Очерки уголовного мира царской России

"Путевые заметки Н. И. Синюхина с борта судна "Петербург".

4 июня 19** г.

Ну, и трещит же башка! Будь она проклята. Точно кто-то карамболит в мозгах. Ну, и выдался же вчера денек! Не денек, а какое-то столпотворение вавилонское. Но расскажу все кряду.

В 11 ч. 42 м. утра мы отчалили от пристани. Я стоял на корме и махал в воздухе платочком товарищам на прощанье. Наше судно двигалось по Каме со скоростью многих узлов. Елабужская пристань все удалялась и удалялась и, наконец, скрылась по причине выпуклости земли. Я обвел духовным взором пароход. Что и говорить - зрелище! Не то что дом, а целый дворец, покорный воле капитана: хочет - дернет вправо, хочет - влево. Судно это необыкновенное.

Еще в 1905 г. разбойник Лбов с шайкой где-то под Пермью остановил и ограбил его, перестреляв команду. Ну, да слава Те Господи, меня тогда там не было. Я обошел кругом палубу - чистота, простор, все удобства для господ пассажиров. Народу ехало порядочно. И вдруг на одной из скамеечек я заметил священника. Подошел ближе, а тот оказался вовсе не священник, а архиерей: не наперстный крест висел на его груди, а панагия.

Вот так штука! Я справился в буфете у лакея, кто этот владыка.

Мне ответили, что это епископ Пермский и Соликамский Преосвященный Палладий и едет он от самой Перми. Эвона, в какую компанию попал! Помню, раза два к нам в Елабугу приезжал викарный епископ, так что с народом делалось: люди впрягались в его карету, при проезде его на улицах останавливались, крестились, чуть не земные поклоны клали. А тут не викарный, а сам епархиальный владыка, и ничего, хоть бы что. Захочу и подойду: так мол и так, скажите, пожалуйста, который теперича час? И ответит, непременно ответит. Одним словом, культура.

На носу стали толпиться пассажиры. Подошел и я. Все глядят вниз, в третий класс, а там какой-то мальчишка, усевшись на канатах, бренчит на балалайках и поет песнь про Государственную Думу да про Пуришкевича. Народ стал бросать ему медяки да гривенники, я же вынул серебряный рубль, повертел его эдак в пальцах, чтобы все хорошенько видели, да и бросил мальчонке.

Люди поглядели на меня с уважением - вот, мол, капиталист.

Ну, и пущай!

Побродил я эдак с часок по пароходу, да и захотел подняться наверх к капитану. Он здесь начальник и хозяин, и познакомиться следовает. Поднялся к нему. Подхожу и вежливо спрашиваю: "По какой, мол, параллели теперича плывем?" А он как заорут: "Проваливайте, проваливайте отсюда! Не знаете разве, что посторонним на рубку вход воспрещен". - "Позвольте", - говорю... "Ничего не позволю, убирайтесь!" И, нажав на что-то ногой, он оглушительно засвистел. От неожиданности я чуть живой скатился вниз.

Ну и собака! Одним словом, необразованный. После эдакого эксперимента я уселся на носу в плетеное кресло и взгрустнул. В

Другом кресле, недалеко от меня сидел какой-то важный бритый господин, еще молодой, годов тридцати. Посмотрел он на меня, посмотрел, да и спрашивает: откуда и куда, мол, еду. Я ответил.

"А по какой надобности в Москву?" - спросил он у меня. Я рассказал, что желаю повидать свет, обзавестись благородными знакомствами и прочее все как есть. Он выслушал и говорит:

- Это вы очень умно придумали. Что вам мариноваться в Елабуге. Повезет, и найдете свое счастье. А что вы везучий, так это я сразу вижу.

- Это почему же, позвольте вас спросить?

- Да как же, и тридцати верст от дома не отъехали, а этакое знакомство приобрели.

- Что-то не возьму в толк, мусье.

- Да как же, знаете ли, с кем вы разговариваете? (И он ткнул себя пальцем в грудь.)

- Не могу знать.

- Я граф Строганов, пермский помещик, владелец обширных камских лесов. Чай, слышали в Елабуге мою фамилию?

Я так и привскочил.

