Обнаженная дважды

ГЛАВА 9

Жаклин решила не ужинать в гостинице. Скорее всего, вечером в субботу там будет полно народу, а ей очень не хотелось есть под оглушительные звуки футбольного матча, транслируемого по телевидению. Возможно, предположила она, что миссис Свенсон не любит футбол. Возможно, но маловероятно; ей все равно, что смотреть.

Ее ужин состоял из яичницы и бекона. Работая вилкой, зажатой в одной руке, другой она сортировала бумаги.

Письма, которые она привезла с собой, были датированы последними тремя месяцами жизни Катлин. Жаклин еще в коттедже грубо рассортировала их, отложив вежливые ответы на письма почитателей ее таланта и ищущих благосклонности людей, оставив только те, которые образовывали продолжительную переписку. Вид сохраненных Катлин копий ее собственных писем предвещал напряженную работу глазам вечером; она использовала листы копирки до тех пор, пока они не превращались в лохмотья.

Одна пачка писем привлекла внимание Жаклин, с нее-то она и начала чтение. Это была переписка с Брюнгильдой.

Брюнгильда постаралась стать одной из закадычных подружек Катлин, но и этого оказалось недостаточно. Ответ Катлин на первое восторженное письмо был учтивым, но холодным. Она, очевидно, слышала о Брюнгильде, бывшей тогда на пике своей популярности, и такт, с которым Катлин признавала этот факт, воздерживаясь от любых комментариев по поводу какой бы то ни было книги Брюнгильды, вызвал улыбку восхищения на лице Жаклин. Улыбка превращалась в ухмылку по мере того, как она продолжала чтение. Катлин была слишком вежливой (бедная простушка), чтобы воздержаться от ответа на письмо, но у нее оказалось достаточно чувства самосохранения, чтобы отказаться от настойчивых приглашений встретиться с Брюнгильдой лично. Даже когда Брюнгильда сообщила, что она будет «в окрестностях» и ей очень хотелось бы пригласить «подругу» на ленч или ужин, Катлин вывернулась, сославшись на недавно происшедший с ней несчастный случай в качестве оправдания. Жаклин не нашла ответа на последнее письмо Брюнгильды, пришедшее в Пайн-Гроув за месяц до исчезновения Катлин. Она собиралась снова быть в «окрестностях»…

Какое популярное место для туризма этот Пайн-Гроув, подумала Жаклин, не улыбаясь больше. Стоит точно на пути… в никуда.

Нескольким другим корреспондентам повезло больше — Катлин тепло отзывалась об их творчестве, и они выражали ей свое восхищение в словах, менее экспансивных и более убедительных. Жаклин уже прочла связку писем к Фредерику Фортману. Она проглядела их, чтобы удостовериться в том, что ни одно не пропустила, затем отложила эту переписку в сторону.

Катлин упомянула о случившихся с ней происшествиях в нескольких письмах. Она сначала шутила по их поводу — «похоже на распространенный стереотип рассеянного писателя». Одна из приятельниц по переписке, англичанка, сочинявшая исторические романы, не находила в этом ничего забавного. После того как Катлин сообщила о третьем случае, она написала: «Я не хочу показаться старой занудой, но, Катлин, эти случайности, происходящие с тобой, беспокоят меня. Возможно, ты слишком много работаешь. Ты определенно имеешь право на отдых; почему бы тебе не совершить поездку за границу, по которой ты тоскуешь? Я понимаю давление семейной ответственности, но уверена, что твоя мать сможет обойтись без тебя несколько недель. Приезжай. Мне бы хотелось встретиться с тобой».

На это письмо не было копии ответа.

Жаклин вздрогнула и бросила быстрый взгляд через плечо. Она расслабилась, поняв, что щелчок, который она услышала, был только звуком включившегося агрегата холодильника. Жаклин была глубоко погружена в чтение писем. Это напоминало подслушивание разговора двух друзей, что оказывало на нее сильное депрессивное влияние. Не было ничего печальнее, чем приветственные письма теперь уже мертвого человека, выражающие надежды, которые никогда не воплотятся, амбиции, которым не суждено исполниться, мечты, срезанные прежде, чем они смогли принести плоды.

