала ничего, кроме жалости. Они не были нужны друг другу. Та, которая смутила его разум сегодня, давно живет в другом городе, в другой жизни. Это у нее должны остаться эти мелкие синяки. Марина посмотрела на свои запястья, стараясь заставить себя возненавидеть его, так бессовестно и грубо овладевшего ею. Но ничего похожего не возникало. Она смотрела на Вадима, со страхом понимая, что не может грубо обращаться с ним. Что же должно происходить в его душе, чтобы он сорвался на такой поступок? Прикурив еще одну сигарету, Марина отбросила волосы за спину.

— Кофе, пожалуйста, — сказала она, пододвигая к Вадиму чашку с горячим напитком. Из второй отхлебнула сама.

— Прости меня, ради бога, прости, — не оборачиваясь, Белов нашел в себе силы сказать это. — Я — свинья. Меня кастрировать мало. Не знаю, что на меня нашло. Прости, пожалуйста. Что я могу сделать для тебя?

— Пустяки. Я и мечтать о таком не могла: самый красивый мужчина Горинска наконец-то лишил меня девственности, — Марина не ожидала от себя такой смелости. Несколько минут назад она едва нашла в себе силы выйти из ванной комнаты, а теперь может иронично говорить о том, что произошло. Она увидела, как удивленно смотрит на нее Вадим, силясь сообразить: издевается она или говорит серьезно. — Я не шучу. Когда-нибудь это все-таки должно было произойти.

Белов медленно сел на стул, резко затушил остаток сигареты. Он выглядел, как человек совершивший преступление в состоянии аффекта, а теперь явившийся с повинной. Он пытался объяснить Марине и прежде всего самому себе, что он не настолько прогнивший, аморальный тип, как справедливо можно было подумать. Время шло, а нужные слова не приходили. Вадим прижал холодные ладони к чашке с остывающим кофе. Приятное тепло согревало, успокаивало.

— Не мучайся, Вадим Белов, — усмехнувшись, произнесла Марина. В тоне ее мелькнула ирония: она успокаивает его, не смешно ли? — На самом деле ты сделал мне подарок: я была на ее месте. У меня ее волосы, ее духи, ее мужчина только что был со мной близок. Хотя зачем обманываться — ты представлял ее, ты вымещал всю свою досаду на ней. Я просто оказалась под рукой — грубовато, но меня это не оскорбляет. Не о чем говорить. Я не держу на тебя зла. Только у меня есть просьба.

— Да, да, проси, сделай одолжение! — Вадим оживился, отхлебнул кофе и приготовился слушать.

— Я больше не хочу тебя видеть. Никогда! — металлические нотки в голосе Марины больно резанули слух Вадима. Он поставил чашку на стол и поднялся. Марина поправила полы халата, крепче подтянула поясок. — Я однажды говорила эту фразу любимому человеку. Сегодня — чужому, далекому, слабому. Слова те же, а в сердце ничего не встрепенулось, как тогда…

Вадим кивнул головой. Он не чувствовал ничего, едва переставлял ноги, хотя внешне все выглядело так, что ему не хочется уходить. Замедленные движения, сутулые плечи, ожидание последних слов становилось невыносимым.

— Марина, — открыв входную дверь, он позвал ее. Раздалось шаркание тапочек, и Марина остановилась в двух шагах. — Скажи, ты когда-нибудь обманывала?

— Странный вопрос, но у меня на него конкретный ответ: никогда. Я всегда была слишком правдива. В моей жизни не было места притворству, обману. Это нелегко.

— Так что же мешает жить: правда или ложь?

— Ложь, даже та, которая во спасение. Даже умирающему нужно говорить правду, а не кормить его баснями, — Марина удивленно смотрела на Белова — недавний румянец сменила бледность, такая, что казалось, он близок к обмороку. — Не знаю, к чему ты клонишь, но я не собираюсь рассказывать кому-либо о том, что произошло. Можешь быть спокойным. У тебя такая замечательная жена. Она заставила меня посмотреть на мир другими глазами, она изменила мою жизнь. Я не могу быть неблагодарной — от меня она не получит такого сюрприза. Наверняка уже настрадалась, хватит.

— Женская солидарность во всей красе, — заметил Вадим, пытаясь изобразить улыбку, но мышцы лица отказывались повиноваться. Губы подрагивали, брови сошлись на переносице. Он был готов подойти и встряхнуть эту маленькую, хрупкую женщину, которая так достойно держится. Они все гораздо выше него: Валя, Алиса, Марина. Три женщины его жизни, такие разные и такие одинаковые. Он губит их, а они выживают. Словно удивительный цветок, который становится сильнее, выше, красивее, когда приходится начинать все сначала. Наверняка, расставаясь с ним, и Регина, и Марьям нашли достойное место под солнцем. Алиса сбежала без обвинений и упреков — она вознаграждена. Марина тоже найдет свое счастье — она ведь говорит, что ее жизнь меняется, осталась Валя… Она уже не так близка, как раньше. Он чувствует, как расстояние между ними становится непреодолимым. Виноват он, только он, но разве от сознания этого становится легче? Все предопределено.

— Перекрась волосы. Сделай их такими, как были. Ты ведь другая, так будь собой, — вдруг тихо сказал Белов. — Вспомни, как мама гладила тебя по голове и приговаривала, какая красивая у нее девочка.

— О, я хорошо все помню. Она трепала меня за мои соломенные хвостики и кричала, что я — тупая уродина, из-за которой у нее все неприятности в жизни, — странно улыбаясь, ответила Марина.

— Прости, прости, я не хотел, — прошептал Вадим и быстро оказался за дверью. Он услышал, как Марина провернула два раза замок и, не в силах двигаться, медленно опустился, скользя спиной по недавно покрашенной стене.

Прошло пару минут, и снизу послышались чьи-то шаги. Вадим продолжал сидеть, не мигая глядя перед собой. Тусклый свет лампочки где-то над головой отбрасывал мелькающие тени мотыльков. Их беспорядочное кружение лишь в первый момент заняло внимание Белова, а потом стало слишком однообразным, скучным — Вадим отвел глаза и уставился в стену напротив. Ему было безразлично, что кто-то может его увидеть, что его присутствие здесь в таком виде может вызвать вопросы. Он знал, что не станет отвечать на них. Он онемел, оглох, перестал что-либо ощущать. Только внутри беспощадно терзало невероятных размеров чувство вины. Оно отвоевывало себе все больше места, вытесняя сердце, легкие, не давая крови совершать свой безостановочный бег. Вадим не мог пошевелиться. Он не знал, что способно вывести его из этого состояния оцепенения. Словно превратился в бестелесную, безмозглую субстанцию. Еще несколько мгновений — и у двери напротив остановилась пара немолодых людей, внимательно смотревших на Вадима. Высокий, грузный мужчина в строгом темно-сером костюме открывал замок, одновременно глядя на странного неподвижно сидящего молодого человека. Женщина оказалась более решительной. Она собралась было завязать с незнакомцем разговор, но ее спутник мягко остановил ее и, открыв дверь, сам подошел к нему.

