Одд к Ключ времени

Глава 8 Горящие болота

Трое, включая Одда, кому предстояло отвлечь на себя воинов Яг-зы, отделились от основного отряда и направились в темноте далеко влево сквозь туманные топи, проверяя тропу перед собой длинными шестами из сухостоя. На счастье, ночь выдалась ясной и лунной, так что дорожки зеленоватого серебра на воде позволяли продвигаться вперед, более или менее ориентируясь на местности. Оставалось надеяться, что люди Яг-зы не пребывают сейчас в такой же радости от того, как удобно им в полнолуние следить за тремя мальчишками, бредущими сквозь болото.

Одд и Гумс здесь были впервые, не говоря о том, что Одду вообще было не место в этом затерянном во времени мире. Гумс же, не будучи охотником, редко покидал окрестности родной деревни, стараясь снискать себе честь и славу смешными рассказами после ужина, а не битвой с дикими зверями и раскрашенными воинами. Иногда ему удавалось довольно ловко отбиваться палкой от летучих мышей в пещере, но это, полагаю, не в счет. Однако Суп, молодой охотник и сын охотника, не раз бывал в этих местах, преследуя дичь, заходя далеко от дома со своим отцом и братьями. Он и стал в эту ночь их проводником, осторожно пересекая открытую воду или перескакивая с кочки на кочку впереди товарищей. Это было особым искусством: надежно упереться ногой, прыгнуть, сгруппироваться, тут же поставив вторую ногу, чтобы не полететь в грязь со скользкой взлохмаченной кочки.

Так они, без единого слова, то скача посуху, то пробираясь вброд, двигались пологой дугой от остальных, стараясь не оставлять следов.

Одд не был знатоком болот. В деревне, где он жил, такие места всегда обходили стороной, стараясь лишний раз не испытывать судьбу. По ним ходили лишь для того, чтобы собирать осенью клюкву или какие-то особые целебные травки, в которых разбирались только женщины. Его мать, бабушки и соседки два раза в год – поздней весной и осенью – затемно выходили с корзинами в топи, вооружившись длинными тонкими шестами, и возвращаясь вечером усталыми и веселыми со своей пестрой ароматной добычей, связанной в пучки. Эта травка – от больного горла, эта – от ноющих в холода суставов… Нужно было знать тысячу примет, чтобы не погибнуть в унылых топях долины. Например, не соваться туда, где со дна поднимались и лопались в жирной тине пузыри вонючего болотного газа. Держаться поближе к худосочным отравленным гнилью деревьям и порыжелым кочкам на случай, если придется хвататься за что-то, завязнув в грязи.

А еще на болотах жил Безумный Пью – старик, о котором в Яттерланде знал каждый и которого дети боялись не меньше злых орков и одноглазых ледяных великанов. Иногда в компании у костра кто-нибудь из мальчишек клялся в том, что прошлой осенью (непременно прошлой, в темный полночный час, ведь так страшнее и к тому же трудно проверить) видел старика Пью в трех шагах – прямо здесь, на этом самом месте! Жуткий старикашка в буром перепачканном кровью плаще медленно вышел из-за деревьев и злобно посмотрел на него своими слепыми глазами… А затем поднял ссохшуюся руку и двинул вперед, размахивая ржавым серпом! Герой едва избежал страшной смерти, жуткий старик вернулся в лес, а все слушатели должны были выть от ужаса – особенно те, чья очередь была идти за сухими ветками для костра вон к тем деревьям на краю поляны.

От таких историй леденело в груди, хотя каждый из присутствующих точно знал, что это чистой воды вранье, которое он сам уже трижды рассказывал друзьям – последний раз не далее как неделю назад.

Мать не раз говорила, что это глупая сказка и никакого такого старика с серпом на болотах нет. А жил там когда-то один несчастный отшельник, имени которого никто уж давно не помнит, да и то умер, когда она еще была маленькой.

– А вдруг он не умер? – спрашивал Одд из-под одеяла.

Бояться чудовищ в собственной постели рядом с матерью и вяжущей бесконечный полосатый шарф бабушкой было чрезвычайно увлекательно. Шарф этот навсегда врезался в память Одда, потому что он видел его каждый вечер в руках бабули Олл в одном и том же состоянии – законченным ровно наполовину.