В доме царила полная тишина — не было даже мурлыканья кота. Обычно Жаклин не тяготило одиночество, но сейчас ей хотелось поговорить с кем-нибудь. В уме она прокрутила список друзей, с кем можно связаться по телефону, но в нем не было никого, кто бы мог дать совет, в котором она нуждалась, за исключением О’Брайена, да и он вряд ли помог бы ей, он скорее бы обругал ее и сказал, чтобы она заткнулась. Кроме того, если О’Брайен не работает, то он, возможно, проводит время за городом со своей последней подружкой. Это ведь была субботняя ночь…

Конечно. Похорошевшая от нахлынувшего на нее вдохновения, Жаклин взяла свою сумочку, пальто и фонарик и направилась к двери.

Вернувшись двумя часами позже, она услышала разрывающийся от звонка телефон. Сначала она не хотела брать трубку. Она чувствовала приятную усталость в теле и больше не испытывала желания делиться с кем бы то ни было своими мыслями. Но так как телефон продолжал трезвонить, Жаклин поняла, что это будет меньшее из двух зол, и подняла трубку.

— Да? — огрызнулась она.

Как и подозревала Жаклин, звонила Молли. У нее единственной, насколько знала Жаклин, был ее номер. И если бы она не ответила, Молли пошла бы ее искать. Молли подтвердила ее предположения, сообщив попутно и массу других сведений.

— Я заметила, как вы выходили, это было давно, но я не видела, чтобы вы возвращались, а так как вы пошли пешком, я знала, что вы не уехали в Гондал, и начала волноваться…

— И напрасно. Волноваться! Если только вы не утаили от меня что-то неприглядное, касающееся этого славного, безобидного городка.

— О нет! Но некоторые места в городе — некоторые места — могут быть немного дикими вечером в субботу.

— Я знаю, — ответила Жаклин, улыбнувшись своим воспоминаниям.

— Вы знаете?

— Вы что-то хотели, Молли?

— О… Для вас передали сообщение этим утром от мистера Стокса. Он сказал, что он ваш агент.

— Он говорил правду. — Жаклин зевнула. — Он сказал, что хотел?

— Он хотел узнать номер вашего телефона, — ответила Молли. — Я сказала ему, что не знаю…

— Хорошо, моя дорогая, вы солгали, но с добрыми намерениями. Это не будет вменено вам в вину в будущем.

— Он был очень настойчивым. Он… орал на меня.

— О, ради Бога… — начала Жаклин. Затем она умерила свой голос; она представила себе Молли, съежившуюся, с дрожащими губами и согнувшуюся… — Моя дорогая, не позволяйте людям типа Стокса запугивать вас. Я сказала ему до приезда сюда, что я не хочу его видеть. Я повторю ему это и более доходчиво. Если это вас утешит, я просто выходила немного… гм… размяться. Я мельком заглянула в холл, когда проходила мимо гостиницы, но вы показались мне занятой, так что я зашла в «Элит»-бар.

— О, — бессмысленно произнесла Молли. — Но это место не для вас, Жаклин. Особенно в субботу вечером. Некоторые из… грубиянов приходят туда.

— Все были очень любезны со мной. Мистер Хоггенбум заказал мне выпив… напиток.

— Билл Хоггенбум! Но он же городской…

Она оборвала фразу. Жаклин, которой это начинало нравиться, могла добавить недостающее слово. Хоггенбум («Зовите меня просто Биллом, мадам») был городским сплетником и бывшим городским шерифом. Ее разговор с ним и его приятелями оказался весьма содержательным.

— Он был весьма мил, — сказала Жаклин. — Как и остальные. Молли, я ужасно хочу спать. Спасибо, что позвонили. Я собираюсь лечь в постель прямо сейчас.

Когда она пошла умываться, она увидела сохранившиеся под ногтями остатки синего мела.

