Оборотная сторона олимпийской медали. История Олимпийских игр в скандалах, провокациях, судейских ошибках и курьезах

Быть или не быть первой Олимпиаде?

После Учредительного конгресса, на котором был избран Международный олимпийский комитет и выбрана столица Игр I Олимпиады – Афины, началась подготовка к организации Игр. В конце октября 1894 года Пьер де Кубертен внезапно выехал из Парижа поездом в Марсель, а оттуда на борту парохода «Ортегаль» в Афины.

Чем был вызван этот неожиданный отъезд? Ведь последние новости, полученные от первого президента Международного олимпийского комитета, его друга грека Диметриуса Викеласа, казались обнадеживающими. Викелас писал из греческой столицы: «От Бриндизи до Афин все мои соотечественники говорят с радостью об Олимпийских играх».

Но после этого Викелас встретился с премьер-министром Трикуписом, и тот уговаривал его не спешить с организацией Игр.

И вот эта осторожная позиция премьер-министра вызвала мгновенную реакцию Кубертена. Он почувствовал, что отказ не заставит себя ждать, и решил выехать навстречу событиям. В Афины Кубертен отправился не с пустыми руками: у него был документ, способный, по его мнению, оказать давление на греческое правительство. Речь идет о письме Ференца Кемени – члена МОК для Венгрии, который на осторожное предложение Кубертена на тот случай, если Греция откажется проводить у себя Игры, подтвердил согласие Венгрии охотно провести их у себя в рамках грандиозных манифестаций в честь празднования в 1896 году тысячелетия венгерского государства…

Сойдя с борта «Ортегаля», Кубертен увидел своего верного друга Викеласа, который сразу взволнованно спросил его:

– Вы получили письмо Драгумиса? Нет? Я так и думал. Я принес вам копию.

Драгумис, депутат, бывший министр, входил в комиссию, которая, по мнению Викеласа, должна была взять в свои руки организацию Игр. В письме, прибывшем в Париж уже после отъезда Кубертена, Драгумис, ссылаясь на более-менее уважительные причины, сообщал, что Греция отказывается от Игр.

– Что вы собираетесь делать? – спросил Викелас, когда Кубертен ознакомился с содержанием письма.

– Поеду на развалины стадиона, – невозмутимо ответил барон.

…Город проснулся, он копошится и смеется, работает и болтает. На многолюдных улицах, пахнущих фруктами и солеными маслинами, женщины торгуются с продавцами, разложившими товары прямо на тротуаре или на небольших лотках, сплетничают о разных пустяках. Перед зданием университета студенты в своих разговорах свергают правительство и переустраивают мир. В шум толпы то и дело врывается звук рожка: экипаж просит дорогу. Весь город залит солнцем, оно отражается в оконных стеклах, зайчиком прыгает по беломраморной облицовке домов, высвечивает колонны в развалинах древнего стадиона. По подсчетам Кубертена, на реконструкцию стадиона и оборудование других мест для олимпийских соревнований потребуется 200 тысяч драхм.

– Надо достать двести тысяч драхм, и Первые Олимпийские игры нового времени будут проходить здесь, – говорит он Викеласу.

Через час в номер отеля «Англетер», в котором остановился Кубертен, постучали. Барону нанес визит поверенный в делах Франции господин Моруар. Он настроен более чем пессимистически.

– Вы спровоцировали серьезный политический кризис, – чуть ли не с порога заявляет он. – Глава оппозиции Делианис вступился за Игры. Премьер Трикупис – против. Речь идет о его портфеле. Пресса разделилась на два лагеря. В Афинах все говорят только об Играх.

– Викелас сказал мне, что народ с большим интересом принял идею проведения Олимпийских игр.

– О, народ, знаете ли…

– Это важно! – говорит Кубертен.

Через некоторое время в отель собственной персоной является Карилаос Трикупис. Должно быть, он слишком заинтересован в решении этой проблемы, вновь возникшей с приездом француза, раз решился нарушить протокол. Кубертен принимает его со своей обычной учтивостью. Трикупис любезен в разговоре и тверд в своем отказе; Кубертен улыбается.

