Объятия незнакомца

Глава 13

Мари сидела в карете, стоявшей у особняка, и крутила поблескивавшее на пальце золотое колечко. Она понятия не имела, куда они отправляются, знала только, что они должны уехать отсюда, потому что люди, разыскивающие их, могли напасть на след.

И все это из-за ее дурацкой поездки на улицу Сент-Оноре.

Сердце ее билось часто и тревожно. Но не предстоящий отъезд был причиной ее волнения. Она ждала Макса. Она не видела его с тех пор...

С тех пор как в ее спальне свершилось потрясающее открытие.

Откинувшись на спинку сиденья, она попыталась унять волнение, но нервная дрожь не оставляла ее. Проснувшись сегодня утром, Мари обнаружила, что лежит в постели одна, а там, где ночью лежал он, было пусто и холодно. Ее разбудил стук в дверь: Нанетта принесла ей завтрак, объяснив, что Макс распорядился, чтобы она позавтракала у себя, поскольку он отправился нанимать карету, которая увезла бы их из Парижа.

До чего же он добр, подумала тогда Мари. Взял на себя предотъездные хлопоты, не желая тревожить ее.

Однако, неужели он настолько занят, что даже не нашел времени по возвращении заглянуть к ней? Нанетта помогла ей облачиться в шелковое платье, сочного зеленого цвета и того же цвета плащ, назвав этот наряд очень модным и сказав, что для долгой поездки лучшего не придумаешь. Мари занималась своим туалетом дольше обычного, сама удивляясь тому, почему нанесение пудры на лицо и шею, смачивание духами за мочками ушей и доведение волос до глянцевого блеска сегодня представляется ей ритуалом необыкновенно важным и исполненным глубочайшего смысла, тогда как прежде она не придавала значения подобным пустякам. И вот она ждет его.

Она поправила уложенные в прическу волосы, повертела висевшую на серебряной цепочке лупу, беспокойно поерзала и, не зная, чем еще занять себя, раздвинула занавески. Увидев спешившую к карете Нанетту, Мари высунулась из окна, чтобы попрощаться с ней.

– Спасибо вам за все, Нанетта.

– Ну что вы, не за что, мадам. – Горничная вручила последние узлы с ее вещами кучеру, а потом, щурясь на ярком утреннем солнышке, повернулась к Мари. – Будьте спокойны, мадам, оставшиеся вещи, картину и книги мы отправим в Турень, как велел месье.

– Вы очень добры.

– Мне очень жаль, мадам, что вы так скоро уезжаете.

– Да. – Мари не знала, как объяснить Нанетте их внезапный отъезд. Ей не хотелось лгать, и она решила держаться по возможности ближе к правде. – Месье считает, что нам лучше пожить в деревне. Нанетта кивнула.

– Свежий воздух пойдет вам на пользу. Там вы быстро поправитесь. – Она улыбнулась. – Хотя, должна заметить, мадам, ваши щечки уже порозовели. Я как только увидела вас утром, сразу же отметила это.

Мари почувствовала, что краснеет. Неужели это так заметно? Наверное, ее выдают глаза. Они, вероятно, подсказали этой умудренной опытом даме, что Мари наконец-таки познала чудную тайну будуара, о которой та намекала ей.

– Д-да, – наконец вымолвила Мари. – Я чувствую себя... гораздо лучше.

Это лучше не описывало и сотой доли тех чувств, которые разбудили в ней руки и губы ее мужа. Вспомнив их, Мари окончательно смутилась.

Нанетта присела в реверансе.

– Я рада слышать это, мадам. Желаю вам приятной поездки и счастливого отдыха в деревне.

– Да, думаю, это будет настоящим наслаждением... то есть... удовольствием. – Она сконфуженно замолчала и поднесла руку ко рту, испугавшись, что наговорит лишнего. Господи, что с ней происходит? Одна ночь в постели с мужем, и она уже не может унять свое воображение и болтает невесть что.

Макс появился вовремя. Он вышел из парадных дверей, держа под мышкой большой кожаный саквояж, в сопровождении месье Переля, который нес его дорожный мешок. На нем опять был черный плащ, на голове треуголка, и эта одежда словно подчеркивала его рост, широкие плечи и внезапность его появления. Мари почувствовала, как что-то дрогнуло в ней.

Остановившись в нескольких шагах от Мари, он протянул дворецкому кошелек, пожал ему руку и, перекинув через плечо мешок, направился к экипажу.

Мари, замирая от страха, улыбнулась Нанетте и втянула голову в карету.

– Прощайте, Нанетта.

