Оборотень

1.

Проснулся я от какого-то страшного грохота. Спросонья я подумал было, что на наш дом отдыха «Лесной» обрушился Ниагарский водопад, потом решил, что нет, водопадов здесь не бывает, а вот землетрясение вполне может приключиться, — и проснулся.

Храпел Мячиков. Храпел виртуозно, с чувством, со знанием дела, используя весь набор воспринимаемых человеческим ухом частот, и главное — громко. Впрочем, громко — это слишком мягко сказано. Мне казалось, что потолок не выдержит и вот-вот рухнет на нас. Я взглянул на часы, поймав блик одинокого ночного фонаря. Без двадцати три. В темноте смутно вырисовывался круглый контур Мячикова, скрытого под одеялом. Я мысленно чертыхнулся. Вот напасть-то! Не хватало мне еще соседа-храпуна! Да за две недели от эдакого соседства и свихнуться недолго.

Я лежал, слушая переливы мячиковского храпа, и в душе клял судьбу за вечные ее сюрпризы. Где-то пробило три.

Внезапно, в период затишья между двумя взрывами богатырского храпа, до моего слуха донесся тихий шорох — будто кто-то осторожно царапался в дверь. Кошка, что ли, скребется? Или мыши? Мышей я не боялся, к кошкам тоже относился спокойно, поэтому решил не реагировать на этот звук, но не тут-то было: звук не умолкал и отличался завидной настойчивостью. Что ж, придется вставать, подумал я, откинул одеяло, содрогнулся от холода, с трудом натянул тренировочные брюки, впотьмах дошлепал до двери и тихо приоткрыл ее. Коридор освещался тусклым светом ночных светильников и был абсолютно пуст. Я пожал плечами и хотел было вернуться в теплую постель, но тут услышал далекий, чуть различимый звук, напоминающий стон. Сердце мое забилось вдвое быстрее. Я оставил дверь приоткрытой и шагнул в коридор. До холла было метров пятнадцать, и я решил было добраться до него, но не сделал я и десяти шагов, как где-то сбоку щелкнул замок, а сзади, как мне почудилось, пронесся кто-то невидимый. Я остановился и прислушался. Все тихо — ни стона, ни шороха, ни дыхания — ничего, кроме храпа Мячикова, преследующего меня по пятам сквозь щель в приоткрытой двери нашего с ним номера. Да полноте! — вдруг подумалось мне. Все эти ночные страхи и всевозможные звуки навеяны выпитым на ночь кофе, нервным переутомлением и ночным временем. Что с того, что кто-то где-то застонал? Здесь сейчас спит около трех десятков человек, каждому из них может что-нибудь присниться, и каждый вправе во сне застонать, всхлипнуть или даже пройтись по карнизу. Что мне все время мерещатся какие-то темные дела, чей-то злой умысел, преступные намерения? Проще надо смотреть на вещи, Максим Леонидович, проще! Тем более в три часа ночи. Вокруг, за этими дверьми, спят простые люди, которые звезд с неба не хватают, потому что звезд этих никто им не дает, живущие тихими радостями, способные позволить себе отдых лишь в такого вот больничного типа заведении и понятия не имеющие о курортах Средиземноморья или, скажем, Багамских островах. Взять, к примеру Сергея с Лидой — ну чем плохие ребята? Или тот же Мячиков…

Вдруг я поймал себя на мысли, что больше не слышу его храпа. Опять-таки, ну что из того, что человек перестал храпеть? Перевернулся на другой бок — и замолк. Ведь не специально же он это сделал, чтобы заставить меня поломать себе голову! Я усмехнулся, повернул назад и пошлепал к своему номеру. Остановившись напротив туалета, я заглянул туда, но не успел переступить порог, как под ногой что-то звякнуло и покатилось по кафельному полу. И здесь был все тот же тусклый полумрак, но я все же сумел найти то, что послужило причиной шума, взорвавшего ночную тишину и наверняка разбудившего, как мне тогда казалось, весь дом отдыха сверху донизу. Это была пустая стеклянная ампула со странной надписью «омнопон». Осторожно проведя пальцами по неровному зазубренному краю, я почувствовал влагу. Значит, ею недавно воспользовались. Я пожал плечами и бросил ампулу в урну. В этом тоже не было ничего особенного: не раз, когда под рукой не оказывалось таблетки анальгина, а голова трещала так, что я боялся за ее сохранность, я просто вскрывал ампулу с тем же болеутоляющим средством и вливал его в себя. Вероятно, здесь был тот же случай, тем более что сейчас с лекарствами особенно туго. Вот только название такое я встречаю впервые.

