Очаровательное самоубийство в кругу друзей

Глава 1

Самый страшный враг финнов-безнадежность, грусть, она же беспричинная бездонная апатия. Меланхолия витает над несчастным народом, тысячи лет держит его в подчинении, поэтому душа его мрачна и серьезна. Власть ее так сильна, что многие финны начинают видеть в смерти свое единственное спасение. Черная меланхолия более жестокий и беспощадный враг, чем даже Советская власть.

Но финны, несмотря ни на что, остаются воинственным народом, никогда не сдаются. Раз за разом поднимают они восстания против «серого террора».

Для финнов день Ивана Купала, этот праздник света и радости, — своего рода массовая битва, в которой они общими усилиями пытаются победить щемящую тоску. В канун праздника мобилизуется вся нация: не только воинственные мужчины, но и женщины, дети, старики спешат на фронт.

На берегах тысячи озер вспыхивает бесчисленное множество костров, взмывают ввысь сине-белые военные флаги. Пять миллионов финских воинов подкрепляются перед битвой жирными колбасками и жареными свиными ребрышками. Опрокидывают рюмочку для храбрости и под звуки губной гармошки отправляются мериться силами с тоской.

В предвкушении близкого боя поколения объединяются, женщины становятся матерями. Смелые лодочники, покоряющие водные просторы, гибнут в озерах и морских заливах. Десятки тысяч людей обоего пола без вести пропадают в ольшаниках и зарослях крапивы. Проявляются героизм и самоотверженная храбрость народа. И вот радость и счастье одерживают победу, тяжелые мысли улетают прочь, народ наслаждается по праву завоеванной, единственной в году ночью свободы. Мрачный, безжалостный угнетатель сломлен.

Тихим ясным утром после ночи Ивана Купала одинокий мужчина сидел на крыльце своего домика в Хяме и держал в руке неоткрытую бутылку пива. Звали его Онни Релонен, ему было под пятьдесят. Худощавый, среднего роста, уши немного великоваты, нос длинный, с красным кончиком. Одет он был в летнюю рубашку с короткими рукавами и бархатные брюки. Рассветало. В воздухе чувствовался запах дыма. Ласточка пролетела над озером Хумала, охотясь на водомерок.

Релонен не принадлежал к толпе вчерашних ночных победителей. Он был тяжело ранен, и не было такого полевого госпиталя, где его разбитому сердцу могли бы оказать первую помощь.

Раньше в нем скрывалась мощная сила, но она иссякла. Теперь это был усталый, побежденный, побитый жизнью человек. Морщины и редеющие волосы на голове красноречиво свидетельствовали о его постоянных поражениях в битвах с жестокостью и кратковременностью бытия.

Желудок Онни Релонена вот уже лет десять страдал от изжоги, и в складках кишок зарождался катар.

Суставы были в порядке, мышцы тоже, если не считать их растущей дряблости. Сердце же Онни Релонена страдало ожирением и тяжело билось в груди. Оно стало бременем для тела, утратив функции блюстителя жизни. У Релонена были причины бояться, что сердце однажды остановится, парализует тело, оставит хозяина алкать жизненных соков и, в конце концов, предаст смерти. Если бы сердце пропустило хотя бы сто ударов, всему пришел бы конец. Потеряли бы всякий смысл для Онни Релонена все прежние миллиарды сокращений сердечной мышцы. Такова смерть. Тысячи финских мужчин унесла она. Никто не возвращается, чтобы рассказать, какова она, смерть.

Весной Онни Релонен начал красить облупившиеся стены своего домика, но работу так и не закончил. Банка с краской стояла рядом с домом, в ней торчала засохшая кисточка.

Онни Релонен был бизнесменом, одно время даже директором. У него за плечами были трудовые годы, бурное начало, успех, толпа подчиненных, бухгалтерия, деньги, фирма. В молодости он был рабочим, а в шестидесятые годы стал хозяином небольшой фабрики по производству металлических пластин. Ценовая политика и алчные конкуренты привели к банкротству его фирму «Металлические покрытия и карнизы». Затем Релонен стал хозяином автоматической прачечной. То был своего рода раритет: почти каждая финская семья уже обзавелась стиральной машиной, а те, у кого ее не было, не придавали стирке большого значения. Крупные отели и шведские корабли не давали Релонену заказов, а широкая местная сеть прачечных то и дело уводила клиентов у него из-под носа. Заказы доставались только по знакомству.

Очередное банкротство грянуло весной. С того момента Онни Релонен погрузился в глубокую депрессию.

Дети его уже выросли, брак балансировал на грани развода. Когда Онни начинал воодушевленно планировать будущее и делился своими идеями с женой, он не встречал у нее понимания и поддержки.

— Угу.

Таков был ее неизменный и единственный комментарий. Не ответ, не поддержка-ничто. Все попытки наладить жизнь и бизнес оказывались тщетными.

Онни Релонен с зимы вынашивал мысль о самоубийстве. Она посещала его и раньше. Случалось, что желание жить иссякало. Он положил бы всему конец еще весной, когда обанкротилась прачечная, но как-то рука не поднялась.

И вот настал Иванов день. Жена была в городе — сказала, что не хочет портить себе праздник, сидя в деревне рядом с угрюмым мужем. Одинокий вечер, без костра, без друзей, без будущего. И вот теперь одинокое утро.

Онни Релонен поставил бутылку на ступеньки, а сам вошел в дом, вытащил револьвер из ящика в спальне, зарядил его и положил в карман бархатных брюк.

«Ему здесь не место», — грустно, но решительно подумал Онни.

Он уже давно чувствовал, что вот-вот снова за что-то примется, даст делам ход. И вот пришло время поставить точку на этом невнятном и тихом существовании. Жирную точку на всей жизни, оглушительный восклицательный знак!

Онни Релонен отправился побродить по деревенским окрестностям Хяме. Равнодушно внимая птичьему хору, он шел по песчаной проселочной дороге мимо соседних домов, через огороды, миновал мельницу, хлев и чей-то хутор. За леском простиралось еще одно поле. Он вспомнил, что на краю леса когда-то стоял старый обветшалый сарай. Там можно и застрелиться, это тихое место как раз подходит для того, чтобы закончить свои дни. Может, надо было оставить на столе прощальное письмо? Но что написать? «Прощайте, дорогие дети, попытайтесь пережить это, отец принял решение…»? «Не укоряй меня, жена»?

Онни Релонен представил реакцию своей жены, читающей его прощальные слова.

— Угу, — вот и все, что она скажет.

В поле пахло травой, крестьянин только что скосил кормовые побеги. Деревенские жители работают и в канун Иванова дня — куда денешься от коров? Шмели жужжали, ласточки кружили над старым сараем. Онни Релонен с холодеющим сердцем подходил к старому серому сооружению, которое годилось теперь только для того, чтобы покончить в нем с жизнью. Он шел быстро, не пытаясь отсрочить конец.

И все же он не смог сразу войти в распахнутые двери сарая. Они показались ему черной разверстой пастью ада. Он решил обойти вокруг дома — как раненый зверь, который хочет быть уверен в месте своего последнего приюта. Заглянул внутрь через щель между гнилыми досками. Ужасно. Но решение было принято, сарай он обошел, и теперь оставалось войти внутрь и упасть в объятия смерти, выстрелить… Одно маленькое движение курка: последнее усилие, и сальто сделано, финальное сальто от жизни к смерти.

Релонен вздрогнул.

В сарае кто-то был!

Между досок мелькнуло что-то серое, послышались вздохи. Олень? Человек? Усталое сердце Онни Релонена затрепетало от счастья. Нельзя же убить себя, если тут какое-то животное или, тем более, человек! Нет! Это дурной тон.

В сарае оказался человек. Рослый мужчина в серой военной форме, стоя на куче сена, привязывал к балке веревку. Вскоре дело было сделано.

Мужчина стоял боком к Релонену. Рассмотрев его, Онни догадался, что перед ним офицер — на штанах желтые лампасы. Мундир расстегнут, на петлицах — по три звезды. Полковник.

Онни Релонен не мог понять, что полковник делает в этом старом сарае утром Иванова дня. И для чего он привязывал к балке веревку? Но вскоре намерения полковника стали ясны. Он начал завязывать петлю на другом конце веревки. Веревка была скользкая, нейлоновая, и петля никак не завязывалась. Полковник глухо ворчал, очевидно, ругался. Его ноги дрожали. Наконец он кое-как сделал петлю и надел ее себе на шею. Офицер собирался покончить жизнь самоубийством! О Господи Боже… Да, мир тесен, подумал Онни Релонен. В одном и том же сарае, в одно и то же время встретились два финна, чтобы исполнить одно и то же ужасное дело.

Онни Релонен бросился к двери и крикнул полковнику:

— Бросьте вы это, господин полковник!

Офицер перепугался до смерти. Он покачнулся, петля на его шее затянулась, человек повис на веревке и наверняка бы погиб, если бы Онни не подоспел вовремя. Релонен схватил полковника, перерезал веревку, успокаивающе похлопал неудавшегося самоубийцу по спине. Лицо висельника было потным и синим — веревка успела сильно сдавить ему горло. Онни Релонен снял веревку с шеи полковника и усадил несчастного на порог сарая. Мужчина перевел дыхание, потер шею. На ней осталась красная полоска — душа едва не покинула тело.

Какое-то время двое мужчин сидели молча. Затем полковник встал, протянул руку и представился:

— Кемпайнен. Полковник Герман Кемпайнен.

— Онни Релонен. Рад знакомству.

Полковник ответил, что он иначе представлял себе радость. Дело ведь шло к самоубийству. Он надеялся, что спаситель никому не расскажет о случившемся.

— Кому какое дело? Всякое бывает, — пообещал Онни Релонен. — Честно говоря, я тут по тому же делу, — добавил он и вытащил револьвер. Полковник долго смотрел на заряженное оружие, прежде чем понял: он в этом мире не одинок.

Глава 2

Случайное совпадение спасло жизни двоих дюжих мужчин.

И Онни Релонен, и Герман Кемпайнен случайно выбрали своим последним пристанищем один и тот же сарай и попали туда в одно и то же время. Это предотвратило два самоубийства. Обдумывая сложившуюся ситуацию, мужчины молча покурили. Потом Релонен предложил прогуляться к его дому — других занятий все равно не предвиделось.

Он рассказал полковнику о своей жизни, об обстоятельствах, которые подтолкнули его к страшному решению. Полковник слушал с участием. В свою очередь он тоже поведал о своей судьбе. Его дела также шли не лучшим образом.

Кемпайнен раньше был командиром бригады в Восточной Финляндии, незаменимым при карантине и в главном штабе помощником пехотного проверяющего. Теперь работы у него не было, бригады тоже. Кемпайнену все время казалось, что никакой он не офицер — пользы от него нет. Как от дипломата, которого вернули из-за границы домой: можно сохранить достоинство и зарплату, но больше — ничего.

Впрочем, солдат от такого пренебрежения не упадет духом настолько, чтобы повеситься. Проблема была в другом: жена Кемпайнена той зимой умерла от рака. Это его подкосило. Все вдруг потеряло смысл. Дом пуст, детей нет, даже собаки, и той нет. Одиночество было душераздирающим, особенно по ночам — полковник месяцами не мог спать. Даже вино не помогало. Полковник только после смерти жены осознал, какое большое место она занимала в его жизни.

Существование потеряло всякий смысл. Вот если бы началась война или вспыхнуло какое-нибудь восстание… Но международная ситуация в последние годы вроде стабилизировалась. Это, конечно, хорошо, но для профессионального военного означает безработицу. Даже у современной молодежи не было желания восставать против правящего порядка. Сегодняшняя финская молодежь выражала свой протест, пачкая непристойностями стены залов ожидания. Ни для возглавления, ни для подавления таких восстаний полковники не нужны. Этому миру ни к чему упавшие с карьерной лестницы офицеры. Престиж военных за последние годы упал. Государственных чиновников гладят по головке, а старых, прошедших строгую школу солдат ни в грош не ставят. Заставишь дерзкого новобранца слушаться — тебя тут же обвинят в муштре. Но эти борцы за права человека не понимают одного: солдата, который на войне не подчиняется приказам, убьют, а тело бросят в общую могилу.

Полковник Кемпайнен сказал, что профессия его опустошила. Солдаты все время упражняются: тренируются на сборах, организуют боевые учения, практикуются в стрельбе. В поту постигают искусство убивать, повышают свою квалификацию.

— Если бы существовала наука человекоубийства, я был бы по меньшей мере доктором наук. Но это искусство никогда не удастся применить на практике, ведь мы живем во времена всеобщего мира. Мою ситуацию можно сравнить с жизнью художника, который всю жизнь учился, совершенствовал свое мастерство живописца, писал картины одну за другой, наконец, стал настоящим мастером, но никогда не сможет представить на выставке ни одну из своих работ. Безработный офицер — это выдающийся художник, которому отказано в праве организовать собственную выставку.

Полковник рассказал, что он специально приехал на Ивана Купала в родной Ювяскюля. Вечером накануне праздника ему вдруг стало так тяжко, что он свернул в Хяме на проселочную дорогу, забрался на старый сеновал и всю ночь пролежал рядом с гнилой косой. С берега до него доносились веселые крики людей. Под утро полковник спустился к озеру, оторвал на причале кусок каната и вернулся на сеновал.

Возвращаясь, он вдруг почувствовал сильную боль в правом виске, как будто там лопнул сосуд. Его охватило пьянящее чувство освобождения! Такой удачей бьшо бы умереть естественной смертью летом на природе. Кровоизлияние в мозг — вот подходящая смерть для офицера в мирное время. У полковника даже закружилась голова, и он упал на колени посреди поля в надежде, что смерть скоро примет его в свои объятия.

Полковник потер висок: лопнув, сосуд запачкал кровью кожу. Черт возьми! На пальцах осталась не кровь, а какая-то белая вонючая масса. И тут он понял, что никакого кровоизлияния у него не было. Виновницей оказалась кружившая в небе чайка.

Разочарованный и обиженный, полковник поднялся с земли, умылся из ручья и, мрачный, поплелся на сеновал. Отдохнув немного, он взобрался на кучу сена и стал прилаживать к потолку веревку, чтобы повеситься. Но и тут ничего не вышло: пришел Релонен и помешал ему в самый ответственный момент.

Мужчины решили, что на сегодня самоубийство уже утратило для них свою прелесть. Азарт смерти утих. Самоубийство — это все-таки сугубо личное дело, оно требует полного покоя. Некоторые иностранцы, может, и совершают публичные самосожжения — демонстративно, из политических или религиозных побуждений, но финну для самоубийства публика не нужна. В этом они были единодушны.

За оживленной беседой мужчины не заметили, как подошли к дому Релонена. Оказалось, что Онни, одержимый бурными эмоциями, забыл запереть дверь.

Он угостил Германа парой бутербродов и пивом, а потом оба отправились топить сауну. Кемпайнен носил воду с озера, Релонен-дрова из сарая.

К середине дня сауна была готова. Мужчины как следует попарились. Тела очистились, а вместе с ними и души.

— В жизни не бывал в такой отличной сауне, — похвалил полковник.

Сидя на террасе, они продолжили разговор на тему дня. В порядке обмена опытом поведали друг другу такое, о чем никогда раньше не рассказывали ни одному смертному. Попытка самоубийства сближает сынов человеческих. Мужчины откопали друг в друге массу достоинств. Вскоре им уже казалось, что они знакомы сто лет. Время от времени ходили купаться. Купание бодрило, жизнь переставала казаться такой уж мрачной. Если бы в тот момент кто-нибудь с кромки воды, колышущейся в свете солнца Иванова дня, взглянул на товарищей по несчастью и на мир вокруг них, он бы понял, как прекрасен этот мир. Зачем же торопиться его покинуть?

Вечером у камина они приняли по рюмочке коньяка.

Полковник поднял свой бокал и произнес:

— Все-таки, Онни, хорошо, что ты забрел на тот сеновал в самый… ответственный момент.

— Да… благодаря этому мы остались в живых. А вот если б я опоздал или выбрал какой-нибудь другой сарай, были бы мы сейчас покойники. Ты болтался бы на веревке, а у меня голова разлетелась бы вдребезги.

Полковник оценивающе взглянул на голову Ре-лонена.

— Человек с размозженным черепом — жуткое зрелище, — произнес он задумчиво.

Да и рослый полковник, болтающийся на веревке, по мнению Релонена, выглядел бы не особо привлекательно.

Полковник заявил, что случившееся было величайшим совпадением, таким же редким с точки зрения теории вероятности, как выигрыш в лотерею. Мужчины взвесили, насколько велика вероятность того, чтобы двое мужчин решили покончить жизнь самоубийством в одном сарае и в одно и тоже время. Если бы они затеяли самоубийство где-нибудь в Похьян-маа,[1] их вряд ли бы что-нибудь спасло. Ведь в Похьян-маа куда ни глянь — бескрайние поля, и там сотни, тысячи таких сеновалов. Хватит, чтобы повеситься или застрелиться сотне человек, — и никто тебе не помешает.

Рассуждали и о том, что заставляет человека покинуть дом в час самоубийства. И почему люди ищут для этого какое-нибудь укромное местечко, вроде того старого сарая? Неужели человек так устроен, что бессознательно не хочет грязи в собственном доме? И в то же время он пытается найти такой уголок, чтобы труп не остался под открытым небом, где хлещут дожди и гадят птицы.

Полковник в задумчивости потер висок, взглянул Релонену в глаза и сказал, что он намерен отложить самоубийство по крайней мере до завтра. А там кто знает, может, он сведет с жизнью счеты на следующей неделе или вообще осенью. А что, спросил он, Онни по-прежнему настроен так же серьезно, как и утром?

Релонен был того же мнения. Раз уж попытка по воле случая провалилась, ее надо отложить до лучших времен. Самое худшее позади, он еще успеет все обдумать.

— Я тут весь день размышлял, а что, если мы с тобой что-нибудь такое замутим, — осторожно предложил Онни.

Полковник Кемпайнен был тронут. Он понимал, что наконец обрел хорошего друга, честного, надежного. Теперь он не так одинок, как был еще вчера.

— Я не могу сказать, что во мне снова проснулось желание жить… Пожалуй, все-таки нет. Но можно что-нибудь придумать. Раз уж мы живы.

Релонен обрадовался, даже воодушевился… И затараторил, исполненный энтузиазма: а что, если начать все заново и заняться каким-нибудь жизненно важным делом?

Полковник считал, что это надо обдумать. Теперь их жизнь — своего рода подарок судьбы, бесплатное приложение. Ею можно распоряжаться как угодно. Вот что главное.

Друзья принялись философствовать по поводу того, что люди должны жить каждый день так, как будто он последний, но среди забот у них нет времени об этом задуматься. Лишь те, кто стоял на пороге смерти, в состоянии понять, что значит начать новую жизнь.

— Перед нами открываются огромные перспективы, — торжественно заключил полковник.

Глава 3

Полковник Герман Кемпайнен остался в доме Онни Релонена. Мужчинам было о чем поговорить. Прошлись по событиям жизни, обсудили дела. Обоим надо было выговориться — особого рода терапия. И в результате каждый понял, что наконец нашел настоящего друга. Они ходили в сауну и на рыбалку. Полковник греб, хозяин дома тянул блесну. Поймали трех щук, зажарили.

Постреляли по мишени из револьвера Релонена. Полковник оказался просто Вильгельмом Теллем. Потом пили пиво. Релонен принес из дома старый будильник, поставил его себе на голову и попросил Кем-пайнена выстрелить так, чтобы будильник разлетелся вдребезги. Полковник колебался, ведь пуля могла попасть Релонену промеж глаз.

— Ничего, стреляй!

Полковник не подвел. Игра со смертью очень позабавила мужчин.

Как-то раз, сидя у камина, Релонен впервые заговорил о том, что стоило бы пригласить в компанию других товарищей по несчастью. По его данным, только в Финляндии каждый год совершается тысяча пятьсот самоубийств, и в десять раз больше народу планируют покончить с жизнью. В основном это мужчины. Релонен вычитал все это в какой-то газете.

— Два батальона мужчин ежегодно совершают самоубийство, и еще бригада планирует, — подсчитал полковник. — Неужели нас действительно так много? Почти армия.

Релонен продолжал развивать свою теорию:

— Мне тут пришло в голову: а что, если собрать всех этих людей, то есть тех, кто помышляет о самоубийстве. Думаю, нам будет о чем поговорить. Мне кажется, многие отказались бы от самоубийства, будь у них возможность поделиться своим горем с теми, кто оказался в похожем положении. Вот мы с тобой поговорили по душам — и нам полегчало.

Полковник сомневался в успехе затеи. Люди, думающие о самоубийстве, только о смерти и будут говорить. От такого собрания ни веселья, ни помощи. Наоборот, народ впадет в еще большую депрессию.

Релонен не сдавался. По его мнению, такое собрание — прекрасная терапия. Человек обретет вкус к жизни, когда узнает, что и у других дела идут плохо, что он не один такой чертов неудачник.

— С нами ведь так и получилось. Если бы мы не встретились, были бы уже покойниками. Разве нет?

Полковнику пришлось признать правоту друга. Да, ему полегчало, но лишь на время. Все-таки он втайне продолжал думать о плохом. Никуда эти мысли не делись. Просто ненадолго отошли на задний план. Ведь дружба с Релоненом жену не воскресит, да и остальных проблем не решит.

— Мрачный ты человек, Герман.

Полковник согласился; он был уверен, что все военные, как правило, пессимисты и часто думают о самоубийстве. Он собирался повеситься на следующей неделе, как только их с Релоненом пути разойдутся.

По мнению Онни, его предложение о «клубе самоубийц» все-таки заслуживало внимания. Они запросто могли бы пригласить сюда целую группу, даже довольно большую, таких же опустошенных людей. Попытались бы вместе найти решение проблем, а если не получится, общение еще никому не вредило. Тогда можно будет всем вместе разрабатывать новые способы самоубийства, оттачивать стиль. Вместе наверняка легче придумать более изящные способы покончить с жизнью — ведь смерть может быть безболезненной, стильной, достойной человека, может быть даже почетной и привлекательной. В конце концов, это слишком примитивно — подвешивать себя как продолжение веревки. От разрыва шейных позвонков трахея вытягивается на полметра, лицо синеет, язык вываливается. Зрелище не для слабонервных. Стоит ли подвергать родных и близких такому стрессу?

Полковник потрогал свою шею. Полоска от петли за пару дней заметно потемнела и совершенно некстати опухла.

— Может, ты и прав, — наконец согласился полковник, приподняв воротник мундира.

Релонен воодушевился:

— Ты только подумай, Герман, если нас будет много, мы сможем и оплатить услуги группового терапевта, и провести последние дни как следует. В компании всегда веселее, чем одному. Можно было бы распечатать прощальные письма родственникам, отдать завещания юристу, услуги которого мы вместе оплатим. Получится гораздо дешевле… Может быть, даже получим скидку на извещения о смерти, если нас будет достаточно много. Тогда у нас появится возможность пожить на широкую ногу, ведь наверняка в компании окажется какой-нибудь состоятельный человек. Богатые сегодня совершают самоубийства гораздо чаще, чем многие думают. Легко будет и женщин привлечь в наш кружок. Я знаю, что в Финляндии много дам помышляет о самоубийстве, и они совсем не уродины, как раз наоборот: печальные женщины привлекательны какой-то особой одухотворенностью…

Полковнику Кемпайнену начинала нравиться идея друга. Да, в создании большой группы самоубийц есть рациональное зерно. Давно пора поставить самоубийство на профессиональные рельсы. Он посмотрел на проблему с точки зрения офицера и тут же увидел преимущества группового суицида. Даже очень хороший солдат не победит в одиночку, но, когда собирается большая толпа, объединенная общей целью, результат гарантирован. Военная история полна примеров, доказывающих эффективность массовых действий.

Релонен обрадовался:

— Ты, как полковник, мог бы профессионально организовать группу финнов-самоубийц для принятия наилучшего из возможных решений. Ты же руководитель. Взял бы себе в команду хотя бы тысячу потенциальных самоубийц. Сперва попробуем убедить их в нецелесообразности задуманного, а если не поможет, ты поведешь их на смерть.

Релонен представил себе полковника Кемпайне-на во главе армии, шествующей по дороге к смерти. Он вспомнил Ветхий Завет и мысленно сравнил Кем-пайнена с Моисеем, который вел свой народ в землю обетованную. Головокружительное путешествие! Вместо земли обетованной конечной целью станет смерть, массовое самоубийство, ошеломляющая точка в конце всего сущего. Перед взором Релонена предстал Кемпайнен, приказывающий своему народу перейти через Красное море, как в свое время Моисей — народу Израиля. Для себя Онни выбрал скромную роль Аарона.

И полковник принялся вдохновенно планировать:

— Массовое самоубийство можно было бы, в принципе, замаскировать под катастрофу… Поезд сошел с рельс, сотня человек погибла!

По мнению Релонена, такое масштабное несчастье было бы замечательным итогом совместной деятельности. Давно пора наглядно показать, что финны способны не просто повеситься в одиночку в каком-нибудь гнилом сарае, а, сообща взявшись за дело, организовать грандиозную катастрофу. Смерть все-таки не будничное событие. В конце жизни надо поставить жирную точку.

Полковник вспомнил, как десять лет назад в Латинской Америке было совершено массовое самоубийство. Релонен тоже слышал эту историю. Она во всем мире вызвала жалость и негодование. Один американский священник-фанатик собрал вокруг себя сотню преданных верующих, которые принесли ему в дар все свое добро, и основал некую религиозную секту. Когда официальные лица попытались запретить ее деятельность, глава секты решил пойти на самоубийство, но не один — он повел на смерть всех своих сподвижников. Погибли сотни фанатиков. Их останки были отвратительны: разлагающиеся трупы раздулись от тропической жары, мухи кишмя кишели над жилищем сектантов…

Ни Релонен, ни полковник Кемпайнен не находили оправдания такому массовому истреблению.

Эффект, конечно, получился довольно сильный, но «качество смерти» — плохое, а конечный результат прямо-таки омерзительный.

Было единодушно решено, что ни одному человеку нельзя советовать умереть, а если уж затевать групповое самоубийство по всеобщему согласию, то стильное.

Во время разговора Онни Релонен позвонил в Хельсинки, в Церковную службу доверия. Приятный женский голос предложил ему доверительно рассказать обо всех своих заботах. Релонен спросил, «горячий» ли у них сегодня вечер:

— Я имею в виду, много ли вам сегодня звонило людей, которые подумывают о самоубийстве?

Служительница церкви ответила, что не имеет права разглашать конфиденциальную информацию. Она назвала вопрос нетактичным и пригрозила бросить трубку.