– Счастливого путешествия, мадам. – Горничная присела в реверансе перед Максом. – Счастливого путешествия, месье.

– Спасибо, Нанетта, – кивнул ей Макс и, сделав знак кучеру, запрыгнул в карету.

Он захлопнул дверцу и сел напротив нее.

Карета тихо тронулась. Мари, высунувшись в окно и глядя на удаляющийся особняк, на Нанетту и Переля, послала им свое последнее прости.

Грусть и неуверенность овладели ею. Хоть и недолго, но это был ее дом.

Другого она не помнит. Особняк исчез из виду. Макс подался вперед и задернул занавеску.

– Извини, Мари, но пока мы не выедем из Парижа, окна придется держать зашторенными.

– Да, конечно. Я понимаю. – Она робко улыбнулась, снова сказав себе, что куда бы они ни направлялись, какая бы опасность ни угрожала им, с ней ничего не случится, потому что рядом он.

Она молчала, ожидая, что он расскажет ей, куда они едут.

Или заговорит об этой ночи.

О том, что он чувствовал.

Но он молчал. Отодвинув краешек занавески, он смотрел на улицу. Другая его рука покоилась на саквояже.

Мари чувствовала себя неловко, не зная, что сказать. Ей казалось, что эта ночь изменила все. Во всяком случае, она уже стала другой, – пусть и не могла объяснить, что же такое изменилось в ней, но что-то изменилось, она это чувствовала. Однако он, похоже, не склонен придавать этому большого значения или считает, что это не подлежит обсуждению.

Конечно, напомнила она себе, его мысли сейчас заняты другим. Да и не в первый раз, наверное, он испытывал это наслаждение. Оно для него не внове.

Но ведь для нее-то это целое открытие.

Его рот и руки притягивали ее, она не могла отвести от них взгляда, помня о тех ласках, невероятных и ошеломляющих, которыми ночью одаривали они ее. Одно только воспоминание о них вызвало волну тепла, которая мгновенно распространилась по всему ее телу. Она ощущала ее горячую пульсацию в тех местах, которых касались его пальцы... его язык. Корсет и фижмы показались ей вдруг тесными, они врезались в томящееся желанием тело, а кружева и сорочки натирали набухшие кончики грудей.

Она смотрела на руку, лежавшую на гладкой коже саквояжа, вспоминая нежность и силу, которые таились в этих длинных пальцах, удивляясь, откуда знают они так хорошо ее тело.

Макс, словно прочтя ее мысли или почувствовав на себе взгляд, обернулся – ровно в ту секунду, когда взгляд ее переместился на его лицо. Их глаза встретились.

Ее сердце затрепетало. В его глазах снова был тот мерцающий сумрак, который она впервые заметила этой ночью.

Они молча смотрели друг на друга.

– Ты хорошо позавтракала? – спросил он так тихо, что она едва расслышала его.

Она боялась дышать:

– Да.

Его взгляд, еще мгновение задержавшись на ее глазах, медленно скользнул по ней – по ее губам, по глубокому вырезу платья, спустившись до кончиков туфель. На секунду ей подумалось, показалось – нет, она знала это! – что он сейчас потянется к ней, и ничтожное расстояние, разделяющее их, исчезнет совсем, и она вновь будет в его объятиях.

Но этого не произошло.

Он отвернулся к окну.

– К югу от Парижа есть небольшой городок. Мы остановимся там ненадолго, возьмем лошадь и поедем дальше верхом.

У Мари было чувство, что на нее вылили ушат холодной воды.

Но может, она опять чего-то не понимает? Может быть, именно так оно и бывает между мужем и женой? Может, это неприлично обсуждать днем их ночную жизнь?

Но обида не оставляла ее.

– Понятно.

– Мари, ты не должна отходить от меня ни на шаг. Никаких прогулок по окрестностям. Договорились?

– Да.

Он по-прежнему смотрел в окно.

Страшная догадка осенила вдруг ее. Мари похолодела. Быть может, он недоволен тем, как она вела себя ночью? Она молила его, чтобы он трогал ее и с радостью отдавала ему свое тело.

Ведь он же предупредил ее, что не будет настаивать на своих супружеских правах до тех пор, пока она не поправится. Да и Нанетта толковала про то, что мужчины любят, когда их жены ведут себя скромно и достойно.

А ее поведение в постели скромностью не отличалось.

Хотя непонятно, как ей было изображать из себя скромницу, когда охватившие ее чувства были так сильны, что рвались наружу? Даже если бы она захотела, она не сумела бы удержать их при себе, она должна была как-то выразить их и выразила тем единственным способом, который одновременно и естественен и прекрасен.