Вернувшись в номер, я обнаружил, что Мячиков, действительно, повернулся на другой бок и больше не храпит. Его довольная круглая физиономия блаженно улыбалась во сне. Тем лучше, подумал я, значит, есть шанс провести остаток ночи в относительной тишине. Только бы он не захрапел снова, только бы не захрапел… Уже засыпая, я снова взглянул на часы: половина четвертого.

2.

Утром я встал рано, оделся, умылся, привел себя в полный порядок и покинул номер, бросив напоследок взгляд на круглое, луноподобное лицо безмятежно спящего Мячикова, моего соседа-храпуна. Сейчас он не храпел.

Проходя по коридору, я не встретил ни единой души. Интересно, куда же все подевались? Но, дойдя до холла, я вдруг увидел толпу, сгрудившуюся у лестницы и беспокойно гудящую. По бледным, вытянутым лицам я понял, что произошло что-то из ряда вон выходящее. Я протолкался вперед и остолбенел.

Прямо передо мной, у лестничного пролета, ведущего на четвертый этаж, в луже крови лежал мужчина средних лет. Даже мне, дилетанту в вопросах медицины, сразу же стало ясно: он был безнадежно мертв. Мне показалось, что он — один из тех, кто провожал нас с Мячиковым хмурым взглядом, когда мы накануне искали свой номер.

— Что с ним? — дрогнувшим голосом спросил я.

— Убили, — глухо произнес у самого моего уха женский голос. — Сегодня ночью.

Ночью! Ко мне вдруг вернулись все мои недавние ночные страхи. И шорохи, и поворот ключа в замке, и — главное — стон! Теперь-то я уже на все смотрел иначе, теперь все выглядело в совершенно ином свете. Мой ум прирожденного сыщика, постоянно терзаемый детективной беллетристикой, заработал на всю катушку. Главное — не упустить ни одной детали, и прежде всего — восстановить в памяти весь ход ночных событий. Итак: без двадцати три я проснулся, в три выглянул за дверь, в это же самое время, то есть в три или, в крайнем случае, минут пять четвертого, я услышал стон, следом — поворот ключа в неизвестном номере (жаль, что я не обратил тогда на него внимания), далее — пустая ампула на кафельном полу туалета (слово «омнопон» теперь казалось мне зловещим), и в двадцать минут четвертого я снова лег спать. Значит, этот несчастный стонал (если, конечно, стонал именно этот несчастный) примерно в три часа ночи или что-то около того. А отсюда следует, что в этот час он был еще жив, но уже смертельно ранен. Однако, повторяю, все эти рассуждения справедливы лишь в том случае, если ночью стонал именно этот мужчина, а не кто-нибудь еще. А стонать мог любой из трех десятков человек, здесь собравшихся.

— Врач был? — спросил я.

— Что толку! — махнул рукой стоявший рядом мужчина. — Не врач, а дерьмо. Пьян в стельку.

— Милицию вызвали?

— Вызвали, — ответил кто-то. — Полчаса дозвониться не могли. Единственный аппарат — у директора, да и тот работает через раз.

— Какой ужас! — услышал я знакомый голос и обернулся. Лида стояла в двух шагах от меня и круглыми от потрясения глазами смотрела на неподвижное тело. Ее била мелкая дрожь.

— Пойдемте отсюда, — сказал я, беря ее за руку и выводя из толпы. — Это зрелище не для вас.

Откуда-то вырос бледно-зеленый Сергей и увел ее вниз по лестнице. Я же стоял и растерянно озирался. Надо что-то предпринять — но что?.. Тут я увидел бодро шагающего Мячикова, веселого, с блестящими от возбуждения глазами, с румянцем во всю щеку, с ласковой улыбкой на круглом лице — он не шел, а буквально катился, словно мячик. Вот уж кому сон пошел на пользу!

— Доброе утро, дорогой Максим Леонидович! — приветливо заговорил он, подходя ближе. — Что же вы меня не разбудили? Ай-ай-ай, нехорошо! После завтрака — махнем на лыжах, а? Ходите на лыжах? По-моему, лыжи — это единственное, на что здесь можно рассчитывать в качестве источника удовольствия… Что случилось? — Он настороженно посмотрел вокруг, только сейчас заметив, что в доме отдыха творится что-то неладное.