- Еще бы не слыхать, ваше сиятельство. Ваша фамилия древняя и знаменитая.

- То-то и оно. Если хотите, я займусь вами и во время дороги обучу тому, как обращаются благородные люди друг с другом.

- Сделайте милость! Век буду благодарить.

- Вот и отлично. Мы сразу же начнем. Запомните, молодой человек, что когда благородные люди знакомятся друг с другом, то младший всячески должен стараться разуважить старшего. Ну, там, угостить его сигарой, завтраком и т. д. Вы не вообразите, что я напрашиваюсь на угощенье. О, нет! Я сыт. Но это я так к примеру говорю.

- Отчего же, господин граф, я с превеликим удовольствием.

Для меня большая честь, к тому же и в утробе сосет. Покушал бы в лучшем виде.

- Вы думаете? - сказал задумчиво граф. - Ну, что ж. Пожалуй, я принимаю ваше угощенье. Но только с одним условием - я сам буду заказывать меню и вина, так как мой желудок не может переварить всякую дрянь. Затек, вот еще что. Чтобы было веселее, пригласите позавтракать с нами двух знаменитых артисток.

Они едут с нами, и я вчера с ними познакомился. Одна из них Вяльцева, ну, а другая, другая... Патти.

У меня так и екнуло сердце.

- Неужто та Вяльцева, что так здорово поет у меня в граммофоне "Гайда, тройка"!

- Она самая, а ее подруга познаменитее будет.

- Не слыхивал.

- Не слыхали о Патти? Да ее каждая собака знает. Хотите биться об заклад на десять рублей, что вон тот старенький офицер, и тот ее имя слыхал. Подите спросите у него.

Хоть мне и не хотелось иттить спрашивать, да уж больно было желательно ударить об заклад и пожать графскую ручку. Мы хлопнули по рукам, и я отправился.

- Извините, пожалуйста, за любопытство, господин офицер Скажите, пожалуйста, слыхали ли вы про артистку Патти?

Он удивленно поглядел на меня и говорит:

Кто же про нее не слышал?

Они хотели еще что-то добавить, да я поскорее раскланялся и отошел. Тоже много вас найдется желающих выпить за чужой счет, какая мне от тебя польза?

Да, - говорю, - господин граф, ваша правда!

То- то и оно, раскошеливайтесь!

Я почтительно подал графу десятирублевый золотой, и он как то нехотя заложил его в жилетный карман.

- Вы здесь посидите, - сказал он мне, - а я пойду справлюсь у дам, желают ли они нового знакомства и завтрака.

Я остался один.

5 июня.

Вчерась граф с актерками высадился под вечер в Казани.

Я не прощался, так как, можно сказать, с ними рассорившись.

Расскажу с подробностями. Долго дожидался я графа. Прошло с полчаса времени, а ни его, ни дамочек не было. Не иначе, кобенятся, подумал я, ну да что, мне наплевать. Не хотят, и не надо. Однако они показались, и граф поманил меня пальцем.