Тогда трубку взял полковник Кемпайнен. Он представился и коротко рассказал о недавней встрече с Релоненом в хямельском сарае. Полковник не скрывал ни собственных суицидальных намерений, ни намерений друга. Затем он поделился с собеседницей идеей, которую они с другом решили осуществить: организовать терапевтическую группу из финнов, находящихся в подобной ситуации. В связи с этим он хотел бы узнать, где можно найти адреса или номера телефонов кандидатов в самоубийцы.

Телефонный терапевт продолжала сомневаться. По ее мнению, сейчас был неподходящий момент для обсуждения групповых самоубийств. У нее достаточно работы и с индивидуалами. Сегодня вечером позвонили уже шесть человек, попавших в беду. Если господ это интересует, пусть они позвонят, ну, скажем, в больницу для умалишенных, может быть, там им посоветуют, как действовать дальше.

— Мы не можем дать вам списка звонящих по поводу самоубийства, мы работаем строго конфиденциально.

— Да, не очень-то нам помогла эта старуха, — проворчал полковник и стал звонить в больницу Никки-ля. Он объяснил суть дела, но дежурный врач был неразговорчив. Впрочем, он подтвердил, что в их отделении есть пациенты, склонные к самоубийству, но их имена не разглашаются. К тому же за этими пациентами уже ведется наблюдение, они получают необходимые лекарства и терапию. Даже больше, чем нужно, как кажется некоторым. Больница Никкиля не нуждается в помощи всяких дилетантов в области психиатрии. Доктор не уверен, что какой-то полковник из группы поддержки способен предотвратить самоубийство. Ему всегда казалось, что армейское образование и подготовка преследуют принципиально иную цель.

Полковник разозлился и заявил дежурному врачу, что цель у него та же, что и у пациентов, и бросил трубку.

— Надо дать объявление в газету, — решил Релонен.

Глава 4

Кемпайнен и Релонен составили объявление с намерением разместить его в государственной газете. Оно выглядело так:

По мнению полковника, фраза об «искателях приключений» была лишней, но Релонен твердо настаивал на ней. По молодости он часто давал объявления о знакомстве по переписке, и на них отвечали многие искательницы приключений, но он-то искал добропорядочную компанию.

Полковнику казалось, что такому тексту не место в разделе частных объявлений. По его мнению, там печатают только полную чушь, это просто отдушина для людей, мучимых романтическим и эротическим голодом. Самоубийство — нечто гораздо более серьезное. Он предложил напечатать объявление в разделе некрологов. Полковник считал, что люди, замышляющие самоубийство, должны с большим удовольствием читать сообщения о чужой смерти. Тогда информация дойдет до нужных адресатов. Релонен пообещал лично отнести объявление в редакцию газеты.

Итак, полковник остался дома, а Релонен отправился в Хельсинки. Договорились, что Онни заодно купит продукты и все необходимое. А полковник тем временем сообщит в главный штаб о своем уходе в летний отпуск. Дома, в Ювяскюля, нет срочных дел, да и никто его там не ждет.

— Решено, будем все лето здесь вдвоем жить, на озере Хумала.

В редакции Релонену пришлось заплатить наличными. Редактор прочитал текст и решил, что в этом случае обычный безналичный расчет не пройдет. Мало ли что? В случае чего придется покрывать издержки за счет имущества умершего. А где гарантия его платежеспособности?

Релонен заглянул домой и взял белье. Жена спросила, как прошел день Ивана Купала. Релонен ответил, что накануне и утром у него было плохое настроение, но потом он случайно в старом сарае наткнулся на одного ювяскюльского мужика. Мужик оказался что надо, и он пригласил нового знакомого к себе в гости.

— Убираться сами будете, — предупредила жена.

— Его зовут Кемпайнен…

— Угу, не могу же я всех Кемпайненов знать.

Релонен спросил, заходили ли судебные исполнители. Это они тут все разбросали, пока его не было? Жена рассказала, что произошло за пару дней до Ивана Купала. Судебный исполнитель пригрозил наложить запрет на продажу домика в Хямеярви, пока не решится дело с весенним банкротством.

Визит домой расстроил Релонена. Его с удвоенной силой потянуло в Хяме. По дороге Онни вдруг заволновался: а что, если полковник Кемпайнен за это время повесился? Как тогда быть? А мог ведь и пулю себе в лоб пустить.

Шагая к домику по хрустящему гравию дороги, Релонен вдыхал летние ароматы, слушал несмолкаю-щие птичьи трели, а войдя во двор, увидел Кемпайне-на, несущего из сарая охапку дров для сауны. От сердца сразу отлегло, и Релонен крикнул ему:

— Привет, Герман! Жив-здоров?

— Да ничего… вот избу твою покрасил, чтобы время убить. Ты вроде не закончил…

Релонен признался, что весной настроение у него было нерабочее. Полковник понял.

Так и жили они в озерном краю Хяме всю неделю в ожидании откликов на объявление. Вели тихую здоровую жизнь, наслаждались летом, беседовали о судьбах человечества, наблюдали за природой. Иногда немного выпивали, садились с удочками на причал и смотрели на озеро Хумала. Полковника удивляло легкомысленное отношение Релонена к спиртному. Когда бывало выпито две трети бутылки, Релонен аккуратно затыкал ее пробкой и при случае бросал в озеро. Бутылка плыла на боку и, разумеется, рано или поздно причаливала к противоположному берегу. А до него несколько километров. Не мог же отправитель «бутылочной почты» знать наверняка, где посылка прибьется к берегу.

— Почти все соседи так делают. Оставляют треть бутылки и отправляют ее в путешествие, — объяснил Релонен.

И все равно полковник не понимал такого расточительства. Алкоголь в Финляндии — дорогое удовольствие. Разве можно выбрасывать его в озеро?

Релонен объяснил, что это старый проверенный способ связи. Кто-то когда-то впервые сделал это по ошибке. Первая бутылка с винным грузом приплыла к причалу Релонена семь лет назад. Это был коньяк Ша-ранте, отличного качества. Бутылка прибыла хмельным августовским утром и была спасена. Сразу после открытия винных магазинов Релонен выплатил весь долг за Хумалаярви. В прежние годы бутылки появлялись у берега гораздо чаще. Эта традиция потихоньку распространилась по всем берегам озера. Но об этом не говорят, это тайна летних обитателей Хумалаярви.

— В прошлом году мне достались три бутылки шерри, а незадолго до того, как озеро замерзло, — еще одна бутылка водки и одна-коскенкорвы.[2] В них было столько жидкости, что они едва держались на поверхности. Это согревает душу. Чувствуешь, что где-то на том берегу живет родная душа — щедрый ценитель хорошего коньяка или славный любитель водки, который подумал о неизвестном ему ближнем по ту сторону водной глади.

Однажды вечером, лежа на полке в сауне, полковник Кемпайнен заметил, что все тело друга покрыто шрамами. Полковник удивился, откуда они у Рело-нена. Неужели он был ранен на войне?

Релонен объяснил, что в разгар войны ему был только год. Но мирная жизнь в Финляндии мало чем отличалась от войны. Он четыре раза становился банкротом. Отсюда и шрамы.

— Знаешь, после каждого банкротства мне было так погано, что я решался на самоубийство. Эта попытка на Ивана Купала была не первой. Может, и не последней, кто знает…

Релонен рассказал, что пробовал покончить с собой уже трижды. В шестидесятом году, во время первого банкротства, он решил себя взорвать. У него тогда была фирма по перевозке земли. Взрывчатки хватало, а о профессиональных навыках и говорить нечего. Релонен принес в свой домик мощный снаряд, к которому присоединил два пистона и два фитиля. Снаряд он положил в брюки, уселся в кресло, поджег оба фитиля и закурил последнюю сигарету.

Взрыв удался лишь отчасти. Горящие фитили прожгли огромные дыры в трусах, а на ногах появились ужасные ожоги. Релонен не вытерпел жара тлеющего фитиля и, воя, выскочил из кабинета. Кусок тротила оторвался от пистона и сполз по штанине на голую ногу. Капсуль-детонатор взорвался и серьезно повредил зад и брюки. Жизнь была спасена, но на теле остались рубцы. Второй капсуль, в кабинете, рванул вслед за первым. Дом разлетелся на кусочки и взмыл на 70 метров над площадкой.

После второго банкротства в 1974 году Релонен попытался застрелиться из дробовика, приладив его к дереву на даче у тестя в Сонкаярви. Он смастерил охотничью ловушку. Но Релонен был слишком пьян. Пуля пролетела мимо.

Онни показал к полковнику спину, испещренную шрамами. Вот следы того судьбоносного выстрела. Одна пуля угодила в легкое, но Релонен все-таки выбрался из капкана живым.

В предпоследний раз Релонен решил вскрыть себе вены. Но успел «обработать» только левую руку, а потом упал в обморок при виде собственной крови. «Рубец судьбы» остался и от этой попытки.

Все эти неудачи вынудили Релонена обзавестись револьвером. Он рассчитывал таким образом действовать наверняка. Но, как полковник уже знал, последняя попытка тоже не увенчалась успехом.

Кемпайнен, разглядывая шрамы, пришел к выводу, что Релонен проявил завидную настойчивость в желании себя убить. Сам же полковник никогда раньше о суициде не думал. Он еще больше зауважал товарища, как заслуженного ветерана самоистребления.

Глава 5

В конце первой недели июля Релонен заехал на Хельсинкский почтамт и удивился: он получил целую охапку писем в ответ на объявление. Они даже не поместились в портфель. Пришлось набить письмами еще два пакета.

С этим богатым уловом Релонен помчался на машине в Хяме. Ему было страшновато: что, если они с полковником сдвинули снежную лавину, укротить которую выше их сил?

Дома они разложили письма на полу в гостиной. Сперва пересчитали их. Оказалось 612 посланий: 514 писем, 96 открыток и 2 небольших пакета.

Пакеты вскрыли в первую очередь. Один содержал пучок длинных отрезанных волос, очевидно, женских. На пакете стоял штамп города Оулу. Что значили эти волосы-трудно сказать. Во втором пакете лежала рукопись в 500 страниц под названием «Самоубийства в Хайлуотолайси в этом столетии». Автор — учитель саамской народной школы Осмо Саарниахо. В сопроводительном письме он жаловался на то, что получил на свое творение пренебрежительный отзыв в кругах сельских издателей: ни один из них не заинтересовался книгой. Теперь он спрашивал тех, кто получит это письмо: возможно ли совместными усилиями опубликовать ценную рукопись и разослать книгу по книжным магазинам страны? Он предполагал, что книга принесет 100 000 марок чистой прибыли. Если ему не удастся издать свой опус, он покончит жизнь самоубийством.

— Это надо отправить обратно. Мы не можем ввязываться в издательское дело, даже под угрозой смерти, — решил полковник.

Письма сперва условно разделили по округам согласно почтовым штемпелям. Оказалось, что большинство писем пришло из Ууденмаа, Турку, областей Пори и Хяме. Хорошо были представлены также Саво и Карелия, а из Оулу и Лапландии — всего лишь горсточка. Релонен предположил, что столичная газета не так широко распространяется на севере, как в центральных областях. Похьянмаа, впрочем, тоже была представлена слабо. Это, в свою очередь, могло означать, что там самоубийств совершается меньше, чем в других районах. И немудрено, ведь там самоубийство рассматривается как предательство всего деревенского сообщества.

Прочитали несколько открыток и вскрыли несколько конвертов. Письма производили удручающее впечатление. Люди, одержимые страстью к самоуничтожению, писали как курица лапой, с грамматическими ошибками. Каждое письмо было криком о помощи: правда ли, что я не одинок? Есть ли такая сила, которая мне поможет?

Мир этих людей рухнул, мысли в их головах смешались. Горе некоторых из них было столь ужасным, что даже видавший виды полковник и тот прослезился. Объявление в газете было воспринято ими как последняя соломинка.

Ответить на все письма казалось безнадежной затеей. Даже открыть и прочитать их оказалось не по силам.

Изучив почти сотню писем, Релонен и полковник Кемпайнен отправились купаться.

— Да, топиться нам теперь нельзя, — философствовал Релонен, отплывая от причала, — ведь тогда получится, что мы бросили на произвол судьбы больше шестисот человек. А если они покончат с собой? По совести, мы будем виновны в их смерти.

— Да… какое уж теперь самоубийство, когда мы посадили себе на шею батальон горемык, — согласился полковник.

— Настоящий батальон самоубийц, — добавил Релонен.

С утра Релонен и полковник Кемпайнен отправились в ближайший книжный магазин и купили шесть папок, дырокол, скрепки, нож для вскрытия конвертов, маленькую электрическую пишущую машинку, 612 конвертов и две стопки писчей бумаги. На почте они заказали 612 марок и отправили учителю Саарниахо его «Самоубийства в Хайлуотолайси в этом столетии», приложив письмо, в котором уговаривали писателя оставить мысли о самоубийстве. Они предлагали ему обратиться с рукописью в Общество душевнобольных Финляндии или в другую подобную организацию — может, там лучше поймут научную ценность его труда.

Релонен пошел в магазин за продуктами, полковник забежал в винный магазин Алко. Потом они вернулись в Хумалаярви.

Времени на сауну и рыбалку теперь уже не было. Релонен принялся вскрывать ножом конверты, Кемпайнен работал писарем. Он выписывал адреса и имена респондентов и присваивал им порядковые номера. Работа продолжалась два дня. Закончив регистрацию, компаньоны решили основательнее ознакомиться с письмами.

Они понимали, что надо спешить. В их руках оказалось более шестисот жизней. На письма надо было ответить быстро, а их было только двое, и дело шло слишком медленно.

— Нам нужен секретарь, — вздохнул Релонен поздно вечером, когда все письма были открыты и прочитаны.

— Да кто ж нам посреди лета отдаст своего секретаря, — ворчал полковник Кемпайнен.

Релонену пришло в голову, что опытный секретарь может обнаружиться среди потенциальных самоубийц. Наверняка среди них найдутся люди, готовые помочь. Начали изучать базу данных с этой точки зрения. Естественно, искали прежде всего среди живущих поближе. Начали со стопки писем из Хяме. Релонен прочитал пятнадцать штук, полковник-двадцать.

Деревенских жителей из Хаухола, Сюсмя и их окрестностей решили в расчет не брать — крестьяне не годятся для секретарской работы. Откопали трех учителей начальных классов, старую деву из Форсы. В Хумпила нашли профессиональную секретаршу на пенсии, Кука-Марию Оваскайнен из Кемеры. Следующей попалась проректор местного гражданского училища Хелена Пуусари из Тояла, тридцати пяти лет, преподаватель торговой переписки. Обе женщины разочаровались в жизни и всерьез подумывали о самоубийстве. К тому же они доверчиво прислали свои адреса и телефоны.

Было уже поздно, но дело не терпело отлагательств, поэтому мужчины решили немедленно связаться с обеими дамами. Сперва позвонили в Хумпи-ла, но там никто не ответил.

В Тояла проректора Пуусари тоже не оказалось на месте, но ее голос на автоответчике предложил оставить сообщение. Полковник Кемпайнен коротко представился, извинился, что пришлось звонить в столь позднее время, ведь дело шло к полуночи, коротко изложил суть проблемы и добавил, что они с товарищем хотели бы встретиться с проректором.

Кемпайнен и Релонен вознамерились немедленно отправиться в Тояла. Они уже порядочно выпили и понимали, что садиться за руль в таком состоянии опасно, но решили, что ничего хуже, чем разбиться насмерть, им не грозит. Так что в путь! Полковник вел машину, Релонен перечитывал вслух письмо проректора Пуусари:

«Жизнь моя дошла до кульминации. Рассудок мой в опасности. Детство мое было безоблачным, у меня всегда был веселый, оптимистичный характер, но за последние годы здесь, в Тояла, я очень изменилась. Мое чувство собственного достоинства раздавлено. Обо мне в этом маленьком городке ходят различные сплетни. С мужем я развелась 10 лет назад. Даже здесь, в Тояла, это обычное явление.

Но после развода я больше не хотела или не могла завязывать отношения с мужчинами. Может, я сошла с ума, но мне уже несколько лет кажется, что за мной постоянно следят и все записывают. Я чувствую себя пленницей здешнего общества. Даже садоводство, которое казалось мне когда-то таким интересным занятием, опротивело. Я стала настоящей отшельницей. Не могу ни с кем разговаривать, никому не доверяю, и, по-моему, не без причины. Меня считают очень чувствительной натурой. Может, отчасти они и правы. Вообще я человек прямой и не пренебрегаю ничьей дружбой. Но постепенно я поняла, что люди не отвечают мне тем же, и не только здесь, в Тояла, но и во всем мире. Я больше не выдержу. Хочу просто заснуть и спать до бесконечности. Надеюсь, что к моему признанию вы отнесетесь с пониманием. Если о нем узнают, это только усугубит мое положение. Я уже не вижу другого выхода, кроме как наложить на себя руки».

Они ехали по дороге Хяме в полной тишине. Спустя какое-то время Релонен сообразил, что они доберутся до места глубокой ночью, так что неплохо было бы извиниться за беспокойство и подарить проректору Пуусари, ну, скажем, букет цветов. Полковник с ним согласился, но выразил сомнение, что в это время суток можно купить цветы: магазины-то уже закрыты. Релонен на секунду задумался и предложил нарвать у дороги полевых, а заодно и нужду справить. Выбрав подходящее место, он попросил полковника остановить машину.

Релонен исчез в темном лесу. Полковник, покуривая, ждал у машины. Это мероприятие начинало его раздражать. Он крикнул Релонену, чтобы тот возвращался. Пьяный голос откуда-то из леса ответил, что нашел цветы. Или, по крайней мере, свежие листья.

Полковнику показалось, что Релонен идет к дороге, и он медленно поехал вперед. Через полкилометра полковник увидел Релонена, сидящего на темном асфальте. В одной руке у него был букет кипрея и других полевых цветов, в другой — самодельная клетка из проволоки. Полковник остановил машину и увидел, что в клетке кто-то сидит и шипит. Енот.

Релонен был страшно горд. Он рассказал, как долго ходил, собирая цветы, и вдруг наткнулся на капкан. Он страшно испугался, когда зверек, попавший туда, начал орать. Вот он, настоящий живой енот. Его ведь можно подарить проректору Пуусари, правда?

Полковник считал, что дикий зверек — не самый подходящий подарок для незнакомой женщины, думающей о самоубийстве. Он попросил Релонена отнести зверька вместе с клеткой туда, где взял.

Разочарованный Релонен скрылся в лесу, а вернувшись, объявил, что не смог найти место, где подобрал зверька. Тогда полковник предложил Релонену оставить клетку где-нибудь в лесу, но Релонен на это не согласился. Что, если лесник, поставивший капкан, не найдет зверька в другом месте? Енот в клетке умрет от голода и жажды.

Полковнику пришлось согласиться, что енота нельзя оставлять где попало. Выпустить зверька Релонен отказался. Вдруг он бешеный? В любом случае он представляет угрозу для птичьих гнезд и мелких грызунов. Он положил клетку в багажник, а сам с цветами в руках сел на переднее сиденье рядом с полковником.

Настроение у полковника испортилось: приятель был пьян и неадекватен. До Тояла они ехали молча.

В три часа ночи, в центре Тояла, на третьем этаже четырехэтажного кирпичного дома, Релонен и полковник Кемпайнен позвонили в дверь проректора Пуусари. Релонен держал клетку с енотом и увядшие лесные цветы. Дверь отворилась, их пригласили войти.

Хелена Пуусари оказалась крупной рыжеволосой дамой в очках. У нее было решительное лицо, но выглядела она уставшей. Походка размашистая, но при этом женственная. На ней были прогулочный костюм и туфли на высоком каблуке. Вид у проректора был смущенный. Подумать только: такую милую женщину в этом городке довели почти до самоубийства.

Проректор Пуусари попросила оставить клетку в прихожей. Она подала гостям кофе с бутербродами и предложила по рюмочке ликера. Поговорили о деле. Госпожа Пуусари, оказывается, боялась, что за объявлением в газете стоят какие-нибудь аферисты. Но все-таки решила рискнуть. Теперь же, когда она познакомилась с авторами объявления, то есть с Релоненом и Кемпайненом, ей стало казаться, будто их свело само провидение, ведь беда-то у них общая. Еноту она не очень удивилась. Она бы тоже не оставила зверька умирать в лесу.

— Я, разумеется, разбираюсь в людях, у меня есть опыт. Вы хорошие люди, в этом я уверена, — заметила госпожа Пуусари, ставя цветы в вазу.

Полковник Кемпайнен рассказал ей, что на объявление пришло более шестисот откликов. Обработать их двоим мужчинам не под силу, тем более что они никогда раньше этим не занимались. Релонен — неудачливый бизнесмен, а он сам — полковник в отставке. Друзья предложили госпоже Пуусари помочь им в подготовке и рассылке ответов на письма.

Проректор Пуусари сразу же согласилась. Опрокинули по рюмочке, взяли с собой енота и пошли к машине. Обратно в Хумалаярви ехали через село Лам-ми. Было раннее утро, по земле стелился легкий туман. Релонен спал. Когда Кемпайнен миновал церковь, госпожа Пуусари попросила его остановиться.

Выйдя из машины, Хелена направилась к кладбищу позади церкви. Она бродила среди могил, окутанных туманом, долго стояла около старых могильных плит и смотрела в небо. Потом вернулась к машине.

— Я интересуюсь кладбищами, — объяснила она полковнику. — Они успокаивают.

Вскоре добрались до дома Релонена. Тут он и сам проснулся, открыл багажник, чтобы выпустить енота. Но зверек исчез, причем вместе с клеткой. Релонен встревожился, не забыл ли он ее в Тояла. Полковник успокоил его, сказав, что оставил клетку с енотом на пороге церквушки в Ламми. Там его утром найдут, и судьбу зверька, скорее всего, решат церковные служащие. Так что душа зверька теперь в руках Всевышнего.

Когда проректор Пуусари увидела груду писем, она выпалила:

— Ой, бедные! За это надо браться всерьез. Встанем пораньше — и за работу.

Хелену устроили в мансарде. Когда она удалилась туда, мужчины переглянулись:

— Хороший человек.

Глава 6

С утра взялись за работу. Решили прочитать каждое письмо вслух. Прочитали десять писем, делая заметки. Затем поменяли чтеца, прочитали еще десяток, потом пришла очередь третьего чтеца. Работа шла довольно быстро и не казалась очень уж тяжелой.

Обработка одного письма занимала пять минут: пара минут — на чтение, три — на обсуждение. За час управились с дюжиной писем. Быстрее не получалось. Работали два часа подряд, потом устроили часовой перерыв.

За каждым письмом стоял человек со своей бедой. Читающие знали это по собственному опыту.

Выяснилось, что охотнее рассказывают о своих проблемах женщины: 65 процентов писем пришло от них. Пол некоторых авторов установить не удалось. Например, Ома Лаурила мог быть как мужчиной, так и женщиной. По письму Раймо Таавитсайнена казалось, что писала скорее женщина, потому что профессия была указана женская.

Большая часть респондентов, если не все, страдали психическими расстройствами. Кое-кто просто казался сумасшедшим. Встречались психоз и паранойя. Например, одна уборщица из Лауритсала утверждала, что находится на грани самоубийства из-за того, что ее постоянно преследует президент Койвисто. Травля велась разными способами: Койвисто подкладывал ей ядовитые моющие средства, и лишь благодаря природной проницательности жертве удавалось избежать отравления. В последнее время президент совсем обнаглел: не давал уборщице покоя ни днем, ни ночью. Его начальники канцелярии и охранники тайно приезжали в Лауритсала, всячески мешая жить несчастной женщине. В конце концов она пришла к патриотическому решению: мир спасет только ее самоубийство. Тогда Койвисто придется оставить ее в покое. Принося себя в жертву, уборщица надеялась, что СССР не сможет воспользоваться ситуацией и начать против Финляндии ядерную войну.

Авторы писем страдали различными неврозами. Были и очевидные врожденные отклонения, и психопатия, которая проявлялась в семейных и любовных неурядицах. Среди пишущих попадались и пациенты психиатрических клиник. Проблемы у всех были схожие: трудности на работе, учеба не идет как надо, горькая старость пришла слишком рано. Один человек писал, что еще до войны совершил убийство и до сих пор не может об этом забыть. Некоторые ударились в религию и при помощи самоубийства надеялись попасть на небеса и встретиться там со Всевышним.

Много было сексуально озабоченных, гомосексуалистов, трансвеститов, мазохистов, жиголо, неизлечимых нимфоманок.

У некоторых налицо были тяжелый алкоголизм, зависимость от лекарств и наркотиков. Один мужчина, живущий в Хельсинки, в районе Эроттая, и работающий в компьютерной фирме, пришел к выводу, что самоубийство — единственный эффективный способ распорядиться собственной жизнью. Другой любознательный знаток мистических учений говорил, что у него не хватает терпения ждать естественной смерти, вот он и решился на самоубийство, чтобы увидеть, что ему предложат после смерти.

Всех авторов писем роднило сильное чувство одиночества и отверженности. Тем, кто разбирал письма, эти чувства тоже были знакомы.

В перерывах ходили на причал — отдохнуть и позагорать. Релонен делал бутерброды, полковник готовил кофе. Над Хумалаярви кричала кукушка — редкая птица в южной Финляндии.

Однажды во время вечернего перерыва Хелена Пуусари заметила плывущую к берегу бутылку. Она стала кричать, что ненавидит алкоголиков, которые повсюду бросают бутылки и бессовестно загрязняют финскую природу. Она тоже иногда употребляла алкоголь, но ей и в голову не могло прийти разбрасывать бутылки.

Полковник поднял бутылку с прибрежного песка. Это оказалось шотландское солодовое виски Cardhua двадцатилетней выдержки. Напитка в бутылке было на полдюжины рюмок. Его сразу же выпили, а выпив, мужчины рассказали госпоже Пуусари о традиции бутылочной почты. Может быть, имя, данное озеру[3] давным-давно, и породило этот обычай?

С письмами работали двое суток. Прочитали каждое письмо и открытку, обсудили и на большей части сделали пометки. Результаты потрясали. Кто знает, сколько из написавших уже успели совершить самоубийство? Ведь со дня публикации объявления прошло уже дней десять. За это время человек, находясь в депрессии, вполне может успеть исполнить задуманное.

Проректор Пуусари позвонила в школу в Кески Хяме и попросила одолжить печатную машинку. Разрешение было получено. Теперь предстояло написать ответ, размножить его и отправить в разные концы Финляндии.

