Обречённый на одиночество. Том 1

ГЛАВА I

Дороги судьбы…

Густой паутиной расстилаются они перед жадным юношеским взором. Зовут и манят… Со светлыми надеждами мы делаем первый шаг, затем второй… И все дальше и дальше отдаляемся от отчего дома.

Дороги судьбы…

Они раскидывают нас по белому свету, завлекая в самые дальние его уголки. Все время ищем чего-то… надеемся… верим и ждем… И только в минуту полного упадка душевных сил, после крушения иллюзий относительно себя и своего, как нам казалось, волшебного будущего мы вспоминаем о родной стороне. Когда счастье равнодушно отворачивается от нас, окрашивая весь зримый мир в унылый серый цвет, когда жестокая и лживая каждую минуту жизнь наносит свой коварный удар, выбивая из-под ног последнюю кочку в самой середине бескрайнего топкого болота, мы устремляемся туда, к нашим корням, надеясь хоть там найти толику успокоения израненной душе.

Алхаст возвращался в аул.

На этот раз его вело сюда не только желание увидеть места, ласкавшие безмятежное детство, и не к родне он шел погостить, что до сих пор делал довольно часто. Нет. Алхаст возвращался навсегда. Возвращался, чтобы очистить от бурьяна и оживить свой двор, развести огонь в очаге и никогда уже более не расставаться с небольшим клочком земли, унаследованным им от отца.

Тропинка петляла на юг по правому берегу Гумса¹. Чем ближе она подступала к горам, тем игривей становился ее бег и таинственней ломались зигзаги. То взбегая на пригорок – то скатываясь вниз, сжимаясь в лощине – раздвигаясь на возвышенности, увлажняясь в лесной тени – иссушаясь на косогоре, то незаметно подкрадываясь к реке – то внезапно уносясь прочь, словно испугавшись нахальной скороговорки ее мутных вод.

То и дело попадались обнесенные невысоким плетнём ухоженные родники, над которыми потрудились заботливые руки доброго человека. Алхаст останавливался у каждого родника, подставлял ладони под щекочущие уколы струи, пил от его щедрот… пил, даже если не испытывал жажды… набирал и набирал в пригоршню живительную влагу и с наслаждением прикладывался устами к ее отзывающейся хрустальным звоном прохладе…

Как?.. Скажите, как может быть полноценной жизнь вдали от таких родников?! Оказывается, губил себя, поселившись в городе, чуждом духу, плоти и сути человека, выросшего на просторах вольной природы! Теперь уж ничто не заставит Алхаста покинуть эту первозданную благодать!

Чистая родниковая вода, падая с желоба, напевает свои бесконечные булькающие мотивы. Если внимательно прислушаться к этой журчащей речи, тебя охватывает чувство, будто с тобой делятся самым сокровенным. Каждое слово живой воды, каждый звук ее свободной мелодии проникают в самые глубины твоего сердца, отзываются на малейшее движение души и мысли… И забывается все… Обиды и неудачи беспомощно съеживаются, уменьшаясь до размеров никчемной пылинки. На душе, изнывающей под грузом тяжелых раздумий, становится легко, и солнечный свет преображает весь твой еще недавно такой тусклый мир. Погруженная в ленивую дрёму память пробуждается и вытаскивает из своих кладовых полузабытые картины прошлого, одна краше другой – беззаботное детство… любознательное отрочество… беспечная юность… самонадеянная молодость… И человек отдается воспоминаниям, еще и еще раз… снова и снова проживая самые счастливые дни своей жизни, разделенные с дорогими сердцу людьми. И не хочется возвращаться в настоящее, где нет многих из тех, чьи образы наполняли твое существование смыслом и радостью… а беззаботность, любознательность, беспечность и самонадеянность уже и не твои качества…

Потому и не спешит усталый путник покидать родник, стремясь как можно дольше задержаться в этом волшебном замке, возведенном из отцовских рассказов о седой старине и голоса матери, склонившейся над колыбелью…

Алхаст повесил сумку на ветку придорожного дуба, присел на мягкую траву. И тут же, как это часто бывало в последнее время, печальные мысли вновь овладели его головой.

Жизнь!.. Эх, жизнь ты моя, жизнь!..

Как же подло ты меня обманула!..

Коварная, словно раб, рвущийся в князья! Жестокая, словно человек без Бога в душе! Ты не дала мне ровным счетом ничего из того, что когда-то щедро сулила, но заполнила мое существование болью и несчастиями, от которых обещала оберегать. Сколько раз, когда что-то нежданно приятное, вдруг замаячив на горизонте, начинало ублажать мой взор, проясняло разум и наполняло чувствами мое опустошенное сердце, ты наносила мне удар в спину, открывая на моем слабом теле глубокую рану или же оглушая до помутнения разума. Ты играла мною и моими чувствами, как свирепый смерч с беспризорной соломинкой. Все чистое и светлое ты превращала в грязь, красивое низводила до отвратительного, святое – оскверняла, благородное – охаивала… Но все гадкое и недостойное плодила изо дня в день и возносила до самых небес. Не было в тебе жалости к плачущему страдальцу, а разделить пир со смеющимся счастливцем ты считала ниже своего достоинства. Насыщая чрево свое жирной человеческой кровью, запивая ее солеными человеческими слезами, все более и более наполняясь телами поверивших тебе несчастных, принесенных тобой в жертву самой себе, ты раздуваешься все шире и шире. Когда же ты насытишься, о жизнь, когда же ты успокоишься!

Были времена, когда казалось, о жизнь, что между нами возникла скрытая от всех, известная только нам с тобой таинственная близость. Да, казалось… Казалось, мы созданы Всевышним только друг для друга, все остальное же только ради нас и для нас. Как же я заблуждался, как жестоко обманывался! Нет, жизнь, все оказалось не так! И не друг ты, и не родня, и не товарищ!

Ты держала меня за юного и беспечного несмышленыша. Издевалась над моей доверчивостью. Ты почему-то решила, что ко мне можно относиться с презрительным высокомерием избалованной чрезмерным вниманием красавицы, отвергающей упорные, но так наскучившие ей ухаживания безнадежно влюбленного юноши. Ты даже пыталась бросить меня в кучу своих альчиков, чтобы я затерялся в безликой массе твоих игрушек. Да-да, я все помню, было и такое. Не знаю, с чего это ты взяла, что меня можно превратить в безвольного манкурта, и кто тебе нашептал обо мне как о последнем ничтожестве без роду и племени, без светлой мечты и чистых идеалов. Видимо, тебя обманул кто-то из той своры многочисленных лжецов, что учились у тебя этому подлому искусству. Но я не мог, не имел права не проснуться, хотя и долог был сон, окутавший мой мозг. Я был создан Всевышним не только для насыщения чрева и изнашивания одежд. На мне были и обязанности… и долг. Долг перед кровью, родиной, человечеством. Никто не мог выполнить его за меня или вместо меня. Безропотно прозябать в плену твоих иллюзий было бы для меня унизительно и позорно! Благородный родитель мой родил и растил меня не для праздных дней и беспечных ночей!

Нет, конечно, жизнь, я не так уж глуп и наивен, как тебе кажется. Оказывается, и ты, упоенная своей безраздельной властью, можешь ошибаться. Ты отмеряла мои дни вдохами и выдохами, я же выставил на весы времени память, разум, знания. Ты смогла увидеть только двадцать пять моих лет, я же обозрел и познал твои двадцать пять веков.

*****

…Впервые я узрел тебя в ту, теперь уже седую, эпоху, когда полуголые племена из далеких краев, ненасытным драконом поглощавшие чужие земли, стали все чаще бросать свои алчные взгляды в сторону нахских гор.

В те далекие, овеянные легендами времена нахи жили вольно и в благодати, как и следует жить истинным детям природы. Питались тем, чем их щедро одаривала плодородная земля, оберегали ее от недругов и ни о чем большем не помышляли.

Нахам, наделенным Всесильным Небом не совсем ясным для посторонних, но естественным для них самих восприятием жизни и смыслом существования человека на земле, было трудно понять насаждаемые многочисленными заморскими народами обычаи и правила. Водрузив на вершину горы большие и малые башни, поселив там многочисленных богов, они возносили им бесконечные молитвы, щедро сдабривая хвалебные песнопения жертвенной кровью. Не довольствуясь духовной близостью, чужеземные правители установили с всесильными обитателями священной горы родственные связи, скрепленные совсем небожественной похотью. Возомнив себя избранниками небес, достойными править миром, они устремили свои алчные взоры на чужие земли. Многие малые и большие народы утонули в собственной крови под их могучими ударами. Частыми стали их выпады и против нахов. Требования о покорности становились все настойчивее, а угрозы сопровождались бряцанием оружия. Высокомерных царей с западных берегов раздражала неуступчивость обитателей Кавказа, достойно отвечавших на слова их и действия.

А по-другому и быть не могло!

Разве могли нахи, эти вольные дети дикой природы, принять то, что им не дано было понять?!

«Мы изведем со света род Турпал Нохчо²! – в который уже раз заявлял предводитель чужеземцев. – Разрушим могилы их предков, уничтожим города и селения! Мужчин принесем в жертву нашим богам, а женщин отправим в просторные шатры, чтобы они ублажали наших доблестных воинов!»

И объединились они с соседними племенами…

И собрали войско огромное…

И двинулись алчные чужеземцы на нахов…

К границам священной для сынов Турпал Нохчо земли приблизились несметные полчища захватчиков во главе с жестоким и честолюбивым молодым царем, сменившим на троне убитого заговорщиками отца. Нахским племенам поставили суровое условие – либо рабская покорность, либо полное уничтожение.

А нахи? Древние нахи, Доблестные К,онахи! Теплом благородных сердец своих согревавшие Мать-Нохчийчё³ в тяжелую годину! Пахари и строители, потом своим поившие землю отцов! Воины, телами своими прикрывавшие эти горы и равнины! Как им было стерпеть такое оскорбление от грязных чужаков, какими бы сильными и бесчисленными они ни были?! Будь они даже исполинами, подпирающими головами своими небесный свод! Нет… нет на земле неуязвимых людей! Все мы из плоти и кости, а меч режет плоть и рубит кость. Великан или карлик – все одно. А значит, и мечи нахов будут делать свою прямую работу. Не для того их ковали железных дел мастера, чтобы они покоились в ножнах, когда отчизна в опасности!

Будет битва!.. И – слава отважным!

На западных границах взмыли в небо дымы сигнальных костров. От сторожевой башни к сторожевой башне, от гонца к гонцу со скоростью сокола понеслась черная весть – несметные полчища врагов идут на землю нахов.

И долетела весть сия до сердца Страны нахов – древнего Симсира.

Враг, ломящийся в чужой дом с обнаженным мечом, всегда глух к словам, ибо слышит он только себя и признает только свою правду. Если ты не готов к битве, всякие разговоры с врагом бессмысленны – увещевания и мольбы никогда не останавливали хищника. Проповеди не прекращают войну, хотя и могут с легкостью развязать ее. Жестокость не укротить покорностью!

Предводители нахов созвали воинов со всех селений и крепостей. Войско заполнило обширное поле, на котором оно собиралось с незапамятных времен. Были здесь г,еры⁴ лучников и пращников, всадников и пеших воинов. Отдельно стояли г,еры мехкарий⁵, которые в доблести и воинском искусстве не уступали своим бородатым соплеменникам. Особое место занимали летучие г,еры Шахты и Додуша. Их выдвигали на самые жаркие участки сражения, где чаще всего и решалась судьба всей битвы, но это не останавливало молодых воинов, рвущихся в ряды легендарных г,ер.

Готовое ринуться в бой войско ожидало решения Совета Страны.

Вскоре к воинам вышли седобородые старцы.

– Братья! – поднял руку легендарный Ташта, в молодости – великий воин, ныне – почитаемый всеми мудрец. Установилась мертвая тишина. – Враг подступает к нашим пределам. На нас идет огромное войско, чтобы осквернить нашу землю, отнять у нас свободу, превратить мужчин в рабов, а женщин в наложниц! – Над войском нахов поднялся свирепый гул. – Битва будет трудной и жестокой. Враг силен, его воины умеют воевать, военачальники искусны и хитры… Ну и что с того? Мало ли таких полегло от мечей отцов наших?! А мы… Разве не дети мы своих славных отцов?! Разве это не мы пили из кубка победы гораздо чаще, чем хлебали из миски поражения?! Разве не нас кормила эта священная земля?! Каким бы сильным не мнил себя враг, каким бы искусным воином он не был, этот чужеземец не пил воду из наших родников, не пробовал плоды наших садов и не насыщал чрево свое хлебом, взращенным на этой земле! А раз так, то откуда ему было взять благородной доблести, где ему было набраться гранитной стойкости и может ли в нем жить беззаветная вера в свою правоту! Не может быть в нем ни первого, ни второго, ни третьего!.. Мы защищаем то, что принадлежит нам по святому праву! Мы защищаем свои очаги, которые не должны погаснуть никогда! Мы защищаем Родину! Нет большей чести для воина, нет большей чести для наха, чем пасть в бою во имя Отчизны!.. Вам ничего не нужно подсказывать. Вас обучали ратному делу умудренные люди, великие воины. Вы дни и ночи, недели и месяцы проводили в горных походах. Вы засыпали и просыпались в обнимку с оружием!.. Будьте и в бою такими же, какими мы видели вас на военных играх! Вас учили быть достойными к,онахами, так оставайтесь ими и в мирное время, и в бою. А мужество… оно у вас в крови. Помните всегда – мы рождены для Отчизны, нас растили для Отчизны, наш долг – жить и умереть во имя Отчизны! Мы счастливы, что судьба подарила нам шанс еще раз доказать Отчизне нашу преданность! За вашими спинами – ваши матери, сестры, ваши семьи, священная земля нахов! Трусов среди нас не было никогда! Да не накажет всесильный Села⁶ детей своих страшной карой – увидеть хоть одного такого в нашем племени! Арс-вай! Арс-тох! Тох-тох⁷!

– Арс-вай! Арс-тох! – громовыми раскатами пронеслось над войском. Удары мечей о щиты покрыли устрашающим гулом горы и ущелья.

