Очарование страсти

Глава 1

«Последний раз… Последний раз». Эти слова Лин мысленно повторяла целый день. Иногда с облегчением; время от времени с ощущением захватывающей радости при мысли о начале новой жизни рядом с Перри; но чаще с беспокойным чувством сожаления: с каждым «последним разом» навсегда затворялась еще одна дверь, скрывающая знакомые вещи, места, людей.

Два дня назад Лин в последний раз вызвали к начальнице сестринского корпуса. Ее суровое лицо, обрамленное волосами стального цвета и белоснежной оборкой чепца, потеплело в улыбке, когда она пожелала Лин счастья и сказала, как будет недоставать ее в больнице, и особенно в отделении.

У Лин промелькнула несправедливая мысль: это она только сейчас такая добрая. Как может большая больница вроде Бродфилдской почувствовать ее отсутствие — одной из десятка младших сестер, крохотного зубчика в колесе, которое так же будет вращаться и без нее? И внезапно устыдилась своих мыслей, чувствуя, что проницательная старая женщина читает их.

Начальница все так же ровно говорила:

— Нам вечно не хватает кадров, и безусловно, мы остро чувствуем уход каждой сестры, каковы бы ни были его причины. Стоит ли говорить вам об этом, сестра Эсолл… Но что касается вас, для Бродфилда это в самом деле потеря, и мне хочется, чтобы вы это знали, уходя от нас.

Лин пробормотала в ответ слова благодарности, а начальница продолжала:

— Я сама прошла через все это и понимаю, как часто работа бывает неблагодарной, поэтому иногда трудно поверить, что твои старания могут быть замечены на фоне остальных. Но старшие сестры и даже начальницы, — в уголке рта у нее появился намек на улыбку, — все-таки не слепые, и, когда больница теряет сестру, о которой известно, что она всегда ставит работу превыше своих личных интересов, — нельзя не пожалеть о ней, хотя за нее, казалось бы, надо радоваться.

У Лин что-то сжалось в горле, и она ничего не ответила. Начальница почувствовала ее состояние. Она больше ничего не сказала, повернулась к шкафчику красного дерева и достала серебряный поднос, бутылку шерри, бокалы и вазу с печеньем.

Печенье и шерри в кабинете начальницы. Таков был официальный традиционный ритуал прощания с каждой сотрудницей, уходящей с работы в связи с замужеством. Это была церемония, которой боялись или с удовольствием ждали — смотря по степени самообладания. Об этих приемах немало рассказывали и шутили в комнате отдыха сестер. И вдруг Лин почувствовала, что для нее все совсем по-другому. Это был символ всего того, чем стал для нее Бродфилд, — надежность, дружба, любимая работа. И даже родной дом, которого у нее больше нигде было. Печенье и шерри в кабинете начальницы означали конец всему, и горечь сожаления стала почти невыносимой, даже на фоне счастья.

Начальница, медленно отпивая шерри, ласково говорила ей о будущем замужестве, расспрашивала о «вашем мистере Гарстоне»: как долго они знакомы и когда она ждет его в Англию для свадьбы.

— Мы обручены уже около полутора лет, — ответила Лин. — Но мой жених весь этот год был за границей, и мы не виделись.

— У него ни разу не было отпуска? — спросила начальница.

— Был. Но один раз ему пришлось съездить в Австрию к родным, а еще несколько дней он использовал для поездки в Шотландию, где у него живет отец-инвалид. Но сейчас он уже в Англии.

— И наверное, ему не терпится скорее увидеться с вами?

— Надеюсь, — счастливо улыбнулась Лин.

Начальница пошутила, что она всегда теряет лучшие кадры, принося их на алтарь семейной жизни, сказала, что сама подозревает: тут дело не в простом совпадении, и простилась с Лин. Дверь кабинета — внушающая такой же страх и уважение, как дверь суда, — закрылась за ней в последний раз.

И после этого было еще много всего последнего. Конец ее обычным обязанностям — она в последний раз подала ужин своим больным, последний раз проверила белье в кладовке, сделала последний обход палаты.

И потом — прощания: с санитарами, поварами, садовниками и, наконец, с сестрами.

Этого она боялась, но все оказалось замечательно: непринужденный маленький праздник в ее честь, который, по американскому обычаю, назывался у них «прощальный душ», потому что, согласно ритуалу, уходящую подругу осыпали сверточками с подарками.