Я подошел. "Вот, позвольте Вас познакомить, - сказал мне граф. - Это - г-жа Вяльцева, а это мадам Патти". - "Очень рады, - говорю. - Много про вас наслышавшись. Обожаю граммофон и часто в Елабуге запузыриваю ваши пластинки, мадам Вяльцева. Очень даже прилично поете, особливо "Гайда, тройка". Она улыбнулась и заметила: "Да это моя любимая песнь". И тут же запела: "Гайда, тройка, снег пушистый, да ночь морозная кругом". - "Она, ей-Богу, она! Ейный голос, те же слова и в голосе те же переборы". Посидели, поговорили о разных умных вещах и в конце концов граф говорит: "Соловья де баснями не кормят, воздух аппетитный, пора и за харчи приняться". - "Что ж, разлюбезное дело", - говорю. И мы отправились в столовую 1-го класса. Граф сам заказал завтрак, и пока половой накрывал, г-жа Вяльцева села за пьянино и спела про какую-то чайку. Очень у нее ладно и чувствительно вышло. Уселись мы за стол. Подали нам огромное блюдо раков. "Что ж вы не едите", - спросил меня граф. "Нет-с, - говорю, - не употребляю этих шутов". - "Как хотите, - говорит, - нам больше останется". Затем приволокли нам миску свежей икры. Затем стерляжью уху, затем сибирских рябчиков, отъевшихся кедровым орехом. Какое-то сладкое, кофе, фрукты, сижу и сам себе не верю. А тут еще подошел владыко, сел за окном на лавочку - камскими видами любуется. А виды первый сорт: направо горизонты, сзади даль, а налево местосложение. Пьем мы рюмку за рюмкой, стакан за стаканом, и так на душе хорошо делается. Господи Ты Боже мой, и куда это я только попал. Кругом мозаика да бронза. Насупротив меня граф Строганов с Патти. Под боком сама Вяльцева вино хлещет. Фу-ты ну-ты, ножки гнуты, гайда тройка, епископ Палладий... Долго просидели мы за столом. Наконец, граф встали и пощли всхрапнуть часочек. Вскоре и Патти удалилась к себе в каюту, д Вяльцева говорит мне: "Хорошо бы выйти на свежий воздух поды, шать". - "Что же, - говорю, - пойдемте". Вышли на палубу обошли кругом раза три пароход, да только чувствую, что от свежего воздуха меня порядком развезло, в голове все ходуном пошло так что и сообразить толком не могу, где нос, а где корма. Замутило меня сильно, я и говорю: "Пройдитесь, мадам, вперед и не оглядывайтесь, а я ужо..." Она действительно послушалась и ушла, я же перегнулся через перила, подумал маленько, да и что грех таить, опоганил матушку-Каму. Выпрямился, вытер слезинку на глазах, повернулся - мать честная, аккурат против меня из окошка каюты сам владыка Палладий смотрит. Мне бы, дураку, шагнуть в сторону, будто не заметил ничего, а не знаю, как случилось, с конфуза ли или со страху, а только руки мои сложились корабликом и что-то потянуло меня к нему - благословите, мол, владыко, а они как посмотрят, да и проговорили сердито:

- Проходите, проходите, скотоподобный человек.

Красный от стыда, кинулся я от них и на носу столкнулся с актерками, и рассказал им все, как было. Вяльцева улыбнулась, а Патти, упав в кресло, загоготала на весь пароход: "Вот так история! Ха-ха, это великолепно, воображаю эту сцену. Владыко из окошечка захотел наслаждаться благорастворением воздухов, а вы явили ему этакое изобилие плодов земных. Ха-ха-ха! Побегу, расскажу графу - вот посмеется!"

И она умчалась.

- Что это подруга ваша ржет как кобыла? - сказал я в сердцах.

- Лишнее она о себе воображает, а приглядеться хорошенько, так ни кожи ни рожи в ней нет...

- Чего вы сердитесь, голубчик? - сказала мне Вяльцева. - Ведь история с вами приключилась действительно смешная. А что касается рожи и кожи, так это вы правильно говорите. Рылом она действительно не вышла.

И долго еще успокаивала она меня и, наконец, приведя в равновесие, пригласила даже к себе в каюту...

Всякий писатель должон авторитет свой соблюдать и учить своих читателей хорошему, а не плохому. Опять же, оберегая подрастающие поколения, которые будут зачитываться моими записками, от всяких венерических соблазнов, я и не буду описывать все то, что произошло у нас в каюте. А жаль, ей-Богу, жаль! Есть о чем порассказать. Показала она мне "гайда тройку", одним словом- оскоромился!

Перейду прямо к утру. Протянул я ей четвертной билет и говорю:

- Позвольте пять рублей сдачи.

А она как швырнет мне деньги прямо в харю:

- Что это, - говорит, - вы никак с ума сошли. Мне, такой знаменитости, и такую сумму? Нет, брат, меньше ста рублей не отделаетесь!...

- Позвольте, - говорю, - странные слова вы говорите, и 25 руб - деньги немалые, а вы, эвона, сто. Взгляните на любую пристань, много мы их проехали, там батраки какие тяжести на спине таскают, а ни один из них, поди, ста рублей за целое лето не выгонит. Вы же одно удовольствие получили, это надо тоже понимать.