Отделившись от старцев, вперед вышел старый жрец и воздел руки к небу, шепча молитвы. Слов его не слышали даже стоящие рядом с ним мудрецы, но никто не сомневался в том, что нет ничего важнее на поле боя, чем помощь и поддержка небес. И потому все застыли в благоговейном молчании…

Жрец завершил свои заунывные молитвы, потер и опустил руки. Твердым и густым, несмотря на возраст, голосом он обратился к войску:

– Воины, с нами Села! Очаги ваши будет стеречь Села Сат⁸! Атакуйте врага, тесните его! Покажите спесивым чужеземцам, как умеет побеждать славное семейство великого Турпал Нохчо! Арс-вай!

– Арс-тох! – подхватило войско.

– Братья! – снова поднял руку Ташта. – Совет Страны назначает предводителем войска Актин Муоцу. Предводителей г,ер воины выбирают сами! Да сопутствует нам удача в бою!

Над шеренгами блеснули обнаженные клинки – одобрение решения Совета и одновременно салют, которым воины с древнейших времен встречали вновь назначенного военного бяччи⁹. Никто не заслуживал этой чести больше, чем известный всему Кавказу Муоца. Это был недюжинной силы великан с приятными чертами лица. Суждения его всегда были мудрыми, а речи – короткими. О доблести молодого предводителя ходили легенды. Многие видели его и в бою – не было ему равных на поле брани. В нем сочетались свирепость медведя, ловкость льва и выносливость волка. В мирной же жизни это был мягкий и добрый человек, приветливый со всеми и готовый прийти на помощь ближнему.

Любовь его и страсть – лучезарная Азни… Ласкающая белыми коленями своими бока чистокровной гнедой кобылицы… Предводительница г,еры мехкарий славная зарговза¹⁰ Азни… Первая красавица и первая воительница земли нахов Азни бросила взгляд на любимого – короткий, как вспышка молнии, и долгий, как свет звезды. Человек с тонкой и возвышенной душой увидел бы в этом взгляде безмерную гордость за избранника своего и столь же безмерную любовь, но ленивая душа не заметила бы ничего.

Ташта, наслышанный о взаимных чувствах двух молодых сердец, увидел все… Он чуть заметно улыбнулся, но в то же мгновение лицо его исказил острый укол боли в сердце. «О годы, как же вы прекрасны и как жестоки! – пронеслось в седой голове старца. – Молодость, молодость… Какой же скоротечной ты оказалась! О время, как коварна и безжалостна твоя сила! Когда-то ты ласкало и меня нежнейшими словами, клялось в вечной любви, называло единственным и самым желанным! Но очень скоро бросило меня на обочину жизни, отрезав от всего радостного, отобрав все, чем я владел, истрепав и состарив мое тело! Сколько раз я бросался в гущу жестокого боя, чтобы ты не смогло сотворить со мной такое, чтобы я остался в памяти людей молодым и сильным… чтобы жило на этой земле мое имя, не стареющее и не дряхлеющее, а не это никчемное тело. Но и смерть тоже оказалась твоей союзницей… И все же, жизнь, ты прекрасна!»

– Г,еранчам¹¹ явиться к бячче! – раздался зычный голос.

От каждой г,еры отделились по одному человеку и поскакали к возвышенности на южной окраине поля, где их ожидал предводитель.

Муоца представил план предстоящего сражения, определил для каждого г,еранчи его место на поле боя и поставил боевые задачи.

– Войско выставим в макажу¹². Пешие г,еры впереди. В первые ряды поставьте самых рослых и сильных. Соберите шишалой¹³ из всех г,ер, их устрашающий вид и огромные секиры вселят страх в сердца врагов. Когда наши передовые г,еры вклинятся в ряды противника, с флангов в атаку ринется конница. Если наши действия будут слаженными, нам удастся разделить вражеское войско на две части и окружить каждую из них по отдельности. Сил у нас для этого вполне достаточно. Лучникам, гарпунщикам и пращникам обстреливать вражеские ряды непрерывно. Ни моя смерть, ни гибель кого-либо другого не должны повлиять на согласованность действий наших г,ер. Пленных щадить, проявлять к ним уважение, приличествующее воину. Додуш, Шахта, вы со своими летучими ковранаш¹⁴ сейчас же выдвигаетесь на запад. Враг только-только сошел с кораблей на берег. Ему необходимо отдохнуть и восстановить силы, прежде чем двинуться дальше вглубь наших земель. Тревожьте его, обстреливайте, не позволяйте спокойно отдохнуть и подготовиться к сражению. Не давайте им сомкнуть глаз, и тогда усталость их станет нашим союзником. Враг, пришедший к нам с мечом, не должен чувствовать себя в покое и безопасности ни днем, ни ночью! Но не вступайте в открытый бой. Жестокая и беспощадная битва их ждет впереди! Г,еранчам охотников и стрелков, не медля, отправить своих людей к месту высадки врага. Пусть обследуют леса, балки и вообще все окрестности и следят за каждым шагом противника. Вполне возможно, они готовят какую-то хитрость. На войне и хитрость – оружие. Если от нас укрыты какие-то силы, я должен знать, где они и какова их численность! Все сведения о чужеземцах необходимо представить до утра.

Г,еранча Маиг, рослый, поджарый молодой человек с вечной улыбкой на лице и невероятно выразительными глазами, поспешил к своим охотникам. Ему и его людям предстояло проделать довольно долгий путь, прежде чем приступить к выполнению поставленной задачи.

– На нас идет не шайка разбойников и воров, а хорошо обученное и организованное войско с опытными полководцами во главе, – продолжил Муоца после недолгой паузы. – Прежде чем вступить с нами в открытое сражение, они попытаются собрать как можно больше сведений о наших силах и месте предстоящей битвы. Их охотники наверняка уже пробираются к нам, а может, пристали к нашим берегам задолго до основных сил и рыщут где-то рядом. Мичов, лучшие твои следопыты пусть выдвигаются для охраны подступов к нашему лагерю и ближайших дорог. Враг должен узнать о нас только то, что мы позволим ему узнать. Самих вражеских лазутчиков не трогать, но запутайте их так, чтобы у них головы закружились!

Муоца оглядел лица соратников, как бы приглашая их высказаться.

Те только согласно кивали, молча разглядывая черточки и точки, выведенные их предводителем на большом плоском камне.

Г,еранчи еще какое-то время изучали план предстоящего сражения. Никаких вопросов так и не прозвучало. Всем все было ясно – враг должен быть разбит в одном сражении. Только так, ибо второго шанса у побежденного в этом бою не будет.

– А теперь, братья, поспешите к своим г,ерам. Времени у нас мало, а сделать нужно очень много. Арс-вай!

– Арс-вай! Арс-тох! – ответили г,еранчи и вскочили на коней, тут же подведенных к ним юнцами.

– Азни, задержись ненадолго, – обратился Муоца к зарговзе.

Изо всех сил натянув поводья, воительница придержала резвую кобылицу, готовую пуститься с места в галоп. Милое лицо, окаймленное золотом волос, повернулось в сторону предводителя, и большие карие глаза уставились на Муоцу.

– Я слушаю тебя, бяччи.

Муоца посмотрел на девушку долгим, проникновенным взглядом и произнес:

– Как только мы очистим землю нашу от врагов и вернемся домой, ты должна занять место у моего очага.

Азни засмеялась задорным, беззаботным смехом.

– Время покажет. Сначала я хочу увидеть своими глазами, как сражается с врагом Муоца, сын легендарного Акты. И если он таков, каким воспевают его илланчи¹⁵… посмотрим! Но знай, мой предводитель, если ты в пылу боя попытаешься как-то сберечь моих мехкарий, определив им менее опасные участки, о дисциплине в своем войске можешь забыть. Мои воительницы никому не позволят лишить их возможности показать свою удаль. У каждой второй в моей г,ере на самом почетном месте в башне висит золотой зарг¹⁶, а сами они носят славное звание зарговзы. Эта слава и эти зарги получены не за возню у домашнего очага, а завоеваны в жестоких битвах. А остальные мои девушки намерены заслужить почетные награды в завтрашнем сражении. Помни об этом, славный Муоца – военный бячча нахов!

И, не дожидаясь дозволения, Азни ускакала к своим прекрасным и суровым воительницам, звонким криком подгоняя белоснежную кобылицу, послушную воле и мысли своей удалой наездницы.

…Великое сражение, о котором потомки сложат не одно героическое илли, произошло через два дня.

Противники выстроились на широком ровном поле, продуваемом со всех сторон равнодушными ветрами. Облаченные в не стесняющие движения легкие доспехи, вооруженные мечами, копьями и боевыми топорами передовые отряды с той и другой стороны с какой-то тупой ненавистью обреченно смотрели друг на друга…

Ненависть… Лютая человеческая ненависть к себе подобному… И если ненависть одних была понятна и естественна, как рождение и смерть, как сон и явь, – ведь они защищали свою землю и свою свободу, то ненависть других не поддавалась объяснению. Вряд ли нашелся бы мудрец, даже среди самых великих, способный пояснить природу этой непостижимой ненависти. Человек приходит в дом такого же человека, который ни словом – ни делом, ни явно – ни в мыслях не навредил ему, не ведал даже о его существовании, и с патологической ненавистью, со звериным остервенением бросается на него. А потом – кровь, много крови… либо своя, либо чужая… и своя, и чужая… И горе… горе… горе… в саклях и лачугах, в землянках и избах, в хижинах и юртах… везде… Вчера… сегодня… завтра… И ничего не меняется – это люди… человечество…

Над полем закружили вороны, почуявшие приближение часа щедрого угощения. Чуть поодаль, на возвышенности, сбивались в стаю неуклюжие голошеие падальщики, в ожидании своей доли от пиршества смерти. Природа застыла в зловещем безмолвии, даже солнце, казалось, остановило свой бег по вечному кругу. Со стороны моря, с далеких западных берегов дул теплый ветер, словно пытаясь вдохнуть силы в захватчиков, паруса которых он раздувал, подгоняя это многочисленное воинство к алтарю Эола. Союзники же нахов – величественные и невозмутимые горы – высились за их спинами, мощной грудью своей разрывая в клочья чужие ветра. Их грозная сила и основательность воодушевляли, уютные ущелья вдохновляли. Там, на самом пике самой высокой горы, восседал великий Села, готовый прислать небесное воинство на помощь детям своим, если их собственные силы истощатся.

Отважный Муоца подъехал к выстроившемуся войску своему и, подняв меч, повернулся к воинам.

– Арс-вай! – словно гром с небес прогрохотал его могучий бас.

– Арс-тох! – отозвалось войско на боевой клич своего предводителя.

Передав поводья товарищу, предводитель нахов вышел вперед.

Из стана врагов под яростный рев соратников навстречу Муоце выступил великан в устрашающем шлеме, с разукрашенным щитом в одной руке и внушительных размеров мечом – в другой.

Противники обменялись оценивающими взглядами, сделали по паре выпадов, как бы разминаясь, и со свирепостью тигров ринулись навстречу друг другу. Какое-то время был слышен только скрежет каленого металла. Блики солнца, отбрасываемые доспехами и клинками бьющихся, метались по рядам воинов, напряженно наблюдавших за поединком.

Это были достойные соперники, равные в силе и мастерстве. Однако на стороне наха было главное преимущество – он был значительно моложе и выносливее.

Чужеземец стал уставать. Удары его становились слабее, движения – медленнее и монотоннее.

Муоца выставил щит против направленного в голову меча и, изловчившись, со всей силы нанес ответный удар в шею. Голова врага повисла на тонкой коже, из вен брызнули обильные струи крови и… на землю рухнула первая жертва жестокой битвы.

Муоца поднял окровавленный меч.

– Арс-вай!

– Арс-вай! – восторженным ревом отозвалось войско на победу своего предводителя.

Муоца вернулся к ликующим нахам, развернулся в сторону ощерившихся пиками шеренг врагов и поднял меч над головой.

– Арс-вай! Бейте врага, к,онахи! На колени его! Арс-тох!

Нахи начали древний боевой танец.

Каждая г,ера выстроилась в свой круг, и над затаившимся в ожидании кровавой бури полем прогремела разноголосая песнь во славу могущественного бога войны Арса. «Арс-вай! Арс-тох! Б,ав! Б,ав¹⁷!» – вырывался боевой клич из тысяч глоток. Грохот мечей, с неистовой силой бьющихся о щиты, стоял над полем брани. А молодые воины, выстроившиеся позади основных г,ер, во всю мощь били в яппары¹⁸, гром которых напоминал небесные раскаты.

Таинственный ритуал нахов, сопровождаемый выкриками тысяч молодых глоток, ввергал врага в ужас. Чужеземцам казалось, что этот едва известный им, и то только по рассказам старых воинов, народ просто жаждал их появления в своих пределах, что предстоящее сражение для них – самое желанное пиршество. Этим странным людям не терпелось поскорее начать необузданное веселье, насытить изголодавшееся чрево свое вражеской кровью. В души многих чужеземных воинов закралось в тот час сомнение в своей непобедимости. Вдобавок ко всему, беспрерывно нападавшие накануне немногочисленные г,еры нахов не дали им ни часу отдыха после изнурительного морского перехода. Каждая крона, каждый ствол вековых деревьев, каждая возвышенность и даже овраг изрыгали стрелы. Они летели отовсюду, пронзая воинов, пытавшихся даже в этой ситуации держать строй. Зловещий свист смертоносных стрел и свирепый гул бессчетного множества гортанных голосов, доносящихся, как им казалось, даже из-под земли, сопровождали их с того самого часа, как они ступили в эту ощетинившуюся против них страну. А ночью нахи с гиком и свистом врывались в их лагеря, наводя дикий ужас даже на бывалых воинов, многое повидавших на своем веку, и тут же, словно призраки, исчезали в темноте, успевая за эти недолгие мгновения отправить щедрые дары ненасытному Аиду, самому мрачному богу пришельцев.