У них было правило: ни один подарок не должен стоить дороже пяти шиллингов, — было ли это рукоделие или какая-нибудь вещица, купленная в магазине. Из-за этого прибегали ко всяким ухищрениям и к невинному обману. У Лин все происходило так же, как у всех.

Крики протеста звучали при явных нарушениях правил; аплодисментами встречали неожиданные и остроумные подарки. В комнате отдыха было шумно, весело и оживленно, и получилось, что грустить было некогда.

Большинство присутствующих, как и сама Лин, были в форме, так как только что сменились с дежурства или отпросились на полчасика. И как и все подобные праздники на ее памяти, этот кончился так же быстро и неожиданно. Уже через несколько минут комната опустела; помахав ей на прощанье, сестры поспешили кто домой, кто к больным, а Лин пошла к себе в комнату с охапкой подарков.

Вот теперь подошел самый настоящий последний раз — последний раз она снимет форму и переоденется в свою одежду в этой маленькой комнатке, которая стала ее собственной, как только она была принята в штат больницы.

Теперь все было кончено. Она уложила форменное платье, затянула ремни чемодана и встала перед зеркалом в нарядном костюме, который показался немного непривычным и незнакомым.

Лин Эсолл… скоро она станет Лин Гарстон. Возраст — двадцать три года, рост средний, волосы темные, глаза серо-голубые, одета в серый костюм и плащ длиной три четверти, тоже в серых тонах. Так она могла бы бесстрастно описать себя саму. Но внимательный наблюдатель, глядя в зеркало из-за ее плеча, заметил бы и многое другое… Гордая посадка головы, изящный очерк щек с природным румянцем, приподнятые уголки красиво очерченных нежных губ, прямой открытый взгляд. А если бы наблюдатель был женщиной, то позавидовал бы темному блеску ее волнистых волос, изяществу фигуры и тонким, но крепким кистям рук, вместе с тем инстинктивно почувствовав, что этой девушке можно доверять. Мужчина же, не заметив деталей, восхитился бы ее неуловимой женственностью. Но оба согласились бы, что скромная характеристика, данная Лин Эсолл самой себе, не отражает ее сущности…

Она поставила чемодан у двери. Посмотрела на часы. Уже через несколько минут ей надо уходить, а она еще не попрощалась с Пэтси.

С Пэтси Хорган, неугомонной ирландкой, они подружились сразу, как только обе были приняты на службу в Бродфилд, одна через неделю после другой. Пэтси была уютной толстушкой с ярко-рыжими волосами и голубыми глазами, очень покладистой и уравновешенной. У нее была одна черта — очень подкупающая и вместе с тем делающая ее мишенью для шуточек всего коллектива больницы: она была крайне склонна творить себе кумиров, и каждый врач-консультант или хирург, с которым она работала, становился объектом ее обожания. Об ее пылких увлечениях быстро узнавали все. Труднее было проследить за сменой объектов.

Пэтси клятвенно обещала быть на проводах у Лин. А ее как раз и не было. Это могло значить только одно — что в ее отделение поступил экстренный больной и она занята. Лин опять взглянула на часики. Теперь уже надо идти. Ничего страшного, ведь Пэтси будет у нее на свадьбе…

Лин повернулась к двери, но та стремительно распахнулась чуть ли не ей в лицо. Перед ней стояла запыхавшаяся и раскрасневшаяся Пэтси.

Она сунула сверточек в руки Лин и крепко обняла ее.

— Уезжаешь… — драматически сказала она. — А я торчу в палате перед старшей сестрой, исключительно ради удовольствия мистера Уорнера Бельмонта, хирурга-консультанта! Пусть его черти унесут, да и сестру тоже!

Лин изумилась:

— Хочешь сказать, что мистер Бельмонт вызвал тебя?

— Нет. Да и как бы он мог заметить меня? Просто Спельдер заболела, одной сестры нет, а знаешь ведь, старшая требует, чтобы на обходе за милордом ходила целая процессия. А мы для него — просто пара манжет да передник…

— Пэтси, да ведь ты совсем не сердишься. Тебе было приятно, — возразила ей Лин, поддразнивая.

— Ну уж нет. Я хотела быть у тебя на проводах!

— Да, тебя ужасно не хватало. Но мистер Уорнер Бельмонт! Ты же всегда говорила, что он «изумительный человек»… ох! Пэтси, я должна бежать. Такси ждет!

Она пообещала сразу же написать подруге, а ее подарок развернуть в поезде. Пэтси махнула рукой:

— Да так, пустячок.