— Человека убили, — ответил я, хмуря брови.

— Убили?! — Он выкатил глаза от изумления. — Да не может такого быть! Чтобы здесь — да убийство! Да никогда не поверю!

— Взгляните сами, — произнес я, жестом руки приглашая его к месту происшествия.

Впрочем, его слова показались мне не лишенными смысла: для убийства более подходил бы какой-нибудь фешенебельный отель, чем эта захолустная конура. Но убийство совершено — и это было непреложным фактом.

Мячиков вынырнул из толпы. Вид у него был донельзя расстроенный, он всерьез переживал, принимая трагедию слишком близко к сердцу.

— Не могу я смотреть на такие вещи, — чуть слышно произнес он, бледнея буквально на глазах. — С самого детства.

Появился директор. Он тоже был бледен и испуган.

— Товарищи, товарищи, соблюдайте спокойствие! Отойдите, пожалуйста, от тела, сейчас прибудет милиция и во всем разберется.

— И дернул меня черт приехать сюда, — в сердцах произнес кто-то рядом.

— И не говорите! — ответили ему в тон. — Сидели бы лучше дома.

— А главное — убийца где-то среди нас! — добавил третий.

Последние слова прозвучали зловеще. Люди разом смолкли и исподлобья уставились друг на друга. Какая-то женщина в спортивном костюме громко взвизгнула и собралась было грохнуться в обморок, но вовремя одумалась и судорожно закурила. В воздухе повисла настороженность.

— Кто этот несчастный? — шепотом спросил меня Мячиков.

Я пожал плечами:

— Понятия не имею.

— Пойдемте спросим у директора, — предложил он и, не дожидаясь моего согласия, потащил меня в другой конец холла — туда, где директор пытался навести порядок.

— Товарищ директор, позвольте полюбопытствовать, — начал Мячиков, когда мы приблизились к директору, стоявшему к нам спиной.

— А? — дернулся тот и резко обернулся. — Вы что-то хотели спросить? — Он смотрел исключительно на меня и Мячикова, казалось, вообще не замечал.

— Кто этот несчастный? — повторил вопрос мой спутник.

Тусклый взгляд директора лишь коснулся Мячикова и снова вернулся ко мне.

— Передовик производства, с Алтая, — пояснил он, уткнувшись взглядом мне в переносицу и почему-то боясь смотреть в глаза, — с какого-то рудника. Их целая группа приехала, пять человек, в порядке поощрения за трудовые успехи.

«Вот так поощрение!» — удивился я. Да неужели на Алтае нет места, чтобы на лыжах покататься да по лесу побродить? Да никогда не поверю! Вот если бы их в Крым либо в Пицунду отправили, тогда другое дело, тогда еще можно как-то расценить это мероприятие как поощрение, а так… Впрочем, нам, москвичам, не понять психологии провинциалов: возможно, их притягивает близость Москвы, столицы нашей Родины — кто знает?

— Спасибо, — поблагодарил я директора, и мы с Мячиковым отошли.

— Что за нервный тип! — покачал головой Мячиков, косясь на сутулую спину директора. — Как только вы к нему подходите, дорогой Максим Леонидович, его в дрожь бросает. Заметили? И вчера, в его кабинете — помните?

Да, действительно, это казалось странным. Мой вид, похоже, вызывал у директора дома отдыха какое-то беспокойство, иначе не смотрел бы он на меня столь пристально и с какой-то патологической неприязнью.

Я пожал плечами.

— Возможно, я ему кого-то напоминаю. Хотя должен согласиться с вами — его поведение довольно-таки странно.

На завтрак никто не пошел, полагаю, аппетитом в то утро никто не отличался. Все сидели и ждали приезда милиции. К десяти часам кое-кто отправился собирать вещи. Еще минут через двадцать часть отдыхающих с чемоданами в руках столпилась в холле, требуя от директора немедленной отправки в Москву или хотя бы на станцию, но директор, загораживая своим торсом проход на лестницу, отвечал:

— Без паники, товарищи, без паники! Соблюдайте спокойствие. Без ведома органов правопорядка я не имею права отправить автобус на станцию — таково распоряжение местного УВД. Потерпите еще немного, с минуты на минуту появится милиция и решит вопрос о вашем пребывании здесь.

— А я, например, не собираюсь отсюда никуда уезжать, — шепнул Мячиков. — Вы ведь тоже останетесь, Максим Леонидович, не правда ли?