Проректор Пуусари имела больший опыт написания писем, чем Релонен и Кемпайнен. Она-то и составила короткое утешительное письмо, в котором просила адресата отказаться от своего решения хотя бы на некоторое время. В письме говорилось, что тысячи финнов думают о том же, ведь на объявление в газете откликнулось более шестисот человек. Так что не стоит проявлять поспешность в таком жизненно важном деле.

Полковник Кемпайнен добавил, что массовое самоубийство будет более веским, более убедительным актом, чем совершенное в одиночку любительское. Поддержка коллектива важна в любом деле. По мнению Релонена, массовое самоубийство могло принести и экономическую выгоду. Он написал о совместных увеселительных поездках перед смертью и о возможности для родственников получить скидку на похоронные расходы. Письмо подправили и еще раз внимательно перечитали, прежде чем размножить.

— Хорошо бы еще организовать семинар для обсуждения жизненных ситуаций тех, кто помышляет о самоубийстве, — предложила проректор Пуусари. — Не можем же мы отделаться от бедных людей одним утешительным письмом.

Полковник Кемпайнен понимал, что проректор Пуусари привыкла из любой темы делать семинар или конференцию. Эта мода уже добралась и до вооруженных сил. В армии давно поняли, что любое совещание — просто лишний повод для офицеров выпить в официальной обстановке, вдали от надзора жен. Релонен тоже высказался по поводу семинаров и пустых совещаний в бизнесе: они неизменно заканчиваются банкетом, для чего и затеваются. В отелях, где проходят совещания, иногда напиваются до потери рассудка, а расходы вносятся в бухотчет фирмы для уменьшения налогов. Выходит, что финское правительство невольно потакает алкоголизму в мире бизнеса. Результатом совещаний становятся так и не открытые портфели с так и не прочитанными документами. Деньги промотали, время потратили, а низкооплачиваемый персонал фирмы, в основном женщин, бросают на сверхурочную работу, чтобы компания не обанкротилась.

Полковник саркастически заметил, что уж кто-кто, а Релонен знает в этом толк: как-никак специалист по банкротствам.

Проректор Пуусари возмутилась: сейчас не время для глупых мужских шуток. Речь идет о жизни шестисот человек. Хотя бы часть из них нужно включить в группу, обсудить их проблемы и воскресить. Им понадобится помещение, куда можно пригласить народ. Необходимо выработать программу, которая даст практические результаты.

Полковник успокоил ее:

— Не волнуйся, Хелена, мы уже обсуждали это с Онни. К утешительному письму стоит добавить и приглашение на семинар. Как думаешь, Хельсинки — подходящее место, чтобы собрать там толпу финнов, собирающихся покончить с собой? Или летом лучше выбрать другое место?

Релонен считал, что нельзя устраивать семинар в маленьком городке. Например, если хотя бы сто самоубийц соберется в Пиексамяки, об этом сразу же станет известно всем местным жителям. Финляндия — земля обетованная для слухов. А в данном случае огласка нежелательна.

Проректор Пуусари предложила ресторан «Певчие» в районе Тёле в Хельсинки. Там в подвале вполне подходящее помещение для собраний. Раньше там постоянно устраивали поминки. Ресторан находится около кладбища Хиетаниеми и церкви Темпелиаукио.

— Что ж, — решил полковник Кемпайнен, — давайте напишем в приглашении, что собрание самоубийц состоится в «Певчих» в следующую субботу. Если завтра же отнести письма на почту, желающие успеют добраться до Хельсинки.

Релонена смутила такая поспешность, но ему тут же напомнили: время не ждет — речь идет о человеческих жизнях.

Закипела работа. Предстояло забронировать помещение, размножить письмо и как можно скорее отнести конверты на почту. Каждый потерянный день — это умершие люди; поэтому решили постараться обойтись без жертв.

Глава 7

Полковник Кемпайнен заказал помещение в ресторане «Певчие». Метрдотель сказал, что в подвале поместится около 200 человек, часть — в зале, остальные — в сорока кабинетах. Кемпайнен забронировал ресторан на субботу, с 12 часов. Заодно договорился о буфете. Метрдотель сообщил, что ланч стоит 78 марок. Если собравшимся предложить в качестве аперитива, например, игристое вино, это составит еще 16 марок.

Полковник одобрил меню, предложенное метрдотелем:

Ознакомившись с заказом, Релонен ужаснулся. Он что, с ума сошел? Если в ресторане и правда поместятся 200 потенциальных самоубийц, и все будут лопать ланч, который заказал полковник, это влетит в копеечку. Релонен быстро подсчитал на калькуляторе: 18 000 марок! У него нет денег на такие подарки. Кроме того, зачем кормить шестьсот человек, которые все равно собираются умереть? По мнению Релонена, разочарованному в жизни человеку вполне достаточно будет чашечки кофе и пирожка с повидлом. Он был уверен, что расточительство ни к чему хорошему не приведет.

— Мне кажется, Онни, у тебя комплекс банкротства, — заметил полковник. — Думаю, нам не надо беспокоиться о счете. У всех будут деньги, они заплатят за свой ланч. А если у кого-то их не будет, заплачу я.

Релонен пробормотал, что, насколько ему известно, на офицерскую зарплату не прокормишь всех сумасшедших страны. На это полковник возразил, что никогда не зависел от зарплаты. Он получил солидное наследство. Вернее, его получила покойная жена, которая родилась в богатой семье, и после ее смерти Кемпайнен стал весьма состоятельным мужчиной.

Проректор Пуусари продолжала строить планы:

— Я могу попросить одну мою сокурсницу прочитать лекцию. Арья Реухунен — психолог, лечит больных с задержкой умственного развития в центральной лечебнице Тамперского университета и хорошо разбирается в этом вопросе. Она могла бы выступить с докладом о том, как избежать самоубийства.

Пуусари добавила, что психолог Реухунен — известный специалист и автор серьезных статей; а кроме того, Арья, кажется, в студенческие годы сама предпринимала попытку самоубийства.

Когда все было готово, написали короткое приглашение на семинар самоубийц, который состоится в середине июля, в субботу, в 12 часов, в актовом зале ресторана «Певчие». Организаторы семинара рассчитывают на большое число участников и веселое лето. После обсуждения «веселое лето» решили убрать. Вместо этого написали: «Не принимайте необдуманных решений. До скорого свидания».

Письмо переписали начисто, отвезли в народное училище в Хямеенлинну и размножили. Больше всего времени — целый день — ушло на то, чтобы надписать на шестистах конвертах имена и адреса получателей. На курсах фотографии в том же училище им помогли наклеить марки и запечатать конверты. На следующий день все письма отнесли на почту.

Теперь оставалось ждать собрания группы самоубийц. Учредители разъехались по домам: Релонен-в Хельсинки, полковник Кемпайнен — в Ювяскюля, а проректор Пуусари — в Тояла.

В следующую субботу полковник Кемпайнен, возвращаясь из Ювяскюля, заехал в Тояла, чтобы захватить Хелену Пуусари. По дороге в Хельсинки проректор Пуусари ознакомилась еще с двумя захоронениями: кладбищами в Янаккала и Туусила.

Релонен уже ждал их в ресторане «Певчие». Было без пятнадцати двенадцать. Все трое осмотрели помещение актового зала и отметили, что работники ресторана привели в порядок кабинеты, зал украсили цветами, а на столы постелили чистые скатерти. Метрдотель показал им меню, составленное в соответствии с заказом. Проверили микрофоны — все было в порядке.

— Нам звонила пара журналистов, — предупредил метрдотель.

Полковник проворчал, что собрание не подлежит огласке, и приказал портье не впускать журналистов с фоторепортерами. Если кто-то попытается проникнуть, пусть позовут его, и он лично разберется с любопытными.

Все трое волновались. Соберутся ли самоубийцы? Или организаторы были одержимы манией величия, когда привели в движение весь этот механизм? И что выйдет из их затеи?

Полковник облачился в парадную форму, мадам Пуусари — в шелковый костюм. Релонен был вынужден предстать в старом, но хорошо отглаженном полосатом костюме, в котором выдержал бури четырех банкротств. Троица производила торжественное и солидное впечатление. Но ведь и дело было важным, жизненно важным.

В 12 часов напряжение спало. Холл ресторана наполнился людьми, женщинами и мужчинами. Релонен считал приходящих: пятьдесят, семьдесят, сто… Скоро он сбился со счета. Многие перекочевали вниз, в актовый зал, где полковник Кемпайнен и проректор Пуусари приветствовали гостей, метрдотель и официантки провожали их к столикам. Через пятнадцать минут зал был полон. Дверь-гармошку, ведущую в самый большой кабинет, оставили открытой. Там нашлось место еще для сорока приглашенных. Все столики уже заняли, а в проеме стояло еще два десятка остолбеневших людей. В четверть первого полковник уведомил портье, что двери пора закрывать. Ресторан заполнен до отказа. Можно начинать.

Полковник Кемпайнен взял микрофон. Он представился и представил своих товарищей — Релонена и проректора Пуусари. В зале послышался одобрительный гул. Затем полковник коротко рассказал об организаторах семинара и о плане его работы. Цель — доверительно побеседовать о жизни и смерти. Запланировано выступление психолога на тему о профилактике самоубийств. После лекции можно будет насладиться специально приготовленным для этого случая обедом. Те, кто не в состоянии заплатить за обед весьма умеренную цену, получат его бесплатно за счет полковника. Можно также собрать деньги, чтобы покрыть все расходы. После обеда-«свободный микрофон»: все желающие могут выступить с небольшой речью по теме, то есть по поводу самоубийства. А в конце мы обсудим, есть ли смысл продолжать эти семинары, нужно ли выбрать комиссию, которая будет защищать интересы самоубийц, или достаточно одной встречи.

— Тема нашего семинара неожиданно оказалась очень серьезной и на редкость печальной, но я все-таки хочу надеяться, что она не испортит нам этот прекрасный летний день. Ведь и у нас, людей разочарованных, есть право хотя бы один день наслаждаться этой жизнью и хорошей компанией. Надеюсь, вы приятно проведете время, и наши судьбы получат новое, более оптимистическое направление, — закончил свою речь полковник. Все выслушали его с молчаливым одобрением.

Во время выступления у дверей, ведущих в зал, выстроилась колонна официантов. В руках они держали подносы, уставленные бокалами с игристым вином.

Получив бокалы, многие встали в ожидании тоста.

— Здоровья и долгих лет жизни, — произнес полковник, поднимая свой бокал. Обстановка разрядилась, люди стали знакомиться, общаться, заказывать еду.

Первая часть семинара для самоубийц прошла согласно плану. Докладчик, психолог Арья Реухунен, прочитала отличный доклад о самоубийствах и их профилактике. Лекция заняла два часа. Это был серьезный и беспристрастный рассказ о душевных болезнях, жизненных тяготах, научных исследованиях природы суицида и о многом другом, с этим связанном. Все это лично касалось большинства слушателей, поэтому они сидели тише мыши и ловили каждое слово.

По мнению докладчицы, основная причина самоубийств крылась в том, что люди ощущали бессмысленность своей жизни, не видели в ней ничего приятного. Психолог Реухунен сделала акцент и на особой природе суицида в сравнении с другими психологическими проблемами: самоубийство в Финляндии все еще табу, говорить о нем стыдно. Оно не только позорит самоубийцу, которого объявляют больным, но и бросает тень на его родственников. Известно много случаев, когда страдали именно родственники самоубийцы.

Сразу после лекции психолога какой-то мужчина средних лет, размахивая проволочной клеткой, потребовал слова.

Он по собственному опыту знал, что такое безнадежность и как Божье провидение может от нее спасти.

Полковник прервал излияния человека с клеткой, заметив, что дискуссия начнется после обеда.

Ланч удался на славу. После него многие ушли, но большинство осталось. Люди заказывали напитки, оживленно беседовали.

Пара журналистов и фотограф прорвались-таки в холл ресторана, пытаясь выведать новости. В газетные сводки просочились намеки на важный семинар. Полковник подробно объяснил, что семинар этот частный и касается проблем людей с задержкой умственного развития, выросших в деревенской общине и оказавшихся в ситуации, когда социум быстрыми темпами интегрируется в европейское экономическое сообщество. Разочарованные журналисты вздохнули и ушли, не задавая больше вопросов.

А потом началась дискуссия, и ход семинара принял новое направление и размах.

Глава 8

Участники семинара самоубийц охотно заказывали пиво, вино и напитки покрепче — очевидно, для храбрости. Когда пришло время «свободного микрофона», каждый получил возможность рассказать во всеуслышание о своих проблемах.

Ввели пятиминутный регламент ввиду большого количества желающих. За это время выступающие успевали лишь в общих чертах описать ситуацию. Завязалась дискуссия, ведь проблемы у многих были общие.

Мужчина с клеткой, требовавший слова перед ланчем, наконец получил возможность поделиться своими мыслями. Был он родом из Тампере, а по профессии — нивелировщик. Ему было за тридцать, и жизнь он вел довольно распутную. Нивелировщик барахтался в грехах годами. Он был уверен, что жизнь зла и несправедлива. Вот и впал в глубокое отчаяние. Этим летом вялая неудовлетворенность переросла в сильное беспокойство. Нивелировщик обратился к вере и стал умолять Бога послать ему какой-нибудь знак, что и он, самый грешный из грешников, может получить помилование Всевышнего.

Но знака все не было. Нивелировщик опечалился пуще прежнего и начал подумывать о самоубийстве. Однажды летней ночью он без всякой цели ехал из Тампере и случайно попал в Ламми. Погруженный в мысли о своей беде и о смерти, нивелировщик забрел на кладбище. Но в последний момент Господь все-таки спас его. Желанный знак поджидал его на пороге Ламмской церкви!

Нивелировщик поднял проволочную клетку, чтобы все ее увидели. Это она стояла на церковной лестнице, это она содержала божественный знак. В клетке был живой енот, он так яростно шипел на нивелировщика, что не оставлял никаких сомнений в своей реальности. Он был как горящий куст в Ветхом Завете.

Кто-то осмелился спросить, что мог иметь в виду Бог, оставляя на церковной лестнице клетку с енотом? И что божественного увидел нивелировщик в этом зверьке?

Нивелировщик угрожающе потряс клеткой и напомнил собравшимся, что пути Господни неисповедимы. Когда его спросили, где эта Божья тварь теперь, нивелировщик ответил, что принес его в жертву Богу в благодарность за свое спасение. Кровью жертвенного енота окропил он свой гараж в Тампере, а из самого зверька собирается сделать чучело в память о своем спасении. На своем надгробном камне он велит рядом с собственным именем поместить портрет енота. Впрочем, с этим можно и подождать, ведь он собирается еще долго жить и служить своим ближним, проповедуя слово Господне.

Потом выступила хозяйка маленького поместья, приехавшая аж из Северной Карелии. Она убедительно доказала, что семинар очень полезен. Всю жизнь она в одиночку возилась со своими коровами, муж был молчалив и диковат, да и коровы не лучше. Это Удручало. А здесь ей открылась возможность свободно обмениваться мыслями в приятной атмосфере взаимопонимания. Она почувствовала, что к ней вернулась молодость, и вдруг подумала, что не стоит себя убивать.

— Уж так на душе полегчало! Конечно, стоило приехать, хоть и дороговато. К счастью, есть где переночевать — у двоюродного брата в Мююрмаки.

Потом встал мужчина лет тридцати. Он рассказал, что дважды обращался в больницу для душевнобольных по поводу нервного срыва и апатии.

— Но я не сумасшедший. Я просто бедный. Будь у меня собственная квартира, пусть маленькая, однокомнатная, где-нибудь в Каллио,[4] я бы со всем справился. А когда приходится жить в коммуналке, это, знаете ли, расшатывает нервы.

Мужчина добавил, что точно знает цену своей жизни: 350 000 марок — столько стоит однокомнатная квартира в Хельсинки.

— И я не какой-нибудь пьяница.

Другой мужчина жаловался на неудачный брак. Бывшая жена не давала ему встречаться с детьми, но требовала, чтобы алименты он платил вовремя.

Одна женщина просто расплакалась в микрофон. Весь зал умолк. Люди сочувствовали, но скрывали слезы.

Многие одобряли идею создания группы поддержки, ведь одинокий, сломленный человек не способен за себя постоять. Его перспективы сужаются, человек впадает в депрессию. Даже самые обычные дела кажутся непосильными, когда некому помочь, когда ты один. И от этого становится жутко.

Прозвучало и судьбоносное предложение совершить массовое самоубийство. Оно получило неожиданно широкую поддержку. Многие участники семинара даже встали, чтобы высказаться «за». Они были уверены, что самоубийство, совершенное по общему согласию, является единственно правильным решением.

Посыпались конкретные предложения. Пенсионерка из Вантаа предложила арендовать огромный корабль и заплыть далеко в море, лучше до самой Атлантики. В подходящем месте корабль пойдет ко дну и унесет с собой жизни путешественников. Дама изъявила желание участвовать в «последнем плаванье».

От гостей за очень шумным столиком, куда постоянно подносили напитки, поступило предложение, вызвавшее общий интерес. Что, если собрать огромную сумму денег и купить убийственное количество алкоголя? Все будут пить до тех пор, пока не погибнут от алкогольной интоксикации.

Но большинство присутствовавших сочли этот способ неприличным. Смерть должна выглядеть достойно. Закончить свои дни пьяными как свиньи — не самая лучшая идея.

Более возвышенный вариант массового самоубийства предложил какой-то молодой дурачок из городка Котка. Он считал, что было бы прекрасно покончить с собой, прыгнув с воздушного шара в море.

— Возьмем по всей Финляндии в аренду шары, наполненные горячим воздухом, и отправимся с попутным ветром из Котки, Хямина или откуда-нибудь с побережья. А на середине Финского залива выпустим из шаров воздух и бросимся в море!

Он нарисовал величественную картину коллективного самоубийства: вечерний ветер несет пятнадцать воздушных шаров, поднявшихся в воздух с западного побережья. В каждой гондоле стоит полдюжины желающих совершить самоубийство. Ветер несет шары к заходящему солнцу, они поднимаются ввысь. Мрачная Финляндия остается позади со всеми своими проблемами. Вид прекрасный, ощущения неземные. В открытом море плывущие к смерти запевают свою последнюю песнь, она разносится над водой, как ангельский хор. Из корзин пускают фейерверки, кто-то в экстазе прыгает в море. Наконец, когда шары остывают, вся эскадра с достоинством опускается в бездонную пучину. Земные страдания побеждены…

Описание признали весьма поэтичным. Но такой способ самоубийства, конечно, не мог рассматриваться всерьез, потому что пришлось бы обречь на смерть безвинных капитанов воздушных шаров. Кроме того, эта история наверняка положила бы конец воздухоплавательному спорту в Финляндии.

Всем захотелось холодного шампанского; начался сбор денег. Собрали довольно много. Кое-кто не постеснялся внести мелочь. Хелена Пуусари и Ре-лонен подсчитали добычу и пришли в изумление — 124 320 марок! Из серебряной чаши горстями доставали мелочь и чеки (самый крупный был выписан на сумму 50 000 марок). Благодетелем оказался некий оленевод Уула Лисманки из оленеводческого объединения Калдоави в Утсйоки.

— Ну да, деньги нужны, чтоб такую ораву жизни лишить. Это не так дешево сейчас в Финляндии, а тем более что до смерти, — объяснил он свой щедрый подарок.

В чаше было много чеков на десять тысяч марок. Значит, не все самоубийцы бедны, и далеко не все скряги.

С начала семинара прошло уже пять часов; полковник предложил сделать перерыв и на собранные деньги угостить всех кофе и другими напитками. Предложение с радостью поддержали. Во время кофе-брейка полковник, Хелена Пуусари и Релонен удалились на второй этаж, чтобы обсудить ситуацию. Внизу, в зале, оставалось еще более ста самоубийц. Глаза у них горели, они, похоже, крепко держались за жизнь. Пить, однако, собирались так, как будто это их последний день.

Проректор Пуусари опасалась, как бы ситуация не вышла из-под контроля.

Прислушавшись к голосам, доносившимся снизу, Релонен довел до сведения своих друзей, что за некоторыми столиками поговаривают о том, чтобы совершить массовое самоубийство сразу по окончании семинара где-нибудь поблизости, в подходящем месте.

Тут испугался даже полковник. Может, ограничить подачу алкоголя? Пуусари возразила, что не стоит раздражать толпу, а то потом ее не успокоить:

— Там сейчас такая атмосфера-достаточно будет одного отчаянного самоубийства…

У Релонена появилась идея:

— А что, если не расплачиваться и потихоньку уйти? Соберем папки с материалами по семинару, смоемся куда-нибудь подальше и деньги заберем. Ведь они принадлежат нам, как организаторам семинара.

Но Кемпайнен запретил прикасаться к деньгам. Их собрали для фонда самоубийц. Полковник заявил, что не желает обкрадывать умирающих. Из зала донеслись какие-то крики. Человек у микрофона держал пламенную речь, другие требовали тишины. Затем попробовали петь, и на второй этаж стали долетать плаксивые псалмы. Потом снова послышались крики — на сей раз это были требования, чтобы организаторы семинара вернулись в зал и поддержали программу.

— Мы должны к ним спуститься, — решила проректор Пуусари. — Нельзя бросать умирающих на произвол судьбы.

По мнению Релонена, шумели скорее пьяные, чем умирающие.

Когда троица спустилась вниз, собравшиеся притихли. У микрофона стояла женщина среднего возраста с пронзительным голосом, уроженка Ееспоо. Она объявила:

— Наконец-то вы появились! Мы здесь приняли окончательное решение! Все, что мы ни делаем, делаем все вместе, массово.

— Хорошо, хорошо! — закричали с разных концов зала.

Женщина продолжала:

— Мы — страдальцы, и мало у кого из нас осталась хоть какая-нибудь надежда. Не так ли? — взревела она и обвела зал убийственным взглядом.

— Никаких надежд! — закричали все в один голос.

— Настал момент окончательного выбора. Каждый, кто хоть немного сомневается, пусть сейчас же покинет это помещение. Но мы, те, которые здесь останутся, мы умрем вместе!

— Умрем вместе! — в экстазе загудел народ.

Два десятка человек под предводительством мужчины с клеткой встали из-за столов и молча покинули зал.

То ли они не слишком спешили с самоубийством, то ли предпочитали сделать это в одиночку. Им позволили уйти. Когда двери за ними закрылись, совещание продолжилось.

Женщина указала на полковника Кемпайнена.

— Пока вас не было, мы решили выбрать вас нашим предводителем! Ваша задача, полковник, привести нас к конечной цели!

Но тут микрофоном завладел старик с седой бородой и в очках. Он представился: Ярл Хаутала, пенсионер, бывший служащий дорожно-строительного управления, работал инженером по техническому обслуживанию дорог в округе Западная Финляндия. Зал притих-к старости относились с уважением.

— Дражайший полковник! На самом деле мы здесь оживленно обсуждали тему дня. И пришли к единому мнению, что те, кто не ушел, хотят остаться в группе и непременно пойти на самоубийство вместе. На то у нас, конечно, есть свои причины, и мы сегодня о них узнали. Наше решение таково: вы, полковник Кемпайнен, станете командиром нашей группы, а вашими помощниками назначим мадам Пуусари и Онни Релонена. Вы представляете комитет, который будет отвечать за осуществление нашей общей цели.

Старый инженер устремил взор на Германа Кемпайнена, Хелену Пуусари и Онни Релонена. Все встали. Решение было принято.

Глава 9

Шестьдесят участников семинара, то есть каждый десятый из откликнувшихся на объявление, подтвердили свое твердое намерение покончить с жизнью. Пусть группой, лишь бы поскорее. Тройку организаторов это ужаснуло. Проректор Пуусари попыталась их успокоить, но ее призывы были тщетны. Полковник Кемпайнен пытался разогнать собрание, боясь, что оно приведет к фатальным последствиям.

Но его никто не слушал. Оставшиеся участники семинара ни в какую не хотели расходиться.

Полковник не сдавался. Он объявил, что с участниками собрания свяжутся позже, но они не успокоились. Пришлось пообещать, что следующее собрание состоится завтра же утром. В спешке полковник опрометчиво заявил, что встреча состоится в 11.00, в воскресенье, на Сенатской площади, у памятника Александру П. Там можно будет спокойно поговорить и все трезво обсудить.

На этом совещание было закрыто. Ресторан опустел, двери заперли. Величайший семинар самоубийц, единственный во всей истории Финляндии, наконец-то подошел к концу. Было уже двадцать минут восьмого.

Усталая троица отправилась обдумывать события дня в отель «Президент», где полковник и проректор решили остаться на ночь. Собранные пожертвования прихватили с собой.

Перед тем как идти спать, они заглянули в ночной клуб, чтобы перекусить горячими бутербродами и пропустить стаканчик-другой. Проректору Пуусари пришлось постоянно танцевать. Немудрено: при свете мерцающих ламп ночного клуба она выглядела просто очаровательно в своем красном костюме. Полковнику это не понравилось, и он поднялся в свой номер.

Релонен опрокинул еще стаканчик и поехал домой на такси. Жена уже спала, только пробурчала что-то во сне, когда Релонен улегся на свою законную половину двуспальной кровати. Он с жалостью смотрел на спящую супругу. Рядом с ним похрапывала несчастная женщина, которую он когда-то страстно любил, и она, разумеется, тоже сначала была к нему неравнодушна. Теперь же от любви и от прочих чувств не осталось и следа. Когда в двери входит банкротство, любовь вылетает в окно. А если банкротств четыре, в окно выбрасывать уже больше нечего.

Релонен втянул ноздрями воздух и уловил характерный запах, исходящий от жены. Она пахла как старая сытая самка. Такой запах не смывается водой.

Релонен завернулся в одеяло и пожелал себе, чтобы эта ночь оказалась последней, которую он проведет в этой кровати. Релонен пробормотал: «Иду на отдых, Создатель, помоги, милостивый, защити меня…»

Один из кавалеров Хелены Пуусари, тот, который чаще всех приглашал ее танцевать, признался ей, что днем работал в «Певчих» официантом.

— Да уж, тяжелый был денек! Заказывали больше, чем на поминках…

Официант окинул восхищенным взглядом шикарную огненно-рыжую проректоршу и признался, что ему сегодня тоже несколько раз приходила в голову мысль о самоубийстве. Он даже поклялся, что размышлял о самоубийстве годами. Может, ему тоже можно попасть в эту компанию? Официант представился — его звали Сеппо Сорьонен. Он уверял, что с удовольствием совершил бы самоубийство, но только непременно вместе с Хеленой Пуусари. Может, им стоит где-нибудь уединиться, чтобы обсудить это дело? Полковник и Релонен, похоже, уже ушли.

Проректор Пуусари предупредила Сорьонена, чтобы он никому не рассказывал о семинаре самоубийц. Это собрание было тайным, и о нем не должны знать в ночном клубе. Мужчина был уже здорово пьян, и скоро выяснилось почему.