И вдруг обе почувствовали себя скованно. Лин сказала:

— Пэтси, дорогая!..

Но Пэтси не ответила, а Лин почувствовала, что придется широко раскрыть глаза и не моргать, чтобы не полились слезы.

Она немного расстроилась, увидев, что Альфред, таксист, обычно возивший всех сестер, приехал на дряхлой машине, прозванной ими «старушенцией». Как она не раз убеждалась на горьком опыте, эта машина часто ломалась на полдороге, а сегодня у нее было времени в обрез.

Она рассчитывала попасть в Эмберли как раз к чаю. Чаепитие у Мэри и Денниса Дорн всегда было таким уютным. А потом, у нее впереди еще много дней и много дел: и планирование, и спокойные светлые мысли за шитьем приданого, которое они будут готовить вдвоем. Лин знала, что Мэри с таким же нетерпением ждет ее свадьбы, как и она сама.

От этих мыслей ее отвлекло внезапное замедление хода машины.

— Ох, Альфред, — сказала она, — неужели опять этот карбюратор?

— Не иначе как он, сестра. Ну, может, я его починю…

Он вылез из машины и поднял капот. Лин тоже вышла и нетерпеливо переминалась рядом.

— Только недолго, а то я опоздаю к поезду, — предупредила она. Посмотрев на часы, она поняла, что немного преувеличивает. Если она сейчас отправится пешком и пробежит часть пути, она успеет. Несколько мгновений она колебалась, но потом достала из машины чемодан:

— Я пешком, — и сунула деньги Альфреду, который не хотел их брать. — Если удастся, догоните меня. А если нет — то до свидания и желаю удачи со «старушенцией»!

Дорога на станцию, обслуживающую Бродфилд, шла в гору около полумили. На станции ей надо сесть на местный поезд, который привезет ее на главный вокзал Спайрхэмптона, а оттуда она поедет на другом поезде до Эмберли, пятнадцать миль к югу от города. Ей нужно успеть именно на этот поезд, иначе придется долго ждать следующей пересадки.

К ее удивлению, она не успела сделать и нескольких шагов, как рядом с ней затормозила машина. Водитель перегнулся через сиденье, открыл ближайшую к ней дверцу, и Лин оказалась лицом к лицу с мистером Уорнером Бельмонтом.

— Насколько я понимаю, ваше такси сломалось и вы торопитесь на поезд. Могу ли я предложить вам подвезти вас до станции? — бодро произнес он.

— Вы так любезны… — Лин говорила как с незнакомым человеком; собственно, это почти так и было. Он не так давно стал хирургом-консультантом в Бродфилде и сталкивался в основном с хирургическими сестрами. Иногда он бывал и в Бартраме — терапевтическом отделении, но она не думала, что он может узнать ее.

Однако не успела она сесть рядом, как убедилась в обратном.

— Отделение Бартрам. Младшая сестра. Верно? — Решительный тон Уорнера Бельмонта говорил скорее о констатации факта, чем о вопросе.

— Да. Я была сестрой в Бартраме. Моя фамилия Эсолл, — ровно ответила Лин.

— Я знаю. Я вас хорошо помню, — последовал странный ответ.

На какой-то приятный момент Лин почувствовала удовольствие, что ее помнят. Но немедленно последовала отрезвляющая мысль, что феноменальная память и невероятная наблюдательность — качества, на которых строилась легенда об Уорнере Бельмонте… Ходили и другие слухи — например, что мистер Бельмонт совершенно не переносит несерьезности; что он безупречен, как и его работа; что его частная жизнь совершенно скрыта от чужих глаз, так что, по мнению бродфилдских сплетниц, он ее вообще лишен; что сестры для него (и даже старшие) не женщины, а просто удобные роботы для исполнения его приказов.

Да ладно, думала Лин, что мне его репутация, я с ним больше не увижусь. И в этот момент девушка поняла, что он, коротко глянув на нее, переспрашивает:

— Была? Разве вы не в отпуск едете?

— Нет. Я уезжаю насовсем, потому что выхожу замуж.

— Сейчас уезжаете? К себе домой?

— У меня нет своего дома. Родители умерли, и я собираюсь выйти замуж в Эмберли, где приходский священник — мой очень старый друг Деннис Дорн. Я буду жить у мистера и миссис Дорн до свадьбы, то есть примерно месяц.

— Хм… Грустно.