— Хорошо выходить из игры вовремя, что я и сделала, — громко произнесла она. — Мне бы не одержать над Биллом победу после второго стакана крепкой смеси. «Сигареты, виски и дикие, дикие шерифы…» Вот я снова разговариваю сама с собой. Мне надо завести себе кота. Лучше разговаривать с домашним животным, чем с собой. Так ли это?

Ответа не последовало.

В соответствии с тем, что рассказал Билл Хоггенбум, в сумочке Катлин лежало ровно семнадцать долларов сорок пять центов, когда та была найдена. За день до своего исчезновения она сняла наличными две тысячи долларов. Она могла отдать их своей матери или брату или потратить в бакалейной лавке. Или не могла.

На следующее утро Жаклин подождала дома до одиннадцати часов, прежде чем отправиться в Гондал. Миссис Дарси имела репутацию набожного человека, часто посещающего церковь, и, конечно, ее дорогой сын будет сопровождать мать. Очевидно, он так и поступил; вокруг не было и признака жизни, когда она припарковала машину перед домом и проделала путь от стоянки к коттеджу.

Никто сюда не входил с тех пор, как она покинула коттедж, или, если здесь кто и был, то он не выдал своего присутствия ни одним знаком. Обломки деревянных перил лежали там, где они упали.

Стоял яркий, солнечный день, но Жаклин все равно было неприятно оставаться здесь. Она начинала ненавидеть это место, больше всего из-за контраста между нынешним запустением и тем видом, который должен был иметь этот кабинет, когда Катлин работала в нем. Ковры на полу, занавеси на окнах, кот, свернувшийся в кресле перед потрескивающим в камине огнем, — и сама Катлин за старой «Смит-короной», с которой не хотела расставаться, несмотря на заманчивые новые разработки оргтехники; ее глаза светились, когда слова легко сплетались друг с другом, на лбу собирались морщинки от расстройства, когда они липли и не ложились на бумагу.

Жаклин тихо выругалась и направилась к шкафу с выдвижными ящиками.

— Я делаю все, что в моих силах, — пробормотала она. — Только не тревожьте меня, хорошо? Я стараюсь.

Она просмотрела папку с письмами еще раз, и ее подозрения подтвердились. В жизни Катлин Дарси не было никаких несчастных случаев, они начались только за месяц до ее исчезновения. Даже когда в доме простужались, она оставалась здоровой.

Закончив с письмами, Жаклин провела некоторое время за просмотром подшивок пожелтевших газет. Они привели бы в восторг студента-филолога обилием источников, к которым обращалась Катлин во время написания своей книги. Однако почти невозможно определить, какие из вырезок могли дать ей идеи для продолжения романа. Жаклин выругалась еще раз.

Единственной интересной вещью, которую она нашла, были несколько счетов, затерявшихся среди вырезок, — ошибка, которой Жаклин могла посочувствовать, поскольку сама нередко проводила часы в бешеных тщетных попытках найти пропавшие бумаги. В особенности один из них, за юридические услуги, заставил брови Жаклин удивленно выгнуться. Даже по нью-йоркским стандартам сумма была возмутительно высока. Очевидно, Катлин была того же мнения; под номером чека, которым она оплатила счет, она добавила едкое замечание: «Судебное преследование было бы дешевле».

Главная причина, по которой Жаклин приехала в этот день в Гондал, оказалась бесплодной. Она привезла не только сандвич с ветчиной и сыром, но и разнообразные конфеты и сладкое печенье, однако Мэриби не появилась. Жаклин съела печенье сама. Чувствуя небольшую слабость, она наполнила картонку папками, отобранными более или менее случайно, и покинула Гондал.

Город, так оживившийся в субботу вечером, в полдень воскресенья переживал похмелье. Прихожане местной церкви возвращались домой к обеду; все магазины были закрыты, даже антикварные. Жаклин взяла себе это на заметку, чтобы не оставаться без необходимых припасов, таких, как водка, в воскресенье.

