Одиннадцать бестолковых

Мороженое на двоих (рассказ)

Я тоже называл ее «жабой». Но это не потому, что у Томки был широкий рот, а так, за компанию, — ребята кричат: «Жаба! Жаба!», ну и я вслед за ними. Больше всех ее донимал Пашка. Ох, и тип он! Хвастун, мучитель, жадюга. Во время войны вот такие, наверно, в полицаи нанимались.

Сейчас мы с Пашкой лютые враги. А раньше врагами не были. Просто я не любил его. И боялся. Пашка ростом выше меня и года на полтора старше. А тех, кто был слабее его, он всегда притеснял и держал в страхе. Чуть что — уже кулаком под носом размахивает: «Схлопочешь по шее!»

Врагами мы стали из-за Томки. Раньше я к ней как относился? Сам не знаю. Никак. Ну, бегает девчонка во дворе. Большеротая, длинноногая. Косички с ленточками болтаются. Правда, бегала она здорово. Это мне нравилось. Когда в салки играли, то запятнать ее нелегко. Не то что, например, Жанну. Ту в два счета можно догнать. Совсем не умеет бегать. А может, боится свои банты растерять. Они у нее всегда такие наглаженные, красивые. И сама она ничего, красивая. Волосы вьются, а глаза, как нарисованные, — большущие, с загнутыми ресницами. Один раз она мне даже приснилась. Я тогда решил, что влюбился, и начал сочинять стихи (ведь в книгах все влюбленные сочиняют стихи). Но стихи у меня почему-то не получились. «Ну и ладно!» — подумал я. И все же мне было грустно: такая красивая девочка, а я не могу влюбиться.

А потом случилась та история с Томкой, Пашкой и воробьем, после которой Жанна у меня как-то совсем выскочила из головы.

Однажды Пашка появился во дворе с новой рогаткой. Стрельнуть Пашка никому не дал, только разрешил потрогать желтую резину.

— На целый километр бьет! — Пашка гордо выпятил губы.

Камешки и в самом деле залетали так высоко, что пропадали из виду.

— Теперь всех воробьев постреляю! — похвастал Пашка и стал смотреть на высокий тополь, что рос в углу нашего двора. — Во, как раз туда полетели. — Он погремел в кармане камешками и кошачьей походкой направился к тополю.

Воробьи сидели на самой верхушке, разглядеть их среди листьев было трудно, и я уже подумал: Пашке и до вечера не подстрелить воробья. Но я ошибся. Стая вдруг испуганно снялась с дерева, и тут же один из серых комочков начал круто снижаться к земле.

Пашка издал торжествующий вопль и кинулся к падавшей птице. И мы побежали туда.

— Во, какой я снайпер! Видали! — Пашка схватил подстреленного воробья. — Крыло перебил и ногу!

Действительно, перебитая лапка беспомощно висела, а на сгибе крыла виднелась кровь. Мне было жалко воробья. Вон как больно ему — клювик раскрывает. И другие ребята молча смотрели на подбитую птицу.

— Как же он теперь с одной лапкой? — чуть не плача, спросил первоклашка — Алик.

— Пожалел! Это же вредитель! Соображать надо!

— Все равно жалко.

— Сосунок! — Пашка фыркнул. — Вот как надо с ними. — Он положил воробья на кирпич и отступил на несколько шагов.

Мы еще не поняли, что Пашка собирается делать, он еще не успел натянуть резину и прицелиться, как вдруг откуда-то сбоку на него налетела Томка. Она выхватила у Пашки рогатку и так рванула новенькую резину, что только треск раздался. Пашка обалдело разинул рот. А когда бросился к Томке — было поздно. Она уже неслась к своему подъезду.

Через полчаса Томка смело вышла во двор и сама подошла к Пашке.

— Вот, получай! — Она с презреньем бросила к его ногам остатки недавнего грозного оружия. — Палач! А меня не вздумай тронуть — пойду в милицию и отцу твоему расскажу!

И Пашка не осмелился ее стукнуть. Лишь задохнулся от злости.

