Один день Аркадия Давидовича

ГЛАВА 2 УЛЫБАЙТЕСЬ! ЗАВТРА БУДЕТ ХУЖЕ!

Такому скоплению разномастных джипов, что образовалось у ворот зоопарка, мог бы позавидовать любой автосалон. Антифашист прибыл на «Ford Explorer» цвета «мокрый асфальт» в комплектации «Eddie Bauer» [15], Ортопед – на белом «Mercedes-Benz G500», Садист с Ди-Ди Севеном – на бордовом «Cadillac Escalade» и серо-стальном «Nissan Xterra» соответственно, Тулип – на золотистом «Chevrolet Tahoe», Гоблин – на изумрудно зеленом «Jeep Grand Cherokee», Кабаныч – на серебристой «Toyota Highlander», Армагеддонец – на яично-желтом «Land Rover Discovery», а Мизинчик перегородил трамвайную остановку своим «Range Rover 4.6 HSE» оттенка болотной тины.

Последним примчался Горыныч на своем «Lincoln Navigator» и приткнул двухтонного монстра рядом с одинокой «Acura MDX» Глюка, застывшей у давным-давно закрытого пивного ларька возле кассы.

Высыпавшие на воздух братаны были одеты и вооружены соответственно моменту и имеющейся в перспективе задачи. То есть – все облачились в камуфляжные куртки и размахивали помповыми ружьями, пугая и без того неспокойную толпу зевак, собравшуюся у ворот и стен зоопарка.

Подтянулись и парочка экипажей патрульных машин из районного отдела милиции, и почтительно остановились поодаль...

Кабаныч взгромоздился на крышу своего внедорожника, обозрел местность и разочарованно насупился.

Тигров видно не было.

– Они, блин, внутри, за стеной, – сказал стоящий неподалеку Садист, понявший по выражению лица приятеля нахлынувшие на того мысли.

– Ах, да, правильно! – сообразил Кабаныч и спрыгнул на землю.

Мимо пробежал Комбижирик с какой-то коробкой на плече, бормочущий под нос нечто невнятное. Угадывалось лишь одно слово – «сафари».

– Представители отряда кошачьих отличаются дальнозоркостью, – сообщил подошедший к Садисту, Кабанычу и Ортопеду задумчивый Циолковский, перелистывая страницу замусоленной брошюры, отобранной им у одного из удравших служителей зоопарка. – Ночью они видят хорошо, а вот днем, блин, могут не увидеть того, чё у них делается под носом...

– Ценное наблюдение, – Ортопед почесал пятерней бритую голову. – Но что нам это дает?

– А еще они, – продолжил Циолковский, – принюхиваются к пище, чтобы ощутить не ее запах, блин, а температуру... Типа, блин, слишком горячую или холодную жрать не будут.

– С голодухи будут, – покачал головой Садист. – У меня, блин, кот, когда я его на две недели в шкафу запер, потом картошку сырую жрал... И лук.

– Живодер, – осуждающее выдал Кабаныч.

– Да не нарочно я, – отмахнулся Левашов. – Так, блин, получилось... Думал, за сутки обернусь, а вышло, блин... – Олег не договорил и удрученно вздохнул.

– На фига было котяру в шкафу запирать? – поинтересовался Ортопед.

– Случайно, – Садист вздохнул еще раз. – Собирался, блин, быстро, думал, он на своем месте, под диваном... Ну, блин, и не просек, как он в шкаф шмыгнул. Приезжаю – из шкафа вопли, вонища... Кошмар, в общем... Только дверь открыл – полосатый на кухню дернул, пакет с картошкой разодрал и ну точить [16]! Аж урчал от удовольствия...

– А шкаф куда дел? – осведомился Кабаныч.

– Выкинул... Окно открыл – и туда...

– А-а! – заржал Циолковский. – Это ты тем шкафом соседу «жигуль» уконтрапупил?

– Угу, – кивнул Левашов. – Прицеливаться, блин, времени не было. Такой запашок, блин, стоял, что глаза слезились... Ну, и аккурат в крышу вошел. До земли промяло...

– Само собой, – согласился Ортопед. – Девятый этаж всё таки...

Сосед по фамилии Шепшилович орал так, что, казалось, его должны были услышать не только на его исторической родине, но даже за океаном, где пребывала его многочисленная родня, выславшая Шепшиловичу деньги на приобретение четырехколесного чуда российской технической мысли по имени «Лада». Экс-автовладелец даже дошел до невиданной наглости и обратился с заявлением в ментовку, утверждая, что бросок шкафом имел цель не просто повреждение его имущества, а представлял собой заранее спланированное покушение на убийство.

И это после того, как Садист отсчитал соседу стоимость уничтоженного средства передвижения.

Жадность человеческая безгранична.

Как и глупость...

Шепшилович, будучи по профессии адвокатом, подумал, что помимо тех денег, что он получил без всякой расписки и без свидетелей от огорченного случившейся неурядицей Садиста, он сможет поиметь еще нехилую сумму за прекращение уголовного дела, начатого всего за двести долларов спонсорской помощи дознавателю.

Но Шепшилович жестоко ошибся.

Ортопед, потрясенный до самой глубины своей широкой и загадочной славянской души вероломством соседа-иудея, долго не тянул с местью и перебил ставку адвоката пятикратно превышающей ее суммой. Причем вручил тысячу «зеленых» не пропойце-дознавателю, который был для братка не опаснее сломанной мышеловки, а двум грубым патрульным из местного батальона ППС [17]. Сержанты, одухотворенные денежкой в размере полугодового оклада, самостоятельно разработали и осуществили план наказания корыстолюбивого Шепшиловича. На ближайшем стихийном рынке, располагавшемся во дворике закрытого по причине нерентабельности детского садика, ими был приобретен спичечный коробок, доверху набитый качественной таджикской коноплей, который спустя час был «обнаружен» в кармане остановленного для проверки документов адвоката. Помимо анашишки, Шепшилович явился «счастливым обладателем» двух мелкокалиберных патронов и замызганного паспорта на имя некоего Гарри Гамлетовича Писуняна, до того дня цельный год провалявшегося в ящике стола дежурного по РУВД и никем не востребованного.

Упирающегося и истошно визжащего, а потому – немного побитого, адвоката приволокли в околоток, где он попал в руки тому же дознавателю, что вел «дело» гражданина Ортопеда. Страж порядка Шепшиловича поначалу не признал, от души пометелил его ручкой от швабры, выбивая признание в торговле наркотиками, оружием и поддельными документами, и требуя назвать «подельников», потом всё же вспомнил адвоката и рассыпался в извинениях. Однако дознание не прекратил, ибо сержанты-пэпээсники оказались весьма ушлыми и подкрепили свой рапорт о задержании «наркодилера» подписанным двумя заранее приглашенными понятыми протоколом личного обыска.

Ситуация выходила тупиковая.