Предельное напряжение, в котором они пребывали уже более двух суток, вконец измотало захватчиков. Эти известные всему миру искусные и отважные воины желали сегодня не победы и воинских почестей, не славы и богатых трофеев, даже не покорных рабов и услужливых наложниц. Нет. Каждый из них мечтал только об одном – дать отдых гудящему от усталости телу.

А боевой танец нахов разгорался все сильней. Не прекращая выкрикивать боевой клич, они поочередно выскакивали в круг, соревнуясь в ловкости и искусстве владения оружием. Ритмичные удары мечей о щиты, сопровождаемые подстроившимися под их такт яппарами, и неистовый бег по кругу доводили их до запредельного состояния, когда тело и душа сливаются в экстатическом исступлении. И тогда… тогда и боль – не боль, и кровь – не кровь, и смерть – не смерть. Все – благо! Все – жизнь! И жизнь – все!.. Враг рвется к твоим святыням, вознамерился осквернить твою землю, твой очаг. Это в его духе. А если этот враг все еще жив – это неестественное в самом сердце естества! Это оскорбление достоинства наха, его Отчизны, его верований! Это чья-то ошибка, исправить которую нахи просто обязаны! Такова воля Неба – приговор для одних и благословение для других!

…Над войском прогремел громоподобный рык Муоцы:

– Арс-вай! Арс-тох! К,онахи, накормите презренное воронье плотью такого же презренного чужеземца! Только победа! И да выживет только тот из врагов, кто рухнет на колени пред нашей истиной! Б,ав!

Войско нахов ринулось в атаку. Строго следуя плану своего предводителя, собранные в центре атаки шишалой острым клином врезались в ряды неприятеля. Звон металла, победные крики и стоны раненых слились в нарастающий гул, словно над полем боя настежь открылись двери огнедышащей преисподней.

Муоца понимал, что он объявлен военным бяччой не по причине какой-то его исключительности и не потому, что в стране нахов не нашлось отважного воина, более достойного этой чести. Наверное, у Совета Страны были на то свои причины. И главная из них могла заключаться в том, что Муоца не раз бывал в тех краях, откуда пришел завоеватель, и был не понаслышке знаком с его образом жизни. Но предводитель выстроившихся сегодня на поле брани нахов знал и другое – что он, Муоца, всего лишь один из многих соплеменников, способных возглавить войско в любом сражении и в любом походе. Его гибель никак не могла повлиять на исход битвы. Опытные г,еранчи уже не нуждались в чьих-либо советах, вся картина предстоящего боя от начала и до самого конца была не раз прокручена ими в своих головах, все действия были согласованы друг с другом. Не было никакого сомнения в том, что свою задачу каждый из них обязательно выполнит, чего бы это ни стоило. Каждый из них мог в любой момент заменить предводителя и довести сражение до победного конца. Именно поэтому Муоца не стал задерживаться на ближайшей возвышенности, где для него был разбит шатер. Он с самого начала боя бился в первых рядах, и это вдохновляло его воинов, придавало им дополнительные силы.

В разгар сражения Муоца и Азни оказались рядом. Легендарная воительница вместе со своими соратницами молнией носилась среди врагов, осыпая их разящими ударами. Взгляд бяччи, полный беспокойства за нежную Азни и восхищения доблестной зарговзой, на какое-то мгновение выхватил и навсегда отпечатал в памяти образ этой необычной девушки. О Небо, как же она была красива и сколько же в ней было отваги! Как же ей шло это изящное боевое одеяние, как же искусно двигался клинок в ее руках и как же ей была к лицу эта лихая дерзость! О женская красота, сколько же в тебе манящей, завлекающей силы!.. О Женщина, как ты прекрасна! И на людях, и у очага! И в девичьем убранстве, и с младенцем на руках! И в ярком свете дня, и в волнующем полумраке таинственного вечера! Как ты прекрасна всегда… даже с острым клинком в руке, вместо более естественного для нее нежного цветка!.. Скажите, друзья, как, ну как жить такому к,онаху, как Муоца, если рядом не будет такой спутницы, как Азни!? Скажите, как? И если ее нет, зачем тогда вообще жить?! И стоит ли называть жизнью ту тоскливую пустоту, в которую она превращается, если рядом с каждым из нас нет своей Азни!? Ну а Муоца? А Муоца обязательно завоюет сердце этой прелестной воительницы. И руки ее тоже добьется! Даже если для этого ему придется стереть в пыль самые высокие в мире горы и повернуть вспять самые быстрые в мире реки! Как же все это легко и просто, если вознаграждение за такой ничтожный подвиг – лучезарная Азни!

…Окружая рассеченное на две части войско противника, в бой вступила конница нахов. Их внезапное появление вызвало панику. Неуправляемое уже войско захватчиков в беспорядке металось из стороны в сторону, пытаясь найти брешь в сужающемся вокруг него смертоносном кольце…

К вечеру все было кончено.

Враг, возжелавший завоевать этот благодатный край и поработить живущий здесь с незапамятных времен вольный народ, в первом же сражении потерял большую часть своего войска. Многие его воины остались лежать на поле брани, другие оказались в плену и лишь незначительная часть сумела-таки добраться до своих кораблей и отчалить от этого проклятого для них берега…

Следующий после сражения день был тяжелым – нахи прощались с героями, сложившими свои головы в праведном бою. Но не было в этом священном ритуале ни заволакивающей глаза печали, ни рвущей сердце тоски. Только гордость! Гордость за соплеменников, имена которых жрецы высекут на камнях замысловатыми рисунками – чтобы ни время, ни бури не стерли из памяти потомков их героические деяния! Души этих счастливцев, на зависть тем, кого Небо не наградило вчера такой честью, уже восседали в кругу великих предков и с этого заслуженного пьедестала наблюдали за земной суетой сородичей. Они будут вечно наслаждаться благодатной милостью Селы в его щедрых и богатых садах, раскинувшихся в синих далях бездонного неба. А по ночам лунными тропами будут спускаться к своим очагам, чтобы оберегать их от чуждых ветров. И потомки знают, что души умерших должны слышать у родных очагов только благородные и праведные речи…

А потом наступило время праздновать победу. Нахи предались веселью. В благодарность за великую милость, проявленную к ним, дети Турпал Нохчо приносили жертвы Селе и Арсу. Было забито множество скота. В каждой крепости, в каждом селении устраивались обильные пиршества. Народ ел, пил, веселился… И боевыми танцами возносил славу богам – покровителям нахов…

Предводитель войска Муоца предстал перед Советом Страны.

– Враг разбит. Захвачено в плен более тысячи его воинов. Военная добыча доставляется на площадь Мехкан Пх,ёха¹⁹. Наши павшие воины с должными почестями погребены в родовых склепах рядом с останками предков. Слава им во все времена! Следуя обычаю, я слагаю с себя полномочия военного бяччи.

Немногословные, мудрые старцы склонили головы в знак признания заслуг Актин Муоцы и благодарности за слова его и дела…

– Актин Муоца, – торжественно произнес Ачакан Ташта от имени Совета Страны, – ты выполнил свой долг перед нашими богами, перед отчизной и нахами! Честь и суть звания Военного Бяччи Нахов ты сохранил незапятнанными.

…Через неделю после победы друзья ввели Азни в башню Муоцы. К,онах и красавица, воин и воительница – достойные потомки благородных предков – соединились в священном браке… Чтобы род Турпал Нохчо не прерывался! Чтобы не погас огонь в очаге! Чтобы жизнь продолжалась – наперекор всем войнам!

Девять месяцев спустя, день в день, появился на свет Болат – первенец счастливой четы. Обрадованный столь щедрым даром Небес, Муоца устроил состязания наездников и турнир для воинов. Он разослал гонцов с приглашением на праздник во все крепости и селения земли нахов. Победителей ожидали в качестве призов чистокровные скакуны, воинские доспехи тончайшей работы и оружие, изготовленное лучшими мастерами. Много славных удальцов показали народу свое воинское искусство, силу и ловкость. Старцы, восседавшие на почетных местах, с удовлетворением наблюдали за состязаниями, вполне довольные молодыми сородичами.

И только Ташта, старый Ташта, сиротливо сидел в стороне, изредка бросая отрешенный взгляд на веселящихся соплеменников. Он был погружен в глубокое раздумье. Счет его дням на этой земле подходил к концу, и старец это знал. Но нет… конечно же, нет! Не страшился Ташта смерти. И не бегал от нее никогда. Она столько раз вставала на его пути, пытаясь заслонить своим мерзким видом все то, что дорого и мило человеку. Она столько раз смотрела ему в глаза, стремясь наполнить его душу ужасом безысходности. Да и сама смерть, привыкшая мучить жертву, кидая ее из ледяного озноба в пылающий жар, каждый раз с наслаждением взирающая на агонию несчастного, переступающего последнюю черту между сияющей явью и бездной неизвестности, – эта самая смерть тоже знала, что Ташта не обращает никакого внимания на ее кривые гримасы и что этот человек всегда будет равнодушен к ней, в каком бы ужасающем обличье она не представала перед ним. Нет, не было под этим небом ничего, что смогло бы заставить дрогнуть отважное сердце, бьющееся в груди легендарного Ташты…

Старца, бесстрашным львом прошедшего по нелегким тропам жизни, терзало совсем другое.

Ташта движением посоха подозвал юнца, который оживленно обсуждал что-то со своими сверстниками, и послал его за Муоцой.

Хозяин торжества не заставил себя ждать и вскоре предстал перед старцем.

Ташта привстал, приветствуя молодого человека.

– У меня к тебе важный разговор, Муоца.

– Может, пройдем под навес, Ташта? Там прохладней и шума меньше. Да и обедать пора.

Старец покачал головой.

– Нет, Муоца, нам надо съездить в одно место… Не хотел я отрывать тебя от веселья с верными друзьями да дорогими гостями, ведь это твой праздник. Но… чувствую, время на исходе. Боюсь не успеть. Конец моих земных дней уже близок, поэтому давай-ка поторопимся. Нас с тобой ждет Туш-Лам. Ты, должно быть, слышал о священной пещере на склоне этой горы?

Молодой человек кивнул.

– Я должен поговорить с тобой о важном деле. Сделать это нужно в той самой пещере.

Муоца поднял на старца удивленные глаза.

– Туда же один день пути… Да еще все время в гору… Это и для молодых-то изнурительно, а вам, в ваши-то… – покачал он головой. – Вы выдержите?

– Выдержу, – улыбнулся Ташта.

Старец провел рукой по белоснежной бороде, встал во весь рост и с каким-то юношеским озорством попытался расправить согнутые долгими годами плечи. Впрочем, получилось это у него довольно неуклюже, что вызвало добрую улыбку на лице молодого человека.

Ташта сел и тяжело выдохнул:

– Да-а, силы уже не те. Но ты не беспокойся за меня… Не так уж и плохи дела у старого Ташты! Вели подготовить нам двух коней, да самых резвых.

Кавказ…

Кавказ, ярко наряженный, словно невеста на свадьбу, но своенравный и дикий, как необъезженный конь, во всей своей красе раскинулся у подножия Туш-Лама. Обогретая летним солнцем нежная зелень медленно покачивалась на легком ветерке. Вековые дубы и буки… кокетливые и стройные, словно юные девы, белоствольные тополя… дикие груши, плодами своими заменявшие нахам хлеб в неурожайный год… красная ольха и мягкая липа… Выросшие в дикой свободе огромные деревья с переплетенными мохнатыми кронами, связанные паутиной лиан… Одно тело, единая судьба… В этом общем для всего живого доме жили и благоденствовали разнообразные звери, которые в других краях встречались только самым удачливым охотникам; здесь водились птицы, от вполне обычных до самых редких и таинственных, которым, казалось, место не в реальном мире, а только в волшебных сказках. Крик… свист… уханье да перепевы…шелест-шорох-треск… Нереальная реальность. Сон наяву… Возродившаяся легенда. Оживший миф… Девственные леса Кавказа, полные неизведанных тайн и сулящие неожиданные встречи – как радостные, так и горькие…

В густых лесных чащах и сырых ущельях не раз пересекались пути беспечного человека и ужасного алмаста²⁰. Немало было среди нахов опытных охотников, хитростью или в открытом бою бравших верх над этим огромным чудищем. Но много было и тех, кто оставался лежать бездыханным после встречи с кровожадным гигантом. Тяжелая рука алмаста, его острые зубы и каменная грудь не оставляли обычному человеку никаких шансов на благополучное возвращение под своды своей башни. На победу же в схватке с этой живой скалой мог рассчитывать только богатырь, обладающий хитростью и недюжинной силой… А когда алмасты выходили на опушку подступающего к селению леса и, рассевшись в круг, заводили свои заунывные причитания, предвещающие близкую беду кому-нибудь из аульчан, башни и сакли горцев наполнялись печалью. «О несчастный х,анех, сын минеха из рода синеха²¹, вот и к тебе постучалось горе. Вот и для тебя настал час прощания с этим прекрасным миром… И не стар совсем, и жизнью не насытился… И сыновей не женил, и дочерей не проводил… Не суждено тебе было видеть, как взрослеют твои чада… – рыдали алмасты, вновь и вновь повторяя свои зловещие пророчества, словно боясь, что их скорбная весть не дойдет до слуха обреченного. – О несчастные, беззащитные дети, как же вам теперь жить без заботливого кормильца, без его защиты?! Кто вас теперь призреет?! Зашатались стены вашей башни, обвалилась крыша вашей сакли… О Сегалла, разве заслужила ты вдовий наряд в твои цветущие годы?! Не услышать тебе больше теплого слова от любимого, не почувствовать на себе его ласковый взгляд. Ты – прекрасная Сегалла, верная жена и любящая мать – разве заслужила ты такую несправедливость всесильного Неба?! Разве заслужила печальную долю вдовы, которую до конца дней будут сопровождать только жалостливые взгляды?! О горе, о несчастье!..» Услышав из уст алмастов свое имя, человек в тот же день начинал готовиться предстать перед Селой. Отдавал последние распоряжения домочадцам, просил прощения у членов семьи, близких и знакомых, у всех, кого словом или делом, вольно или невольно мог обидеть… И через несколько дней бренное тело его занимало свое место рядом с иссохшими останками предков в печальном пристанище – родовом склепе…

А как же много было… Эх! Как же много было тех, кто раз и навсегда потерял голову от взгляда рыжеволосой лесной красавицы! Кто бродил по лесным чащам, лишенный рассудка муками души, не в силах забыть ее сияющий лик, ее манящий стан и умопомрачительные формы. Страстно мечтая еще раз, еще один единственный раз, увидеть девушку; еще раз бросить всего себя под обжигающий взгляд этих огромных похотливых глаз; еще раз нырнуть в глубокий, дурманящий поток между жизнью и смертью; и напоследок… последний раз в жизни… содрогнуться всем телом и испустить из этого тела дух, так и не найдя в себе сил высвободиться… Нет! Не то!.. не желая высвободиться из обволакивающей власти столь сладостного наслаждения!? А сколько было тех, кто блуждал от горы к горе, от чащи к чаще, словно учуявшие по весне самку майские жуки, опьяненные терпким запахом роскошной косы лесной девы²², обреченные вечно скитаться, не находя удовлетворения ни в чем другом!? И не было, друзья мои, не было человека, сумевшего излечиться от этого тяжкого недуга.