— Бесспорно, — твердо ответил я, уже почуяв возможность окунуться в новую детективную историю и не желая эту возможность терять. — Бесспорно, я остаюсь.

— Вот и ладненько, — пропел Мячиков, радостно потирая свои маленькие пухлые ручки. — Как только наши доблестные органы разберутся с этим делом, сразу же махнем на лыжах. Идет? Посмотрите, Максим Леонидович, какая чудесная стоит погода!

Я кивнул. Погода в это утро, безусловно, была прекрасной. Солнце слепило сквозь пыльные стекла окон, редкие легкие снежинки медленно кружились, купаясь в лучах дневного светила, ежеминутно переливаясь, вспыхивая отраженным светом. Полное безветрие — и ни облачка на чистом, прозрачно-голубом небе; морозный воздух парил над белоснежной землей, снег искрился и хрустел под множеством чьих-то ног… А, вот и они!

3.

Прибытие милиции внесло в атмосферу дома отдыха некоторый порядок и спокойствие, люди с облегчением вздохнули, почувствовав себя под надежной защитой дюжины человек в серой форме. Нас всех попросили разойтись по номерам и ждать вызова с целью дачи показаний. Мы безропотно подчинились.

Когда очередь дошла до меня, Мячиков похлопал меня по плечу, пожелал удачи и посоветовал говорить правду, только правду и ничего кроме правды. Я покинул номер со стесненным чувством. Опрос потенциальных свидетелей проводился в кабинете директора, который любезно согласился предоставить свои апартаменты под нужды уголовного розыска. Беседу вел розовощекий молодой человек в очках и со стрижкой «бобриком». Он был проникнут сознанием собственной значимости и больше всего на свете желал, как мне казалось, сам, лично, без чьей-либо помощи, найти убийцу, а если удастся — то и обезвредить его. Ему от силы было года двадцать три — двадцать четыре, но гонора ему было не занимать. Пытаясь казаться суровым, он неумело хмурил брови и отчаянно травился «Беломором», однако сквозь всю эту напускную важность и строгость отчетливо проглядывался неплохой в общем-то и неглупый парень, но при этом такой «зеленый», что я едва сдержал улыбку, совершенно неуместную в данных обстоятельствах. Помимо него в кабинете находилось еще три человека: один в штатском, и двое — в милицейской форме.

С самого начала я решил подробно рассказать следователю всю правду о моей ночной вылазке, не утаивая ничего и ничего не скрывая. Во-первых, мои правдивые показания могли принести пользу следствию, а во-вторых, причин что-либо скрывать у меня не было, так как никакой вины я за собой не чувствовал. Я выложил ему все, расписав свое ночное похождение буквально по минутам, опустив, однако, эпизод с ампулой: она казалась мне к делу совершенно непричастной. От усердия и охватившего его вдруг азарта молодой следователь нетерпеливо ерзал в директорском кресле, то и дело протирал очки, а когда я закончил, многозначительно переглянулся со своим коллегой в штатском. Без сомнения, мои слова произвели на него должное впечатление.

— М-да, ваш рассказ интересен, — произнес он, пристально глядя мне в глаза, — но, по-моему, в нем есть некоторые неточности.

— Неточности? — удивился я.

— Да, неточности. Вы уверены, что описываемые вами события произошли именно в три часа ночи, а не раньше и не позже?

— Абсолютно. За точность своих часов я ручаюсь. Вот, взгляните, идут секунда в секунду, по ним можно кремлевские ставить — и не ошибетесь.

Он сверил мои часы со своими и удовлетворенно кивнул. Но следующий его вопрос поверг меня в совершеннейшее недоумение.

— Что вы делали в холле в столь позднее время?

— В холле? — снова удивился я. — Но я не был в холле!

— Разве? — Он подозрительно посмотрел на мои ботинки.

— Клянусь! Я дошел лишь до середины коридора.

— Вот-вот, это-то и непонятно. Вы слышали стон, но дошли только до середины коридора и почему-то повернули обратно, даже не поинтересовавшись его источником. Неужели вы, гражданин Чудаков, настолько лишены любопытства?

Я попытался вкратце описать ему те чувства, которые испытывал тогда, в темном коридоре, но он, по-моему, так ничего и не понял и продолжал недоверчиво коситься на мои ботинки.

— Все это прекрасно, гражданин Чудаков, только, знаете, чувства — это не в моей компетенции. Давайте разберемся в фактах. Вы утверждаете, что слышали звук ключа, поворачивающегося в замке одной из дверей. Так?