— Грустно?! — Удивление сделало ее вопрос резким.

— Не для вас, конечно, — послышался спокойный ответ. — Просто я подумал о бесполезности женского образования: они осваивают сложные специальности только затем, чтобы все бросить, выходя замуж. Но едва ли это вас волнует. Ведь вы рады, что выходите замуж?

Лин помедлила.

— Да. Женщина всегда хочет выйти замуж.

Ей не хотелось подлаживаться и выражать сожаление о том, что да, все, что она знает и умеет, будет отброшено как ненужное, когда она примется вить гнездо для Перри и детей, о которых она мечтала.

Он промолчал. Они уже приближались к станции. Внезапно он спросил:

— Эмберли? Вам придется сделать пересадку?

— Да, на городском вокзале.

— Тогда, может быть, я вас прямо туда и отвезу? Мне самому надо в центр, и я вас там высажу.

Лин поблагодарила его и с облегчением уселась поудобнее. Машина развернулась и поехала прямо. Она не особенно задумалась над вопросом, который он ей задал, и мысленно искала тему, которая могла бы его заинтересовать.

Однако он сам выбрал тему. Снова вопрос:

— Я не мог вас видеть в операционной?

— Нет. Только когда я привозила больных на операцию.

— Конечно, вы не работали со мной. У вас нет опыта работы в хирургии. А в терапевтическом вы долго проработали?

— Довольно долго. — Снова детская строптивость заставила Лин промолчать о том, что до назначения Бельмонта в Бродфилд она прошла полный курс подготовки операционной сестры при его предшественнике на посту консультирующего хирурга. Теперь, когда она уезжала насовсем, незачем было оставлять данные о своих личных делах в знаменитой памяти Уорнера Бельмонта!

Снова наступило молчание; они медленно, с остановками, пробирались через узкие улочки университетского городка. Когда машина на мгновение остановилась у серых стен одного из колледжей, Уорнер Бельмонт указал девушке на здание:

— Моя альма матер.

— Вы учились в Сент-Питере? — спросила Лин.

— Да. Перед тем как заработал свои степени в медицине, разумеется. Для вас это очень-очень давно! — Его быстрый улыбающийся взгляд будто приглашал ее посмеяться вместе с ним, и внезапно ей тоже этого захотелось.

— Ну конечно, тысячу лет назад! — кротко ответила она и была вознаграждена его веселой улыбкой, оценившей ее понятливость. Оказывается, не такой уж он сухарь!

На вокзале он пожелал ей счастья и уехал, влившись в поток машин. Лин глядела вслед машине, пока она не исчезла, и пошла к своему поезду. Какое неожиданное последнее звено связи с Бродфилдом. И оно тоже разорвалось.

Осенний день клонился к закату, когда она сошла с поезда в Эмберли. Еще от станции ей были видны освещенные окна в доме ректора [1], и она почувствовала, что там ее ждут. Тропинка шла по лужайкам для игр, ведя к дому, стоящему в тени квадратной башни церкви, где Лин предстоит венчаться.

Она остановилась, положив руку на калитку, и, задрав голову, благодарно и благоговейно смотрела на ее силуэт на закатном небе. «Я хочу стать хорошей женой для Перри», — прошептала она и, пройдя в дом, попала в объятия Мэри Дорн.

Мэри была на несколько лет старше Лин. Полненькая, с розовыми щеками, обычно воплощенный покой и доброжелательность, сегодня она была какой-то другой. Вопросы сыпались из нее нервным потоком, как будто она решила непрерывно говорить, и Лин с внутренней усмешкой подумала: как хорошо бы ни знать человека, он всегда может повернуться к вам незнакомой стороной, в необычном настроении. Она никогда не видела Мэри в таком… стаккатном [2] настроении.

Они расцеловались, и Мэри, заметив, что у Лин очень холодные щеки, сообщила, что Денниса нет, но он вот-вот вернется. Ей наверняка хочется подняться в свою комнату, верно? Должно быть, очень тяжело ей было прощаться с Бродфилдом; и, наверное, Лин ужасно хочется чаю…

Они вместе поднялись наверх, и в одну из редких пауз Лин еле успела спросить, не было ли для нее письма от Перри.

— Нет, нет, ничего не было. А ты ждала письма?

Лин постаралась подавить укол глупого разочарования.

— Ну, пожалуй, нет. Едва ли у него было время писать: он ведь позвонил мне, как только прилетел, и тут же отправился в Шотландию.