Сочная трава на редких просеках, напоенная досыта обильными дождями, согретая щедрым солнцем, обласканная теплым прозрачным воздухом, всегда была для уставшего охотника приятнее и мягче шкуры медведя, расстеленной у домашнего очага. Нежные к мирному гостю, словно материнская рука, и безжалостные к злодею, как месть кровника, древние кавказские леса во все времена оставались для нахов надежным пристанищем, а для врагов – неприступной крепостью. И потому дети Турпал Нохчо оберегали их, как родовой очаг, который должен гореть вечно…

Путники остановились у подножия священной горы. Молодой человек расседлал коней, стреножил их и отпустил на небольшую поляну с густой травой. Ташта жестом пригласил спутника следовать за ним и с непонятно откуда взявшейся суетливостью пошел вперед. Закинув за плечо переметную суму с вяленым мясом, сыром и ячменным хлебом, этими нехитрыми дорожными яствами горца, Муоца последовал за старцем.

Самый искусный следопыт не нашел бы в этом диком уголке нахских гор ни единого признака пребывания человека. Лес, не знавший топора, травы, не видавшие косы, валуны, не испытавшие силу молота, – все первозданно и естественно, чисто и безмятежно. Муоца был обучен знаменитыми охотниками и жрецами читать лес так же хорошо, как и лица людей. Но, как ни силился, он не смог зацепиться глазом за какую-нибудь примету, которая указывала бы направление, по которому следовало идти, будь то выступающий из-под земли камень, необычное дерево или же что-то рукотворное. Муоца никак не мог понять, как старец, который шел вперед довольно скорым для своих лет шагом, ориентируется в этом однообразном покое буйной растительности. Молодому человеку было хорошо известно – даже такой заслуженный к,онах, как Ташта, был редким гостем на этой горе. Ступать на Туш-Лам и беспокоить души покоящихся в ней предводителей нахов старейшинами народа дозволялось лишь в крайнем случае – если на страну надвигалось бедствие, подобное недавнему нашествию чужеземцев или же назревал раскол среди самих нахов и возникала необходимость посоветоваться с испытанной веками мудростью предков, сверить свои дела и помыслы с их нетленными заветами. Нет, Ташта определял маршрут не по каким-то внешним приметам – их просто не было. Его вело что-то другое… Муоца определил эту неведомую силу как таинственное, не всякому знакомое внутреннее чутье, связывающее благородную сущность старца с духом Туш-Лама…

Вскоре дошли до самой пещеры. Муоце понадобилось некоторое время, чтобы освободить вход от кустарника и огромных листьев папоротника. После долгих молитв Ташты, оба вошли внутрь.

Пещера была широкой, с высокими сводами. На одной ее стене висело разнообразное оружие, на противоположной – старинные боевые доспехи к,онахов и мехкарий. Хотя света поступало мало, в пещере было достаточно светло. Тяжело покачивающаяся сырая паутина и свисающие со свода пещеры летучие мыши свидетельствовали о том, что здесь давно уже никто не бывал. В глубине пещеры Муоца заметил плотно закрытую медную дверь. Ни ручки, ни какого-либо замка на двери не было.

Молодой человек, впервые попавший в святая святых нахов, в их духовную кладовую, чувствовал, что сегодня для него откроется какая-то великая тайна. Может даже быть, наступает самое главное событие в его судьбе, которое обнажит перед ним суть всех символов, окружающих жизнь наха от рождения и до самой смерти, вооружит его ум ключами от смыслов… и он, наконец, сможет понять замысел небес, предопределивших каждому человеку время и место его земной жизни; поймет свое предназначение – главный вопрос всех мыслящих людей во все времена! И как ни хотелось Муоце поскорее услышать откровения старца, все же он сознавал, что не должен торопить его своими вопросами. Все, что нужно, Ташта расскажет и без его расспросов. Разве не для этого он привел его на эту священную гору?

Муоца вышел из пещеры и вскоре вернулся с большой охапкой листьев лопуха. Тщательно протерев пыль с большого камня, напоминавшего скорее трон презревшего роскошь и уют сурового властителя, нежели место для отдыха, он застелил его лопухом и пригласил старца присесть.

– Отдохните, Ташта. Вы, должно быть, утомились. Мы с вами проделали нелегкий путь.

Старец тяжело присел.

– Оказывается, Муоца, когда наступает время покидать этот мир, душа и память человека обретают божественную прозорливость, и перед ним вырисовываются ясные картины того, что было сокрыто до сего часа. Сознание разрывает оковы времени и вырывается на волю из кокона земной ограниченности. Покоящееся под пылью столетий прошлое и двоящееся в глазах далекое будущее в одно мгновенье превращаются в непреклонное настоящее. Много светлого, доброго и поистине праведного предстает взору. И радость, и смех, и любовь. Но эта сияющая картина очень скоро тускнеет, так и не успев насытить взор, ибо в тот же час рядом выстраивается бесконечная вереница бед и несчастий. Горе… слезы… ненависть… И сердце наполняется неизбывной печалью… Зло… Как же, Муоца, как же оно разгуляется по земле нахов, сколько мук и страданий принесет оно нашему народу! Без мудрой отеческой опеки старцев, без верных друзей, готовых разделить тяжкую долю, без надежных товарищей, которые стали бы рядом… В полном одиночестве придется нашим потомкам противостоять наступающей на них огромной несправедливости, бескрайнего моря жестокости и лжи, которое накроет все вокруг и всей своей богопротивной массой накатит на нашу землю. Со всех сторон ринутся на Кавказ враги, пытаясь свести со света семя Турпал Нохчо. К,онахи будут удивляться этому напору, не понимая, что же они сотворили такого страшного и непростительного, что весь этот мир с такой ненавистью набросился на них. И мудрые старцы будут ломать голову, не находя ответ на этот вопрос. Но как же много пройдет времени, Муоца, сколько же прольется крови и сколь великое множество благородных сердец разорвется от горя, пока они найдут тот единственно верный путь, который ведет к спасению…

Ташта был не из тех, кто позволял своему языку вести пустые разговоры. Всегда и везде – и на людной площади, и в кругу родных – из его уст исходила только мудрость. Поэтому Муоца затих, внимательно слушая своего наставника, стараясь запечатлеть в памяти каждое его слово.

Старец долго молчал, закрыв глаза и погрузившись в свои мысли. Боясь помешать ему, Муоца почти перестал дышать.

– Сегодня, Муоца, нахи живут вполне вольготно. Не о высоте и мощи наших башен говорю, не об изобилии у очага и в хлевах. Достаток во все времена зависел только от самого человека, его упорства и трудолюбия… Не о том речь. Я о другом. Народ почитает и соблюдает древние законы, в обществе есть согласие и взаимоуважение. Наши юноши и девушки как зеницу ока берегут священные традиции нахов. Нет мужчины, который купил бы себе долгую жизнь, заплатив за нее своей честью. Каждый заботится о своем и не зарится на чужое, общественное для всех свято. Мы твердо знаем, что человек, который приходит к нам облаченным в боевые доспехи и с закрытым лицом, никогда не может считаться желанным и почитаемым гостем, какими бы сладкими ни были его речи. Есть у нас для таких и слово, и меч. Пока в стране нахов женщины рожают сыновей, почитающих Отчизну, как родителя своего, и в любой момент готовых во имя нее сложить свои головы, мы – свободные люди и великий народ. Нет на земле силы, способной поставить такой народ на колени!

Ташта посмотрел на притихшего Муоцу.

– Но так будет не всегда, Муоца. Нет, не всегда так будет. Скоро, очень скоро время начнет свою зловещую игру. Добро и зло, правда и ложь перемешаются, переплетутся в запутанный клубок. Невозможно будет отделить светлое от темного, чистое от смрадного. Народы, не сумевшие сохранить кровь свою в чистоте, нарушившие запреты мудрых предков, накличут на себя великие бедствия. Вся земля на несколько столетий превратится в одно сплошное поле битвы. Малые народы растворятся в больших, большие же народы будут без конца воевать друг с другом. Древние законы, испытанные временем обычаи и устоявшиеся в сознании людей традиции объявят устаревшими и изжившими свой век, их будут подменять новыми законами и правилами, сочиненными властолюбцами в угоду самим себе. В душах людей возобладает все низменное и рабское, благородство же, верность и честь будут изгнаны и осмеяны. Человека будут заставлять почитать как Бога такого же, как он, человека, воспротивившегося этому отправят на плаху, и топор палача опустится на его шею, отсекая от тела мятежную голову… Страшные грядут времена… страшные времена…

Старец снова затих. Слабый ветерок, проникавший в пещеру, слегка шевелил его бороду. Лицо, изборожденное вдоль и поперек проржавевшим плугом неумолимого времени, с каким-то обреченным, но стоическим достоинством повернулось навстречу дуновению. Глаза, потускневшие от печали и старческой немощи, придавленные их тяжелой и непреклонной печатью, медленно прошлись по висящим на стене доспехам и оружию. Казалось, этот металл, когда-то обнимавший тела к,онахов и мехкарий, познавший силу их рук и отвагу их сердец, что-то рассказывал старцу. И не было сомнения в том, что тот прекрасно понимал этот немой язык.

«Да, да, – кивал головой Ташта. – Говорить должен тот, кому есть что сказать… Помню, все помню… Не пропадет, ничего не пропадет зря. Ничего не забудется… И пусть для каждого наступает час, когда к жизни земной приходится повернуться спиной, легкие перестают вдыхать живительный воздух и тело просится в свое первозданное естество. Пусть! Смерть не в силах перечеркнуть все. Смерть – еще не конец!»…

Взгляд Ташты остановился на старинных письменах, выведенных на стенах пещеры. Его глаза, еще мгновение назад напоминавшие пасмурное осеннее небо, стали медленно проясняться, густые брови грозно насупились, иссохшая, но все еще достаточно крепкая рука сжала рукоятку короткого меча.

– Слушай меня, сын благородного Акты, внимательно слушай! Помни эту пещеру, бывай здесь… хотя бы раз в году. Это сердце земли твоих отцов, негаснущий очаг души твоего народа! Дорога любого к,онаха, через какие бы далекие земли и страны она не пролегала, непременно должна приводить его к Туш-Ламу. Нет и не может быть для истинного сына славного племени нахов пути мимо этой священной горы! Не может! Иначе – все! Иначе – конец всякому порядку! Иначе все напрасно – и слова, и дела! Иначе – рухнет мир… Когда наступят времена великих потрясений и огромные волны ужасных бедствий станут одна за другой накатывать на землю нахов; когда враг, не сумевший извести наше племя, станет разрушать его духовные крепости, наполняя души и сознание потомков наших ложью и скверной – зашатаются основы жизни. Война, которая будет длиться долгие века, лишит их возможности хоть на короткое время отложить оружие и заняться созидательным трудом. Племя нахов будет сокращаться, вместо того чтобы расти и процветать; города, крепости и селения превратятся в руины… Великое зло… страшным мором пронесется оно по этой земле. Города уменьшатся до башен, селения превратятся в хутора; погаснут тысячи очагов, и сотня сожмется до десяти; цветущие сады зарастут бесплодным кустарником, в заброшенных хлевах поселятся дикие звери… И племя нахов дойдет до крайней черты, за которой только пустота и тлен…Но нет! Небо никогда не сольется с землей, реки никогда не потекут вспять и семя Турпал Нохчо тоже не переведется на этом свете! Оно будет жить! Вопреки всему!.. Когда враг загонит его в тесный угол, когда старинные обычаи и законы станут отступать под натиском ложных новшеств, когда начнут одна за другой рушиться духовные крепости, немногие оставшиеся в живых к,онахи с последней надеждой обратят свой взор в сторону Туш-Лама. Эти славные юноши и девушки, благородные потомки великих предков, ступят на дорогу, ведущую к пещере, в которой мы с тобой находимся. Здесь они найдут ту опору, которую все эти годы искали, здесь обретут ту силу, с помощью которой остановят разгулявшееся воинство зла…

Ачакан Ташта встал, выпрямил сгорбившуюся спину и расправил сутулые плечи.