— Так.

— И, конечно же, номера на двери вы не запомнили?

Я развел руками.

— К сожалению, не запомнил.

— Вот видите, как у вас все получается, — покачал головой следователь, — кто стонал — не знаете, номера не запомнили, зачем вообще выходили из номера, тоже непонятно…

— Так я же вам… — попытался было возразить я, но он жестом остановил меня.

— Ладно, допустим, все так и было…

— Да почему же допустим!..

— Хорошо, хорошо, пусть все так и было. Тогда ответьте мне хотя бы на такой вопрос: саму дверь вы найти смогли бы?

— Думаю, что да. Где-то в середине коридора, по левой стороне.

— По левой стороне?

— Ну да, по левой. Это если идти в сторону холла.

— Вот как? И вы утверждаете, гражданин Чудаков, что шли именно в эту сторону, когда щелкнул замок?

— Разумеется, — ответил я с раздражением. — Простите, гражданин следователь, но мне не совсем понятен столь пристальный интерес к моим словам. Я что-то не так говорю?

Он кинул на меня быстрый, пронизывающий взгляд, в котором сквозило явное недоверие, полистал какие-то бумаги, нашел что-то, заинтересовавшее его, и ответил:

— Вот показания гражданина Хомякова, это у его номера вы остановились нынешней ночью. — Следователь поднял на меня вооруженные очками глаза. — Гражданин Хомяков утверждает, что видел вас идущим по коридору в начале четвертого ночи, но…

— Но? — Я подался вперед.

— Но, — следователь умышленно затянул паузу, чтобы придать значительность своим следующим словам, — и, надо сказать, преуспел в этом, — но видел он вас идущим со стороны холла! Так-то, гражданин Чудаков. — Он торжествующе усмехнулся, и стекла его очков радостно заблестели.

— Это ложь! — вскочил я, потрясенный услышанным и возмущенный до глубины души. — Это или ложь, или ошибка — одно из двух.

Следователь кивнул.

— Возможно. Возможно, правы вы, а не Хомяков… Итак, вы настаиваете на своих показаниях, гражданин Чудаков?

— Еще бы! Конечно, настаиваю, — ответил я решительно. — Более того, я настаиваю также на очной ставке с Хомяковым. Немедленно!

Моя горячность лишь позабавила этого розовощекого молокососа.

— Нет, гражданин Чудаков, — покачал он головой, — никаких очных ставок я проводить не буду — не вижу смысла. Что же касается вас, то вы лично можете устраивать очные ставки с кем вам заблагорассудится — никто вас этого права не лишает. Вам ясно?

— Ясно, — буркнул я, решив сегодня же, нет, сейчас же повидать Хомякова и как следует его потрясти.

— Ну, если вам все ясно, то у меня к вам последний вопрос. В то самое время, когда вы отлучались из номера, то есть около трех часов ночи, что делал ваш сосед — кажется, Мячиков его фамилия?

— Спал, — уверенно ответил я. — Это так же верно, как то, что Земля круглая.

— Вы не ошибаетесь?

— В чем? В том, что Земля имеет форму шара? — Я усмехнулся. — Нет, не ошибаюсь.

Он быстро посмотрел на меня поверх очков и залился ярким румянцем. Сейчас закипит, решил я. Но он сдержался.

— Его храп, — добавил я, — наверняка был слышен не только мне.

Следователь утвердительно кивнул.

— Верно, его слышали и в других номерах… Что ж, гражданин Чудаков, — произнес он сухо, — следствие учтет ваши показания. Надеюсь, что они правдивы. Благодарю вас, вы можете идти.

Но я не торопился покидать кабинет, мне хотелось выложить ему все до конца.

— Послушайте, — сказал я решительно, в упор глядя на его вспотевшую переносицу, — я хочу вам дать один совет: нажмите как следует на Хомякова. Возможно, он тоже был в коридоре в тот час ночи, но по каким-то причинам решил это скрыть; возможно также, что ему выгодно, чтобы подозрения пали на меня, — это отвлекло бы следствие от него самого.

Следователь высокомерно вскинул бритый подбородок.

— Смею вас заверить, гражданин Чудаков, — сухо произнес он, — следствие в силах само решить, на кого ему поднажать, а кого обойти вниманием. Вас это должно касаться меньше всего.

Меня очень смешило, когда этот желторотый юнец отождествлял свою персону с неким абстрактным понятием «следствие».