— Молодой человек, вам плохо? Что с вами? Помочь? — Захар Борисович склонился над Вадимом, заметив, что тот продолжает смотреть прямо перед собой. — Ответьте, прошу вас.

— Захар, я сейчас принесу воды для начала, — засуетилась Софья Львовна, не закрывая двери, направилась на кухню и быстро вернулась со стаканом воды. — Сделайте пару глотков.

Вадим мгновенно вышел из состояния ступора. Он понял, что перед ним родители Алисы. Их встревоженные лица были совсем близко. Рука с широким обручальным кольцом протягивает ему воду. Прозрачная жидкость чуть колеблется, и смотреть на это становится пыткой. Вадим медленно поднялся, машинально поправляя волосы и, ни слова не говоря, откуда и силы взялись, стремительно бросился бежать вниз, перепрыгивая ступеньки, держась за перила.

— Кажется, у нашей Маринки появился возлюбленный, такой красавчик, — победоносно улыбаясь, как будто в этом была и ее заслуга, сказала Софья Львовна. Она выпила воду и тронула мужа за рукав. — Пойдем. Надо будет сказать Алисе об этом, а то она очень переживает, что оставила свою близкую подругу в полном одиночестве.

— С чего ты взяла, что он имеет отношение к Марине? — удивленно поднял брови Зингер. Он тяжело опустился в кресло, стоящее в гостиной.

— Я чувствую. Только почему он был так бледен? Поссорились, не иначе. У Марины характерец еще тот.

— Ладно тебе. Теперь ночь спать не будешь и завтра девочку вопросами забросаешь, — нарочито недовольно произнес Захар Борисович.

— Не наговаривай на меня. Маринка ведь нам не чужая.

— Не спорю. Я буду только рад, если в ее жизни все сложится достойно.

Софья Львовна улыбнулась и перевела взгляд на фотографию Алисы. В ее глазах разлилось море грусти, смешанной с тоской.

— Я тоже. Если бы можно было знать наверняка, что для них означает «достойно», — задумчиво сказала Софья Львовна и перехватила тревожный взгляд мужа. — Они совсем другие.

Захар Борисович поднялся и, подойдя к жене, нежно обнял ее за плечи. Софья Львовна благодарно сжала его руку. Она была счастлива с этим человеком уже почти тридцать лет. Она не представляла никого на его месте, никогда не жалея о своем выборе. Они вырастили прекрасную дочь, и теперь, когда она была далеко, близость понимающего, заботливого, любимого мужа не давала ей впасть в отчаяние от разлуки. Он всегда находил нужные слова, а иногда вот так, без слов, одним прикосновением давал понять, что он рядом. Софье Львовне так важно было чувствовать себя защищенной. Так воспитывала ее мать: муж — опора, непререкаемый авторитет, друг.

Такого союза хотела она и для Ляльки. Своенравная дочь была совершенно не похожа на свою покладистую мать. И иногда Софье Львовне казалось, что она не знает истинных желаний своего единственного чада. Она отгоняла от себя мысли о том, что давно нет между ними той близости, когда каждым событием хочется поделиться, и трудно держать в себе самую крохотную радость. Сжимая руку мужа, Софья Львовна смотрела на портрет Алисы: улыбающаяся длинноволосая красавица с искрящимися карими глазами. Этот задорный, самоуверенный взгляд оживляет фотографию, кажется, она вот-вот заговорит. Алиса всегда была бойкой, смелой, прекрасной. Такой ее видели родители и только такой необыкновенной, насыщенной жизни желали они ей. Желали всем сердцем, при необходимости могли пожертвовать всем ради этого. Никто не требовал жертв, все будто бы и складывалось словно в сказке. Но не было покоя на душе у Софьи Львовны. Она с детства знала, что не во всех сказках все заканчивается хорошо.

Алиса стояла ошарашенная, совершенно раздавленная. Она не могла до конца осознать того, о чем ей сказали минуту назад. День начался так замечательно. Гарик в приподнятом настроении умчался по делам, обещая быть к обеду. Она собиралась позвонить маме — та давно заждалась и скучала по ней. Столько планов на предстоящие выходные и вот… Это не могло случиться с нею, это ошибка! Она оглянулась, словно ища поддержки, желая увидеть что-то, доказывающее, что происходит нелепый, жестокий розыгрыш. Но коридор больницы, больницы в которую она ехала, до последнего не веря в то, что ее там ждут страшные вести, был полон собственных забот, и никому не было до нее дела.

Увидев, как старательно прячет глаза доктор, как медленно произносит слова, смысл которых не сразу доходит до ее взволнованного, потерявшего равновесие сознания, Алиса сразу поняла, что случилось что-то непоправимое. Этот мужчина в белом халате, должно быть, сошел с ума! Что он говорит? Гарик был всегда здоров, полон сил, энергичен, никогда ни на что не жаловался. Он шутил, что у него внутри нет органов, которые могут болеть. И поэтому сообщение о том, что Гарик находится в тяжелом состоянии в больнице, что он на операционном столе и врачи борются за его жизнь, привело Алису в состояние полного разлада. Она выключила мобильный телефон, глухо ответив: «Сейчас буду».

Ее тело била мелкая дрожь, руки дрожали, а сигарета заканчивались через три затяжки. Уже несколько дней Алиса ездила сама на подаренной Гариком в день ее рождения машине. Она выбрала ее сама. Гарик открыл каталог и сказал: «Выбирай себе подарок».

Она, не глядя на цены, практически сразу показала на черный джип-«мерседес». Алиса вспомнила, как муж удивленно присвистнул и улыбнулся.

— Не ожидал! — восторженно произнес он. — Почему он?

— Это же классика, ничего лишнего. Ты согласен? Строгие формы, дизайн на все времена. Такой автомобиль должен быть чудом в управлении. Я уверена, что он для меня, — ответила Алиса, закрыв глаза. Она уже представляла себя за рулем этого красавца.