Приостановить дознание по Шепшиловичу было нельзя, ибо, в отличие от подавляющего большинства подобных дел, в этом имелись грамотно оформленные бумаги, а информация о задержании была занесена в книгу о регистрации происшествий, и вымарать ее оттуда не представлялось возможным. К тому же, один из сержантов, дабы закрепить успех, дошел до вершин цинизма и стуканул о происшествии в районную прокуратуру. Причем не абы кому, а лично прокурору Андрею Викторовичу Баклушко, которого за три дня до этого знаменательного события ставили на четвереньки в городской прокуратуре за низкий процент раскрываемости преступлений, связанных именно с наркобизнесом.

Баклушко, который в иных случаях совершенно не обращал внимание на исполнение своих служебных обязанностей и занимался решением личных коммерческих проблем, в этот раз «проникся» и строго-настрого приказал забить Шепшиловича в клетку и не выпускать того до тех пор, пока адвокат не осознает всю глубину своего падения и не возжелает написать «чистосердечное» с указанием всех своих «подельников». Коряво подписанная прокурором санкция на задержание подозреваемого легла на стол дознавателю в тот момент, когда страж порядка уже вознамерился отпустить Шепшиловича под подписку о невыезде...

«Наркотически-оружейное» дельце разрешалось потом долго и мучительно.

Пошедший в полную «отказку» адвокат переехал из районного СИЗО [18] в «Кресты» [19], там поссорился с сокамерниками, перебрался в тюремную больничку, дабы подлечить сломанные ребра, заразился гепатитом от соседа по палате, наградил им же половину делегации Европарламента, проверявшую условия содержания заключенных, неадекватно повел себя при психиатрическом освидетельствовании, куда его направили по настоянию следователя, получил диагноз «шубообразная мозаичная шизофрения, отягощенная комплексом конфликта с отцом», и с гордо поднятой головой убыл в стационар под Гатчиной, откуда вышел только через полгода с раздувшейся от многочисленных уколов задницей, затаив злобу как на правоохранительную систему России в целом, так и лично на прокурора Баклушко, которому поклялся страшно отомстить.

Дело же в отношение Олега Левашова, естественно, прекратилось само собой по причине установленного следствием сумасшествия заявителя...

– Думаешь, тигры такие же, блин, голодные, как твой кошак? – нахмурился Кабаныч.

– Если их елками кормили, – хохотнул Ортопед, наслышанный о скандале с бывшим директором зоопарка, списавшим перед Новым Годом несколько десятков тысяч долларов на покупку елей, ушедших, судя по документам, на прокорм змей, тигров и полярных волков, – то да...

Кабаныч погладил ствол своего «РМБ-93» [20], заряженного патронами с резиновыми пулями, и подумал, не стоит ли заменить их на картечь. Но гуманизм пересилил и браток отогнал от себя эту мысль.

К стоявшим полукругом конкретным пацанам осторожно приблизился парламентер от местных милиционеров и почтительно кашлянул, привлекая к себе внимание.

– Чего тебе? – насупился Садист, оглядев щуплого младшего лейтенанта с вытянутой и явно деформированной щипцами акушера головой.

– Командир взвода Крысюк, – представился правоохранитель и зачем-то снял кепку, явив миру короткую стрижку и два уха.

Одно из ушей было явно больше второго и имело крестообразный шрам в верхней четверти. Разница в размере ушей и шрам объяснялись тем, что в далеком украинском сельском роддоме младенца Крысюка перманентно пьяный фельдшер взвешивал безменом.

– И что? – осведомился Ортопед.

– Ну... – на лице младшего лейтенанта отразилась работа подкорки головного мозга, выразившаяся в пробежавших по лбу складках и подергивании уголка рта. – Это самое... Вы, это, чё делать-то будете?

– А твоё какое дело? – грубо спросил Ортопед и навис над Крысюком.

– Ну, я ж это... за порядком следить должен...

– Тогда чего, блин, к нам пристаешь? – Ортопед засунул руки в карманы потертых джинсов «Wrangler», надеваемых им в особо торжественных случаях типа выезда на рыбалку или как сейчас, на охоту за полосатой живностью. – Мы, блин, ничего не нарушаем, стволы зарегистрированы...

Крысюк оглянулся через правое плечо и посмотрел на Тулипа с Комбижириком, занятых установкой длинной лестницы к ограждающей территорию зоопарка стене.

Миссия переговорщика с группой бритоголовых товарищей младшего лейтенанта тяготила.

Своим правоохранительным сознанием, серьезно ограниченным рамками полученного в Школе Милиции образования, Крысюк понимал, что избавиться от собравшихся у ворот зоопарка братков не представляется возможным.

На ружья у конкретных пацанов явно имелись все необходимые документы, на всякий случай в одном из джипов сидел известнейший питерский адвокат Сулик Абрамович Волосатый, готовый в любой момент прийти на помощь своим гориллоподобным «доверителям», буде какому-нибудь излишне туповатому менту взбредет в буйную головушку начать разгонять «мирное собрание законопослушных граждан», а неподалеку уже устанавливали штативы телекамер прибывшие на место происшествия корреспонденты и операторы нескольких телеканалов, включая местное отделение РТР.

– Это... Может, чем помочь надо? – мучительные раздумья Крысюка трансформировались наконец в законченное предложение.

Ортопед поглядел на пятерых застывших у двух «козлов» [21] пэпээсников и прищурился:

– А чё...

– Не надо, – Кабаныч перебил товарища и отрицательно помотал головой. – От них, блин, проку, как от холодного паяльника... Они ж палить по кошакам начнут. Знаю я их мусорские примочки...

– А вы разве не будете? – удивился младший лейтенант.

– Мы? – хмыкнул Кабаныч, отстегивавший по десятку штук баксов в месяц на содержание нескольких приютов для бездомных животных и как-то раз до полусмерти избивший депутата ЗАКСа [22], выступившего с проектом об ужесточении правил содержания зверья в Северной столице. – Ты, блин, соображаешь, чё говоришь?

– Да я подумал... – Крысюк потупился.

– Меньше думай, – наставительно рыкнул Циолковский, у которого дома жил привезенный из Африки гепард. – И вообще, иди и не отсвечивай...

– Но нам же надо что-то делать! – в отчаянии взвыл младший лейтенант.

– Ладно, проследи за тем, чтобы никто через стену не полез, когда мы там будем, – милостиво разрешил Кабаныч. – И спасателей встреть, если они, блин, приедут...

– Не приедут, – Крысюк горестно развел руками. – У них оборудования для отлова тигров нету...

– Нету – так нету, – Садист махнул рукой. – Всё, топай, паря, к своим и не мешай...

Младший лейтенант поплелся к УАЗикам.

– Зря ты его прогнал, – заявил Ортопед. – Можно было, блин, пушки отобрать и как живцов запустить... Вон, Циолковский же говорил, что кошки днем плохо вблизи видят. Пока б, блин, одного драли, мы б сзади и навалились...

– И так справимся, – подвел итог хмурый Кабаныч.