Однако как ни убеждала она себя в своей правоте, страх, что она повела себя не так, как ждал от нее Макс, не покидал ее. Как же наивна была она, полагая, что познала все тайны постели. Как скуден ее любовный опыт!

Она знает наверняка только одно – эта ночь сблизила ее с Максом.

Но насколько он разделяет это ее чувство? Ах, как ей хотелось, чтобы он думал так же!

Карета неутомимо катила вперед, унося их все дальше от дома, что служил им временным пристанищем; мерный стук колес и копыт по булыжной мостовой затихал в ее плюшевом интерьере, и Мари испугалась, что молчание, повисшее между ними, вот-вот перерастет в глухую стену отчуждения.

Она беспокойно поерзала. Так о многом хотелось ей поговорить с ним, о многом спросить, многое рассказать... Она боролась со словами, бурлившими внутри и рвавшимися наружу, она хочет быть ему хорошей женой, поступать так, как того ждет от нее он, но это трудно, ужасно трудно. И чего он ждет от нее? Что чувствует в эту секунду?

Вопрос казался ей простым и вполне справедливым.

Он требовал ответа.

Хотя, признаться, она немного страшилась услышать его, потому что уже точно знала, что держаться скромно и достойно, как учила ее Нанетта, она не сумеет.

Мари посмотрела на свою левую кисть, нервно теребившую зеленый шелк юбки, увидела золотой блеск обручального кольца и решилась.

– Макс, – тихо позвала она, – знаешь... я сейчас думаю о том, какое удовольствие ты доставил бы мне, если бы позавтракал со мной.

– Извини, Мари, не получилось. Я поднялся рано. Мне не хотелось будить тебя.

Он произнес это спокойно и ровно, но что-то в его голосе встревожило ее. Что именно, она не знала, но он определенно звучал иначе, не так, как этой ночью.

– Макс?

– Да?

– Ты думаешь, память вернется ко мне?

– Да, Мари. Мы просто должны дать ей... – Он выдержал длинную паузу. – Время.

– Но меня это нисколько не тревожит. – Она подняла глаза. – Ну, то есть мне все равно, вспомню я или нет.

Макс, оторвавшись наконец от окна, удивленно посмотрел на нее.

– Почему?

Она сделала глубокий вдох.

– Потому что... каждая минута, проведенная с тобой, каждый... твой поцелуй... каждое твое прикосновение дарят мне такое... наслаждение, словно это происходит со мной впервые. Они дают мне шанс... – Растеряв почти всю свою решимость, она закончила еле слышным шепотом: – ...полюбить тебя заново.

Он ничего не ответил, но прохладная безмятежность исчезла из его глаз, сменившись целым букетом чувств – изумлением, желанием, смущением, – всем тем, что испытывала сейчас она.

– Пусть я ничего не помню, – тихо продолжала она, – но ведь я вспомнила главное, Макс. Я вспомнила, что значит любить тебя.

Он открыл рот, но молчал, как будто не в силах говорить. Надежда шевельнулась в ее душе, и Мари робко взглянула на него.

Может быть, он не так уж и недоволен ею. Может, эта ночь оставила в нем такой же глубокий след, какой оставила в ней, просто он не показывает этого.

Сомнения оставили ее, и она добавила:

– И я теперь почти боюсь вспоминать.

Он напрягся, и ей опять показалось, что он готов броситься к ней.

И опять она ошиблась.

Он будто бы сдерживал себя, вцепившись в свой саквояж.

– Почему, милая? – выговорил он. – Почему?

– Я боюсь... – Она помолчала. – Боюсь, что, вспомнив прошлое, то, что было со мной до несчастья, я тут же позабуду все, что случилось после. Если вернется прежняя Мари, что... станет со мной, новой Мари?

– Нынешняя Мари, – ответил он, – не так уж сильно отличается от прежней.

– Ты хочешь сказать, мои нынешние чувства не изменятся? Они останутся со мной? Да, Макс?

Оторвавшись от саквояжа, он переместился к ней, молча обнял ее и поцеловал ее волосы. Мари обвила его руками и прижалась щекой к его груди.

– Да. – Его голос прозвучал глухо и надтреснуто, он был точно таким, каким она помнила его этой ночью. – Они всегда будут с нами... пока ты мне жена, а я тебе муж.

Эти простые слова наполнили ее несказанной радостью.

Мрак сомнении развеялся, и солнце надежды озарило даль будущего.

Услышав биение его сердца, Мари уже не спросила, куда он везет ее.