– Да точно, помер он, загрызли его волки, – подхватывала вдруг бабушка. – Помер как есть. Я его прошлой осенью видела, когда ходила по травы. Бродит по кочкам, спотыкаясь, глаза белые, сам в пятнах, кожа висит. Мертвый, а дурак дураком, все такой же, как сватался ко мне в юности. Он оттого и ушел на болота, что я за твоего деда вышла, – деловито ставила точку бабуля, не прекращая вязания. Половина шарфа флегматично свисала с ее колен до пола. – Не бойся, не опасный он. Если кто патлы отрастил и ни в какую стричь или кашу в тарелке не доест, тогда только… Живот серпом вспорет и пойдет себе дальше. Тебе ли бояться?

После такого утешения Одд неделю пугался темноты, серпов и плащей с капюшонами. А еще просил стричь его почаще и вылизывал кашу с тарелки до радостного блеска.

«Что это были за страхи? Что за глупости?» – думал сейчас Одд, которому чудной старик с серпом, встреться он теперь на болоте, показался бы не опаснее деревянной куклы. Нынешнего Одда было не напугать какими-то ходячими по болотам чучелами.

Не отдохнув ни минуты ночью, целый день с первых лучей солнца они втроем стаскивали в кучи траву и сухие ветки с кочек и островков вокруг, стараясь как можно меньше шуметь. О том, чтобы рубить деревья или даже ломать тонкий сухостой, не могло быть и речи: стук топора далеко разносился над болотом и сразу бы выдал их присутствие. Из-за этого приходилось набирать топливо для ночных костров по щепотке, заходя все дальше и дальше.

В какой-то момент Одд, набравший целую охапку сухой травы, оглянулся на звук взлетающей птицы. Никого вокруг. Казалось, никого не было в целом мире – ни друзей, ни врагов. Никого вообще. Только бесконечное серое болото, затянутое мутным слепым туманцем. Он всем телом прижался к влажной колючей кочке и закрыл глаза, слыша только свое дыхание.

«Только бы не уснуть сейчас! Нельзя спать!» – кричал он себе откуда-то издалека сквозь мягко навалившуюся дрему. Каким-то невероятным усилием он вскочил на ноги, роняя собранный сухостой. Глаза слиплась от усталости, но если ты не хотел их закрыть навсегда, оставшись в этих болотах, лучше было оставаться начеку и делать свое дело.

О том, чтобы разжечь раньше времени костер, не могло быть и речи. Так что оставалось греться собственным теплом – у кого на сколько хватало. Единственной возможностью не чувствовать пробирающий до костей холод было постоянно двигаться. Тогда по плечам и спине растекался приятный жар… Хотя, будем честны, ноги продолжали неметь в ледяной воде, а стертые в кровь о жесткую траву пальцы рук едва сгибались. Одд подумал тогда, что так вот таиться на болоте – наверное, худшее испытание из всех, которые ему приходилось выдержать в жизни. Даже провести холодную ночь в развилке дерева с волками, бродящими по округе, было куда уютней, чем находиться тут, замерзшим, усталым, оглядывающимся на каждый шорох в ожидании врага.

Не раз работа замирала, когда совсем-совсем близко слышались треск ломаемых веток и плеск воды. Звуки на болоте живут своей жизнью, и никогда наверняка не поймешь, насколько далеко и где именно их источник. Все трое мгновенно бросались в воду, прямо там, где стояли. Только что был человек – и вот уже только еле приметные волны расходятся кругами, затухая между ощетинившихся кочек. Лишь над бурой ряской торчат среди осоки нечесаные макушки голов с настороженными ищущими угрозу глазами.

Что-то тяжелое медленно приближалось, оступаясь на илистом дне, с фырканьем выбиралось из грязи и громко дышало в затылок замершим в воде бесстрашным воинам Хум. От этих звуков желудок сжимался в кулак и по спине пробирали мурашки. От ледяной воды, забиравшейся под одежду, тело пробивала дрожь.

А потом, кажется, через вечность, из-за спутанных кустов на прогалину выбирался огромный лось, дико косил лиловым глазом, фыркал и с шумом ломился дальше сквозь заросли по своим делам. Мальчишки выбирались из воды, улыбаясь собственному страху, и продолжали работу.