Молчанов не ожидал от жены такого выбора, но беспрекословно выполнил свое обещание. Джип пришелся ей сразу по душе. Она чувствовала эту машину. Ей было уютно, удобно за рулем, словно она — водитель с многолетним стажем. Однако сегодня от ее уверенности не осталось и следа. Она не могла представить, что сможет следить за дорогой, автоматически переключать скорости, реагировать на движущиеся в потоке автомобили. Благо Славик все еще находился при ней, только теперь в качестве пассажира. Это было очень кстати, потому что сесть за руль в этот раз Алиса попросила его. Она нашла его в гараже, перебирающим ворох мелких деталей. На удивленный взгляд Славы она протянула ему ключи от машины и попросила: «Быстрее в Первую больницу, как можно быстрее! С Гариком беда…»

За всю дорогу она не проронила ни слова. Только количество выкуренных сигарет явно превысило ее обычную суточную норму. Слава, обычно подшучивавший над ее манерой театрально держать сигарету в длинном коричневом мундштуке, молчал, искоса наблюдая за хозяйкой. Он был понятливый малый — с Молчановым случилось что-то страшное. Но какого черта! Он видел его здорового и невредимого пару часов назад, когда тот сел в свою машину и умчался куда-то…

Гарик не всегда сообщал о своих планах — Алиса привыкла к этому. И не знала, куда он уехал. Находясь в полном недоумении, она только нервно ерзала на сиденье всякий раз, когда приходилось останавливаться на красный сигнал светофора. Едва автомобиль затормозил во дворе больницы, Алиса резко открыла дверь и помчалась к ступенькам, ведущим ко входу. Славе она на ходу крикнула, чтобы ждал ее на улице.

Из краткого телефонного разговора Алиса знала, что искать врача нужно в отделении травматологии. Она не была в состоянии анализировать это, не задавала вопрос «что это может означать?» Алиса стремительно шла по длинному коридору, когда ее остановил уже знакомый голос. Она навсегда запомнила этот тембр и те слова, которые он произносил. Теперь предстояла беседа глаза в глаза.

— Здравствуйте. Вы Молчанова, — не спрашивая, а констатируя, сказал доктор. — Меня зовут Виктор Павлович.

— Алиса Захаровна, Алиса, — нервно ответила она.

— Вы быстро приехали.

— Что с ним?

Из слов доктора следовало, что Гарик не справился с управлением самолета, осваивать который он начал в начале весны. А то, что он вообще остался жив, было похоже на чудо. Алиса почувствовала, как пол начинает медленно уходить из-под ее ног, вынуждая найти опору. Холодная крашеная стена помогла удержать равновесие, а через мгновение крепкая рука доктора сжала ее локоть. Оказавшись в светлом, залитом солнечными лучами кабинете, Алиса обхватила голову руками. Волосы беспорядочно рассыпались по плечам, спине, спадали, переливаясь под ярким светом. Она сидела и монотонно раскачивалась, едва слыша то, что продолжал говорить доктор.

К чему еще слова? Все ясно. Не зря ей с самого первого знакомства с новой «игрушкой» мужа было не по себе. Это был тот самый сюрприз, который Молчанову хотелось поскорее преподнести ей. Тогда, в марте она стояла на небольшом аэродроме, смотрела на взволнованно-радостное лицо Гарика и слушала о его планах показать ей с высоты птичьего полета строительство их нового загородного дома. Алиса только улыбалась, удивляясь тому, какой, в сущности, ребенок ее деловой и всемогущий муж. Он хочет все время удивлять ее, вызывать восхищение. Ему так важно, чтобы она смотрела на него восторженными глазами. Почему же он не поймет, что ей не нужно всего этого! Ей было стыдно признаться даже себе, что Гарик не становился ближе и роднее, несмотря на растущее количество тех сумасшедших подарков и поступков, которые он периодически совершал ради нее. Единственная ее мечта — ребенок — пока оставалась недостижимой. Это изводило ее, приводило к мыслям о ненужности своего существования, о том, что слишком много грехов совершила она в жизни и теперь получает заслуженное наказание. Может быть, природа нарочно подвергала ее испытанию временем, чтобы она смогла определиться в своих желаниях до конца? Хотя какое это имеет значение, если Гарик не поднимется больше.

Теперь, после того, как до нее все-таки дошел смысл произнесенных доктором слов, она пожалела, что рядом нет Славы. Ей просто необходимо было внимательно посмотреть в его глаза и увидеть их привычное насмешливое выражение. Он всегда словно подвергал сомнению каждое слово. Сначала эта манера раздражала Алису, а потом понравилась. Сейчас ей не хватало именно такой реакции — он бы осмеял слова врача, на что она была неспособна. Он придал бы ей сил. Конечно, так бы и было, ну почему она оставила его в больничном дворе?

— Алиса Захаровна, мы делаем все возможное, но травмы очень серьезны. Сотрясение мозга, многочисленные переломы ребер, а главное… Мы не знаем, сможет ли Эдуард Михайлович передвигаться, как раньше. Позвоночник — это самое неприятное в этой истории. Прогноз не очень обнадеживающий, — сказал доктор и посмотрел на Алису так, что ей стало понятно: Гарик парализован. Зачем они спасали его? Неужели они не понимают, что для него это хуже смерти. Ему с его энергией стать беспомощным бревном — немыслимо!

— Я могу попасть к нему? — выдавила из себя Алиса.

— Нет, он без сознания в реанимации. Его только что привезли из операционной. Вам не нужно здесь оставаться. Мы позвоним, когда потребуется ваше присутствие. Я просто не мог говорить такие вещи по телефону, — буравя Алису почти черными глазами, продолжал доктор. — Молодой, здоровый организм найдет силы бороться, обязательно найдет.

— Я никуда не поеду. Я подожду, пока он придет в себя. Я хочу быть первой, кого он увидит, когда вернется, — упрямо проговорила Алиса. — Для него это очень важно, понять, что я рядом!

— Дорогая Алиса Захаровна, не нужно бессмысленного геройства. Вам еще понадобятся силы, очень много сил и терпения. Так что не разбрасывайтесь ими. Поезжайте домой. Надеюсь, вы с водителем? — Алиса кивнула, не в силах больше произнести ни слова. — Тогда мужайтесь. Мы сделаем все возможное. Пойдемте, я провожу вас.

Доктор довел Алису до выхода из отделения. Оглянувшись, она увидела оставшийся позади длинный узкий коридор, по которому медленно передвигались пациенты в пижамах и быстро мелькали люди в белых халатах и шапочках. В конце коридора горела маленькая красная лампочка рентгеновского кабинета. Алиса внимательно посмотрела на эту красную точку, нахмурив брови: и в ее жизни сейчас включился красный свет — стоп, остановка не неопределенный период времени. Кстати, а насколько неопределенный?