– Греция не располагает достаточными финансовыми возможностями, – говорит премьер-министр.

– Речь идет о двухстах тысячах драхм…

– Ваши подсчеты, мне кажется, далеки от истины.

– Они точны, ваше превосходительство.

– Допустим, вы правы, но посмотрите на проблему с другой стороны: как за границей станут судить о стране, которая, будучи покрыта долгами, пускается в расходы?

– Бесполезные, ненужные расходы?

– Скажем, расходы на удовольствия.

– Все сооружения достанутся Афинам, то есть юным жителям города. Двести тысяч драхм для афинской молодежи – разве это много? Кто же не поймет отца семейства, подписывающего новый долг для того, чтобы его сыновья вернули Греции ее славное прошлое?

– Изучите досконально наши ресурсы и стоимость Игр, – просит Трикупис, уходя, – и вы убедитесь, что для нас эта затея невозможна.

В тот же день Кубертен пишет редактору газеты «L'Asty» письмо, которое заканчивает такими словами: «У нас, французов, есть поговорка: слово «невозможный» – не французское. Некто сказал мне сегодня утром, что оно греческое. Я этому не верю».

«Все Афины говорят только об Играх», – сказал Кубертену французский посланник. Барон и сам может в этом убедиться. Он ходит по улицам города с Викеласом, разговаривает со студентами, торговцами, рабочими, кучерами фиакров. Как только речь заходит об Играх, повсюду одинаковое возбуждение, одинаковая надежда.

В эти дня в Греции нет короля Георга, он уехал в Петербург. Если бы монарх был в Афинах, Кубертен обязательно попросил бы аудиенции и уговорил бы его. Теперь он добивается встречи с наследным принцем Константином, герцогом Спарты. Принцу двадцать шесть лет. Он красив, мужествен, предприимчив, любит спорт, пользуется популярностью. Кубертен пускает в ход все свое красноречие, чтобы сделать его союзником. Услышав доводы Кубертена в пользу Олимпийских игр, принц заколебался. Кубертен говорит ему о Греции – не той, прежней, древней, но о Греции сегодняшней. Принц видит перед собой не поклонника античности, а человека, который живо интересуется проблемами современных греков, их недавней историей. Француз вспоминает о восстании греков против турецкого господства в 1821 году, когда «мир уже не знал, что вообще есть Греция». Европа в то время переживала период реакции после поражения французской революции. Короли претендовали только на роль жандармов для своих народов, и одно лишь слово «восстание» заставляло их дрожать. Главы многих государств тайком помогали туркам: выгоднее поддерживать сильных.

Отчаянные призывы греков трогают лишь простой народ да людей искусства. Английский поэт Джордж Байрон становится борцом за свободу Греции. Резня в Чио оставляет равнодушными политических деятелей, но обливается кровью полотно французского живописца Эжена Делакруа. Во многих странах создаются комитеты помощи Греции, заставляя правительства вмешаться и остановить кровопролитие. Наконец Греция свободна! Триста тысяч греков сложили головы за то, чтобы оставшиеся шестьсот тысяч стали хозяевами своей судьбы.

– Именно в эту Грецию я верю, – заканчивает Кубертен.

– А я, – говорит принц, – верю в Олимпийские игры.

Константин заявляет премьер-министру, что намерен поддержать Кубертена, и признает Организационный комитет Олимпийских игр.

Кубертен не теряет времени даром: наносит визиты общественным деятелям, посещает редакции газет и, наконец, выступает в литературном клубе «Парнас» с лекцией «Спорт в современном мире и Олимпийские игры». Зал был набит битком. Кубертен повторил многое из того, что говорил в Сорбонне по поводу возрождения Олимпиад, в общих чертах нарисовал картину античных Игр и далее решительно изложил свои самые смелые мысли о влиянии спорта на духовное развитие человека, о демократии и интернационализме. Подчеркивая интернациональный характер спорта, он говорил о том, что нужно радоваться успехам не только своих земляков, но и всех приехавших на Игры.