А она:

- Вы мне тут зубы не заговаривайте, и если не заплатите, то я вас ошельмую на всю Россию: напою пластинку да и пущу в продажу по дешевке. Зайдете вы там в Елабуге в гости, а хозяева будто невзначай и заведут вам в граммофоне что-нибудь вроде:

Ехал из ярмарки Синюхин купец, Синюхин купец, мошенник, подлец...

А то и почище еще, на то я и артистка.

- Экая ядовитая, - подумал я, - и в самом деле осрамит на весь мир.

Ну и черт с ней, отвалил я ей сто рублев, плюнул и ушел к себе в каюту. Весь день просидел у себя в каюте и только после Казани (где они слезли) я вышел на палубу...

Щадя терпение моих читателей, я опускаю несколько десятков страниц из этого своеобразного дневника и перехожу прямо к записи, датированной 12 июня. Под этим числом следовало:

Ура! Наконец дело налаживается. Целых три дня убил на посещение столицы да на разные справочки по своему делу.

Однако никто толком мне не помог. Сегодня в Лоскутной гостинице, где я стою, познакомился с одним барином, Александром Ивановичем Рыковым. Ну, конечно, разговорились.

Рассказал ему, по какой причине нахожусь в Москве. Они выслушали да и говорят:

- Будьте без сомнениев, я вашу женитьбу обстряпаю.

- А сколько возьмете за вашу услугу? - спрашиваю.

А они:

- Да вы что, голубчик, с ума, что ли, сошли? Я не сваха и, конечно, с вас ни копейки не возьму.

- Как так? - говорю. - С чего вы будете стараться?

- Очень просто, - отвечает, - есть у меня тут в Москве Дальняя родственница, польская графиня Подгурская. Хоть происхождения она и знатного, но за душой у нее ни копейки. Хочу устроить ее судьбу, а вы мне кажетесь человеком подходящим. Не знаю, что из этого выйдет, а попробовать можно. Сегодня же повидаюсь и поговорю с ней.

13 июня.

Кипит работа. Александр Иванович сказал мне, что ихняя графиня желают получить мой портрет и подробное письмецо с моим жизнеописанием. Бегу в фотографию.

14 июня.

Вышел я на портрете ничего себе. Цепь во всю грудь, опять же перстень хорошо приметен. Сажусь за письмо.

Тут в дневнике следовало аккуратно списанное письмо - шедевр синюхинской элоквенции. Пропускаю его, предоставляя воображению моих читателей воспроизвести этот документ.

15 июня.

Ответа нет.

16 июня.

Ответа все еще нет.

17 июня.

Молчит как проклятая, а того не понимает, какой вред моему организму наносит.

18 июня.

Александр Иванович мне передал, что мурло мое пондравилось и графиня желают свести со мною знакомство. Я собрался было ехать немедленно, но Александр Иванович сказали, что это невозможно, потому что графиня уезжает сегодня в Питер на поклон к царице. Эвона какая птица! Даже страх берет.

22 июня.

Все эти дни промучился, ожидая прибытия графини. Сегодня вечером с Александром Ивановичем еду знакомиться. Стало бытв, будто смотрины. Ну что же, не ударим лицом в грязь.

23 июня.

Фу- ты ну-ты! Ну и ассамблея вчера выдалась. Хоть напившись я был и здорово, однако что помню - расскажу. Разоделся я вовсе: длинный черный сюртук, белый галстук, белые перчатки и в петлице белый цветок, чуть не с подсолнух величиной, опять же лаковые ботинки. Вошли в прихожую, прошли коридорчиком, и Александр Иванович постучал в закрытую дверь.

- Антре, - послышался аристократический голос.

Мы вошли, Александр Иванович впереди, я сзади. Порядочная комната, вроде гостиной. На диване, подперев рукой голову, сидела сама графиня в голубом шелковом платье, красивая собой, с благородной такой личностью. В комнате окромя нас находилось еще человек пять-шесть мужчин. Кто в пиджаке, кто в сюртуке.

Графиня нас усадила и представила гостям. У меня просто в ушах зазвенело - все князья, да графья, на худой конец, бароны.