Штукеншнайдер обошел птичью секцию по периметру и обнаружил трубу вентиляции, которая, в принципе, могла послужить для того, чтобы взобраться по ней на крышу и оттуда обозреть окрестности в целях обнаружения полосатых хищников.

Однако смущал диаметр трубы, несколько не подходящий под габариты обоих братков.

– Застрянем на фиг, – Аркадий согласился с приятелем, припомнив происшедший на его глазах случай...

История случилась во времена службной командировки сержанта Клюгенштейна в одну из воинских частей, расположенную в Литве.

Танковый полк, стоящий в одном гарнизоне с тем, куда Глюк со товарищи привезли какое-то электронное оборудование, с завидной регулярностью проводил занятия по подводному вождению. Для этого на танкодроме имелся пруд шириной метров семьдесят. Танки заезжали в него, скрывались под водой и выезжали на другом берегу. В целях эвакуации заглохшего или застрявшего под водой танка на берегу дежурил экипаж из эваковзвода: танковый тягач – тот же Т-72 [23], только без башни, командир эваковзвода – матерый хохол-прапорщик, и механик-водитель тягача – представитель солнечного Узбекистана.

Пока танкисты совершенствовали свою боевую выучку, «спасатели», ввиду отсутствия нештатной ситуации, какое-то время скучали, а потом, следуя известному принципу «солдат спит – служба идет», выбрав подходящее положение, погружались в сон.

В тот день прапор уснул на травке рядом с тягачом, а механик, помучавшись на своем месте за рычагами, обалдел от жары внутри стального корпуса и пошел искать более прохладное место. А на тягаче была закреплена труба для подачи воздуха и эвакуации экипажа, длиной около пяти метров, диаметром примерно в полметра.

Узбек проявил недюжинную солдатскую смекалку – открутил трубу от тягача, скинул на землю, откатил в ямку за тягач, спасаясь от прямых солнечных лучей, и забрался в нее, где и кинулся в объятия Морфея, продуваемый насквозь приятным ветерком.

Занятия прошли без ЧП, и прозвучал ревун, приглашая всех вернуться в расположение части.

Прапор оторвал от земли раскаленную солнышком голову, покричал своего узбека, но тот уснул настолько крепко, что не слышал отца-командира. Прапор, зная, что его подчиненный особой дисциплинированностью не отличался, решил, что тот ушел в казарму самостоятельно, и, вспоминая незлым тихим словом его маму и прочую узбекскую родню, залез за рычаги сам, почему-то не обратив внимания на отсутствие трубы на тягаче.

Взревел двигатель, прапор лихо развернул машину на одном месте, и дикий узбекский крик, заглушая рев дизеля, достиг командирского уха.

Прапорщик насторожился, заглушил машину и вылез осмотреться.

Картина ему открылась не очень веселая: разворачивая тягач, он наехал одной гусеницей на валявшуюся рядом трубу, которая загнулась под значительным углом, зажав посередине смуглое узбекское тело.

Убедившись, что тело еще живо, причем еще способно материться на русском и родном языке, прапор потребовал немедленно покинуть трубу. Но покинуть оную тело не то что бы отказывалось, а просто не могло, поскольку оказалось намертво зажато в области своего пузца, о чем и доложило командиру голосом.

Со скорбным выражением лица прапор пошел докладывать о случившемся.

Вскоре собрался консилиум, начиная от командира полка и заканчивая сержантом-санинструктором.

Последовало множество советов, как извлечь бедного азиата. Все попытки разогнуть трубу к успеху не привели. Один из советов – наехать на трубу танком с другой стороны, после некоторого раздумья был отметен.

Пробовали бить по трубе танковой кувалдой, но узбек начал кричать, мешая русские слова с узбекскими, что он «мало-мало оглох, и у него болит голова один раз очень сильно». Промучавшись пару часов, так и не достигнув результата, приняли решение везти защитника отечества в медсанбат за тридцать километров, надеясь, что у военных медиков найдется пилюля, приняв которую, узбеки уменьшаются в размере и выскальзывают из узких мест.

Солдат вместе с трубой был погружен в кузов УРАЛа и, покатываясь по кузову на поворотах и постукивая по бортам, поехал к эскулапам.

Как и следовало ожидать, у медиков волшебной пилюли не нашлось.

Методом опроса – врач, согнувшись пополам, кричал в трубу, и оттуда доносился ответ, – было выяснено, что здоровье пациента вне опасности. Врачи дали достойный советской медицины совет – везти больного в ремонтный батальон и резать трубу.

Оставался нерешенным главный вопрос – как?

Электросваркой – убьет током или обожжет, или задохнется в дыму, газовой сваркой – опять таки обожжет. Попытки резать ножовкой по металлу ни к чему не привели, у трубы был большой диаметр и, сделав пропил меньше миллиметра, ножовка начинала застревать.

К этому времени солдатик захотел какать.

Проблему «малого облегчения» решили еще раньше: один воин залез к нему в трубу со стороны ног, стянул с него сапоги, сумел расстегнуть ширинку, извлек узбеку детородный орган из штанов, после этого три солдата приподнимали другой конец трубы, и всё, что выливалось из бойца, самотеком выливалась на землю.

С каканьем подобное решение не проходило, и этот вопрос был предоставлен на самостоятельное решение потерпевшего. Последний к концу дня настолько освоился со своим новым положением, что требовал, что бы к нему, со стороны головы, разумеется, заползали сослуживцы с зажженной сигареткой, так же в трубу была налажена доставка горячей пищи, и даже засунули узбеку ватную солдатскую подушку.

Наконец, утром следующего дня кто-то вспомнил, что у знакомого литовца есть редкий по тем временам инструмент – «болгарка» [24].

Тело с трубой было немедленно загружено в тот же УРАЛ и доставлено домой к литовцу, но уже наступила суббота, и обладатель болгарки уехал в деревню, километров за сто. Состоялась поездка и в деревню, сопровождаемая методичным постукиванием трубой по бортам. К обеду литовец был найден, но болгарка находилась у него в гараже в городе.

Наконец, поздним субботним вечером трубу распилили и узкоглазый воин обрел долгожданную свободу. Если не считать сломанного нижнего ребра и измаранных штанов, узбекский герой отделался легко.

После этого он был переведен служить на подсобное хозяйство, где успешно до конца службы воровал и пожирал кур, а прапор, отсидев десять суток на гауптвахте, продолжил воспитание других узбеков...

Мелодично тренькнул мобильник на поясе Телепуза.

– Да! – Григорий с полминуты послушал отрывистые реплики Ортопеда и показал Глюку большой палец. – Ясно... Мы в птичнике, от ворот – налево... Угу... Не, блин, без стволов... Ага, ладненько...

– Ну как? – поинтересовался Аркадий.

– Нормально, – Штукеншнайдер повесил телефон обратно на ремень. – Минут через пять начинают...