Единственным заведением, которое работало, был старый добрый гриль-бар «Элит», возможно, потому, что там подавали еду, и поэтому на него, как и на гостиницу, не распространялись пуританские законы. Но Жаклин туда не хотелось идти. Билл и его собутыльники придут позже, да и посетителей в воскресный вечер будет меньше: понедельник — рабочий день.

Помимо этого, напомнила себе Жаклин, там мало что можно почерпнуть для наброска к книге. Ее не беспокоил срок сдачи рукописи; адвокаты настаивали на этом условии договора, так что они могли утверждать, что отработали свои деньги. Однако Жаклин чувствовала, что Сен-Джон не аннулирует контракт, если она опоздает на несколько дней, чего Жаклин намеревалась не допустить. В лучшем случае пройдут месяцы, прежде чем можно ожидать первых денег за книгу. Единственное, чего она желала, так это удачного замысла будущей книги. Даже три главы, общий набросок которых был сделан Катлин, не давали ей покоя. Катлин оставила Ару в положении, из которого будет очень трудно ее вызволить, как и объяснить мотивы столь глупых ее поступков.

Обдумывая перипетии сюжета, Жаклин вынуждена была резко нажать на тормоза, чтобы не сбить кота, выскочившего на дорогу перед машиной. Это был черный кот с таким же пушистым хвостом, как и у енота. Кот Джан? Да. Он пропал в щели между двумя высокими зданиями, в которой прятался книжный магазин.

Жаклин провела несколько часов, расшифровывая нацарапанные рукой Катлин заметки и внося их в компьютер, проклиная неразборчивый почерк писательницы. Хотя усилия того стоили. Некоторые из грубых, незаконченных предложений предполагали возможные варианты развития сюжета. Она была почти у финиша, когда зазвонил телефон. Жаклин проигнорировала его, и в конце концов он затих.

Закончив последнюю страницу и вернув заметки в принадлежащую им папку, она глубокомысленно стала созерцать результаты своего труда. Не так много, но пара идей Катлин давала намек на события, которые могли случиться в середине следующего романа. Изменила ли она свое намерение использовать их? И если нет, то почему не включила их в свой краткий набросок?

Потому что, говорил здравый смысл и вердикт суда, она решила свести счеты с жизнью. Катлин вложила в свою работу достаточно гордости, чтобы заставить своего будущего последователя, если таковой найдется, разгадать замысел продолжения романа. Оставив набросок у своего адвоката, она как бы давала понять, что не надеется написать книгу сама.

Жаклин не спорила с этим выводом, за исключением того, что он не снимал всех вопросов. Существуют некоторые причины, объясняющие, почему человек может предчувствовать близкую смерть. Тяжелое заболевание, опасное путешествие… Невидимый убийца, уже несколько раз пытавшийся положить конец ее жизни.

Достаточно, подумала Жаклин. Назад, за работу. Ей хотелось зафиксировать свои ускользающие мысли на бумаге до того, как они исчезнут; маленькие дьяволята, сидящие в подсознании, могут сыграть грязную штуку — мысли могут испариться через пару секунд.

Съев несколько печений и выпив стакан колы для оживления творческого процесса, она вернулась к папке, в которой оставила наброски Катлин. Однако папка была пуста. Жаклин нахмурилась. Это был первый случай, когда она ошиблась папкой и клала материал не туда, и, несомненно, не последний, но сейчас Жаклин почувствовала особенное раздражение, потому что хотела начать работу, как только у нее появится настроение. Куда, черт возьми, она сунула эти гадкие листки? Они, должно быть, перемешались с остальными бумагами, когда она распаковывала их.

Естественно, они были в конце папки, находящейся сразу перед той, в которой должны были лежать. Бормоча и ругаясь на задержку, Жаклин просмотрела их и села за компьютер. Она остановилась только однажды, чтобы включить свет. Закончив работать, она устало осела в кресло, было уже темно.