– Тептар! Священный Тептар Нахов! Именно в этой пещере хранили во все времена наши славные предки Тептар. Он и сейчас здесь. Наступит час и предводители нахов снова соберутся на Поляне Тептара, сядут в круг и будут держать совет, как это не раз бывало на протяжении веков и тысячелетий… Судьба своенравна, Муоца, таинственны и непредсказуемы ее пути. Никого она не одаривает непреходящим счастьем и никого не наказывает вечным горем – ни отдельного человека, ни целые народы. Всякое хорошее обязательно когда-нибудь кончается, есть свои пределы и у плохого. Когда время, сплетая в бесконечную веревку года и столетия, накручивает отведенные ему земные круги, все приходит в расстройство – и природа, и мысли человека. Уставший бык начинает мотать головой, сотрясая тяжелую ношу, волей Селы водруженную на его рога, будто пытаясь скинуть ее в бездонную черную пустоту. Моря начинают разливаться, горы извергаются пламенем. Навлекшие на себя гнев Небес города и селения уходят под землю. Один за другим начинают рушиться казавшиеся незыблемыми крепости на земле и в сердцах людей. Обычаи, чистые и благородные, как намытое в горной реке золото, начинают покрываться скверной сомнений и разочарований. Человек, вышедший за рамки древних канонов, становится жалким и презренным, как трус, упавший на колени перед врагом. Проходят дни, месяцы, годы, пока взбесившаяся жизнь не возвращается в свое обычное русло. Одни народы исчезают навсегда, другие, обессилевшие и обескровленные, превращаются в рабов. Разбойничьи шайки, отбившиеся от тех и других, объединяются и объявляют себя новым народом. Возникшие таким образом народы со временем приносят неисчислимые бедствия всему человечеству. Но недолгим бывает и их век. Не спасают их ни огромное войско, ни тучные земли, захваченные у других народов. Любое дело, начатое со злым умыслом, непременно и завершиться должно злом, а порядок, не основанный на благородстве, не есть порядок. Народ, у которого нет дня вчерашнего, не может рассчитывать на день завтрашний, ибо не может быть дерева без корней. Тишина не рождает эхо… Такое не раз происходило на этой земле до нас, Муоца, такое будет происходить и после нас… Чтобы семейство Турпал Нохчо смогло сохранить себя в День Определения, когда начнут отделять правду от лжи и добро от зла; чтобы сберечь устремленную в небо древнюю башню, возведенную всем народом, вокруг которой смогли бы вновь собраться нахи, рассеянные по лику земному; чтобы предводители нахов провожали год уходящий и встречали год наступающий вокруг Котла Согласия; чтобы потомки наши не отрывались от своих корней, у нас должна быть общая для всех духовная святыня. И тысячелетия назад, и на тысячелетия вперед эта святыня была, есть и будет только одна – Туш-Лам. В этой самой пещере, в которой мы с тобой сейчас находимся, и в лоне этой горы спрятали в стародавние времена предводители нашего племени Тептар Нахов. Наступит время, когда эти письмена раскроют, чтобы довести до всех людей на этой земле их истины. А до тех пор долг настоящих к,онахов – беречь тайну горы и пещеры. А к,онах, посвященный в эту тайну, непременно должен избрать последним своим приютом старинный склеп на склоне Туш-Лама. Такова воля предков. И потому, Муоца, когда и для тебя настанет тот час, который сегодня наступил для меня, ты должен быть уверен в человеке, который проводит тебя в склеп избранных…

Когда Звезда Двух Жизней Воина²³ тридцать три раза пронесется по небесному своду, народы снова сойдутся в жестокой схватке. Истерзанную, измученную землю снова зальют человеческой кровью. Застонет от боли и страданий и земля нахов. Обрушившиеся на их Отчизну бедствия и собственное бессилие доведут до полного отчаяния к,онахов и мехкарий. Наступит День Определения… Вооруженный знаниями своего времени и обогащенный мудростью прошлых поколений, повидавший мир и не оторванный от своей земли, прекрасно разбирающийся в хитростях и коварстве врага, изучивший его законы и повадки сын племени нахов взойдет на священную гору. Он откроет эту медную дверь и чистым, понятным языком провозгласит потомкам Турпал Нохчо истинное Слово предков, их мудрые Заветы. Изведенные тяжелыми думами к,онахи примут Тептар как великий дар. Изможденные тела наполнятся силой, скорбные лица прояснятся! Народ, снова познавший свою истинную суть, возродится! Башни снова станут городами, хутора превратятся в большие селения; зажгутся тысячи новых очагов, и сотня снова станет сотней; сады опять зацветут, в хлевах будет плодиться скот…

Наблюдавший за Таштой Муоца видел, что тот мысленно переживал все то, о чем рассказывал. Внутреннее напряжение отчетливо читалось на его морщинистом лице. Казалось, тяжелые годы жизни и мрачные картины будущего навалились на него с новой силой, как бы пытаясь прогнуть это состарившееся тело и могучий дух.

Старец снова сел.

– До того, как покинуть мир живых, я должен был показать тебе эту пещеру и рассказать о ее тайне, – продолжил он после недолгого молчания. – Таково было решение Совета Страны. Но не думай, что ты получил от нас какой-то дар. Нет, сын Акты, это не дар. Это тяжкий груз, который тебе на протяжении всей жизни предстоит нести на своих плечах. Это твой долг, Муоца. Долг перед народом и предками. Священный долг перед прошлым и будущим! Оберегать пещеру и путь к ней отныне предстоит тебе. Об этом месте не должен знать ни враг, ни даже друг. Перед тем, как ты пойдешь той дорогой, по которой пойду сегодня я, выбери самого достойного, лучшего из лучших среди сынов нахов и приведи его сюда, как сделал это я. В свое время тот приведет следующего… – Ташта резво вскочил. – А теперь идем! Я выполнил свой долг. Проводи меня к Селе. Мое старое тело должно упокоиться в склепе Туш-Лама…

Переложив на Муоцу ответственность за пещеру и ее тайну, Ташта облегченно вздохнул, словно с плеч его свалилась тяжелая ноша. Он вышел из пещеры, сопровождаемый своим спутником, но дальше уже пошел не по той тропинке, по которой они шли сюда, а повернул на восток. Обогнув скалу, нависающую над входом в пещеру, Ташта начал спускаться по склону, покрытому огромными дубами в два, а то и в три обхвата. Листва на их густых кронах наполняла весь склон удивительно мягким, но вместе с тем до боли в сердце тоскливым шелестом. Притихли и обитатели леса, словно почувствовали торжественность происходящего на их глазах действа. Казалось, они в скорбной печали провожали старца, идущего держать ответ за свои земные дела перед главным Судьей. Только редкая птица лениво взмахивала крылом и тут же стыдливо затихала. Откуда-то со стороны доносился шум падающей на камень воды. Ташта сбавил шаг, прислушался и, еле заметно улыбнувшись, повернул на этот шум. С каждым шагом поступь его становилась тверже. Голова старца была гордо поднята, а широко открытые глаза уверенно смотрели вперед. Человеку, увидевшему старца в этот момент, и в голову не пришло бы, что тот идет к самому печальному из всех пристанищ, чтобы остаться там навсегда. Ачакан Ташта шел вперед с нетерпением юноши, боящегося опоздать на свидание с любимой, будто его и в самом деле впереди ждала какая-то радостная встреча, о которой он давно мечтал…

Ташта остановился перед устремленной вертикально вверх, словно стена боевой башни, гранитной скалой. Шедший следом Муоца не сразу увидел вход в пещеру, который был скрыт нависающими ветвями деревьев и густой растительностью. Молодой человек понял, что это за пещера. Он вдруг осознал, что увиденное и услышанное сегодня приговорило его быть погребенным не в родовом склепе, о чем мечтает каждый мужчина в этих горах, а именно здесь, в этой таинственной горе… И никто из его родных никогда не поклонится его останкам…

– Я останусь здесь, Муоца, а ты уходи. Перед тем, как вернуться к себе домой, предстань перед Советом Страны. Они расскажут тебе еще много того, что ты как хранитель тайны должен знать… У нас принято, чтобы тот, кто спускается в темноту, оставлял назидательное слово тому, кто остается под солнцем. Мое завещание будет коротким, – голос старца окреп и напоминал сейчас рычащий звон булата. – Народ, покинувший землю предков, перестает быть народом. Он не возродится до скончания света. И край нахов – всего лишь обычная земля, если сами нахи не живут в нем. Я завещаю к,онахам беречь и землю, и народ. Мечом и словом, духом и мыслью… Кто предпочел чужие обычаи и нравы своим, уже наполовину предал. Такой не должен обладать ни правом слова, ни правом руки. Да не изберут предводителем даже над тремя нахами того, чей корень не питался из недр этой земли, и да не достанется право возглавить народ тому, кто желает и добивается этого. Да не вырастут ни в одной нахской семье сыны, которые отделяют свое счастье от счастья народа. И да не осквернят никогда эту священную землю потом несчастного раба… Да останется земля нахов и впредь щедрой на доблестных мужчин и благородных женщин!

Положив свою руку, достойно послужившую Отечеству, на рукоятку меча, расправив плечи, с горделивым взором состарившегося орла, камнем падающего с небесной выси вниз, чтобы разбить о скалы свое уже бессильное тело, не желая влачить жалкое существование презренного падальшика, Ташта твердым шагом вошел в пещеру – последнее свое пристанище…

Муоца долго стоял, не сходя с того самого места, где с ним попрощался легендарный Ташта. Увиденное и услышанное не породило в его голове печальных мыслей. И на похоронах Ташты он себя тоже не чувствовал. Все его сознание, сердце и душа полнились гордостью за свой народ и к,онахов, которых он рождал. И в последний день своей земной жизни Ташта показал пример крепости духа и преданности двум великим святыням – народу своему и Отчизне! Муоца уже знал, что он не зря жил на этом свете, ибо имел честь лицезреть и слушать таких к,онахов, как Ачакан Ташта…

………………………………………….

Настало время, когда и Муоцу избрали членом Совета Страны… Пришел и он к пещере Туш-Лама, ведя за собой возмужавшего Болата. Срезая кусты и ломая стебли папоротника, освободили вход в пещеру. Как когда-то Ачакан Ташта, Муоца поведал и показал все, что должен был поведать и показать, завещая хранить и беречь тайну Туш-Лама следующему за ним посвященному. Потом обогнул скалу, спустился по склону, покрытому дубовой рощей, и стал перед гранитной стеной. Бросил последний взгляд на белый свет…

Вернулся и Муоцин Болат, проводив своего отца, Актин Муоцу, в склеп к,онахов…

…………………………………………………..

Снова я увидел своих пращуров уже через несколько столетий…

Мир оставался все таким же – жестоким и коварным… бессмысленно жестоким и коварным! Человек продолжал враждовать с человеком… будто главный смысл его пребывания на земле заключался только в том, чтобы убить или быть убитым… будто и замысел Создателя, заселившего эту землю бессчетным многообразием жизни, сводился лишь к одному – торжеству зла над добром, лжи над истиной и жестокости над милосердием…

Равнодушное и неумолимое время неслось по очередному кругу…

…Далеко на западе, вокруг города, заложенного вскормленными волчицей братьями, возникло огромное и сильное государство. Оттуда приходили вести, которые восхищали и вместе с тем удивляли нахов. О богатстве и могуществе этой страны, красоте его городов и воинском мастерстве полководцев ходили легенды. Нахи, сами великолепные воины и не менее искусные строители, воздвигавшие башни и крепости на неприступных вершинах гор, умели ценить и уважать доблесть и трудолюбие, в ком бы они ни проявлялись. И каждый раз при упоминании народа Рима они не скупились на самые возвышенные эпитеты. Наряду с этим там творились и мерзкие вещи. Настолько уродливые, что к,онахи, несмотря на все свое богатое воображение, не могли даже представить их себе. Еще более удивительным было то, что такие постыдные дела не считались недостойными. И уж вовсе поражало, что эти гадости стали обычным делом не только среди рабов, но и в обществе якобы благородных людей. К,онахам, привыкшим ценить честь человека (и женщины, и мужчины) выше всяких святынь, было трудно поверить, что такие нравы никем не осуждались и даже стали нормой жизни. Однако, судя по всему, о далекой стране говорили правду – не могли же все купцы, посещавшие города Кавказа, сговориться между собой и просто из праздности обманывать нахов, оказывавших им гостеприимство и обеспечивавших на своих землях безопасность их караванам.

По весне очередной восточный караван пересек Каспийское море и высадился на землю нахов. В пограничном тупе²⁴ хозяева каравана сообщили, что они намерены добраться до Рима, чтобы продать там дорогие ткани и приправы, которые везут из далеких восточных земель. Узнав об этом, двое молодых людей, уже больше месяца дожидавшиеся каравана именно в Рим, примкнули к купцам, намереваясь дойти с ними до столицы империи и своими глазами увидеть чудеса, которые ему приписывали. Караванщики с радостью приняли молодых людей. Путь был неблизкий и довольно опасный, а двое молодых, крепких и, по всей видимости, искусных в ратных делах защитников, вдобавок к тем воинам, которые сопровождали караван, им никак не помешали бы. В мужестве же этих людей сомневаться не приходилось. Блеск в глазах и суровые, несмотря на молодость, черты говорили о многом, особенно караванщикам, чей промысел обязывал обладать умением разбираться в людях с первого взгляда. На караванном пути не раз случались схватки с шайками разбойников, подстерегавших добычу в самых неожиданных местах. Хотя правители земель и брали с караванов дань за безопасность на своей территории, в нужный момент эти защитники редко оказывались рядом. Поэтому дорогие товары караванщиков, да и жизни их тоже, оставались под защитой одних только небольших отрядов, нанятых перед выходом в далекий путь. Прекрасно зная об этой опасности, никто из купцов не был против того, чтобы их охрана усилилась еще двумя воинами. А если к тому же они из нахов, тем более. О доблести свободных горцев им не раз доводилось слышать не только от их друзей, но и от врагов.

– Что за дела ведут вас в далекий Рим? – спросил на чистом нахском наречии один из караванщиков, довольно моложавого вида старик лет шестидесяти, пристраиваясь к молодым людям, которые ехали немного в стороне. Судя по всему, этот человек был в караване за главного. Смуглая кожа лица, совершенно лысая голова с редкими волосинками на темени, огромный красный нос, блестящий от выступающего из всех пор жира, и редкая, но длинная белая борода… Нет, нельзя было назвать его симпатичным человеком, не согрешив при этом против истины. – Там человек очень легко может потеряться. Правда, есть в этой стране и красивые города, и увеселительных мест тоже предостаточно, но зла и жестокости еще больше. Ваш свободный Кавказ не та страна, которую можно променять на порочный Рим.