Сорьонен признался, что весь день на кухне тайком допивал спиртное из рюмок клиентов, а поесть не успел. Но причина его словоохотливости в другом. Просто по натуре он человек открытый и живой, поэтому незнакомые люди часто думают, что он пьян сильнее, чем на самом деле. Чтобы продемонстрировать свою искренность, Сорьонен поведал историю своей жизни: родом он был из Северной Карелии, поступил в университет, дважды был помолвлен, но до свадьбы дело так и не дошло. Почти год он изучал в университете гуманитарные науки, но школа жизни показалась ему более интересной. Он устроился редактором в «Новую Финляндию», работал в нескольких других газетах, потом несколько раз менял сферу деятельности и теперь трудился то там, то тут, но чаще всего — официантом на побегушках в «Певчих».

Сеппо Сорьонен признался проректору Пуусари, что он никогда не думал о самоубийстве и сказал это только для того, чтобы завести с мадам разговор.

Проректор Пуусари оценила честность Сорьонена, но попросила его покинуть ее и вернуться к своему столику. Самоубийство — серьезное дело, а не игрушка.

Сеппо Сорьонен уступил, но тут же пообещал проректору Пуусари свою моральную поддержку. Она ведь тоже думает о самоубийстве, как раз об этом шла речь в «Певчих». Сорьонен считал себя хорошим слушателем, и мадам могла бы открыться ему… Можно пойти куда-нибудь поговорить, а потом вернуться.

Хелена Пуусари сказала, что, если Сорьонен хочет помочь потенциальным самоубийцам, ему следует в 11 часов утра явиться на Сенатскую площадь. Там соберется много людей, нуждающихся в утешении. На этом она распрощалась с незадачливым ухажером и пошла спать.

После завтрака в отеле проректор Пуусари и полковник Кемпайнен отправились на прогулку по пустынным улицам июльского Хельсинки. Небо было безоблачно. Полковник предложил Хелене руку. Они прошли мимо вокзала к Круунухака, оттуда по берегу моря в направлении Катаянокка и около одиннадцати вышли на Сенатскую площадь. Там их уже ждали Релонен и несколько вчерашних знакомых.

К одиннадцати часам у памятника Александру II собралось больше двадцати участников семинара. Женщины и мужчины, молодые и старые. Но вчерашний азарт иссяк. У самоубийц были опухшие лица, У некоторых — черно-серого цвета, как будто они всю ночь работали в смолокурильне или участвовали в пожарных учениях. Глаза потухли. Группа молча обступила тройку организаторов. Атмосфера была гнетущая.

Ну, как дела? Не правда ли, прекрасное воскресное утро? — попытался завести разговор полковник.

Мы всю ночь не спали, — начал пятидесятилетний мужчина, который на семинаре представился Ханнесом Йокиненом, маляром из Пори. На его шее сидели больной водянкой мальчик и сумасшедшая жена, потерявшая память. Прискорбный случай.

Начали наперебой рассказывать, что случилось прошлой ночью. После приема в «Певчих» всех выставили на улицу, и большинство участников отправилось бродить по городу в направлении Хиетаниеми. Заодно решили совершить самоубийство, обдумывали способ. Нетвердой походкой добрались они до кладбища Хиетаниеми, но там наткнулись на двадцать бритоголовых парней, которые с криками носились по могилам и опрокидывали надгробия. Такого грязного кощунства самоубийцы не могли перенести. В бешенстве бросились они на толпу молодых вандалов. Завязалась драка, в которой бритоголовые сразу же потерпели поражение. А все потому, что самоубийцы сражались как камикадзе. Парни дали стрекача, но победителям тоже пришлось покинуть кладбище, ко-] гда прибежали встревоженные охранники с собаками.

Толпу разогнали, но пара десятков наиболее упорных отправились дальше вдоль берега моря.

Полные грустных мыслей, они слонялись по улице Пациуса, добрели до Мейлахти, а оттуда — на остров Сеурасаари. На берегу наткнулись на старое кострище и развели костер. Они долго сидели, глядя на языки пламени и распевая печальные песни. Наступила полночь.

Из Сеурасаари отправились на побережье Рам-саю и далее на остров Куусисаари. Кто-то предложил сходить в «Отаниемский Диполь». Ночной клуб, решили они, должен быть еще открыт, и там наверняка можно опрокинуть рюмочку. Вдобавок от «Диполя» рукой подать до Кейлалахти, где можно захватить главный офис нефтяной компании Neste, подняться на лифте на крышу и спрыгнуть в море. Ночью группой руководил молодой человек, тот, что предлагал вчера план с воздушными шарами.

В полночный час группа выказала решимость, достойную финских воинов, которые в шестидесятых задались целью положить конец сталинской и мировой революции. Правда, они не пели пролетарских песен, у самоубийц не было даже собственного флага. Но в остальном то, что произошло, было не менее мрачно…

План с захватом башни Neste мог бы и удаться, если бы по дороге в Куусисаари не подвернулся более заманчивый вариант. На Куусисарентие, 33 в гараже роскошного дома была приоткрыта дверь. Они заглянули внутрь. В просторном гараже стоял белый «Ягуар». Самоубийцы увидели в этом знак судьбы: можно закончить свои дни прямо здесь, в гараже! Только бы удалось завести «Ягуар»: выхлопных газов от его мощного мотора хватит на всех.

Решение приняли немедленно. Все двадцать человек втиснулись в гараж. Заперли двери, перекрыли вентиляцию. Молодежь во главе с идиотом из Котки, любителем воздушных шаров, стала ощупывать шикарный автомобиль, пытаясь его завести. Это оказалось нетрудно — в замке торчал ключ. «Ягуар» завелся с первой попытки. Звук был низкий, так урчат только Дорогие машины.

Тут парень из Котки предложил перед смертью сделать на шикарном автомобиле круг почета по городу. Но идею отклонили: прощальное катание могло привлечь внимание, а кроме того, в такой маленький автомобиль все желающие все равно не поместятся. И вообще, кража машины в качестве последнего земного деяния вызывала сильные сомнения, особенно у стариков и женщин.

Парень из Котки уселся за баранку и включил музыку. Это была печальная арабская мелодия, навевающая мысли об одинокой жизни в пустыне. Заунывный женский голос пропел одиннадцать песен. Музыка как нельзя лучше подходила к ситуации.

Выхлопные газы начали заполнять гараж. Свет выключили. Рокот мотора и арабские стоны смешались с тихими финскими молитвами.

Теперь никто не мог вспомнить, как долго они дышали газом, когда кто-то снаружи вдруг рванул двери, и в гараж ввалился охранник с овчаркой. Собака начала чихать и убежала. Охранник зажег свет и выругался…

Хелена Пуусари, Онни Релонен и полковник Кемпайнен в ужасе слушали рассказ о головокружительных ночных приключениях. Полковник не выдержал и закричал:

— Несчастные! Дураки набитые!

Он крепко отругал самоубийц за самонадеянность и спросил, чей это был гараж.

Один молодой человек, фельдфебель в отставке, Ярмо Корванен из Ватса сказал, что попал в полицию. Там в ходе допроса выяснилось, что гараж принадлежит частной резиденции посла Южного Йемена. Через час Корванена отпустили с условием, что он явится на более детальный допрос завтра в девять утра.

Лицо полковника еще больше помрачнело. Мало того что неудачливые самоубийцы влезли в чужой гараж, чтобы надышаться выхлопным газом, так еще по глупости угодили в резиденцию иностранного посла, опозорили нацию. Полковник схватился за голову и застонал.

Тут слово взял Ярл Хаутала, пенсионер из Турку, бывший инженер. Он рассказал, что после отравления газом попал в центральную больницу Хельсинкского университета в Мейлахти. Ему удалось оттуда сбежать во время завтрака. По коридорам сновала полиция, поэтому Хаутала счел за лучшее смыться, тем более что чувствовал он себя вполне здоровым.

Из-под поплинового пальто Хауталы выглядывала больничная пижама. Пальто было ему велико — он снял его с гвоздя в больничной рекреации.

— Я уверен, что, если бы мы еще минут десять подышали газом, мы бы благополучно умерли. И вы не должны нас винить, просто условия нашей жизни невыносимы. А кое-кому все-таки повезло. Я узнал, что тому молодому человеку из Котки, что говорил про воздушные шары, удалось отравиться. Его труп привезли в ту же больницу, что и меня. В приемном отделении врачи обсуждали его смерть. Его нашли мертвым за рулем, нога на педали газа.

Во время этого рассказа к памятнику Александру II подошел Сеппо Сорьонен. Вид у него был веселый. Полковник бросил на него угрюмый взгляд, но Сорьонен не позволил испортить себе настроение.

Глава 10

Памятник Александру II был свидетелем многих бурных исторических событий, которые происходили на главной площади Финляндии — Сенатской. Бронзовый царь видел полчища лихих казаков, парад победы белогвардейских мясников, марш крестьян-лапуасцев,[5] величественные послевоенные демонстрации красных, новогодние праздники жителей Хельсинки. Он был свидетелем того, как безутешных пленников свозили в Суоменлинну[6] и как буйствовал народ на Ваппу,[7] но еще никогда Александр не оказывался в окружении самоубийц.

Памятник Александру II видел, как царские казаки расправлялись с простолюдинами, беспощадно убивая недовольных. И вот сегодня здесь собрались люди, готовые лишить себя жизни своими собственными руками.

Вокруг памятника стояло двадцать самоубийц, страдающих от похмелья. Бледные люди требовали от полковника Кемпайнена, чтобы тот нашел выход из запутанной ситуации.

Нам надо немедленно покинуть город, — решил полковник. Он приказал Релонену заказать автобус и проследить, чтобы уже через час все было готово. Релонен ушел искать автобус, а полковник вместе с проректором Пуусари повели толпу несчастных через Рыночную площадь к часовне на Эспланаде завтракать.

Поешьте хорошенько, вам это необходимо, — подбадривала несчастных проректор Пуусари.

Среди них был и Сеппо Сорьонен. Когда полковник спросил, что делает в группе самоубийц не к месту веселый официант, Сорьонен ответил, что просто хотел помочь. Он рассказал, что в свое время пару лет состоял в гражданском браке с психологом и за это время успел основательно освоиться в лабиринтах человеческого сознания. Сорьонен верил, что сможет утешить несчастных воинов полковника.

Проректор Пуусари решила, что луч света этой мрачной компании не повредит. Пусть Сорьонен идет с ними, лишь бы не добавил хлопот. Полковник согласился.

Не прошло и часа, когда вернулся Релонен и объявил, что автобус ждет на площади. Можно отправляться. Те, кто вчера сняли номера в отеле, пошли оплачивать счета и забирать чемоданы. Жители Хельсинки отправились за вещами домой.

В компании оказалось два человека, у которых, по их собственным словам, не было ничего, за чем стоило бы идти. Одним из них был официант Сорьонен.

В Тиккуриле заехали в бассейн. Полковник предложил желающим сходить в сауну и искупаться. Автобус будет ждать их сорок пять минут. Все участники ночной газовой экспедиции с удовольствием воспользовались возможностью «очиститься». Тройка руководителей осталась в автобусе. Полковник устало произнес:

— Ну вот, у меня под командованием самая настоящая армия… Зря я не повесился тогда на Ивана Купала.

Релонен, однако, видел и положительные стороны предприятия:

— Не беспокойся, Герман. Они очень милые люди, и цель у них та же, что была у нас. У нас тоже в первый раз не получилось. А теперь нас много, и деньги есть, больше 120 000 марок. Теперь мы справимся.

Проректор Пуусари поинтересовалась, куда они держат путь. Водитель автобуса уже пару раз спрашивал об этом. Полковник ответил, что для начала они поедут по третьему шоссе в северном направлении. Более точного адреса он пока дать не мог.

Самоубийцы вернулись из бассейна. От них веяло свежестью, они были бодры и выглядели совсем другими людьми. Кто-то даже попытался пошутить, пока не вспомнил о событиях прошлой ночи.

Снова пустились в путь.

Пару часов ехали наобум в северном направлении. Проехали Ярвенпээ, Керава, Хювинкээ и Риихи-мяки. В Хямеенлинна сделали привал.

Выкурив за автобусом сигарету, полковник подозвал водителя, который снова стал выпытывать, куда они едут. Полковник проворчал, что и сам не знает. Он считал, что сейчас важно само движение, а не его цель, и шоферу пришлось этим удовольствоваться.

Из Хямеенлинна путешествие без цели продолжалось далее на север. Проректор Пуусари решила заскочить домой, ведь они ехали в направлении Тояла. Это же не займет много времени? Пуусари хотела взять в дорогу кое-что из вещей.

В Тояла Хелену Пуусари высадили у дверей ее дома. Пока она собиралась, полковник отвел остальных на ланч в местную забегаловку. В меню были мясо с укропом и свиные котлеты, но, так как народу было больше двадцати человек, мяса с укропом на всех желающих не хватило. Что поделаешь? Съели поросенка. Народ пил воду и кефир, только полковник заказал себе пиво. Еду для проректора Пуусари взяли с собой в автобус.

Снова двинулись в путь. На сей раз взяли курс на запад, и автобус поехал в сторону города Урьяла. Некоторым путешественникам не очень понравилось, что автобус изменил курс, но полковник ответил, что ему надоело весь день ехать в одном направлении. А Урьяла-хорошее место, ничем не хуже любого другого. Кто-то предложил сразу отправиться в Северную Норвегию, на Нордкап.[8] Такое прекрасное лето, хорошо было бы немного развлечься и попутешествовать. Стали всерьез обсуждать эту идею. Отличная возможность как следует повеселиться! Хватит пережевывать печальные события и скорбеть о своей жалкой судьбе…

Оленевод Уула Лисманки горячо поддержал идею поехать в самый северный уголок Европы. Он расхваливал природу Нордкапа, где был летом 1972 года с саамской делегацией Северного калотта.[9] С ними был и губернатор шведского Норрботтена-Рангар Лассинанти. Приятный человек, хотя барин и швед. Ночью в отеле Оассинантти он вызвал Уулу на ковер, и они два часа боролись прямо в холле. Лассинанти победил.

Уула хвастался, что, насколько он знает, Нордкап один из самых известных мысов в мире, не менее знаменитый, чем мыс Кейп Хорн где-то на юге американского материка.

Завязалась дискуссия. Всем захотелось отправиться на север, особенно после того, как кто-то предложил броситься на автобусе прямо в море. Если верить словам Уулы Лисманки, на Нордкапе легко совершить самоубийство: там высокие и крутые прибрежные скалы, а дорога идет по самому краю. Можно будет разогнать автобус и с треском вылететь за ограждения в пустоту!

Уула Лисманки предупредил, что сам он вряд ли примет участие в последнем пике, потому что, честно говоря, он никогда не думал о самоубийстве и попал сюда совершенно случайно.

Все удивились: почему же тогда Уула поехал с ними? Неужели его не тяготит их мрачное общество? И как вообще можно было участвовать в семинаре самоубийц, если всем сердцем не поддерживаешь эту идею? Уули-но желание жить начинало раздражать путешественников. Взгляды официанта Сеппо Сорьонена тоже не вызывали доверия. Его считали легкомысленным.

Уула Лисманки признался, что на объявление в газете ответил от его имени старик-сосед, контрабандист и оленекрад Овла Ахтунги, известный своим дурацким чувством юмора. Может быть, Овла мстил Уу-ле за какую-то старую шутку. Разозлившись, Уула нашептал матери Ахтунги про общесеверный конкурс «Мисс саамской области», который проходит в Тронхейме, в Норвегии. Она уже стала собираться в дорогу, но как раз перед самым отъездом, к несчастью, заболела сапом, и участие в конкурсе пришлось отложить.

Когда же сразу после этого Ууле пришло от полковника приглашение на собрание, Уула подумал: почему бы, собственно, и не отправиться в путешествие? Последний раз Уула был в Хельсинки в 1959 году, а с тех пор прошло уже три десятка лет. Он давно искал подходящий повод для поездки в город, и вот он тут как тут. Уула взял с собой немного денег, около сотни тысяч, и вылетел из Ивало в Хельсинки.

— Послушал я ваши разговоры в «Певчих». Дай, думаю, погляжу, как это у вас выйдет-то. Чертовски весело, поди. И впрямь большая затея, я не пожалел, что приехал.

А с собственной смертью Уула все-таки хотел разобраться самостоятельно. Об этом можно, конечно, и всерьез поразмыслить. Забавно было бы убить себя, ведь этот мир — не самое приятное место.

Уула начал вспоминать пейзажи Нордкапа, которые, по его словам, очень подходят для запланированного самоубийства. Оленевод клялся, что если их «лайнер» на скорости сто километров в час рухнет с края скалы в волны Северного Ледовитого океана, то пролетит еще, по крайней мере, полкилометра — такие высокие там скалы. При этом Уула не видел для путешественников ни малейшей возможности спасения. Все решили, что это хорошие новости.

В Урьяла шофер заехал на заправку и залил в бак пару сотен литров дизельного топлива. Потом он зашел в кафе, куда-то позвонил, выпил кофе и расплатился за бензин. Вернувшись в автобус, он взял микрофон и безапелляционно заявил, что ни в какую Северную Норвегию не поедет.

— Вы — чокнутые. Я возвращаюсь в Хельсинки и уже сообщил об этом хозяину. Он велел мне ехать домой. Ни один финский водитель не обязан возить сумасшедших.

Шофер стоял на своем, не обращая внимания на приказы полковника. Он больше ни на метр не сдвинется в сторону севера. Зря они рассчитывали на поездку к морю. У него семья, да и строительство дома в самом разгаре. Завтра начнут отливать цоколь. Ни о каком Нордкапе и речи быть не может.

Оставалось одно — менять маршрут. Решили повернуть на восток, к Хумалаярви. Лишь тогда с большим трудом удалось уговорить шофера, и они поехали к дому Релонена. Шофер подробно расспросил, насколько высоки берега у Хумалаярви и как далеко от берега проходит дорога. Он же отвечает за автобус — машина-то дорогая…

Глава 11

В Урьяла закупили еды на несколько дней. Проректор Пуусари приобрела большие кастрюли и сковородки, ведь у Релонена нет вместительной посуды, чтобы можно было накормить всю ораву. Еще купили одноразовые стаканчики, тарелки и бумажные скатерти.

Усталые самоубийцы покачивались в автобусе, который вел ворчливый и злой шофер. Официант на побегушках Сеппо Сорьонен, напротив, был весел и бодр — все предлагал попутчикам взглянуть на летние пейзажи Хяме, особенно прекрасные в лучах вечернего солнца. Сорьонен превозносил красоты природы: поля, тянувшиеся вдоль дороги, сосняки, темные еловые леса; то тут, то там мелькали озера и плесы и так заманчиво переливались темно-синим, словно зазывали пловцов в свои нежные объятия. Официант считал, что думать о самоубийстве, живя в такой прекрасной стране, — большой грех.

Но даже красота природы не пробудила в угрюмых путешественниках жажду жизни, и Сорьонена вскоре попросили закрыть рот.

В Хумалаярви приехали только под вечер. Группа самоубийц разбрелась по берегу и прибрежным зарослям, чтобы получше ознакомиться с местом. Кто-то нашел в озере початую бутылку водки.

Женщины расположились в доме, мужчины — во дворе. Уула Лисманки взял на себя заботы о лагере: с помощью других мужчин принес из сарая дрова и разжег во дворе костер. Из ближайшего лесочка по указанию Уулы притащили ветки, чтобы повесить тент. Лагерь получился очень уютный, сразу было видно, что строительством руководил профессионал. Уула очень жалел, что ему не разрешили свалить сухую сосну во дворе, — славный бы получился костер. Но он понимал, что в южных землях, где одни дачи, не больно-то заночуешь у костра, как в свободной северной глуши. Уула подвесил над огнем кофейник, устроил в прибрежном холме «земляную печь», а вместо крышки приспособил вырытую во дворе сланцевую плиту. Сверху поставили десятилитровую кастрюлю, в которой женщины сварили суп из сосисок. Пару корзинок с пивом опустили в колодец, чтобы охладить.

Минувшие сутки были тяжелы и богаты событиями, поэтому, насладившись супом, группа отправилась спать. Полковник Кемпайнен поехал с непокорным шофером в Хельсинки за своей машиной, наказав всем слушаться Релонена и Пуусари. Он взял с собой пожертвования, оставив часть денег на покупку продуктов, и сказал, что положит их в банк.

Перед отъездом полковник еще раз предупредил, чтобы никто и не пытался совершить самоубийство в его отсутствие. Запрещено было также самостоятельно отправляться на Нордкап. Полковнику надоело самоуправство.

— Если явится полиция и будет спрашивать о происшествии в Куусисаари — вы тут ни при чем. А я выясню в Хельсинки, какой оборот приняло дело, — пообещал полковник и влез в пустой автобус, который тут же дал задний ход и зашуршал по гравийной дороге.

Полковник Кемпайнен провел в Хельсинки три дня. Ему надо было сделать несколько дел: поместить деньги в банк, заняться своей машиной и сходить к госпоже Релонен — Онни просил забрать кое-какие вещи и передать ей, что она может распоряжаться его машиной. Судебный пристав оказался в отпуске, так что тут ничего нового слышно не было. Затем полковник направился в главный штаб, чтобы повидаться с сослуживцами, но большинство из них тоже были в отпуске. Кемпайнен узнал, что на Ивана Купала умер Лаури Хейкурайнен, лейтенант-полковник, с которым они в свое время учились на одном курсе в кадетском корпусе. Вряд ли это самоубийство: Лаури был страшный пьяница и на Ивана Купала утонул в озере Пэлкане. Так финская армия потеряла своего лучшего пловца.[10]

— Да, вот так и редеют ряды старых офицеров, хотя войны и в помине нет, — как о чем-то само собой разумеющемся, говорили об этой смерти за столиком в штабном кафе.

С большим трудом полковнику Кемпайнену удалось достать на складе батальона противовоздушной обороны армейскую палатку и обогреватель, которые он погрузил в багажник машины.

Заодно Кемпайнен выяснил последствия случая на Кууситие. Притворившись обычным прохожим, полковник отправился посмотреть на гараж посольства Южного Йемена. Дверь гаража и железные ворота резиденции были закрыты. Представившись инспектором отдела страхования жизни из страховой компании «Похьола», он позвонил в посольство и спросил про инцидент, который произошел в прошлые выходные. Что же все-таки произошло в гараже посольства? Ему объяснили, что какие-то сумасшедшие влезли в гараж, чтобы украсть спортивный автомобиль дочери посла. Но, к счастью, у хулиганов ничего не вышло. Эти придурки завели машину, но сами остались в гараже под замком. Один умер, другие убежали, третьих отправили в больницу с газовым отравлением. Кем-пайнен сказал, что этих сведений страховой фирме достаточно, и попросил прощения за вред, причиненный его соотечественниками.

В газетах об этом деле не было ни слова. Пришлось полковнику звонить в полицию, представившись на сей раз атташе по связям с общественностью посольства Южного Йемена. Он говорил на ломаном арабо-английском, что у него неплохо получалось. Комиссар, который вел это дело, сказал, что обстоятельства дела уже почти выяснены.

— Как вы знаете, один несчастный погиб в гараже вашего посольства… Яри Калеви Косунен, 1959 года, родился в Котке… ранее не судим… безработный… Как показало вскрытие, умер он от отравления угарным газом. Мы допросили нескольких человек, бывших на месте происшествия. Часть из них отправили под надзор в больницу, остальных арестовали.

Комиссар также сообщил, что при проверке ни в больнице, ни в полиции участников происшествия не обнаружили. Он не сказал, что подследственные сбежали, но это полковник знал и без него. Фельдфебель в отставке Ярмо Корванен и бывший инженер Ярл Хау-тала ускользнули от допроса на следующее же утро.

Полковник поблагодарил комиссара за толковое ведение дела и на ломаном арабо-английском пожелал ему хорошего лета. С чувством облегчения поехал он в Хяме.

А в Хумалаярви самоубийцы отлично проводили время в отсутствие полковника. Они разбили во дворе лагерь и смастерили рядом хорошенькую беседку. У крестьян купили тушу бычка и зажарили целиком на гриле перед беседкой. За день до этого устроили субботник по покраске, и свежевыкрашенный дом Ре-лонена теперь радовал глаз. Накололи дров, побросали в озеро недопитые бутылки водки, которые накопились за время душеспасительных вечерних посиделок.

Были и другие развлечения: вечерами сидели возле телефона и названивали коллегам-самоубийцам. Особенно активен был Сорьонен. Да и в телефонных номерах недостатка не было-их брали из той самой папки. Радостные, они сообщили полковнику, что их будет тридцать человек, если собрать товарищей по несчастью со всей Финляндии. Те, кто пришел тогда в «Певчие», разбежались кто куда, зато теперь они снова на правильном пути. Убежденных самоубийц в Финляндии предостаточно.

Полковник сомневался в том, что удастся собрать самоубийц со всей Финляндии. Конечно, у него есть машина, но в нее не влезет много народу. Да он и не очень-то хотел, чтобы участников стало больше. Ему и так хватало подопечных.

Проректор Пуусари упрекнула полковника в равнодушии. Ему следовало бы подумать о том, чтобы включить в их группу еще нескольких участников. Многие, отбившиеся от стада, могут совершить самоубийство, как только снова окажутся наедине со своими проблемами.

Самоубийцы сообщили еще одну радостную новость. У них теперь есть свой собственный автобус! По крайней мере, им его обещали.

Полковник закричал, что пожертвований на покупку автобуса не хватит. Они что, совсем с ума сошли?

Полковника успокоили. Пока его не было, Сорь-онен изучил письма: а вдруг среди шестисот товарищей по несчастью найдется тот, кто поможет им достать автобус или хотя бы речной трамвайчик? Его труд увенчался успехом: оказалось, что в Сайма можно достать целое судно для плавания во внутренних водах! Корабль был построен в 1912 году судоходной компанией Варистайпале и в свое время курсировал между городами Куопио и Лаппеенранта. Но потом его хозяин разочаровался в корабельном бизнесе и собрался покончить жизнь самоубийством. Он готов отдать судно бесплатно, с условием, что будущие владельцы приведут его в порядок. Работы там много: корабль несколько лет простоял в доке в Савонлинне, и корпус сильно заржавел. Он вряд ли долго продержится на плаву. Но самоубийц это не испугало. Ну и пусть затонет где-нибудь осенью и унесет на дно все их заботы.

Полковник наотрез отказался покупать этакую развалюху и посоветовал остальным тоже забыть о ней.