— Скажите, Виктор Павлович, — обратилась она к доктору, — сколько длится реабилитация после таких тяжелых травм?

— Трудно ответить однозначно: от полугода до нескольких лет.

— Лет? — В глазах Алисы застыл ужас.

— Да, Алиса Захаровна, мужайтесь. Судьба решила послать вам одно из самых нелегких испытаний. Сочувствую, сделаю сам все, что в моих силах. Я знал вашего мужа как самого порядочного человека, неочерствевшего, понимающего чужое горе. Ирония судьбы — знаете, благодаря кому наше травматологическое отделение было переоборудовано по последнему слову техники в прошлом году? Благодаря щедрой финансовой поддержке Эдуарда Михайловича. Как вы понимаете, наша благодарность теперь выразится в том, что мы уделим ему максимальное внимание, максимальное! Хотелось бы, чтобы все было по-другому, но, увы, повороты судьбы непредсказуемы.

— Да, это точно, — тихо сказала Алиса. — Спасибо, не нужно меня дальше провожать. Внизу меня ждет машина. До завтра.

— Внизу уже ожидают журналисты. Не знаю, как им удается обо всем узнавать так быстро.

— Это их профессия, — Алису не могли испугать вспышки фотоаппаратов и микрофоны, которые обычно приближаются слишком близко к лицу.

— До завтра, Алиса Захаровна.

— Всего доброго.

Алиса спускалась на первый этаж. В голове стучали слова доктора, и от безнадежной перспективы в ногах была слабость, каждая ступенька давалась с трудом. За стеклянными дверями у крыльца стоял Славик, а у самих дверей — трое высоких парней с камерами и микрофонами. Слава нервно курил сигарету, скользя взглядом по окнам больницы. Увидев Алису, он сразу подбежал к ней, вероятно, решив выполнять в такой момент обязанности не только ее водителя, но и охранника.

Журналисты в мгновение ока оказались рядом с ними, черный микрофон застыл у самого лица Алисы. Сквозь какую-то пелену, мешающую реально воспринимать происходящее, она услышала вопросы, смысл которых сводился к просьбе прокомментировать происшедшее с Эдуардом Михайловичем и его состояние на данный момент. Алиса медленно обвела взглядом молодых застывших в ожидании ее слов парней и выдавила из себя:

— Без комментариев, — после чего, в сопровождении Славы подошла к машине и спряталась за тонированными стеклами джипа. Разочарованные журналисты смотрели вслед быстро удаляющейся машине.

— Хреновые дела, — сделал заключение один из них.

— Нужно не расслабляться и подключить все связи, чтобы узнать его состояние, — добавил другой. — Это нужно сделать сегодня.

— В чем проблема? — прикуривая сигарету, заметил третий. — В больнице столько хорошеньких медсестер. Надо действовать, включив все мужское обаяние…

Алиса устало откинулась на спинку сиденья. Автомобиль уже давно миновал огромный больничный двор, вскоре здание больницы осталось позади. Только теперь Слава позволил себе задать вопрос:

— Как дела, Алиса Захаровна? Что сказали?

— Плохо, Слава, очень плохо. Я не могу сейчас об этом говорить, мне кажется, я умру, если еще раз произнесу то, что сказал доктор. Я должна свыкнуться с услышанным. Поехали домой, пожалуйста, побыстрее.

— Конечно, конечно, — Слава уверенно вел джип и время от времени вглядывался в бледное лицо хозяйки; опустившиеся уголки подрагивающих губ выдавали внутреннюю борьбу. — Он справится, Алиса Захаровна, он обязательно справится.

— Без вариантов, он — да, — подтвердила она, прикуривая очередную сигарету. Пока она не увидела Гарика после катастрофы, образ сильного, энергичного мужчины вытеснял тот, который соответствовал истине. Алиса не представляла, как рано или поздно войдет в его палату и увидит… Про себя она решила, что Всевышний не мог наказать ее более жестоко, поставив перед фактом существования рядом с беспомощным мужем, которого она так и не смогла полюбить всем сердцем. Чувство долга не позволит ей оставаться равнодушной, но какая же это пытка. Алиса понимала, что ей предстоят долгие месяцы ухаживания за Гариком, который будет заглядывать ей в глаза, ловить их выражение. Какой талантливой актрисой она должна стать, чтобы не усугубить его состояния, не дать поселиться в его болезненном воображении убийственным мыслям! Она решила, что это несправедливо: нужно было ей оказаться на его месте, конечно ей. Тогда все было бы правильно. Гарик бы проявлял свою любовь, а она — пожинала плоды обмана. Так было бы справедливо. И если бы он, мужчина, не выдержал испытания, она не стала бы держать на него зла. Она бы посчитала, что получила по заслугам.

Алиса задумалась и не видела мелькающего за окном пейзажа, не слышала, как Слава обращается к ней в который раз, потому что звонит ее мобильный, а она никак не реагирует. Наконец она достала из сумочки телефон.

— Алло, — безучастно сказала она.

— Лялечка, доченька, здравствуй! — Софья Львовна опередила дочь, не выдержав долгого перерыва в общении. Радостный голос матери раздражал Алису. Она не могла перейти в ответ на такой же восторженный тон и тяготилась разговором с первой секунды общения. — Ты так давно не звонила, милая, как ваши дела?

— Все нормально, — так же бесцветно, глухо ответила Алиса, не желая пока рассказывать Софье Львовне об истинном положении вещей. Еще будет время.

— Я отвлекаю тебя от дел?

— Нет, нет. Я еду домой.

— Ты за рулем?

— Нет, мам, Славик. Что у вас нового, как здоровье? — стараясь проявить вежливое внимание, спросила Алиса.

— Мы с папой молодцы. Скоро собираемся в отпуск, через пару недель, в начале июля, — Софья Львовна сделал короткую паузу, во время которой надеялась услышать что-то вроде: «Приезжайте к нам обязательно вдвоем, а то я папу так давно не видела и вообще — соскучилась по вам». Но на другом конце связи было неожиданно тихо и, чтобы сгладить ситуацию, Софья Львовна добавила: — У папы большие планы, он хочет путешествовать. Ты же знаешь, как его трудно отговорить от задуманного.

— Это замечательно, мамочка. Ты не отказывайся. Новые места, впечатления — не нужно лишать себя этого, — скороговоркой произнесла Алиса. Она не хотела, чтобы, пока ситуация не станет более-менее ясной, кто-то находился в доме кроме нее. Ей просто было необходимо знать, что она найдет уединение в собственной квартире, когда не нужно поддерживать разговоров, заботится о трапезе, выглядеть гостеприимной, радостной.