— Так ты с ним говорила?

— Да, — грустно улыбнулась Лин. — Но по-моему, как-то неудачно. Я была на дежурстве, а ты сама понимаешь, частные разговоры по телефону не очень-то поощряются начальством. Так что, наверное, я говорила без всякого чувства, и Перри, должна сказать, говорил в таком же тоне. Можно понять, мы ведь так давно не разговаривали и не виделись…

Мэри повесила платье Лин в гардероб. Ее вопрос прозвучал приглушенно:

— А Перри — он что-нибудь тебе сказал?

Лин расчесала волосы и небрежно взбила локон.

— Насчет чего? Когда он к нам сюда приедет?

— Да, об этом или…

— Ничего определенного не сказал. У него отец все-таки еще очень болен, поэтому я и не настаивала. Тебя это не очень расстраивает, что мы точно не знаем?

— Нет, конечно нет, родная. — Внезапно Мэри импульсивно повернулась к девушке и обняла ее.

— Во всяком случае, к свадьбе-то он приедет, — пообещала Лин немного жалобно, потому что ей так хотелось поговорить об этом с Мэри, начать строить планы.

Но Мэри выпустила ее из объятий, склонив голову набок и прислушиваясь.

— Вот и Деннис. Пойду скорее готовить чай, а ты, как переоденешься, иди к нему. Он тебя ждет не дождется.

Все еще не понимая настроения Мэри, Лин закончила приводить себя в порядок и спустилась вниз. Деннис стоял в дверях своего кабинета, выделяясь темным силуэтом на фоне пляшущих отсветов пламени камина. Он протянул ей руки; в голосе его было проникновенное чувство — сострадание, жалость?

— Родная моя, с приездом — вот ты и дома!

Вдруг Лин почувствовала укол тревоги в сердце.

У нее похолодело внутри, и руки ее дрогнули в широких ладонях Денниса. Она остановила на нем взгляд:

— Деннис, что-то случилось?

Он ввел ее к себе в кабинет.

— Сейчас поговорим, хорошо? Хочешь закурить?

Она отрицательно покачала головой, не отрывая глаз от его лица:

— Деннис, что-то случилось?

— Боюсь, что так, Лин. У тебя есть вести от Перри?

— Да, мы говорили по телефону. Он собирался ехать к отцу. Что случилось? Он… — Горло у нее перехватило.

Губы Денниса сложились в жесткую линию.

— Он совершенно здоров. Но, Лин, приготовься услышать неприятную новость. Он не поехал в Шотландию. Он позвонил мне и попросил меня срочно увидеться с ним в Лондоне.

— Увидеться с ним? Зачем?

— Потому что у него не хватает смелости говорить с тобой. Он попросил подготовить тебя к известию, что он встретил другую девушку и собирается жениться на ней, как только она приедет в Англию. Он хочет, чтобы ты знала, что ваша помолвка расторгнута. Он много мне наговорил… Он уверен, что ты и сама не захочешь связывать его, зная, что он любит другую. Он, мол, всегда будет вспоминать о тебе с уважением и благодарностью. Ну, да это все не очень интересно. Главное в том, что я должен сказать тебе эту страшную правду.

В маленькой комнате воцарилось молчание. Наконец Лин произнесла:

— Я понимаю, что он имел полное право влюбиться в другую…

— Согласен. Но по крайней мере, порядочность требует покончить с первым договором, прежде чем заключать новый. И не делать это через третье лицо, — сухо прокомментировал Деннис.

Лин спросила:

— А… кто она?

— Наверное, он встретил ее в Австрии.

— Да. Он ездил в Австрию в отпуск… Ох, Деннис, что же мне делать? — вдруг в отчаянии спросила она.

— Едва ли тут можно что-то посоветовать, родная, кроме как забыть его, — мягко ответил Деннис. — Можешь возбудить судебное дело, но я надеюсь, ты этого не сделаешь — только уронишь себя и утешения не найдешь; надо это пережить и забыть мало-помалу. Сейчас ты в это не поверишь, но я говорю тебе правду, Лин: ты снова будешь счастлива и снова полюбишь — когда-нибудь.

— Уже не так, как я любила Перри.

— Сейчас тебе так кажется, и это может быть правдой. Но ты найдешь утешение — пусть даже только в работе. А пока мы с Мэри хотим, чтобы Эмберли оставался твоим домом, сколько ты пожелаешь. Ты останешься, ведь так?