Впереди у них жизнь. Неважно, где они проживут ее, главное, что они всегда будут вместе.

Арману ле Бону никогда не доводилось бывать в Луирете. Этот городишко к югу от Парижа с его грязными, -плохо вымощенными улицами и сонной, затхлой атмосферой не относился к числу дорогих его сердцу мест. День постепенно переходил в вечер, и базарная площадь пустела: крестьяне катили свои тележки с зеленью, молоденькие служанки и степенные буржуазки с корзинами, из которых выглядывали длинные булки, кувшины с вином и сырные головы, тянулись к своим домам. Пастух пригнал с лугов городское стадо, и эта разношерстная блеющая, мычащая и мекающая компания на полчаса запрудила узкие улицы Луирета.

Хлопая ставнями, закрывались лавки; торговцы и ремесленники, один за другим минуя базарную площадь, скрывались за тяжелой дверью местной гостиницы, что сияла своими недавно вымытыми стеклами и белой штукатуркой. Из трубы подымался дым, тая в багряном золоте вечернего неба. Сотня ярдов отделяла Армана от этой двери, но каждый раз, когда она открывалась, ему казалось, что он слышит запах жарящегося барашка и только что испеченного хлеба.

И каждый раз его желудок откликался на запах. Арман сидел в толпе мужчин – их было человек тридцать, – собравшейся на каменных ступенях городского источника. Широкие ступени образовывали некое подобие террасы, уходившей вверх к источнику, представлявшему собой фонтан, блестящие брызги которого омывали подножие статуи Людовика IX. Как и в большинстве провинциальных городов, луиретский фонтан служил традиционным местом посиделок и мелкой торговли. Вот и сегодня среди собравшихся здесь толкалось с десяток странствующих торговцев и путешественников, а среди них четверо, которые были совсем не теми, за кого себя выдавали.

Арман и трое его сопровождающих довольно вяло участвовали в разгоравшемся споре о том, сколько же, в самом деле, луиретских юношей следует отправить в ополчение. Они главным образом следили за выходившими на площадь дорогами.

Да, подумал Арман, снова обратив взгляд на крытое соломой здание гостиницы, этот Луирет являет собой прямо-таки буколическую картинку гармонии и счастья. Подобные картинки можно увидеть в книжицах для хороших детей.

Не самое подходящее место, чтобы встретить свою смерть.

У него перехватило дыхание. Отогнав досадную мысль, он проследил взглядом за каретой, въехавшей на площадь. За эти два дня через нее проехала по меньшей мере дюжина всевозможных экипажей, но ни в одном из них не было его сестры. Он уже подумывал о том, не ошибся ли Холкрофт относительно пути, которым должен был следовать д'Авенант. Что если та достоверная информация, которой снабжает их англичанин-предатель, не деле окажется не столь уж достоверной?

Господи! Ведь вполне может быть, что Мари в эти минуты пересекает Ла-Манш и до нее уже не добраться. Страшно подумать, какие страдания, должно быть, переживает она сейчас.

А он сидит здесь и не может помочь ей.

Карета свернула к гостинице, остановилась. Кучер спрыгнул с козел и открыл дверцу, выпуская своих пассажиров. Из кареты вышла дама в элегантном зеленом плаще. Ее профиль был скрыт капюшоном.

Арман почувствовал, как его толкают в бок.

– Она? – Рядом сидел Шабо. Арман покачал головой.

– Вряд ли.

Лица женщины он не видел, но ее шелковое одеяние и та грация, с которой она, опершись на руку кучера и выставив ножку в изящном башмачке, ступила на землю, совсем не вязались с образом Мари.

– Посмотрите хорошенько. – Шабо незаметно передал ему оправленную в желтую медь крошечную подзорную трубу, похожую на те, которыми пользуются моряки.

Арман ссутулился и надвинул на глаза треуголку. Сжимая в ладони трубу, он направил ее на карету. Сбоку от него молча стоял Гайан, сзади Холкрофт.

Он покрутил линзу, пытаясь поймать лицо женщины. В ожидании своего спутника дама отвернулась от кареты – и Арман увидел ее лицо.

Мари!

Он вздрогнул. От удивления, от радости. Мари! Жива! Она здесь!

И с ней английский шпион.

Высокий мужчина в черном плаще и треуголке, выпрыгнув из кареты, остановился рядом с ней.

– Она? – снова прошептал Шабо.

– Не знаю, – соврал Арман. – Этот капюшон... Я не вижу ее лица.

– Хотите сказать, что не можете узнать свою родную сестру? – прошипел Гайан.