Минут через пятнадцать мы говорили с ней по душам, точно и век знали друг друга. А через часок она отвела меня в сторону и шепнула:

- Если я вам нравлюсь, то докажите мне это и исполните мою просьбу.

- Да хоть сейчас, - отвечаю, - прикажите - и птичьего молока достану.

- Нет, - говорит, - птичьего молока я не пью, а закусить и выпить было бы действительно не вредно. Вы же знаете от Александра Ивановича, что я благородна, но бедна. Вот, милый, вы и слетайте, да живо дюжинку вина, да закусок разных привезите...

А то и дядюшку, с которым я вас познакомила, и гостей моих угостить нечем.

- С превеликим удовольствием, я сию минуту слетаю.

И действительно не поскупился. В полночь мы сели за стол и начался пир горой. Все шло очень интересно: общество, разговоры, графиня, коих в лорнетку оглядывает. Со мной ласково шутит.

Однако стал я примечать, что публика начинает поднапиваться.

Конечно, все по-благородному. Не орут и в ухо не заедут, а так только раскрасневшись, да спорят чаще и погромче. Но к концу ужина приключилась такая история, что просто ужас меня взял.

На конце стола один из графов с князем заспорили. Сначала о чем - не слышал, а только граф говорит:

- Да знаете ли вы, что род мой я веду с основания Руси-матушки?

А князь отвечает:

- Эка невидаль! Я свой род веду, можно сказать, чуть ли не с основания мира.

А граф:

- Ну, это пардон, не может быть, врете!

Тут князь гневно вскочил:

- Прошу вас, граф, не выражаться!

Граф что-то ответил, и пошло, и пошло. А потом все стали кричать: "Дуэль, дуэль". Моя графиня заплакала, ейный дядюшка стал успокаивать ее и помахивать перламутровым веером. Поздно ночью мы выбрались с Александром Ивановичем и вернулись в гостиницу. Что-то будет теперь?! Неужто и в самом деле стреляться будут?

24 июня.

Вчерась вечером был опять у своей графини. Разговоры разговаривали.

Прямо я еще ничего не говорил, разные намеки делал.

Графиня сентиментально слушала. Очень она тревожится о дуэли.

Говорит, что теперича, разругавшись, граф и князь сидят по домам, составляют духовные завещания и друг другу разные неприятности пишут. Сегодня с утра набрался духа да и налетел опять к ней, решил разом покончить, чего тут зря лясы точить. Приехал, повертелся на стуле, ну, конечно, для начала спросил о здоровье, не колет ли в животе, не болит ли горло и все прочее.

- Нет, - говорит, - мерси, я здорова.

- Так позвольте вам предложение руки и сердца сделать.

- Очень приятно, - говорит, - за мной дело не станет, а только в нашем кругу такие вопросы дамы сами не решают. Поговорите с моим дядюшкой, что он скажет.

- А где же мне его повидать?

- Да приезжайте завтра часика в два ко мне. Он к этому времени будет, вы и поговорите, а только, боюсь, он не согласится, ну да что Бог даст! 25 июня.

Победа по всем швам! Дело синюхинской династии на мази.

Было так: приезжаю сегодня в 2 часа, подождал в гостиной, наконец выходит дядюшка - граф Подгурский. Я ему прямо выкладываю: так, мол, и так, влюбился в вашу племянницу, желаю ее в жены взять, и хоть знаю, что насчет денег у ней не того, но это нам все равно, так как немалыми капиталами сами обладаем.

Граф выслушал и говорит:

- Не подходящее дело вы задумали. Разве моя племянница вам пара? Хоть вы и очень симпатичный человек и от души мне нравитесь, но подумайте сами, разного мы круга, разных понятиев, опять же Вандочка моя (ее зовут Ванда Брониславовна) привыкла к свету, хоть и бедна, но избалована. Подумайте, каково ей будет в Елабуге?!

- А что же, очень хорошо будет. Шикарная квартира, обстановка в стиле. Свои лошади и кучер, и вообще все удобства. Конечно, и родственников своих мы не забудем...

Это, видимо, поколебало графа. Он задумался; помолчал долго, а затем решительно заговорил:

- Ну, будь по-вашему, все равно от судьбы не уйдешь, почем знать, может, вы и составите счастье Ванды.