Человека, далекого от литературного творчества, не впечатлили бы результаты ее труда — семь перепачканных страниц со вписанными между строк словами. Смятые листы бумаги, усеявшие пол вокруг стола, превосходили число исписанных, по крайней мере, в три раза. Жаклин чувствовала себя как после генеральной уборки. Однако по ее виду нельзя было сказать, что она полностью удовлетворена работой. Ей предстояло проделать большой путь, но подобное начало было не такое уж плохое. Жаклин сильно потянулась, пока ее мускулы не заныли, и решила побаловать себя ужином в гостинице. Печенье давно все вышло, и в желудке образовалась бездонная пустота.

Она не предполагала, что было так поздно. В ресторане задержалось только несколько обедающих. Официантка заверила ее, что хотя некоторых из блюд уже нет, но еще осталось немного бифштексов по-бургундски, и они очень хороши на вкус. Или, может быть, креветки а-ля горный лавр? Жаклин остановилась на бифштексе, заказала вино и расслабилась.

В тот момент, как официантка поставила перед ней тарелку, в зал влетела Молли.

— А, вот вы где! — воскликнула она.

— Я здесь, — согласилась Жаклин.

— О, дорогая! — Молли плюхнулась на стул и уставилась на нее.

— Я могу уйти, — предложила Жаклин. — Только разрешите мне сначала поесть, я умираю от голода.

— О, нет, я не имела в виду… Я звонила вам, но вы не отвечали…

— Я работала.

— Я так и думала и не хотела беспокоить вас, но я полагала, что вы должны знать…

— В чем дело, Молли? — терпеливо произнесла Жаклин.

— Здесь был человек. — Глаза Молли расширились так, что вокруг зрачков стали видны белки глаз. Она была похожа на испуганную овечку. — Он был ужасен! Тому пришлось попросить его уйти. Он продолжал пить! Я предложила ему меню, но он разбросал листы по полу и продолжал пить. А затем он начал говорить про вас ужасные вещи, Жаклин!

— Это, должно быть, кто-нибудь из тех, кого я знаю, — заметила Жаклин. — Он назвал себя?

— Ему не нужно было этого делать, я его знаю; он останавливался здесь прошлой весной, и, конечно, я читала его книги.

Жаклин выпрямилась.

— Джек Картер?

— Да, он. Он вел себя вполне прилично в первый раз — я хочу сказать, что он довольно сильно напивался и тогда, но он не… Он назвал вас лгуньей, и обманщицей, и… а-а-а… потаскушкой.

Жаклин усомнилась, что он ограничился только «потаскушкой», не употребив несколько уточняющих определений. Его словарь был намного изобретательнее.

— Куда он направился? — спросила она и откусила кусочек бифштекса. Тот был восхитителен.

— Не знаю. Том попросил его уйти, и он… он ушел.

— Держу пари, что могу догадаться, — сказала Жаклин.

— Гм-м-м. Будь я проклята, если пропущу обед по его вине. Он слишком хорош. Какое вино берет Том для готовки?

— Что? Вино? Я не… Он даже попытался подняться наверх, Жаклин; он думал, что вы остановились здесь. Может быть, вам лучше занять одну из пустующих комнат, только на ночь. Коттедж такой уединенный…

— Именно поэтому он мне и нравится. Не суетитесь, Молли. Могу я получить стаканчик вина? Я полагаю, монтраше должен подойти к бифштексу.

Молли прошла хорошую подготовку. Она больше не протестовала, хотя Жаклин видела ее взволнованное лицо, выглядывавшее время от времени из кухни.

Булочки были горячими и воздушными, а малиновый бисквит, пропитанный вином и залитый сбитыми сливками, оказался просто превосходным. Жаклин прикончила стакан монтраше и признала, что вкусовые сосочки ее языка несколько хуже развиты, чем ее нежные иллюзии относительно того, что она была знатоком марочных вин. Удостоверившись в том, что Молли за ней не наблюдает, Жаклин выскользнула из кресла и быстро удалилась. Выйдя из гостиницы, она понеслась вниз по улице, тихо мурлыкая себе под нос.