– Я хочу сказать, что не могу как следует рассмотреть ее, – ответил Арман. Он снова покрутил линзу. – Подождите немного. Может быть, она.

Точно она. Он должен спасти ее. От англичанина, от Шабо с его подручными.

Сердце больно колотилось в груди. Стиснув в ладони трубу, Арман рассматривал похитителя. Он совсем иначе представлял себе д'Авенанта. Воображение рисовало ему то громилу со смуглой разбойничьей рожей, то какого-нибудь негодяя, вроде Холкрофта, с пустым, холодным взглядом.

Но этот парень имел вполне мирную наружность. Пока д'Авенант расплачивался с кучером, Арман успел разглядеть его красивые тонкие, вполне аристократические черты. С элегантным кожаным саквояжем в руке и в дорожном одеянии он всем своим видом являл превосходный образец путешествующего дворянина. Англичанин окинул площадь острым, внимательным взглядом, лишь на доли секунды задержав его на толпе, собравшейся у фонтана, а затем взял Мари под руку. Этот фамильярный жест привел пустой желудок Армана в полное негодование.

– А он выглядит точно так, как мне его описывали, – вкрадчиво сообщил Холкрофт, разглядывая д'Авенанта в свою подзорную трубу.

– Ле Бон, – прозвучал требовательный голос Шабо, – так мы нашли то, что искали? А?

Арман пожал плечами.

– Эти двое скорее похожи на молодоженов, справляющих свой медовый месяц, – пробормотал он.

Сказанное вдруг потрясло его.

А ведь Мари не пытается бежать! Она не протестует против его фамильярного обращения. Она даже улыбается д'Авенанту, с полным доверием подает ему руку.

Единственное, что мог сейчас сделать Арман, это подавить рвущиеся из него возгласы изумленного негодования. Проклятье! Что за игру ведет этот мерзавец с его сестрой?

И как удалось ему превратить пылкую, независимую Мари в это кроткое создание с нежным взглядом и очаровательной улыбкой? Черт! Страдает она беспамятством или нет, он пока не знает, но зато видит, что его разумная, упрямая сестра, всю жизнь просидевшая в деревне и корпевшая над пробирками, превратилась в удивительную, потрясающую женщину.

Арман боялся даже предположить, каким образом произошла в ней эта чудесная перемена. Ведь она так наивна. Она совсем не знает мужчин и легко может стать жертвой проходимца. Он стиснул зубы, чувствуя непреодолимое желание немедленно пристрелить негодяя.

Увы, Шабо не позволил ему взять оружие.

Но он тут же напомнил себе, что должен действовать очень и очень осторожно. Один неверный шаг – и он погубит и себя и ее.

– Кем бы они ни были, – заметил Холкрофт, – но они вошли в гостиницу.

– Прекрасно, – сказал Шабо. – Ле Бон, я предлагаю вам прогуляться туда и посмотреть на эту женщину вблизи. Если это ваша сестра, поговорите с ней, убедите поехать с вами. Я даю вам двадцать минут. – Он сделал знак своим людям. – Если через двадцать минут вы не выйдете оттуда, то войдем мы.

Десяток одетых в гражданскую одежду солдат, под плащами и шинелями которых были спрятаны мушкеты, один за другим незаметно переместились со своих позиций на площади и у фонтана к зданию гостиницы.

– Шабо, – сказал Арман, стараясь говорить как можно спокойнее. – Мне помнится, вы говорили, что стрельбы не будет. Я полагал, вы берете с собой этих людей только в качестве последнего средства.

– Так оно и есть.

– Мы вовсе не желаем, чтобы дама пострадала, – заверил его Гайан.

Холкрофт проверил свою пистоль:

– Однако ее спутник – это совсем другая статья.

В его словах слышалось холодное нетерпение. Этот негодяй не моргнув глазом пристрелит любого, кто встанет на его пути, подумал Арман. За последние два дня Арман в полной мере осознал всю низость его мотивов: этот прирожденный убийца, чьим любимым развлечением была охота, единственной достойной своих талантов добычей считал человеческую жизнь.

Выдавив из себя улыбку, Арман вернул Шабо подзорную трубу.

– Надеюсь, хоть в спину-то вы стрелять не станете?

– Что вы хотите этим сказать?

– Да нет, ничего.

Арман поднялся. Холодная, липкая дрожь предчувствия пробежала по его телу. Пуля, на которой начертано его имя, уже заготовлена.

– Ле Бон, не забудьте. – Шабо украдкой вытащил свое оружие. – Двадцать минут.