— Спасибо. Большое спасибо. Мне бы хотелось. — Она говорила вежливо, как ребенок. Это показывало глубину ее боли. Никаких других чувств у нее не было. Она продолжала: — Деннис, я… я не могу так. Я должна увидеть Перри. Пусть даже… в последний раз.

— Я бы тебе этого не советовал, пока ты сама не почувствуешь, что у тебя достаточно сил, чтобы сделать это действительно последним разом. Но я ему сказал, что он должен повидаться с тобой, если таково будет твое желание. Ты уверена, что тебе этого хочется?

— Да, я должна.

— Хорошо, я это устрою. — Деннис замолчал, когда дверь открылась и на пороге появилась Мэри. Она раскрыла объятия, и Лин, как слепая, уткнулась в ее грудь. Деннис тихо вышел, оставив их вдвоем.

Весь вечер они старательно разговаривали о другом. Деннис и Мэри — о природе, Лин — о больнице. Но все трое чувствовали, что ее ждет момент, который никто не может пережить за нее, — момент, когда она останется наедине со своим горем.

Одна, наверху, в своей комнате, когда все в доме утихло, она в отчаянии сказала себе, что нужно последовать совету Денниса — жить настоящим и не думать.

На туалетном столике лежал еще не разрезанный сверточек с подарком от Пэтси. Лин тупо подумала: «Я обещала открыть его в поезде» — и развернула обертку. Внутри были три теплых колпачка для яиц из коричневой фланели в виде животных, в которых с трудом можно было узнать Трех Медведей. Пэтси не была рукодельницей, поэтому на каждом было вышито «Отец-Медведь», «Мать-Медведица» и «Медвежонок».

Трогательная простота этих фигурок больно напомнила ей обо всем, что она потеряла, утратив Перри. Долгую минуту она смотрела на них, боясь, что не сможет заплакать. Потом ее голова опустилась на руки, и слезы полились, принося облегчение, в котором тонули все мысли.

Оглядываяся назад, Лин почти не помнила, как прошли эти первые дни. Наверное, она ела, спала и разговаривала, зная, что и Мэри и Деннис делают все, чтобы заинтересовать ее чем-нибудь. Но долгое-долгое время с жестокой ясностью у нее в мыслях стояла картина последнего свидания с Перри. Она твердила себе, что должна научиться забывать, и надеялась, что она вышла из этого испытания с честью. Она не знала, что, по мнению Денниса, она проявила неожиданную моральную силу во время этого свидания.

Она с безразличием смотрела в будущее, которое так переменилось. Это было так, как будто она смотрела в зеркало и со страхом видела, что там ничего нет. Пустота. Но ведь она должна опять связать разорванные жизненные нити, как будто ничего не случилось; с чувством, близким к панике, она поняла, что утратила вкус к той единственной работе, к которой ее готовили и на которой она была так счастлива.

Инстинкт заставлял ее прятаться, как раненое животное, дальше, как можно дальше от работы, приносящей столько воспоминаний, дальше от тех мест, где ее знали. И меньше всего она могла думать о возвращении в Бродфилд. У нее не было сил ощущать на себе любопытные взгляды и чувствовать жалость друзей. Отказ Перри от помолвки ранил не только ее любовь — он подорвал самые корни ее веры в себя. Значит, где-то она сделала что-то не так…

Со всевозрастающей тревогой она читала колонки объявлений в дневных газетах, ища работу, которая была бы «другой», хотя у нее не было ни склонности, ни опыта ни в чем, кроме медицины. Внутренний голос все время говорил ей, что она должна признать: есть много людей, куда более подходящих для этой работы, чем она.

Незаметно прошел месяц, который должен был быть счастливой прелюдией к семейной жизни. Она делала все, что могла, чтобы отплатить Деннису и Мэри за их доброту: помогала Мэри хозяйничать дома, работать с прихожанами, взяла на себя большую часть секретарской работы у Денниса, которой было очень много, благодаря его широким интересам, простирающимся далеко за рамки приходской жизни.

Он особенно любил свою работу в клубах для мальчиков — один был в Эмберли, второй — в промышленном районе Спайрхэмптона. Он абсолютно верил поговорке насчет дьявола и праздности[3]. «Парень, занимающийся спортом или увлекающийся еще чем-нибудь, редко когда свихнется», — всегда говорил он и свято следовал этому принципу не жалея сил.

Как-то раз он сказал, что организует большой концерт для сбора средств для Дигбет-клуба — того, что в Спайрхэмптоне.