— Ошибаетесь, — упрямо возразил я, — меня-то как раз это касается в первую очередь — ведь я не дурак и вижу, что я для вас — кандидат в преступники номер один. Не так, скажете?

Следователь недовольно поморщился.

— Довольно! Вы себе слишком много позволяете. Если бы ваши слова хоть как-то соответствовали действительности, я бы давно отдал приказ о вашем задержании. Идите и не мешайте нам работать.

Я махнул рукой и вышел. Ну о чем еще с ним говорить!

4.

Последним вызвали Мячикова. С ним они разделались в два счета, и уже через пять минут он вернулся — все такой же беспечный, жизнерадостный и уверенный в себе. Должен признаться: в ту минуту я сильно завидовал ему. Не успел он переступить порога нашей комнаты, как уже выложил мне весь разговор со следователем, который, правда, сводился к одному очень короткому вопросу и одному еще более короткому ответу: «Что вы делали минувшей ночью?» — «Спал». Отвечая на его откровенность, я поведал свой вариант беседы с ретивым следователем, который он выслушал с нескрываемым интересом.

— Хомяков, Хомяков… любопытно, — в раздумье произнес он. — Знаете, Максим Леонидович, я бы на вашем месте не упоминал про некоторые детали, например, тот же стон вы вполне могли и не слышать. Впрочем, с другой стороны, скрывать что-либо от следствия — это тоже, знаете ли, чревато… — Он с пониманием заглянул мне в лицо и вдруг зашептал, выпучив от волнения круглые глаза: — А давайте-ка мы с вами, дорогой друг, займемся этим делом сами, не дожидаясь, пока официальное следствие со своей традиционной медлительностью добьется каких-нибудь результатов, а? Над вами нависло тяжелое обвинение, а я искренне хочу помочь вам. Давайте найдем этого пресловутого Хомякова и поговорим с ним по-мужски. Идет?

Да, этот человек любил преподносить сюрпризы. Я с удивлением уставился в его луноподобное лицо, чувство глубокой признательности и искренней благодарности захлестнуло меня, и если до сего момента я относился к нему просто с симпатией, то теперь, после его слов, пусть наивных, пусть мальчишеских, но от души, от самого сердца сказанных, я вдруг понял, что судьба послала мне друга. Я порывисто схватил его руку и горячо затряс ее.

— По рукам! — воскликнул я. — Вы себе не представляете, Григорий Адамович, как я вам благодарен. От всей души…

— Полноте, — смутился он, — экий пустяк. Я ведь предложил вам, Максим Леонидович, что-то вроде новой игры…

— …ставкой в которой является человеческая жизнь, — возразил я. — Нет, Григорий Адамович, это не игра, а серьезная, кропотливая работа, порой неблагодарная, и если вы действительно согласны окунуться в нее с головой, то я всецело с вами.

— Вы правы, дорогой друг, — кивнул Мячиков, посерьезнев, — смерть человека — это далеко не игра. Я согласен с вами. Вот вам моя рука.

Мы скрепили наш договор крепким рукопожатием. В конце концов, Мячиков был единственным человеком во всем доме отдыха, за которого я мог поручиться, что он не убивал того несчастного: у него было стопроцентное алиби. А вот Хомяков вызывал у меня весьма противоречивые чувства, и здесь я был совершенно согласен со своим компаньоном: Хомякова надо брать в оборот.

Но прежде чем отправиться на поиски загадочного свидетеля моего ночного похода, Мячиков, который не переставал меня удивлять, преподнес мне такой сюрприз, что я даже растерялся. Лукаво подмигнув мне, он тихо подкрался к входной двери, осторожно запер ее на ключ, приложил палец к пухлым губам, на цыпочках подошел к своему чемодану, открыл его, сунул руку аж по самый локоть куда-то вглубь его и вдруг вынул новенький… пистолет! Я отпрянул к стене, не веря своим глазам. Мячиков — и пистолет! Абсурд какой-то…

— Тсс! — прошипел он, испуганно косясь на дверь. — Я вам сейчас все объясню, дорогой Максим Леонидович. Дело в том, — продолжая шипеть, он сунул пистолет в боковой карман пиджака, — что эту штуковину я совершенно случайно приобрел на Рижском рынке у какого-то забулдыги. Бедняга весь трясся, ища у окружающих сочувствия и тыча пистолетом в животы, но все от него только шарахались. А я вот не растерялся — и купил! Ага, предвижу вполне законный вопрос: зачем? Да не затем, конечно, чтобы в людей стрелять, а так, для собственного успокоения, для пущей уверенности, для самоутверждения, что ли… Я ведь стрелять не умею и никогда подобных игрушек в руках не держал, более того, я его даже боюсь. Но главное не в этом — главное в цене, которую он с меня запросил и которая в конце концов решила мои сомнения в пользу покупки. Как вы думаете, Максим Леонидович, сколько я за него отдал? — Он хитро прищурился.