Голос их дрогнул, и граф, вынув платок, обтер глаза. Опосля и говорит:

- Ну, дорогой зятек, поздравляю вас с высокоторжественным происшествием.

И, обняв меня, он трижды поцеловал.

- А теперь приступим к делу. Как для Ванды, так и для вас важно, чтобы невеста или жена ваша появилась в Елабуге и прилично одетая, и с сундуками с приданым. Вы же знаете, что у бедняжки и лишней рубашонки не имеется. Конечно, я чем могу, помогу, но и мои средства очень ограниченны, вот почему я требую, чтобы вы помогли нам и дали бы хоть тысяч пятнадцать немедленно на шляпки, тряпки, белье, обувь и прочее.

- Хорошо, - отвечаю, - граф, мы согласны, но только больше десяти дать не можем, так как при себе всего-навсего пятнадцать имеем, а из Елабуги выписывать уж больно несподручно.

Граф поморщился:

- Ну хорошо, давайте десять, я доложу, как-нибудь справимся.

Вытащил я бумажник, отсчитал десять тысяч да и говорю:

- Позвольте расписочку.

- Какую расписочку, в чем?

- Да в том, что вы на наш брак согласие дали и десять тысяч рублей от меня получили на обзаведение приданым.

Граф пожал плечами, однако присел и расписку написал. Одной рукой протянул я ему деньги, а другой принял от него расписку.

После этого граф крикнул:

- Ванда!

Из соседней комнаты вошла графиня.

- Ну, племянница, поздравляю тебя. Вот твой жених. Благословляю вас, живите в добром мире и счастливо.

Я поцеловал графиню в самые губки, посидел с ней часок да и вернулся домой. И на душе такая-то радость, вроде как бы из почетных граждан да прямо в графья попал.

26 июня.

Сегодня проснулся очень в духах. Однако чаю выпил всего 3 стакана, аппетиту не было. После чаю, одевшись, отправился за покупками: невесте хотелось кой-чего из бельишка приобрести да дюжину серебряных столовых ложек заказать с вензелями Веди Слово и графской короной над ними. Вышел из гостиницы, подошел к извозчику, говорю:

- Мне тут, милый человек, купить белья, серебра и всего прочего требуется, ну-ка, свези меня по магазинам.

- Пожалуйте, господин, - отвечает, - у нас в Москве есть такой магазин, где от гвоздей и дегтя и до золота разного все имеется.

Сели, поехали, и привез он меня к громадному магазину с зеркальными окнами в три этажа. Расплатился. А смотрю только чудно больно: в парадном крыльце магазина двери не обыкновенные, а какое-то диковинное приспособление. Вертится какой-то будто огромадный барабан, и из него на полном ходу то выскакивают люди, то вскакивают в него. Поглядел я, поглядел, да и думаю, чем я хуже других. Раз ходят люди, так, стало быть, и нужно. Ну, подождал, конечно, пока эта хитрая механика остановилась, да и шмыгнул под одну из лопастей. Толкнул вперед стекло, а сам стою, а меня вдруг как что-то огреет по затылку, ажио шляпа слетела. Я нагнулся было подбирать, а меня как что-то шарахнет. Нет, вижу, плохо дело, надо толкаться вперед, да не останавливаться. И пошло, и пошло; я уже бегу бегом, все кружится, вертится, а как позамедлю шаг, так сзади что-то и прет в спину. Напугался я до смерти, не своим голосом кричать стал.

Наконец, кто-то изнутри остановил чертову мышеловку да чуть ли не за руку втащил меня в магазин и спрашивает:

- Чего это вы кричите, мусью?

А я со страху и обиды чуть в ухо ему не заехал и говорю:

- Что это у вас тут в Москве, везде этак покупателя ловят?

Этаких капканов настроили, прости Господи!

А человек отвечает:

- Это вовсе не капкан, а двери, и устроены онитак, чтобы и в помещение не дуло, да и человека при них держать не надобно.

Не стал я с ним спориться, а, отдышавшись, принялся за покупки.

- А где у вас здесь отделение по серебряной части?

- Пожалуйте, господин, в третий этаж, - отвечают.