– Слово «чужестранец», – говорил Кубертен, – не должно бытовать в спортивном лексиконе. Победы атлетов из других стран должны не огорчать, а вдохновлять на упорные тренировки. Позорным должно стать не поражение, а неучастие в Играх.

Он призвал собравшихся превратить Первые Игры в праздник мира. Эта лекция имела шумный успех и заметно пополнила число сторонников Игр. Можно сказать, что она родила волну, которая смела последнее сопротивление противников Игр.

Перед отъездом из Афин Кубертен собрал Организационный комитет и сказал:

– Для вас, наследников древних греков, все будет просто. Сооружения? Они у вас уже есть, по крайней мере почти все. Организаторы? Само ваше присутствие здесь дает на этот счет твердую гарантию. Энтузиазм ваших соотечественников? Об этом даже говорить не приходится. Но надо тотчас же приниматься за дело. Каждый потерянный день работает против нас. Что касается программы, она разработана подробно французскими и американскими специалистами.

По пути домой Кубертен совершает паломничество в Олимпию. Он бродит среди развалин древних храмов, гуляет по берегу Алфея, читает высеченные на колоннах имена олимпиоников…

вслух произносит Кубертен стихи Пиндара.

После отъезда Кубертена поэзия уступает место прозе. Премьер-министр Греции предпринимает последние попытки сорвать Игры. По его указке депутат Скулудис, член Организационного комитета, критикует бюджет, составленный Кубертеном, говорит, что он намного занижен, убеждает своих коллег в неразумности предприятия, составляет вместе с ними коллективное ходатайство, мотивируя отказ от Игр невозможностью достать необходимую сумму денег.

Тогда принц Константин решительно берет все на себя, реорганизует комитет, удалив из него оппозицию, назначает генеральным секретарем бывшего мэра Афин Тимолеона Филимона и руководит всеми заседаниями комитета вплоть до начала Игр.

Трикупис открыто выражает недовольство принцем и, воспользовавшись первым же столкновением с ним, просит короля выбрать между своим сыном и премьером. Король, естественно, не становится на сторону министра, и тот вынужден подать в отставку. Отныне судьба Игр полностью в руках Организационного комитета.

В Афины начинают прибывать средства со всех концов страны, деньги из-за границы комитет отказывается принимать. Благодаря щедрости греков сумма олимпийского фонда дошла до 332 756 драхм. Но этого было недостаточно. Кубертен действительно ошибся в расчетах. Тогда как нельзя кстати оказалось предложение основателя греческой ассоциации коллекционеров почтовых марок Деметриса Сакарафоса выпустить первые в мире олимпийские марки. Стоимость марок должна была превышать почтовый тариф, а выручку от реализации этого выпуска Сакарафос предложил направить в фонд проведения Игр. Идею Сакарафоса подхватили газеты. Греческий парламент утвердил закон о выпуске первых в мире олимпийских марок. Правительство выделило четыреста тысяч драхм под продажу этих марок. Кубертен вспоминал впоследствии: «После выпуска олимпийских марок успех организации Олимпийских игр был предрешен».

Наконец, греческий богач и меценат из Александрии Георгиос Аверофф дал миллион драхм (тогда это равнялось 184 тысячам долларов) на реконструкцию стадиона из белого пентеликского мрамора, того самого стадиона, который построили еще в IV веке до н. э. и от которого остались только развалины – следы, почти стертые временем. Благодаря этому Аверофф оказался на некоторое время в центре всеобщего внимания и, в определенной мере, потеснил самого Кубертена. Возле стадиона даже воздвигли бюст мецената (он, кстати, стоит там и по сей день), а на церемонии открытия Игр его заслуги превозносились до небес. Имя Кубертена вообще не упоминалось. Когда же он попытался напомнить о своем авторстве публично, одна из афинских газет обозвала его «вором, пытающимся лишить Грецию ее наследия». Со временем Греция присоединилась ко всему миру в признании заслуг барона де Кубертена – истинного организатора Олимпийских игр современности.