Я пожал плечами.

— Понятия не имею, почем нынче пистолеты на Рижском рынке.

— Вот и я не имел, — продолжал Мячиков, — пока не наткнулся на этого бедолагу. А взял он с меня — ну, не догадались? — червонец! Представляете? Всего десять рублей! А у меня как раз лишний червонец завалялся — ну, я и купил. Только вы никому, ладно?

Я не разделял восторга Мячикова по поводу приобретения этой, как он выразился, штуковины. Незаконное владение огнестрельным оружием каралось законом, и довольно-таки строго, а я привык всегда и во всем придерживаться золотого правила все того же незабвенного Остапа-Сулеймана, гласящего: кодекс нужно чтить. Да, ничего противозаконного в наших действиях быть не должно, тем более сейчас, в такой ситуации, когда на нас всех смотрят как на потенциальных преступников. Не дай Бог милиция пронюхает о пистолете — что тогда? Тогда не только Мячикова — и меня притянут к ответу — как сообщника или как кого-нибудь еще, но достанется нам, безусловно, по всей строгости закона. Я выразил Мячикову свои сомнения по поводу его приобретения, но он заверил меня, что все будет о'кей и паниковать раньше времени не стоит. И все же пистолет он, скрепя сердце, сунул обратно в чемодан.

К Хомякову мы отправились тотчас же, благо его номер находился через один от нашего, но он не впустил нас и даже не соизволил показаться, ответив сквозь дверь, что никого не желает видеть и что пусть все катятся к чертям собачьим — причем, выговаривая это, он еле ворочал языком. Мы с Мячиковым понимающе переглянулись.

— Не исключено, что и ночью он был подшафе, — подытожил мой сообщник, на что я согласно кивнул.

На обед отправились единицы. Большинство отдыхающих (хорош отдых!) заперлись и открывали только сотрудникам милиции, а те, кто отваживался покинуть свои кельи, угрюмо проходили по коридору, настороженно и исподтишка косясь друг на друга и прижимаясь к стене при приближении кого-либо; пройтись по середине коридора не хватало духу даже у самых смелых. Тот факт, что дом отдыха находился у черта на рогах, в глуши, в стороне от дорог и населенных пунктов, приводил нас к следующему умозаключению: убийца где-то здесь, среди нас. Конечно, у него была возможность улизнуть, но Мячикову краем уха удалось услышать, что согласно проведенной сотрудниками милиции проверке все отдыхающие, прибывшие вчера, а также весь обслуживающий персонал, включая и работников общепита, были налицо, каковой факт бросал тень подозрения на всех нас поровну и в то же время ни на кого конкретно. Вот почему люди смотрели друг на друга так, словно ожидая удара ножом в спину, вот почему в воздухе витало напряжение, смешанное с изрядной долей чисто животного ужаса.

Прибывшие вместе с сотрудниками милиции медицинские работники позаботились о теле, и вскоре на лестничной площадке, ставшей местом трагедии, не осталось и следа от убийства. К каким выводам пришла следственная группа и что дал предварительный осмотр тела экспертом-медиком, нам с Мячиковым оставалось только гадать. В довершение ко всему директор дома отдыха обратился к нам с настоятельной просьбой не покидать здания вплоть до особого распоряжения руководителя следственной группы. Подозреваю, что все входы и выходы были блокированы сотрудниками милиции.

5.