— Ты всегда соглашаешься с отцом, — раздосадованно сказала Софья Львовна.

— Я на стороне справедливости. Вам нужно отдохнуть.

— Хорошо, хорошо. Да, Лялечка, с тобой очень хотела бы поговорить Марина. Она не может позволить себе переговоры. Я предлагала присоединиться к моему разговору, но она отказалась. Набери ее, пожалуйста, вечерком. Она теперь работает в салоне красоты, так что приходит поздно.

— Новая работа? Она ничего не писала.

— Да она тебе сама расскажет. Совсем другая стала.

— Лучше или хуже? — Алиса задавала вопросы автоматически.

— Другая. Ладно, доченька. Звони почаще.

— Не обижайтесь. Я обязательно позвоню Машке и на следующей неделе вам. Пока, целую.

— Целуем тебя, Лялечка.

Мобильный снова оказался в сумке. Слава остановился у подъезда дома Молчановых, обернулся и внимательно посмотрел на Алису.

— Чем я могу помочь?

— Сделай, пожалуйста, так, чтобы я в любой момент могла найти тебя. Я не смогу сеть за руль в ближайшее время, — ответила Алиса, выходя из машины. — Поставь ее в гараж, ключи оставь у себя.

— Хорошо. Я в вашем распоряжении. Буду дома, телефон знаете.

— До завтра. Утром пораньше поедем в больницу. Я не усижу дома.

— В девять у подъезда?

— Да, договорились. И сделай одолжение, — Алиса достала из кошелька деньги, — купи блок сигарет, я не буду до завтра выходить из дома, чтобы снова не нарваться на вездесущую прессу.

— Хорошо, куплю. Держитесь, Алиса Захаровна. Все станет на свои места.

— Спасибо, Слава. Будет так, как предопределено, что уж поделаешь… — Молчанова медленно поднялась по ступенькам крыльца. Она шла, считая их, потому что загадала: сколько ступенек, через столько месяцев поднимется Гарик. Одна, две, три… восемь… Внутри все сжалось: готова ли она к этому. Все переворачивается с ног на голову. Она сможет, обязательно сможет, в благодарность за любовь и желание сделать ее счастливой. Недаром в ее жизни был Сенечка Равкин, первый муж, к которому она испытывала столько уважения и благодарности за чистые чувства, что не раздумывая разделила с ним тяготы последних месяцев его пребывания на земле. Она не считала, что совершила подвиг, просто не могла поступить иначе. Тогда это, по ее мнению, искупало совершенный грех, непростительный грех.

…Алиса снова и снова возвращалась к этому — обои в мелкий цветочек, полированный стол, на котором, страшно раскинув ноги, лежит обнаженная девушка, и скоро на ее место предстоит лечь ей. Привычные движения незнакомого мужчины, для которого она — молодая, безответственная деваха, мечтающая избавиться от ненужного плода тайных развлечений. Минутная слабость — пожизненное обвинение. Она убила в себе едва зародившуюся жизнь и столько лет безуспешно пытается забыть об этом. Сколько непростительных ошибок совершила она, наказывая себя за эту слабость. Сейчас ее ребенок мог бы уже ходить в школу — Алиса открыла входную дверь, с шумом закрыла ее и, отшвырнув сумочку, бросилась в гостиную. Упала на диван и разрыдалась. Она не сдерживала слез, слыша причитания безутешной женщины, тщетно старающейся подобрать слова для облегчения души. Кто это так противно, разрушительно воет? Она не сразу поняла, что все эти слова вперемежку с рыданиями она произносит вслух. Перевернулась на спину, вытирая слезы, посмотрела вокруг: какая убийственная роскошь, она заставляет находящегося в ней чувствовать себя невзрачным дополнением. И никакого удовлетворения, радости от сознания того, что ты все-таки здесь хозяйка. Почему она подумала об этом сейчас? Разве это имеет значение?

Медленно поднявшись, Алиса села, поджала ноги, обхватила колени руками. Она всегда искала успокоения в этой позе. Еще маленькой девочкой она часто сидела вот так на огромном кожаном диване в кабинете отца, пытаясь разрешить свои такие важные проблемы. Алиса усмехнулась, каждая мелочь тогда казалась такой важной, жизнеопределяющей. Во всем хотелось добраться до истины, все объяснить. Хотя почему она сейчас считает мелочью то, что не давало ей покоя в семь, десять, двенадцать лет? Для каждого возраста существуют свои самые важные вопросы. Может быть, в свое время она так и не ответила на многие из них?

Полуоткрытые жалюзи задерживали яркий солнечный свет, покрывая окружающее пространство узкими желтыми полосами. Глядя на четкие линии, Алиса подумала, что и в жизни все вот так поделено: на узкие полосы счастья, пусть даже призрачного, а в основном — серое, невзрачное ожидание и тоже, в сущности, самообман. Ты надеешься, ждешь, а в итоге получаешь не то, что тебе нужно. Все потому, что забываешь о том, что за время ожидания меняешься и ты, а желания упрямо остаются идиллическими, подогнанными в когда-то созданные рамки.

Алиса усмехнулась, вытирая мокрые щеки. Она вспомнила, как, еще занимаясь в школе, сделала запись в дневнике: привела длинный список достоинств любимого человека. Она гордилась тем, что в ее понимании понятие идеального спутника жизни включало более десятка определений. Девчонки обменивались дневниками, отвечая на вопросы друг друга, и Алиса четко помнила, как Маринка когда-то сделала приписку в конце своих излияний: «Лишь бы честный и непьющий, а остальное не так важно…» Сейчас Алиса понимала, что Марина оказалась самой искренней из всех, кто оставил запись в ее дневнике. Всем хотелось покрасоваться, поднять себе цену, придумывая несуществующих идеальных любимых, а Марина так четко провела под всем этим черту.

Сколько лет прошло, и, сидя сейчас в полуосвещенной комнате, испытывая страх перед будущим, Алиса пыталась уязвить себя: «Твой идеальный избранник обладал даже теми качествами, которые ты не считала важными. Ты ценила его? Любила? Теперь получишь его беззащитного, нуждающегося в ежеминутной заботе, близкого к срыву. Ведь он никогда не сможет смириться с тем, что стал слабым. Он будет пожирать себя за то, что ты будешь свидетельницей его немощи. Ни у тебя, ни у него ничего нет! Даже деньги, которые потекут широкой, бурной рекой, пытаясь спасти своего хозяина, станут тебе противны, ведь они не принесли счастья. Да разве может принести его то, что отвергает душа?» Алиса вздохнула. Одиночество явно не пойдет ей на пользу — слишком много остается времени для копания в собственных мыслях и поступках. Нужно чем-то занять себя, иначе она додумается до чего-то разрушающего, чего доброго снова начнет глотать таблетки. Второй раз отказаться от них будет еще сложнее. Алиса понимала, что сейчас нужно пытаться собрать всю волю в кулак и приготовится к долгой борьбе. Голова четко работала, стараясь дать правильный ход мыслям, но ноющее, грызущее чувство страха сковывало, мешало дышать. Впервые Алиса ощущала себя такой раздавленной. Она не хотела признаваться, что не была готова к такому повороту в своей судьбе. Она должна была уйти раньше, еще в тот день, когда снова увидела Вадима и поняла, что так и не забыла его. Тогда она избавила бы Гарика от необходимости постоянно, снова и снова удивлять, завоевывать ее. Не было бы этого самолета, этих мальчишеских желаний и сегодняшнего финала.