За полгода до начала Игр Организационный комитет разослал во многие страны приглашения:

«16 июня 1894 года в парижской Сорбонне состоялся Международный спортивный конгресс, который принял решение возобновить Олимпийские игры и назначил проведение I Игр в Афинах на 1896 год.

Согласно этому решению, воспринятому в Греции с большим воодушевлением, Всеафинский комитет под председательством Его Королевского Высочества принца-регента Греции посылает Вам это приглашение на открытие соревнований, которые состоятся с 6 по 15 апреля 1896 года в Афинах. При этом прилагаем условия соревнований.

Это приглашение рассылается согласно полученным полномочиям от находящегося в Париже Международного олимпийского комитета.

Надеемся на Ваш скорый ответ.

Генеральный секретарь Греческого олимпийского комитета Тимолеон Филимон. Афины, 30 сентября 1895 года».

Казалось бы, все, слава Богу, уладилось. Но начались новые трудности, уже не в Греции. Во Франции руководители стрелкового спорта отказываются подчиняться Международному олимпийскому комитету и не хотят участвовать в Играх. Французское правительство, оказавшее горячую поддержку идее Игр, не выказывает большого желания финансировать поездку в Афины легкоатлетов. Гимнасты, демонстрируя свой патриотизм, заявляют, что они не поедут на Игры, если там будут немцы. В свою очередь немцы отказываются от участия, ссылаясь на сдержанное к ним отношение Кубертена. Россия проявляет полное равнодушие и вообще ничего не предпринимает. Английское правительство выражает недоверие Играм. Бельгия отказывается послать своих гимнастов, говоря, что гимнастика и спорт разные вещи. И только члены МОК англичанин Чарльз Херберт и американец Уильям Миллиган Слоуэн оказывают Кубертену полную поддержку.

Чтобы понять равнодушие многих современников к идее Кубертена, попытаемся окунуться в те времена – последние несколько лет XIX века, которые не очень удачно получили название «прекрасной эпохи». На самом деле вся Европа жила в лихорадочном предвоенном мире, кружась в вихре удовольствий, как в венском вальсе.

Париж, центр искусства и культуры, оставался лучом, который притягивал к себе весь мир. Персидский шах вызвал восхищение на парижских бульварах своими закрученными кверху усами и чуть не породил дипломатический скандал, заявив президенту Франции Фору, который присутствовал вместе с ним на балете в Гранд Опера, о своем желании взять часть звезд кордебалета в свой гарем.

Последние годы XIX столетия прошли под знаком укрепления франко-российских отношений. Николай II вместе с царицей были встречены с триумфом в Париже в 1896 году. Французы говорили: «Надо отдать должное русским: они открыли импрессионистов и так активно участвовали в покупке их картин, что цены на них, до того очень скромные, неимоверно подскочили».

Два гениальных брата собирают толпы любопытных в подвале одного из отелей. Это рождение кино. Его создатели считают свое изобретение вполне безобидным и не могут себе представить, что буквально через десяток лет их детище вызовет коммерческий бум.

Кроме всего прочего, мир всколыхнуло дело капитана Дрейфуса, осужденного только потому, что он был евреем. Вскоре вся Франция была разбита на два лагеря: с одной стороны приверженцы истины, с другой – антисемиты и якобы сторонники порядка в армии, сторонники государственных интересов. Истина восторжествовала только спустя шесть лет, после того как в защиту несправедливо осужденного выступили Эмиль Золя, Анатоль Франс, Клемансо, Жорес…

И в это время скромный, но очень упрямый барон из Нормандии проповедует интернационализм и пробуждение мирового сознания. Забавное совпадение, оно лишь подтверждает пословицу о том, что нет пророка в своем отечестве.

Но, тем не менее, проходит какое-то время, и Кубертен может, наконец, вздохнуть спокойно. Многие препоны преодолены, от некоторых стран получены подтверждения об участии в Играх.

…И вот наступил долгожданный день – 6 апреля 1896 года. Раздался пушечный выстрел, и над стадионом поплыли звуки олимпийского гимна, сопровождаемого ангельским пением женского хора. Эхо музыки, которая принесла славу оперному композитору Спиро Самара, ныне абсолютно забытому, отозвалось далеко за холмами, обрамляющими город.