– А мы никогда и не считали, что Рим, со всеми его красотами и величием, лучше Кавказа, и ни за что не променяем родную землю ни на какую другую, – ответил один из молодых людей, тот, что сидел на сером коне. Хотя он и казался немного старше своего спутника, но ехал по левую руку от него. Купец, прекрасно знакомый с обычаями нахов, тут же определил, что ему ответил младший из двоих. – Мы не собираемся задерживаться надолго в Риме, не намерены мы и поселиться там. Ни там, ни где-либо еще. Мы покидаем эти горы ненадолго. Ровно настолько, чтобы повидать мир, узнать новые народы, ну и себя немного испытать. И не намерены вернуться до тех пор, пока у нас не будет что рассказать тем самодовольным юнцам, которые думают, будто дальше гор, которые они видят с крыш своих башен, и земли-то никакой нет.

– Ну что ж, неплохое желание, совсем неплохое. Желаю удачи. Если вам удастся вернуться живыми и здоровыми, можете не сомневаться, вам будет что рассказать не только юношам, но и бывалым старикам тоже. Этот мир огромен, немало в нем удивительных вещей. Много чудес римляне собрали у себя. Меня зовут Самайл. Долгие караванные пути не первый раз ведут меня в Рим. Мне хорошо известны нравы римлян и их законы. Когда мы доберемся туда, я покажу вам много интересных мест, познакомлю с известными и влиятельными людьми. Для тех, у кого там нет друзей или знакомых, Рим довольно опасный город.

– Спасибо тебе, старик. Я Астамаран Бага, а это – мой двоюродный брат Оздамаран Буга. Мы рады, что нашим попутчиком оказался человек, который знает Рим. Для таких неопытных людей, как мы, это большая удача. С удовольствием проделаем этот путь в вашем обществе. И советы ваши примем с большой благодарностью.

Караван медленно поднялся на хребет. Самайл придержал коня, глубоко вдохнул удивительно ароматный воздух и окинул взглядом открывшийся с высоты хребта простор.

– Кажется мне, молодые люди, что природа, наряжавшая землю, дошла до вашего Кавказа в момент наивысшего вдохновения. Она вволю порезвилась в этих краях. Чудесные места, просто чудесные! И люди все благородные, красивые и стройные, как и сам этот край. Обильный край, словно улей на опушке липовой рощи. Леса, полные дичи, кишащие рыбой реки, сочные пастбища. Человеку, желающему наслаждаться настоящей жизнью, следует жить только здесь. Но… людям, владеющим этими землями, надо все время быть начеку, оберегая их от чужих глаз и рук, как молодую жену старого мужа! Ну да нахам ли с этим не справиться?! Расскажите, молодцы, что нового в ваших краях, на таинственной земле нахов? Много ли произошло изменений с тех пор, как я проезжал здесь в последний раз? Кажется, это было лет десять назад… Да, десять лет… Как время-то летит!..

– Не знаю, Самайл, что вы увидели десять лет назад и насколько хорошо изучили нас и наши земли, – ответил Астамаран Бага. – Десять лет назад мы были еще юнцами. Наш возраст не позволял нам сидеть в кругу к,онахов во время обсуждения ими важных дел. Мы тогда всего лишь слушали рассказы стариков, уже отошедших от дел и повесивших оружие на стену у очага. Но могу сказать, с тех самых пор, как мы с братом помним себя, в наших горах мало что изменилось.

– Когда-то я провел здесь два года. В ваших городах и селениях у меня было достаточно знакомых и друзей. Благородные люди и щедрые хозяева для гостей! Некоторых из них уже нет в живых, – печально добавил Самайл. – Да и от других давно уже не было вестей. Я уж столько раз давал себе слово свидеться с ними, провести хотя бы несколько дней в их обществе. Но все никак не получалось. И годы все прошли в какой-то спешке, все время в дороге, все время с этой вереницей верблюдов и мулов. Так и промотал свое время, как беспечный гуляка наследство отца. Думал, успею еще пообщаться с этими к,онахами, насладиться их мудрыми речами… Получилось, что сам себя обманул… А сейчас уже и поздно, состарился, а старому телу какой покой в чужом доме… Продолжу волочить свой век, пока не сойду в могилу где-нибудь на обочине караванного пути.

Бага попытался немного приободрить, поникшего было, старика.

– И не поздно вовсе, Самайл. Все вы успеете. О какой такой старости речь? Да вы выглядите моложе нас! И времени потребуется не так уж много. Устроим на отдых ваших товарищей и в течение какого-то месяца проведем вас по городам и селениям нахов. Посетите старых друзей, а заодно и новых заведете. В наших суровых горах и на просторных равнинах немало к,онахов, которые почтут за честь услужить чужеземному гостю.

– Благодарю вас, молодые люди. Спасибо… Ничуть не сомневаюсь, что вы сделали бы это… Я очень хорошо знаю нахов… И эти благодатные земли, которые не дают покоя алчным заморским правителям. Знаю, с какой завистью смотрят на Кавказ народы, находящиеся под гнетом тиранов… Свободная земля, свободные люди… Вы достойны такой жизни!

Перевалив за хребет Бёма²⁵, устремленный с самой макушки гор на север, караван подошел к небольшой речке с мутными желтыми водами. Взору путников открылась роскошная долина. Она не раз упоминалась в древних нахских текстах и легендах. Много писали и говорили о ней мудрецы и ученые Востока и Запада. С юга долину окаймляли горы, с востока границу ее прочерчивал покрытый густым лесом Бёма, с севера одинокий горный отрог закрывал ее от холодных ветров и только на запад открывался ничем не ограниченный простор. Долина была не очень большой, в два-три дня караванного пути. С юга на север ее прорезали несколько рек и речушек. Самая большая из них, Орга²⁶, была еще далеко впереди. Вскоре путники подошли к плотной стене дремучего букового леса. Нахи называли его запретным лесом. Никто не имел права здесь хозяйничать, даже просеку нельзя было прорубить без дозволения Совета Страны. В суровую военную пору леса эти становились для захватчиков неприступной крепостью. Сыны гор, как никто другой владевшие искусством лесного боя, даже незначительным количеством воинов сдерживали во много раз превосходящего по численности врага. Они умело использовали этот надежный щит из вековых исполинов, которые не поддавались ни топору, ни огню.

Когда-то ученые мужи и святые служители назвали эту долину самым благодатным уголком на земле. Никто из них не объяснил, почему «самый благодатный уголок» и почему именно эта долина. Прозвучат когда-нибудь, наверное, ответы и на эти вопросы. А тот, кто хоть раз побывал здесь, и вопросов таких не стал бы задавать, потому что долина сия в самом деле была изумительно красива, ароматный воздух пьянил, а земля отзывалась на труд людей щедрыми дарами.

Караван остановился для отдыха на поляне у самой реки. Слуги отпустили мулов и верблюдов пастись на сочную траву и стали готовить еду для хозяев и довольно многочисленной караванной прислуги. Вскоре над поляной поднялся дым от разведенных под котлами костров, а ветерок разнес по лесу и лощине аппетитные запахи всевозможных яств. Этот запах не мог не привлечь зверей, коими кишели местные леса. Самые смелые из них уже копошились в зарослях вокруг поляны. Караванщиков это не особо беспокоило. Они знали, что ни один зверь, даже самый лютый, не посмеет напасть на такое скопление людей. Однако тревожно фыркающие мулы и удивленно озирающиеся верблюды уже были перепуганы. Ни те, ни другие и не думали пастись. Слугам пришлось подогнать их поближе к стоянке.

В тени огромной чинары хозяевам каравана расстелили старые ковры. Купцы пригласили молодых нахов разделить с ними трапезу.

– Давайте пообедаем вместе, – Самайл указал рукой на места рядом с собой. – Присядьте вот сюда. Попутчики мои хотят познакомиться с вами.

Сидящие полукругом купцы дружно закивали, подтверждая слова своего товарища. Молодые люди заняли отведенные им места.

– Я рассказал им о цели вашего путешествия. Мы просим у своего Бога, чтобы он оберегал вас и послал вам удачу. Будем очень рады, если нам представится случай оказать вам какую-нибудь услугу в пути или в самом Риме, – сказал Самайл от имени всех сидящих. – По правде говоря, нам не совсем понятно, как можно пуститься в такой далекий путь только лишь из простого любопытства… Конечно, если бы заодно с этим… Но мы не видим у вас товара для продажи на рынках Рима, и в переметных сумах не позвякивают эти ваши золотые и серебряные нахарты, чтобы купить там приглянувшуюся вещь. Не знаю, стоит ли любование прелестями Рима такого труда и таких затрат? А, впрочем, это уже не наше дело. Вам, как говорится, видней. Да и кто, скажите мне, кто в этом мире может утверждать, что он по-настоящему узнал нахов? Вы никогда и никому не подражали, оставаясь верными своему пониманию жизни. В вас всегда была своя тайна, так и не разгаданная никем из чужаков. Вы ничуть не изменились с тех самых пор, как этот мир узнал вас. И сегодня нахи такие же, какими в древности их описали в своих письменах наши ученые. Вот и вы пустились в такую даль только лишь для того, чтобы узнать мир и удивить рассказами какого-то бездельника, разлегшегося на крыше башни. И даже не задумываетесь о том, чтобы извлечь из этой поездки какую-нибудь выгоду. Можно побиться об заклад, что подобное не приходило в голову ни вам, ни тем, кто провожал вас в этот неблизкий путь. Это непостижимые для нас вещи!

– Прошу простить, что прерываю вас, Самайл, – заговорил Бага. – Но не так уж мы и чураемся этого мира и его прелестей. Видимо, вы действительно не все знаете о нас и нашей жизни. У нас есть большие отары овец, которых нанятые в чужих землях пастухи летом выпасают на сочных альпийских лугах, а зимовать перегоняют на равнины. Никто не может назвать точное их количество, да и зачем их пересчитывать – все свое, каждый берет, сколько ему нужно. По нашим землям бродят табуны чистокровных лошадей – тоже собственность всего народа. Повзрослевшие юноши выбирают себе коня из любого табуна и сами объезжают его. В наших селениях нет ни одного человека, у которого не было бы коня для ратных дел и лошади для хозяйственных нужд. В кутанах у нас сыра, масла и творога готовят больше, чем мы потребляем сами. Излишки продаем соседям. В наших лесах и на равнинах достаточно пасек, потому в каждой сакле и башне обилие меда и медовых напитков. А наших рыбаков, бороздящих воды Восточного моря²⁷, вы, должно быть, и сами встречали. В горных реках люди запросто, голыми руками ловят царскую рыбу, которой с гордостью потчуют гостей всесильные правители во всех концах мира. Поля щедры, а сады изобильны. Леса полны всевозможной дичи. Даже семилетний ребенок, вышедший в лес прогуляться, не возвращается без добычи. Чего еще желать человеку? И какая разница, сколько еды перед вами – целый бык, зажаренный на вертеле, или сваренная лопатка полугодовалого ягненка? Ведь больше, чем влезет в брюхо, человек все равно не съест. И скажите, какая мудрость в том, чтобы копить и приумножать то, чем ни вы, ни дети ваши, ни дети ваших детей не успеют воспользоваться. Разве в этом смысл жизни? Нет, Самайл, у нас другие ценности, другие святыни. Жить свободными на свободной земле! Выше этого для наших предков не было ничего. А мы… – Бага оглядел своих слушателей и добродушно улыбнулся. – А мы дети своих отцов.

Слуги стали подносить кушанья, источавшие аппетитные запахи. Запеченный на углях дикий индюк, цельная туша молодого козленка, ячменный хлеб, молоко в глиняных кружках, всевозможные напитки различных цветов, сотовый мед в глиняных горшках, фрукты на огромном деревянном подносе. Тут же рядом поставили бурдюки со студеной родниковой водой.

Прошептав молитву на непонятном для молодых нахов языке, старик, сидящий напротив Самайла, отломил краешек лепешки. Вслед за ним все приступили к еде. Чуть в стороне расселись и слуги, оставив двоих прислуживать хозяевам…

– Наши предки с давних времен много говорили и писали о вашем Кавказе, – произнес старый купец, старательно вытерев руки поданным слугой полотенцем. Он был, пожалуй, старше всех своих товарищей. Мягким голосом, приятными чертами лица и светловатым цветом кожи старик выгодно отличался от спутников, будто и вовсе был не их кровей. – Наши ученые мечтали увидеть эти места и хорошо изучить их. Только вот вы никогда не приветствовали такое любопытство чужаков и всякий раз без грубости, но и не особо церемонясь, указывали им на их место. Вы окружаете заботой любого чужеземца, прибывшего в ваши края, возитесь с ним, будто нет для вас никого дороже этого человека. Вы оберегаете его, готовы ему услужить, но никогда не забываете о том, что он – не из вас. «Гость дорог, гость священен, гость в доме огромная благодать, – ответил мне щедрый Дука, когда я попросил его провести меня к Туш-Ламу. – Для любого наха большая честь услужить гостю и, если потребуется, умереть за него. Но мудрецы говорили, что даже самого дорогого гостя не следует слишком долго держать у своего очага. Известно много случаев, Эсип, когда такая беспечность хозяина приносила бедствия и даже позор. Если бы гора эта была моей собственностью, если бы ее можно было взять и принести, я от души и с удовольствием подарил бы ее тебе. Но я не могу распоряжаться тем, что мне не принадлежит, Эсип, и ты не должен просить у меня то, чем я не владею». Дука был щедрым и благородным человеком. Достойный потомок великого предводителя нахов Муоцы. Может и вам доводилось слышать о моем друге Дуке?

Бага и Буга переглянулись. Им очень не понравилось, что одним из их попутчиков оказался Эсип. Именно от него и таких, как он, предостерегал Дука своих сыновей.

Не верю я, говорил он часто, не верю я ветрам, дующим с восточных степей и пустынь. Они покрывают душу песчаной пылью. Другие ветра, изредка накатывающие с запада, севера и юга, хотя и набрасываются жестоким ураганом, сгибают тебя своим порывистым напором, испытывая на прочность твою волю, но убедившись, что ты готов противостоять им, проносятся дальше. Восточный же ветер, хотя нет в нем ни ураганной силы, ни ледяного холода, продувает тебя всего. Он коварен, как сквозняк, и никогда не довольствуется одними лишь легкими своей жертвы, стараясь проникнуть в самую душу, добраться своим могильным дыханием до мозга костей.