Алиса встала, раскрыла жалюзи, потому что ей стало казаться, что она задыхается без света. Не без воздуха, а именно без яркого, до слез в глазах света, дарящего жизнь всему, что так нуждается в нем. Благодатное лето давно вступило в свои права и, согревая долгожданным теплом после долгой, холодной весны, властвовало. Алиса смотрела на ярко-зеленые листья кленов на аллее возле дома, вспоминая о том, как они планировали с Гариком провести жаркое время далеко от этих мест. Сколько раз она смотрела в горящие глаза мужа, когда он обещал показать ей мир. Он был горд, что может позволить себе воплощать в реальность мечты любимой женщины. Париж — пожалуйста, Мальдивы — обязательно увидишь, Мельбурн — полетим в начале января. У него были мгновенные ответы на все вопросы. Как же он будет чувствовать себя теперь, когда все планы превратятся в каждодневную борьбу с самим собой, с непослушным телом. А его желание поскорее стать отцом… Алиса потерла пальцами виски: она даже это не смогла вовремя сделать. От одной мысли о предстоящей близости с мужем она едва не впадала в истерику. Внутренний судья с удовольствием кольнул ее в самое больное место: «Что же ты не радуешься? Теперь ты надолго освобождаешься от обязательного ненавистного исполнения супружеского долга. Ты можешь не беспокоиться, что он будет ждать твоего выхода из ванны, отбрасывать одеяло и смотреть на тебе горящими глазами. Ему не до тебя, милая, утешься!»

Алиса быстро вышла из гостиной в коридор, открыла сумочку и достала почти пустую пачку сигарет. Закурив, она увидела, как дрожат руки, и сигарета, зажатая в губах, словно исполняет замысловатый танец. Серое облако дыма переместилось на кухню. Алиса села на подоконник, прижалась лбом к теплому стеклу. Она должна перестать думать о том, что будет дальше, о том, что было. В прошлом она уже не в силах что-либо исправить, в будущем — должна постараться не наделать новых, непоправимых ошибок. Она постарается загладить свою вину перед человеком, который открыл для нее свое сердце. Ведь это так важно — знать, что ты не только любишь, но и любим, — это живительный бальзам. Она будет говорить ему о том, какой он прекрасный и любимый так же часто, как делал это он. Ей придется быть упрямой и искренней. Она поможет ему снова стать прежним. Она должна поступить так не ради Гарика или самой себя — во исполнение своей изначальной первозданной роли. В их семье обязательно появится третий, самый главный человечек. Ради этого им обоим нужно постараться перетянуть выскальзывающий канат судьбы на свою сторону. Вместе это сделать легче, они справятся.

Разрываясь между больницей и домом, Алиса не замечала времени. Говорили, что днем было очень жарко — может быть. Ей это не известно, потому что с самого утра и до вечера она была рядом с Гариком. Его давно перевели из палаты интенсивной терапии в отдельную, просторную, с окнами на восток, но проведывать мужа она смогла не так давно.

Молчанов тяжело переживал происшедшее. Несколько раз он выдергивал иглу системы, когда медсестра, дежурившая в реанимации, отлучалась. Он видел только такой выход из сложившегося положения. Ему казалось, что он готов ко всему, но случившееся показало, что он ошибался. Состояние апатии, безразличия и брезгливости, которое он испытывал длительное время, с момента возвращения в сознание, стало его спутником. Он отворачивался от врачей, медсестер, отказываясь поддерживать обычный разговор, просил не пускать к нему родителей и жену, угрожая что-нибудь сделать с собой, если к его просьбе не прислушаются. Врачи настояли на том, что было важным для Молчанова. Они убедили родственников быть терпеливыми, понимающими. Спокойствие Гарика было для них важнее эмоций негодующей Алисы и родителей Гарика, примчавшихся из Горинска, чтобы помочь своему сыну. А он не хотел никого видеть, не хотел, чтобы его увидели таким: в гипсовом корсете, с синяками, отекшей переносицей. Его упорство почти через полтора месяца пребывания в больнице удалось сломить пожилой санитарке, которая убирала у него каждое утро. Однажды, как всегда, протирая подоконник, она покачала головой. Молчанов заметил это.

— О чем это вы? — спросил он, следя за ее выражением лица. Воспользовавшись тем, что за долгий промежуток времени пациент вступил в разговор, она решила действовать.

— Да все о том, что жена твоя какой день в вестибюле проводит. Пожалел бы ее — на ней лица нет, одно страдание осталось. Вон с сигаретой стоит у березки, кто кого тоньше, уж и не знаю.

— Увидит она меня и обрадуется, сразу счастливое лицо станет, так, что ли? — зло бросил Гарик, отворачиваясь к стене.

— Дураки вы, мужики, хоть богатые, хоть без копейки, — выжимая тряпку, ответила няня. — Не прибавлял бы ты ей горя, милый человек. Родные, поди, друг другу-то. Или вы так договаривались, чтоб вместе только в радости?

— Не было такого договора.

— Тогда вот что я тебе скажу. Зови медсестру, и пускай она жену твою приведет поскорее. Болезнь, она пройдет, а вот память о твоих слабостях остаться может нехорошая. И не испепеляй меня глазищами-то, прислушайся. Я тебе в бабки гожусь. Плохого не посоветую. Хватит испытывать терпение женское. Не хотела бы остаться рядом, так время было укатить куда подальше, — санитарка подошла, улыбнулась, отчего ее лицо покрыла густая сеть мелких морщин.

— Не могу я таким перед ней предстать, — сквозь зубы ответил Молчанов, бессильно сотрясая в воздухе кулаком.

— Глупости это, Эдуард Михайлович. Вот увидишь, как и самому легче станет.

— Твоими бы словами…

— Да, так и будет. Все перемелется. Зови жену, не прибавляй ей страданий, не изводи.