Задача этой книги не подробный рассказ об Олимпийских играх, о соревнованиях и спортсменах, нет, наша задача более скромная – рассказать о том, что мешало организовывать Игры, проводить их, постараться раскрыть самые неприглядные стороны и ситуации, в которые зачастую попадали участники и организаторы этого поистине великого явления мировой общественной жизни. Поэтому не будем останавливаться на том, как проходили соревнования, если они проходили нормально с точки зрения спортивной, этической, юридической, да и любой другой. Остановимся лишь на том, что выходит за рамки общепринятой нормы.

Соревнования по плаванию на Играх I Олимпиады проводились в открытом море, в морской гавани греческой столицы. Дело в том, что в то время в Афинах еще не было построено ни одного бассейна. Линии старта и финиша были отмечены канатами, прикрепленными к поплавкам. Погода стояла пасмурная, море волновалось, температура воды едва достигала тринадцати градусов. Один из участников состязаний, пловец Джон Уильямс из США, вылез на берег сразу после старта и заявил, что в такой холодной воде проводить состязания нельзя. Организаторы проигнорировали претензии американца. Первым олимпийским чемпионом по плаванию стал замечательный венгерский спортсмен Альфред Хайош, он завоевал две золотые медали: на самой короткой дистанции – 100 м вольным стилем, и на самой длинной – 1200 м. Вот как он позже вспоминал свои афинские баталии:

«На дистанции в тысячу двести метров стартовали пятнадцать участников. На трех маленьких суденышках нас доставили в открытое море, которое было довольно неспокойным. Тело мое было покрыто слоем жира толщиной в палец: я пытался защитить себя от ледяной воды. По сигналу стартового пистолета мы прыгнули в воду, после чего суденышки оставили нас и поспешили к финишу, чтобы доложить жюри, что старт прошел успешно. Признаться, я слегка содрогнулся от мысли: что будет, если от холодной воды участников схватит судорога? Инстинкт самосохранения заслонил желание победить, отчаянными гребками я рассекал воду и успокоился только тогда, когда суденышки снова повернули к нам и начали вылавливать из воды отказавшихся от борьбы окоченевших пловцов. Я в это время находился уже неподалеку от горловины бухты. Все более усиливался гул толпы. Своих соперников я победил с большим преимуществом. Однако самую большую борьбу пришлось вести не с ними, а с четырехметровыми морскими волнами и ужасно холодной водой…»

Первое серьезное нарушение спортивной этики произошло на Первой Олимпиаде, и связано оно с марафонским бегом. Сразу после финиша пришедший четвертым венгр Дезе Кельнер заявил протест, требуя дисквалификации греческого бегуна С. Василакоса, занявшего третье место, поскольку тот, по словам Кельнера, появился перед ним буквально на последних сотнях метров дистанции. Расследование таинственного происшествия не заняло много времени, так как вскоре нашлись свидетели, видевшие, как Василакос с завидным самообладанием преодолел значительную часть дистанции на повозке, запряженной резвыми лошадьми, и вновь включился в соревнование на заключительном отрезке марафона. Нарушитель был дисквалифицирован и публично лишен права носить национальную форму. Венгерский марафонец получил свою законную бронзовую медаль, а также золотые часы в знак компенсации за понесенный моральный ущерб.

Справедливости ради можно упомянуть о том, что на Играх I Олимпиады нередки были проявления благородства и других положительных человеческих качеств. К примеру, удивителен поступок победителя в стокилометровой гонке на велотреке француза Леона Фламана. Своим джентльменским поведением во время соревнований Фламан завоевал симпатии публики, а после гонки стал одним из самых популярных спортсменов Афинской Олимпиады. А произошло вот что. Фламан вел гонку и вдруг заметил, что его соперник грек Георгиос Колеттис остановился. Оказалось, что у того сломался велосипед. Тогда француз тоже остановился и стал ждать, пока его сопернику сменят машину. Только после того как грек сел в седло, Фламан возобновил гонку и одержал вдвойне убедительную победу. Но это тема совсем другой книги.