Обречены воевать

Введение

«Ах, если бы мы только знали!» Ничего другого канцлер Германии ответить не мог. Даже когда коллега надавил на Теобальда фон Бетман-Гольвега, тот не смог объяснить, каким образом его действия и действия других европейских государственных деятелей привели к самой разрушительной – на тот момент – войне в истории. Когда бойня Великой войны окончательно завершилась в 1918 году, ключевые международные игроки лишились всего, за что сражались: Австро-Венгерская империя распалась, немецкий кайзер отрекся от престола, русского царя свергли, Франция продолжала кровоточить еще целое поколение, а Великобритания осталась без своих сокровищ и молодежи. Чего ради? Ах, если бы мы только знали.

Фраза Бетман-Гольвега преследовала президента Соединенных Штатов Америки почти полвека спустя. В 1962 году сорокапятилетний Джон Ф. Кеннеди находился на втором году пребывания на своем посту и отчаянно пытался разобраться в обязанностях главнокомандующего. Он сознавал, что одним нажатием пальца может привести в боевое состояние ядерный арсенал, способный уничтожить сотни миллионов человек за считаные минуты. Но чего ради? Лозунги тех лет утверждали, что лучше быть мертвым, чем красным. Кеннеди отверг эту дихотомию, счел ее обманчиво простой фальшивкой. «Наша цель, – как он выразился, – не в том, чтобы обеспечить мир за счет свободы, а в том, чтобы добиться и мира, и свободы». Оставалось понять, как ему и его администрации это сделать.

Отдыхая в семейном поместье на мысе Кейп-Код летом 1962 года, Кеннеди случайно взялся читать «Августовские пушки» – убедительный и достоверный рассказ Барбары Такман о начале войны 1914 года. Такман прослеживала ход мыслей и действия немецкого кайзера Вильгельма и его канцлера Бетман-Гольвега, британского короля Георга и его министра иностранных дел Эдуарда Грея, царя Николая, императора Австро-Венгрии Франца-Иосифа и прочих исторических персон, слепо шагавших к пропасти. По словам Такман, никто из этих людей не понимал, сколь велика грозящая опасность. Никто не желал войны, которая в итоге началась. Выпади им возможность прожить эти дни заново, никто не повторил бы сделанный выбор. Размышляя над собственными обязанностями, Кеннеди пообещал себе, что, случись ему когда-либо очутиться перед выбором в ситуации между катастрофической войной и непрочным миром, он даст истории лучший ответ, чем Бетман-Гольвег.

Кеннеди не подозревал, что ждет его впереди. В октябре 1962 года, всего через два месяца после того, как президент США прочел книгу Такман, советский лидер Никита Хрущев бросил Америке вызов, и началась самая опасная конфронтация в истории человечества. Поводом для кубинского ракетного кризиса послужило обнаружение американской разведкой намерения СССР разместить ядерные ракеты на Кубе, всего в девяноста милях от Флориды. Дипломатические угрозы быстро переросли в американскую блокаду острова, мобилизацию сил США и СССР, а также в реальные боестолкновения с высокими ставками (в том числе над Кубой был сбит американский самолет-разведчик «U-2»). В разгар кризиса, который продлился тринадцать весьма напряженных дней, Кеннеди признался своему брату Роберту, что, по его мнению, шансы на ядерный конфликт составляли «где-то около трех к одному». Последующие разыскания историков не привели к корректировке этой оценки.

Сознавая все опасности своего затруднительного положения, Кеннеди неоднократно делал выбор, который, в чем он отдавал себе отчет, фактически увеличивал риск войны, в том числе атомной. Он решился на открытое противостояние с Хрущевым (вместо стремления разрешить проблему в частном порядке по дипломатическим каналам); недвусмысленно заявил, что Америка требует удаления советских ракет с Кубы (не оставив себе пространства для маневра); пригрозил воздушными ударами для уничтожения ракет (понимая, что это может спровоцировать Советы на агрессию против Западного Берлина); наконец, в предпоследний день кризиса предъявил Хрущеву ограниченный по времени ультиматум (если бы его отклонили, именно США пришлось бы сделать первый выстрел).