С мощной кирпичной стеной зоопарка у Комбижирика было связано одно воспоминание – как он, по просьбе Дениса Рыбакова, повез одного американского партнера на обзорную экскурсию по Петербургу, сильно наклюкался вместе с туристом в плавучем кабачке «Штиль» и поздно ночью решил ознакомить плохо ориентировавшегося в пространстве янкеса с красотами Петропавловской крепости, но немного промахнулся по местности и вывел собутыльника чуть-чуть не туда, куда следовало.

В темноте стена зоопарка мало чем отличалась от стены крепости, где-то совсем рядом плескалась Нева и Собинов решил, что доставил заокеанского друга точно к цели.

Искать открытые ворота или калитку было лень, поэтому, дабы не терять драгоценное время, турист и его «russian friend» [25] приняли коллегиальное решение лезть напрямик. Они взобрались на росшее рядом со стеной толстенное дерево, Комбижирик лег грудью и животом на крепкий, нависший над обрезом стены сук и, раскачав болтавшегося на вытянутых руках улыбавшегося американца, перебросил того за ограждение, где, по расчетам братка, должна была располагаться плоская крыша одного из бастионов.

Тело любителя гамбургеров, виски, черной икры, холодной водки и румяных девок в кокошниках беспрепятственно преодолело восемь метров пустого пространства и рухнуло посередине вольера с капибарами [26], сломав ногу и огласив спавший до той секунды зоопарк диким воплем.

Вслед за янкесом заголосили все обитатели многочисленных клеток, а Комбижирик подумал, что у него началась алкогольная галлюцинация...

– Осторожнее, – продвигавшийся за Собиновым Мизинчик почувствовал, как дрогнула лестница. – И не останавливайся, блин...

Комбижирик совершил последний короткий рывок и ступил на крышу обезьянника.

Там уже расположились Циолковский, Лысый, Армагеддонец и Парашютист, припавшие к цейсовским биноклям и метр за метром исследовавшие территорию зоопарка. У ног братков лежали свернутые нейлоновые сети, привезенные запасливым Тулипом.

Метрах в пятидесяти от первой группы на крышу вольера с хищниками взбирались Ортопед, Садист, Пых, Стоматолог и Гоблин. Последний тащил на плече профессиональную видеокамеру.

– Одного вижу, – сообщил Лысый. – Рядом с сувенирным ларьком. Сидит, блин, озирается...

– А где остальные? – Армагеддонец поправил висящее на десантный манер ружье «SPAS 15» [27] и цыкнул зубом.

– Где-то шарятся, – Лысый, не отрываясь от бинокля, прикурил сигарету. – Территория большая, мы их тут, блин, до вечера ловить можем...

– Одного скрутим, а там видно будет, – Циолковский сбросил вниз веревку с завязанными каждые полметра узлами. – Всё, я двинул, страхуйте...

– Когда я работал сторожем в НИИ Спецсвязи, – Штукеншнайдер ткнул пальцем в железный ящик из-под песка, в котором дисциплинированно сидели отпрыски. – У нас в одной из лабораторий, блин, стояла аналогичная штуковина...

В ожидании прибытия «спасателей» братки с удобствами расположились на штабеле досок, предназначенных для ремонта прохудившегося пола секции пернатых и рассказывали друг другу поучительные истории из своих насыщенных разнообразными событиями жизней.

– Тоже, блин, для песка? – Клюгенштейн поднял густые брови.

– Не, – Телепуз бросил в пасть миндальный орешек. – Хотя, если, блин, не знать, можно было принять за мусорный контейнер... Такой, блин, кубик из титанового сплава, с ребрами жесткости. Называлась эта штуковина, как сейчас помню, АБ РМ ЦУКС – аппаратный блок, рабочее место центра управления кризисных ситуаций. В просторечии – товарищ Абрам Цукс...

– Кучеряво, – оценил Аркадий.

– Там, блин, на ремнях внутри подвешивался компьютер, – продолжил Григорий. – А сама эта фиговина должна была выдерживать перегрузки больше двенадцати «жэ». Типа, стоит она в бункере, накрывает его, блин, прямым попаданием атомной бомбы, а Цукс выдерживает... И тот пацан, чё внутри сидит, может после ядерного удара включить комп и даже в Кваку [28] поиграть. Ну, пока, блин, от радиации не загнется, конечно...

– Радиация – это серьезно, – согласился Глюк.

– Обычно товарища Цукса использовали чисто для хозяйственных нужд, – Штукеншнайдер съел еще один орешек. – Спирт, блин, внутри прятали, спали... Даже, говорят, бесквартирные сотрудники умудрялись свои сексуальные проблемы решать...

– О, как! – оценил Клюгенштейн.

– А то! – согласился Телепуз. – Дело молодое... Ну, вот. В один день нежданно-негаданно приехала, блин, комиссия из Генштаба. Генералов – аж пять штук, один вообще – лесник с тремя лычками [29]! О полканах [30] и подполах [31] даже не говорю, блин... Как бухариков на раздаче халявной водовки. Ну, директор института всё им показывает, решили и Абрама Цукса продемонстрировать... Привели, дверцу открыли, главный лесник, блин, жало своё туда сунул, поводил и вдруг спрашивает – «А тряпка тут зачем?»... Оказывается, когда Абрашу чистили да драили, одну тряпку в каком-то углублении позабыли... Директор бледнеет, его зам тихо, блин, по стенке сползает, ситуация, короче, критическая... Выручил программист один, Натаном звали...

– Наш человек, – Глюк широко улыбнулся, услышав ласкающее его слух иудейское имя.

– Наш, без базара, – подтвердил Григорий. – Так вот, встает Натан из-за своего компа... а он там сидел, делал вид, что работал, блин... и говорит – «А тряпка для того, товарищ генерал-полковник, чтобы, когда АБ РМ ЦУКС накроет ядерным ударом и остатки оператора связи растекутся по клавиатуре, можно было этой тряпочкой всё вытереть и продолжить работу...». Лесник посоображал минуты две, потом, блин, выдал – «Молодцы, грамотное решение...». И дальше пошел инспектировать.

– Да-а, – Аркадий причмокнул. – Наши, блин, всегда ответ найдут... Я, вот, тоже на одном заводе при НИИ работал... слесарем, блин, – на Клюгенштейна нахлынули теплые воспоминания о тех замечательных деньках и он полуприкрыл глаза...

Одним из самых запомнившихся событий был выигранный Клюгенштейном спор у начальника вневедомственной охраны с типичным для начальников ВОХРов именем Савелич.

Предметом спора было дело охраны тайны и социалистической собственности на их родном предприятии. По утверждению Глюка с завода можно было вынести все, что угодно, лишь бы было желание.

Савелич же с этим утверждением был в корне не согласен.

В результате Аркадий заявил, что сам лично вынесет на следующей неделе нечто такое, что потрясет всех свидетелей спора. День выноса по условию не назывался, предмет выноса так же был оставлен на усмотрение Клюгенштейна. Задача Савелича со своими «бойцами» была этого не допустить. Спор был заключен при свидетелях на весьма солидный во все времена куш – ящик водки.