— У, жаба проклятая! Обожди у меня, жаба!..

Она больше не удостоила его взглядом. Увидела у меня в руках подбитого воробья и забыла о Пашке.

— Он еще живой? Дай посмотрю…

Она держала раненую птицу на ладони возле самого своего лица. Я видел, как побелела ее губа. На секунду мне подумалось, что она совсем откусит губу.

В ту ночь мне приснилась Томка. Быстрая, смуглая, в коротком платьице, она носилась по двору, а я бегал за ней и никак не мог догнать. Она дразнила меня, смеялась, успевала лизнуть мороженое и снова ловко увертывалась. Потом откуда-то взялся Пашка с палкой в руке. Он побежал Томке наперерез. Я испугался, закричал и от этого проснулся.

«Вот чудеса какие! — удивился я. — Сначала Жанна снилась, теперь — Томка». Из-за плотной гардины пробивались солнечные лучики, и в комнате было светло от них. «Еще недоставало опять стихи сочинять!» И только я себе это сказал — на ум пришло такое двустишье:

«А ничего!» — похвалил я себя. И неожиданно сложил новые строчки:

Во, ребус! Прошлый раз сколько ни грыз карандаш — ничего не мог сочинить о Жанне. А тут одна минута — и готово!

Последняя строка только что родившегося поэтического шедевра заставила меня задуматься. В самом деле, какая она, эта Томка? И во время завтрака она не выходила у меня из головы.

Я увидел Томку во дворе — играла с девочками в классы. Мне сразу вспомнился сон. Все в точности: и смеется так же, и мороженое облизывает языком. Я хотел было по обыкновению пробежать мимо девчонок и вроде бы случайно зафутболить их жестяную коробку, но в последнюю секунду не сделал этого — застеснялся, что ли. Шагнув к Томке, я не очень уверенно и каким-то не своим голосом спросил:

— Как там воробей? Живет?

— Пока живет, — вздохнула Томка. — Крыло мазью Вишневского помазала, а на лапку шину наложила.

— Думаешь, срастется?

— Не знаю…

Я бы еще остался поговорить с ней, но меня словно в спину кто-то толкал. Покраснев, я отошел, и долго потом думал — что это со мной происходит?

Три дня вот так мучился я. Целые две страницы исписал стихами. Когда был дома — то и дело высовывался из окна: что делает Томка? И во дворе глаз с нее не спускал. А как-то вышел на улицу, купил сливочный пломбир, и тут же вспомнил: Томка больше всего на свете любит мороженое. Я вернулся во двор и, не развертывая холодного кирпичика, с полчаса стоял у кустов акации. Я бы с радостью отдал мороженое Томке. Но как это сделать? Если бы она была одна. А то опять там куча девчонок. Мороженое совсем размякло в руке. Я поплелся домой и отдал его братишке. А сам вновь принялся за стихи.

Творческие муки мои вскоре нарушили голоса, доносившиеся со двора. Там девчонки и мальчишки играли в салки. Махнув рукой на поэзию, я выскочил за дверь и кубарем скатился с лестницы. Довольно киснуть! Я тоже хочу играть!

Чего-чего, а бегать я мастер! Любого догоню. Даже Томку. За ней я и помчался. Конечно, легче было бы осалить Жанну. Вот она, в каком-то шаге от меня. Но я пролетаю мимо. Догнать Томку, именно ее, — вот моя цель! До чего же она увертливая! Кажется, настиг уже, вот-вот достану рукой, а она вдруг вильнет вправо, влево — и опять на три-четыре метра я сзади. Нет, сейчас не проведешь! И скамейка тебе не поможет. Томка несется к скамейке, где сидит Пашка и что-то выжигает увеличительным стеклом. Казалось, Пашка занят своим делом и ни на кого не обращает внимания. Но недаром же он хитрюга и вредитель! Едва Томка поравнялась с ним, он чуть выставил ногу, и девчонка со всего размаху полетела на землю. Кровь бросилась мне в лицо. Я подскочил к Пашке.

— Ты за что ее?! — в бешенстве заорал я.