Молчанов долго лежал, глядя в потолок. Там солнечные блики прыгали, резвились, заставляя Гарика морщиться от бессильного желания хотя бы приподняться. Он понимал, что это состояние надолго, и не мог смириться с тем, что эту беспомощность не скрыть. Его попытки предстать перед глазами Алисы прежним — сильным, благополучным, жизнерадостным — разбивались о неумолимую реальность. Прошло почти два месяца после злосчастного полета, а продвижение к выздоровлению выражалось только в том, что стала меньше болеть голова, не так ныла грудная клетка, перестав причинять боль при каждом движении. Однако ноги и нижняя половина туловища не подчинялись его командам. Они словно стали жить своей жизнью, в которой им совершенно не хотелось двигаться. Гарик сначала не мог поверить, что это происходит с ним. Он шевелит пальцем правой ноги, а ничего не происходит, левой — аналогично. О попытках встать просто лучше не вспоминать. Лицо Гарика почернело от негодования. Неужели теперь это его удел?

Желание увидеть Алису становилось все сильнее. Жена приходила к нему в снах, манила улыбкой, кружась в замысловатом танце. И от ее движений рыжие пряди волос заводили хоровод, оплетая гибкое, стройное тело женщины. Гарику так хотелось прикоснуться к этой неземной красоте, вдохнуть знакомый запах волос, от которого кружится голова. Просыпаясь среди ночи, Молчанов со злостью вытирал слезы, катившиеся из глаз. Он не мог сдержать их. Никто не увидит его таким — хлюпающим носом, с опухшими глазами, оплакивающим свою потерянную мужскую силу. Кому он нужен такой? Гарик боялся задавать себе вопросы, но все-таки желание увидеть Алису, как-то успокоить родителей все же победило отчаяние и апатию.

В одно солнечное августовское утро, после того, как медсестра привела его в порядок, Молчанов попросил принести зеркало. Глядя на свое отражение, он не узнавал себя в этом похудевшем, постаревшем мужчине. На гладко выбритом лице появились морщины, на висках — блеснули седые пряди. Рука с зеркальцем опустилась, и медсестра подошла поближе, боясь очередной вспышки неконтролируемой ярости больного, что случалось не раз. Но Молчанов приятно удивил ее.

— Спасибо, — возвращая зеркало, сказал он. — Пожалуйста, пропустите ко мне жену и родителей, когда они придут снова.

— Хорошо, — улыбнувшись, сказала взволнованная девушка, поправляя белоснежный халат.

Через полчаса Алиса уже сидела на краешке его кровати, смахивая с лица слезы. Они бежали тонкими прозрачными струйками, несмотря на то, что Алиса все время пыталась улыбаться и говорила о том, как она рада, что он разрешил ей быть рядом. Она вообще много говорила в тот свой первый приход. Гарик удивлялся ее красноречию: кажется, за всю совместную жизнь она произнесла меньше слов, чем в первые минуты этой встречи.

— Глупый, глупый, как ты мог так долго держать меня на расстоянии? Я места себе не находила, — приглаживая отросшие волосы Гарика, твердила Алиса. Волнение мешало ей сосредоточиться, и получались какие-то банальные фразы, а совсем не то, что она собиралась сказать. У нее было достаточно времени, чтобы подготовить настоящую речь, но все слова куда-то подевались, когда она вошла и встретилась с Гариком взглядом, увидела его потухшие глаза.

— Мы сделаем все, чтобы все было, как раньше, — уверенно произнесла она, сжимая прохладную ладонь мужа. В ответ он покачал головой. — Не спорь, прошу тебя. Я не сказала, что это будет сделать легко.

— Я всегда реально смотрел на вещи. У меня отнялись ноги, а не мозги, так что не будем о грустном, — Гарик осторожно высвободил руку. — Рад тебя видеть.

Алиса вытирала слезы, стараясь успокоиться. Она понимала, что сейчас время не сопли распускать, а уверенно говорить о том, что все будет хорошо. Она старалась вспомнить те слова, которыми напутствовал ее Виктор Павлович, но слова не складывались в убедительные фразы. Медицинские термины она произносила словно заученный урок, а Гарик смотрел на нее и посмеивался. Пока Алиса напрягала память, в палату вошли родители Гарика. Конечно, мать бросилась к сыну, целовала, причитала. Отец был более сдержан, но тоже волновался.

— Мой мальчик, мой мальчик, — быстро, отрывисто целуя Гарика, повторяла Екатерина Викторовна.

— Ну, все, все, мама, все нормально, — улыбаясь, ответил Гарик.

— Ты поднимешься и…

— И все будет как раньше, — перебил ее Гарик, отворачиваясь к стене.

— Да, хотелось бы, как раньше, — медленно выговаривая слова, произнесла мать и бросила уничтожающий взгляд на Алису. Та съежилась, сразу зябко повела плечами и непроизвольно отступила от кровати к двери. — Вернуть бы время назад, я бы по-другому вела себя, настояла на некоторых вещах.

— Ты о чем, мам? — Гарик внимательно посмотрел на нее.

— Наверное, вам хочется побыть наедине, — натянуто улыбаясь, сказала Алиса. — Я приду завтра около десяти. До свидания, Гарик.

Она послала ему воздушный поцелуй и поспешила выйти из палаты. Она не могла выносить убийственные взгляды свекрови, которая даже не пожелала остановиться у них в доме, а поселилась в гостинице с Михаилом Эдуардовичем. Ненависть Екатерины Викторовны, которая пришла на смену презрению и неприятию невестки, так и сквозила в каждом мимолетном взгляде, брошенном на Алису. Свекор был настроен более миролюбиво, он принял выбор сына и старался изо всех сил сглаживать поведение жены. Однако ему пришлось прожить эти полтора месяца в гостинице, вместо того, чтобы остановиться в доме Гарика.

— Я не переступлю порога этого дома, пока там хозяйничает эта рыжеволосая шлюшка! — кричала Екатерина Викторовна.

Увидев, в каком состоянии находится Гарик, она вообще перестала владеть собой. Неприязнь, которую она чувствовала по отношению к Алисе, стала открытой. Не желая идти на обострение — не самое подходящее время, — Алиса решила оставить родителей наедине с сыном, а впредь приходить к Гарику до или после их посещения. В конце концов об этом можно было заранее договориться по телефону.