Дело было в пятницу в конце рабочего дня, когда работяги мирно пили водку, а потому у хитроумного Аркадия были два дня выходных на обдумывание плана.

К утру понедельника он был готов.

День акции был определен самим Клюгенштейном по только ему понятной логике – среда. Время – середина рабочего дня, когда покидать территорию завода строго воспрещено, а вахтеры скорее обнюхивают, чем осматривают выходящих.

В деталях Глюком был разработан следующий план: с завода выносится здоровенная ржавая станина от насоса весом в полцентнера, – мощно, эффектно и безопасно с точки зрения наказания, – которая берется на свалке металлолома. На веревке она подвешивается на шею, но не Клюгенштейну, а уважаемому старику Петровичу, мастеру золотые руки в дни, когда он не пьет. Так как это случалось редко, то ценили его особо. А, чтобы ничего не было заметно, на Петровича одевается длинный плащ.

Задачей Петровича было пройти со станиной на шее участок пути от цеха до проходной, а у проходной его должен был подхватить Аркадий, как бы случайно оказавшийся рядом. За это Петровичу выдавались две бутылки водки. Чтобы не возникло на вахте подозрений, Петровичу выдают справку от заводского врача, на предмет того, что у него стало вдруг плохо с сердцем. Врачу за это еще бутылку водки. Тот, кто работал на заводе, знает, что заводской врач, если он мужик, от бутылки ни в жисть не откажется. Далее к участию в акции привлекался молодой инженер, которого просто нельзя ни в чем заподозрить по причине его юности и неопытности. Хоть он был молодой и безусый, но всегда появлялся на заводе при пиджаке и галстуке, а потому так же стоил бутылку водки. Его задача состояла в участливом поддержании Петровича по дороге от цеха до проходной.

Четыре бутылки в минус из двадцати – это шестнадцать бутылок чистого навара, а потому игра определенно стоила свеч.

Да и не в водке было дело, а в принципах.

К трем часам среды все приготовления были завершены: справка получена, инженер в кустах на полдороге, кореша по цеху говорят Петровичу последнее «Ну, с Богом!», крепят груз и тот с болтающейся между ног на веревке станиной, в длинном плаще и искренним страданием на лице отправляется в путь.

Первые шероховатости в казалось бы идеальном плане Клюгенштейна начали проявляться с первых же шагов Петровича.

Когда старик вышел на прямой открытый участок пути до проходной, всем стало понятно, что ему самому не дойти. Ноги его предательски дрожали, шея неестественно выгнулась к земле, лицо посинело, и на нем явственно читалось, что он уже готов все бросить и рухнуть в придорожную пыль. На помощь Петровичу из засады бросился молодой инженер. Он успел подскочить к нему ровно тогда, когда Петрович уже валился на землю.

Всю дорогу до проходной старик ныл, что ему трет веревка, станина бьет по ногам, что у него темно в глазах, и ему уже не надо никакой водки. На выходе с завода Петровича перехватил Аркадий, подменив уже сильно утомленного инженера, и они втроем ввались на проходную.

Не надо было быть медиком, чтобы понять, что с Петровичем совсем плохо.

Достаточно было на него взглянуть, чтобы увидеть, что у того проблемы не только с сердцем, но и с ногами, и даже с головой. Он уже почти ничего не говорил, а что-то неразборчиво бормотал в явном бреду. Никто из непосвященных не мог понять его состояние, и что означали единственно отчетливо произносимые им слова «бьет по ногам» и «тянет шею».

Женщины-бойцы ВОХРа стали предлагать всевозможные таблетки Петровичу, а главное – уговаривали его прилечь, на что тот только мычал и упрямо тряс головой, что в переводе топтавшегося рядом Глюка означало: «Все таблетки у меня дома, а если я лягу, то уже никогда больше не встану».

Самое ужасное было то, что через проходную его так и не пропускали, просто боясь отпускать Петровича в таком состоянии одного домой.

Далее события стали принимать совсем незапланированный характер.

Кто-то вызвал неотложку.

С молодым инженером, нервы которого и так уже были на пределе, случилась истерика...

Санитары приехали очень быстро. Удача состояла в том, что с ними не было врача. При первом беглом взгляде на Петровича санитары изрекли «Старик, похоже, не жилец...» и стали выгружать носилки.

Какую-то необъяснимую для окружающих любовь и нежность в эти минуты к старику проявил Клюгенштейн.

Как родного отца он взял его на руки, не давая уложить его на носилки, и кутая, видимо, холодеющие ноги старика в длинный плащ. «Я сам, сам понесу его до машины!» – кричал он. Молодой инженер при этом то ли рыдал, то ли нервно смеялся, и по его розовощекому юному лицу текли чистые детские слезы.

Женщины тоже стали плакать.

Никто не мог остановить Аркадия, когда он нес на руках старика через проходную, даже прибежавший на шум Савелич молча стоял с некрытой головой, нервно мял в руках свою кепку и смаргивал скупую мужскую слезу.

Вероятно, такова была воля «умирающего», потому как он покорно склонил голову на плечо Клюгенштейна, и его лицо светилось радостью и блаженством. Аркадий же шел медленно, неуверенно ступая, согнувшись под тяжестью на вид тщедушного тела, но взгляд его был горд и счастлив всю дорогу до машины «Скорой помощи».

Закончилось все хорошо.

Если не считать того, что по приезде в больницу Клюгенштейна чуть не убили этой самой станиной, с которой он вылез из машины, да санитарам пришлось пообещать две бутылки за то, что они привели Петровича в чувство мензуркой спирта.

А выигранную водку потом дружно пили в пятницу вечером всем цехом, подтрунивая над хмурым Савеличем...

– Эх, были времена, – вздохнул Глюк и полез в карман рубашки за сигаретами.

Амурский тигр по кличке Боря, хоть и привык к двуногим существам, регулярно убиравшим его клетку и трижды в день просовывавшим в специальное отверстие в прутьях миску с обсыпанной витаминами едой, был ошарашен, когда на него, мирно сидящего на нагретом гравии возле тележки на колесиках, из которой доносился аромат чего-то молочного, смешанный с запахом горячего человеческого тела, вдруг упала мелкоячеистая сеть, а спустя полсекунды он был схвачен за корень хвоста чьей-то безжалостной рукой.

Боря от неожиданности взревел, попробовал развернуться, но тут с обеих сторон на него надвинулись два темных силуэта и тигр ощутил, что зажат словно в тисках...

– Один есть, – спокойно сказал многоопытный Циолковский, держа вяло отбрыкивавшегося кошака за оба уха. – Никшни, зараза! Рома, вяжи пасть.

Лысый сноровисто перехватил морду тигра веревкой и затянул.

Боря придушенно мяукнул.

– Теперь лапы, – Циолковский перехватил тигра за горло и завалил на бок, прижав коленом в районе лопаток.

Сеть не давала Боре возможности использовать когти и он покорно затих.

– Готово, – Армагеддонец замотал задние лапы тигра широким скотчем.