Подошел я было к лестнице, а тут выскакивает мальчонка, распахивает какую-то дверцу.

- Пожалуйте, - говорит.

- Чего тебе от меня надобно, - спрашиваю.

- А я вас вмиг на третий этаж доставлю.

Посмотрел я на него: такой дохленький, щупленький.

- Что ты, братец, никак с ума спятил? Во мне больше пяти пудов весу.

- Ничего не значит, - говорит, - пожалуйте, - и указывает на какую-то будку.

Перешагнул я через порог, мальчишка за мною; затем запер дверь, нажал какую-то пуговицу и... Господи твоя воля! Началось сущее вознесение, мчимся по какому-то колодцу кверху, промелькнул этаж, в нем люди, мы дальше, наконец, остановились.

Вышел я на волю, а сердце так и стучит. Оглянулся, а мальчишка с аппаратом сквозь землю уходит. Ну и диковинка! На что Лоскутная перворазрядная гостиница, а эдакой хиромантией не обзавелась.

Выбрал я увесистые ложки, а насчет вензелей, говорят, приходите через 3 дня - готовы будут. Как, думаю, назад на воздух выбраться, неужто опять через проклятую вертушку. Однако дело обошлось, на хитрость пустился: попросил мальчика, вынеси, мол, голубчик, мои покупки на извозчика, да шмыг с ним в одно гнездо двери и вплотную за ним выскочил.

Приезжаю в Лоскутную. Думаю: подзакушу, да и айда к невесте.

Не успел я отдохнуть, как стук в дверь и входит Александр Иванович с каким-то расстроенным лицом.

- Что невесело глядите? - спрашиваю.

- Какое тут веселье? - отвечает. - Эдакая беда стряслась.

- А что такое? - испугался я.

- Да как же, сегодня на заре поссорившиеся князь и граф выехали за Бутырскую заставу со свидетелями и доктором. Отмерили им на полянке 10 шагов друг от друга, дали по пистолету в руки, подали сигнал, и оба враз пальнули и оба же упали. Подбежал доктор и, представьте, оба убиты. У князя прострелено сердце, а у графа печенка. Повезли убитых к родным, те, конечно, в горе, сейчас же дали телеграмму в Питер, и последовало государево распоряжение: "Наложить 48-часовой придворный траур - 24 часа за одного покойника и 24 за другого".

- Вот так штука, - говорю, - жили, веселились люди, и нет их больше. Царство им небесное. Но а невесту свою все навестить нужно.

- Что вы, что вы, - замахал на меня руками Александр Иванович, - да разве это возможно сейчас?

- А почему бы нет? - спрашиваю.

- Я же говорю вам, что наложен придворный траур, и пока не истечет срок, графиня не только никого не может видеть, а обязана сидеть взаперти, шторы на окнах у нее спущены, на зеркалах кисея, а сама она сидит, грустит да постное кушает. Если вы вздумаете к ней сейчас поехать, то глубоко оскорбите всех ваших будущих родственников, а то, того и гляди, дядюшка вернут вам деньги и слово, т. е. не видать вам тогда графини как своих ушей. Впрочем, делайте как хотите, я вас предупредил, а там как знаете. Я отправлюсь сейчас к себе, запираюсь в номере и не увижусь с вами до послезавтра, т. е. до конца траура.

И он ушел.

- Что же мне теперича делать? - подумал я. - Экая, в самом деле, оказия. Неужто тоже запереться в номере на 48 часов?

А, пожалуй, следовает. Хошь я и не граф, а все-таки, можно сказать, почти что графского происхождения.

Подумав еще маленько, я спустил шторку в окне, завесил простыней на шкафу зеркало и, усевшись в кресле, вздремнул. Скучища страшная была за весь день. Вечерком съел холодной осетринки, маринованных грибков, киселя, вспомнил покойничков, выпил стаканчиков пять чаю, да и на боковую.

27 июня.

Продрал глаза и испугался. В комнате тьма египетская. Уж не ослеп ли? Но затем припомнил траур! И шторка на окне наглухо завешана. Зажег электричество. Весь день не одевался, ни к чему, все равно в трауре, даже рожи не вымыл. Для занятия перечитывал свой дневник. Бойко, можно сказать, написано: со вкусом и с выражением.