Мудрый Дука говорил, что зло, идущее со всех других сторон, будет явным и очевидным, как силуэт хищника за осенним кустом. Зло же с востока змеей проникает в душу и тело человека… Надо быть бдительным к восточным ветрам.

Молодые люди не раз слышали и крепко запомнили эти слова деда.

– У этого Дуки, о котором вы говорите, были сыновья? – Спросил Бага.

– Да. У него было двое сыновей – Астамар и Оздамар.

– Постойте-ка, – вмешался Самайл. – Не о вашем ли деде говорит Эсип?

– Да, это наш Дада.

Эсип встал, широко улыбаясь, подозвал нахов и по-отечески нежно обнял каждого.

– Много времени я провел с вашим дедом, много хлеба-соли съедено в его доме. Я никогда не забывал, сколько добра он сделал, с каким уважением относился ко мне. И всегда мечтал о том, чтобы мне представился случай отплатить ему за это добро. С этой минуты, на все время пути до Рима и в самом Риме, пока мы не расстанемся, вы мои гости. Смело распоряжайтесь всем, что у меня есть, не стесняйтесь, не отказывайте себе ни в чем.

– Мы уважаем и почитаем, Эсип, и ваши слова, и ваши преклонные года. Конечно, в дороге и в незнакомой стране может понадобиться помощь, и мы непременно обратимся к вам, если будем нуждаться в ней. Но, прошу простить нас, Эсип, у нас есть к вам один вопрос. Конечно, мы молоды и мало что повидали в своей недолгой жизни. И не следовало бы нам, наверное, вести такие разговоры с ровесниками наших отцов и дедов. Но тем не менее… Да простятся нам наши сомнения, – в первый раз с момента своего появления среди караванщиков заговорил Буга. Голос его, по-юношески чистый и приятный, не был тем не менее лишен некоторой жесткости, что не могло ускользнуть от внимания слушателей. – Мы ведь тоже, Эсип, не раз слушали мудрых старцев, желая познать людей и этот мир. Мы прошли вдоль и поперек все земли нахов. Бросали детские игры и юношеские забавы, чтобы только послушать рассказы о героях-к,онахах, боясь упустить хотя бы одно слово, слетающее с их уст. Довольно часто рассказывали они и о вас, восточных племенах, людях караванов и рынков. Говорили, что вы любите копить богатства и умеете это делать; что каждый шаг ваш, каждое слово строго выверены и подчинены какой-то цели, которой вы ни с кем посторонним не делитесь. И только… Мы слышали, Эсип, что вы провели у нашего деда пять полных лет. За все это время вы ничем не торговали, не мыли золото в руслах горных рек, не разводили скот. Вы всего лишь общались с нахами, учили наш язык, слушали и записывали наши песни, легенды и сказки. По словам моего отца, вы уже тогда не были молоды. Пять лет довольно большой срок, чтобы добровольно провести его на чужбине, без общения со своими соплеменниками. Если, конечно, это не наказание, наложенное за какую-то провинность, или не попытка укрыться от мести кровников.

Старик внимательно слушал, еле заметно кивая головой. По сощуренным, словно от яркого солнца, глазам было хорошо видно, что слова молодого человека болью отзываются в его сердце.

– Какую же вы преследовали цель, уважаемый Эсип? – продолжал тем временем Буга. – Что вы искали в наших краях? Что хотели узнать? Какие мысли жили в вашей голове, когда вы столько времени проводили под кровлей нашего деда? Еще раз прошу простить меня. У нас впереди долгий и, может быть, опасный путь. Без доверия друг к другу не стоит продолжать его вместе. Мы хотим, чтобы вы доверяли нам, и сами хотим вам верить. Вот почему я и завел этот разговор, вот почему нам важно услышать ваши ответы на эти вопросы… Нам приятно было слышать добрые слова, которыми вы отозвались о нашем деде. Мы благодарны вам за них и рады, что он оставил у вас такую память о себе. «Живший у нас Эсип был мудрым и очень ученым человеком, – сказал он своим сыновьям ровно через месяц после того, как вы покинули его дом. – Это был непритязательный гость, и услужить ему было совсем не в тягость. Но все же мне приходилось всегда быть бдительным, словно босоногому путнику в змеином овраге. Он пришел в земли нахов в поисках чего-то для него важного, с намерением обязательно это найти. Я сердцем чувствовал, что ничего хорошего для нас в этом госте не было. Все чаще спрашивал о Туш-Ламе, стремился попасть туда. И уехал, только окончательно убедившись, что это ему не удастся, что не допустят нахи чужака до священной горы. Я позволял ему находиться в своем доме только потому, что явных причин обвинить его в коварстве или считать нашим врагом у меня не было, а оскорбить гостя, всего лишь подозревая его в чем-то, недостойно благородного человека. Но я никогда не доверял ему». Слова эти были сказаны о вас, Эсип. Мы хотим услышать ваш ответ, прежде чем продолжить путь с вашим караваном. Еще раз прошу простить меня за прямоту. Как говорят в народе, правда она как благородная пчела – дает целебный мед, но и жалит больно. Бывает и такое, о чем не хочется ни слышать, ни говорить. Но с другой стороны, если бы можно было говорить только приятные слова, наверное, люди годами не разговаривали бы друг с другом… Прошу понять меня правильно, Эсип, никто не собирается спрашивать с вас за ваши прошлые дела. В пограничном тупе вы заплатили за право провести караван по землям нахов. Пока вы не покинете наши пределы, ни вам, ни вашему каравану ничего не грозит. Каким бы ни был ваш ответ! Мы просто хотим знать, кто наши попутчики и насколько им следует доверять.

Караванщики внимательно выслушали молодого наха и затихли. Одни из них опустили головы, другие смотрели на Эсипа. Молчание подозрительно затягивалось.

Первым заговорил Самайл. Он сказал Эсипу что-то на своем языке. Слова Самайла вызвали среди караванщиков спор. Судя по их поведению, одни поддерживали Самайла, другие взяли сторону Эсипа. Сам же старик растерянно озирался то на одних, то на других. Наконец он поднял руку, призывая всех к тишине, и хрипловатым, но жестким голосом прикрикнул на своих товарищей. Потом обратился к молодым людям, молча наблюдавшим за происходящим:

– Похожи! Как же вы похожи на Дуку! – Эсип снял какое-то подобие тюбетейки, провел рукой по голове и снова надел ее. – Мне сто тринадцать лет. Когда начинаю вспоминать об увиденном и пережитом, кажется, что их было не сто тринадцать, а сто тринадцать тысяч. Жизнь, молодые люди, не так проста, какой вам она, наверное, кажется. Нет, совсем не проста. Не на всякий вопрос можно найти ответ. Я вот тоже не имею… не имел права сказать вам то, что сейчас скажу. И все-таки… Я остался в большом долгу перед вашим дедом… – Последовала новая пауза. – Я верну этот долг, чего бы мне это ни стоило. Но… какие же вы, нахи, все-таки странные люди. Истинно дети! И совсем не хотите взрослеть. Страшно представить, сколь часто и долго недруги будут играть вами и вашими судьбами, если вы не научитесь распознавать коварство и хитрость ваших врагов…

Среди караванщиков опять возник шум. Самайл пытался что-то объяснить им, но его никто не слушал. Один из них, рослый крепкий мужчина сорока пяти-пятидесяти лет, приблизился к Эсипу. Он схватил старика за плечи своими сильными руками и стал что-то зло выговаривать ему, часто кивая головой в сторону молодых людей. Его грубый тон и, по-видимому, столь же грубые слова заставили старика покорно согнуть спину. Самайл тоже отступил, как только здоровяк бросил на него угрожающий взгляд из-под густых бровей. Из десятка караванщиков ни один не посмел вступиться за старика.

Внимательно наблюдающий за всем этим Буга твердым шагом подошел к вцепившемуся в старика человеку, перехватил его руку в запястье и с холодной решимостью отвел от плеча старика. При этом правая рука Буги крепко сжимала рукоять меча. В его взгляде, застывшем на массивной переносице самоуверенного хама, даже слепой увидел бы нескрываемое презрение.

– Пока Эсип находится на земле нахов, он наш гость, пусть и соплеменник вам. Знайте, что честь и жизнь всякого гостя под защитой наших мечей! – растягивая каждое слово, ледяным тоном проговорил горец.

Бага внимательно наблюдал за караванщиками, готовый в любой момент вступить в схватку. Хотя он и уступил право слова двоюродному брату, ни в коем случае не собирался уступать ему привилегию первым броситься в бой.

Купцы, понимая, где они находятся, отступили.

– Спокойно, Бага, спокойно, брат наш. Нам не нужно ссориться, – мягко произнес Самайл, прижимая правую руку к сердцу. Желая, видимо, показать свое уважение к молодому человеку. – Мои товарищи не желают зла Эсипу. Наоборот, они хотят уберечь его от опасного для него же самого шага.

– Чтобы понять, что тут происходит, вовсе не обязательно знать ваш язык, – все тем же мягким голосом сказал Буга. – Мне кажется, вас не совсем устраивает то, что Эсип хочет ответить на наши вопросы. – Буга посмотрел на старика. – Отвечать или нет – это дело только Эсипа. Пусть он сам и решает, как ему поступить. Если не захочет, пусть не говорит ничего. Но тот, кто попытается силой заставить его молчать, сам замолкнет навеки.

Караванщики еще какое-то время спорили, перебивая друг друга, но вскоре притихли, видимо, договорившись о чем-то между собой.

Самайл подошел к Буге.

– Ох-хо-хо, как же некрасиво все получилось. Чуть было не поссорились без всякой на то причины, – досадливо качал головой купец. – И ты, Буга, конечно же, прав. Впереди у нас долгая дорога, если нет доверия друг к другу, нечего и идти вместе. Мы так рады были, что вы примкнули к нашему каравану, и никак не хотим терять таких попутчиков. Спешка никогда не приводит ни к чему хорошему. Мы не можем враждовать с вами. Хотим дружбы с нахами, и всегда к ней стремились. Всякий мирный человек чувствовал себя на вашей земле даже в большей безопасности, чем у себя дома, потому что знал, что ни коварства, ни предательства с вашей стороны не будет.

– Тем не менее, Самайл, мы хотим поговорить с Эсипом. За все время, что он провел у нас, он не совершил ни одного недостойного поступка, но и заслужить полное доверие Дуки тоже ему не удалось. Поэтому вы должны понимать, что нами движет не праздное любопытство. Независимо от того, поедем мы с вами или дождемся следующего каравана, я не могу не задать ему несколько вопросов.

– Ну что ж, Буга, это совсем несложно будет организовать, – Самайл с улыбкой на лице похлопал молодого человека по плечу.

Сказав Эсипу пару слов на своем языке, он вернулся к своим товарищам.

Но поговорить с Эсипом молодым людям все же не удалось. То ли старика крепко припугнули товарищи, то ли по какой другой причине, только возвращаться к прерванному разговору он уже не желал. Понимая его состояние, молодые люди не стали настаивать.

– Ну что, Буга, как поступим? – спросил Бага, когда они с братом отошли в сторону, подальше от караванщиков. – С ними поедем или будем дожидаться другого каравана?

– Поедем с этим, – твердо и уверенно ответил тот. – Эсип хотел нам что-то рассказать, но те пригрозили ему и он замолк. Ты разве не помнишь, что наши старшие говорили о нем. Они подозревали, что он искал Туш-Лам, чтобы разгадать его тайну. А пытаться проникнуть в тайну Туш-Лама может только враг. Враг нашего народа. Нет, Бага, мы обязательно должны идти с ними. Я хочу знать, что это за люди. Однако нам следует быть бдительными. Не верю я этим чужеземцам и нашему с тобой «другу» Самайлу тоже…

– Ну-у, ему-то не следует верить в первую очередь, – добавил Бага.

…Через три месяца, без каких-либо происшествий в дороге, караван достиг стен Рима. Буге и Баге довелось увидеть земли и народы, о которых они даже не слышали. Молодые люди узнали для себя много интересного, завязали знакомства, а кое с кем успели даже подружиться. И, естественно, многие из новых друзей дали обещание непременно побывать на земле нахов, в гостях у братьев.

Эсип, слегший в дороге от непонятного недуга, к концу их путешествия лежал уже при смерти. За все время пути караванщики не отходили от старика, так и не позволив ему остаться наедине с молодыми людьми. Куда бы он ни отлучался, за ним тут же увязывался кто-нибудь из его соплеменников. Да и Эсип не решался открыто возмутиться такой назойливой опекой.

Однако старику все же удалось поговорить с братьями до отхода каравана в обратный путь. Воспользовавшись моментом, когда власти города пригласили купцов для улаживания торговых вопросов, он позвал к себе внуков Дуки.

Старик совсем исхудал, все тело его сжалось в какой-то скрюченный комочек, в глазах догорали последние искорки жизни. Невозможно было без боли в сердце смотреть на это несчастное существо.

– Присядьте, у меня совсем не осталось времени. Слушайте и не прерывайте меня. Я виноват перед вашим дедом и благородным народом нахов. Вы тоже часть этого народа, в ваших жилах кровь Дуки и потому у вас я прошу прощения моих грехов… Мне не удалось довершить свое грязное дело, но я жил среди вас с коварством в душе. Сегодня я рад, что не смог тогда достигнуть своей цели. Но в то время в моей голове были другие мысли… Я был глух и слеп, ничего не понимал. Мне казалось, что укрепляя силу и мощь моих правителей, я спасаю мир от зла. Как же я заблуждался! Оказывается, я сам и был вестником этого зла, орудием в его руках. – Эсип стал задыхаться. Горло его напряглось, словно там застрял твердый ком. Буга рукой осторожно приподнял голову старика и поднес к его губам кубок с водой. Больной сделал небольшой глоточек. – Зная, что я твердо намерен поговорить с вами, мои товарищи отравили меня. Этот яд и свалил меня с ног… Теперь уже не встану.

– Может, найдется какое-нибудь противоядие, Эсип? – Братья, достаточно узнавшие своих попутчиков за эти три месяца, ничуть не удивились словам старика. – Вы же и сами разбирались в целебных травах и магических заклинаниях?