– Блин, с шерстью отдирать придется, – Парашютист сочувственно поморщился, глядя на спеленутого полосатого обитателя тайги.

– Зато живой, – отмахнулся Циолковский. – Мусора б его завалили на фиг...

– Это верно, – согласился Лысый и потрепал тигра по холке. – Ну, что, в клетку, блин, отнесем или пущай тут пока поваляется?

– Пусть здесь лежит, – решил Циолковский. – Ничего с ним не будет. Потом отволочем... Ща остальных, блин, отловим и тогда уже всех вместе обратно затолкаем, – Королев поднялся на ноги и огляделся.

Медленно, словно люк на башне подбитого «Тигра», раскрылась одна из двух крышек украшенного свастикой лотка с мороженным и на свет Божий высунулась рожица промерзшей до костей и измазанной в крем-брюле продавщицы.

– Товарищи, это самое, не толпитесь... Здесь нет ничего интересного! Зоопарк закрыт на плановое проветривание! – младший лейтенант Крысюк раздобыл где-то мегафон и увещевал толпу любопытствующих, стоя на капоте «козелка». – Можете, это самое, расходиться! Всё равно никто ничего не увидит!

Выглянувший из прохладных кондиционированных недр внедорожника «Cadillac Escalade» Сулик Абрамович Волосатый укоризненно покачал головой, глядя на беспомощных милиционеров, не способных даже очистить периметр у ворот и бестолково бродящих среди зевак, и повернулся к сидящему рядом с ним на заднем сиденьи Ла-Шене:

– Совершенно не умеют работать... Их здесь шесть человек с автоматами, а не справляются с тем, что раньше было под силу одному безоружному участковому.

– Ваша правда, Сулик Абрамович, – почтительно закивал браток, оставленный для охраны ценной персоны известнейшего адвоката. – Просто козлы...

Волосатый крякнул, услышав столь короткое и емкое определение, но в душе согласился с мнением собеседника.

– Ну, товарищи, не напирайте! – продолжил своё нытье младший лейтенант. – Разве вы, это самое, не видите, что ворота закрыты? Сегодня экскурсий больше не будет!

Сулик Абрамович снова высунул голову в открытое боковое окно, посмотрел на закрытый пивной ларек и прищурился:

– А знаете, Игорь, я бы на вашем месте сейчас приказал привезти сюда бочку с пивом и расположил бы ее во-он там, – адвокат указал на вытоптанную многочисленными поколениями местных алкоголиков лужайку под сенью трех раскидистых тополей. – Народ бы отвлекся и оттянулся б от ворот...

Ла-Шене с полминуты подумал, признал правоту Волосатого, достал мобильный телефон и принялся названивать одному из подшефных барыг-виноторговцев.

Из-за кустов метрах в тридцати от первого пойманного тигра раздались сначала рев дикого зверя, а затем – радостный крик Ортопеда «За яблочко, Димыч, за яблочко!» и хруст ветвей, будто сквозь растительность прорывался взбешенный носорог.

Спустя мгновение на открытое пространство в облаке сорванных с ветвей листьев и разлетающихся во все стороны кусках дерна выкатились сцепившиеся Гоблин и второй тигр, а вслед за ними огромными прыжками выскочил Грызлов с занесенным для удара ружьем.

Тигр выглядел несколько ошарашенным.

Чернов перебросил кошку через себя, не разжимая стиснутые вокруг ее шеи руки, и навалился сверху.

– Силён, блин! – восхищенно молвил потрясенный Армагеддонец.

Достигший места схватки Ортопед точным ударом засадил приклад ружья в солнечное сплетение тигру. Тот захрипел и попытался принять позу зародыша. Грызлов отбросил ствол, накинул на задние лапы поверженного противника петлю, одним движением стреножил тигра и упал на кошку сверху, перехватив передние лапы под самые подмышки.

Тут подоспели Садист со Стоматологом.

В течение двух секунд тигр был разложен как на хирургическом столе, на голову наброшен брезентовый мешок, передние лапы скручены нейлоновой веревкой...

Потный и раскрасневшийся Гоблин, чье могучее левое плечо имело явные следы соприкосновения с тигриными когтями, встал на четвереньки и зло посмотрел на Ортопеда.

– Миша, блин, еще раз меня в спину толкнешь – пеняй на себя!..

– Да я не специально! – заголосил Ортопед. – Я ж, блин, тебя типа просто похлопал... Типа внимание обратил – вон кошак!.. Я ж, блин, не знал, что ты прыгнешь!

Дмитрий Чернов поднялся на ноги.

– Мог бы, блин, хоть что-нибудь сказать перед этим! Я ж, мать твою, решил, что это тигрёныш сзади подобрался! Ну, блин, и отскочил! И аккурат на этого полосатого, – Гоблин легонько пихнул носком ботинка дрожащего связанного тигра. – Еще камеру, блин, разбил...

– Тарзан, блин, отдыхает! – подошедший Армагеддонец хлопнул Чернова по здоровому плечу и раскрыл походную аптечку. – Век не забуду этой картины! Давай, на лавку садись, я тебе царапины, блин, перекисью залью...

– Западники совсем тупые, даже машины, блин, водить не умеют, – Клюгенштейн смял пустой пакетик из-под миндальных орешков и бросил его себе за спину. – Мы, блин, с Кабанычем в прошлом году в Филадельфии вообще чуть не убились. Еще по дороге, блин, от аэропорта в гостиницу...

Уважаемые братаны взяли с собой, как водится, стандартный «дорожный набор»: водку, по пол-литровой банке черной икры на рыло и так далее, включая даже матрешек для подарков своим филадельфийским коллегам из ирландской ОПГ [32]. Полет на самолете солидной западной авиакомпании прошел спокойно, ибо ее сотрудники, летающие в Москву и из нее, успели привыкнуть к «русской полетной специфике», на неприятности не нарывались и по первому зову пассажиров быстренько разносили по салону прохладительные и горячительные напитки.

По прибытии в буржуйский аэропорт Глюк с Кабанычем уселись в такси, быстренько решили на пальцах все тарифные вопросы и поехали в гостиницу. По дороге они почувствовали накатившие признаки хронической болезни «недогон», и решили это дело оперативно исправить.

Из сумки были в аварийном темпе извлечены литровая бутылка водки «Дипломат» ливизовского производства и банка икры.

Пить водку из горла любому реальному мужчине привычно и ненапряжно, а вот икру вытаскивать из банки пальцем западло и вообще проблематично.

Тогда Кабаныч, под чьим попечительством в Санкт-Петербурге пребывал один из крупных банков, достал свой конкретный лопатник [33] толщиною сантиметра в четыре, покопался в нем, извлек две рекламных золотых кредитных карточки, точь в точь как настоящие, только изготовленные из картона, согнул их пополам, вручил одну из получившихся «ложек» потирающему от нетерпения руки Аркадию, сделал большой отхлеб из свежеоткупоренной бутылки, набрал карточкой из банки икру и, прикрыв от удовольствия глаза, закинул морепродукт в пасть.