Тут же ему предложили другой, еще более заманчивый вариант. В Пори нашли склонного к самоубийству автовладельца Рауно Корпелу, хозяина и директора АО «Скоростные линии». Он тоже ответил на объявление в газете, но не успел на собрание в «Певчих», потому что именно в те выходные должен был забрать для фирмы новый туристический автобус с корзиночной фабрики в Лието. Господин Корпела очень обрадовался, услышав об их планах. Он сказал, что в последнее время никак не мог решить: то ли покончить с жизнью, то ли начать внутренние перевозки на новом туристическом автобусе. Тут-то ему и позвонили сторонники идеи самоубийства.

Корпела пообещал приехать в Хяме на новом автобусе, как только полковник Кемпайнен закончит дела в Хельсинки и вернется. Он будет ждать их окончательного решения. Терять ему нечего, он готов ко всему.

Полковнику ничего не оставалось, как только позвонить Корпеле. Автовладелец обрадовался и пообещал пулей примчаться в Хяме через всю Финляндию.

— Открывайте ворота пошире. Поедем так, как будто это наш последний день! — воскликнул Корпела.

Глава 12

Под утро, в пять часов, лагерь у домика в Хумалаярви проснулся оттого, что во двор въехал гигантских размеров экспресс-автобус. Прибыл автовладелец Корпела и припарковал свою двадцатитонную махину между тентом и шалашом, откуда слышались звонкие голоса.

Из автобуса выпрыгнул шустрый мужчина лет шестидесяти. На нем был синий костюм, как у летчика, а на голове — военная фуражка с блестящим козырьком. На боку новехонького автобуса серебристыми красками был выведен логотип владельца: «Скоростные линии Корпелы». Корпела крикнул спящим в шалаше:

— А вот и мы! Здесь живут себяубийцы?

Самоубийцы вылезли поздороваться с новым членом группы, а заодно и полюбоваться на его замечательный автобус.

Корпела пожал руку полковнику, потом — остальным. Общество ему понравилось, он стал всем показывать свой автобус: первыми пригласил в салон женщин, затем — мужчин.

— Это самая дорогая машина, какую в Скандинавии можно купить за деньги. Стоила два миллиона марок, — хвастался Корпела. Он сказал, что автобус совсем новый. В нем сорок сидячих мест, жесткая трех-осевая подвеска. В задней части гудел самоохлаждающийся мотор мощностью в 400 лошадиных сил. Автобус был двухэтажный: кабина водителя на первом, а пассажирские места — на втором этаже. Внизу располагались кухня с микроволновой печью и холодильником, биотуалет и встроенный шкаф. В задней части второго этажа была комната для совещаний, рассчитанная на десять человек. Машина была оборудована видеоаппаратурой, радио и кондиционером. Сидения шире, чем в бизнес-классе реактивного самолета. Словом, великолепное транспортное средство!

Во дворе развели костер, повесили над ним большой чайник. Женщины накрыли на террасе завтрак. На стол выставили все лучшее, что нашлось в лагере: холодные закуски, вареные яйца, только что испеченные сайки, свежевыжатый сок и кофе. Проректор Пуу-сари проводила автовладельца Рауно Корпелу к столу.

Это был бодрый, подвижный мужчина, он совсем не казался усталым, хотя всю ночь провел в пути. Он так превозносил свой автобус, — как хорошо он оборудован, как на нем можно ехать неделю без остановок, — что ему было не до кофе, не говоря уже о сне.

Полковник достал папку, в которой в числе прочих бумаг лежал и ответ Корпелы на объявление в газете. Там оказалась только визитная карточка «Скоростных линий», на обратной стороне которой Корпела написал: «Очень заинтересован в самоубийстве, но сейчас нет времени писать подробнее. Свяжитесь со мной, тогда все и обсудим».

Полковник захлопнул папку и перешел к рассказу о клубе самоубийц. Он рассказал новоприбывшему, что в его распоряжении оказались письма и адреса более шестисот финнов, на основании которых в Хельсинки было решено провести семинар. Рассказав о семинаре и его последствиях, полковник спросил Кор-пелу, правильно ли тот понял их идею. Речь идет не об увеселительной туристической поездке, а о беде людей, доведенных жизненными неурядицами до полного отчаяния, и с этой бедой они совместными усилиями пытаются справиться. Полковник спросил и самого Корпелу, в чем его беда и хочет ли он поговорить об этом.

Корпела ответил, что по телефону он уже получил представление о группе самоубийц и прекрасно понял, какова их главная цель — общая счастливая смерть.

— Я, без сомнения, с вами заодно.

Корпела рассказал, что он вдовец, но дело не в этом, а как раз наоборот. У него есть свои причины для самоубийства, и достаточно серьезные. Но распространяться о них прямо сейчас, на публике, он не хочет. Зато готов безвозмездно предоставить в общественное пользование себя и свой автобус. Поедем хоть на край света. Он уже знал, что группа собралась на Нордкап, и считал эту идею замечательной. Он назвал себя человеком большой дороги, который никогда не совершит самоубийства у домашнего очага. Корпела, конечно, подумывал наложить на себя руки в одиночестве, но идея сделать это в хорошей компании привлекала его куда больше.

Что касается автобусной фирмы, то ее он мог бросить в любой момент. Наследников у него не было, только дальние родственники, которых он и в глаза не видел. Сама работа — заказные перевозки по Финляндии — ему до крайности опротивела. Особенно осточертели ревущие команды хоккеистов, которые, напившись пива, пачкают салон и издеваются над водителем. Хороши и банды ветеранов войны, которые едут в Ленинград и по дороге облевывают все сиденья. А как-то раз набился полный автобус паломников из Христианского союза молодежи. Эти религиозные страстотерпцы тоже не подарок: все время жаловались то на сквозняк, то на жару. А один старик попытался справить нужду прямо в автобусе. На каждой остановке приходилось силой вытаскивать старух из кафе и загонять обратно в автобус. В награду за это он вынужден был часами внимать их нестройным песнопениям, от которых голова раскалывалась.

И Корпела поклялся, что больше не позволит заблевать свой новый автобус «Дельта Джамбо Стариа» и никогда в его вентиляционных отверстиях не будут забывать молитвенники.

— И еще я решил больше никогда не ездить по расписанию. Ну, что думаете: вписывается такой старик в вашу компанию?

Полковник Кемпайнен пожал автовладельцу руку и пригласил его вступить в их группу. В честь новичка прокричали такое громкое ура, что даже гагары, которые плавали по глади утреннего Хумалаярви, испуганно нырнули на дно и несколько минут не решались всплыть на поверхность.

После завтрака, часов в семь утра, отправились в пробную поездку. На огромной скорости проехали по всему Хяме: через Туренки, Наттула, Хаухо, Пэлкане и Луопиойсте. В Ламе остановились перекусить. Было уже десять часов утра, как раз открылся винный магазин. Они купили пару десятков бутылок шампанского и повернули обратно в Хумалаярви — обмывать флагман «Скоростные линии Корпелы».

Когда веселье было в самом разгаре, во двор въехал черный автомобиль, из него вышли деловые мужчины, явно с серьезными намерениями. Они удивились большому количеству людей, которые что-то весело праздновали на террасе и во дворе. Деловито кашлянув, попросили позвать хозяина.

Мрачные гости представились Релонену: это были местный судебный пристав и юрист из Хельсинки. Юрист сказал, что ему поручено ведение дел по имуществу Релонена в связи с банкротством. Релонен попробовал предложить гостям шампанского, но те пребывали не в праздничном настроении. Было у них и еще одно, совсем уж неприятное дело.

Юрист показал все бумаги и объявил, что на дом Релонена в Хумалаярви наложен запрет на продажу и, принимая во внимание эти обстоятельства, его следует опечатать согласно решению Хельсинкского городского суда по истечении года со дня банкротства, то есть марта 21 дня. Иными словами, Релонен должен передать ему ключи от этого дома и сегодня до 24 часов покинуть его вместе со всеми присутствующими.

Судебный пристав добавил, что ему даны полномочия в случае сопротивления помочь хозяину с переездом, чем и займутся находящиеся в его подчинении полицейские.

Релонен попытался возразить, что он все-таки пока еще владелец своего дома и участка земли. Он угрожал, что будет жаловаться на поведение юриста и пристава в судебный департамент парламента и, если возникнет такая необходимость, дойдет до президента. Но его протесты не возымели действия.

Им разрешили забрать все из холодильника, достать из колодца охлаждавшуюся там корзину с пивом, согласились даже с тем, что посуда, купленная в Урья-ла, тоже собственность гостей Релонена. Бывшему директору даже позволили взять из дома брюки и рубашку, а из сауны — бритвенные принадлежности и шампунь с полотенцем. Все остальное движимое имущество опечатали. Релонен отдал ключи, и после этого от него еще потребовали расписаться в протоколе о конфискации имущества.

Дело было сделано быстро и без эмоций, после чего пристав и юрист сели в машину и уехали.

Поверенный возмущенно сказал приставу:

— Да, знатный у них был праздник… неудивительно, что этот парень обанкротился. Тут разорился бы даже Банк Финляндии, не то что какая-то прачечная.

Пристав был полностью согласен. Он считал, что мир бизнеса насквозь прогнил. На шампанское у бывшего директора денег хватало, хотя конфискованное имущество было, мягко говоря, бедненькое. Пристав, пока был в доме, насчитал человек двадцать гостей, и все пьяные, как свиньи. Банкротство их явно не смущает.

— Вот гады, черт возьми! А платит-то за все народ…

— Зло берет смотреть, как эти скоты засоряют озеро недопитыми бутылками шампанского! Вот так: пробку воткнули и с размаху — на середину озера. Просто свинство! Но теперь ему конец.

Пристав добавил:

— А как тебе этот полковник, который больше всех выступал? Военный, а туда же. Не стая воронов слеталась. Именно так.

Юрист признался, что и он иногда выпивает шампанское, даже с удовольствием, но обычно на собственные деньги. А такое широкое гулянье на развалинах опечатанного имущества — это же просто неслыханно! В Финляндии еще полным-полно материально и духовно обездоленных, так что противно смотреть на такие загулы. Сотни людей в этой стране кончают с жизнью от невыносимых тягот бытия, а эти банкроты-аферисты считают себя вправе жить так, будто это их последний день.

Глава 13

После того как пристав и юрист ушли, Релонен собрал всех за столом на террасе. Он ругал давешних чиновников и жаловался, что всю сознательную жизнь ему приходилось бороться с такими грабителями-бюрократами. Не удивительно, что в результате он оказался на пороге самоубийства. Его поддержали.

— Не дадим этому отвратительному инциденту испортить нам день, который так хорошо начался, — произнес Релонен, поднимая бумажный стаканчик с шампанским. — Выпьем же за наше очаровательное самоубийство!

Шампанское пили весь день. Когда оно закончилось, Корпела и Лисманки поехали на автобусе в Ламе за добавкой.

— На обратном пути чуть в кювет не угодили, — хвалился Уула.

На это полковник Кемпайнен заметил, что нужно знать меру. Алкоголь вреден для здоровья, почки и печень плохо его переносят. Кто-то ответил, что ему совершенно все равно, в каком состоянии его печень будет в момент самоубийства. Все равно всем одна дорога — в могилу. Полковник не нашел, что возразить.

Поздно вечером в багажник автобуса загрузили армейскую палатку и другие вещи, сами сели в салон. Настроение было буйное, злились на управление по делам банкротств, так что даже сожгли построенные во дворе тент и шалаш, чтобы не достались врагу. Уула Лисманки напомнил, что эти сооружения не входят в опечатанное имущество Онни Релонена. В списке был только дом. Шалаш и тент красиво горели, зарево отражалось на гладкой поверхности озера Хумала. Как раз и солнце уже зашло.

Автовладелец Рауно Корпела уселся за руль своего блестящего автобуса, и они отправились в путь. Решили ехать на отвратительный восток, по крайней мере до тех пор, пока шофер не захочет спать и не сможет больше вести машину. Полковник Кемпайнен вместе с проректором Пуусари уселись в машину и поехали за автобусом, который слишком уж залихватски раскачивался на узкой деревенской дороге. Выехав на трассу, прибавили скорость, и началось настоящее путешествие.

Потом вдруг свернули на боковую дорогу — Корпела объяснил, что предпочитает ехать окольными путями, особенно после шампанского.

Лесные опушки и деревенские дороги радовали глаз.

Час или два ехали из Вяяксю в Хейнола, а потом никто уже не обращал внимания на дорогу.

У официанта на побегушках Сеппо Сорьонена прорезался поэтический дар, и он завел общую песню. Под его руководством самоубийцы пели удивительно вдохновенно. В песне говорилось о кратковременности жизни:

Корпела ехал быстро, и полковнику Кемпайнену стало трудно за ним поспевать. Не дай бог какая авария или дорожный патруль… Проректор Пуусари пыталась его успокоить. Ну и что, если машина влетит в кювет: они ведь искали смерти. Хелена Пуусари захватила с собой в машину полбутылки шампанского. Облокотившись на плечо полковника, она мягким пьяным голосом замурлыкала арию из оперетты Кальмана «Марица». Машину наполнял дурманящий запах ее духов, пленительная женственность путала мысли полковника. Кемпайнен вдруг подумал, что во всей этой авантюре с самоубийством определенно есть смысл.

Они уже были где-то в районе Саво, когда Корпела заснул за баранкой. Неудивительно, ведь он уже почти двое суток не спал: сначала ехал из Пори в Хя-ме, потом со всей компанией кружил по Хяме с пробным рейсом. Когда в полночь все-таки добрались до Саво, в это трудно было поверить.

Корпела был профессионалом в своей области. Засыпая за рулем, он успел свернуть на обочину и выключить мотор. После чего отключился сам.

Из водительской кабины раздавался богатырский храп. Корпелу перенесли на скамью в комнате для переговоров. Фельдфебель в отставке Ярмо Кор-ванен заменил спящего водителя (у него были права) и повел автобус в новом направлении. Он проехал еще километр-там нашлось подходящее место для стоянки на дне какого-то оврага с гравием. Автобус оставили там, но ставить палатку в холодном овраге не хотелось. В сумерках летней ночи блуждали путешественники по окрестностям и набрели на огромное поле. Там и решили разбить лагерь. Уула Лисманки взял руководство в свои руки, и скоро палатка уже была поставлена. На пол постелили листья, чтобы удобнее было спать. Перед сном допили оставшееся шампанское. Уула развел перед палаткой костер. При свете пламени разговаривали о том, о сем. Поездка всем понравилась. Прекрасное вышло начало. Если так пойдет и дальше, все будут только рады. Когда последняя бутылка опустела, самоубийцы безмятежно заснули, вперемешку, мужчины и женщины.

В летней тишине кричал коростель, в молодой траве скакали лягушата, а откуда-то издалека слышался слабый гул реактивного самолета, совершающего свой ночной полет. Костер самоубийц догорал. Маленький лисенок ходил вокруг, с любопытством нюхая воздух. Он ловко вылизал оставшиеся в бумажном стакане капли шампанского, а на закуску поймал себе лягушонка. Из палатки слышалось дыхание спящих, кто-то кашлял, кто-то разговаривал во сне.

Полковник Кемпайнен смотрел из машины на поле: ночная мгла покровительственно окутала серую палатку и несчастных, спавших внутри. Кемпайнен подумал, что это, наверное, самый подвижный лагерь в Финляндии и самая мрачная рота солдат.

— Отдыхайте с миром, — тихо произнес полковник.

Пожелание вполне годилось и для проректора Хелены Пуусари — крупная рыжеволосая мадам тоже заснула глубоким сном на переднем сиденье. Полковник перенес проректора в автобус — там удобнее. Ноша была тяжелой, но приятной. Полковнику пришла в голову забавная мысль: на его руках покоится пыш-нотелая красавица, с которой он мог бы счастливо жить в браке до конца своих дней. Но эта женщина тоже скоро умрет — такова цель их путешествия. Полковник снова останется вдовцом, если сам не наложит на себя руки. Это их общее решение. Грустно…

Полковник накрыл проректора дорожным одеялом. Автовладелец Корпела мирно похрапывал.

Кемпайнен, пошатываясь, пошел к окутанному туманом полю, по дороге наступил в какую-то канаву, но, в конце концов, нашел среди травы палатку, заполз туда и отключился.

Выставлять ночной караул самоубийцы не захотели. В этом лагере не боялись смерти.

Была полночь. Птицы на ветвях спали. Только откуда-то доносились заунывные крики козодоя.

Глава 14

Сонный крестьянин Урхо Яаскеляйнен вошел в сарай. Было только шесть утра, но уже пора приступать к работе в коровнике. Коров надо накормить, подоить, навоз вывезти, потом отправить рогатых на выгон.

Урхо Яаскеляйнен, тридцатилетний житель Са-во, был искренне предан земле и жил в захолустной деревеньке Рёнттейккёсалми. Урхо унаследовал от родителей довольно богатую ферму с двадцатью гектарами земли, на большей части которой росли трава, кормовое зерно и сахарная свекла. Коров было двенадцать. Можно бы держать и больше, коровник-то новый, да и корма участок давал в избытке, но что делать с таким количеством молока? Двенадцать коров требовали ухода, а рабочую силу взять неоткуда. В газетах теперь редко писали о безработице. Разве что батраку платить, а то все безработные так и пропадают без вести в архивах биржи труда. Хорошо, если летом приедет на недельку ревизор-замерщик. Пока он замеряет землю, можно наскоро смотаться на Тенерифе. Но и такая скромная помощь предлагалась отнюдь не каждый год.

Урхо вымыл всем коровам вымя и установил доильные аппараты. Молоко заструилось в цистерну. Вообще-то эта работа была обязанностью жены, Кати, но от этой бабы в фермерских делах никакого проку. Девушки на выданье сразу после школы уезжали из деревни Рёнттейккёсалми, да и сам Урхо жену взял не из села, а то так бобылем и остался бы. Несколько лет назад на сельскохозяйственной выставке в Пиексамя-ки ему повезло. Но это как посмотреть… В компьютерной базе нашлась горбатая городская девушка Кати, родом из Хельсинки. Кати хотела переехать в деревню, ей нравилось ездить на лошади и заниматься натуральным хозяйством. Раньше она работала помощницей в баре на улице Пенгеркату.

Но сельскохозяйственным работам Кати так и не выучилась. Дойка вызывала у молодицы стойкое отвращение. Коров она боялась, свиней терпеть не могла, потому что отвратительно воняют. С мая до поздней осени из носа у Кати текли сопли. У нее была аллергия почти на все: на шерсть коров, на полевую траву сурепку. Она так боялась цветочной пыльцы, что к сену даже близко не подходила. От резиновых сапог у нее потели ноги, это тоже мешало работе. Зато ребеночка, который все время требовал молока, Кати состряпать сумела, дело-то нехитрое. Из бывшей помощницы в баре вышла отличная повариха: она баловала Урхо сосисками с пюре и фрикадельками с французской картошкой. Иногда по воскресеньям Кати удивляла Урхо, подавая на стол бифштекс по-барски!

В это утро Урхо Яаскеляйнен был не в лучшем настроении. Кати, как всегда, еще спала. Она любила говорить, что в баре ей не нужно было вставать ни свет ни заря. И если она хотя бы час работала сверхурочно, ей это компенсировали. А разве Урхо платит ей за то, что она посреди ночи встает готовить ему завтрак? В общем, язык у Кати — что помело.

Как-то раз представитель сельской общины предложил Урхо купить компьютер для обработки фермерской документации, но Урхо эта идея не воодушевила. Он потерял доверие к компьютерам уже тогда, на выставке в Пиексамяки.

Урхо вывел свое стадо на улицу и отправился с ним на пастбище через поле к дальнему выгону.

Печальный Урхо гнал свое двенадцатиголовое стадо по грязной дороге. От травы, покрытой утренней росой, шел пьянящий аромат, но настроение Урхо от этого не улучшалось. В глубине его сердца засело отвращение к жизни. Иногда Урхо даже подумывал наложить на себя руки. А может, сперва застрелить Кати и дочку, а потом и себе пулю в лоб? Если всю неделю водку в себя вливать, потом что угодно сделаешь.

Урхо Яаскеляйнен настолько погрузился в мрачные мысли, что не заметил, как наткнулся на армейскую палатку, стоявшую прямо посреди поля. Он удивился: что бы это значило? Неужели в Юва начались военные учения? Только этого не хватало! Какая-то армия будет топтать его поле и квартировать на свежей кормовой траве, которая как раз в самом соку!

Урхо отдернул дверь палатки и рявкнул: «Подъем!» Голос у Урхо был поставленный, командный, ведь когда-то он служил в Векараярви и даже получил звание младшего сержанта.

Младший сержант Яаскеляйнен удивился пуще прежнего, когда из палатки вместо солдата выполз ворчащий с похмелья офицер. Урхо не на шутку испугался: и впрямь полковник в полном обмундировании, на воротнике по три золотые звездочки, да еще в сопровождении шумной толпы. Урхо Яаскеляйнен инстинктивно вытянулся по стойке «смирно» и отрекомендовался:

— Господин полковник! Младший сержант Яаскеляйнен, дивизия один плюс двенадцать…

Урхо выпалил все это и смутился. Черт возьми, он же давно гражданский, хозяин этого поля и всей фермы. С чего это он расшаркивается перед каким-то незнакомым солдафоном? Покраснев, Урхо Яаске-лайнен отступил к стаду. Какого черта, он бы еще и о коровах доложил.[11]

Полковник Кемпайнен протянул ему руку и спросил, что это за деревня.

Урхо ответил, что полковник и его компания в Рёнттейккёсалми, на земле Яаскеляйнена. Хороши путешественники! Даже не знают, куда пришли.

Самоубийцы постепенно проснулись и собрались вокруг полковника и фермера.

«Гражданские», — определил Урхо. Женщины и мужчины. Большая компания. Урхо подсчитал: из палатки вылезло по крайней мере человек двадцать. Делать этим городским нечего, кроме как вытаптывать поля порядочных людей!

Полковник спросил, как далеко отсюда до ближайшей деревни или города, Хейнолы или Лахти.

Урхо Яаскеляйнен ответил, что это провинция Юва. Хейнола далеко, Лахти еще дальше. Ближайший город — Миккели, недалеко и до Савонлинны и Вар-кауса. Да и до Пиексамяки тоже.

— Ага… это важно… я-то думал, что мы к западу от Миккели. Вот куда дорога вывела. Никогда не знаешь, где окажешься. Значит, мы расположились на вашем поле?

Про что я и говорю. Без спросу, да еще посередь лучшего травостоя.

Не волнуйтесь, мы возместим ущерб, — щедро пообещал полковник.

Урхо Яаскеляйнен проворчал, мол, деньгами утоптанное поле не поправишь. А что, если приспособить народ к работе? Ее на ферме навалом.

— Шут с ними, с деньгами! А вот если свеклу проредите… Глянь, как все поле истоптали.

Самоубийцы сказали, что с удовольствием возьмутся за полевые работы, если хозяину нужна подмога.

Работа на земле — весьма эффективная терапия. Но сперва надо позавтракать и где-нибудь помыться. Есть ли здесь поблизости озеро, где можно искупаться?

— Да воды-то в Саво хватает, — обрадовался Урхо, который уже подсчитывал пользу от прореживания свеклы силами неожиданно появившихся помощников. В его распоряжении оказалось больше двадцати праздных туристов, некоторые из которых, правда, уже немолоды, но ничего… будут работать в меру своих сил, потихоньку-полегоньку…

Компания отправилась купаться на пруд в Рёнт-тейккёсалми. Потом съели походный завтрак на поле перед палаткой. Проректор Пуусари и автовладелец Корпела тоже явились к завтраку. Проректор выглядела немного вялой и избегала взгляда полковника. Для нее, как и для Корпелы, оказалось сюрпризом, что они добрались до самой Ювы. Корпела спросил, проезжал ли он через Миккели. Никто, даже полковник, этого не помнил. Может, они попали в Юву по какой-то объездной дороге через Ристиину и Анттолу? Бог знает…

Когда все отправились на свекольное поле, Хелена Пуусари спросила полковника, что случилось ночью. Ей полегчало, когда она услышала, что полковник отнес ее в автобус и положил на сиденье.

— Я совсем ничего не помню… не надо было столько пить. Скажите, ночью я вела себя нескромно?

Полковник уверил Хелену, что она вела себя вполне корректно, предложил ей руку и проводил на утреннее купание к заросшему кувшинками пруду Рёнттейккё.

Самоубийцы прожили в деревне Рёнттейккёсал-ми три дня.

Днем прореживали сахарную свеклу и ели приготовленное хозяйкой Кати Яаскеляйнен пюре с сосисочным соусом. Вечерами сидели у костра на берегу пруда Рёнттейккё и вели душеспасительные беседы.

Здоровая сельская жизнь пришлась им по душе. Они остались бы на ферме у Яаскиляйнена и дольше, но свеклы хватило только на три дня.

Когда они собирались уезжать, Урхо Яаскеляйнен, который уже знал о главной цели их путешествия и успел подружиться со своими помощниками, произнес с тоской:

— Я б тоже с радостью туда поехал, на Нордкап-то, чтоб себя убить… да ведь лето у крестьян — это самое страдное время. Не успеваю в дорогу. А чё, ежели возьмете с собой хозяйку мою? Кати, она ж свободна… поехала б… Я в этом смысле не прочь мелкого жениного туризма.

Но полковник его не поддержал. Как он успел заметить, госпожа Яаскеляйнен не страдала жаждой самоуничтожения в такой степени, чтобы отправиться с ними в северную экспедицию.

— Ну, нет так нет… я токмо предложил, — разочарованно протянул Урхо Яаскеляйнен.

Компания забралась в автобус, и Корпела повел его в направлении Савонлинны. Там можно будет прихватить с собой хозяина и служителя судна внутренних вод, если его все еще интересует самоубийство. И коль скоро они будут в Саво, надо заглянуть и в пару других мест, адреса которых нашли в папке. В автобусе еще много свободных сидений.

Проректор Пуусари предложила зайти в цветочный магазин, заказать надгробный венок и отправить в город Котка на могилу покойного Яри Косунена. Ведь первого покойника из их группы уже, наверное, похоронили.

Стали это выяснять, благо в автобусе был радиотелефон. Релонен позвонил по нескольким номерам в Котку и узнал, что Яри Косунена будут хоронить во вторник, то есть послезавтра. Погребение пройдет тихо, на новом кладбище. У матери Яри случился нервный срыв, когда она услышала о смерти сына, и ее отвезли в больницу для душевнобольных. Но на похороны сына ее, может быть, отпустят. Эти сведения дал регистратор Евангельско-лютеранского общества Котки. Яри похоронят на собранные пожертвования, так как у его матери нет ни имущества, ни близких родственников. Регистратор рассказал, что Яри жил с матерью в съемной двухкомнатной квартире на окраине города. Все, что ему удавалось заработать, он тратил на авиамодели и воздушных змеев. Его даже прозвали дурачком-воздухоплавателем.