Алисе казалось странным, что в такой критический момент Екатерина Викторовна не может сосредоточиться на главном — выздоровлении сына. Какие могут быть счеты? Неужели за то время, что она носит фамилию Молчанова, она сделала что-то недостойное, порочащее ее? Кажется, все отмечали, что Гарик стал гораздо спокойнее, увереннее. А то, что произошло… У каждого свой рок, как тут предугадать? Главное, приложить все силы, чтобы он поднялся, снова почувствовал счастье обладания своим телом и ощутил те каждодневные радости, на которые порой перестаешь обращать внимание.

С того дня, как Гарик позволил навещать его, прошло две недели. Дни пролетали с головокружительной скоростью. Утром Алиса готовила что-нибудь необычное Гарику, приводила себя в порядок, ожидая звонка от Славы. Он подъезжал к подъезду и сообщал об этом или коротким сигналом или звонком по мобильному. По дороге в больницу он обычно старался не расспрашивать ее о Молчанове, потому что накануне вечером она и так достаточно подробно все ему рассказывала. Потом он ожидал ее в больничном дворе. В обязанности Славы также входило оповещать Алису о приезде родителей Гарика. Заметив их, он набирал номер телефона Алисы и коротко говорил: «Родственники». Тогда Алиса не спеша начинала собираться. Гарик не задавал лишних вопросов — он все понимал без слов. Поцелуй на прощание и просьба позвонить вечером. Молчанов согласно кивал и провожал Алису долгим, тревожным взглядом.

Врачи начали поговаривать о том, что близится выписка и нужно определиться с дальнейшей программой реабилитации. Алиса давно готовила квартиру к возвращению хозяина: одну из комнат полностью переоборудовала для занятий лечебной гимнастикой. Она просмотрела массу статей на эту тему, консультировалась с несколькими известными специалистами в области восстановления после таких травм. Все они твердили о терпении и вере в свои силы, убеждали, что упорство и труд обязательно поднимут Гарика. Главное — вселить в него эту уверенность и дать понять, что с ним рядом есть близкие люди, ожидающие результатов.

Алиса смотрела на большую комнату, которая превратилась в своеобразный тренажерный зал, едва сдерживаясь, чтобы не описать ее Гарику. Он должен знать, что она ни на минуту не забывает о нем, что она продумала каждый шаг, каждый новый этап на пути к выздоровлению. Каково же было ее удивление, когда Гарик заявил, что не хочет возвращаться из больницы в городскую квартиру. Со слов Алисы он знал, что строительная фирма закончила отделочные работы в их загородном доме. Когда он услышал об этом, то сразу не сказал ничего, и только через несколько дней попросил приготовить для него комнату там.

— О чем ты говоришь, Гарик? — недоумению Алисы не было предела. — Какой загородный дом? Тебя ждет оборудованная комната в нашей квартире. Там все сделано так, чтобы ты мог отдыхать, заниматься, принимать посетителей с работы. Зачем тебе этот дом? Мы будем приезжать туда на выходные.

— Свежий воздух — лучший лекарь. К тому же у меня теперь все дни выходные, — иронично заметил Гарик.

— Не хочу ничего слышать об этом. Я жду тебя дома. Газеты и телевидение давно развели нас, обзывая меня пиявкой, присосавшейся к всемогущему человеку и бросившей его при первых же трудностях. Если ты не вернешься домой — это будет очередной повод поливать грязью наш брак. Ты этого хочешь?

— Ты прекрасно знаешь, что нет. Я читаю газеты и мне так же неприятны все нападки. Хочешь, я подам на них в суд? Я в состоянии разорить любую газету, любой телевизионный канал. Хочешь, я сделаю это?! — в Гарике проснулась дикая злоба на весь мир. И на Алису в первую очередь.

— Мне плевать на эти грязные статейки, если ты перестанешь говорить глупости. Мы должны вернуться домой. В дом, в котором мы жили. Это логично, пойми. И свежий воздух я тебе обеспечу. Я буду вывозить тебя на прогулки в коляске, — сказала Алиса и, увидев, как почернели глаза мужа, добавила: — В первое время, пока ты не начнешь двигаться самостоятельно.

— Нет ничего более постоянного, чем что-то временное, дорогая. Это очень старая истина. Странно, что ты так удивленно смотришь на меня. Неужели ты думаешь, что я верю во все те сказки, которые вы мне в три голоса поете? Ты, отец, мама особенно старается! Перестань, хоть ты перестань! Я только начинаю свыкаться с мыслью, что стал инвалидом, а ты пытаешься снова и снова зародить во мне надежду. Это жестоко, Алиса!

— Жестоко? Как ты несправедлив!

— Ради бога, оставь высокие слова, — Молчанов обреченно махнул рукой. — Я не хочу вот таким попасть в нашу квартиру. Это обитель любви, а не…

— Не сдавайся так скоро, прошу тебя. Иначе у меня тоже не будет смысла жить дальше, — тихо произнесла Алиса.

— «Тоже»? Вот видишь, наконец ты сказала правду. Нет смысла…

— Не придирайся к словам.

— И не думал даже, — полусидя, опершись о высокие подушки, Гарик вдруг закрыл лицо руками. — Уходи, Алиса, уходи от меня навсегда, слышишь?

— Ты что говоришь?

— Ты молода, красива, должна быть счастлива. Я больше не смогу быть для тебя волшебником, а обузой — не хочу! — голос Молчанова срывался, он говорил, не открывая лица, словно стыдясь своих слов, самого себя. — Я дам тебе развод. Ты не останешься без средств: в твоем распоряжении окажется достаточно большая сумма, чтобы долгие годы ни о чем не беспокоиться. А за это время… Тебя нельзя не заметить, ты — сам свет… Только не мучай меня больше, я каждый день вижу, как ты играешь в беззаботную, несгибающуюся под тяжестью случившегося женщину. Это выше моих сил. Ты знаешь, как я люблю тебя. Я всегда любил только тебя. Оставь мне воспоминания о моей любви, а не о том, как ты возишься с беспомощным калекой.

Алиса подошла к кровати Гарика и встала на колени рядом. Она отняла его руки от лица, ласково провела кончиками пальцев по исхудавшему лицу.

— Глупый, какой ты все-таки глупый. И как я могла выйти замуж за такого человека? Ты думаешь, мне нужны долгие годы благополучия без тебя? Нет. Если ты скажешь, что разлюбил, — я уйду в тот же день, без выходного пособия, — она поцеловала его в прохладный лоб. В этот момент она искренне верила в каждое произнесенное слово. — Мы справимся с этим испытанием. Наверное, оно послано нам за то, что мы посчитали себя всесильными. Это наказание. Примем его достойно. Я уверена, что мы сможем.

— Я люблю тебя, Алька, — Гарик благодарно смотрел на жену.

— Я знаю, — тихо сказала Алиса и поцеловала его.