На беду, в этот самый момент водила глянул в зеркало заднего обзора и его глазам предстала следующая картина: два здоровых бритых дядьки в костюмах от Бриони жрут из горла водку, один из них безжалостно ломает две голдовые кредитки, которые стоят по двадцать тысяч долларов неснижаемого остатка каждая и которые бедный водила только в кино видел, и хавают этими картами из огромной, по американским понятиям, банки черную икру – нереальный деликатес, тоже из кино.

От увиденного водила впал в ступор и с криком «Wild Russians!» [34] отпустил руль, после чего такси перелетело через невысокий отбойник шоссе и финишировало в кустах на обочине...

– Точно, блин, тупые, – согласился Штукеншнайдер и закурил тонкую вишневую сигариллу.

В дверь птичьей секции кто-то осторожно поскребся.

Клюгенштейн на цыпочках подобрался ко входу и выглянул в оконце.

– Ну, что? – шепотом спросил Телепуз.

– Вроде никого, – Глюк пожал плечами и показал кулак высунувшему нос из железного ящика сынуле. – Сиди там!

– Показалось, – успокоился Штукеншнайдер.

Аркадий вернулся на свое место.

– А я вот, блин, чуть кони в стоматологическом кабинете не отбросил, – поведал Григорий. – К приятелю зашел, мы с ним вместе в армии служили. Он потом в медицинский поступил, а я к Антону в бригаду...

В тот день Телепуз, у которого неожиданно разболелся зуб мудрости, приехал из деревни, где не было даже медпункта, и решил навестить бывшего сослуживца, совместив, так сказать, приятное с полезным.

Доктор сильно обрадовался визитеру, с порога одарившего врача огромной упаковкой пива «Holsten» на двадцать четыре пол-литровые банки и килограммом тонко порезанной бастурмы в качестве закуски, ибо до той поры в одиночестве пил дрянной растворимый кофе, сожалел о том, что отпустил домой медсестру Зину и, в ожидании вечернего наплыва клиентов, лениво щелкал клавишами компьютера, перебирая базу данных.

– А у меня зуб болит, – смущенно сообщил Телепуз.

– Да ты что? – удивился приятель.

– Два дня, блин, в деревне промучился. Не спал совсем, – вздохнул пациент.

– Ну, садись, посмотрим, – предложил экс-сослуживец.

Тут и выяснилось, что, дожив до тридцати годков, Гриша кариес видел только по телевизору.

– Серега! Только я боли боюсь, – честно признался Штукеншнайдер.

– Будет не больно, – начал кровожадно сюсюкать приятель.

– Сделай мне укольчик, – попросил Телепуз.

– Укольчик? – переспросил стоматолог. – Да легко...

Он еще думал, что требование его друга звучит, в принципе, законно, когда Григорий расположился на кушетке, оголив ягодицы. Браток и представить себе не мог, что укол можно делать еще куда-нибудь.

Подобную выходку стоматолог Серега расценил, как подготовку к первому апреля и поэтому с чистым сердцем вколол Штукеншнайдеру пару кубиков димедрола.

Пациент оказался «здоровым лосем» и пытку советской бормашиной, которую создали конструкторы трактора «Беларусь», выдержал с честью.

Затем друзья беседовали за жизнь, пили пиво и чай с печеньем.

Время пролетело незаметно.

Часа через три за дверью столпились пациенты, решившие навестить стоматолога в конце рабочего дня. И тут неожиданно Штукеншнайдер отключился, уронив бритую голову на спинку кресла. Тому виной был недосып в комплексе с димедролом и парой литров пива.

«Ну что с ним теперь делать?» – горестно подумал Сергей.

Пациентов прибыло человек пятнадцать, работы море, а тут приятель в кресле отрубился.

«Средства производства не должны простаивать», – решил Серега и попробовал перетащить друга на кушетку. Только он оторвал Гришу от кресла, только голова друга безвольно стукнулась о подлокотник, как Серега заприметил тихо вошедшую в кабинет посетительницу с большой сумкой в руках.

Ею оказалась уже немолодая женщина, приехавшая в гости к сыну из села под Всеволожском. Сына дома не оказалось и, вспомнив о дырявом зубе, она решила не терять даром драгоценного времени.

Трудно передать ее ощущения: занимаешь очередь, ждешь, ждешь, заходишь, наконец, а доктор в это время мечется по кабинету с трупом предыдущего пациента и пытается при этом мило улыбаться.

Тетка сего сюрреализма не выдержала: сперва упала сумка, а затем, правда с меньшим шумовым эффектом, и ее обладательница.

Все бы ничего, но у нас из села в город без гостинцев не ездят.

Зарезанный накануне кабанчик был обескровлен, и кровь эта в трехлитровой банке была доставлена в город. В качестве народного средства от каких-то там болячек.

Банка, естественно, разлетелась вдребезги.

Пока доктор укладывал бесчувственного Телепуза на кушетку и приводил в себя несчастную женщину, кровавое пятно из-под двери начало вытекать в коридор, где собрались пациенты разной степени тяжести. Как они пережили такую картину, неизвестно. Боль у них, видимо, прошла, поскольку через несколько секунд уже никто не сидел под кабинетом стоматолога, а приехавший минут через тридцать наряд милиции застал хмурого доктора, моющего пол, спящего на кушетке пациента и сельскую женщину пятидесяти лет, сидящую на стуле возле открытого окна и смотрящую куда-то вдаль совершенно отсутствующим взглядом...

– Такие дела, – резюмировал Штукеншнайдер.

– Да, жизнь, блин, непредсказуемая вещь, – задумчиво вымолвил Аркадий.

В дверь опять кто-то поскребся.

– Пошел отсюда! – рявкнул Клюгенштейн, даже не пытаясь встать с досок. – Лучше сам в клетку топай!..

Барыга-виноторговец оказался мужичком весьма оперативным и пиво к зоопарку было доставлено всего лишь спустя двадцать минут после звонка Ла-Шене. Правда, не в бочке, а бутылочное, на трех бортовых «Газелях».

Народ воспринял доставку популярного напитка благосклонно, а с учетом того, что цена на «Балтику №9» составила чуть более половины от розничной, мгновенно образовал очередь, протянувшуюся метров на сто.

Охрипший Крысюк слез с капота «козла», прошелся взад-вперед по опустевшей площадке перед входом в зоопарк и, довольный мирным разрешением вопроса с толпой зевак, широким шагом удалился в направлении биотуалетов, видневшихся у фронтона Мюзик-холла...

Когда младший лейтенант вернулся, на лужайке под тополями уже вовсю шла драка между торговцами коноплей со Зверинской улицы и местными сборщиками бутылок, схлестнувшимися на почве каких-то своих внутренних противоречий, неизвестных окружающим.

Пэпээсники, ввиду временного отсутствия руководителя, в побоище не вмешивались, а лишь наблюдали издали. К тому же, имелся еще один немаловажный повод к невмешательству – экипажи машин «крышевали» разные стороны конфликта: группа под руководством старшего сержанта Бухалко обеспечивала безопасность собирателей стеклотары, а подчиненные старшины Утконосова тяготели больше к продавцам «веселой» травы.