Стояла прелестная ночь. Месяц застыл над темными очертаниями гор, а свежий ветерок был сладок от запаха, определение которого заняло у нее некоторое время. Запах хвои и чистого, не загрязненного ничем воздуха. Неудивительно, что он был ей незнаком. Ей встретились на пути пожилая пара и женщина, прогуливающаяся с лохматой собакой, похожей на копну шерсти. Красивый город, безопасный город, где в противоположность Манхэттену люди могут гулять по ночам по улицам без всякого страха. Прохожие улыбались ей и дружески приветствовали. Жаклин прерывала свое пение, чтобы ответить им, прежде чем снова затянуть:

— О, где ты был, Джеки-бой, Джеки-бой…

Неоновая вывеска и освещенные окна бара «Элит» ярко светились в темноте.

— Я искал нож, — пела Жаклин. — И теперь могу пырнуть им мою жену… — Она открыла дверь и вошла внутрь.

Ее окутал запах пива, сигаретного дыма, потеющих человеческих тел, жарящегося мяса и чадящего жира, который нес в себе свое собственное ностальгическое очарование. В годы юности Жаклин провела много восхитительных часов в местной забегаловке, похожей на эту. В ее родном городе и, как она подозревала, во многих других местные законники не слишком беспокоились о присутствии в ней несовершеннолетних. Куда, черт возьми, идти детям? При условии, что они балуются лишь безалкогольными напитками и гамбургерами и хорошо себя ведут, их присутствие в баре приветствовалось.

Она сразу же заметила Джека Картера. Он был среднего роста и коренаст, черты его лица были самыми обычными, за исключением ухоженной, свирепого вида бородки, которую он вырастил, возможно, для того, чтобы скрыть несуществующий подбородок и маленькую челюсть. Он был одет в яркую клетчатую рубашку, которые обычно носят дровосеки; в Пайн-Гроув она выглядела вполне уместно, как и в Манхэттене, но что-то в его манере носить ее придавало ей вид костюма — что, конечно, так и было.

Он занимал свою любимую позу: держался более или менее вертикально, со стаканом в руке, произнося речь на пределе своих голосовых возможностей. Большинство посетителей, сидевших за столами или в кабинках, расположенных вдоль стен, не обращали на него внимания, но он собрал вокруг себя аудиторию слушателей, внимавших ему в чарующем молчании. Они не могли, как поняла Жаклин, уловить, о чем он говорил.

— …И что вы можете сказать о королевском периоде, мои друзья, а? Что о них? Вы можете подумать, что мы все еще в девятнадцатом веке, когда эти проклятые маленькие клерки сидели на своих проклятых стульях, записывая колонками цифры в своих проклятых гроссбухах! А что скажете про эти проклятые компьютеры, а? Механические мозги жуют наше общество и выплевывают из себя искалеченные части, но эти бездушные матери могут сказать вам, как много этих траханых книг… — Он остановился, чтобы перевести дух и немного освежиться.

Когда Картер опустил пустой стакан, он, очевидно, уже потерял нить своей речи. Пристально осмотрев окружающую его обстановку в поисках свежего повода к вдохновению, он увидел Жаклин.

Тишина опустилась на собравшихся людей. Своим коллективным интуитивным сознанием толпы они почувствовали назревавший спектакль. Глаза Картера вылезли как сваренные вкрутую яйца. Стакан выпал из его руки и разбился об пол.

Жаклин положила конец неловкой тишине.

— Как похоже на Салун Малемута! За исключением телевизора, вместо тапера, наяривающего регтайм на пианино. Посмотри на себя, Джек. Всклокоченные волосы и бессмысленный взгляд…

Картер выдохнул:

— Сука!

Публика была шокирована. Несколько мужчин из тех, с кем Жаклин познакомилась прошлым вечером, смущенно посмотрели на нее.

— Лживая, мерзкая сука! — заревел Картер. — Ты украла эту траханую книгу! Ты сделала все, чтобы оттеснить меня в сторону, не так ли? Тебе это не удастся, как и всем остальным! Это зависть, вот что это такое, зависть к лучшему писателю. Что ты сделала для того, чтобы получить ее, Кирби? Не только легла в кровать со Стоксом, этого было бы недостаточно, он кадрит каждого клиента…

— Эй, — окликнул Картера один из слушателей — строительный рабочий. — Эй, мистер…

— Не лезь! — заорал Картер. — Это касается только меня и ее — ее и меня…

— Нет, сэр, не только, — упорствовал крепкий маленький человечек с лицом херувима средних лет. (Менеджер в «Бон-Тон», ателье женской и мужской одежды.) — Вы не можете говорить с женщиной в таком тоне в этом городе.