В каждом случае Кеннеди осознанно допускал, что дальнейшее развитие событий и действия других людей, не зависящие от его действий, могут привести к ядерным ударам по американским городам, включая и Вашингтон, округ Колумбия (где его семья оставалась на протяжении всего кризиса). Скажем, когда Кеннеди повысил уровень готовности американского ядерного арсенала до статуса Defcon 2 [6], Америка тем самым оказалась менее уязвимой для упреждающего советского нападения, но одновременно возросли риски спонтанного нарушения международной безопасности. Согласно этому статусу, немецкие и турецкие пилоты заняли места в кабинах бомбардировщиков НАТО с ядерным оружием на борту, и подлетное время до целей на территории Советского Союза составляло менее двух часов. Поскольку электронные замки на бомбах еще не были изобретены, ничто технологически не мешало отчаянному пилоту принять решение о вылете, направиться к Москве, сбросить на город ядерную бомбу – и начать третью мировую войну.

Ни в коем случае не отмахиваясь от этих «неконтролируемых рисков», Кеннеди и его министр обороны Роберт Макнамара приступили к реализации процедур организационного характера, призванных свести к минимуму случайности и ошибки. Впоследствии историки выявили более десятка поводов для реальной войны, остававшихся вне контроля Кеннеди. Например, американская противолодочная инициатива предусматривала сброс глубинных бомб поблизости от советских подводных лодок, чтобы заставить те всплыть на поверхность; какой-нибудь советский капитан вполне мог поверить в то, что он подвергся нападению, и отдать приказ запустить торпеды с ядерными боеголовками. Или взять другой инцидент: американский самолет-разведчик «U-2» по ошибке [7] пролетел над территорией Советского Союза, напугав Хрущева, который решил, что Вашингтон уточняет координаты для упреждающего ядерного удара. Приведи хоть одно из этих действий к третьей – атомной – мировой войне, смог бы Кеннеди объяснить, как совершенный им выбор этому способствовал? Смог бы он дать лучший ответ на вызов истории, нежели Бетман-Гольвег?

Нагромождение причин и следствий в человеческих делах издавна приводило в замешательство философов, юристов и социологов. Анализируя причины возникновения войн, историки сосредотачиваются преимущественно на ближайших или непосредственных причинах [8]. Так, рассуждая о Первой мировой войне, они непременно вспоминают убийство эрцгерцога Франца-Фердинанда Габсбурга и решение царя Николая II объявить в России всеобщую мобилизацию. Обернись войной Карибский ракетный кризис, здесь основными причинами могли бы стать решение советского капитана подводной лодки запустить торпеды, не дожидаясь потопления лодки, или спонтанное решение турецкого летчика сбросить атомную бомбу на Москву. Разумеется, подобные причины войн безусловно важны. Но основоположник исторической науки полагал, что наиболее очевидные причины кровопролития обыкновенно маскируют другие, еще более значимые. Фукидид учит нас, что важнее искр, воспламеняющих войну, структурные факторы, лежащие в ее основе: это условия, при которых события, в иных обстоятельствах контролируемые, способны привести к непредвиденным осложнениям и вызвать поистине невообразимые последствия.

В исторических трудах и обзорах международных отношений чаще прочих цитируется следующая фраза древнегреческого историка Фукидида: «Именно возвышение Афин и страх, который это возвышение внушало Спарте, сделали войну неизбежной».

Фукидид писал о Пелопоннесской войне, в которую оказалась вовлечена его родина, город-государство Афины, в пятом столетии до нашей эры и которая постепенно охватила почти всю Древнюю Грецию. Ему самому довелось повоевать, и он пристально наблюдал за тем, как Афины бросают вызов господствующей греческой силе того времени, военизированному городу-государству Спарте. На его глазах разворачивались боевые действия между двумя полисами, и он подробно рассказывал об ужасах и жертвах сражений. Фукидид не дожил до горького финала, когда ослабленная Спарта все же одолела Афины, но, пожалуй, это и к лучшему.