Недавно пришедший на работу в РУВД Крысюк этого не знал и бодро кинулся в гущу дерущихся, приказав подчиненным применить табельные спецсредства в виде резиновых дубинок.

Пэпээсники нехотя вклинились в толпу, вяло помахивая «демократизаторами» и стараясь не слишком сильно прикладывать ими участников процесса выяснения отношений.

Но в каждой драке на Руси рано или поздно наступает переломный момент...

Сей момент пришел довольно быстро, секунд через пятнадцать, когда неудачно взмахнувший дубинкой Бухалко засадил в глаз ефрейтору Косорылову из конкурирующего экипажа. Тот воспринял удар как личное оскорбление и от души перетянул старшего сержанта резиновым изделием поперек хари.

Бухалко отлетел метра на три, сбивая по пути наркоторговцев и бутылкосборщиков, и попал аккуратно в центр куста шиповника.

Вопль старшего сержанта был слышен в радиусе полукилометра.

Возмущенные посягательством на жизнь их командира двое рядовых из экипажа Бухалко навалились на ефрейтора, сшибли его с ног и принялись месить сапогами. Тут на них сбоку налетел сам старшина Утконосов и драка перешла на качественно иной уровень...

– Козлы – они козлы и есть, – осклабившийся Ла-Шене указал Сулику Абрамовичу на катающийся в пыли клубок переплетенных тел в серой униформе, из которого доносились визгливые вопли Крысюка, пытавшегося растащить младших по званию, и откуда иногда высовывались концы дубинок.

Отвлекшийся на чтение каких-то документов Волосатый от удивления открыл рот.

– Эй, ментяра, продёрни в натуре... – тихо пропел браток и легонько хлопнул адвоката по плечу. – А не принять ли нам, Сулик свет Абрамыч, по граммульке? – Ла-Шене открыл дверцу маленького холодильника, смонтированного в проеме между передними креслами джипа. – Рекомендую водочку «Менделеев». Сильная вещь... Особенно, блин, с апельсиновым соком.

– А давайте, – согласился Волосатый. – Только мне водки чуть-чуть, для вкуса разве что...

Добродушный братан плеснул в два стакана по пятьдесят граммов кристально-чистой сорокаградусной жидкости, долил соком до двух третей объема, бросил по кубику льда, извлек еще одну бутылку с каким-то темным напитком, скрутил крышечку и капнул по стаканам буквально по пять миллилитров.

– А это что? – заинтересовался Сулик Абрамович.

– «Капитанский джин», – Ла-Шене убрал бутылки в холодильник и закрыл дверцу. – Ливизовский, так что качество, блин, гарантировано... Оттеняет вкус «Менделеева», но не мешает, блин, целостному восприятию коктейля. Ну, что, вздрогнем?

– Вздрогнем, – согласился адвокат и попробовал приготовленную смесь.

Коктейль оказался очень даже на уровне.

Волосатый посмаковал легкий бодрящий напиток и достал авторучку:

– Надо, знаете ли, Игорь, рецепт записать... Значит, водка «Менделеев»...

– И только «Менделеев», – браток поднял указательный палец. – Это, блин, важно...

– Я понял... Апельсиновый сок, лед, «Капитанского джина» совсем немного...

– В домашних условиях рассчитывайте одну чайную ложку на порцию, – подсказал Ла-Шене и посмотрел на не утихающую бойню между ментами, из которой уже выбыл избитый до синевы Крысюк, чья бесчувственная тушка ничком валялась рядом на траве. – С джином главное, блин, не переборщить... Иначе смысл коктейля пропадет.

– Хм-м... А в чем его смысл? – осведомился адвокат.

– В питие со светлой головой, – сообщил браток. – Можно хоть десять порций засадить и ничего, блин, не будет. Конечно, с закуской...

– Само собой, – кивнул Волосатый и подумал, что сегодня же вечером приготовит такой коктейль для любимого сына, когда тот, уставший, явится из спортзала.

На секунду очнувшийся Крысюк поднял голову и вякнул нечто глупо-правоохранительное.

Из кучи малы высунулась рука с дубинкой и тюкнула младшего лейтенанта по затылку.

Крысюк опять отключился.

– Интересно, долго они так биться будут? – Волосатый задал риторический вопрос.

– Минуты две еще, – спокойно отреагировал многоопытный Ла-Шене. – Физподготовка, блин, слабовата. Вон, один уже выдохся, – браток показал пальцем на старшину Утконосова, упавшего на колени и высунувшего синий, как у чау-чау, язык, неплохо гармонировавший с цветом его куртки.

Старшина с присвистом дышал.

Бухалко не упустил случая наказать конкурента и дал Утконосову качественный пендель.

Не удержавшийся на коленях старшина проехал рожей по гравию, быстро перевернулся на спину м встретил прыгнувшего на него старшего сержанта ударом ногой в пах. Бухалко согнулся пополам, тут же огреб по почкам от проносящегося мимо рядового и упал прямо на Утконосова, разбив тому лбом нос.

Сверху на барахтающихся в пыли старшину с сержантом плюхнулся ефрейтор Косорылов, яростно нажимая на кнопку электрошокера и целя Бухалко в шею. Однако двадцатитысячевольтовый разряд не достиг сержанта, ибо в момент включения внутри разрядника что-то перемкнуло, вырвавшаяся из дешевого пластмассового корпуса синяя молния ударила Косорылова по пальцам и спецсредство приказало долго жить, сопроводив процесс умирания легким серым дымком.

Ефрейтор завизжал и отшвырнул подальше от себя опасный предмет.

– Знаете, кстати, в чем разница между ментами и батарейками? – неожиданно спросил Ла-Шене.

– Нет, – удивился адвокат.

– У батареек есть плюсы, – бесстрастно выдал браток.

Последнего, третьего тигра загонщики настигли у огромного пруда, куда несчастная кошка вознамерилась прыгнуть, спасаясь от бегущих со всех сторон людей в камуфляже.

Но ее прыжок, исполненный истинной грации, был грубо прерван выстрелом Эдиссона, пальнувшего в полосатую кису из специального полицейского ружья четвертого калибра зарядом-сетью с грузилами по бокам. Опутанная нейлоновыми нитями тигрица тяжело рухнула на песок у самой воды, забила лапами, отчаянно зарычала и метко описала первого приблизившегося к ней братана. Однако это не помешало остальным охотникам-гуманистам набросить ей на пасть блокирующую петлю и связать...

– Хорошая девочка, – Циолковский почесал недовольную тигрицу за ухом. – Мы теперь тебя, блин, часто навещать будем.

Судя по выражению глаз таежной кошки, сия перспектива ее совсем не вдохновила.

– Надо, блин, Глюка с Телепузом предупредить, что всё пучком [35], – Ортопед достал сотовый телефон. – А ведь волнуются, чай, как тут у нас...