Полковник предложил поехать на похороны. Было решено проводить товарища в последний путь.

В архивной папке вычитали, что в Кюменлааксо живут только два потенциальных самоубийцы. Но все равно туда тоже постановили заехать и познакомиться с ними. А может, и взять их с собой на север.

Глава 15

В домике на окраине Саво муж бил преподавателя домоводства Эльзу Таавитсайнен. Электрик Пааво Таа-витсайнен был до крайности ревнив и страдал манией преследования. Эльза была вся в синяках, на голове у нее торчала огромная шишка. Женщина лежала на полу и горько плакала. В семье было два ребенка-подростка, мальчик и девочка. Дочка сидела на кровати в спальне, оцепенев от страха, и вздрагивала каждый раз, когда мать в коридоре вскрикивала от ударов. Сын нервно хихикал в гостиной. Он втихую успел глотнуть пива из отцовской бутылки.

Насилие входило в еженедельную семейную рутину. Его мишенью всегда была мать, обвиняемая в греховодничестве. По словам Пааво, она была дурой, вечно ничего не помнила, транжирила деньги, бегала по мужикам, не умела готовить, хоть и преподавала домоводство. Отличалась ленью и неопрятностью. Плохо воспитывала детей. На супружеском ложе была холодна и вообще испортила всю жизнь мужу и детям.

Если Эльза пыталась защищаться, это вызывало У мужа припадок бешенства и еще большую агрессию. Если смирялась с семейным рабством, это тоже не помогало. Старайся не старайся, наказание было неотвратимо.

Эльзе Таавитсайнен было всего тридцать лет, но выглядела она как старуха. Она была вконец сломлена и измождена, ни на что уже не надеялась. Будущее рисовалось ей ужасным. Ночью она не могла спать, даже если днем ее не били.

После Ивана Купала Эльза увидела в газете то самое объявление. Оно ее тронуло до глубины души. «Думаешь о самоубийстве?» — спрашивалось в газете. Эльза, как никто другой, могла утвердительно ответить на этот вопрос. Вскоре она получила письмо с приглашением на семинар в Хельсинки. Рискнула и поехала. Соврала, что отправляется в столицу на недельную конференцию преподавателей домоводства.

Встреча в «Певчих» дала Эльзе Таавитсайнен утешение и такую поддержку, на которую она уже и не рассчитывала. Она прослушала доклад о самоубийствах и способах их предотвращения, смогла спокойно поесть и поговорить о деле с понимающими людьми.

После семинара Эльза Таавитсайнен присоединилась к ядру группы самоубийц. Они сходили на кладбище и в Сеурасаари. Ночью забрели на остров где-то в районе Ееспоо, где жили богатые люди. Ее спутники забрались в какой-то гараж и заперлись там. Эльза не решилась идти с ними.

Потом появился злой охранник с овчаркой. Эльза в ужасе убежала. Тут подоспели полиция и «скорая помощь». Эльза не знала, что там произошло. На следующее утро она вернулась домой. Больше ей никто не звонил и не писал. Недоверчивый муж выяснил, что в это время в Хельсинки не было никакой конференции по домоводству. Его чудовищная ревность обернулась настоящей бурей. Остатки ее человеческого достоинства были растоптаны.

Эльза Таавитсайнен лежала на полу в коридоре, свернувшись комочком, и страстно желала только одного — смерти. Тогда Эльза обрела бы долгожданный покой.

В этот момент с улицы послышался автомобильный гудок. Потом раздался звонок в дверь. Муж крикнул из комнаты:

— Иди, шлюха, умой свою морду перед тем, как открыть дверь!

Эльза была не силах встать, лишь приподнялась настолько, чтобы открыть дверной замок.

В дверях стоял полковник Кемпайнен. Он помог несчастной женщине подняться с пола. Лицо Эльзы было в крови, одежда разорвана, чулки разодраны. Одной туфли не было.

— Полковник Кемпайнен! Помогите мне… Эльза Таавитсайнен зарыдала и бросилась к полковнику.

Полковник отвел Эльзу в автобус. Проректор Хелена Пуусари взяла заботу о ней на себя. Из автобуса вышли мужчины: Корпела, Сорьонен, Лисманки, Корванен. Муж Эльзы выбежал во двор, начал буйствовать и попытался ударить полковника, но его быстро успокоили. Он обвинял спасителей Эльзы в том, что они нарушили их домашний покой. Мальчик и девочка равнодушно, словно посторонние, следили за происходящим с лестницы. Обезумевшая от страха Эльза пряталась за спинками сидений. Хелена Пуусари сидела рядом и успокаивала ее.

Полковник Кемпайнен и фельдфебель в отставке Корванен что-то внушали электрику Таавитсайнену, при этом Корванен сидел у него на груди, а электрик под ним извивался.

На шум сбежались соседи и стали кричать, что такой жизни никто не выдержит и Таавитсайнена давно пора сдать в полицию. Кто-то даже пошел звонить.

Полковник попросил соседских мужиков подержать Таавитсайнена до приезда полиции. Они пообещали и поблагодарили полковника за то, что он вмешался в это дело.

Хелена Пуусари спросила Эльзу, не хочет ли та взять из дома какие-нибудь вещи. Эльза сначала не решалась, но при поддержке проректора и полковника в конце концов отважилась войти в дом. Она взяла с собой сумочку, кое-что из одежды, паспорт и деньги. Больше у нее ничего не осталось. Все было разбито вдребезги за годы семейной жизни. Уходя, Эльза не обняла детей, да и они на нее даже не смотрели. Во двор въехала полицейская машина.

Так распалась семья Таавитсайненов. Полиция взяла на свое попечение мужа, клуб самоубийц — жену. Первого ждала тюрьма, вторую — смерть. Дома остались двое детей-подростков: бесчувственный мальчик и жестокая девочка.

Автобус въезжал в центр города Савонлинна. Эльза Таавитсайнен заснула на заднем сиденье.

Проректор Пуусари попросила заехать в аптеку и цветочный магазин. Для Эльзы она пожертвовала аптеке свой рецепт на успокоительное, а в цветочном заказала венок. На шелковой ленточке она попросила написать текст: «Памяти пионера. Его последователи». Потом позвонили Микко Хейкинену, попечителю судна, и договорились встретиться в доке.

Глава 16

Автобус ехал по восточному мосту Савонлинны. Док для сломанных кораблей нашли быстро. Ржавое судно стояло на сваях. Самоубийцы осмотрели корабль и пришли к выводу, что оно ни за что на свете не поплывет. Удивительно, что судно вообще вернулось из последнего плавания. Оно погубит всю компанию в первом же рейсе. Но такая скорая смерть почему-то уже никого не радовала.

В док въехал дребезжащий пикап, и из него вышел Микко Хейкинен, 45 лет, учитель информатики в техникуме города Савонлинна. Хейкинен поставил свой драндулет в тени шикарного автобуса Корпелы и подошел поприветствовать самоубийц, столпившихся вокруг его прогулочного судна. Он был экипирован в грязный комбинезон, на голове — фуражка, на ее козырьке большими буквами написано: WARTSILA.[12] Лицо загорелое от солнца, огрубевшее от холодных ветров. Очевидно, Хейкинен был с похмелья — от него несло прокисшим вином. Руки слегка дрожали, когда он приветствовал полковника.

Кемпайнен объяснил Хейкинену, что они — то самое общество самоубийц, откуда звонили ему и спрашивали про корабль. Сейчас они держат путь на север, но сперва хотели бы посмотреть летнюю Финляндию и уладить кое-какие дела.

Хейкинен рассказал, что судно имеет 26 метров в длину и 6 в ширину, выдерживает 145 пассажиров, а места хватает на сто пятьдесят, во всяком случае, раньше хватало. Двигатель мощностью 68 лошадиных сил. Судно ходило из Саймы в Петербург еще до Первой мировой войны. В 1973 году Хейкинен купил его на аукционе за смешную цену и думал, что это выгодное приобретение. Но время показало, что корабль только усложнил жизнь Хейкинена.

Хейкинен приставил к кораблю стремянку и залез на борт. Полковник и еще несколько мужчин последовали за ним. Хозяин показал пассажирские каюты. Они были в плачевном состоянии: лак на панелях давно облупился, а кое-где они вовсе прогнили и едва держались. Прислоняться к ним не хотелось. Капитанскую рубку Хейкинен когда-то привел в порядок. Руль был начищен до блеска, а рупор для отдачи приказов в машинное отделение сиял, как солнце. Корабельный колокол мелодично зазвенел, стоило Хейкинену дернуть за шнурок. Но на этом ремонт верхней палубы и закончился. Кричать в этот рупор не имеет смысла, снизу все равно никто никогда не отвечает, — уныло заметил капитан.

По чугунным ступенькам компания спустилась в машинное отделение. Там повсюду валялись части старого пароходного механизма. Хейкинен зажег светильник и рассказал, как он потел над этой машиной в общей сложности тринадцать лет. Он отлил новые подшипники, вычистил все части и изготовил новые.

Как-то раз он опробовал машину и попытался ее завести, было это в 1982 году. В котле образовалось небольшое давление, золотник лениво задвигался, из трубы на верхней палубе пошел дым. Но что-то было не так. Машина затряслась, сделала несколько оборотов и заглохла. Хорошо еще, что корабль не загорелся во время испытания. Хейкинен разобрал механизм и начал искать поломку. И их нашлось предостаточно. Еще один двигатель в разобранном виде лежал в трюме. Микко Хейкинен пошарил руками в ржавом корыте в носовой части. За годы там набралось целое озеро конденсата. В воде плавало несколько бутылок пива. Хейкинен выудил бутылки из черного масляного бульона и попросил полковника и других самоубийц вернуться на палубу, в капитанскую рубку. Там хозяин предложил гостям пиво. Сам тут же жадно глотнул из горлышка: его кадык сделал несколько скупых движений туда-обратно, глаза на мгновение закрылись. Потом Хейкинен рыгнул и сознался, что из-за этой дырявой посудины стал алкоголиком.

— Я сам превратился в развалину из-за этой посудины. Скоро буду в таком же плачевном состоянии, как и это корыто.

Капитан продолжал свою трогательную историю. Когда семнадцать лет назад Микко Хейкинен купил этот корабль, он был молодым и нетерпеливым романтиком-мореплавателем. Он мечтал привести старое судно в порядок и возобновить пароходные перевозки в Сайма. В самых смелых фантазиях Хейкинен видел себя за штурвалом корабля. Вот он прибывает по Неве в Ленинград и швартует свое великолепное судно рядом с историческим крейсером «Аврора»…

Первое лето Хейкинен с воодушевлением стучал молотком в темном трюме, не видя солнечного света.

Он изготавливал заклепки, сваривал детали, выпрямлял старые и ржавые стальные диски, и так до бесконечности. Но судно было слишком велико, а рабочей силы слишком мало. Все было безнадежно. Корабль ржавел быстрее, чем один человек успевал его ремонтировать.

Все заработки Микко шли на ремонт. Работу учителя информатики Хейкинен совсем запустил. Он чувствовал, что теряет чувство реальности, и начал пить. Дом превратился в мастерскую. Повсюду валялись чертежи и масляные тряпки. Семья начала сторониться сумасшедшего судовладельца. В конце концов, жена подала на развод, забрала детей и ушла. Дом он потерял. Родственники избегали Хейкинена. На работе над ним зло подтрунивали и спрашивали, когда состоится спуск судна на воду. На маленькое Рождество[13] Хейкинену дарили бутылочки шампанского, чтобы обмыть судно. Это стало ежегодной традицией — он каждый год получал по пятнадцать бутылок шампанского. С горя он в одиночку выпивал их в темном и сыром трюме своего корабля, а пустые бутылки в гневе разбивал о ржавый борт.

В городе над Хейкиненом смеялись, о нем ходили злые анекдоты, его называли сухопутным капитаном пароходно-корабельной фирмы «Варистайпале». На сорокалетие ему подарили компас, который Хейкинен тут же продал, а деньги пропил.

Короче говоря, эта развалина приносила одни убытки. Надо было покупать инструменты, новые запчасти, платить за док и электричество. Хейкинен был гол как сокол. Вот-вот останется без работы, техникум уже ищет нового преподавателя информатики. Хейкинен признался, что сошел с ума из-за своего корабля. Весной он попытался спустить судно на воду и понял, что гораздо разумнее будет самому утопиться вместе с этой развалиной. Но и это не вышло. Судно намертво приржавело к кронштейну и не двигалось с места, как ни пытался Хейкинен сдвинуть его с помощью гидравлического пресса. Корабль — его проклятие.

Микко Хейкинен допил пиво, сгорбился, закрыл лицо черными от масла руками и не смог сдержать слез. Они стекали по его темным морщинистым щекам на замусоленный комбинезон.

— Я больше не могу, — всхлипывал несчастный — Возьмите меня с собой! Мне все равно, куда вы едете, только возьмите! — умолял он.

Полковник Кемпайнен положил руки на сильные плечи опытного судовладельца и пригласил его в автобус.

Глава 17

На ночь группа самоубийц остановилась в Савонлин-не. Был разгар туристического сезона, и для такой огромной компании в отеле не нашлось свободных номеров. Пришлось заночевать на «турбазе». Уула привычно развернул огромную палатку, в ней спали мужчины. Женщинам разрешили снять на сутки три домика.

Вечером компания заказала сауну. Помылись; сухопутный капитан Хейкинен соскреб с кожи семнадцатилетнюю ржавчину и прогорклое масло.

После сауны побежали купаться в Линнанвирта, а потом жарили на костре сочные колбаски. Темный замок Олавинлинна отражался в быстрой реке. Все вспомнили легенду о девушке из замка, которую замуровали в старую стену вместо ее возлюбленного, предателя. Кто-то высказал предположение, что за сто лет многие совершили самоубийство, прыгнув в темную реку с самых высоких башен этой мрачной крепости.

Все хотели погостить в Савонлинне подольше, но надо было успеть в Котку на похороны Яри Косунена. Особенно торопились в дорогу новички — преподаватель домоводства Эльза Таавитсайнен и сухопутный капитан Микко Хейкинен. Они уже достаточно насмотрелись и на саму Савонлинну, и на ее жителей.

Снова отправились в дорогу. Путь шикарного автобуса Корпелы лежал через Париккалу, Иматру, Леп-пеенранту и Коуволу в Котку. В Париккале подобрали еще одного самоубийцу, деревенского кузнеца Тайсто Лааманена семидесяти четырех лет, жизнь которого была раздавлена техническим прогрессом.

По дороге заехали полюбоваться на водопад Иматры и оставили на мосту автографы. Плотина была открыта. На мосту стояли и другие туристы. Могучие волны с грохотом бились в скалистом каньоне. Яри Хаутала рассказал историю о том, как в этом водопаде утонули сотни петербургских аристократов. В прошлом веке это было самое модное в Северной Европе место самоубийств.

Бурные волны Иматры своим грозным видом приковали к себе внимание всех членов группы. Но прыгать в водопад полковник запретил.

— Возьмите себя в руки! Не делайте глупостей у всех на виду, — предостерег Кемпайнен свою паству, с любопытством глядевшую вниз.

К востоку от моста виднелся блестящий памятник — бронзовая дева Иматры, созданная скульптором Тайсто Мартискайненом. Она изображала тонущую в реке девушку с распущенными волосами. Позже сам скульптор тоже утонул в каком-то местном озерце.

На деревообрабатывающем комбинате «Энсо» к ним присоединился чиновник Энсио Хякинен, тридцати пяти лет, бывший главный поверенный и сталинист. Его желание жить иссякло по многим причинам, не только из-за переворота в Балтийских странах и Восточной Европе. Всю жизнь он свято верил в принципы Советского Союза, но теперь эта вера умерла. Ему казалось, что Советский Союз обманул его, самоотверженного соратника и помощника, и лишил жизнь смысла. После того как социализм рухнул, все в мире пошло к черту: сначала сам мир, а потом и мировоззрение Хякинена.

В Лаппеенранте собирались взять с собой тридцатилетнюю кондитершу Эмми Ланкинен, но опоздали. Эмми уже успела совершить самоубийство. Ее похоронили в прошлое воскресенье на Лаппеенрант-ском кладбище. Эту ужасную новость поведал им муж, которого поступок жены глубоко потряс. Он нашел супругу мертвой на качелях в саду. Она сидела, закрыв глаза, — приняла яд. Голос мужчины дрогнул, когда он рассказывал о смерти жены.

В последние годы Эмми страдала глубокой депрессией, два раза лежала в больнице для душевнобольных. После Ивана Купала Эмми на какое-то время ожила, даже ездила на какой-то семинар в Хельсинки, но не выдержала сильных впечатлений от далекой поездки.

Супруг не мог понять, как это могло произойти. Он глубоко страдал и винил в случившемся себя. Если бы он знал, что Эмми думала о самоубийстве… Он бы что-нибудь предпринял. Но ему все время было некогда, да и желания не было говорить с женой по душам.

Ланкинен предложил проводить всю компанию на кладбище Лаппеенранты, где покоилась его жена. Проектор Пуусари возложила на могилу Эмми Ланкинен венок, предназначавшийся Яри Косунену.

— Памяти пионера. Его последователи, — строгим офицерским голосом прочитал полковник.

На могиле выдержали минуту молчания, потом полковник на своей машине отвез вдовца домой.

Путешествие продолжалось. Путешественники приуныли. Они опоздали… Релонен вспомнил Эмми Ланкинен. Это была та самая темноволосая, крепкого сложения женщина, что сидела в кабинетной части ресторана, но не выступала. В папке нашли письмо покойной, но и оно ничего не прояснило. Эмми просто писала, что стоит на пороге самоубийства, ничего больше. Почерк был своеобразный, как будто каждая буква давалась с трудом.

Проректор Пуусари серьезно заметила полковнику, что впредь им не стоит мешкать. Обществу предстояло объехать еще много городов и сел в разных концах страны и собрать последних пациентов-самоубийц. Пуусари просмотрела папку и сообщила, что в серьезной опасности находятся еще человек десять. Полковнику пришлось признать, что смерть Эмми Ланкинен стала сигналом тревоги — надо спешить.

Пуусари взяла папку и направилась в конференц-зал автобуса, чтобы составить «горячий список». До прибытия в Котку у нее уже был готов примерный маршрут. Хельсинки, Хяме, Турку, Пори, Саво и Карелия были к тому времени уже прочесаны; предстояло съездить в Похьянмаа, Центральную Финляндию, Кайну, Куусамо и Лапландию. Пуусари подсчитала: в автобус поместятся только те, у кого самые серьезные случаи.

Полковник согласился: они возьмут с собой в автобус только самых трудных пациентов, чтобы те не покончили с собой самостоятельно. Теперь их путь лежал на север; всех ждала смерть. Они все в одной лодке, то есть в автобусе. Какая разница?

В Котку прибыли в пятом часу вечера. Похороны Яри Косунена должны были начаться через два часа. Корпела остановил автобус перед рестораном Илвес. Там и пообедали. После обеда полковник с проректором пошли к Косунену домой. Там, разумеется, никого не было: мать — в психиатрической больнице, а сын — в морге. На обратном пути зашли в цветочный магазин, потом поехали на кладбище. Поскольку венок уже возложили на могилу Эмми, проректор купила вместо него огромный букет цветов. Всех немного смущал тот факт, что они явятся на похороны незваными гостями, да еще и не в трауре, потому что подходящей к случаю одежды ни у кого из путешественников с собой не было.

Похороны Яри Косунена прошли бедно и незамысловато. Гроб, самый дешевый, из морга выносили пастор, пономарь и пара помощников. Очевидно, у жителей Котки были более важные расходы, чем похороны дурачка-воздухоплавателя. Один из несущих гроб задыхался, а другой расцарапал спину, когда спускал тело Яри Косунена в могилу. Даже на пасторе сэкономили: обряд совершал самый молодой и нерадивый помощник священника, которого только смогли найти в евангельско-лютеранском приходе Котки. Учился он из рук вон плохо, и его даже не приняли в церковное общество.

Социальный работник и медсестра из психбольницы успокаивали мать Яри.

Но когда к каменной ограде кладбища подъехал великолепный автобус Корпелы и из него высыпали двадцать с лишним человек, похороны сразу приобрели солидность и размах. Самоубийцы выстроились в два ряда и под командованием полковника промаршировали к могиле. Гроб Яри Косунена ждал, готовый к спуску в землю. Мать Яри плакала навзрыд у гроба сына, и соцработник совал ей носовой платок.

Священник был уже готов приступить к отпеванию покойника, когда траурная процессия во главе с полковником и проректором (у Хелены в руках был огромный букет цветов) подошла к могиле. Пастор поспешил им навстречу, поприветствовал полковника и спросил, кто они такие. Полковник сказал, что они друзья покойного, а официант на побегушках Сеппо Сорьонен добавил, что это делегация от клуба воздухоплавания северных стран, получившая почетное задание отдать последний долг члену клуба Яри Косуне-ну. Тут пастор вспомнил, что покойный и правда увлекался авиацией. Кто бы мог подумать, что он такая значительная фигура в этой области! Даже траурную делегацию прислали.

Возглавляемая полковником группа обступила могилу. Церемонию благословения можно было начинать.

Священник мысленно ругал себя за легкомыслие, за то, что не подготовил подобающую случаю речь. Он-то думал, что этот покойник — обычный рабочий из Котки и жалкий дурачок. Но оказалось, что у него солидные связи за рубежом. Не к каждому на могилу приходят десятки скорбящих во главе с высокопоставленным штаб-офицером, полковником. Пастор припомнил, что поговаривали о необычных обстоятельствах смерти Косунена в каком-то арабском посольстве. В такое место кого попало умирать не пустят. Теперь надо быстро что-то сымпровизировать. Этому покойнику необходима более длинная и достойная речь, чем та, которую подготовил священник.

Редко случается, чтобы церковный служащий потерял дар речи. Помощник священника громко откашлялся и хорошо поставленным голосом начал перечислять достижения покойного. Он кратко изложил жизненный путь Яри Косунена и остановился на его многочисленных заслугах. Косунен еще в детстве выказал такую широту взглядов, которой ближним стоило бы поучиться. Его земное странствие во многих отношениях показательно: он был человеком без предрассудков, обладал душой, стремящейся ввысь, его природная неприхотливость, самопожертвование и богатое воображение произвели на современников неизгладимое впечатление. Жизнь Косунена, которая закончилась, по человеческим меркам, слишком рано, была осложнена многими тревогами и неудачами, но покойный с непримиримой настойчивостью преодолевал на своем пути нечеловеческие препятствия и занял важное место в международных авиационных кругах. Материальные затруднения не смогли помешать боевому энтузиазму его горячего сердца. Косу-нен самостоятельно справлялся с возникавшими на его пути трудностями.

Помощник священника говорил долго и с чувством. Слушая его речь, мать Яри Косунена подняла к небу заплаканное лицо. Тщедушная старушка приосанилась, возвышенная печаль жгла ей грудь. Даже медсестры стали всхлипывать, чего с ними не случалось годами.

Помощник священника проводил замечательного человека на вечный покой.

Под торжественные песнопения гроб опустили в могилу. Вслед за материнским букетом полковник Кемпайнен и проректор Пуусари положили на могилу погибшего роскошный букет из красных роз и ярко-желтых фрезий. Полковник отдал честь и громким командирским голосом произнес:

— Памяти пионера. Его последователи.

После благословения медсестры отвели мать покойного к машине, которая ждала за оградой кладбища, но старушка захотела поздороваться с полковником. Она протянула ему руку и произнесла дрожащим голосом:

— Господин офицер, спасибо вам от имени Яри. И передайте привет военно-воздушным силам. Хорошо, что вы приехали. Яри так мечтал стать летчиком-истребителем.

К дверям автобуса подошел и пастор, чтоб поговорить с полковником. Он тоже поблагодарил всех за участие в церемонии. По его мнению, неожиданная смерть Косунена — ужасная трагедия. Особенно печально, что покойный был молод и его ждало большое будущее в авиационном клубе. Пастор припомнил и прощальные слова полковника. Да, Финляндия нуждается в воздушных первопроходцах, в отважных пионерах. Смерть Косунена — огромная потеря для гражданской авиации всей страны. Маленькая Финляндия не имеет права разбрасываться талантами, которым удалось подняться над толпой. Помощник священника особо отметил интернационализм усопшего: в его родном городе люди и не слышали ни о чем подобном. Священнику говорили, что у Яри Косунена хорошие связи за границей, в последние дни своей жизни он даже переписывался с какими-то йеменскими дипломатами. Но воздушных подвигов, совершенных им на арабском полуострове, покойному уже не повторить.

Глава 18

Визит был недолгим. Корпела даже не вышел из автобуса. Владелец транспортных средств бросил прощальный взгляд на свои машины, невесело усмехнулся, развернул автобус и снова выехал на дорогу.

В Пори полковник Кемпайнен и Хелена Пуусари отделились от компании — Герман сказал, что заедет домой в Ювяскюля. Договорились встретиться послезавтра в Куусамо.

Официант на побегушках Сорьонен нашел в папке самоубийц любопытную открытку, на которой были изображены играющие норки. Ее отправил некий Сакари Пииппо из Нярпио. Угловатым почерком Пи-иппо писал: «Вот проклятие, как ни бьюсь, ничего не выходит, черт возьми. Свяжитеся со мной, ежели это того стоит. Сакари Пииппо, Нярпио».

В Нярпио все знали Сакари Пииппо, неудачливого директора цирка. Он жил на окраине деревушки в почти новом деревенском доме. Рядом располагалась огромная звероферма, в стороне стоял старый коровник, а за ним — такая же старая молотильня. Догадаться, что Пииппо устроил там цирк, было совершенно невозможно.

Автовладелец Рауно Корпела торопил компанию, повторяя с похоронной серьезностью:

— Ну, поехали. Смерть ждет. Вместительный автобус Корпелы наполнился людьми, ожил, помыкался немного на узкой кладбищенской парковке и пустился в путь. Полковник Герман Кемпайнен ехал за автобусом на своей машине через весь город, по мостам Котки, по дороге Порвоо. Автобус оставил позади Ловиису, Порвоо, Хельсинки. В столицу заезжать не стали — нечего было там делать. Миновав город, выехали на внешнюю кольцевую дорогу, затем на дорогу Пори. Оттуда двинулись напрямик до Хуйтти, где Корпела залил в бак еще полтонны топлива. В кафе у бензоколонки выпили кофе с булочками.

Около десяти часов вечера прибыли в город Пори.