Другие историки выявили множество причин, обусловивших войну на Пелопоннесе, а Фукидид первым определил, что называется, суть дела. В своем проницательном замечании о «возвышении Афин и страхе, который это возвышение внушало Спарте» он обозначил первопричину ряда самых катастрофических и загадочных войн в истории человечества. Если оставить в стороне исходные намерения, то, когда крепнущая сила грозит свергнуть с престола силу правящую, возникает структурный стресс, который превращает насильственное столкновение в правило, а не в исключение. Так было между Афинами и Спартой в пятом веке до нашей эры, между Германией и Великобританией столетие назад – и так почти случилось в конфликте между Советским Союзом и Соединенными Штатами Америки в 1950-х и 1960-х годах.

Подобно многим другим, Афины полагали себя несущими благо миру. За полвека накануне конфликта этот полис сделался оплотом древней цивилизации. Философия, драма, архитектура, демократия, история, морские навыки – Афины преуспевали во всем и превосходили всех своих предшественников. Быстрое развитие Афин начало угрожать положению Спарты, которая успела привыкнуть к своей доминирующей роли на Пелопоннесе. С ростом афинской самоуверенности и гордыни возрастало и желание уважения к себе, а заодно все чаще звучали призывы пересмотреть текущие договоренности, дабы они отражали новые реалии распределения сил. С точки зрения Фукидида, это была естественная реакция на изменение статуса. В самом деле, с какой стати афинянам не стоило думать, будто их интересы не заслуживают большего уважения? С какой стати они не должны были настаивать на увеличении своего влияния при разрешении споров и разногласий?

Но столь же естественно, по объяснению Фукидида, что спартанцы воспринимали притязания афинян как необоснованные, даже как неблагодарность. Они справедливо вопрошали – а кто, собственно, гарантировал полуострову ту безопасность, что и оделила Афины благополучием? Афины, так сказать, надували щеки, преисполняясь осознания собственной важности, и не сомневались, что они вправе претендовать на большее, а Спарта ощущала растущую неуверенность и страх – и набиралась решимости отстаивать статус-кво.

Аналогичная динамика обнаруживается и во многих иных ситуациях, даже в семейных отношениях. Когда подростковые амбиции молодого человека создают у него впечатление, будто он способен затмить своими достижениями своего старшего брата (или даже отца), чего нам ожидать? Нужно ли располагать спальные комнаты, место в шкафу или стулья за столом в определенном порядке, отражающем относительное влияние членов семьи, а также возраст? У тех видов живых существ, для которых характерно альфа-доминирование (например, у горилл), по мере того как потенциальный преемник становится все крупнее и сильнее, оба – и лидер стаи, и его соперник – начинают готовиться к столкновению. В конкурентной среде бизнеса, когда прорывные технологии позволяют передовым компаниям вроде «Эппл», «Гугл» или «Убер» стремительно порождать новые отрасли промышленности, нередки случаи ожесточенной конкуренции, вынуждающей, к примеру, таких гигантов, как «Хьюлетт-Пакард», «Майкрософт» или традиционное такси, адаптировать привычные бизнес-модели – или погибать.

Ловушка Фукидида характеризует естественное и неизбежное напряжение отношений, которое возникает, когда новая сила угрожает вытеснить правящую. Это возможно в любой сфере деятельности, но последствия наиболее опасны в международных делах. В исходном, инвариантном, если угодно, случае ловушка Фукидида привела к войне, которая поставила Древнюю Грецию на колени, и с тех пор эта угроза пугала дипломатов на протяжении тысячелетий. Сегодня она ведет две сильнейшие мировые державы в направлении катаклизма, который никому не нужен, но которого, не исключено, вряд ли удастся избежать.

Мир никогда не видел ничего подобного быстрому тектоническому сдвигу в глобальном балансе сил, порожденному возвышением Китая. Будь США коммерческой корпорацией, то за годы сразу после Второй мировой войны их доля составила бы 50 процентов мирового экономического рынка. К 1980 году эта доля снизилась до 22 процентов. Три десятилетия двузначного роста китайской экономики сократили долю Америки до нынешних 16 процентов. Если текущая тенденция сохранится, доля США в мировом экономическом производстве в ближайшие три десятилетия продолжит снижаться – до жалких 11 процентов. За этот же период доля Китая в мировой экономике возрастет с 2 процентов в 1980 году до 18 процентов в 2016 году и до почти 30 процентов в 2040 году.