Опасаюсь, что описание времяпрепровождения в каюте с Вяльцевой больно по-похабному вышло, ну да наплевать - правда для писателя прежде всего! Днем поел блинчиков с икоркой, опять же кисель (упокой душу родственничков!). Тощища смертная!

Завтра увижу Вандочку, поди, похвалит за этикетность.

28 июня.

Караул!... Ограбили!... Ах, они, чтоб им... Вот уж опростоволосился.

И князья, и графья, и сам Александр Иванович - все оказались жуликами первосортными. А я-то, дурак, десять тысяч отвалил, ложки заказал, вот тебе и Веди-Слово, вот тебе и графская корона!

Ровно в 12 подкатываю по Скатертному переулку к 12 номеру Дома, бегу через двор в подъездок, звоню во 2-м этаже к графине.

Звоню раз, звоню другой - не открывают. Стал стучаться громче, громче - никого. А тут на площадку открывается дверь насупротив, высовывается бабья голова:

- Вам кого, господин, надобно?

- Как кого? - говорю. - Невесту, графиню Подгурскую.

- Никаких здесь графинь нет и не было.

- Что же вы, с ума спятили? Говорю вам, невеста моя здесь живет, графиня Подгурская.

Баба покачала головой и говорит:

- Нет, жила здесь девица Николаева, да только вчера утром выехала. Я сама видела, как дворник пожитки выносил. А коль не верите, справьтесь сами у него.

Сперло у меня дыхание, а в голове промелькнуло: уж не обчекрыжили ли меня? Полетел к дворнику.

- Да, действительно, - говорит, - в четвертом номере проживала по паспорту девица Николаева, а только вчерашний день от нас уехали. - И, подумав, добавил: - Да только это не жилица была - прожили у нас четыре месяца, за квартиру деньги задерживали, домой водили разных мужчин, одним словом, гулящая.

Вижу, дело плохо. Раз дворник, посторонний человек, и так карикатурно о ней выражается, значит птица не Бог весть какая.

Испугался я, обозлился я, да и денег жалко. Экий мерзавец Александр Иванович, ведь это он свел меня с графиней. Хоть денег с него и не получу, конечно, а все же за евонные пакости личность ему разобью.

Прыгнул на извозчика, помчался обратно в Лоскутную. На душе кипит, кулаки сжимаются, быдто сам не свой. Приехал. Влетел по лестнице и прямо к Александру Иванычу в номер. В комнате пусто.

- Что? Дрыхнешь еще, мошенник? - вскричал я и рванул полог на кольцах, закрывавший кровать. Что за черт! В кровати растрепанная женщина с искривленным от страха лицом прямо на меня смотрит, а потом как завизжит:

- Помогите! Спасите! Убивают...

- И чего вы орете, мадам? - сердито сказал я. - Ну, ошибся номером, пардон, велика штука.

Она не унималась:

- Вон, негодяй, да как вы смеете? Я честная женщина!

Тут я вовсе обозлился:

- Плевать бы я хотел на вашу честность, тоже графиня Подгурская, много о себе воображаете, вы хоть озолотите меня, а мне и то вас не надобно.

- Сумасшедший, караул! - завизжала она пуще прежнего.

Сгреб я со стола коробку раскупоренных сардинок, запустил ими ей в морду и выбежал в коридор. Кричу, требую управляющего.

Прибежал.

- Куда у вас здесь девался мошенник Рыков из 27 номера?

- Да он еще вчера к ночи расплатился, потребовал паспорт и уехал.

- Куда уехал?

- Этого мы знать не можем.

Я рассказал управляющему, как обмошенничал меня этот самый Рыков со всей своей шайкой. Управляющий развел руками, пожал плечами да и посоветовал обратиться в сыскную полицию.

Я конечно, туда отправился немедля, повидал начальника г. Кошкина, обещал принести ему эту тетрадь и, вернувшись от него, скорее записал все, что произошло со мной сегодня. Теперь бегу к нему с тетрадью. Что-то будет! Эх, Синюхин, дал маху ты, братец!..."