— Вот именно, — подтвердил шурин мэра.

— Да, — сказал парень, работавший грузчиком в супермаркете. — Давайте выбросим отсюда этого ублюдка.

Рев одобрения донесся со стороны посетителей, стоявших полукольцом, которое начало сжиматься.

Жаклин бросила взгляд на Билла Хоггенбума, прислонившегося к стойке бара. Он подмигнул и устроился поудобнее, чтобы насладиться зрелищем.

Жаклин попыталась сделать то же самое, но роль любопытствующей зеваки была не для нее.

— Джентльмены, джентльмены! — Ее голос был так сладок, как песня малиновки, и так же резок, как воронье карканье. — Пожалуйста, джентльмены. Я тронута — глубоко тронута вашей галантностью. Но воздержитесь от этого, умоляю вас. Этот герой-мужчина будет обвинять в суде весь город за нападение, если один из вас хотя бы сильно толкнет его. Если вы позволите мне… простите меня…

Она прошла через толпу, которая раздалась перед ней, и встала прямо нос к носу с Картером. Жаклин с удовольствием заметила, что тот забыл вложить супинаторы в туфли. Она была ростом ровно сто семьдесят два сантиметра, и теперь их глаза оказались на одном уровне.

Он стоял слишком близко к стойке бара. Жаклин отступила в сторону. Картер тоже отступил, осторожно глядя на нее. Выбрав наиболее удачную позицию, Жаклин медленно подняла руку с жестко вытянутым вперед пальцем.

— Ара почувствовала, как в нее вошла сила бога. — Она легонько ткнула его в середину груди.

Выражение легкого беспокойства застыло на лице Картера. Сначала медленно, а затем все быстрее и быстрее он начал заваливаться назад. Мужчины вокруг него поспешно разошлись. Картер упал, подняв вокруг себя облако пыли и крошек.

Жаклин стряхнула руки и широко улыбнулась фермеру, одному из ее противников по бильярду прошлым вечером.

— Чем крупнее, тем сильнее падают, — заметила она скромно.

Раздались одобрительные восклицания. Несколько человек предложили Жаклин выпить за их счет, но она настояла, что угощает сама. Джентльмены, поспешившие принять это щедрое предложение, продемонстрировали разницу между большим городом и маленьким в своем отношении к распростертому телу; проходя мимо, они его переступали, вместо того чтобы пнуть.

Когда Жаклин направилась домой, ее сопровождал почетный эскорт восхищенных поклонников. Они попрощались с ней у ворот, но когда она пошла по тропинке, к ее фонарику присоединился свет нескольких других карманных фонарей. В кустах, которыми была обсажена аллея, не раздалось ни малейшего угрожающего шелеста, ничто не потревожило нервы Жаклин. Мужчины, стоявшие у ворот в ожидании ее сообщения о том, что она добралась до двери благополучно, были наикрупнейшими человеческими экземплярами, которые только мог произвести этот город. Потенциальный грабитель, отважившийся остаться здесь после такого зрелища, должен быть умственно отсталым. Открыв дверь коттеджа и небрежно бросив взгляд через порог, Жаклин повернулась, чтобы поблагодарить провожающих и попрощаться.

Усевшись на софу и задрав ноги на стол, где уже стояла чашка чая, она с удовлетворением поразмышляла над событиями вечера. Город, по крайней мере, его самая мускулистая часть, был твердо на ее стороне. Не то чтобы она хотела добиться такого эффекта, когда зашла в «Элит»; этого вовсе не было у нее на уме. (Вид самодовольного благочестия на ее лице мог бы толкнуть О’Брайена на ядовитый комментарий.) Как Жаклин и ожидала, они все знали, что она остановилась в гостевом коттедже; ее эскорт даже не сбился с шага, проходя мимо входа в гостиницу. Теперь, когда жители Пайн-Гроув осознали все разнообразие неприятностей, которым Жаклин могла подвергнуться со стороны приезжих, они перестали сплетничать за ее спиной, а грудью поднялись на ее защиту.