Мэри укоризненно покачала головой:

— Ах ты, бессовестный! Я просто уверена, что ты способен уговорить и самого Иегуди Менухина на бесплатный концерт ради ребят из Дигбета!

— Да вот жаль, что его сейчас вроде нет здесь, — засмеялся он. — А то бы — да, попросил бы. Зато у нас будет пианист Сабата, тот самый, а петь будет Ева Адлер, сопрано. — Он повернулся к Лин: — Ты мне поможешь писать приглашения, хорошо? Я надеюсь, мы соберем прилично денег для Дигбета.

Они с Мэри настаивали, чтобы Лин пошла на концерт и сидела на возвышении для самых почетных гостей. Ей не хотелось — она совершенно утратила способность общаться с людьми. Но еще больше ей не хотелось обижать Денниса и Мэри, и она согласилась. Вряд ли кто-нибудь заметит ее в таком блестящем обществе, думалось ей. Лин не знала, что ее затравленный взгляд уже сам по себе привлекал внимание.

В концертном зале она почти сразу оказалась предоставленной самой себе. У Денниса и Мэри было здесь много дел. Лин проскользнула на свое место в задней части возвышения. Места вокруг нее понемногу заполнялись. Вскоре свет в зале померк, и концерт начался.

Открыл его струнный оркестр клуба, и Лин, помнившая первые шаги этого оркестра, терпеливо направляемые Деннисом, была поражена уровнем, которого удалось достигнуть мальчикам. Лин растворилась в музыке. Она отдалась мелодии, забыв о своих горестях…

Последним номером перед антрактом было выступление Евы Адлер. Лин много слышала о ее чудесном сопрано, но видела певицу впервые.

С первого взгляда она решила, что женщина, вступившая на освещенную сцену в сопровождении Денниса, — само совершенство. Очень высокая и стройная, с идеально пропорциональной фигурой и тяжелым узлом волос, спадающим на шею. Свободное золотистое одеяние не скрывало гибкости и уверенности ее движений. Горделивая посадка головы и ослепительная улыбка завершали это воплощение собственного достоинства.

Теперь Лин слышала не просто захватывающую мелодию. Это было настоящее торжество духа. Ей редко приходилось слышать подобное. Сцепив руки на коленях, она зачарованно слушала волшебную музыку и дивный голос.

Незадолго до конца арии она уловила какое-то движение у себя за спиной. Кто-то усаживался прямо за ней. Раздраженная тем, что ее вырвали из мира грез, она обернулась. К своему крайнему удивлению, она увидела мистера Уорнера Бельмонта. Без сомнения, он тоже узнал ее.

Заключительные такты Лин слышала в полуобмороке. Она едва знала этого человека, и тем не менее ее душил стыд — вот человек, который сейчас поймет, что ее отвергли. «Брошенная» — ужасное слово.

Раздался шквал аплодисментов, к которому поспешила присоединиться и Лин. Она скорее почувствовала, чем услышала, его вопрос:

— Раз вы больше не сестра Эсолл, могу ли я узнать, как к вам теперь обращаться?

Краска залила лицо Лин. Она обернулась:

— Моя фамилия по-прежнему Эсолл.

— Вот как? — Его брови удивленно приподнялись.

Ева Адлер снова собиралась петь, и на какой-то момент Лин почувствовала, что спасена. Но волшебство музыки было разрушено. Она не знала, как здесь оказался Уорнер Бельмонт, но знала, что его вопросы, хотя и учтивые, будут безжалостны.

Закончилась вторая ария мисс Адлер, затихли аплодисменты, люди задвигались, вставая со своих мест и переговариваясь. Большинство направлялось в зал, где находился буфет.

Уорнер Бельмонт тоже поднялся.

— Пойдемте перекусим чего-нибудь, — предложил он, к удивлению Лин.

— Мне не хотелось бы мешать вашей компании, — быстро ответила Лин.

Он покачал головой.

— Моя «компания» состоит из единственного человека, и вряд ли я доберусь до нее сейчас. — Он кивнул на Еву Адлер. — Мы старые друзья, и сегодня вечером я сопровождаю ее. Однако сейчас она во мне не нуждается, а больше я не знаю здесь ни единой души. Я буду очень признателен вам, если хоть вы меня пожалеете.

Ответить на это было нечего, и Лин молча последовала за ним. Народу было много, но он отыскал свободный столик для Лин, а сам отправился добывать кофе и сандвичи.