На закате мокрые, стучащие зубами, с грязнущими исцарапанными лицами, они сидели на небольшом островке, спрятавшись в траве, как три неведомых болотных чудища, ждущих добычу. Думать о том, что самое страшное, что можно встретить на болоте в этих падающих с гор сумерках – это они сами, было очень приятно. Хотя и была эта мысль сущими враками, но от нее становилось не так страшно. Еще бы придумать что-нибудь, чтобы стало не так холодно…

С неба на сухие колосья, маслянистую воду вокруг и усталых мальчишек сыпались мелкие, как крупа, снежинки. Где-то рядом почти бесшумно бороздили воздух мягкими перьями охотящиеся на мышей совы. Пахло холодом, перемешанным с тиной и гниющим деревом. Говорить ни о чем не хотелось, а хотелось лишь укрыться в тепле, закрыть глаза и провалиться в пропасть сна, забыв обо всем на свете.

За день они взбаламутили столько придонной грязи, собирая «урожай» болотной растительности, что даже при свете луны были заметны широкие круги мути, так и не осевшей среди прогалин. Каждое движение отдавалось сытым противным хлюпаньем, к которому все уже так привыкли, что даже теперь им продолжало мерещиться, что они сейчас не сидят кружком спина к спине, а все идут и идут куда-то по колено в ряске, с чваканьем переставляя ноги.

Единственным преимуществом холодной погоды было то, что исчезла безжалостная мошкара, облеплявшая летом лицо и руки. Думая об этом, Одд пришел к выводу, что борода в природе имеет вполне ясное предназначение: защищает лицо от гнуса и ледяного ветра (он не мог этого знать, но некоторые особенно находчивые старики запасают в ней хлебные крошки для кормления птиц). А если еще хорошенько вываляться в грязи… Ни один комар не прокусит доброго грязевого панциря!

Глядя на лица своих товарищей, он представлял себе, какой чумазый сейчас сам. И как это все вообще странно, что он тут с ними. И все-все, что происходило и происходит. Будто шахты, бегство, жизнь здесь – это только долгий путаный сон, а на самом деле он сейчас закроет и откроет глаза – и увидит хитрое плетение «ловца снов» над своей кроватью, дощатый потолок и отсветы печки в приоткрытой двери комнаты, за которой взрослые устроились на поздний чай. Незаметно Одд засыпал, привалившись плечом к какому-то выступу в колючей траве…

Луна стояла в зените, мелькая между ветвей щербатым бледным лицом. Бдительный и чуткий, как куропатка, Суп растолкал прикорнувших товарищей. Пора было начинать то, ради чего они трудились весь день.

Одд осторожно высек пламя и каждый унес его с собой в чаше из древесной коры, в которую натолкали сухих листьев. Все трое, прикрывая ладонями огонь, разбрелись по своим местам. На каждого приходилось по две копны собранного за день болотного мусора, который предстояло поджечь, а затем бежать сломя голову, путая следы, и затаиться, чтобы не попасть в руки охотников за головами, бродившим где-то в темноте.

Ночь на болотах. Несколько шагов от своих товарищей – и ты остаешься совершенно один среди перепутанных зловещих теней, неясных звуков и жадных, готовых тебя проглотить топей. В эти секунды сердце человека наполняется ужасом, а чувства обостряются до звериных.

Одд, пригнувшись и озираясь по сторонам, добрался до первой кучи и поднес чашу к сухой траве. Она щелкала и шипела, медленно занимаясь пламенем. Вскоре робкое зеленоватое пламя начало жадно пожирать ветки и вдруг словно взорвалось, рванув к небу. Для большего эффекта по краям был накидан влажный волокнистый дерн и куски торфа, которые тлели, выпуская вверх облака коричневого едкого дыма.

Мальчик, шлепая по воде, побежал ко второй куче. Скрываться уже не было смысла, нужно было действовать как можно быстрее. Когда он оглянулся, то увидел, что за спиной за частоколом из тростника и кривых стволов полыхают еще два таких же костра.

Вскоре среди болот в кроны ощерившихся деревьев ударило шесть снопов света, видных издалека. Столбы дыма цеплялись за их верхушки и уносились в безоблачное звездное небо.

Половина дела была сделана. Теперь, цепляясь и двигаясь наугад, они продирались в самое сердце топей, куда не заходили даже отчаянные охотники и звери. Только укрывшись там, можно было рассчитывать остаться незамеченными шарящими по болотам Яг-зы.