Экономическое развитие Китая превращает его в полноценного политического и военного конкурента. В годы холодной войны, когда США неуклюже реагировали на советские провокации, на стене коридора в Пентагоне висел плакат: «Если мы когда-нибудь столкнемся с настоящим врагом, у нас будут серьезные проблемы». Китай – серьезный потенциальный враг Америки.

Вероятность того, что Соединенные Штаты Америки и Китай могут затеять войну, выглядит минимальной, поскольку такое развитие событий кажется неразумным. Но воспоминания о войне столетней давности, то есть о Первой мировой войне, заставляют снова и снова поражаться человеческой глупости. Когда мы говорим, что война «немыслима», что это – утверждение о возможности конкретного события или просто признание того, насколько ограниченно наше воображение?

Как представляется, принципиально важным в этом контексте будет вопрос о структуре глобального порядка: удастся ли Китаю и США избежать ловушки Фукидида? Большинство соперничеств, соответствовавших этой схеме, закончилось трагически. За последние пятьсот лет в шестнадцати случаях крупная крепнущая держава пыталась сместить доминирующую силу. В двенадцати случаях из шестнадцати такая попытка приводила к войне. В тех четырех случаях, когда такой исход был предотвращен, мир обеспечивался лишь ценой существенных и болезненных корректировок политического курса, причем как со стороны претендента, так и со стороны признанного властелина.

Соединенные Штаты Америки и Китай также способны избежать войны, но только при условии, что они могут усвоить два трудных урока. Во-первых, если сохранится нынешний курс, война между США и Китаем в предстоящие десятилетия не просто возможна, но гораздо более вероятна, чем признается в настоящее время. Действительно, если опираться на исторические данные, война более вероятна, чем ее отсутствие. Кроме того, недооценивая опасность, мы усугубляем риски. Если государственные лидеры в Пекине и Вашингтоне продолжат делать то, что делали на протяжении последнего десятилетия, почти наверняка отношения Китая и США перерастут в полноценную войну. Во-вторых, война не является неизбежной. История показывает, что крупные доминирующие державы могут контролировать своих соперников, даже тех, кто угрожает их опередить, не прибегая к насилию. Изучение этих уроков, а также многочисленных провалов видится необходимым и полезным для современных государственных деятелей. Как отмечал Джордж Сантаяна, лишь те, кто отказывается изучать историю, обречены ее повторять.

В последующих главах описывается суть ловушки Фукидида, исследуется ее динамика и объясняются ее последствия применительно к сегодняшним отношениям США и Китая. В первой части книги содержится краткий обзор возвышения Китая. Всем известно, что Китай обретает силу, но мало кто осознает масштабы и последствия его развития. Перефразируя бывшего президента Чехии Вацлава Гавела, можно сказать, что это произошло так быстро, что мы еще не успели изумиться.

Во второй части последние факты американо-китайских отношений рассматриваются в более широком историческом контексте. Это не только позволяет лучше понять нынешние события, но и подсказывает, куда и к чему они могут привести. Наш обзор уходит в прошлое на 2500 лет, к тому моменту, когда быстрый рост Афин шокировал доминировавшую Спарту и обернулся Пелопоннесской войной. Ключевые примеры последних пятисот лет также дают представление о том, как напряженность между «восходящими» и правящими державами может способствовать перерастанию споров в войну. Ближайшим аналогом нынешнего противостояния выступает конфликт Германии и господствующей мировой империи Великобритании перед Первой мировой войной. Памятуя о том, чем все закончилось тогда, стоит задуматься о перспективах сейчас.