Шум вокруг них достиг крещендо, но они разговаривали мало. Допив кофе, он попросил у Лин разрешения закурить. Склонившись над зажигалкой, осторожно спросил:

— Скажите, разве вы не говорили, что собираетесь выйти замуж вскоре после отъезда из Бродфилда?

— Говорила.

— Значит, вам пришлось отложить свадьбу? Извините. Жаль, конечно.

— Свадьба не отложена. Помолвка расторгнута. — Голос ей самой показался хриплым и неестественным.

Пауза.

— Мне очень жаль, — искренне произнес Уорнер Бельмонт и осторожно добавил: — Расскажите мне, что случилось?

— Рассказывать почти нечего. Произошло то, что, видимо, иногда происходит. Мой жених встретил за границей другую девушку и сказал мне об этом.

— Но ведь вы очень скоро собирались пожениться?

— Да.

Снова молчание. Лин молила Бога, чтобы он избавил ее от банальных утешений, что все утрясется. Она могла принять их от Денниса, хорошо знавшего ее. Но в устах Уорнера Бельмонта это было бы неуместным.

Однако он лишь задумчиво произнес:

— Видимо, вы очень любили этого человека?

Она промолчала.

— Это нарушило все ваши планы. Думаю, вам бы хотелось сейчас отдохнуть, а потом? Что вы собираетесь делать потом? Вы вернетесь в Бродфилд?

— Нет, — резко ответила она. — Только не это.

— По крайней мере, вы собираетесь работать медсестрой?

— Нет, точно нет. Я хочу заняться чем-то новым, сменить окружение. Может быть, уехать за границу.

— Да? И чем заниматься?

— Я… я еще не решила.

Его взгляд посуровел.

— А что вы умеете?

— Да в общем-то ничего. — Обескураженная этим безжалостным допросом, она сделала нетерпеливый жест: — Неужели вы не понимаете, что я не могу вернуться в Бродфилд — меня же будут жалеть все, кто знал меня раньше! Это так просто — работа, которую я любила, пока была счастлива, потеряла для меня всякий смысл!

Она презирала себя, что все так объясняет ему. Ведь он все равно не поймет.

— Вы хотите сказать, что эффективность вашей работы полностью зависит от благополучия личной жизни? — недоверчиво спросил он. — Не ставите ли вы жалость к себе чересчур высоко?

— Просто я должна привести себя в порядок. Я не считаю, что упиваюсь жалостью к себе, — попыталась защититься Лин.

— Простите, но, на мой взгляд, у вас совершенно неверные взгляды на чувство долга. Представьте, что было бы, если бы каждый человек забрасывал свою работу каждый раз, как только его постигнет неудача в личной жизни. Насколько я понимаю, у вас нет обязательств перед семьей, которые могли бы оправдать отказ от работы в медицине, одной из самых ценимых в обществе профессий. Я согласен, вам нужно время, чтобы прийти в себя. Но мне не хотелось бы, чтобы вы считали, что вы — единственный человек, оказавшийся в такой ситуации.

— Возможно, я не права. Но ваше мнение кажется мне довольно бездушным.

Уорнер Бельмонт слегка пожал плечами.

— Если и так, то причина в том, что я не сентиментален. Я реалист, я стараюсь прямо смотреть в глаза своим проблемам. То же самое пытаюсь делать и с вашими. Мне кажется, что ваш уход был потерей для Бродфилда. И ее надо восполнить. Хотел бы я, чтобы вы думали так же, но не в моих силах заставить вас. Кстати, как ваше имя? — внезапно спросил он.

— Лин, — ответила она. — Я не могу вернуться в Бродфилд. Просто не могу!

Буфет пустел, публика возвращалась в концертный зал. Уорнер Бельмонт взглянул через плечо Лин на выходящих. Она поднялась. Какое-то мгновение они молча смотрели в глаза друг другу, затем он довольно безразлично произнес:

— Ну что ж, Лин Эсолл, решать вам… Хотел бы быть вам полезным, но…

— Спасибо, — в тон ему ответила она.

Взяв девушку за локоть, он проводил ее в зал, усадил на место, поклонился и вышел.

Вновь заиграла музыка, но ее очарование пропало. Лин печально раздумывала, что не оправдала ожиданий Уорнера Бельмонта… И потеряла Перри. А в глубине души она понимала, что теряет себя.

Ей захотелось остановить эту череду неудач.