— Не твое дело! Не суйся! Девчачий защитник!

Я изо всей силы толкнул Пашку в грудь.

Это была жестокая драка. По всем статьям я не должен был бы продержаться и одной минуты. Но во мне кипела такая ярость, что я не сдавался. Только и Пашка психанул не на шутку — какой-то малец одолевает его! Изловчившись, Пашка сильно ударил меня в лицо. И тут же кругом испуганно закричали: «Кровь! Кровь!» А кто-то предостерегающе завопил: «Атас, дворник!»

Пашка тотчас юркнул в сторону.

Только тут я почувствовал боль и увидел на своей рубахе красные пятна. Нос у меня был разбит…

Дома я лег на кушетку и все время, пока не остановилось кровотечение, мужественно молчал. Я был доволен собой. Даже распухший, будто картошка, нос, лиловый синяк под глазом и запачканная рубаха мне были нипочем. Я дрался с самим Пашкой, который выше, сильнее и старше меня! И не поддался. Нисколечко!

«Теперь Томка узнает, какой я человек! Поймет, что на меня можно положиться!» — с гордостью думал я.

Хотя мама, отругавшая меня вечером, и запретила в таком виде выходить на улицу, я все же не утерпел и на другой день решил показаться во дворе. Мне очень хотелось взглянуть, какими благодарными глазами будет смотреть на меня Томка. Еще бы! Человек ради нее пролил кровь!

Но получилось невероятное. Томка не замечала меня. Я нарочно три раза прошелся недалеко от девчонок, прыгавших через веревку, и никакого внимания. Скользнула по мне равнодушным взглядом и отвернулась. Другие девчонки с уважением смотрели на мой синяк, красивая Жанна даже улыбнулась мне, а Томка хоть бы хны. Можно было подумать, будто мальчишки каждый день проливают из-за нее кровь и получают синяки.

Я оскорбился. Взбежав к себе домой на четвертый этаж, я мрачно уставился в потолок и, конечно же, принялся за стихи.

Сначала я хотел тут же запечатать стихи в конверт и передать их Томке. Но когда немного остыл, мне стало как-то не по себе от этих жестоких строк. Насчет подлости — это я, наверно, хватил лишку. И какой еще суд? Нет, не годится. Я разорвал листок.

Все же обида не утихала во мне. Я понял, что должен отомстить Томке. Обязательно! Такого не прощают. Но как отомстить? И день, и другой я ломал над этим голову. Однако ничего стоящего придумать не смог. «Ладно, — наконец решил я. — Забуду про нее. Навсегда. Лучше снова влюблюсь в Жанну. А почему бы и нет? Такая красивая. Разве сравнить с этой жабой!»

Не откладывая дела в долгий ящик, я вытащил из альбома открытку с видом на море и спустился во двор. Девчонки, как обычно, крутили свою веревку. Я минуту постоял в отдалении, наблюдая, как прыгает Томка. Косицы ее с красными ленточками трепыхались по сторонам. Может, и смешно было смотреть, как они трепыхаются, а мне вдруг сделалось грустно. Наверное оттого, что я решил навсегда забыть о Томке. Но хватит! Решено так решено! Где там Жанна? Ага, вон стоит, в очереди. Я крикнул:

— Жанна! Можешь подойти на минутку?

Я не ожидал, что Жанна так сразу отзовется на мою просьбу. А она тотчас выбежала из очереди и поспешила ко мне. Видно, после той знаменитой драки популярность моя даже среди девчонок намного возросла.

— Здравствуй! — улыбнулась Жанна. — Ты мне что-то хотел сказать?

Я достал из кармана открытку.

— У меня две таких. Может, поменяемся? Ты же собираешь открытки. Я тоже хочу собирать.