В третьей части задается вопрос, следует ли видеть в современных противоречиях Америки и Китая аналог событиям столетней давности. Ежедневные сообщения СМИ об «агрессивном» поведении Китая и его нежелании мириться с «международным порядком, основанным на правилах», который был установлен США после Второй мировой войны, описывают инциденты и происшествия, во многом напоминающие 1914 год. При этом необходимо анализировать собственную позицию. Если Китай ведет себя «в точности как мы», когда мы врывались в двадцатое столетие, нисколько не сомневаясь, что ближайшие сто лет окажутся эрой американского владычества, то соперничество грозит стать еще серьезнее, а война кажется еще неотвратимее. Если Китай и вправду идет по стопам Америки, мы вправе ожидать, что китайская армия будет навязывать волю Пекина на пространстве от Монголии до Австралии – как когда-то Теодор Рузвельт присвоил Америке целое «наше полушарие» [9].

Китай следует по траектории, отличной от той, по которой двигались Соединенные Штаты Америки на пути к своему доминированию. Но во многих отношениях возвышение Китая словно вторит нашему. Чего хочет Си Цзиньпин? Если коротко – снова сделать Китай великим. Более глубоким стремлением китайских граждан, которых ныне более миллиарда, является стремление сделать свою страну не только богатой, но и могущественной. Действительно, их конечная цель – такой богатый и сильный Китай, что другие страны будут вынуждены признавать его интересы и воздавать ему то уважение, которого он заслуживает. Размах и амбициозность этой «всекитайской мечты» должны лишить всяких иллюзий относительно того, что конкуренция между Китаем и Соединенными Штатами Америки естественным образом будет ослабевать по мере превращения Китая в «ответственного игрока». Здесь как нельзя уместно вспомнить удачное выражение моего бывшего коллеги Самюэля Хантингтона – «столкновение цивилизаций»: налицо историческая дизъюнкция, вследствие чего фундаментальные различия в ценностях и традициях между Китаем и США делают сближение двух держав практически невозможным.

Пускай исход нынешнего соперничества выглядит неопределенным, а фактический вооруженный конфликт представляется делом далекого будущего. Но так ли это? По правде говоря, пути к войне весьма разнообразны, а многие из них способны трансформироваться в нечто глобальное даже из сущих пустяков. От нынешних конфронтаций в Южно-Китайском и Восточно-Китайском морях, от стычек в киберпространстве и торговых конфликтов разного масштаба рукой подать (и это не может не пугать) до сценария, в котором американским и китайским солдатам приходится убивать друг друга. Сейчас подобное развитие событий не кажется вероятным, но стоит вспомнить непредвиденные последствия убийства эрцгерцога Франца-Фердинанда или ядерной авантюры Хрущева на Кубе, и становится очевидным, сколь мизерно различие между «маловероятным» и «невозможным».

В четвертой части книги объясняется, почему война не является неизбежной. Большинство политических сообществ и общественность в целом наивно верят успокаивающим заверениям на сей счет. Между тем фаталисты видят непреодолимую силу, быстро надвигающуюся на неподвижный объект. Все они ошибаются. Если лидеры обеих стран удосужатся изучить успехи и неудачи прошлого, они обнаружат богатый клад подсказок, посредством которых возможно разрабатывать стратегию, позволяющую отстаивать жизненные интересы каждой страны без войны.

Новое возвышение цивилизации с пятитысячелетней историей и с нынешним населением 1,4 миллиарда человек – отнюдь не та проблема, которая нуждается в разрешении. Все дело в точке зрения, в том хроническом состоянии, которое нужно обеспечить за жизнь поколения. Успех потребует не просто новых лозунгов, более частых встреч на высшем уровне и регулярных заседаний министерских рабочих групп. Управление международными отношениями без войны подразумевает пристальное и постоянное внимание на самых высоких уровнях в обоих правительствах. Здесь необходима глубина взаимопонимания, примером которой могут служить беседы Генри Киссинджера с Чжоу Эньлаем после восстановления отношений между США и Китаем в 1970-х годах. А самое важное – понадобятся радикальные изменения в подходах и действиях лидеров и обществ в целом, изменения, которые сегодня трудно вообразить. Чтобы избежать ловушки Фукидида, мы должны мыслить немыслимое и воображать невообразимое. Иными словами, нам придется всего-навсего распрямить (или, наоборот, изогнуть) дугу истории [10].