Автобус въехал во двор транспортной компании, расположенной в промышленной зоне города. Во дворе не было ни души. Корпела завел машину в гараж, где уже стояли остальные шесть автобусов, принадлежавших ему.

— На них я зарабатывал свой хлеб на дорогах Финляндии, — доложил Корпела в микрофон.

Уже стемнело, но Сорьонен и Релонен все-таки решили зайти к Сакари. Их встретил угрюмый хозяин, мужчина средних лет в шерстяном свитере и брюках-галифе. Он сидел в кресле-качалке и читал «Народ Похьянмаа».[14] Выражение лица у него было серьезное. Меньше всего он походил на директора цирка.

Представившись, Пииппо предложил гостям кофе. Он вымыл чашки, жалуясь, что в последнее время руки не доходили убраться: он теперь остался совсем один.

Сорьонен не смог удержаться от вопроса, почему жители Нярпио зовут его директором цирка. Может, хозяин когда-то в цирке работал? Иначе откуда такое прозвище?

Сакари Пииппо стал монотонно рассказывать о своей жизни и злоключениях. Он — обычный фермер, выращивает норок и лисиц. Точнее, когда-то был фермером. Пару лет назад, когда его промысел подвергся нападкам со стороны защитников животных, Пииппо стал подумывать о новых возможностях. Он признавал, что животные содержались на ферме не в самых лучших условиях. Норок выращивали в тесных клетках, ветер продувал их насквозь. Они — премилые зверьки, хотя и диковатые. Особенно неприятно было сдирать с них шкуру, со своих-то питомцев!

Сакари Пииппо тогда съездил с женой в Амстердам. Эту поездку организовали главы сельской общины. В программу входило и знакомство с голландскими животноводческими фермами. Им показывали маленьких обезьянок, кажется, они назывались «лори» или что-то вроде этого. Однако норки, по мнению Пииппо, были все-таки гораздо симпатичнее обезьян, которые все время охотятся за своими блохами. Норки очень грациозны, к тому же у них мягкая и блестящая шерстка. Внезапно ему в голову пришла замечательная мысль: если люди толпами идут смотреть на обезьян, то норки наверняка привлекут еще больше публики, ведь они красивее.

Пииппо стал развивать эту идею. Он побывал в зоопарке Яхтари, изучая поведение диких животных, и пришел к выводу, что одной только внешностью норки достаточное количество публики не привлекут.

Нужно что-то большее. А что, если научить норок делать различные трюки? И тут Пииппо понял, что ему в голову пришла совершенно оригинальная идея но-рочьего цирка. У него на ферме было полным-полно норок, пригодных для дрессировки. Но предстояло серьезно поработать.

Пииппо переселил полсотни норок с фермы на молотильню, где смастерил для них домики и кормушку и закрыл все проходы, чтобы норки не сбежали. Теперь зверьки могли свободно бегать по огромному залу, чем они сразу же и занялись. Они явно радовались свободе, играли, бегали вдоль стен молотильни и по балкам крыши. И выглядели гораздо забавнее, чем голландские обезьяны.

Потом Сакари Пииппо начал обучать животных цирковым трюкам: прыгать через кольца, танцевать под музыку и тому подобное. Пииппо за свою жизнь выдрессировал нескольких овчарок и знал, что дрессировка-дело нелегкое, требующее ангельского терпения. Но собаки все-таки многому научились.

Пииппо просмотрел литературу, связанную с цирком, и убедился, что у бродячего норочьего цирка есть будущее: это будет успешный бизнес. В Финляндии все время проводились выставки змей, которые, вероятно, приносили владельцам большие доходы. Пииппо тоже случалось видеть этих омерзительных пресмыкающихся. А норки куда симпатичнее ленивых змей, которые вечно лежат, свернувшись клубком, на дне своей корзинки. Не то что подвижные норки: змеи никогда не смогут научиться таким затейливым трюкам. Фермер уже предвкушал успех, воображая себя директором норочьего цирка.

Пииппо планировал так: он будет ездить со своим цирком из города в город на обычном фермерском грузовике. Это обойдется недорого. Большим звериным циркам, например, приходится вкладывать огромные суммы в необходимое оборудование для перевозки слонов. Кроме того, корм для норок дешевле. Они за всю жизнь не съедят и сотой доли того, что ест слон. Да и мыть их не надо, как тех же слонов, — норки сами вылижут свою шерстку до блеска. Но на первом месте, конечно, был вопрос гуманности: зверьки не должны жить в тесных клетках. Путешествие даст им много возможностей, они увидят мир.

У защитников животных не могло быть претензий к новому способу использования милых пушных зверьков.

Пииппо уговорил жену стать норочьим импресарио. Он заказал ей в меховом ателье костюм для выступления: белые высокие сапожки, трусики танга, бюстгальтер и норковую мантию. На голову — отделанную мехом ковбойскую шляпу. Когда жена нарядилась в обновку, она сперва засмущалась. Наряд был, бесспорно, очень откровенный. Крестьянка превратилась в роскошную красавицу.

Сорьонен и Релонен попросили Пииппо показать им результаты работы, но директор цирка отказался. Он стал жаловаться: дрессировать норок оказалась гораздо труднее, чем собак. Норки — упрямые животные, не слушаются приказов дрессировщика и быстро забывают все, чему научились. Они — равнодушные существа; из-за этого и провалился его замечательный план.

Всё же Пииппо уговорили, и он повел самоубийц на молотильню, где почти полтора года дрессировал цирковых норок.

Директор цирка зажег свет в просторном помещении, которое казалось пустым. На полу у стены стояли клетки со спальными местами для непокорных циркачей. Кормушка располагалась в задней части молотильни. Сильно пахло мочой.

Пииппо скомандовал норкам выйти из убежища:

— В ряд становись!

Из-за клеток, сверху, кто откуда стали появляться недоверчивые мордочки. Пииппо продолжал командовать, и норки нехотя вылезли из убежищ. Они выстроились в круг, начали лениво кувыркаться, некоторые, более проворные, взбегали рысцой на верхний ярус и спускались оттуда, подражая танцорам. Пииппо взял камеру от старого велосипеда и приказал норкам прыгать через нее. Норки показывали дрессировщику острые зубки и ни в какую не хотели исполнять приказ. Пииппо прикрикнул на них и стал уговаривать. С большой неохотой норки подошли к кольцу. В конце концов, штук пять послушались хозяина, разбежались и прыгнули. Причем некоторые — в другую сторону. Завязалась драка. Норки успокоились только тогда, когда Пииппо дал им рыбы. Еда им понравилась, все тут же подбежали к Пииппо, даже те, кто не сделал ни одного трюка.

Пииппо сокрушался, что ничего у него не вышло. Особенно плохо стало после ухода жены — тогда норки совсем заупрямились. Жена теперь выступала с двумя самыми способными зверьками в Пори и соседних городах — на базарах и торжественных открытиях магазинов. Она стала очень популярной. Успех приносили не столько норки, сколько очаровательный концертный костюм. Мужчины Похьялы толпами приходили посмотреть на госпожу Пииппо и ее норок. В конце концов жена нашла себе другого мужчину, дело шло к разводу. Она бросила норок и молотильню Пииппо и теперь жила в Лайтила с каким-то птицеводом. Говорят, что иногда она выступает перед лайтильским мужем в своих меховых танга. Вот такие слухи дошли до Пииппо.

Неудачливый директор цирка, наконец, понял, что зверьки никогда не станут цирковыми актерами. За полтора года усердной работы он погряз в долгах, заложил ферму, а результатов не было. На прошлой неделе он продал своих твердолобых учеников на соседскую ферму, но вскоре их и оттуда выгнали. Пииппо был гол как сокол, тосковал по пушистым зверькам и боялся ходить в деревню, потому что там всегда находились любители потрепать языком о трудностях цирковой жизни.

Официант Сорьонен и Онни Релонен предложили Пииппо присоединиться к группе самоубийц. Их путь лежал на север, и Пииппо мог бы ненадолго забыть о неблагодарных зверьках. С легким сердцем Са-кари Пииппо собрал свои пожитки и сел в автобус.

Глава 19

Рано утром полковник Кемпайнен и проректор Пуу-сари прибыли в Ювяскюля. Полковник показал Хелене свое жилище — просторную квартиру в многоэтажке, в самом центре города. На полу в прихожей стояла сумка, набитая газетами и письмами. Кемпайнен отложил газеты в сторону, собрал письма, отнес их в гостиную и задумался: что с ними делать? Это были служебные письма, счета и реклама. Он, не распечатывая, выбросил письма в мусорное ведро.

Большая комната была обставлена в традиционном стиле: старомодная мебель, на стенах-картины с реалистическими пейзажами, повсюду маленькие статуэтки. В библиотеке много книг по военной истории, классической литературы гораздо меньше. На одной из стен-коллекция старых мечей. Полковник немного смутился и объяснил Хелене Пуусари, что он не сторонник войны и не испытывает страсти к холодному оружию, просто ему все время его дарили, вот и накопилось на целую стену.

Спальня полковника была окутана мраком: он не спал здесь с тех пор, как умерла жена. Он приготовил постель для гостьи, а сам лег в большой комнате. Оба так устали, что сразу же заснули, ведь за сутки они проехали из Савонлинны через Карьялу в Котку, оттуда в Пори, а потом сюда, да еще по дороге два раза попали на похороны.

На следующий день полковник сообщил в службу энергоснабжения, что в его квартире можно отключать электричество. Позвонил в банк и сказал, что отправляется в долгое путешествие. Потом выключил телефон из розетки. Цветов в доме полковника не было, поливать нечего. С собой он взял паспорт, сберкнижку, бинокль, парадную форму и блестящие кожаные офицерские сапоги.

Окна зашторили. Вот как легко человек покидает дом, в котором жил многие годы. К многоэтажке не привыкают, тем более офицеры. Квартире в каменном доме нужна хозяйка, только тогда она станет настоящим домом. Если женщина уходит или умирает, дом становится просто жилищем, дырой в никуда, о чем полковник и сказал Хелене.

— Ты все еще скучаешь по жене? — спросила проректор, пока они спускались в лифте.

— Конечно. Тююне умерла от рака три года назад. Первый год бьш самым тяжелым. Я даже завел собаку, но никакая собака, даже породистая, не заменит жену.

Когда они покидали Ювяскюля, было облачно. В Куопио уже шел дождь, а в Иисалми началась гроза. Там в автобус взяли еще одного местного самоубийцу — сорокалетнего Тенхо Утриайнена, железнодорожного служащего. В начале июня он вышел из тюрьмы, куда попал по обвинению в избиении начальника и поджоге. Утриайнен не хотел вдаваться в детали, жаловался, что стал жертвой судебной расправы. Его несправедливо обвинили в том, чего он не делал. Сговорились и взвалили на него чужие грехи.

Да, он не раз дрался с начальником и даже побеждал, но это была бессмысленная борьба: босс очень хитер. Он поджег собственный дом и обвинил в этом Утриайнена. Все имущество Утриайнена пошло на возмещение ущерба, и его приговорили к полутора годам тюремного заключения без права на обжалование. Желание жить понемногу пропадало.

Ночь провели в Кайаани. На следующий день прибыли в Куусамо. Госпожа Пуусари и полковник Кемпайнен растрогались, увидев во дворе отеля Куусамо знакомый автобус Корпелы. Им показалось, что они вернулись домой.

Встреча была радостной. Релонен рассказал, что в Похьянмаа и Оулу подобрали еще пятерых потенциальных самоубийц. Их представили полковнику и проректору. Трое мужчин и две женщины; Сакари Пи-иппо из Нярпио, остальные из Вааса, Сейнайоки, Оулу и Хаукипутаа. Жизнь для каждого из них потеряла смысл. Самая грустная история была у рабочего с завода в Оулу Весы Хейкуры. В тридцать пять лет он был уже стопроцентным инвалидом. Его легкие превратились в лохмотья из-за того, что прошлой зимой он надышался ядовитым газом во время ремонта. Врач сказал, что в лучшем случае Веса доживет до осени, а в худшем — умрет через несколько недель.

— Одному Богу известно, когда это случится. Поживем — увидим.

Представили и Утриайнена. Его кандидатуру одобрили единогласно. Если у кого и были основания покончить с собой, так это у несправедливо осужденного «поджигателя», оставшегося без копейки.

В Куусамо группа самоубийц пополнилась еще одним членом, продавцом машин Якко Лямся двадцати восьми лет. Его вышвырнули из общины староверов за связь с продавщицей из отдела одежды в кооперативе Куусамо. Она, видишь ли, разведенная, да еще и неверующая. После всего этого у автоторговца угасло и желание жить. С тех пор он не продал ни одной машины.

В городе Кемиярви к ним подсел пограничник Тайсто Ряясейккойнен двадцати пяти лет. Он уже несколько лет страдал галлюцинациями и манией преследования, причем подозревал в шпионаже иностранные государства и страшно мучился.

В городке Киттиля автобус Корпелы остановился в местечке Алакюля, чтобы взять на борт последнего самоубийцу, крестьянина Алвари Курккиовуопио. Это был сорокалетний холостяк, всю жизнь проживший вместе со своей тетей Лемпи. Тетушка воспитывала мальчика в диктаторском режиме. Результат — взрослый мужчина, до сих пор плясавший под тетину дудку. Мятежные настроения, равно как и личное мнение, не допускались, не говоря уже о самостоятельных поступках. Тетя взвалила на Алвари всю тяжелую работу, и благодаря этому их ферма стала самой зажиточной в деревне. Лишь дважды Алвари удалось отдохнуть от теткиной тирании. В первый раз-двадцать лет назад, когда Алвари служил в армии в Оулу. Во второй раз — этим летом, когда он посетил семинар в «Певчих».

Такому человеку обязательно надо было помочь.

Когда Корпела спросил дорогу к Алвари, деревенские жители рассказали, что в доме Курккиовуопио на прошлой неделе были пышные похороны… Самоубийцы с тяжелым сердцем поехали туда — и к всеобщему удивлению обнаружили живого и здорового Алвари. Оказалась, что умерла его жестокосердная тетя Лемпи.

Алвари не был похож на человека, убитого горем. Лицо его сияло, он казался спокойным и уравновешенным. Он теперь свободен, и денег предостаточно. Будущее рисовалось ему обеспеченным и манящим. Мыслей о самоубийстве больше не возникало. В данном случае смерть одного человека означала жизнь для другого.

Ему пожелали удачи и оставили в Алакюля наслаждаться трауром.

Полковник Кемпайнен попросил Релонена немного повести машину. Он хотел проехаться в автобусе вместе с остальной компанией. Проректор Пуусари тоже пересела в автобус, а Релонену составил компанию автоторговец Якко Лямся. Они оба — бизнесмены, им будет о чем поговорить.

Корпела прикинул, что, если отправиться в путь немедленно, заночевать можно будет уже в Норвегии. Так и сделали. Серая мглистая Лапландия пролетала за окнами автобуса. Олени стояли у дороги, равнодушно глядя на проезжавших. На полях попадались избитые дождем сушилки для сена.

Проректор Пуусари задумчиво сказала, что их поездка напоминает роман Пенти Хаанпээ «Зимний турист». Там тоже большая компания едет на машинах на север.

— То путешествие было ужасно мрачным. Может быть, из-за страшного мороза. Впрочем, Хаанпээ вообще пишет довольно мрачно, — говорила проректор.

С задней площадки автобуса кто-то крикнул, что «Зимний турист» написал вовсе не Хаанпээ, а Илмари Кианто.

Разгорелся спор, но к единому мнению так и не пришли. Зато все были согласны с тем, что «Зимний турист» не реалистический роман. В такой ужасный мороз (в книге он очень выразительно описан) ни один дурак не поехал бы на север.[15]

В мотеле города Палластунтури перекусили жареной олениной и заодно пересчитали членов группы. Их оказалось 33 человека. Заплатив по счету, полковник вздохнул: вот и съедено последнее жаркое. Скоро членам этой экспедиции уже не понадобится ни жарить оленину, ни собирать морошку.

Когда уезжали из Палластунтури, небо затянули тяжелые тучи. Внизу, в лесу, переждали страшную грозу. На подъезде к деревушке Рааттама гроза разразилась пуще прежнего. Корпеле пришлось остановиться: дождь лил стеной, и дворники не успевали очищать стекло.

На дорогу им навстречу выскочил огромный, насквозь промокший олень. Он налетел на автобус, не заметив его за стеной дождя. Олень испуганно замычал и исчез, помахивая мокрым хвостиком.

Гроза преследовала путешественников. С неутомимым неистовством она гремела над ними от Палластунтури до Эннонтекио и до самой норвежской границы. Грозовой фронт двигался вместе с самоубийцами. Всем стало не по себе. Казалось, сама природа решила проводить компанию в последний путь. Недалеко от пограничной станции молния сверкнула так близко, что в автобусе на мгновение погас свет и умолкло радио.

Корпела сменил предохранители и двинулся к границе. Дорога была вся в лужах, сверху лежал белый слой градин.

Уула Лисманки сказал, что у него на границе работает знакомый, некий Топи Олликайнен. Именно он и стоял под дождем у шлагбаума и делал туристическому автобусу знаки проезжать. Уула попросил Кор-пелу подъехать к главному входу, вышел на ступеньки и весело помахал Олликайнену:

— Топи! Внимательно читай газеты и слушай новости по радио, скоро рванет! Идущие на смерть приветствуют тебя!

Глава 20

Наступил вечер. Гроза осталась за спиной, в Финляндии. Автобус ехал мимо Каутокейно в направлении Северного Ледовитого океана. Здесь, в Норвегии, светило солнце и, хотя была уже почти полночь, оно не заходило. Сорьонен объяснил это так: в Лапландии солнце не заходит, потому что ему некуда заходить-у лапландцев нет своей территории. Зимой, конечно, солнце уходит за горизонт, но тогда земля покрыта снегом и льдом.

Корпела спросил у пассажиров, торопится ли кто-нибудь умереть настолько, чтобы прямо сейчас ехать к назначенному месту. Водитель устал, он без остановки проехал сотни километров от самого Куусамо и хотел бы проспать последнюю светлую ночь на этом пустынном взгорье.

Никто из самоубийц не возражал. Смерть никуда не уйдет.

Автобус остановился на высоком берегу озера.

Уула развел костер, приготовили вечерний кофе. На пустынном берегу поставили палатку. Из озера выпрыгнул таймень, по спокойной воде мирно разошлись круги.

При свете раскаленного докрасна ночного солнца завязался разговор об отечестве, которое они оставили позади. По Финляндии скучали несильно, больше вспоминали детство.

Поговорив, пришли к выводу, что финское общество крепко как железо, а Финляндия — слишком холодное государство, чтобы там жить. Финны относятся друг к другу жестоко и завистливо. Скупость — их общая черта, деньги безнадежно и страстно влекут их к себе. Финны недоброжелательны и мрачны. Если они и смеются, то их веселье имеет характер злорадства. Много в Финляндии предателей, шулеров, обманщиков. Богатые притесняют бедных, заставляют их платить целое состояние за аренду, душат огромными процентами. Бедняки бунтуют и ломают имущество, да и детей воспитывают не лучшим образом: они гроза всей страны, портят дома и вещи, поезда и машины. Бьют вдребезги окна, блюют и справляют нужду в лифтах.

В отместку за это господа из государственных органов Финляндии придумали новые законы для воспитания народа, заставляя людей бегать из одной инстанции в другую. Предприниматели и оптовики обдирают бедных как липку. Спекулянты строят самые дорогие в мире дома. Если ты болеешь, надменные врачи относятся к тебе как к старой кляче, которую пора вести на убой. Если не выдерживаешь всего этого и получаешь нервный срыв, медсестры психиатрической больницы принудительно облачают тебя в смирительную рубашку и накачивают твои вены лекарствами, которые затуманивают мозги.

На их бедной родине промышленность и лесо-владельцы безжалостно губят природу. С небес льется терпкая кислота, которая становится для земли смертельным ядом. Фермеры так обильно посыпают свои поля удобрениями, что реки, озера и проливы зарастают ядовитыми водорослями. Грязь из заводских труб и мусоропроводов попадает в организмы людей и в сточные воды. Рыба умирает, из яиц вылупляются жалкие, не сформировавшиеся птенцы. По дорогам как сумасшедшие гоняют дети богатеньких родителей, после чего кладбища и реанимационные отделения больниц пополняются несчастными жертвами.

На заводах и в офисах людей заставляют работать наравне с машинами, а когда человек устает, его просто выбрасывают на улицу. Начальство требует от служащих полной отдачи, унижает и оскорбляет своих подчиненных. Над женщинами издеваются еще хуже: всегда найдется озорник, считающий себя вправе ущипнуть их за зад, который и без того страдает от целлюлита. На мужчин взваливают постоянный груз ответственности, от которого не удается избавиться даже на время короткого отпуска. Жестокие коллеги следят друг за другом и готовы заклевать слабого, довести до нервного срыва и даже до самоубийства.

Если пьешь, начинают отказывать печень и поджелудочная. Если хорошо поел, уровень холесте рина в крови повышается. Курение провоцирует рак легких.

Кто-то бегал трусцой и от перенапряжения упал парализованный прямо на дорожке. А если не бегать-растолстеешь, станут болеть суставы и начнутся проблемы со спиной, а закончится все смертью от сердечной недостаточности.

Во время этого разговора самоубийцам стало казаться, что им все-таки больше повезло, чем другим финнам, которые вынуждены влачить жалкое существование на своей несчастной родине. Это наблюдение развеселило их, впервые за долгое время.

В каждой компании найдется тот, кто испортит другим все веселье. В данном случае это оказался официант Сеппо Сорьонен. Его воспоминания о родине оказались исключительно позитивными. Он привел в пример финскую сауну. По мнению Сорьонена, само существование сауны предполагало, что ни один финн не вправе ни при каких обстоятельствах совершать самоубийство, по крайней мере, хорошенько не попарившись.

Нежным вкрадчивым голосом Сорьонен стал рассказывать о севернокарельской сауне «по-черному». Там он провел самые прекрасные мгновения своей жизни. Та сауна была обычной маленькой постройкой из струганых бревен. Он парился там с отцом и матерью: сауну топили всей семьей, отец наколол дров из ольшаника, который срубили прошлым летом, мать смела пыль с полок, испекла пирожки, а Сеппо поручили таскать воду. Отец был слегка выпивши, и мать, как обычно, ворчала. Сороки из-за мусорной кучи смотрели, склонив головы, на крышу сауны, откуда валил густой ольховый дым и превращался в облака. Его аромат Сорьонен помнил до сих пор.

На полке в темной комнате между отцом и матерью сидел, задрав голову высоко вверх, маленький мальчик. Он сидел молча, горячий пар ласкал его тело. Мальчику разрешалось самому плеснуть воды на камни. Отец сказал, что уже хватит, и мать его поддержала-мол, не переусердствуй, Сеппо…

Отец смотрел на большие отвисшие груди матери с каким-то застывшим выражением, и Сеппо смутно догадывался о некоей тайне, существующей между ними, которую ему пока не дано понять. Мать дала Сеппо веник и попросила, чтобы он немного похлестал ей спину, только не очень сильно.

— Да не бей так, сынка!

Мать была родом из Уура, отец-водитель из По-хьянмаа.

После первого пара Сеппо выбежал на берег озера и нырнул, хотя еще не умел плавать. Отец дрессировал собаку, мать на мостках полоскала розовое бе-лье. После этого надо было сразу же возвращаться в парилку, и теперь уж отец начал париться по-настоящему. Горячий воздух проникал во все уголки сауны, но Сеппо не спешил спускаться, хотя мать уже приготовила таз с водой для мытья.

— Не забудь вымыть свой краник, — говорила мать, уходя.

Вместе с отцом они еще несколько раз поддавали пару и только после этого, как взрослые мужчины, пошли по лужайке через двор к избе, где разливался аромат только что испеченных пирогов.

Мать налила Сеппо полный стакан молока, а перед отцом стоял пустой стакан. Запах льняных полотенец витал над отцом и сыном, мальчик завернулся в полотенце с головой, а из-под отцовского мать вытащила бутылку водки, ту самую, из которой он уже отхлебнул в дровяном сарае. Мать налила ему немного в стакан и унесла бутылку. Посмеялись, и Сеппо все понял.

Сеппо со стаканом молока и пирогом вышел на улицу. Стоя на лестнице, он пил молоко, закусывал пирогом и смотрел на озеро.

Разбередив всем душу воспоминаниями о сауне, официант Сорьонен признался, что в жизни ему доводилось еще и стихи писать. Он прочел несколько строк. Они тоже звучали вполне жизнерадостно.

— Испортил нам все грустное настроение, — решили все.

Разговор понемногу угас. Каждый думал о своей судьбе, о будущем. Полковник задернул дверь в палатку и улегся спать головой к выходу. Солдаты как собаки: они охраняют по привычке, даже если в этом нет необходимости. В полусне полковник все-таки заметил, что проректор Пуусари устроилась рядом с ним.

Глава 21

Старший сыщик охранной полиции Эрмей Ранккала нехотя листал альбом, в который старательно заносил сведения о самом значительном происшествии за все лето. Из-за этого запутанного дела ему пришлось отложить отпуск. И сейчас, знойным вечером, он сидел в старенькой канцелярии на улице Ратакату и думал о том, что работа не приносит ему радости. Это дело тоже было неприятное, мрачное, таинственное, трудное. Эрмею Ранккале было почти шестьдесят. Он был сыт по горло неблагодарной работой в тайной полиции. Эта организация не пользовалась уважением. Враждебно настроенный народ и особенно СМИ делали все, чтобы обесценить важную и необходимую работу детективов. Кто угодно мог тиснуть в газете бесстыжие байки, а разбираться со всем этим мусором в обязанности секретной полиции не входило. Когда работа секретная, о ней распространяется ложная информация, и из-за того, что она секретная, ошибки устранить нельзя. Этот парадокс не укладывался в голове у сыщика Эрмея Ранккалы. Сам себе он казался невидимой рукой-защитницей, простирающейся над всей нацией, но неблагодарный народ кусает эту руку, не зная своего благодетеля.

Эрмей Ранккала цинично рассмеялся. Народ публично делает глупости, пагубные последствия которых приходится скрывать. Секретная полиция может быть общественной, но не публичной.

То, чем он сейчас занимался, поначалу казалось обычной сплетней. На рабочем столе Эрмея Ранккалы оказалась вырезка из газеты, в которой речь шла о людях, замышляющих самоубийство. Он начал выяснять подробности дела. Вообще-то самоубийства не входили в сферу деятельности секретной полиции, но подобная массовая акция требовала внимания. Старший сыщик без труда выяснил, что за объявлением в газете стоит известный своими банкротствами бизнесмен Онни Релонен. За ним следили от почтового отделения до домика в Хяме. Выяснилось, что он намеревался организовать в Хельсинки тайное собрание. К делу подключился еще какой-то полковник.