— Правда? — Жанна обрадовалась. — Вот хорошо! Эту открытку оставь себе. Такая у меня есть. Но я тебе могу с удовольствием подарить несколько штук…

Разговор у нас затянулся. Стали вспоминать последние кинофильмы. Потом Жанна рассказывала, как в Прибалтику ездила. Мы и по двору ходили, и на скамейке рядом сидели. Время от времени я украдкой посматривал на девчонок. И почему-то обязательно старался отыскать глазами Томку. Один раз заметил, что и она смотрит в нашу сторону. Правда, сразу же отвернулась. Это показалось мне подозрительным. «А-а, злишься! — мстительно подумал я. — Ну, обожди, сейчас еще не такое устрою, задавака!» Я поднялся с лавочки и тронул Жанну за руку:

— Давай походим?

Когда мы, прогуливаясь, не спеша проходили мимо девчонок, я нарочно принялся громко смеяться, чтобы Томка слышала. А через минуту оглянулся — Томки среди девочек не было. Я посмотрел в другую сторону и сразу увидел ее. Она торопливо направлялась в дальний угол двора, где росли кусты акации. Она шла как-то странно, чуть отвернув голову набок, словно у нее болела шея. Но это только так казалось: при чем тут шея, если минуту назад, как заведенная, прыгала через скакалку! Однако что же тогда с ней?

Жанна о чем-то спрашивала меня, но я никак не мог понять, что ей нужно. Вот бывает такое: все слышишь, что тебе говорят, а до сознания не доходит. Будто отскакивают слова.

— Так ты никогда не был на море?.. Да? Не был?..

Я наконец разобрал, о чем она спрашивает. Что-то ответил ей, а сам все размышлял: «Почему она так быстро шла? Что ей там надо? Бросила своих девчонок…»

Мы еще о чем-то говорили. Я отвечал невпопад. А потом не выдержал и оборвал Жанну на полуслове:

— Ты иди к девочкам… А мне нужно… Ну, понимаешь, нужно…

Жанна, наверное, оскорбилась. Еще бы! Только что так увлеченно разговаривали о всяких интересных вещах, и вдруг у меня какие-то дела. Даже не дослушал. Конечно, она должна была оскорбиться. Но я этого уже не видел. Я шел к тополю, где пять минут тому назад за поникшими от жары кустами акации скрылась Томка.

Чем ближе я подходил, тем нерешительнее делались шаги. Вот куст, другой… Неожиданно я услышал всхлипывание. Или показалось?.. Под ногой треснула веточка. Я вздрогнул. А когда поднял голову — на меня испуганно и сердито смотрели заплаканные Томкины глаза.

— Чего пришел? — сердито поджав губы, спросила она.

— Так… — Я оробел и совсем не знал, что ответить.

— Уходи отсюда!

Я молчал, не трогаясь с места.

— Кому сказала — уходи! Слышишь? Видеть тебя не хочу.

— Не уйду, — тихо и обреченно произнес я и виновато-виновато посмотрел на нее.

Она совсем как маленькая шмыгнула носом и обиженно сказала:

— Иди, гуляй. Пожалуйста! Смейся себе на здоровье! Сколько угодно.

Мне сразу стало легко. Я нащупал в кармане монету и улыбнулся.

— Том! У меня пятнадцать копеек есть. Идем, купим на двоих мороженое?

— Очень мне нужно твое мороженое! Подлиза несчастный!

— Нет, правда, идем? На сливочное хватит. Ты же любишь. Я знаю.

Она быстро и пытливо взглянула на меня. И тоже улыбнулась, чуть-чуть. Посмотрела и улыбнулась. Хорошо — так, не сердито.

— А синяк у тебя еще не прошел. Вон, под глазом, до сих пор немножечко видно. Сильно, наверно, болело, да?

Я небрежно сказал:

— Пустяки!

Томка, может быть, и не поверила мне, но спорить не стала.

— А знаешь, — оживилась она, — воробей у меня живет. Поправляется. Скоро летать будет. Только вот с ножкой плохо. Если не срастется, то буду держать у себя. Ведь пропадет, если выпустить его такого на улицу. Правда?

— Конечно, — согласился я. — С одной ногой не напрыгаешься. Сразу кошка сцапает… Ну, так идем, купим на двоих мороженое?

Томка кивнула.

— Идем.