Так прошел день — в кропотливой работе одних и бездействии других. В семь часов вечера, когда наступило время ужина, большинство отдыхающих спустилось на первый этаж, в столовую, и отдалось вечерней трапезе. Видно, голод взял свое — смерть одного совсем не означала прекращение жизни для всех остальных. Мячиков идти в столовую наотрез отказался, а я решил все-таки сходить, чтобы осмотреться, потереться среди публики, проникнуться общим настроением, а заодно и покушать. Столовая отличалась такой же мрачностью и сыростью, как и все здание в целом. Столики были маленькими, круглыми, неудобными, рассчитанными, по-моему, максимум на две персоны; стулья были под стать столам и вызывали вполне обоснованную тревогу ввиду их явной неустойчивости. Но все эти неудобства с лихвой окупалось открывающейся перспективой: я мог спокойно лицезреть почти весь контингент отдыхающих дома отдыха «Лесной», а при работе, в которую мы с Мячиковым впряглись, это было просто необходимо. Напротив меня, за одним со мной столиком, сидел лохматый, длинноволосый тип с пушистыми усами, боярской бородой и смиренным взглядом голубых, почти бесцветных глаз на благообразном лице. Он не ел — он трапезничал, соблюдая некий ритуал. Наверное, священнослужитель, резюмировал про себя я. Он молча поглощал жидкое голубое пюре и прокисшую, лишенную мяса котлету, не желая нарушать своего уединения, — молчал и я. К великой своей радости, за соседним столиком я обнаружил моих знакомых молодоженов — Сергея и Лиду. Сергей вяло ковырял вилкой в тарелке, капризно кривил губы и недовольно брюзжал, а Лида, так и не притронувшаяся к своей порции, бледная, осунувшаяся, но с неизменным огоньком в глазах, что-то без умолку говорила ему, но что именно, я не расслышал. Я невесело кивнул им, и они ответили мне тем же.

В дальнем углу я заметил четырех угрюмых мужчин — мускулистых, поджарых, смуглолицых. Они сидели за двумя сдвинутыми вместе столиками и, не обращая ни на кого внимания, молча уничтожали бутылку водки, причем никакой закуски, даже куска хлеба, у них на столах не было. Передовики с Алтая, догадался я, поминают своего погибшего товарища. Что ж, дело святое…

Чуть поодаль от них громко ссорилась пожилая чета. Полная безликая женщина отчитывала своего супруга за то, что он привез ее сюда, в это страшное место, в этот бандитский притон, где убивают людей чуть ли не на каждом шагу — и упрекам тем не было конца, а мужчина виновато, будто он специально подстроил это убийство — лишь бы позлить супругу, — пялил глаза на свою дражайшую половину и вяло оправдывался.

Интересно, а Хомяков тоже здесь? Я ведь так и не знаю, как он выглядит.

Что же касается остальных присутствующих в этом зале, то ничего примечательного они из себя не представляли: обычные люди, подавленные происшедшей трагедией, молчаливые, настороженные, порой кидающие быстрые косые взгляды на того или иного сотрапезника.

Вернувшись в номер, я застал Мячикова за чтением книги.

— Что читаем? — поинтересовался я.

Он повернул книгу так, чтобы я смог рассмотреть обложку с названием. Агата Кристи, «Убийство на поле для гольфа». Вот оно что! Мячиков лукаво улыбнулся..

— Читали? — спросил он. Я кивнул. — Я тоже, сейчас вот перечитываю. Помогает думать. Вам не кажется, дорогой друг, что есть что-то общее в этих двух ситуациях — в книжной и в реальной?

Я пожал плечами и ответил, что похожего пока что мало.

— Ну, не скажите, Максим Леонидович, — возразил Мячиков, все так же улыбаясь. — Обратите внимание: и там, и тут узкий круг людей, и убийца — в этом кругу. Это ли не общая особенность обоих преступлений?

— Это лишь внешнее сходство, — в свою очередь возразил я, — об истинном же сходстве можно будет говорить, лишь распознав и сравнив мотивы обоих преступлений. А мы пока что в этом направлении не продвинулись ни на йоту… Кстати, видел этих передовиков с Алтая, друзей убитого.

— Ну и как? — встрепенулся Мячиков. — Как они?

— Да никак. Сидят, пьют водку.

— Вот как! — Глаза его заблестели. — Водка — это дело хорошее. Нехай пьют…

В десять я лег спать. Мячиков еще немного почитал и тоже отправился на боковую — я видел, как он погасил свет. И снова, как и в прошлую ночь, я был разбужен богатырским храпом, похожим на рев Ниагарского водопада, снова я встал и, зевая, отправился в туалет, снова на кафельному полу обнаружил пустую ампулу со странным названием «омнопон». На этот раз я не выбросил ее, а сунул в карман, смутно подозревая, что появление этой, теперь уже второй, ампулы здесь не случайно. И снова, вернувшись в номер, при свете уличного фонаря я увидел безмятежное, счастливое лицо спящего Мячикова — вот только храпа теперь не было слышно. А утром, наперекор моему дурному предчувствию, я с облегчением узнал, что ночь прошла спокойно и никто больше не убит.