Ранккала послал своих людей на собрание в «Певчих». Ожидали, что оно выльется в более масштабное событие, но случилось странное: главным итогом оказался терапевтический эффект. Безопасности нации семинар самоубийц, стало быть, напрямую не угрожал. Дело застопорилось, когда после собрания никто не умер. У сыщика возникли смутные подозрения. Потом произошел несчастный случай в резиденции посла Южного Йемена, и Эрмею стало еще интереснее. Дело явно было связано с отношениями между Финляндией и иностранными государствами, а это уже сфера интересов секретной полиции. Кто знает, может эта толпа не так уж безобидна, как кажется.

Секретная полиция выяснила, что группой руководят полковник Кемпайнен и вышеупомянутый бизнесмен Релонен, в руководящую группу завербовали также некую молодую женщину, проректора Хелену Пуусари из Тояла. Деятельность группы быстро распространялась на все государство. Они собрали с самоубийц значительную сумму денег и заполучили новый дорогой автобус. Ясно, что группа скоро оторвется от преследователей и ее след затеряется. Главной их целью, очевидно, было совершение массового самоубийства.

Секретная полиция потеряла след в доме Релонена, когда был наложен запрет на продажу имущества. На следующий день старший сыщик Ранккала посетил дом в Хумалаярви вместе с инспектором по делу, чтобы арестовать Релонена. Но дом был пуст, лишь во дворе дымился пепел от сожженного шалаша.

След мог бы оборваться, если бы некий электрик из Савонлинны по фамилии Таавитсайнен не заявил в полицию о похищении жены.

Таавитсайнен сперва пытался ограничиться местной полицией, но те утверждали, что его жена совершенно правильно сделала, уехав от него. После проверки выяснилось, что упомянутая госпожа Таавитсайнен принимала участие в семинаре самоубийц в Хельсинки. Прежде чем секретная полиция успела напасть на след группы кочевников-самоубийц, те уже сбежали из Савонлинны.

В следующий раз автобус видели в Котке. Самоубийцы оказались настолько дерзкими, что даже появились на похоронах своего погибшего товарища. Старший сыщик Ранккала ругал себя за то, что тогда же не установил за ними слежку. Но теперь было поздно, автобус снова ехал своей дорогой.

У Ранккалы возникли серьезные опасения, что подозрительная организация собирается покинуть страну. Каковы их подлинные цели, оставалось только гадать. Если группа планирует массовое самоубийство, тогда дело плохо. В законе, конечно, нет пока статьи, предусматривающей наказание за самоубийство или попытку самоубийства, но за масштабной деятельностью этой группы могло стоять что-то более серьезное. После совещания с начальником Ранккала и инспектор Хунттинен попросили содействия у таможни. На все пункты пересечения границы направили просьбу проверять новые автобусы, выезжающие из страны, особенно те, пассажиры которых кажутся более мрачными, чем обычно.

Получили новые данные о полковнике Кемпай-нене. После собрания в «Певчих» он посетил главный штаб и повидался с друзьями. Это весьма подозрительно. Кроме того, готовясь к отпуску, он приказал отключить в своем доме в Ювяскюля электричество. Здесь явно замышлялось нечто грандиозное. А вот что именно, Ранккале предстояло выяснить.

Для начала сыщику пришлось попотеть, устанавливая владельца и номер автобуса. По словам очевидцев, это был совсем новенький автобус, какие обычно используют для заказных поездок класса люкс. На корзиночной фабрике ему помогли выйти на жителя Пори, автовладельца Корпелу, который несколько дней назад исчез вместе со своим автобусом. Ранккала послал детектива в Пори, чтобы тот следил за депо Корпелы, и не зря: автобус ненадолго заскочил в родные пенаты, но даже не остановился, продолжил путь на север. В распоряжении сыщика секретной полиции была только старенькая «Лада». Автобус Корпелы оставил преследователя далеко позади, как только съехал с главной трассы. В Нярпио автобус окончательно исчез из вида.

А тем временем в разных частях страны пропадали люди. Последним пришло сообщение о некоем пограничнике, офицере Ряясейкконене из Кемиярви. Ранккала задумался: неужели кроме иностранных и военно-политических элементов здесь замешаны и пограничные службы?

Старший сыщик Эрмей Ранккала начинал все больше ненавидеть эту путаницу и жалел, что в свое время не выбросил газетное объявление, из-за которого все и завертелось. Он уже стар, и ему трудно разбираться в таких сложных делах. Но в секретной полиции не хватало служащих, молодые детективы чаще всего невнимательны. Зарплаты низкие, снаряжение старое и негодное.

Одним из самых грустных в истории секретной полиции было так называемое дело о тайном складе оружия. Сначала казалось, что это пустяк, но мало-помалу дело коснулось национальной независимости и осложнилось чередой трагических событий. На расследование этого дела на политическом и юридическом уровнях ушли годы. И теперь старший сыщик Эрмей Ранккала боялся, что в его руки снова попало дело такого же масштаба, но еще более запутанное.

Сыщик взглянул на часы. Уже начался обеденный перерыв. Ранккалу мучила изжога, наверное, выпил слишком много кофе. Он отложил альбом в сторону и вышел. Солнце все еще пекло по-летнему. Старший сыщик шел по улице Ратакату к торговой площади. Он купил помидор, протер его подолом куртки от пыли и откусил большой кусок. Мякоть брызнула на галстук. Как всегда! Ничего не выходит, как ни старайся. Старший сыщик Ранккала растоптал красную массу о камни мостовой и подошел к берегу грязного пруда. Ему пришла в голову мысль прыгнуть в эту воду и утопиться.

Глава 22

Утром самоубийцы прибыли в Алаттио. Сухопутный капитан Микко Хейкинен был твердо уверен, что такое важное и необратимое решение, как самоубийство, не следовало принимать на трезвую голову, без лучшей советчицы — водки. Полковник не возражал: один день уже ничего не решает. Жить им оставалось лишь короткий отрезок времени длиною в сутки.

Капитан Хейкинен нашел за углом какого-то здания лоток Винмонополии и занялся покупками. Он попросил продать ему 33 бутылки водки. Продавцы удалились в заднюю комнату. Они, конечно, привыкли к тому, что финские туристы падки на спиртное, но этот старик, конечно, вне конкуренции. Спросили у директора магазина, можно ли выдать одному алкоголику 33 бутылки водки. Директор сам пошел взглянуть на сухопутного капитана Хейкинена. Увидев, что финн — профессиональный пьяница, он дал разрешение на покупку и даже порекомендовал кое-какие норвежские ликеры.

Хейкинен взял и их. Всего получилось 45 бутылок. Полковник Кемпайнен пришел, чтобы заплатить и помочь отнести бутылки в автобус. Он полагал, что хватило бы и меньшего количества, но Хейкинен обосновал свою позицию тем, что человек умирает лишь раз в жизни.

Раздобыли и провизию, но только на один раз. Решили, что больше не нужно, ведь они уже приближались к концу своего путешествия.

Уула Лисманки захотел еще купить полкубометра сухих березовых поленьев. Странная покупка вызвала недоумение, но Уула объяснил, что сам-то он не собирается сопровождать самоубийц до конца. Он лучше останется здесь вместе с агрессивным оптимистом Сеппо Сорьоненом и будет смотреть, как автобус сорвется с обрыва Нордкап и полетит в волны Северного Ледовитого океана. А дрова Ууле нужны для того, чтобы не замерзнуть на ветреных скалах. Местность настолько пустынна, что здесь не растут даже карликовые березы.

Уула спросил у местных жителей, где можно купить дрова, желательно уже распиленные. Ему посоветовали сходить в один домик на краю города — там обычно торгуют сухими дровами для камина. Уула купил поленья и сложил их в багажное отделение автобуса Корпелы.

Из Алаттио поехали на северо-восток, к горному кряжу. Впереди мчался автобус, местная развалюха, которую флагман Корпелы без труда обогнал. В зеркало Корпела увидел, что автобус движется по маршруту между Алаттио и Хаммерфестом. Корпела вдруг подумал, что новехонький «Джамбо Стар» — слишком дорогая игрушка для гибели в волнах Северного Ледовитого океана. Им вполне сгодилась бы и машина похуже, вроде той, которую Корпела только что обогнал. Может, сделать последнее доброе дело и обменять свой автобус-люкс на местную развалюху, чтобы принести огромную пользу норвежской экономике? Корпела в микрофон спросил совета у самоубийц. Они тоже считали, что совершать массовое самоубийство на таком великолепном автобусе — непозволительная роскошь, и охотно согласились умереть на менее шикарной машине.

Корпела прижал к краю дороги трясущийся позади местный автобус, спросил, говорит ли кто-нибудь из самоубийц по-норвежски. Переводить вызвалась жительница Хельсинки госпожа Ауликки Грандштедт пятидесяти пяти лет. Она считала себя великосветской дамой и всю дорогу провела в раздумьях, но сейчас, когда понадобилось ее знание языка, очнулась. Корпела и Грандштедт отправились заключать сделку с водителем хаммерфестского автобуса.

Норвежский шофер поначалу злился на Корпелу за то, что тот так дерзко прижал его к обочине, но прекратил упреки, услышав заманчивое предложение. Поменяться автобусами посреди дороги? Этот финский водитель совсем, что ли, с ума сошел? Норвежец заявил, что у него нет времени шутки шутить, по расписанию он должен попасть в Хаммерфест к вечеру. Пассажиров в автобусе было десятка полтора, и большинство боялось не успеть на паром в Хуртигрутен.

Корпела попытался объяснить шоферу, что сейчас тот может совершить самую выгодную сделку в его жизни. Он окажется за баранкой шикарного туристического автобуса без всякой доплаты. Документы на машину в порядке, автобус оплачен без кредита. Неужели он не понимает, что ему представляется уникальная возможность разбогатеть прямо здесь, на трассе?

Мысль о внезапном обогащении никак не укладывалась у шофера в голове. Корпела предложил норвежцу осмотреть автобус. Заинтересованные пассажиры тоже отправились на экскурсию, после чего сочли сделку выгодной и стали злиться на нелепую трусость своего водителя. В кои-то веки предлагают удачный обмен — лови момент! Но местные жители хорошо знали своего водителя и только проклинали его глупость и бюрократизм.

Норвежец разозлился и заупрямился пуще прежнего. Он говорил, что никто не заключает сделки посреди тундры, что автобус ему не принадлежит, он собственность государства, и передавать его кому-либо он не имеет права, даже в обмен на первоклассную машину.

Между водителем и пассажирами разгорелся спор. Норвежцы хотели получить новый автобус на маршруте Алаттио — Хаммерфест, но остолоп-водитель никак не соглашался на сделку. Он только твердил про жесткое расписание и государственную собственность. Полный болван, решили все. В конце концов Корпеле все это надоело, и он взял назад свое царское предложение.

Они с переводчицей сели в свой автобус и скрылись из виду. Упрямый водитель местного автобуса молча поплелся в Хаммерфест согласно расписанию. Пассажиры всю дорогу его ругали.

После неполного часа яростной езды дорога резко повернула к океану. Подъезжали к фьорду Порсан-гин. По мере того как автобус продвигался вперед, у пассажиров стало пропадать желание общаться. При виде темно-серой волнистой поверхности океана самоубийцы окончательно потеряли дар речи. Итак, эта мертвая зыбь, по которой друг за другом катятся волны, станет их могилой, как только они въедут в устье фьорда и оттуда через десять миль морского пути — на остров Магерёюн, в северной части которого голый мыс Нордкап выдается в холодный океан.

Последний путь обрывался слишком быстро. Казалось, Нордкап сам движется навстречу автобусу, короткий миг на пароме — и они снова очутились на твердой земле. Корпела не мешкал, гнал без остановки из Хённингсвога к Нордкапу. На самый северный скалистый обрыв прибыли поздно вечером.

Корпела остановил автобус в километре от острия мыса Нордкап и приказал Ууле Лисманки и Сеп-по Сорьонену забрать свои вещи, дрова и попрощаться со всеми. Это было подходящее место для лагеря. Можно подойти к краю обрыва и посмотреть, как Корпела разгонит автобус и поведет его через предохранительные перила прямо в море.

— Да, была бы сейчас видеокамера, получился бы замечательный фильм! — сожалел Уула Лисманки, выбрасывая вместе с Сорьоненом дрова из автобуса на землю тундры. Провизии для двоих было достаточно.

— А водка? Может, ее не стоит топить в океане? — спросил Уула. И правда, из более чем сорока бутылок, которые добыл сухопутный капитан Хейкинен, почти ничего не выпили. Сам же он успел опустошить бутылочку и принялся было за вторую. Полковник согласился, что не стоит выбрасывать все запасы вина, и выгрузил бутылки в вересковые заросли на попечение Уулы. Глаза оленевода одобрительно заблестели.

К месту стоянки подъехали Релонен и автоторговец Лямся на машине полковника. Кемпайнен попросил передать Сорьонену ключи от машины. Он считал, что глупо разбивать две машины, раз все смертники помещаются в одну. Он сказал Релонену и Лямсе, что пришло время садиться в автобус. Мужчины медленно поднялись в салон.

Корпела завел автобус. Мощный мотор судьбоносно заворчал. Впереди открывалась узкая дорожка, которая шла по плоскому скалистому нагорью к самому мысу Нордкап. Они находились на высоте трехсот метров над уровнем моря.

Самоубийцы сидели на своих местах в безмолвном оцепенении. Наступил решающий момент. Некоторые закрыли глаза, другие обхватили голову руками. Лишь Хейкинен пил водку.

Уула Лисманки и Сеппо Сорьонен пустились трусцой рядом с автобусом к острию мыса. Им не терпелось увидеть последний полет своих друзей. «Такое не каждый день увидишь», — пыхтел Уула на бегу.

Полковник подошел к Корпеле и спросил его, может ли он теперь, когда миг смерти близок, открыть причину своего самоубийства. Корпела внимательно посмотрел в глаза полковнику и произнес:

— Мы, жители Пори, не любим болтать о личных делах… так что оставим это.

Два героя, трусивших следом, уже порядочно отстали. Корпела повернулся, взглянул на своих спутников и объявил в микрофон, что пришло время отправляться.

— Ну, прощайте, и спасибо за все. Я выжму из машины столько оборотов, сколько нужно, чтобы оторваться от земли. Крепко держитесь за сиденья, на краю обрыва наверняка тряханет. А потом мы полминуты пролетим по воздуху. Конец знаете.

Потом микрофон взял полковник и поблагодарил самоубийц за удачное путешествие. Ему захотелось процитировать известный приказ главнокомандующего Маннергейма: «Мы воевали на многих фронтах, но никогда раньше не видели таких борцов за жизнь, как самоубийцы». Но полковник промолчал. В минуту смерти не до красивых фраз.

— Напоследок я бы хотел еще раз подчеркнуть, что никто из вас не обязан идти с нами на смерть. Прошу каждого из вас, друзья, еще раз спокойно подумать о своей судьбе. Дверь автобуса открыта, и вы можете спокойно уйти. Снаружи жизнь продолжается.

Повисла напряженная тишина. Самоубийцы смущенно посматривали друг на друга. Кое-кому явно хотелось выйти из автобуса и остаться в живых. Но никто не встал со своего места, все остались сидеть.

Полковник сел рядом с госпожой Пуусари. Проректор сжала его руку. Она смотрела в окно на расстилающееся вдали море. На расстоянии километра от края обрыва под порывами ветра сгибались фигуры Уулы Лисманки и Сеппо Сорьонена. Уула махал рукой.

Автовладелец Корпела вдавил педаль газа и включил ручной тормоз. Он разгонялся. Мотор набирал обороты, стрелка зашла на красное поле. Корпела медленно отпускал сцепление. Автобус задрожал, как тяжело нагруженный бомбардировщик, что разгоняется на взлетно-посадочной полосе, готовый к полету.

Корпела отпустил сцепление и тормоза. Закрутились колеса. Автобус-люкс отправлялся в последний путь.

Стрелка спидометра отклонилась вправо, обрыв приближался с ужасающей быстротой. Корпела просигналил, весь Нордкап загремел и загрохотал, черные клубы выхлопного газа разлетались по ветру. Машина мчалась быстро, как никогда. Ледяная могила океана ждала их.

И тут в верхней части кабины зажглась красная лампочка, раздалось несколько тревожных сигналов. Жаждущие жизни руки потянулись к кнопке аварийной остановки. Корпела надавил на тормоза: автобус резко накренился, пассажиры слетели со своих сидений, колеса задымились. Океан приближался, изумленные фигуры Лисманки и Сорьонена промчались мимо. Впереди были стальные перила. На краю обрыва Корпела изо всех сил вывернул баранку и в последнее мгновение развернул машину обратно на дорогу. Автобус угрожающе взвился, как корабль в борьбе против бурного моря, в окнах промелькнул поджидавший их убийца-океан. Еще сто метров автобус по инерции проковылял вдоль края обрыва, потом остановился. В нутре автобуса все шипело и бурлило. Из двигателя пошел пар — вода в машине закипела.

Корпела обернулся, чтобы посмотреть, что делается в салоне: тридцать человек сидели в оцепенении с белыми от ужаса лицами.

Глава 23

Самоубийцы выскочили из автобуса, вытирая со лба пот смертельного ужаса. Корпела выключил двигатель и вышел последним. Уула Лисманки и Сеппо Сорьонен устремились к автобусу. Уула не скрывал разочарования: так неистово начатое массовое самоубийство было так нелепо прервано. Весельчак Сорьонен, напротив, был глубоко растроган тем, что все обернулось столь жизнеутверждающим образом. Он поздравлял выживших, обнимал всех по очереди, хлопал по плечам и неподдельно плакал.

Уула Лисманки спросил, что там испортилось.

О том же спрашивал и Корпела. Кто нажал на кнопку аварийной остановки? Что все это значит? Ему пришлось в последний момент затормозить. Корпела сказал, что он уже достаточно стар и не понимает таких игр. Раз решили умирать, надо умирать. А если кто-то не хочет с ними ехать, пусть остается.

— Заставлять новый автобус так дергаться! — ворчал Корпела и раздраженно пинал переднее колесо.

Все молчали. С моря дул холодный ветер. Неутомимое солнце безлунной ночи красным шаром лежало на северном горизонте, окрашивая своим сиянием поверхность моря в кроваво-красный цвет. Тяжелые волны с жутким грохотом разбивались об отвесные скалы. Красноклювые птицы ссорились с наглыми морскими чайками. Изредка на толпу самоубийц сыпался птичий помет.

Корпела заявил, что не собирается всю ночь стоять на краю обрыва. Он сел в автобус и приказал пассажирам занять свои места. Попробуем еще раз.

Люди молча заходили в автобус. Уула Лисманки спросил, будет ли на этот раз все по-настоящему? Стоит ли опять идти на смотровую площадку, чтобы наблюдать за их падением в море?

Тут слово взял полковник. Он говорил в микрофон серьезно и рассудительно. Он сказал, что сам видел, как человек десять или пятнадцать нажали на кнопки аварийной остановки в самый ответственный момент. Более того, он и сам участвовал в этом.

Корпела спросил, какого дьявола тогда народ набивался в автобус, если о смерти речь не шла. Полковник объяснил, что пошел на риск исключительно из терапевтических соображений. Вкус смерти усиливает жажду жизни, это старая истина.

— А что бы ты сказал, если б я не успел затормозить? Лежали бы мы сейчас на дне океана, кормили бы треску, — проворчал Корпела.

— Иногда надо рисковать, — повторил полковник. Он предложил на этом самоубийственном пике и остановиться. Испытание было слишком серьезным. Всем надо отдохнуть, привести свои мысли в порядок. Он приказал группе возвратиться к палатке и вещам, которые оставили Ууле, и строить лагерь. Можно открыть какую-нибудь бутылочку из тех, что купили в Алаттио, и переждать ночь. Утром сделаем второй и последний бросок.

Предложение приняли единогласно. Вернулись на то место, откуда недавно уходили на смерть. Там из дров Уулы разожгли костер. Женщины сделали бутерброды. Решили не спать всю ночь. Бутылки, подаренные Лисманки и Сорьонену, отобрали и раздали всем. В лагере царило чувство облегчения. Люди были счастливы, как будто заново родились. Оптимист Сорьо-нен развлекал всех забавными историями, которые настраивали самоубийц на жизнеутверждающий лад.

Уула вспомнил, что на краю обрыва видел двух немцев и одного финна, которые в бинокль наблюдали за птицами как раз в тот момент, когда автобус Кор-пелы должен был броситься в море. Заинтригованные, они подошли послушать, о чем говорят самоубийцы. Финн переводил немцам, те молча кивали головами.

К всеобщей радости, больше к их делу интереса никто не проявил. А немцы и так всегда удивляются тому, что делают финны, Ууле не о чем беспокоиться.

Корпела проснулся рано утром и пошел заводить мотор. Пришло время совершить последнюю попытку.

Автобус смерти ревел на дороге рядом с палаткой. Корпела из открытого окна крикнул палаточни-кам, что пора вставать и садиться в автобус. На сей раз он не затормозит, даже если все нажмут на кнопки.

Из палатки не слышалось ни звука, наружу никто не вылезал. Наверное, спят крепко. Корпела выключил двигатель и пошел поднимать самоубийц в последний поход.

В палатке раздавался подозрительно сильный храп. Люди спали так крепко, как будто бодрствовали несколько недель напролет. Когда Корпела дернул за ногу одного из храпящих, тот лишь промычал что-то нечленораздельное, перевернулся на другой бок и продолжал крепко спать. Проректор Пуусари и госпожа Грандштедт храпели так, что дрожала палатка.

Корпела заорал: «Подъем!» Оказалось, что у него вполне командный голос. Самоубийцы аж подпрыгнули от испуга, но по лицам было видно, что они спали по-собачьи чутким сном. Им явно не хотелось лезть в автобус смерти. Страсть к самоуничтожению утихла еще вчера. Ей на смену пришла жажда жизни.

Самоубийцы неохотно выползали наружу, но никто не садился в автобус, поджидавший их на дороге. Вместо этого принялись готовить завтрак. Сухопутный капитан Микко Хейкинен вскрыл бутылочку вина и принял утреннюю дозу. Он жаловался на похмелье. Остальные страдали тем же недугом, но довольствовались утренним чаем.

После двух рюмочек Хейкинен снова повеселел и заговорил о самоубийстве. Он считал, что это дело можно пока отложить, чтобы успеть выпить еще порядочное количество вина. Хейкинен утверждал, что за время поездки забыл уже о своих печалях и о ржавом корабле. А покончить с собой он всегда успеет.

О том же думали и многие другие. Инженер Ярл Хаутала сказал, что поддерживал идею массового самоубийства потому, что ее решили осуществить тогда, на семинаре в «Певчих». Он добавил, что получил огромное удовольствие от путешествия: от поездки по родной стране и чувства сопричастности общей идее. Даже похороны, в которых им довелось участвовать, и те были прекрасны. А особенно воодушевляющей оказалась поездка на север.

— Но теперь, когда мы достигли своей главной цели, и особенно после вчерашней неудачной попытки, я пришел к выводу, что будет разумнее отложить самоубийство. В моем сердце уже давно теплится робкий огонек желания жить, а во время вчерашнего броска он разгорелся бурным пламенем. Проснувшись сегодня утром, я с тревогой думал о наступающей минуте смерти. А когда мой друг Корпела позвал нас садиться в автобус, я начал громко храпеть. И другие притворялись спящими. Стало быть, мы пока не созрели для смерти. Я очень хорошо понимаю позицию капитана Хейкинена, хотя сам плохо отношусь к спиртному.

Корпела с кислой миной слушал речь Хауталы. Он по доброте душевной потащился на дорогущем автобусе в самую глушь Европы, а теперь оказалось, что это все зря. Счетчик автобуса намотал тысячи километров, пока собирали самоубийц по всей Финляндии. Конечно, Корпела — человек дела — разозлился.

— Ах, значит так?! Прекрасно! Мы носились на автобусе как в последний день, а теперь никому не хочется умирать. Вот что я вам скажу: я не повезу вас обратно в Финляндию. Можете возвращаться своим ходом, хватит с меня бесплатных катаний.

Все успокаивали Корпелу. Никто и не говорит о том, чтоб окончательно остаться в живых. Самоубийство просто откладывается… Корпела должен понять ход мыслей своих друзей. Холодный океан уже не пленяет их так, как когда они покидали Финляндию. Но идея массового самоубийства по-прежнему оставалась актуальной.

Госпожа Грандштедт вынесла на всеобщее обсуждение интересное предложение.

— А что, если мы поедем в Швейцарию? Я там училась когда-то. Это удивительно красивая страна! Дорогой Корпела, вот если бы ты отвез нас туда!

Госпожа Грандштедт рассказала, как красивы Швейцарские Альпы и как ужасно глубоки тамошние пропасти. В Альпах можно запросто совершить массовое самоубийство — просто упасть на автобусе в любую пропасть, и дело сделано.

Полковник Кемпайнен заинтересовался идеей. Он был в Швейцарии с одной офицерской делегацией и также припомнил, какие замечательные пропасти в Альпах. В этом смысле Швейцария, по мнению полковника, — лучшая страна в Европе — и он с энтузиазмом поддержал идею госпожи Грандштедт.

На том и порешили. У всех, кроме Уулы Лисман-ки, паспорта были в порядке. Уула расстроился. Он тоже хотел в Швейцарию.

Полковник позвонил по радиотелефону в полицию города Утсйоки. Дежурный констебль ответил, что в Утсйоки паспорта не выдают. Этим занимается поверенный округа Инари в городе Ивало. Еще констебль сказал, что дело, вероятно, займет неделю. Заодно по телефону составили для Уулы официальную бумагу, чтобы вопрос с его паспортом решился как можно скорее. Полковник пообещал съездить за паспортом вместе с Уулой.

Корпелу тем временем все уговаривали ехать в Швейцарию. Фельдфебель в отставке Корванен обещал в случае чего всегда подменить его у руля, чтобы Корпела меньше уставал.

Корпела задумался. Он видел на фотографии Швейцарские Альпы: бесспорно, прекрасное место. Если махнуть через Швецию, Данию, Германию, там как раз и будет эта самая Швейцария. Корпела несколько раз ездил с турами по Европе и неплохо знал тамошние магистрали. Можно, конечно, и в Швейцарию…

Так родилось единодушное решение отложить массовое самоубийство и перенести место действия в Швейцарские Альпы. Полковник Кемпайнен и оленевод Лис-манки сразу после завтрака отправились в Ивало за паспортом. Договорились через неделю встретиться или в отеле города Хаапаранта, или, на худой конец, в Мальмё.