– Нет, дети мои, я не в силах найти противоядие, – покачал головой Эсип. – У каждого из моих соплеменников свой рецепт приготовления яда, у нас не принято делиться с кем-либо ни способом приготовления, ни противоядием. Я даже рад, что все заканчивается… Устал я… Нет ни детей, ни внуков, ни даже племянников… никого… Некому печалиться обо мне, некому вспомнить… Вот с вами сблизился… и полюбил вас… Хотя бы вы вспомните старого Эсипа добрым словом…

Старик перевел дух и продолжил:

– Прав был Дука в своих сомнениях, я действительно был послан нашими жрецами и предводителями узнать тайну вашего Туш-Лама. Нас, несколько человек, обучили тайным знаниям, наполнили наши дорожные сумы золотом и серебром и отправили в страну нахов. Ближе всех к цели удалось подобраться мне. Сразу же по прибытии в ваши края я попал в дом Дуки. То что мой хозяин и есть один из тех, кто посвящен в тайну Туш-Лама, мне стало известно довольно скоро. Я много раз пытался разными уловками вызвать его на откровенность. Отчаявшись добиться чего-либо уговорами, попытался купить его золотом и серебром. Предлагал столько богатств, что не всякий правитель отказался бы от них. Но Дука даже не взглянул на разложенные перед ним драгоценности. «Да спрячь ты этот металл и эти камни, Эсип, – добродушно посмеивался он. – Зачем мне загружать свою башню этими безделушками и потом всю жизнь стеречь их? И какая мудрость в том, чтобы собирать больше, чем нужно для жизни? То, что все равно придется оставить в час смерти? Я же свободный человек, Эсип, и не могу стать рабом ни человека, ни золота! Разве не верх глупости копить то, что ограничит твою свободу!» Да, Дука был таким. За всю свою долгую жизнь мне не встречался человек благороднее, щедрее и чище, чем он. Вы с полным на то правом можете гордиться своими корнями! В ваших жилах течет здоровая кровь, способная противостоять любым недугам!

Эсип затих, услышав какой-то шум на улице. Бага подошел к окну и сквозь толстые бронзовые прутья решетки выглянул наружу. По каменной мостовой шла ночная стража, более двух десятков человек. Это было обычным делом. Такие отряды, следящие за общественным порядком, дежурили всю ночь, обходя улицы и кварталы. В городе орудовали банды грабителей, которые нападали не только на одиноких прохожих, но иногда даже на дома зажиточных римлян, охраняемые немногочисленными наемниками. Особенно активно проявляли они себя по ночам, когда было довольно просто скрыться после своих черных дел. На площадях Рима что ни день можно было услышать жуткие истории о преступлениях этих банд. Ограбления, похищения целых семей с целью получить выкуп. А то и того хуже, уведут прямо из брачного ложа молодую жену какого-нибудь богатого римлянина, который, естественно, не поскупится, чтобы вернуть обратно столь ценное сокровище. С таких вот страшных и позорных сообщений начинался почти каждый день. Именно это и удивляло гостей с Кавказа больше всего. И невозможно было поверить в то, что у городских властей недоставало сил остановить эти злодеяния – не было, наверное, в мире города, в котором одновременно находилось бы столько вооруженных людей, как в Риме. И все это войско, с опытными военачальниками во главе, было хорошо обучено и подчинено строгой дисциплине. Для них не составило бы никакого труда в одночасье разгромить разрозненные шайки разбойников. Видимо, дело было совсем в другом – банды эти находились под тайным покровительством влиятельных римлян, получавших свою долю от их добычи.

Проводив глазами стражу до угла соседнего здания, Бага вернулся к старику, рядом с которым оставался дежурить Буга.

– Похоже, и вы не посвящены в тайну Туш-Лама. Меня это не удивляет. Совет вашей страны подпускает к ней только заслуженных к,онахов, выбранных им самим, а вы еще не успели покрыть славой свои имена. Они знают значение и цену тому, что столь ревностно берегут. Но и эти мудрецы не знают всего. Они считают Туш-Лам и ее тайну собственностью, сокровищем только своего народа. Уверены, что богатства горы и спрятанные там истинные знания спасут ваше племя от самых страшных бедствий. Конечно, они не ошибаются. Ни в коем случае! Но помимо этого, есть и другое, второе значение того, что сокрыто в той горе. А за пределами вашей страны достаточно людей, которым известно это второе значение. Они всегда будут стремиться в ваши края. И Туш-Лам будут искать и не раз еще попытаются отобрать его, изгнав вас с ваших земель или же уничтожив нахское племя… Потому что в этой горе и его тайне – сакральная суть человека, ключ к его познанию и управлению им. Потому что в ней –знания о смысле жизни и загадочных письменах судеб людских. Все племена на земле, звери и птицы, все живое, даже ничтожно малые насекомые, где бы они не находились сейчас, – все оттуда, от этой горы. Начало всего – там! Ученые, обладающие тайными знаниями, не подвергают эту очевидную истину сомнению. Судя по всему, и завершиться все должно там же. Истина, суть и сила того, что лежит между началом и концом всего сущего, и сокрыты в Туш-Ламе… Помнится, вас удивляло, что в самых неожиданных и далеких местах попадались люди, владеющие вашим языком. И этому есть объяснение. Простое объяснение. Ваш язык один из самых древних языков, некоторые ученые уверены даже, что это тот самый язык, на котором говорил второй из отцов человечества. Не знаю. Но одно не подлежит сомнению – разгадать и понять тайну Туш-Лама можно только с помощью вашего языка. Поэтому всякий человек, желающий постичь смысл тайных знаков, хочет он того или нет, должен знать язык нахов лучше самих нахов.

– Да что же это, в конце концов, такое, Эсип! – в тусклом свете факела глаза Буги блестели, словно два уголька. – Везде только и слышно– Туш-Лам да Туш-лам! Дома, у родного очага – Туш-Лам! На площадях – Туш-Лам! На свадьбе, похоронах, на Совете и даже с девушкой у родника – Туш-Лам! Везде и всюду – Туш-Лам, Туш-Лам, Туш-Лам! И теперь здесь, на самом краю света, снова Туш-Лам! И что в нем за волшебство такое? Можно подумать, что весь мир просто готов рухнуть, если кто-то доберется до этой горы!

– Может и не рухнет, Буга… может и не рухнет. Но то, что по нему пронесется невиданный до сих пор ураган, это точно. Ураган, который на одни народы навлечет ужасные бедствия, другим же – принесет долгожданное освобождение от гнета. Много на земле тех, кто мечтает об этом дне, но немало и таких, кто делает все, чтобы он не наступил. Если власть над Туш-Ламом обретут алчные и кровожадные люди, народы и племена попадут под невиданный гнет. Нигде, ни в одном уголке мира не останется ни одного мужчины, который будет в состоянии оберегать от зла жену и детей своих и сам сможет остаться хозяином собственного тела. Небольшая кучка людей станет хозяином мира и будет творить над всеми народами полный произвол. Но если гору и его тайну вскроют благородные люди из тех, кого вы называете к,онахами, весь этот огромный мир и все населяющие его народы будут благоденствовать…

– Так почему бы не вскрыть этот самый Туш-Лам? Зачем откладывать на завтра то, что можно сделать сегодня?

– Нельзя. Рано. Слишком рано. Время еще не настало… времени надо созреть. Еще не ступил на землю тот, кто должен ступить… И не возвестили еще последнее Слово. Рано. Еще слишком рано! Многое должно измениться, в том числе и ваш народ. Нахам не достает одного слова, одного знака, чтобы дойти до главной сути Великих Знаний, до самой основы Истины. И слово это должно к ним прийти извне. Но, Бог Ты мой, как же далеко до этого времени! Человечеству еще предстоит столько всего пережить и перестрадать! Но и тогда, возвещенное где-то далеко, оно так долго и с таким трудом будет добираться до вас. Поруганное и оскверненное, задавленное ложью и злом Слово вновь возродится на земле нахов. Этим святым Словом и вскроют Туш-Лам. И только тогда на земле установится справедливость. А до тех пор тайну, гору и ее силу нельзя раскрывать. Хранить такую тайну очень трудно, ибо хранитель должен оберегать ее и от искателей извне, и от своих собственных соблазнов. А вторые нередко сильнее и опаснее всех врагов вместе взятых. Поэтому ваши мудрые вожди доверяют хранение тайны и защиту горы только самым достойным к,онахам… Много, Буга, очень много на земле народов и правителей, которые не раз попытаются изгнать вас с ваших земель и самим стать хозяевами горы. Они не пожалеют для этого ни богатств, ни людских жизней. Именно с такой целью был направлен и я в ваши края. Чтобы разведать тайну Туш-Лама, а заодно и проверить вашу силу…Дука был мудрым человеком. Он сразу же разгадал цель моего появления на земле нахов. За все пять лет, что провел у вас, я все время, куда бы ни уединялся, чувствовал на себе его неусыпное внимание. Он знал о каждом моем шаге, хотя я никогда никакой слежки за собой не замечал. Поэтому, когда возвращался назад, отозванный теми, кто меня послал к вам, у меня не было ничего, кроме основательного знания вашего языка… Но одно приобретение я все же уносил с собой – искреннюю любовь к нахам и вашей прекрасной земле… И сегодня по городам и селениям нахов, притворяясь вашими друзьями, но скрывая в душе своей коварство и подлость, бродит очень много таких же искателей тайны, каковым был я когда-то. Если бы все можно было решить простым захватом горы, вы не знали бы ни одного мирного дня. Но тем, кто мечтает видеть весь мир у своих ног, вовсе не нужны ни ваши равнины, ни ваши леса и горы. Их манит не земля нахов, а Туш-Лам и его тайна. А знает гору и владеет ее тайной всего несколько человек. И ваши вожди строго следят, чтобы посвященных в тайну не было больше, чем нужно. Если идти на вас войной, появляется риск, что ключ к тайне исчезнет навсегда. И тогда все окажется напрасным… Одним из посвященных в тайну, ее хранителем и был Дука… Подскажите-ка мне, где похоронен ваш дед? – неожиданно спросил Эсип.

– Дада пропал без вести в горах.

– Нет, друзья мои, ваш дед упокоился в склепе Туш-Лама… Такова судьба всех посвященных в тайну…

Внезапно подступивший сухой кашель прервал рассказ Эсипа. Сжимая иссохшую грудь похожим на куриную лапку крючком руки, старик зашелся в кашле. Бага сбегал в прихожую и вернулся с глиняным кувшинчиком.

– Глотни молока, Эсип, оно еще не совсем остыло. Это остановит кашель.

Больной с трудом сделал пару глотков. Молоко и в самом деле помогло. Но дышать Эсипу становилось все трудней. Он с большим усилием втягивал в себя воздух, который застревал в горле и отказывался проходить дальше. Легкие старика хрипели с присвистом, словно старые изношенные меха.

– Я не доживу до завтра, – собрав последние силы, произнес Эсип. – Мои задубевшие легкие уже не в силах втягивать воздух. Я еще очень много всего хотел рассказать вам, но… Вы и сами видите мое состояние… Не задерживайтесь здесь, возвращайтесь на Кавказ. Ваше место там. За пределами ваших земель только насилие, горе и рабство. Вам не найти в этом мире ничего, что может привлекать человека, родившегося на Кавказе и выросшего среди нахов. На протяжении всего пути я часто смотрел в гороскоп – ваша судьба тесно связана с Кавказом. Вы нужны там. Возвращайтесь, и как можно скорей. Здесь наступают неспокойные времена. В Римском государстве много рабов – купленные на невольничьих рынках, рожденные в рабстве или захваченные в сражениях пленники. Ходят слухи, будто они восстали и собираются идти на Рим. Говорят, силы их растут с каждым днем. Не думаю, что ими управляют глупые люди. Должно быть, в их среде достаточно бывших воинов, и они вполне могли избрать предводителем человека, знающего ратное дело. Но отношение римлян к рабам всегда было бесчеловечным, это не могло не ожесточить самих рабов. И они, вопреки здравому смыслу, все же могут пойти на Рим. И если это произойдет… Человек, тянувший тяжелое ярмо рабства, становится кровожадным и безжалостным… Случиться может всякое. Восставшие не станут разбираться, кто римлянин, а кто путешественник. Поберечься не мешает, поэтому уезжайте, не откладывая. Может статься, что скоро уже невозможно будет это сделать.

Старик снова затих.

Как и в прошлый раз, по улице прошла стража, поднимая жутковатый в ночной тиши шум своей тяжелой поступью.

– У моих ног, под циновкой, лежит мешочек. Подай его мне, Буга, – попросил Эсип.

Мешочек был небольшим, но достаточно тяжелым.

– Здесь, конечно, не так много, но на дорогу, я думаю, вполне хватит. Примите это от меня как небольшой подарок внукам моего друга, славного Дуки… Если мои соплеменники узнают о том, что у нас состоялся этот разговор, они попытаются убить вас. Конечно, в открытую схватку они с вами не вступят, но вам не спастись от их коварства. Яд и нож в спину из-за угла – это их оружие, которое, к сожалению, промахов не дает. Вам надо уйти отсюда до их возвращения.

– Нет, Эсип, мы не уйдем отсюда, пока не отомстим им за то, что они сделали с вами! – вскочил Буга.

– Уйдете, Буга, уйдете. Должны уйти! Чтобы они ни сделали, сколько бы зла по отношению ко мне ни совершали, они все равно остаются моими братьями, одной со мной крови… Они сделали то, что обязаны были сделать. Это их долг перед своим племенем. Может быть, на их месте я поступил бы так же… Так что уходите и не встревайте в наши дела. А я и так уже слишком задержался на этом свете, и нет ничего, что могло бы радовать меня, проживи я еще сто лет. Когда ты вдруг находишь ложь в том, что тебе всегда казалось единственной истиной на земле; когда ты осознаешь, что всю свою жизнь молился ложным божествам, обрывается нить, которая связывает тебя с этим миром… Одно меня беспокоит – путь, по которому я шел все эти годы… оказался… не тем путем, что ведет к истине и добру… Боюсь, это превратит в неисчислимые муки мою загробную жизнь…