Конечно же, они сомкнули бы свои ряды и направили объединенные усилия против нее, если бы она атаковала одного из них. У Жаклин не было намерения совершить подобную ошибку, но вопрос о том, кто подпадал под категорию «своих», все еще был не совсем ясен. В нее не входил Сен-Джон. Банда из «Элит» рассматривала его как изнеженного слабака; он был мишенью для нескольких грубых шуток. Джан была аутсайдером и определенно не принадлежала к их компании. Том и Молли… Трудно сказать. Том не якшался с «грубыми» элементами, но он должен знать многих из них, так как вырос в Пайн-Гроув. Что до Пола Спенсера, то его не было в баре ни в первом, ни во втором случае, когда Жаклин осчастливила это заведение своим присутствием, но она подозревала, что это место не было так уж ему незнакомо.

О Джеке Картере она даже и не вспомнила. Его персона не была запятнана ни малейшим налетом рыцарства; он поднимал руку на официанток, избивал жен и нанес оскорбление половине женского населения Манхэттена. Хотя кто предостережен, тот вооружен, и Жаклин знала, что она была намного быстрее Картера, особенно когда он пьян, что случалось с ним постоянно.

Однако его неожиданное появление и бешеная ярость убедили Жаклин в том, что Брюнгильда не была единственным разочарованным кандидатом, кто мог затаить против нее злобу. К тому же Брюнгильда была «в окрестностях», когда Катлин пострадала от тех несчастных случаев. А знал ли ее Джек Картер? Писем от него не было, но это и неудивительно. Вероятно, он не мог писать. Его книги были надиктованы целой группе страдальцев-секретарей. Мог ли его гнев, вызванный тем, что он упустил возможность написать продолжение, основываться на чем-то еще, кроме его обычного параноидального состояния?

Возможно, нет. Жаклин не могла придумать причину, по которой другой писатель хотел бы смерти Катлин. Убить ее, чтобы самому написать продолжение ее книги… Такой мотив был не только нереальным, а просто притянут за уши.

Ей, может быть, следовало обратить внимание на двух других потерпевших поражение авторов. Жаклин знала их только понаслышке. Мариан X. Мартинес жила где-то в провинции в штате Вашингтон, в большом шумном доме с мужем лет сорока, полудюжиной детей и стаей внуков. Она была писателем в профессиональном смысле этого слова; за последние тридцать лет Мартинес написала более пятидесяти книг, в четырех или пяти различных жанрах, включая пару исторических романов. Когда у нее брали интервью после объявления результатов конкурса, она улыбнулась и пожелала победительнице удачи.

Если предположить, что писатели грубо делятся на две категории, экстравертов и интравертов, то другая претендентка, Августа Эллрингтон, являлась ярким примером последней. Она никогда не совершала рекламных поездок и редко соглашалась на интервью. Ее считали болезненно робкой и осторожной и полагали, что она страдает от легкой формы агорафобии. Репортеру из «Паблишерз уикли» не удалось вытащить из писательницы какие-нибудь пикантные подробности ее жизни; в интервью содержалось больше информации о любимом коте по кличке Морнинг Стар, чем о самой Августе.

Маловероятно, что кто-то из них приедет в Пайн-Гроув. Жаклин сомневалась, что Картер будет иметь наглость вернуться после своего унизительного поражения. Интересно только, когда и в каком причудливом обличье появится в следующий раз Брюнгильда. Она объявилась в Пайн-Гроув, когда Жаклин передали напичканный рвотным корнем шоколад; если за рулем побитой «тойоты» сидела не Брюнгильда, то это была женщина тех же самых габаритов и форм. Любопытно узнать время ее недавнего визита — с пилой в саквояже.